"Невозвращенцы" - читать интересную книгу автора (Черных Михаил Данилович)

Глава 14 Петр Пришлый

Подорожный ям, Великое Княжество Новгородское, Студень[28] года 1787 от обретения

…«Эх, и что же неймется все этим барям?» — такой была первая посетившая Петра Пришлого, как его здесь называли, мысль.

— Сам боярин Здравомысл кличет тебя, смерд, — повторил холоп из великокняжеского кремля согнувшемуся от годов старику. — Вставай, облачайся, оружайся — и поехали, лошади ждут.

— Ну раз сам боярин Здравомысл, то поеду.

— Не дерзи, смерд.

— А ты пасть то свою не разевай, холоп, — разогнулся старик, и перед холопом предстал уже старый — но еще крепкий дед.

Такие дедки играючи могут и волка на нож в лесу взять, и молодой коробейник на лесной дороге с ним добром поделиться без слов, если попросит. В узловатых, высушенных годами руках еще полно силы, как крепок хорошо выдержанный дуб, а в глазах нет и следа старческой усталости. А взгляд такой, что гонец даже отшатнулся. Но вот дед прикрыл глаза и наваждение схлынуло.

— Я чай, свободный, холоп, и по первому слову не обязан как дрессированный медведь у скомороха под дудочку прыгать. Хочу — поеду, хочу — не поеду. Небось тебя, холоп, — дед еще раз подчеркнул подневольное положение гонца, — коли без меня вернешься, плетьми одарят. А вот, пожалуй, я не поеду….

— Прости меня, Петр Пришлый, совсем дорога разум мой помутила, отбил на лошади все… Поехали, прошу тебя.

— То-то и я думаю, что ты седлом своим думаешь…Значит надо ехать?

— Да, дед, надо ехать. Боярин, чай, за зря звать не будет…

— Ну раз надо — то поеду. Эй, Марфа, — на крик из-за печки выглянула старуха, — бронь мою доставай, да одежду самую богатую — чай не в кабак, к князю еду.

— Ой, и куда же ты, старый, собрался на ночь глядя. На кого ты меня, бедную, оставляешь, — запричитала Марфа.

— Марфута! — прикрикнул дед, — делай что тебе муж говорит!

— Ой, горе то какое. И кому ты в броне то понадобился… Неужто перевелись вои на Роси, коль почти уж из домовины стариков вытаскивают…

— Марфа!

— Все, все… Уже несу, — в темноте дома послышались какие-то трески, звуки движения чего-то тяжелого и на свет свечи стали как морок появляться вещи. Дорогая шелковая одежда, хоть не по сезону, но зато богатая, новый овчинный тулуп, и, наконец, двумя руками старуха притащила небольшой сверток, который с тихим звяканьем упал рядом с ногой деда.

— Поддоспешник неси, — добавил дед и развернул сверток.

Холоп ахнул. В пламене свечи тускло блеснула кольчуга — но какая! Мелкие — кончик ножа не просунешь, вороненые звенья, не поддающиеся рже, со сварными совершенно не заметными стыками; на каждом кольце было выбито мелкими буквами «Перун», посеребренные зерцала, прикрывающие грудь и бока… Такая кольчуга могла появиться и из сундука знатного боярина или богатого купца.

— Отколь у тебя она, — сглотнул и уже уважительно посмотрел на деда холоп.

— Оценил? По нраву?

— Да, — опять сглотнул холоп. — Такая бронь стоит три моих закупа, не менее.

— Более, — усмехнулся смерд. — Еще прошлый князь, отец нынешнего, меня одарил. Очень я ему сподмог в одном деле.

— Каком?

— То не твое дело, — отрезал воспоминания Петр и начал споро одеваться. Через лучину он уже снял со стены топор, который не производил впечатление плотницкого инструмента, засунул в оба рукава по кистеню, одел шапку и меховой тулуп, которым и прикрыл великолепие своей брони. — Я готов, поехали.

На следующее утро, после сумасшедшей ночной скачке с заменой лошадей в подорожном яме, Петр оказался в Суздале. Боярин сразу принять его не смог — велел через посыльного придти к вечеру. Как бывшего княжьего дружинника деда попарили в бане, накормили, напоили, и до вечера он спокойно проспал на печи в одном из рядом стоящих с каменными княжескими палатами деревянных домов. Вечером его разбудили и вызвали к боярину Здравомыслу.

— Здрав будь боярин, — поклонился при входе в боярскую горницу Петр.

— И тебе многих лет. Сидай, — боярин кивнул на кресло немецкой работы — с мягким кожаным седалищем.

— Вот ведь, забава какая, — еще раз указал на кресло боярин, — сами немытые, головы дубовые, богам праведным не моляться, кощуны сплошные, — а какую мебель делают…

— Ты прости меня, боярин, да только стар я уже стал.

— Да какой же ты старик? Вон бронь вдеть смог, топор за поясом — значит муж еще. Девок поди по сеновалам мнешь, — засмеялся боярин.

— Благодарствую на добром слове, боярин, — усмехнулся Петр, — да стар я уже стал…. Не думаю я, что кликать меня так споро ты стал бы, похвалы ради.

— И то верно, и что же ты разумеешь?

— Стар я уже, боярин, а потому — ведаю: сам мне все расскажешь.

— Хитер и умен. Ну вот поэтому ты мне и нужен. Придется кое-куда съездить, проведать кое-что.

— Стар я уже…

— А что, старику уже серебро не нужно? Али детям-внукам-правнукам твоим?

— Ну как же, серебро оно всегда нужно. А много?

— Довольно. И, я так разумею, что это ты мне серебра бы заплатил, коли узнал что я тебе скажу, — хитро улыбнулся Здравомысл.

— И что же это? — после паузы в разговоре осторожно спросил дед.

— Видимо, родичи твои появились.

— Ты же знаешь, боярин, что всех моих родичей лихоманка унесла.

— Знаю, а также я знаю, что за лихоманка тебя сюда принесла. Князь мне как-то поведал твою сказку.

— Ну тогда, тем более, ты ведаешь боярин, — подобрался Петр, — что все мои родичи остались там?

— Ну а теперь они тут.

— Это как же? Ведь мне волхвы ваши сказали, что боги запечатали ту дверцу? Али кто печать сорвал?

— Да нет, та печать крепка, как и вера наша. Другую дверцу отыскал кто-то. И, видать, твои это сродственники. Речь нашу разумеют, видом похожи…

— А что еще знаешь, скажи княже, не томи!

— Не князь я, боярин. А что еще — не знаю я толком ничего. Все как колдовским мороком покрыто. Вот ты поедешь и выведаешь все.

— Я поеду, боярин! Живот положу — а выведаю. Да вот только тяжко мне будет, одному то…

— А я тебя одного и не пошлю, мне знания нужны, а не гибель твоя. Послухи говорят, что заратились уже наши и твои. Город какой разорили. А коли заратились — так и полон и дуван есть. Коли ты правду сказывал про жизнь вашу, то не к чему добыча взятая им. Поедешь ты личиной купца, покупать добычу. Заодно, если люд есть в полоне, выкупишь. Еще вроде тебя никто не опередил, так что ты будешь первым и тебя примут как гостя богатого. Купец с тобой поедет, а ты при нем — как бы отец старый, не доверяющий сыну вести дела пока — это я уже договорил. Вот тебе, — боярин бросил Петру тяжелый кошелек, — злато и серебро. Это точно всем нужно. Ну а пока торгуешь — то вызнаешь все. Кто, сколько, зачем, оружены чем, а самое важное — где окошко то, сквозь которое твои к нам пролезли.

— Твои слова, боярин, выполню. Только ошибаешься ты.

— ?

— Не мои это уже давно, уже больше шестидесяти лет как не мои. Здесь дети мои, внуки. Здесь я кровь проливал землю защищая, здесь я похоронен буду.

— Добро. Разгадал ты загадку мою. Так вот — найди то оконце, из которого к нам погань всякая лезет. Вот еще тебе, — Здравомысл порылся в своем кошеле и достал оттуда небольшую золотую пластинку на тонкой цепочке. — Знаешь что это?

— Знаю, боярин, да только редко видел, да и то медные.

— Это пайза — знак того, что ты дело делаешь княжье. От того, какого металла она, зависит и важность и твои права. С этой, золотой пайзой, ты можешь практически все. Любой княжий человек обязан тебе оказать любую помощь. В других Росских княжествах она может меньше — не любою помощь, но все равно, пригодиться. Не потеряй ее, их всего три — я тебе отдал свою — очень серьезно проговорил Здравомысл.

— Благодарствую, боярин. Только цепочку ты забери, я пайзу подошью в подол нательной рубахи, так оно надежнее будет, чем как обрег на шее.

— Еще дам я тебе воина сильного, не далее как вчера он меня в сабельном бою одолел. Ему доверяй как себе, если что — он тебя выручит и вытащит. И еще — одарил бы ты меня сверх меры, если бы вещуна с собой привез.

— Стало быть языка, боярин, требуешь взять. Сделаю, что в силах будет.

— Вот и добро, — боярин встал, подошел к двери и крикнул. — Эй, купца зовите.

Вскоре на пороге светелки появился тучный, разодетый купец.

— Здрав будь, боярин!

— Вот, Жировит Лис, это и есть твой отец…

Наступило морозное утро. На подорожном яме в пяти днях пути на север от Великого Новгорода начал собираться санный обоз. Забегали младшие, важно вышагивали и покрикивали на них приказчики. Вот из дверей трактира во двор вышел разодетый в дорогую шубу купец, наметанным взглядом окинул сборы, прикрикнул для порядка и вернулся в дом. Через пару лучин он вышел в сопровождение старика, которого уважительно называл «батюшка», и которого со всем почтением усадил в изукрашенные, заваленные мягкой рухлядью сани. Через еще пару лучин, расплатившись серебром за постой с довольным трактирщиком, поезд покинул ям. Хорошо отдохнувшие за ночь в тепле лошади легко несли сани по заснеженному льду реки, поднимая за собой тучу снежной пыли. Сидящий в богатых санях старик позвал своего более молодого сына.

— Эй, Жировит, скоро следующий ям?

— Да как раз к вечеру будем, батюшка.

— Заговариваешься? Даже когда никто не слышит — все равно меня так называешь? Это хорошо.

— Князь зело требовал, — ответил купец.

— Ну и ладно.

В санях стало тихо, только стучали копыта лошадей и скрипел под полозьями снег. Вот из-за облаков выглянуло солнце и вокруг все заблестело и засеребрилось. Сидящий рядом Жировит чертыхнулся и натянул шапку посильнее на глаза, Петр же просто их закрыл, и, поудобнее устроившись в непривычно теплой для него бобровой шубе, погрузился в воспоминания.

О его приключениях можно было бы написать отдельную книгу. Родился Петр Луков в небольшой, каких много по всей Руси, деревушке Ерахтур, под Пензой, в семье крестьянина в 1925 году. Отец его, инвалид Империалистической, умер вскоре после рождения сына. Мать умерла в 33-ем, и самый младший из семьи Луковых подался в беспризорники. В 33-ем ситуация с беспризорностью в стране была не такой, как в двадцатых и, пробегав по Пензе всего два месяца, Петра отловили и отправили в третью трудовую коммуну им. Ленина. Не смотря на тяжелую, зачастую впроголодь, жизнь, мальчик рос крупным, поэтому при записи в детдом он накинул себе пару лет.

После детдома Петр, очарованный приезжавшими к ним ветеранами и военнослужащими, а так же весьма их зажиточным, по сравнению с остальной массой народа, видом, пошел в армию с твердым желанием остаться там на долго. 22 июня 1941 года 18 летний (по документам) младший сержант Петр Луков встретил в дороге, идущей в сторону западной границы СССР, а именно печально известного потом Белостокского выступа, недоезжая до города Лида. Рота, в которой служил Петр, находилась в составе подразделений 21 стрелкового корпуса.

Потом все вспоминалось как страшный сон, после которого так хотелось проснуться, а не получалось. О начале войны им сообщили рано утром 23 июня, и политрук прочел речь о том, что победоносными шагами наша армия идет по чужой территории и что вскоре мы будем с братским немецким народом, освободившимся от ига фашиствующих капиталистов праздновать победу в Берлине. А потом был кошмар. Сначала их батальон попал под атаку немецких пикирующих бомбардировщиков, а потом, наполовину уничтоженные, испуганные и необстрелянные части попали под атаку немецкой мотопехоты на мотоциклах и бронетранспортерах и легких танков.

Их спас лес. Остатки батальона — всего удалось собрать около роты, много раненых, в отсутствии приказов и связи, решили отсидеться в обороне и подождать наступающих сил. Но разведчики, в число которых входил и Петр приносил неутешительные новости. По дороге, на восток нескончаемым потоком шли войска со свастикой на бортах танков и грузовиков, а на западе уже все реже и реже были слышны залпы орудий — все это порождало очень неутешительные мысли. 27 июня капитан, взявший командование на себя, решил пробираться на восток, к своим. Десять дней они незамеченные шли через лес, пересекая открытые пространства по ночам.

Но 7 июля удача закончилась, и днем они напоролись на фашистский стрелковый взвод. В скоротечном бою их удалось уничтожить, даже взять несколько трофеев, но было тяжело ранено два человека и трое убитых. Раненых, кончено, не бросили, но темп продвижения еще более замедлился, тем более то округу наводнили немецкие части, а на востоке гремела канонада — они подходили к линии фронта. На следующий день они вступили в бой уже с полнокровной ротой. Два часа они вели почти равноценный бой, тем более что фрицы особо в атаку не лезли. На третьем часу они поняли, почему именно — окопавшиеся немцы навели на них фронтовую авиацию и отступающим предстояло пережить еще один авианалет. Два штурмовика сваливались на крыло и с леденящим кровь воем пикировали на позицию советских солдат. А сразу после это фашисты пошли в атаку.

Обратно в лес, в западном направлении, вернулось всего лишь чуть больше отделения.

Всю ночь они двигались на север, уходя от преследования, а на утро устроили привал в каком-то овраге. Как это часто бывает при преследовании, погоня, в составе двух отделений, обогнала дичь и вышла к какой-то деревушке. Советские солдаты, решили пойти по следам фашистских, чтобы в удачный момент попробовать расправиться с захватчиками. Никто из них не знал, что еще ночью оба отряда, ничего не заметив, прошли через место такого типа, которое через 60 лет назовут «Объект Аномалия».

Днем отряд фрицев вышел к небольшой деревушке и занялся тем, чем всю историю мира занимаются цивилизованные европейцы, придя на Русь — а именно грабежом, убийствами и насилием. Для начала они долго искали в деревне коммунистов и евреев, не найдя — за укрывательство расстреляли старосту и его семью. Потом согнали всех стариков в одну избу и сожгли их там заживо. Затем споро стали искать по домам ценности и насиловать женщин.

Наблюдавший все, что даже сейчас кое-кто называет «спасением советских народов от большевизма» и «принесением европейской цивилизации», оставшийся старшим, не считая раненого и без сознания ротного комиссара, Петр ели-ели сдерживал своих, трещавших зубами от ненависти, бойцов. Одного даже пришлось оглушить ударом пистолета по затылку, которому показалось, что это его деревня.

— Мы убьем их ночью, в лесу. А сейчас — нам не справиться, — сказал Петр.

Однако до вечера произошло еще кое-что. Внезапно, несмотря даже на выставленных по уставу часовых, из-за того конца деревушки выскочил диковинный конный отряд — сабель двадцать. Пять фашистов, находившиеся на улице, мгновенно оказались порублены на куски. Но из окон домов фрицы открыли автоматно-винтовочный огонь, и большинство бойцов отряда вылетели из седел навсегда. В живых остался только их командир, который стоял на площади и ждал своего последнего боя с оголенной саблей. Ему из винтовки прострелили ногу, а когда он даже полусидя пытался отмахиваться саблей — еще и руку, и уволокли в избу — допрашивать. Неясно, что стало известно после его допроса, но фрицы решили остановиться на ночевку в деревне.

Ночью Петр, вместе с еще одним солдатом тихонько сняли сразу после смены полусонного, разомлевшего от перепития крепкого деревенского самогона, часового и отволокли его в лес. В результате быстрого и далеко не нежного допроса, хорошо что один из солдат немного знал немецкий, выяснилось следующее. Фрицы остановились в деревне по нескольким причинам. Во-первых — они не смогли связаться по рации с своим командованием (как бойцы порадовались — хваленое немецкое качество оказалось на поверку совсем не таким), во-вторых — пленник долго молчал, а когда его разговорили — то смогли добиться от него только слов о каком-то князе, который их всех покарает, ну в третьих — естественно, очень удобное и комфортное место для ночевки. Деревню фрицы решили запалить утром и двинуться дальше на восток.

Утвердительно кивнув бойцу, которого утром ему пришлось оглушить, и выслушав за спиной сдавленный затихший хрип «языка», Луков приказал выдвигаться к деревне. Они успели снять еще троих часовых очистить от убийц две избы и заодно освободили пленника, когда появилось обещанное пленником воинство. Именно воинство, а не войско, как будто сошедшее с картины Сергея Эйзенштейна,[29] которую так любили все в его полку. Оставшиеся захваченные фашистами 3 дома были мгновенно взяты штурмом, а фрицы — в плен.

После некоторых осторожных объяснений и понимания ситуации лично возглавлявшего воинство Великого князя Суздальского все очень быстро решилось в пользу советских солдат. На следующий день состоялся суд над пленными фрицами в результате которого их приговорили к «души долгой муке». Любопытствующим солдатам, желающим принять непосредственно участие в «муке души» фрицев, показали что это такое. Живых и мертвых фашистов отвезли к ближайшему болоту и живых и мертвых побросали в топь. Сначала, солдаты отнеслись с советской долей скептиса (Бога нет, душа — поповские байки, тем более что в основном все солдаты были молодые) к словам о «долгой муке душ, без тризны погребенных», но потом, лет через десять посещая своих бывших сослуживцев, Петру рассказали о призраках, обитающих на болоте и воющих по ночам. А каждого прохожего они умоляют о прощении.

Часть солдат, большинство бывшие крестьяне, осталось в той самой деревни, быстро осело и превратилось в обычных черных людей, чему они были очень рады. Часть пошло в дружину князя и сложило головы в походах. Петр тоже пошел в дружину, но благодаря своим личным качествам ему посчастливилось оказаться у князя в качестве лично посланника. Вернуться назад им не разрешили.

Самой смешной оказалась история комиссара. Комиссар у них был еще молодой, хоть и старше их. И был он настоящим человеком — не из стукачей, не трус, отправляющий солдат на убой ради красного словца или круглой даты, в общем — не из той породы, которой на войне в бою, бывало, свои аккуратно стреляли в спину. Живой плакат — «Военный комиссар — отец и душа своей части». Когда же он очнулся среди живых князей, бояр и господ он не стал скрывать свои взгляды. Он добился разговора с Великим Князем и шел туда с видом смертника. Князь его внимательно выслушал, а наговорил комиссар много едких и колючих слов, и отложил свое решение вопроса на время, поместив комиссара под стражу. Далее он взял комиссара с собой в Святоград, где комиссара выслушали высшие волхвы. Они долго совещались, как со смехом потом рассказывал комиссар, он думал — «какой смерти лютой его предать», но решение оказалось настолько парадоксальным, что он первое время ходил как мешком по голове стукнутый. А решение было такое — «дело новое, неизведанное — может, что и получиться, пусть покажет себя», и поставили комиссара старостой в самую-самую бедную деревню, где дома даже по-черному топились — «раз ты так любишь бедняков». Лет пять назад Петр был на тризне и комиссара — свою смерть он встретил в кругу детей, внуков и правнуков в самой богатой деревни волости, которую даже называть стали «Комиссарово». А то, что добиться этого он смог, отступив от заветов Маркса и Энгельса, и больше полагаясь на живой ум и сметку история его простит.

Интересна и история оконца, через которое они попали в этот мир. По их следам в первый же день прошли опытные охотники и волхв-чувствующий, нашли ход и замолили его, запечатав печатью Божьей. Опять же сначала, приняв это как шутку слепо верующих людей, Петр лично ходил к оконцу, но так и не смог его пройти — печать стояли крепко, но не были даже заметны. Это уже потом он увидел много необъяснимых с материалистической точки зрения происшествий и существ, а попросту полноценных чудес — и замаливаемые волхвами раны, и призраки фрицев, и лешие (один такой однажды долго крутил его по лесу, пока Луков, вспомнив застольные рассказы своих новых друзей, не догадался налить в выемку на пне вина из фляжки и не положить хлеба кусок рядом) с русалками, да и еще много чего.

Но самое страшное — на всю жизнь Петр получил невыносимую муку при одной только мысли — «А победили ли мы? А спаслась ли моя Родина?», и всю жизнь искал ответ на этот вопрос.

«Что ж. Боги милостивы ко мне!» — улыбнулся Петр. — «Я отойду зная правду.»