"Рабыня Вавилона" - читать интересную книгу автора (Стоун Джулия)

Глава 27. АДАПА СМИРЯЕТСЯ

Все-таки они остались наедине. Он не сказал бы «наконец-то», нет, он даже боялся этого. Иштар-умми сидела на ложе, длинные черные косы, как кобры, спускались вниз. Адапа затылком чувствовал ее взгляд. Налил из кувшина воды, руки дрожали мелкой дрожью. Он был растерян, расстроен, взвинчен. Возможно ли быть собой, думал он, изменяя себе в главном?

— Адапа, — окликнула Иштар-умми, — ты ничего не хочешь мне сказать?

— Что?

Он повернулся к ней.

— Не знаю, — она пожала плечами, лукаво изогнув бровь. — Что-нибудь главное.

Иштар-умми встала и, покачивая бедрами, направилась к нему. Она пахла ванилью и еще чем-то. Он глубоко вдохнул — мокрыми цветами, стеблями, иссеченными ливнем, как в ту зиму в открытой колоннаде, когда он был страшно одинок.

— Что-нибудь, что я буду помнить долго, — продолжала Иштар-умми. — Ведь теперь ты мой муж, а я — твоя жена.

Она встала на цыпочки, шепнула ему в самое ухо, он ощутил тепло ее рта:

— Мы будем вместе долго. Всегда. Пока не умрем.

Она обняла его за шею и неумело поцеловала в губы. Не закрывая глаз. Ее зрачки были, как камни, выпущенные из пращи.

— Идем, — она указала на ложе. — Тебе будет чему меня поучить. Вот увидишь, я быстро учусь.

— Не боишься?

— Нет! Чего боятся? Ты — мой муж. Я хочу доказать, что люблю тебя!

— Подожди, — пробормотал Адапа. — Я должен привыкнуть.

Она засмеялась.

— К чему?

— К тебе, — он покачал головой.

Она снова засмеялась, обнажая ряд белых, блестящих зубов.

— К тебе, Иштар-умми. К тебе.

— Поцелуй меня! — требовательно сказала она. — Поцелуй. Что я скажу отцу?

— Причем здесь он?

Иштар-умми широко раскрыла глаза. Губы ее дрогнули. На миг Адапе показалось, что она сейчас снова рассмеется. Над ним. Точно он уличный сумасшедший. Он крепко взял ее за запястье.

— Ты хочешь все сразу? Хорошо. Начинай. Я хочу увидеть тебя. Раздевайся. Прочь эти тряпки! Завтра скажешь отцу, что ты — моя жена!

Она раздевалась медленно, поднималась на цыпочки, поворачивалась, дразнила его. В свои шестнадцать лет Иштар-умми обладала телом взрослой женщины. Обнажение казалось колдовством, Адапа поддался ему. У него были женщины, но еще не приходилось взламывать дворцов.

Она была неопытна, и ему пришлось потрудиться. Опустошенный, Адапа лежал навзничь, глядя в потолок, где в вязком сумраке полз ящер со сломанным крылом. Когда Иштар-умми сказала, что покажет простыню отцу, он испытал такой приступ тоски, что сердце его едва не остановилось, несчастное, разбитое, кусочки которого только сегодня утром он собрал с таким трудом.

— Теперь я никуда не отпущу тебя и никому не отдам. Слышишь? — прошептала Иштар-умми и прижалась к нему полной, мягкой грудью. — Ты — мой. Слышишь? Мой!

Через пять минут он отвалился от нее, точно сытая пиявка. Больной ящер дополз до угла и оглянулся. У него было лицо старика-учителя, он скалил беззубый рот, кашлял и смеялся.

Молодым отвели большую комнату в нижнем этаже с узким окном, доходящим почти до полу. Слепая луна заглядывала внутрь. До противоположной стены тянулась прозрачная, нехоженая тропа, потом вставала тень дома и качались занавески, похожие на призраков. Утомленный, он не мог спать. Встал, скрестив на груди руки, смотрел на ночь.

Двор в лунном сиянии казался белым. Как-то во дворце один гвардеец, ходивший на север, рассказывал, что есть страны, где с неба падает снег. В арамейском языке не оказалось подходящего слова, и солдату пришлось искать сравнения. Все это как-то не вязалось, и он произнес чужое слово: снег. Потом Адапе снились равнины, холмы, города, обнесенные высокими стенами, статуи богов — все, весь мир, укрытый мерцающей пеленой. Но это скоро кончилось, умерла мама, и он провалился в пучину бедствий.

С тех пор как Нупты не стало, не прошло и дня, чтобы Адапа не думал о ней. Что бы ни происходило, цепь ощущений неизбежно приводила к ней. Иштар-умми шевельнулась, коротко простонала во сне. Адапа закусил губу. Что, если Ламассатум сейчас тоже не одна?

Он задержался у окна. Видел, как уезжал Сумукан-иддин, этот опасный безумец. Адапа сразу раскусил его, понял, что Сумукан-иддин его ненавидит. Правда, причина ему была неясна, но он не хотел копаться в этом, он слишком устал.

День, наконец, угас, с ним — сутолока, жара, толпы народа, бегущие за свадебным эскортом. Когда зачитывали брачный договор и пятнадцать свидетелей ставили свои подписи, Адапа был серьезен и мрачен, как демон, искал взглядом в толпе Ламассатум, край желтого платья, в котором впервые ее увидел. Он хотел, чтобы она была рядом, и страшился этого. Ламассатум, хвала богам, не было нигде. Начался новый виток, он вошел во взрослую жизнь как лжец.

Ворота раскрылись, мигнул уличный светильник, повозка Сумукан-иддина нырнула в массив города. Кто-то пьяный лез с верхнего этажа и чуть не свернул себе шею. Раздался крик, во дворе заметались лампы, потом все стихло.

Адапа долго так стоял у окна. От утреннего тумана заболела голова. Он забрался в постель, заглянул в лицо Иштар-умми. Она не спала, а, раскрыв глаза, глядела на него. Он провел ладонью по ее лицу, полной, мягкой шее, телу, на котором не было ничего, и в короткий миг, перед тем как овладеть ею, подумал, что теперь ее глаза будут видеть всё, и ему нужно быть осторожным, чтобы не погибнуть окончательно.

Непроглядный мрак стоял в целле. Огонь в плоских чашах по обе стороны божественной статуи догорал, его бледно-оранжевые сполохи освещали колени и руки божества, все остальное было в тени. Варад-Син вошел в целлу через боковую дверь. Тишина стояла стеной, но у жреца был волчий слух.

Сквозь монументальный вход внутрь проникал жидкий, туманный свет зарождающегося утра. Самый глухой час.

Из-за широкой колонны появились двое в длинных плащах. Они двигались бесшумно, приближаясь к Варад-Сину. Тот сделал жест остановиться.

— Ты ли это, Нинурта? — спросил он.

— Да, верховный, — отозвался жрец Иштар. — И со мной люди.

— Я вижу только одного.

От колонны отделилась тень.

— Этот человек — доверенное лицо Набонида, — сказал Нинурта. — Он хочет говорить с тобой.

— Хорошо. — Жрец ответил не сразу. — Вы добились своего, явившись сюда. Вас никто не заметил? — быстро добавил он, вглядываясь в туманный проход, ведущий во двор храма, где клубились призраки.

— Нет, верховный. За все время, что мы таимся, мы сами стали, как тени, — дерзко ответил Нинурта. — Больше нельзя ждать. Если мы не начнем сейчас, все пропадет. Теперь каждая минута может решить исход дела.

Варад-Син бешено сверкнул глазами. Гнев душил его. Давление заговорщиков стало слишком сильным, больше он не мог их сдерживать.

— Мы должны все сделать теперь! Через два дня, самое большое — через три, здесь будет Авель-Мардук. Мы обязаны опередить его. К Нергал-шарусуру послан наш человек. Он сделает все быстро и тихо. У Нергал-шарусура слабая армия. Все, на что они способна, это мирно вернуться в город.

— А Лабаши-Мардук? Его вы тоже убьете?

— Набонид не сможет царствовать, имея за спиной законного наследника трона Навуходоносора. Мы больше не будем ждать. Кто останавливается на полдороге, никогда не достигнет успеха. Я не хочу думать, верховный, что ты — предатель.

Тягостное молчание повисло в целле.

— Дураки, — сказал Варад-Син. — Дураки. Я связал свою судьбу с кучкой идиотов. Говорите, принц будет здесь через три дня? Как бы не завтра!

— Это невозможно!

— С Авель-Мардуком возможно все. Вы еще не поняли, что это за человек? Царя убивать нельзя. Стоит вам это сделать, и он ни перед чем не остановится. Он не успокоится, пока не перережет вам глотки.

— Во дворце наши люди. Они ждут сигнала.

— Нет! Я говорю вам и повторяю: нет!

— Предатель! — воскликнул Нинурта. — Ты лгал нам. Ты дал принцу время, и он возвысился. Мы можем потерять все!

— Легко же все потерять, не приобретая ничего. Послушайте меня, не делайте поспешного хода. Если разум ваш молчит, я предсказываю вам гибель и беру в свидетели Мардука.

Нинурта отступил на шаг, вытянул руку с указательным перстом.

— Предатель, — прошипел он.

Варад-Син раздраженно дернул плечом.

— Ты хотел говорить со мной? — обратился, он к человеку, все время остававшемуся в тени колонны. Неужели и Набонид так же нетерпелив, как служители великих богов?

Человек поклонился.

— Уйдем отсюда, — быстро сказал верховный жрец. — Здесь не место для длительных бесед.

За ночь конница ушла далеко вперед, и теперь стояла у подножия пологого холма, ожидая подхода пехоты. Звездная ночь затягивалась пеленой, близился рассвет.

Легкая пехота и тяжеловооруженные гоплиты быстро шли, иногда переходя на бег, чтобы к утру, соединиться с передовыми частями. Принц почти не давал людям отдыха, краткие стоянки сменялись новым походом. Укрепленные лагеря не строили; осадные войска остались далеко позади — сейчас Авель-Мардуку они были не нужны. Вавилон призваны спасти его ударные фаланги.

Он сам не знал покоя. Он отлично понимал, что в городе могут вспыхнуть мятежи, и именно тогда произойдет смена власти. Это было немыслимо, это грозило такой катастрофой, что даже думать об этом было жутко. Он спешил в Вавилон, к отцу.

Фаланги подошли к холму, когда на востоке загорелась кровавая полоса. Все подножие склона было усеяно кострами. Воздух был влажен — сказывалась близость реки. Все время, обойдя Таурусское нагорье с востока, войска двигались вдоль Евфрата.

Шатер Авель-Мардука стоял отдельно, на возвышении, в двойном оцеплении охраны. Он устал до изнеможения, повалился на ложе и лежал неподвижно, закинув за голову руки, уставившись в полотняный потолок.

— Я не потревожил тебя, господин?

На ладони рассвета стоял Идин, откинув полог, вглядываясь внутрь слабо освещенного шатра.

— Входи, — отозвался Авель-Мардук. — Что, пришел пожелать мне приятных снов?

Идин широко улыбнулся.

— Тебе не помешало бы выспаться.

— Как и всем воинам… Я не могу спать, — тихо добавил принц.

Идин снял пояс с коротким мечом, вздохнул с облегчением.

— Прости меня, если то, что я скажу, покажется тебя дерзостью.

Идин приблизился к ложу и стоял теперь, глядя на принца сверху вниз. Авель-Мардук не взглянул на него, не изменил позы.

— Людям нужен отдых. Подумай, уже трое суток без сна! Да, они воины, и обязаны быть выносливыми, но, все-таки, они не перестают оставаться людьми.

Принц ответил не сразу. Наконец, медленно перевел глаза на Идина.

— Ты прав, брат мой. Останемся здесь до подхода обоза. Пусть воины отдыхают. Дня на это хватит.

Идин кивнул. В раздумье прошелся по шатру. Авель-Мардук молчал. Идин не выдержал первый.

— О чем ты думаешь, господин? — спросил он.

— Честно? — голос принца уже не казался столь суровым, Идин сразу уловил перемену. — Я вспоминал Шаммуракин. Благодарю богов, что не взял ее с собой. Моя красавица, — с нежностью прошептал он.

Сердце Идина сжалось. Он закусил губу, склонил голову перед принцем.

— Я передам твой приказ начальникам, — сказал он. — До вечера, господин.

Авель-Мардук не ответил. Идин низко поклонился и направился к выходу. Полог уже был отдернут, когда принц окликнул:

— Постой.

Идин повернулся и столкнулся с принцем, который налетел, как коршун. У него были страшные, налитые кровью глаза. Принцем вновь овладел приступ ярости.

— Я не прощу им, — прохрипел он, — ни своих страданий, ни страданий солдат. Они посмели посягнуть на династию. Я отсеку руку с занесенным мечом.

Авель-Мардук задыхался. Идин во все глаза глядел на него. Приступы бешеной злобы у принца в последнее время участились, Идину было страшно думать, что может натворить этот колосс в Вавилоне. А в том, что наследник докопается до истины и головы многих слетят с плеч, Идин не сомневался. Он открыл рот, но принц остановил его.

— Не говори о милосердии. Все знаю. Я беспощаден к врагам, а к червю, сосущему само сердце царства, буду вдвойне беспощаден.

Принц тяжело дышал. Было видно, что ненависть отняла последние его силы. Он вдруг тихо и спокойно сказал:

— Брат мой, ты разделишь со мной тяготы мира сего до конца.

Авель-Мардук отдернул полог шатра, неподвижный взгляд впитывал кроваво-алое небо:

— Скоро я буду в Вавилоне. Я принесу меч. Я — кровь, дождь из крови.

Теперь Идин увидел, как сильно изможден принц, как запали его щеки. И когда Идин повернулся к Авель-Мардуку, принц поцеловал его горячие сухие губы.

— Спасибо, — сказал Идин и вышел.