Глава 9

Наступил последний день съемки. Утром Анна проснулась от тихой мелодии на ручных часах мужа. Стас быстро поднялся, накинул халат и отправился в ванную. Взглянув на настенные часы, Анюта удивилась — куда это он в такую рань?

Вообще, она очень любила наблюдать, как муж собирается на работу. Как из заспанного, лохматого Стаськи, он постепенно превращается в делового, элегантного господина Оболенского. Сейчас он бреется и принимает душ, — представляла она.

Стас зашел в спальню, подошел к трюмо и долго расчесывал свою густую гриву волос, затем затянул волосы в косичку. Подошел к шкафу и начал выбирать одежду.

Анна обратила внимание, что муж приготовил, едва ли не самый лучший свой костюм от Кардена, шикарную фирменную рубашку и долго подбирал галстук. Этот костюм Стас надевал очень редко, по особо важному случаю. Странно, — подумала Аня, куда это он, действительно, намылился? Так рано и в этом костюме?

Наблюдая, как муж одевается, Анюта села на краю кровати. Увидев в зеркало, что жена проснулась, Стас обернулся.

— Я тебя разбудил, Ань?

— Да нет, я давно за тобой наблюдаю.

— И что "наблюла"? — улыбнулся Стас.

— "Наблюла", что ты встал ни свет, ни заря, дольше обычного пробыл в ванной и нарядился в шикарный костюм. К чему бы это?

— Анюта, у меня сегодня очень важная встреча. На Совете директоров будут присутствовать наши зарубежные партнеры. Твой муж должен выглядеть безупречно.

— А почему так рано уходишь?

— Мне необходимо получше ознакомиться, кое с какими документами. Ты не волнуйся. К вечеру я освобожусь и сегодня мы, надеюсь, закончим эту изнурительную съемку.

— Чем это съемка тебя так изнурила? — удивилась Аня.

— Ну не то, чтобы изнурила, просто пришлось, как бы заново пережить многие события своей жизни, — ответил Стас.

Закончив одевание и накинув пиджак, он повернулся к жене.

— Ну как, я тебе нравлюсь?

Анна молча улыбалась.

— А что ты так ехидно улыбаешься? — поинтересовался Стас.

— Почему ехидно? Не ехидно, а насмешливо. Думаю, ну какой все-таки ты у меня пижон.

— Нет, чтобы сказать: "Ну, какой ты у меня элегантный мужчина"!

— Ладно, элегантный мужчина, подойди ко мне, пожалуйста. Я хочу задать один вопрос и кое-что поправить в твоей одежде, — не переставая загадочно улыбаться, сказала Анна.

— Весь к вашим услугам, мадам, — произнес Стас, подходя к кровати.

Анюта взяла его рукой за ремень и слегка подтянула к себе.

— А ответьте мне, любезный господин Оболенский, как это вы умудряетесь уложить свое мужское достоинство, таким образом, что даже в великолепных, далеко не обтягивающих брюках, у вас на гульфике выступает пикантный бугорок? — насмешливо спросила она, продолжая удерживать мужа за ремень.

— Да побойся бога, Анюта! — воскликнул Стас, невольно опуская взгляд, — что ты придумываешь, какой бугорок?

— Повернись! Ну, повернись боком к зеркалу, — сказала Анна, поворачивая мужа. — Да пиджак-то распахни. Что, убедился?

— В чем убедился? Ну, есть там чего-то маленько. И что? Никак я его не укладываю, он сам укладывается, как хочет. Анечка, кончай шутить, я действительно спешу.

— Успеешь, — ответила Анна, поворачивая мужа снова лицом к себе. — А ты знаешь, что этот едва заметный бугорок, очень возбуждающе действует на женщин?

— Господи! Аня, да ты с ума сошла. Он у всех мужиков есть, не только у меня, — воскликнул Оболенский, пожимая плечами и глядя на жену удивленными глазами.

— Вот уж, не скажи. Это, когда мужчина в тесных джинсах или просто в брюках в обтяг, это да. У них, вообще, все на виду. Так вот на это смотреть противно. А когда в нормальных брюках и что-то едва заметное, это очень эротично и женщины сразу обращают на это внимание. Ты об этом прекрасно знаешь и делаешь это специально, чтобы у ваших дам слюнки текли, — произнесла она с укором.

— Анюта! Ты для меня просто Америку открываешь. Извини, дорогая, но я как-то не сосредотачивал свой взгляд на гульфиках у мужиков, так что не знаю, есть там бугорок или нет. Что касается наших дам, то я очень сомневаюсь, что они будут заглядываться на своего сурового шефа с вожделением, — насмешливым тоном произнес Стас.

— Не надо. Я общалась с вашими дамами в офисе, когда они не догадывались о наших отношениях и знаю, как они на тебя смотрят. В общем все, сейчас я его уложу, как положено и никакого бугорка у тебя не будет, — заявила Аня, продолжая крепко удерживать мужа, и быстро расстегивая ему брюки.

— Анюта! Я тебя умоляю, ну не надо этого делать, — взмолился Стас, пытаясь увернуться. — Аня, Анечка, ну что ты творишь?

— Прячу то, что принадлежит только мне, — насмешливо продолжила Анна, не обращая внимания на его протесты.

— И что теперь? Спрятала? — недоуменно воскликнул тот.

— Куда я его теперь дену?

— А ты что, забыл, куда его девать в таком состоянии? — продолжала насмехаться Анна, неожиданно откидываясь на спину и увлекая за собой мужа. — Не волнует меня твой совет директоров, — сказала она шепотом. — Хочу тебя сейчас и немедленно.

— Сумасшедшая! Ну, ты у меня сумасшедшая баба, — уже совсем вяло пытался сопротивляться Стас.

А через несколько минут шикарный костюм Оболенского небрежно валялся возле кровати, а сам он, что-то страстно шептал своей Анюте. Потом Оболенский с закрытыми глазами лежал на спине и улыбался, а жена тихонечко и преданно прижималась к его плечу.

— Анют, — произнес Стас, не открывая глаз, — знаешь, что я сейчас понял?

— Что?

— Я теперь точно знаю, как умру, — произнес он, не переставая улыбаться. — Я умру на тебе. Представляешь, какая красивая будет кончина?

— Дурак, что я могу тебе сказать. Может, я раньше тебя умру, — усмехнулась Анюта.

— А кто тебе позволит? Кто в доме хозяин? — рассмеялся Оболенский. Затем, обернувшись к жене спросил, — Ань, ты меня действительно так сильно любишь?

— Ой, Стасюля, да я тебя терпеть ненавижу, — томно ответила Анна.

— Нет, я тебя серьезно спрашиваю.

— А что, у тебя возникли какие-то сомнения? — спросила она, с удивлением глядя на мужа.

— Да нет. Просто, мужчине тоже хоть иногда хочется это слышать, а не только чувствовать. Ты так давно ничего мне такого не говорила, — прошептал ей на ушко Стас.

— Ну что ж! Если хочешь услышать, слушай, — сказала Анна, положив ему голову на плечо.

— Господина Оболенского Станислава Георгиевича, довольно успешного бизнесмена, я просто уважаю. Как человека, как умного руководителя. Восхищаюсь его умением контролировать такой большой и разнообразный бизнес, не только в России, но и за рубежом. Его умению вести переговоры, отстаивать свою точку зрения. Ну, и прочими достоинствами делового человека. Вот этого господина я уважаю, но не более.

А люблю я, своего лохматого, кучерявого Стаську, — продолжила Аня, ласково перебирая локоны Оболенского. — Я его всяким люблю: нежным и страстным, хмурым и угрюмым, веселым и злым, всяким. Я люблю его походку, его голос, его волосы, глаза, тело, все, что в нем есть. Каждую морщинку на лице, каждую складочку на теле. Потому, что это моя радость, мое вдохновение, моя защита и надежда. Люблю его просто потому, что он есть! И очень надеюсь, что этот Стаська, только мой. А господин Оболенский, он всехний, — заключила она, шутливо чмокнув мужа в нос.

— Ань, — тихо произнес Стас, — ну как я без тебя жил, а? Сейчас даже представить не могу, что прихожу домой, а тебя нет, — сказал он, нежно прижимая жену к себе.

— Да думаю неплохо жил, не тужил, — весело ответила Анюта.

— Кстати, кто-то у нас здесь сильно торопился, насколько я помню.

— О-ой, е! Сколько времени-то? Мать моя, — ужаснулся Стас, взглянув на часы, — где мой мобильник?

— В пиджаке, наверное, а пиджак на полу валяется,

— насмешливо сказала она.

— Господи! Что эта женщина со мной делает? — стенал Оболенский, вскакивая и убирая костюм на кресло. — Совсем обезумел уже, костюм от Кардена на пол, чтобы поиметь собственную жену! Ну, дура-а-к!

Стас набрал телефон Шуры.

— Ты где? — закричал Шурик, услышав голос Оболенского, — без пяти девять, все собрались! Звоню тебе — мобильник выключен, по городскому короткие сигналы идут.

— Не ори! У меня форсмажорные обстоятельства. Извинись за меня, я буду в 9.30. Виктор на месте? — поинтересовался он.

— На месте, куда его посылать?

— Ко мне домой.

— Домой? Что у тебя стряслось? С Анной, что-нибудь? — обеспокоено спросил Шура.

— Потом, не по телефону. Все! — ответил Оболенский и

отключился.

Одеваясь и приводя себя в порядок, Стас продолжал, что-то ворчать себе под нос. Но Анна видела, что он улыбается и совсем не сердится.

Быстрым шагом влетев в кабинет, Станислав Георгиевич принес извинения собравшимся за задержку и совещание началось.

Часов в двенадцать Стас с Шурой остались в кабинете одни.

— Ну, рассказывай, что у тебя стряслось? — поинтересовался Шура.

— Да так, ничего особенного, — небрежно откинувшись в кресле, с улыбкой ответил Оболенский.

— Не фига себе ничего особенного. Такие важные люди собрались, кучу проблем надо уладить, а он опаздывает и с улыбочкой заявляет, что ничего особенного, — возмутился тот.

— Успокойся, ты. Все же прошло гладко, — безмятежно улыбнулся Стас.

— Знаешь, что тебя спасло от негодования столь, высокопоставленных особ? — спросил Шура. — Фишер сказал: "Я знаю господина Оболенского не один год. Это очень пунктуальный и обязательный человек. Если он задерживается, значит, случилось, что-то экстраординарное". — Так уж поведай мне, что все-таки произошло? С Анной поругался, что ли?

— Да нет, как раз наоборот, — продолжая улыбаться, ответил Оболенский, — ну захотелось Аньке не вовремя.

— Чего захотелось? — удивленно поднял брови Шурик.

— А ты не знаешь, чего может захотеться женщине?

— Не понял! Еще раз для дураков, пожалуйста, — вытаращив глаза от изумления, произнес Шура.

— Чего ты не понял? — усмехнулся Стас, — я уже собрался, оделся, а она говорит: "Хочу сейчас и немедленно". — Вот и все.

— Та-а-к, — протянул Шура, — значит генеральный директор опаздывает по очень важной причине, у него форсмажорные обстоятельства — жену трахает. Нормально! А мне вот помнится, наш шеф, господин Оболенский, на каждой планерке повторяет, что за пять минут до любого совещания все должны быть в его приемной. Кто опаздывает, пишет ему объяснительную. А почему для тебя должны быть исключения? Пиши объяснительную на мое имя, мы на следующем заседании обсудим.

— Уймись! — махнул тот рукой.

— Ладно, забудем. Я другое у тебя давно хотел спросить. Вот скажи мне по старой дружбе, что этакого необыкновенного делает твоя Анька в постели? Чем можно такого старого, многоопытного кобеля, как ты, удивить? Если ты даже на Совет директоров из-за этого опаздываешь.

За последний год в три раза меньше в командировках был, боишься от жены оторваться. Значит, твоя Анюта знает, какой-то суперсекрет, как завлечь мужика в постель.

— Санька, она делает то же самое, что и все женщины. Просто она любит меня и хочет не какого-то там мужика, а именно меня. Я это знаю. Ты же видишь наши отношения. Анютка и поиронизировать надо мной может, и поворчать на меня, и поспорить. Она не заискивает передо мной, не пытается во всем угодить. И, вообще, ведет себя независимо. Но она любит меня! Я это чувствую каждой своей клеточкой, всеми своими фибрами. И я балдею от счастья, как пацан.

Я себя старым не ощущаю, но давай посчитаем объективно, сколько нам той жизни осталось. Поэтому, я хочу наслаждаться каждым днем, каждой минутой, проведенной с этой женщиной.

— Любит, я понимаю. Но, Стас, что тебя бабы никогда не любили? И ведь ты не от кого так не одуревал. Иринка не в счет.

— Ага, любили! За толстый кошелек и еще кое-что, — усмехнулся Стас.

— Да ладно тебе, не прибедняйся. Влюблялись в тебя женщины и совершенно искренне, — возразил ему Шура.

— Ну, может быть, конечно. Значит, я в них не влюблялся, вот и весь секрет. Да что ты ко мне пристал? Сам-то не такой? Ты со своей Люсьеной тридцать пять лет прожил. И хотя на тебя бабы гроздьями вешались, ты же свою Люсю не бросил! За всю жизнь пару раз жене изменил, а потом терзался раскаянием, — насмешливо произнес Стас.

— Ну, уж не пару раз, — усмехнулся Шурик, хитро прищуриваясь.

— А сколько? — иронично поинтересовался Оболенский. — На пальцах одной руки посчитать можно. Где бы ни были с тобой, тебе все домой надо, к Люсеньке под бочек! Даже ни одного романа на стороне не завел. Так, ночь, по случаю, покувыркаешься с бабой, а потом бегаешь от нее. Значит твоя Люся тоже какой-то секрет знает.

— Жена — святое дело, — положив руку на сердце, произнес Шура. — Родной человек, мать моих детей. И потом, это же Люся моя, единственная такая. Куда я без нее? — спросил он.

— Это понятно. Никто тебе и не говорит, что надо было ее бросить. Я бы тебе сам башку оторвал! Но, гулять-то ты мог. Дай бог каждому. Тем более, что по молодости мы с тобой из командировок не вылазили.

— Знаешь, секс без всяких чувств, это так, разовое удовольствие. Чтобы кровь в жилах не застоялась, — поморщился Шурик.

— Во! Не нравится секс без любви? — насмешливо заметил Стас. — А я 32 года, считай, так жил. Этого добра выше головы нахлебался. И, если бог послал мне любимую и желанную женщину, плевал я на какие-то там совещания. Всех денег не заработаешь. Тех, что у меня есть, на мой век хватит. Внуков я обеспечил, сын, покруче меня будет. Могу я пожить, наконец, для себя? — вопросительно посмотрел он на друга.

— Ой, как интересно ты заговорил! — удивленно произнес тот. — Ты хоть сам замечаешь, как сильно изменился со времени своей женитьбы?

— Шурка, говори прямо, что тебя не устраивает?

— Если честно, то меня, как раз очень даже устраивают изменения, произошедшие с тобой. Потому что, в последнее время, до встречи с Анютой, ты даже меня иногда на работе в бешенство своим поведением приводил. Представляю, каково было всем остальным. Сидит этакая непробиваемая глыба, без тени улыбки, с жутким басом и немигающим взглядом удава, — ответил Шура.

— Тебе что, жаловались на меня? — спросил Стас.

— Ха-ха-ха. Кто мне на тебя пожалуется? Мне! Все знают, что мы, считай, что братья и всю жизнь вместе.

— Да я сам знаю, что меня не любят, — со вздохом сказал Оболенский.

— При чем здесь любят, не любят, — возразил Шура. — Ты не красна девица, чтобы тебя любить. Тебя все уважают, как руководителя, дорожат своим рабочим местом, но тебя же боятся!

— Боятся, зато работают хорошо, — улыбнулся Стас. — Кстати, ты же говорил, что я изменился в лучшую сторону.

— Изменился, и все это заметили. Но, как видишь, работать хуже не стали. Теперь я боюсь! — неожиданно произнес он с грустной ухмылкой.

— Меня, что ли? — удивленно воскликнул Стас. — Господи! Для меня сегодня второй раз Америку открывают самые близкие люди.

— А кто еще?

— Да Анюта, утром. Потом расскажу. Так, чего же вы-то боитесь, Александр Иванович? — саркастически поинтересовался Оболенский.

— Я вот иногда думаю, ну не приведи Господь, что-нибудь не заладится у вас с Анькой. Всякое в жизни бывает. И тогда…

— Да типун тебе на язык, балда! — Стас аж поперхнулся, — накаркаешь!

— Я не каркаю, а говорю, что все в жизни бывает.

— И что тогда?

— Был жестким руководителем, станешь жестоким. Так гайки закрутишь!

— Все заткнись, — зло произнес Стас. — Мне надоело тебя слушать. Моя личная жизнь никогда не отражалась на работе. Прямо тирана из меня какого-то сделал. Хорошо у меня в личной жизни или даже очень хорошо, потакать я все равно никогда никому не стану. А будет очень плохо, на производстве это не отразится. Все! Я сказал! — закончил Оболенский.

— Ну, извини. Меня, что-то в самом деле, занесло, — Шурик улыбнулся своей очаровательной улыбкой. — Стаська, ну не кипятись!

— Да отвянь ты, предсказатель, — огрызнулся тот. — Сидит тут лепит: "Вдруг, не заладится". Нострадамус хренов!

— Стась, а Стась, — продолжал улыбаться Шура, — пойдем, покурим.

— С чего это, вдруг? — удивленно подняв брови, спросил Оболенский.

— Ты остынешь, расскажешь мне, какую Америку тебе сегодня Анютка открыла. А, Стась!

— Ничего я тебе не расскажу, не заслужил, — улыбнулся Стас.

— Расскажи, я же вижу, у тебя глазки потеплели, улыбаешься. Значит, что-то приятное вспомнил.

— Да уж, — продолжая загадочно улыбаться, сказал Оболенский. — Моя хитрющая баба, снасильничала сегодня надо мной. Обманным путем в постель затащила.

— Это, как это? — удивился Шурик.

Стас в подробностях поведал другу, как жена утром решила убрать у него окаянный бугорок на гульфике, и что из этого получилось. Шурка хохотал до слез!

— Ну, Анька, ну, молодец! — не мог успокоиться от смеха Шура. — Оболенский, только ты об этом никому больше не рассказывай. Тебя ж засмеют!

— Тебе смешно, а я сначала действительно ничего не понял. Плетет мне про этот бугорок, да еще претензии предъявляет, что я баб хочу завлечь.

— Слушай ты, старый Казанова, — продолжал хохотать Шура, — у тебя, где мозги-то? Тебе баба уже сама штаны расстегнула, а ты все надеешься, что она тебе будет бугорок поправлять? Да, мама моя родная, — стонал Шура, — ну и как, поправила?

— Хорошо поправила, мне понравилось, — тоже рассмеялся Стас. — Да не в этом дело. Я, когда сообразил, чего она хочет, поздно было. Сам захотел не меньше ее.

— Долго же ты соображаешь, братан. Ой, долго!

— Ничего не долго, она меня всегда с пол оборота заводит, — улыбнулся Стас.

— Ладно, ты обедать идешь? — спросил Шура.

— Нет, сейчас Марину попрошу кофейку принести и все-таки еще раз внимательно вчитаюсь в проект договора, чтобы мне никто не мешал.

— Читай, а я домой. Может и моя Люся, какой-нибудь бугорок расправит. А то аж завидно стало, — насмешливо сказал Шурик.

— Давай, давай. Только с обеда не опаздывай, — махнул ему рукой Стас.

— Чья бы корова мычала, — усмехнулся тот и вышел из кабинета.

В это время Анна сидела у Люси. Ей Анюта тоже рассказала о том, что произошло у них со Стасом рано утром.

— Ну, ты даешь, Анька. Чего мужика-то подводишь, так невмоготу захотелось, что ли?

— Да нет, Люся. Дело не в этом. Мне просто хотелось вот в чем убедиться. Могу ли я заставить Оболенского забыть о делах? Могу ли я его еще соблазнить, как женщина? Или он за год мною уже пресытился? Я даже городской телефон незаметно отключила, чтобы мне никто не помешал.

— Ну и что? Убедилась?

— Люсь! Знаешь, какой я кайф словила? Не в смысле секса, в этом плане мне всегда с ним хорошо. Кайф в том смысле, что значит я все еще для него желанна.

— А ты сомневалась? Но я, честно говоря, удивлена. Стас настолько пунктуален сам и очень требователен в этом плане к другим, что произошедшее меня действительно поразило. Ты че, девка, с мужиком сделала, а? Я ведь его, как облупленного знаю. И могу сказать, что за последний год он сильно изменился.

Как-то потеплел, повеселел, помолодел душой. Одно то, что он на съемку согласился, уже о многом говорит. Вот, что любовь с людьми делает! — удивленно покачала она головой.

— Да он, надо сказать, еще и очень откровенен. Я сама удивляюсь, — заметила Аня. — А сегодня Стас мне сказал, что съемка его изнурила.

— Так он же не просто рассказывает, он все заново переживает. Не удивительно, что она его изнурила. Ну, ничего, Стаська у нас мужик сильный, переживет. Тем более он теперь не один, у него любимая Кнопочка есть, — с улыбкой произнесла Люся.

— А я знаешь, Люся, чему удивляюсь. Ты говоришь, что у него много женщин было. Когда хоть успевал? У него ребенок на руках, работа с командировками, учеба. Где время на баб-то найти?

— Наш пострел везде поспел! Юрка подрос, учеба закончилась.

В командировках он в основном отрывался. Ну и дома у него бывали женщины. Так, при удобном случае, но, честно говоря, редко.

Вот некоторое время он встречался с одной моей приятельницей. Она к нему так присохла, так влюбилась. Но, когда она ему об этом сказала, да и я ему говорила, он с ней расстался. Как она переживала, ужас! Пришла ко мне в истерике, рыдала на кухне. Умоляла меня с ним поговорить. Узнать в чем истинная причина такого его решения. Я, конечно, поговорила, но это был бесполезный номер. Он сказал, что не хочет мучить хорошую женщину. Вселять в нее надежду, что он на ней женится.

Ну не входила в его планы женитьба. Он же у нас всю жизнь по плану живет. Карьеру делал, да еще моего Шурку за собой прицепом тащил. Представляешь, Аня, какой у них тандем — чистокровный еврей и стопроцентный хохол! Этакая, сладкая парочка. Один холодный и непробиваемый, другой улыбчивый и обаятельный. И оба себе на уме. Этих на хромой козе не объедешь. Кому угодно мозги затуманят, всех перехитрят!

— Ты говоришь, что он в командировках расслаблялся. Хорошо, но впрок эту "расслабуху" не возьмешь. Если в своем городе он старался связей не заводить, так, как обходился-то? Я ведь знаю, сколько Оболенскому надо. Это сейчас, когда ему 55, а молодой был, представляю! Он даже когда приходит с работы уставший, все равно ему надо. Говорит, что так снимает усталость и негативную энергетику.

— Да чего тебя это так волнует? Тебе больше голову нечем занять? Что у него было, как было, все уже давно прошло! Думай о том, что есть у тебя сейчас. А есть у тебя нормальный здоровый мужик, который еще, как я понимаю, молодым в этом плане, фору даст. А тут и удивляться нечему. Мой тоже до сих пор ковбой еще тот.

Они же с Шуркой следят за своим здоровьем. Питаются отлично, фрукты, овощи круглый год на столе, всякие пищевые добавки пьют. Не алкаши, не заядлые курильщики. Шурка-то покуривает, а Стасу одной пачки на месяц хватает. Что им сделается? Видала, что на своем полигоне вытворяют? Стас же сам сказал, что собирается жить полноценной жизнью до ста лет. Вот и радуйся, — усмехнулась Люсьена.

— Я тут недавно у Шурки на работе была. У меня на их производстве море знакомых. Оболенский многих сотрудников с Севера перетащил. В коридоре в офисе одну знакомую встретила, другую, потом возле меня целая группа собралась. И чисто все интересуются — как там наш Стасик поживает в семье? Светлана Филипповна еще подошла, тоже ей интересно, как у вас годовщина свадьбы отмечалась. А я говорю им, дескать, вы почему у меня-то спрашиваете? Анну почти каждый день видите вот и обращайтесь к ней. Светка посетовала, что ты о семейной жизни ничего никому не говоришь.

— А с какой стати я должна ей, что-то рассказывать? Она мне лучшая подруга, что ли? Да и, вообще, кому бы то ни было, — удивилась Анюта.

— Ань, ну всем же интересно. Не женился, не женился мужик, и вдруг нате вам! На их вопросы о житье Оболенского я ответила честно, мне никто не поверил, а некоторые даже обиделись, подумав, что я издеваюсь.

— А что ты им такое сказала? — спросила Аня.

— Я сказала, что по рабочим дням в то время, когда Стас уходит, жена еще спит. А в выходные он приносит своей Аннушке кофе в постель, готовит вкусную еду, пылесосит, натирает паркет в зале, когда нужно, моет окна.

За городом он исключительно сам ухаживает за деревьями и ягодными кустарниками, не разрешает жене садить огурцы, помидоры, перцы и т. д., чтобы Кнопочка не возилась в земле. Носит свою жену на руках и учит водить машину.

— Люся! Ну, зачем ты так? Конечно, никто не поверил.

— А в чем я соврала, Ань?

— Не соврала, но по твоим словам получается, что я бездельничаю, а он меня на руках носит. Я же тоже Стаську балую. Купаю его, массаж делаю, кормлю его по будням и в доме порядок поддерживаю, и кофе в постель могу ему принести. За городом я тоже помогаю. Деревья белю, травку выщипываю. А, если ему по выходным хочется поколдовать на кухне, что я запрещать буду? На участке не мне же старые кусты малины, крыжовника, смородины выкорчевывать и ветки у деревьев обрезать. Ты и сама этого никогда не делаешь, все Шура.

— Анют, ты чего расстроилась-то? — удивилась та. — Я так ответила, потому что интересуются в основном те дамы, которые в свое время сами были в него влюблены. Знаешь, сколько баб его пыталось захомутать? Пусть позавидуют. А то многие открыто высказываются, что тебе незаслуженно повезло. Пускай знают, что Оболенский живет и радуется. И нисколько не жалеет, что женился, — успокоила ее Люсьена с довольной улыбкой.

— Половина людей с его предприятия Стаса еще по Северу знают. Посплетничать-то надо. И еще многие помнят, как по молодости он любил кулаками помахать. В старших классах ни одна драка без него не обходилась. Он у нас все за справедливость бился, то кого-то защищал, то кого-то за подлость наказывал. Повод находил. Шурка мой не любитель таких забав. Он Стаса постоянно, то из одной заварухи вытаскивал, то из другой. Да, собственно, с детства так было, когда еще драться не умели. Стаська лезет напролом, а Шурке приходиться за ним.

— Сейчас так и не скажешь, — заметила Анна. — Серьезный, интеллигентный мужик. Спокойный, я бы даже сказала — невозмутимый.

— Анют, это сейчас, а в молодости Стас был просто сгусток энергии. Эмоции совершенно не умел сдерживать, ни положительные, ни отрицательные. В то время представить, что Оболенский может быть спокойным, уравновешенным, невозмутимым, никто бы не смог. Гибель Иринки его коренным образом преобразила. И ответственность за сына, конечно.

Один раз на глазах у всех на кладбище он выплеснул все свое отчаяние, свою боль, свою беспомощность перед злым роком и все. Больше слабым его никто никогда не видел.

Стас, как коконом обвил свою душу и никого туда не пускал. Никогда не стонал, не жаловался, не сетовал на судьбу.

Юрка ведь был очень непростой парнишка, не у каждого хватило бы терпения с ним сладить. А Стас, даже когда было видно, что у него клокочет все внутри и хочется грохнуть кулаком по столу, умел сдержать себя, найти какие-то нужные слова и без крика заставить сделать то, что положено.

И на подчиненных голос в жизни не повышал. Правда, мне кое-кто из его окружения жаловался, что Оболенский может спокойным, но таким тоном сказать и так глянуть, что душа холодеет, и ноги подкашиваются.

А отрицательные эмоции внутри-то копятся. Ты, наверное, Стаса в гневе еще ни разу не видела? А его только завести и разозлить. Кстати, несмотря на его внешнее спокойствие, это довольно легко. Накатить может так, что мало не покажется.

Пару лет назад ехали мы из лесу без Шурки. Я с дочерью и Стас за рулем. И вдруг, у нас какие-то мордовороты подсекли машину. Вышли четыре молодых амбала и стали орать на Оболенского. Они, видимо, не ожидали от него такой реакции. Хотели запугать седовласого мужичка. Так Стас их мигом раскидал, связал, пока те очухивались, и заставил еще ремонт оплатить.

На Стаса вообще нельзя голос повышать. Хамства он не выносит совершенно. Сам, практически, никогда не наглеет и другим не позволяет. Он даже бьет молча и без предупреждения, только глаза бешеные.

А я, честно говоря, всю жизнь спокойна. Если рядом Шура или Стас, в обиду не дадут никому. За один косой взгляд в мою сторону, на семь метров в землю зароют. Не зря же они с Шуркой на этом полигоне пластаются. Ведь в таких войсках служили, где учат убивать без оружия. Мне Шурка рассказывал. Это, наверное, в крови остается, на уровне инстинкта. Поэтому мужики и не хотят форму терять.

— Ой, я тебе сейчас расскажу, как я однажды рявкнула на Стаса, — вспомнила Анна. — Мы с ним о чем- то заспорили. И вот он уперся рогом в землю, и ни в какую. А я разозлилась и заорала на него, что по жизни, он упрямый осел. Как он на меня глянул! Я, как оплеуху получила, как головой об стенку ударилась. Кулаки сжал, взглядом пронзил, замолчал, развернулся и ушел спать в кабинет.

Утром встал, зашел в спальную одеться. Я пыталась с ним заговорить, бесполезно, как будто меня совсем нет. На обед не приходил, вечером пришел очень поздно. Даже не поужинал и снова ушел в кабинет.

Ну, я к нему ночью сама пришла, разделась и легла рядом. Извинилась, конечно, приласкала его, сдался мужик. Вот тогда он мне сказал, что крик — это признак вырождения и, чтобы я никогда не повышала на него голос и не обзывала.

Честно говоря, я испугалась, что он меня ударит в момент ссоры. Уж такой жуткий у него был взгляд.

— Да нет, — с уверенностью сказала Люся, — женщину он никогда не ударит, но взглядом испепелить может. В его понятии, ударить женщину для мужика такое унижение, которое никогда не смоешь.

Кстати, очень многие считают, что Оболенский жесткий, непробиваемый, и все ему нипочем. А у него, между прочим, очень ранимая душа. Он только этого никому не показывает. И обиду он не забывает и не прощает, особенно чужим. Ты это знай и учти.

Когда нам было лет по десять, его одноклассник жиденком обозвал. Встретились с тем, случайно, через сорок лет! В ресторане, когда их пятидесятилетие праздновали. Так Стас даже руки ему не подал, не поздоровался. Повернулся и ушел. Мы с Шурой ничего не поняли, пока он нам потом не объяснил. И бывший одноклассник уже сто раз об этом забыл, а Оболенский помнит. Такая у него натура. А я то знаю его. Обидится и замолчит.

Бывало, повздорим с ним, я в запале наговорю лишнего, так месяц может со мной не разговаривать. Какие-то разборки, выяснения отношений, вообще, не в его духе. Замолчал и все, как глухой, ничего не слышит, пока не отойдет.

Понимает, в конечном итоге, что близкий человек оскорбил его не со зла, а в порыве гнева. Мне-то он все равно прощал, хотя я не раз перед ним извинялась, когда чувствовала, что виновата. И тебе простит, конечно, но лучше не рисковать. Его уж теперь не переделаешь, куда деваться?

Но, рука на женщину у Стаса никогда не поднимется. Уж, какую ему Лариска подлянку сделала? Изменила, да еще и забеременела. Он ей даже пощечины не дал, даже скандала не устроил. Молча сам отвез ее к ней домой и ничего не пожелал слушать. Хотя переживал сильно.

— А у тебя Шурик злопамятный? — поинтересовалась Анна.

— Нет! Они хоть со Стасом и росли вместе и не расстаются всю жизнь, но по характеру совершенно разные. Мой может раскипятиться, покричать, поскандалить, но быстро отходит и напрочь забывает, чего, собственно, шумел. Он отходчивый и очень мягкий мужик. Этот же юморист по жизни, умеет все как-то к шутке обернуть, а уж если сам виноват, то так подлижется, что и сердиться на него невозможно.

— Ой, Люсь, что-то мы с тобой заболтались, — взглянув на часы, сказала Анюта. — Пойду я до дому, готовиться буду к последней съемке. Не опаздывайте, пока!