"Точка падения" - читать интересную книгу автора (Бурнусов Юрий Николаевич)

Глава одиннадцатая У попа была базука, он ее любил

…Итак, в левый висок чуть повыше уха уткнулось что-то холодное и железное.

Красивый баритон спросил:

— Иисус или Сатана?

— Иисус, — осторожно сказал я, потому что понял, в чем тут дело.

Сам я никогда не видел этого человека, но очень много о нем слышал. Хотя искренне полагал, что это уж точно легенда Зоны — в отличие от Болотного Доктора или Черного Сталкера.

— Медленно встань. Руки вверх. Поворачивайся, — велели мне. Истории о православном священнике, который в свое время отказался эвакуироваться и остался в Зоне проповедовать и избавлять мир от нечисти, ходили в сталкерской среде давно. Детали разнились: то святой отец проживал в районе Монолита, то — возле самого Периметра. То он приходил на помощь страждущим и жаждущим, то, напротив, со словами «Отправляйся в ад!» умерщвлял их разными жуткими способами. Тот же Муха в свое время божился, что однажды ночью священник вышел к его костру, посидел, съел пару галет, запил чаем и ушел, поблагодарив и рассказав некую библейскую поучительную историю. Мухе верили; с другой стороны, где доказательства, что это был именно тот священник, да и вообще священник, а не какой-нибудь рехнувшийся сталкер? А то и зомби из тех, у кого в черепке кое-что осталось догнивать…

И вот доказательство стояло передо мной, когда я обернулся с поднятыми руками. Священник был бородат, одет в рясу, истрепанную внизу так, что она превратилась в сплошную бахрому. Из-под рясы торчали грязные и мозолистые босые ноги, на груди висел огромный серебряный крест, а в руках священник держал ручной автоматический гранатомет «Валар». Им он мне в висок и тыкал. Интересно, что от меня осталось бы, стрельни он в упор?! Да и от него тоже… Так что стрелять поп явно не собирался.

Я перевел дух.

— Отец Дормидонт, — представился священник.

— К-константин… — сказал я.

— Отчего черен, аки демон?! — подозрительно спросил отец Дормидонт.

— Уродился, — сказал я.

— Негр, стало быть, — заключил священник. — Ничего, негр — он есть божья тварь, и душа в нем тоже имеется… Не хвали человека за красоту его и не имей отвращения к человеку за наружность его. Опускай руки, Константин.

Я опустил.

— Отец Дормидонт, может, уйдем с рельсов-то, — предложил я осторожно. — Увидят же.

— Карлы-то богомерзкие? Не увидят. Молитва у них, — добродушно сказал священник, вешая на плечо «Валар».

— Молитва?!

— Хотя отойдем, в самом деле… Видишь ли, Константин, — начал отец Дормидонт, спускаясь впереди меня с насыпи, — ты в бога-то веруешь?

— Относительно, — соврал я, потому что в бога не верил.

— Относительно… Но молишься ведь, поди? Когда припрет?

— Молюсь, — признался я и на сей раз не врал. Да и кто не молится, когда припрет? Это потом, когда все миновало, думаешь: да ну, до меня ли господу? Занят небось. Так, само получилось. Повезло, короче.

— Потому как душа в тебе есть. А у них, карлов богомерзких, — нету. Так что молись, не молись — смысла никакого, отвратил от них господь лицо свое, потому что — порождение онинечистого.

— Так они по-настоящему, что ли, молятся?

— Куда им. Бормочут, рыла, не пойми что… Издевательство, глумление бесовское… Я как-то подкрался, долго слушал — не по-людски оно. Однако образов святых навешали, и даже батюшка у них вроде как есть, наподобие служит… тьфу, пакость какая, прости, господи…

Отец Дормидонт звучно сплюнул в папоротники. Он шел ко мне спиной, очевидно, полностью доверяя. Что ж, раз столько в Зоне прожил… А с бюрерами хоть что-то прояснялось. Эти твари испытывали чувства сродни религиозным ко всему, что создали человеческие руки. В логовищах бюреров были и телевизоры, и бытовые приборы, и книги, и кухонная рухлядь… Всем этим они пользовались в основном как предметами поклонения, а еще они носили одежду. Старую, драную, подобранную в руинах, но — одежду.

Что касается вагонного табора, то там, выходит, кто-то попал в церковь. Каким образом злобные карлики сообразили, для чего нужна церковная утварь, — загадка, но у них образовалось что-то вроде религиозной секты. И тут в лице священника мы обретали весьма выгодного союзника.

— Уж не разорить ли капище их поганое задумал? — спросил, не оборачиваясь, отец Дормидонт, как будто читал мои мысли.

— А можно? — глупо спросил я.

— Отчего же нельзя… Сказано: боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою… Давай-ка ты сейчас ко мне в гости, там и потолкуем, как такое озеро обустроить с божьей помощью.

В гости к попу мы пришли довольно быстро. Святой отец жил в автобусе, поставленном на здоровенные чурбаки за полным отсутствием колес. Верно, в этих местах существовала такая мода на обживание руин общественного транспорта: бюреры гнездились в поезде, священник — в огромном, некогда красном «Икарусе». Именно так было написано на широкой автобусной морде латинскими буквами. Черт его знает, что за автобус — древность ведь… Как сюда попал здоровенный неповоротливый агрегат, учитывая, что стоял он на обочине узенькой лесной дороги, уже почти не видной среди травы, — мне было непонятно, ну да я и не стал задумываться.

Отец Дормидонт с грохотом отвалил в сторону стальной лист, за которым обнаружился еще один — с хитрыми запорами, которые он открыл большими ключами, висящими на шее под рясой.

— Проходи, Константин, — велел он добродушно. Я с опаской взобрался по обрезиненным ступенькам в салон. Оказалось, что священник устроился довольно уютно. Окна он наглухо заделал кусками жести, пластика и деревянными щитами, оставив подобие форточек для света. Дополнительный свет попадал и через открываемые потолочные лючки. Ближе к водительскому месту висела на шнуре большая электрическая лампа, из чего я сделал вывод, что Зона по-прежнему подпитывает автобусные аккумуляторы и в темноте святой отец не сидит даже в темноевремя суток.

Часть сидений поп снял, устроив из них нечто вроде огромного лежака в задней части автобуса. Имелись также пластиковый стол, пара табуреток, подобие оружейного шкафа, а еще книжные полки.

— Садись, Константин. — Святой отец ногой подвинул ко мне табурет. Я сел.

— Меня искать могут, — предупредил на всякий случай,

— Твои, что ли? А ПДА на что? Вызовут. Им же видно, что ты живой.

Однако… Поп соображал в наших делах. Он только не знал, что ПДА не работают… Ну и не нужно ему в таком случае знать. Совершенно лишняя информация для служителя культа.

Позвольте, а это что? На стенке, на ашурочке, висел как раз ПДА. Священник перехватил мой взгляд и пояснил:

— С покойника снял. Отпел, как положено, похоронил… Хочешь — посмотри. Ваш покойник был вроде бы, пакость разную в мешке своем нес. Да вот не сподобил господь грешного — не донес-таки.

Я взял ПДА, повертел в руках. Он не включился, а покойного владельца я не знал — некий Метакса, как было нацарапано на корпусе.

— Надо — забирай, — сказал отец Дормидонт, возясь в большом коричневом чемодане. Я повесил ПДА на место. На кой он мне… Тут свой, может, впору выбрасывать к бениной матери…

Священник тем временем поставил на стол литровую бутыль с жидкостью бордового цвета, плотно закрытый пластмассовый контейнер, бросил пачку галет в стандартной натовской упаковке.

— Вино, — пояснил он. — Из бузины сам делаю, полно ее здесь. А тут — грибы соленые, рыжики, груздочки, белые тоже попадаются. Мала пчела между летающими, но плод ее — лучший из сластей. Берите, ядите… Ибо сказано: Давай алчущему от хлеба твоего и нагим от одежд твоих; от всего, в чем у тебя избыток, твори милостыни, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. И еще сказано: раздавай хлебы твои при гробе праведных, но не давай грешникам.

Он с чуть слышным хлопком откупорил контейнер. Грибы на вид оказались весьма симпатичные, но я прикинул, сколько они накопили радиации, и покачал головой. Только сейчас до меня дошло, что отец Дормидонт обитает в Зоне без какой-либо защитной одежды и обуви, да и. антирадиатины вряд ли принимает… Неужто тоже вроде Болотного Доктора и прочих?! Уж не к Монолиту ли попище ходил?..

Спрашивать об этом священника я, конечно же, не стал. Благословясь, отхлебнул налитого в эмалированную кружку бузинного вина — оказалось вполне ничего на вкус и крепость, если опять же не думать о радиации. Ладно, это хотя бы не грибы.

Отец Дормидонт перекрестил свою кружку и опорожнил ее одним большим глотком.

— Хорошо пошло, истинно как апостол Павел вразумил: впредь пей не воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов, — сообщил он. — Да и вода тут кругом опоганенная зело…

И аппетитно закусил грибком. Я поборол желание последовать примеру попа и захрустел галетой.

— Значит, говоришь, порушить капище умыслил… — задумчиво сказал священник, наливая еще вина. — Хорошо сие: нечестивые же да посрамятся, да умолкнут в аде. Но ведь не только разрушения ради затеял, а? Какая такая у тебя корысть имеется, Константин?

— Я же сталкер, — развел я руками. — Работа такая… Надо кое-что оттуда забрать.

— Ходите, носите в мир дерьмо бесовское… — буркнул отец Дормидонт. — А всякую мерзость господь ненавидит, и неприятна она боящимся Его. Ну да ладно, все по делам своим судимыбудут, а ты, я вижу, человек не совсем еще заблудший, хотя и чернорылый… Помощь моя надобна? Ибо в Библии сказано: «У всякого благоразумного проси совета, и не пренебрегай советом полезным».

— Да, собственно, никакой особой помощи от вас не требуется. Разведданные, так сказать: сколько их там, как лучше подобраться. А там уж мы сами — заберем, чего надо, и потихоньку уйдем. Предварительно порушив капище, ясное дело.

— Ты вот что, сталкер, — сурово сказал священник уже совершенно по-человечески. — Ты мне не ври. «Надо кое-что оттуда забрать»… Колись, что именно забрать? Зачем? Сам понимаешь, если захочу — помогу. Не захочу — наврежу. Потому что не берись за множество дел: при множестве дел не останешься без вины. И если будешь гнаться за ними, не достигнешь и, убегая, не уйдешь. Иной трудится, напрягает силы, поспешает и тем более отстает. Иной вял, нуждается в помощи, слабосилен и изобилует нищетою; но очи господа призрели на него во благо ему, и он восставил его из унижения его и вознес голову его, и многие изумлялись, смотря на него. Доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство — от господа. Даяние господа предоставлено благочестивым, и благоволение его будет благопоспешно для них вовек.

— Вот мне бы тоже… благопоспешно, — пробормотал я, откусывая от галеты.

— Благопоспешно ему… — проворчал отец Дормидонт, наливая себе еще вина. — На рожу свою поглядел бы в зерцало попервоначалу… — Потом он малость подумал и налил мне. На сей раз кружку он крестить не стал, а отхлебнул и прополоскал рот, словно проверяя букет. — Да, плесенью малость отдает… Не «Шардонне», конечно, и не портвешок даже. Но ничего, ничего… Так вот, Константин. Ты давай рассказывай мне детально, что вам надо от сих карлов. А я подумаю и решу, помогать вам или же гнать посохами железными.

— Вы же сами сказали — капище разорить… озеро, горящее огнем и серою, — напомнил я смиренно.

— Когда?! — искренне удивился поп. — Наблюдай, чтобы тебе не быть обманутым и не быть униженным в твоем веселье.

Судя по всему, святой отец надо мной издевался. Я такое отношение всегда недолюбливал, но помнил и про «Валар», и про то, что священник был в здешних местах старожилом, а я даже толком не сориентировался еще на местности.

— Послушайте, — сказал я, со стуком отставляя полную кружку. — Я ничего скрывать не стану: нам нужны бюреры. Есть заказчик, мы ему обещали доставить живых бюреров, что он сними будет делать — черт его знает, я не спрашивал, да и знать не хочу, если честно. Судите сами: хорошо это или плохо.

Я подумал и добавил:

— Капище, если надо, разрушим. Еще подумал и еще добавил:

— Во славу Господню, понятное дело. Священник поскреб неопрятную бороду.

— Когда сильный будет приглашать тебя, уклоняйся, и тем более он будет приглашать тебя, — наставительно сказал он. — Не будь навязчив, чтобы не оттолкнули тебя, и не слишком удаляйся, чтобы не забыли о тебе. Не дозволяй себе говорить с ним, как с равным тебе, и не верь слишком многим словам его; ибо долгим разговором он будет искушать тебя и как бы шутя изведывать тебя. Немилостив к себе, кто не удерживаетсебя в словах своих, и он не убережет себя от оскорбления и от уз.

— Батюшка, давайте по-нормальному разговаривать, — попросил я. — Вы же умеете, я видел. А то я как-то с трудом соображаю, что вы сказать хотите. Я семинарий не кончал.

— Я тоже, — сказал неожиданно священник. Подергал себя за бороду, тяжело вздохнул. — Тяжело без практики, — признался он, осушил кружку и вопросительно посмотрел на меня. Я покачал головой. — Служить некому, окормлять некого… А Писание негоже забывать.

Он вздохнул и заключил:

— А про бюреров ты или брешешь, или недоговариваешь: как же вы их из Зоны попрете? Так что давай, милый, тарахти всю правду. Я внимательно тебя слушаю.

Появление священника в нашем лагере произвело фурор. Соболь как довольно религиозная личность перекрестился. Проснувшийся Пауль решил, видать, что это продолжение сна, и моргал, сидя на куче наломанного лапника. Профессор Петраков-Доброголовин довольно мрачно поглядывал на меня, явно недовольный тем, что в его суперсекретном проекте постоянно появляются новые неучтенные лица, теперь даже духовного сана. Аспирин действовал наиболее ожидаемо — предложил выпить за знакомство и уже свинчивал пробку с фляжки.

— Работник, склонный к пьянству, не обогатится, и ни во что ставящий малое мало-помалу придет в упадок. Вино и женщины развратят разумных, а связывающийся с блудницами сделается еще наглее; гниль и черви наследуют его, и дерзкая душа истребится, — с огнем в очах сказал отец Дормидонт. — А впрочем, наливай. К тому же с блудницами тут совсем хреново, мужики.

И достал из кармана рясы складной металлический стаканчик.

Когда все выпили, я рассказал вкратце о том, что отец Дормидонт — местный житель, который не против нам помочь. Профессор тут же попытался выяснить, каким образом священник выжил в Зоне и кто он вообще такой, но получил в ответ длиннейшую библейскую отповедь, сопровождаемую опасными движениями «Валара». Я забыл сказать, что святой отец перед уходом поверх рясы навязал кусок кабеля в резиновой оплетке (вервие, как сказал он сам), а к нему прицепил кобуру с новеньким «глоком», о происхождении которого я разумно не стал спрашивать. Может, с того самого Метаксы и снял вместе с ПДА. Трофей, все по-честному. Зона.

— …Обуздывающий язык будет жить мирно, и ненавидящий болтливость уменьшит зло. Никогда не повторяй слова, и ничего у тебя не убудет. Ни другу, ни недругу не рассказывай и, если это тебе не грех, не открывай; ибо он выслушает тебя, и будет остерегаться тебя, и по времени возненавидит тебя. Выслушал ты слово, пусть умрет оно с тобою: не бойся, не расторгнет оно тебя, — завершил отец Дормидонт свою отповедь и с намеком показал Аспирину свой складной стаканчик. Профессор остался недоволен и, вероятно, утвердился во мнении, что священник — чокнутый. Видимо, еще не заметил, что с нормальными тут вообще большая проблема, примерно как и с упомянутыми попом блудницами.

Прерывая нехитрую трапезу и изредка вступая в мелочный спор, мы с Аспирином нарисовали на глинистой проплешине план бюрсровского городка. Священник внес пару коррективов, после чего предложил стать отвлекающим фактором, чем тут же напомнил мне говорливую пссвдоплоть.

— Они в вас будут всяким калом кидаться, батюшка, — предостерег Соболь.

— Ништо! — махнул рукой Дормидонт. — Да восстанет бог, и расточатся враги его, и да бегут от лица его ненавидящие его:

Соболь снова перекрестился, а я заметил:

— На самом деле мысль хорошая. А мы зайдем сзади и влезем в вагон. Не в одном, так в другом отловим.

— Стоп, — сказал Пауль. — А прибор профессорский нам ни как не поможет? Его включим, бюреры и отрубятся. Ну, то есть не отрубятся, а телекинез их отрубится, они дерьмом швыряться-то и не смогут. Подходи и клади в мешок, сколько надо, а остальных можно хоть прикладами перебить.

— Прибор, к величайшему сожалению, не такой мощный, — покачал головой Петраков-Доброголовин. — Двух, трех, четырех он еще нейтрализует. Я же вас инструктировал, разве не помните? Ахам, вы говорите, их целое поселение…

— Слишком ты, Аспид, легко хочешь все провернуть, — ворчливо сказал Соболь. — Вот говорит же батюшка: он будет наш отвлекающий маневр, а мы сзади полезем.

— Не все, — остановил я Соболя. — Двое. Нет, трое — Пауль с клеткой для бюреров нам тоже необходим. А вы с профессором будете помогать батюшке, потому что его гранатомет — штукаполезная, но бюреры есть бюреры.

— Я не против, — пожал плечами Соболь.

— Что ж, давайте тогда доедим, что осталось, и будем готовиться. Притом нам, вполне возможно, придется быстро-быстро отсюда удирать… А вам, святой отец, спасибо.

— Помни, что смерть не медлит, и завет ада не открыт тебе: прежде, нежели умрешь, делай добро другу и по силе твоей простирай твою руку и давай ему. Не лишай себя доброго дня, и часть доброго желания да не пройдет мимо тебя. Не другим ли оставишь ты стяжания твои и плоды усилий твоих для раздела по жребию? Давай и принимай и утешай душу твою, ибо в аде нельзя найти утех, — величественно произнес отец Дормидонт и поправил на плече ремень гранатомета.

— Мы-то ладно, мы убежим, — сказал Пауль. — А вы-то куда потом?

— А вы бегите, — ответствовал священник, — а я останусь. Куда мне с вами? Мне и тут дел полно. Уж не пропаду божьим сбережением и разумением.

Мы подобрали остатки импровизированного пиршества, собрали амуницию.

Петраков-Доброголовин мялся, явно желая что-то сказать.

— Говорите, профессор, — разрешил я.

— Я думаю, что я пригожусь вам в городке бюреров, как вы это называете, — безапелляционно заявил Петраков-Доброголовин. — В конце концов, у меня аппарат.

— У нас у всех аппараты, чува-ак! — заржал Аспирин.

— Вот ты аппарат и возьмешь, — сказал я.

— Я понимаю, что пользоваться им несложно, но… — начал профессор, но Аспирин тут же окрысился, встопорщив усы:

— Я чё, тупой, чува-ак?!

— Нет-нет, Юра, что вы, — замахал руками Петраков-Доброголовин. — Но вдруг что-то непредвиденно откажет? Техника сложная, сами понимаете…

— Я знаешь как технику чиню, чува-ак? — спросил Аспирин. — Ногой пну. Ну или рукой, если маленькая. Не чинится — шачит совсем поломалась. Так и твой прибор: не сработает, яего об стенку, бюреров валим, сколько получится, и деру. Тебе, профессор, там с отверточкой некогда ковыряться будет, врубися?

— Врубился, — покивал Петраков-Доброголовин.

— А раз так, давай цацку.

Получив цацку, Аспирин стал выглядеть еще более воинственно, хотя для меня прибор Петракова-Доброголовина по-прежнему напоминал кофеварку, Аспирин же с ним в руках смахивал на сумасшедшего кондитера-убийцу. Колпак ему еще белый — и все.

— Вы, пожалуйста, осторожнее, — попросил Петраков-Доброголовин безнадежным тоном.

— Не ссы, — ответствовал Аспирин словами легендарного сталкера Матюхи, давно уже ставшими крылатыми.