"Компания чужаков" - читать интересную книгу автора (Уилсон Роберт)

Глава 19

Забравшись на спинку дивана, Фосс мог через слуховое окно своей чердачной квартиры разглядеть не только Сады Эштрела, но и площадь перед Базиликой. Анна уже вышла из Садов, а за ее спиной Фосс угадал силуэт Уоллиса. Тот небрежно прислонился к ограде, читая — кто б мог подумать! — газету. Интересно, сумеет ли Анна отделаться от Уоллиса? Вот он поднял голову, когда Анна пересекла площадь и вошла в церковь. Уоллис занял позицию в тенечке у входа, закурил сигарету, небрежно привалился к стене. С высокого церковного шпиля сорвалась стайка голубей, покружила над площадью, вернулась на прежнее место. Быстро прошагала мимо Уоллиса монахиня, решительно одолевая ступеньку за ступенькой. Пробежали бритые, замурзанные и босоногие мальчишки, за ними по пятам — размахивающий дубинкой полицейский. Форменное кепи свалилось, повисло на резинке за спиной. Фосс пощупал холодное влажное полотенце, подвешенное к задвижке окна, — как там охлаждается припасенная бутылка вина? Закурил, стряхивая пепел на мощеную улицу под окном.

— Часто ты так сидишь под окном, дожидаясь своих подружек?

Резко обернувшись, Фосс чуть не свалился со своего насеста. Анна уже сидела в деревянном кресле, выпростав ноги из туфель. Лицо жесткое, ни тени той нежности, что почудилась ему давеча при ласковом огоньке спички. Но тем-то и нравилась Фоссу эта девушка, все время меняющаяся, все время бросающая вызов. Он шагнул было к ней, но незримое магнитное поле оттолкнуло его назад к дивану.

— Какая смена моя? — спросила Анна. — Какие часы мне отведены?

Он продолжал курить, поспешно соображая, вглядываясь в ее лицо.

— Можешь кинуть мне пачку, — намекнула она.

Он снова поднялся.

— Бросай!

Пачка сигарет полетела через комнату, и Анна поймала ее небрежным взмахом руки. Коробок спичек лежал на столике возле нее. Зачем-то она прочла название, прежде чем прикурить.

— Отель «Негрешку», — заговорила она. — Бичем Лазард предлагал мне съездить туда. Самое, говорит, подходящее в Лиссабоне место для элегантной пары. Вроде Джуди Лаверн и Патрика Уилшира, например. Надо будет подумать насчет этого. Ты тоже водишь туда своих?

— Своих кого?

— Конечно, меня-то в «Негрешку» не поведут, — продолжала она. — Все, чего я удостоюсь, — стакан теплого белого вина. А дальше что? Постель, так я понимаю.

Она покосилась на кровать, видневшуюся в приоткрытую дверь спальни. Узкое и жесткое на вид ложе отшельника, отнюдь не королевское ложе донжуана, крытое шелком, с узелками на бахроме в память одержанных побед.

— Это такой английский юмор? — осторожно поинтересовался Фосс. — Что-то очень английское, чего мы, немцы, понять не в состоянии?

Все тот же свирепый взгляд, им можно резать железо, как ацетиленовой горелкой. Фосс пристально следил за гостьей. Того гляди швырнет в него чем попало! Он загасил сигарету в пепельнице, стоявшей на столе между ними, и тут же отступил — медленно, осторожно, как будто приручал пугливое животное. Не очень-то он понимал, как вести себя дальше. Комедия внезапно обернулась трагедией, актер позабыл свою роль. Взгляд Анны вновь метнулся к двери в спальню, затем обежал гостиную, вбирая все: полку с тремя книгами и семейной фотографией, два пейзажа на стене, бутылку вина в мокром полотенце, чистые половики, темно-красный диван, аккуратный, с двумя небольшими вмятинами.

— Не желаю быть одной из толпы! — заявила она.

Фосс кивнул, принимая к сведению ее слова, хотя и не понимая их смысла. Вслед за ней обвел взглядом свою комнату: быть может, ключ к этой загадке имеется среди его скудных пожитков?

— Вы считаете себя честным человеком, мистер Фосс?

— Я никогда не посещал «Негрешку», если вы об этом.

Она таки швырнула в него — спичечный коробок. Не долетев, тот упал на разделявшей противников нейтральной полосе.

— Да, спички оттуда, — вздохнул он. — Но в отеле я не был. Позаимствовал у кого-то коробок.

— Кто вам его дал?

— Э… кажется, Кемпф.

— Майн Кемпф! — съязвила она.

Фосс немо таращился на Анну, простенький каламбур не сразу дошел до него: мозг отупел после напряженного, пугающего своей непонятностью разговора. Но вот — осенило! Фосс издал легкий смешок, затем длинный, пронзительный, почти задыхающийся всхлип и захохотал во всю глотку. Шумное веселье перешло в тихую, неудержимую истерику смеха, и почему-то смешнее всего казалось, что Анна так и сидит, сжав неулыбающиеся губы, вытянув их в стальную нитку. Она держалась, пока безумный хохот Фосса не наполнил всю комнату, а потом сдалась: ее доконала мысль, что человек, который так заходится от простейшей шутки, давно уже не имел возможности просто и искренне посмеяться.

— Я купил вина, — с трудом выдавил Фосс, утирая слезинки в уголках глаз.

— И бокалы?

Он вышел и вернулся с двумя стаканами. Она следила за каждым его движением, за его лицом. Мальчишка, да и только. Старается ей угодить, понравиться. И та нежность, что она сумела скрутить в себе перед дверью его комнаты, вернулась, преданным псом уселась под столом.

— Боюсь, кто-то наболтал тебе про меня, — отважился заговорить Фосс.

— Говорят, ты большой любитель женщин.

— Забавно, — протянул он. — В «Шелл» я ни с кем не знаком, кроме Кардью. С Кардью мы здороваемся, но задушевных бесед не ведем. К тому же Кардью женат, ему в «Негрешку» делать нечего, и, если б даже я таскался туда, его я там встретить не мог.

Первый стакан вина оба выпили торопливо, Фосс тут же налил заново. Анна не спускала с него глаз, ни на миг не выпускала из поля зрения. Ядовитые слова Сазерленда забыты, все мучения этого дня прощены.

— И все-таки ты…

— Любитель женщин? — подхватил он. — Честно говоря, Анна — тебе я не стану лгать, — здесь, в Лиссабоне, возможностей сколько угодно. Вот только желания нет. Работаю, ем, сплю. Больше практически ничего. Кто бы ни наговорил тебе…

— У них были на то свои причины, — заступилась она.

— У них? — переспросил Карл. — Групповая атака? Похоже, я нажил себе в Лиссабоне врагов, сам о том не подозревая.

— Он хотел защитить меня.

— Знаешь, чего бы я хотел? — покосился на закрытую дверь Карл. — Я бы хотел, чтобы здесь мы с тобой оставались наедине. Только ты и я.

Повисло молчание. Нежеланные гости поспешно покидали комнату. На негнущихся ногах Анна подошла к дивану, где сидел Карл. Выбросила сигарету в окно и запустила пальцы ему в волосы, другой рукой поднося бокал к губам. Она поцеловала Карла, и тот простонал в ответ, как будто внутри лопнула туго сжатая пружина. Он притянул Анну к себе, на диван, голова ее беспомощно откинулась на спинку, волосы разметались во все стороны. Они целовались неистово, уже понимая, что поцелуями не насытятся. Стакан откатился куда-то.

Фосс на миг оторвался от Анны, уронил голову на спинку дивана, взял девушку за руку. Ее взгляд блуждал по комнате, запоминая этот смягчившийся к вечеру свет, теплый воздух. Она знала: здесь и сейчас случится все, вся ее жизнь пройдет в этой комнате. Фосс целовал ее руку, палец за пальцем, а его рука тем временем поднималась от ее талии к груди, сбоку, по ребрам, и каждое прикосновение повергало девушку в дрожь. Она повернулась, чтобы оказаться еще ближе, обеими руками обхватила лицо возлюбленного, всмотрелась в тонкие черты, выпирающие косточки. Его рука тем временем начала спускаться вниз по позвоночнику, и в ответ Анна прижалась к нему бедром. Затеребила неопытными пальцами узел галстука, только туже затянула. Карл рывком стащил галстук через голову, отбросил в сторону, а сам приподнял подол ее платья, коснулся теплой и мягкой кожи. Анна принялась расстегивать пуговицы на его рубашке — с этим она справлялась лучше, чем с галстуком, — а Карл следил за каждым ее движением. Она выдернула полы рубашки из брюк, повела руками вверх по бокам Карла. Склонившись, он стал целовать ее колени, бедра, и каждое его прикосновение словно сплавляло воедино их тела. Анна расстегнула пуговицы своего платья и распахнула его на груди, Карл целовал ее живот, ее груди, все еще пленницы строгого бюстгальтера. Анна стянула рубашку с его плеч, руки Карла запутались в рукавах, он забился, лихорадочно высвобождаясь, точно безумец из смирительной рубашки. Анна тем временем снимала с себя платье, расстегнула бюстгальтер. Карл комично запрыгал на одной ноге, стаскивая ботинки, носки и брюки; со звоном посыпались на пол ключи и монеты. Он рывком вытащил Анну из платья, которое так и осталось лежать на диване, — пустая, скомканная шкурка.

Уже в спальне Карл снял с себя трусы и присел на край узкой кровати. Он снова поцеловал ее живот и медленно стянул трусики с ее длинных ног. Обнаженные тела зазвенели, соприкасаясь, Карл целовал ее всю, с головы до ног, каждое ребро, маленькие темные твердые соски, и пупок, а ее руки и губы перебирали тем временем каждую косточку и каждую мышцу его тела.

Они заглянули друг другу в лицо, когда он входил в нее, и тень боли метнулась в глазах Анны. Но она была рада его худому, крепкому телу, и редким волосам возле сосков, и напряженным мускулам внизу живота. Она видела все его тело, вплоть до того места, где они соединялись, и хотела его — целиком. Согнула колени, вонзила пятки ему в бока, понукая, вжимая его в себя.

Она уснула и проснулась, уткнувшись губами в его тело, голова ее покоилась на ровно вздымавшейся и опадавшей груди Карла. Ниже, под клеткой ребер и плоскогорьем живота, дремал удовлетворенный пенис. Анна потянулась к незнакомцу, ощупывая его, заигрывая, подлизываясь, покуда он не воспрянул вновь. Тогда и Анна осмелела, пробежала кончиком языка по солоноватой коже, натянувшейся на ребрах. Пальцы на ногах Карла поджались, мышцы икр натянулась, дрогнули бедра, живот. Теперь Анна принялась за смятое после сна лицо, сомкнутые веки, приоткрытый, искривленный сладостной мукой рот. Она еле успела поцеловать Карла в губы, прежде чем он взорвался в ее руках.

Перекатившись на бок, Карл выглянул в распахнутую дверь спальни. Анна, совершенно обнаженная, стояла на коленях на диване, упираясь локтями в подоконник, обратив лицо к вечереющему свету. По квадрату неба, видневшемуся в оконной раме, прочерчивали свой путь птицы. Карл охватил одним взглядом виолончель ее тела и устремился к ней. Анна через плечо глянула на Карла и вновь обратила глаза к небу. Он положил руки на подоконник, по обе стороны от ее ладоней, и стал целовать спину, каждый позвонок, поднимаясь снизу до самой шеи и чувствуя губами ее трепет. Не оборачиваясь, Анна протянула руку назад, привлекла Карла еще ближе к себе, уткнулась подбородком в руки, чувствуя, как затвердевают, упираясь в потрескавшуюся краску оконной рамы, ее соски. Руки Карла обхватили талию стройного тела-виолончели, бедра крепко прижались к ее ягодицам, и в этот самый момент колокола зазвонили к вечерней мессе. Карл воспринял это как сигнал к действию и принялся за дело всерьез. Анна изо всех сил вцепилась в подоконник, запрокинула голову, громко смеясь над свершавшимся кощунством; колокола звонили во всю мочь, и оба любовника могли воссылать свои крики багровеющему небу, не страшась быть услышанными.

Обнаженные, они сидели каждый на своем краю дивана, обратившись лицом друг к другу, ее колени зажаты между его коленей, один стакан вина на двоих и одна сигарета. В комнате темно. Карл спросил о ее семье, и Анна принялась рассказывать о своей матери — настоящей, не из легенды — и о Роулинсоне с деревянной ногой (правда, не называя имен). Рассказала о том, как мать сплавила дочь в Лиссабон, чтобы та не услышала, как стучит по ночам деревянная нога, не увидела бы, как с вечера протез оставляют отдыхать у двери, а по утрам натирают воском и полируют, дабы Роулинсон во всей красе отправился на работу. Фосс хохотал, качая в изумлении головой: в жизни не слыхал, чтобы женщина такое говорила! Потом он спросил об отце. Отец умер, и больше о нем ничего не известно. Анна потупилась.

— Давай оденемся и пойдем погулять, — предложила она вдруг. — Вместе. Как обычно делают… после этого.

— Здесь небезопасно, — возразил он. — Не тот это город. Все следят за всеми. А нефть, как ты сама говоришь, дело деликатное.

— Нефть, — повторила она, отводя глаза.

— Одно дело встретиться на коктейле, Анна, однако…

— Я хочу, чтобы ты звал меня Андреа, — перебила она.

— Андреа?

— Не спрашивай. Называй меня так.

Фосс поднялся, выглянул из окна, осмотрел площадь и — насколько хватало взгляда — Сады. Снова уселся на диван и шепнул ей с поцелуем:

— Мне было любопытно, как ты собьешь со следа Уоллиса.

— Ты знал, — сказала она и на этот раз не отвела взгляда.

— Я видел, как ты входила в Базилику.

— В любой церкви найдется несколько выходов, — пояснила она. — И давно ты знаешь?

— Графиня докладывает Волтерсу, — ответил он, сожалея, что и сюда, в их комнату, проникла шпионская работа. Словно завелся грохочущий механизм и уничтожил тишину. — И другие тоже тебя видели.

— Недолго же я продержалась.

— В Лиссабоне все про всех знают, — сказал он и тут же добавил, словно эта мысль только что пришла ему в голову: — Надо продержаться, выжить, уже недалеко до конца.

И забыть хоть на время о Бичеме Лазарде, который летит в Дакар, о другом самолете, который покажется в небе над Дрезденом, когда листья начнут желтеть и багроветь.

— Уже темно, — настаивала Анна. — Пойдем прогуляемся. Ты будешь держать меня под руку. Я кое-что покажу тебе.

— Вместе нам выходить нельзя, — сказал он. И объяснил, как добраться до маленькой церкви в Байру-Алту.

Весь день и начало вечера Оливье Меснель провел на полу своей комнаты. Комната дышала жаром, как доменная печь, а тонкий матрац на кровати был набит какой-то гадостью, вроде костяной муки, так что в любом случае комфортнее было на полу, на протертом коврике. Все равно уснуть он не мог, взвихренные мысли не давали покоя, допрашивали его, словно притаившийся во тьме жестокий инквизитор: с какой стати русские выбрали для этого задания именно его? Как могли подумать, что он, Оливье Меснель, способен сделать это?

Его желудок, давно пережженный кислотой, превратился в истонченную, бесполезную требуху. О пищеварении Меснель забыл, как забыл изученное в школе на уроках биологии. Твердого стула у него не было с незапамятных времен, и каждое испражнение давалось с такой болью, что он невольно проверял содержимое унитаза: не исторг ли он заодно и кишки. Он превратился в скелет, но скелет, наделенный разумом, и разум продолжал скрестись, зудеть как ночной комар над ухом.

Наконец Меснель поднялся на тонкие дрожащие ноги, нелепые в узких штанинах кальсон, впалая грудь вздымалась под превратившейся в тряпку майкой. Он натянул штаны — седалище все еще влажное после утренней прогулки на Руа-да-Аррабида. Оливье надел рубашку и пиджак, повязал темный галстук, промокнул вспотевшие усы. Присел на край кровати, или дыбы, болезненно ощущая, как трутся друг о друга кости таза. Револьвер, полученный нынче утром от местных коммунистов, лежал под подушкой. Меснель достал оружие, припомнил, как оно функционирует, проверил барабан. Четыре пули. Должно хватить.

— Русские, — произнес он вслух, вновь включилась магнитофонная запись его мыслей. — Почему русские поручили убийство мне! Я — интеллигентный человек. Занимаюсь литературой. И вот, пожалуйста, должен стрелять в людей.

В девять тридцать вечера он очнулся весь в поту на окраине города. Страх полностью овладел им, ноги мучительно заплетались, покуда он не свалился, и теперь его костюм был покрыт пылью, левая рука пониже локтя онемела, и рукоять револьвера болезненно впечаталась в ребра.

По приказу Фосса Руй и его напарник неотступно следили за Меснелем, один шел впереди, другой сзади, за столько месяцев слежки оба изучили повадки Меснеля, и им было скучно. Они знали, куда направляется француз. Вечер выдался на редкость жаркий, и пребывание на улице не доставляло им ни малейшего удовольствия, как и слежка за французом. Добравшись до холмов Монсанту, они предоставили Меснелю идти дальше без сопровождения — пусть, как обычно, потешится с цыганскими мальчишками в одной из пещер, — а сами разлеглись на сухой траве и принялись беседовать насчет курева, которым ни один из них не сумел разжиться.

Меснель огляделся в поисках двух теней, как всегда оглядывался, направляясь на условленную встречу. Убедившись, что они отстали, он повернулся спиной к пещерам и начал с трудом взбираться на Алту-да-Серафина, высокую обзорную точку к западу от Лиссабона. Измученный подъемом, он присел на выступ скалы и, разинув рот, уставился на окружавший город нимб: темные громады домов были подсвечены окнами и фонарями. Далекая галактика. Утирая струившийся по подбородку пот, Меснель мечтал оказаться совсем в другом месте. В Париже. Еще несколько месяцев, и Париж освободят. Может быть, даже несколько недель. Он бы дожил, дотянул под оккупацией, но русским потребовалось, чтобы он сделал это. Ради партии.

— В такую ночь тутовника не видно, — произнес позади него голос по-английски, но с американским акцентом. Кто-то прятался все это время в темноте, поджидая его.

— Червяк там шелк прядет, — ответил на пароль Меснель.

— Вы здесь один?

— Вы же знаете, что я один. Апостолы остались внизу, как обычно, валяются на травке и болтают о футболе. Лиссабонский клуб «Бенфика». Спорт.

Американец сделал два шага, перебрался на тот выступ, где сидел Меснель, обошел француза спереди.

— Что вы мне принесли?

Меснель тяжело вздохнул. Горячий ветер поднимался над городом, нес с собой вонь и пыль.

— Вы поговорили с вашими? — настаивал голос. — Объяснили, что это — последний шанс?

— Не так-то это просто: в Лиссабоне нет русского представительства.

— Это мы уже обсуждали неоднократно.

— Но мне удалось поговорить с ними.

— Готовы они заплатить за возможность сделаться атомной державой, да еще и помешать германцам сделать свою бомбу?

— Нет, не готовы, — ответил Меснель и заерзал, пытаясь нащупать рукой нечто твердое, металлическое за поясом брюк.

— Не готовы? — удивился американец. — Они хоть понимают, о чем идет речь? Уникальная возможность сравняться с Америкой, сделать атомную бомбу. Они все поняли? Я знаю, вы — человек образованный, и все-таки: вы сумели им как следует объяснить?

— Я все сказал. Все, как вы велели. Они поняли, — подтвердил Меснель. — Но не проявили заинтересованности.

— Как долго мы ведем с вами переговоры, мсье О?

— Несколько месяцев?

— Несколько? Без малого пять. И после пяти месяцев переговоров они решили, что их это не интересует?

— Мсье, никто не может попросту снять трубку в Париже и позвонить в Москву. Мы и с Лондоном не имеем телефонной связи вот уже четыре года. Постарайтесь понять, как это работает. Все через курьеров.

— Вы мне надоели.

Рука Меснеля поползла дальше.

— Не двигайтесь.

— Я хотел вытереть лицо, — пожаловался Меснель. — Сегодня очень жарко.

Американец, державший руки в карманах, поставил револьвер на боевой взвод, вытащил его из кармана, ткнул прямо в лоб Меснеля.

— Что это? — слабо спросил Меснель, чувствуя, как плавятся, проливаются его внутренности. Его пальцы сомкнулись на рукояти заткнутого за пояс револьвера, но поздно: он услышал щелчок взводимого бойка.

— Это, мсье О, револьвер, смит-вессон.

— Я всего лишь курьер, — взмолился француз.

— В самом деле? — переспросил американец. — Не знаю, кто вы есть, но вы не принесли мне от русских то предложение, которого я весьма терпеливо дожидался на протяжении пяти месяцев.

— Они посмотрели чертежи реактора, которые вы передали со мной, но у них есть свои каналы информации об американском проекте, более ценные, изнутри. Вот и все. Что толку убивать меня?

— У них есть более ценная информация?

— Так они мне сказали. Сказали, что в Америке у них есть свои люди.

Револьвер скользнул по взмокшему лбу. Меснель завалился на бок. Американец выстрелил, и пуля оцарапала Меснелю голову. Француз успел выхватить свой револьвер, но американец уже подмял его под себя и снова ткнул ему смит-вессоном в лицо — на сей раз со злостью, ввинчивая дуло в глаз.

— Всего лишь курьер, мсье О?

— Не сегодня, мсье, только не сегодня, — чуть не плакал Меснель. — Скоро уже конец. Неделя-другая — и Париж освободят. Прошу вас, мсье, скоро все будет кончено.

— Знаю-знаю, — почти ласково откликнулся американец. — Это всего лишь политика.

Он выстрелил, и жалобное жужжание в голове Меснеля наконец смолкло.

Первый выстрел эхом докатился до Руя и Луиша, и шпионы вскочили на ноги.

— Что это было? — спросил Руй.

— Не задавай идиотских вопросов!

— Так ты думаешь?.. Второй выстрел.

— Я думаю, у цыганских мальчишек пистолетов нет.

Они помчались под горку, внизу разошлись и поспешили к освещенным улицам города: там безопаснее.

Фосс ждал ее под сенью церкви в Ларгу-де-Жезуш. Они встретились так, будто неделю провели в разлуке. Словно малый ребенок, Анна кинулась ему на шею, сдавила изо всех сил. И словно ребенка, Фосс осторожно обнимал ее. Она принялась целовать его, всем телом сливаясь с ним.

— А теперь — прогуляемся, — решила она.

Они обошли церковь и укрылись в узких улочках Байру-Алту. Ночная прохлада снизошла к обитателям Байру, все окна были распахнуты настежь, пахло жареным луком и чесноком, пахло жареной рыбой. За кружевными занавесками началась семейная жизнь, и на улицах застучали каблуки, где-то уже звенела мандолина.

Женский голос пропел несколько дрожащих нот и смолк. Остановились прохожие. Из подъездов показались женщины, черные, как изюм, босые, укрывавшие в складках колыхавшихся юбок целые выводки детей. Анна и Фосс, прижавшись к облупленной стене, слушали вместе со всеми. Еще одна музыкальная фраза, жалобный, сникающий вопль, слов не разобрать, внятно лишь чувство — мучительная утрата, всеобъемлющая жалость. И вновь взмывает голос. Влюбленные слушали, хотя и знали: им удалось найти то, что оплакивает песня. Они слушали: подлинная любовь знает, как близка утрата.

Потом они пошли дальше, не поднимаясь по крутому склону, но двигаясь параллельно ему, и выбрались на улицу Сан-Педру-де-Алкантара. Отсюда серебряные нити трамвая повели их в гору, к конечной станции фуникулера. Снова перешли дорогу, и тень от густых деревьев и ограды парка накрыла их как раз в тот момент, когда ярко освещенная кабина фуникулера со вздохами и стонами двинулась вниз.

Они остались одни. Огни города играли под ними, в Байше, и над ними, вплоть до Алфамы и Каштелу-де-Сан-Жорже. Анна прислонилась к ограде, притянула Фосса к себе, ухватив за лацканы пиджака, и вновь попыталась вжаться в него, раствориться в нем.

— Это нормально? — спросила она.

— Не знаю, — ответил он. — Я лишь однажды влюбился.

— В кого? — еле выговорила она, бездна распахнулась под ее ногами.

— В тебя, — сказал он. — Дурочка.

Она рассмеялась, разверзшийся провал тут же сомкнулся, и облегчение затопило ее, слезами поднимаясь к глазам. Как хрупко доверие, все висит на тонкой ниточке, и достаточно слова, чтобы перерубить эту нить.

Они что-то говорили, любовный лепет, невыносимый для слуха обыкновенных людей, у которых есть работа, и комната на чердаке, и две-три монеты — дожить до конца недели. Где-нибудь в кафе или баре супруги, заслышав эти обрывки слов, качают головой. Жена пристальней всматривается в мужа и пытается припомнить, говорил ли он ей когда-нибудь эти слова. Всепоглощающий разговор двух влюбленных, Анна забыла весь мир, забыла даже о сигаретах, пока Фосс не достал из кармана мятую пачку. Они прислонились к решетке ограды и закурили.

Байшу постепенно накрывал поднимавшийся от реки туман, очертания зданий утратили отчетливость, свет расплывался. И подсвеченная крепость сделалась зернистой, как на фотографии. Анна снова прижалась к возлюбленному, ухватилась за прутья ограды — ее руки чуть пониже его. Карл глянул на часы.

Они пошли обратно через Байру-Алту, улицы и подъезды домов все еще были забиты народом. Фосс начал нервничать, угадывая в толпе тех, кого он знал, кто знал его. Здесь они с Анной расстались и разными путями двинулись к Садам Эштрела. Фосс забежал домой и прихватил пистолет, который дал ему польский полковник. Теперь он всегда будет при оружии, ведь он должен защищать не только свою жизнь. Пистолету нашлось место в багажнике, в ящике с инструментами. Анна ждала его на темной улочке позади Садов. Фосс повез ее в Эштурил, рассекая светом фар поднявшийся над морем и побережьем туман. Здесь воздух был прохладнее. Он высадил Анну неподалеку от казино, впился в ее губы прощальным поцелуем и, как всегда, сложным кружным путем поехал к Садам Монсеррате.