"Компания чужаков" - читать интересную книгу автора (Уилсон Роберт)

Глава 9

Анна настолько погрузилась в свои мысли, что чуть не подпрыгнула, когда ее окликнул вышедший на лужайку слуга. Там, где поднимавшийся от города свет сливался с темнеющим воздухом, висел зернистый, как старая фотография, пейзаж. Эта картина поглотила ее полностью.

Звали к ужину. Обернувшись, Анна обнаружила, что освещен уже и фасад дома, подсвечен снизу, точно памятник. И только теперь она поняла, что так поразило и привлекло ее: этот щедро льющийся электрический свет. Пока она смотрела на город, как-то и не сообразила, чем он отличается от Лондона. Никакой светомаскировки. Нелегко будет привыкнуть к этой стране: столько запретов и такая немыслимая свобода.

Она двинулась вслед за мальчиком-слугой. Массивные бедра юнца распирали его брюки, как у штангиста. Через террасу, откуда уже убрали ее стакан с недопитым джин-тоником, он провел ее далее по коридору в столовую. Огромный стол сдвинули ради ужина в тесном кругу, теперь он выглядел по-домашнему уютно, и над ним горели три стеклянные люстры. Уилшир вытянулся только что не по стойке смирно. К обеду он облачился в смокинг и рубашку с жесткой манишкой, наряд довершал черный галстук-бабочка. Он представил гостью своей супруге. Мафалда была одета в вечернее платье до пят, талия затянута, приподнята грудь, длинный подол шуршит, точно стайка пойманных зверьков. Она зачесала волосы кверху и надела ожерелье с тремя крупными рубинами. Пугающая бледность не сошла с ее лица, но, присмотревшись, Анна сравнила бы этот цвет не с алебастровой белизной, как у ее матери, а с нездоровой мучнистостью плохо промешенного теста.

Рука была протянута пастырски, для поцелуя, но Анна ограничилась рукопожатием. Мягкая и припухшая кисть, раздутая избытком жидкости, суставы превратились в ямочки. Сели за стол, хозяева на двух дальних концах, Анна между ними, смущенная недостаточной церемонностью своего наряда. Три люстры светили точно в операционной — яркий, хирургически беспощадный свет.

Подали серовато-зеленый суп, посреди тарелки плавала сосиска. Белое вино тонкой струйкой полилось в бокалы. Мафалда отказалась от вина, опустила ложку в тарелку и оглядела зал. Вино отдавало холодным металлом и пощипывало язык — точно батарейку лижешь, подумалось Анне. После супа перед каждым сотрапезником поставили тарелку с тремя рыбинами, слепые глаза полопались в духовке. Скажите уж что-нибудь, разбейте эту невыносимую тишину! — взывало все в Анне, однако Уилшир невозмутимо нацелил нож и как скальпелем разделал свою рыбину.

Анна попыталась справиться со своей порцией, но в результате на ее тарелке образовалась перепутанная куча мелких косточек. Нож и вилка Мафалды слегка прикоснулись к морскому окуню и сдались. Рыбу — съеденную и несъеденную — унесли. Подали крупные куски неизвестного Анне мяса с пятнышками красного цвета, застучали на тарелках ракушки.

Тщетно искать повод для разговора. Мысли мечутся в голове, словно припозднившийся пьянчуга, пытающийся обнаружить на кухне что-то съестное. Вон Мафалда согнала все мясо к одной стороне тарелки, ракушки расположила напротив и снова отложила столовый прибор. Наливают красное вино — уже в другие бокалы. Красное вино пахло отсыревшими носками, но вкус был сложный, как поцелуй. Уилшир задержал глоток во рту, смакуя, выпячивая губы, украшенные задорными усами.

— Сегодня вечером ваш муж рассказывал мне о фаду, — выдохнула Анна, с трудом протолкнув слова после двух попыток, в горле не то что лягушка застряла, скорее, жирная жаба.

— С чего бы вдруг? — отозвалась Мафалда. — О фаду он понятия не имеет. Не любит его. Когда его по радио передают, бежит, — да что там, кидается опрометью! — чтобы выключить.

Челюсти Уилшира сомкнулись на очередном куске мяса, он пережевывал его упорно и бесконечно, словно жвачку.

— Он говорил, — не сдавалась Анна, — говорил, что в этих песнях поется о тоске, о печальных воспоминаниях…

В ответ Мафалда стукнула ножом о край своей тарелки с монограммой, и Анна заткнулась.

— Новенькая, Амалия, вроде ничего, — вмешался Уилшир. — Амалия Родригеш. Да, она мне, пожалуй, нравится.

— Ее голос? — уточнила Мафалда, ожегши мужа угольно-черным взглядом.

— А что еще может нравиться в фаду? — фыркнул Уилшир. — Ах да, тебя интересует, есть у нее, по моему мнению, дух, душа, alma этого самого фаду?

Левый глаз Мафалды слегка задергался. Мизинцем она придержала его, успокаивая тик. Взгляд Анны метался с одного конца стола к другому — растерянный, ничего не понимающий соглядатай.

— Разумеется, я обратил внимание и на ее… — Уилшир остановился, подбирая подходящее слово, и тик передался по воздуху между супругами. — На ее осанку.

— Осанку! — задохнулась Мафалда. — Он говорит о…

Но ей удалось совладать с собой. Только маленький пухлый кулачок слегка постукивал по краю льняной скатерти.

— Вероятно, для первой встречи следовало выбрать не столь занимательный сюжет, — признал Уилшир. — Но мы с Анной говорили о нашем добром друге, славном докторе, и три «Ф» сами собой пришли на ум. Лучше бы нам рассуждать об истории, впрочем, и там немало подводных камней. Но ты будешь мной довольна, моя дорогая, я ни словечком не обмолвился об Encoberto, о Сокрытом.

— О «Сокрытом»? — изумилась Анна.

— О Доне Себастьяне, — пояснил Уилшир. — Нет-нет, я ничего о нем не говорил, дорогая моя, я же знаю, ты захочешь сама все рассказать Анне. Видите ли, Анна, моя жена — монархистка, сторонница династии, вот уже более трех десятилетий как оборвавшейся. Она верит, что Сокрытый — король, погибший на поле боя в Эль-Кебире в Марокко, — сколько? четыреста лет тому назад? — что он еще вернется…

Мафалда с усилием поднялась. Монолог Уилшира оборвался. Слуга поспешно отодвинул стул своей госпожи и подставил ей плечо, чтобы она могла опереться на него.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — извинилась хозяйка. — Мне лучше уйти к себе.

Она покинула комнату, вцепившись в плечо слуги, даже материя собралась складками у нее между пальцами, но вроде бы не опираясь, не перенося на него свой вес. Тогда на лестнице, в ночной рубашке, она и вовсе не нуждалась в опоре, подумала Анна. Мафалда слегка кивнула ей на прощание. Дверь захлопнулась, щелкнул медью замок. Анна откинулась на спинку обтянутого тканью стула, почувствовала, как в ней нарастает смятение. Мясо так и унесли, доесть ей не удалось. На смену явился фруктовый салат. Затихли, удаляясь в сторону кухни, шаги прислуги. Анна и Уилшир остались наедине под ярким светом трех люстр; на серебряном подносе перед Уилширом стояло красное вино.

— Слова, слова, слова, — пробормотал Уилшир. — Одни только слова, и ничего более.

Пить он начал уже давно, и «сцену на террасе» разыгрывал полупьяным. Вспышка гнева, когда Анна упомянула о его жене, на миг отрезвила его, но не могла нарушить давно уже ставший привычным процесс. За те пятнадцать минут, пока Уилшир переодевался, он достиг полноты опьянения и наступавшей вслед за этим особого рода трезвости. Теперь он легко и быстро переходил от настроения к настроению, от воинственности к печали, от злобы к сладкой тоске о самом себе. Возможно, Кардью ошибся, пытаясь определить душевное состояние обитателей этой виллы. Мафалда всего лишь была нездорова, но этот человек на другом конце стола, выбивавший барабанную дробь на своей тугой манишке и пристально следивший за уровнем вина в своем бокале, этот человек был если не безумен, то весьма близок к безумию.

— Лично я десерта не ем, — заявил он вдруг. — Не любитель сладкого.

Он постучал ложечкой по краю тарелки, допил вино, вылил остатки из графина в свой бокал. Слуги принесли кофе. Уилшир велел сервировать столик на веранде. Он допил вино одним мучительным, насильственным глотком, будто приговоренный к медленной смерти через отравление этим напитком.

Перейдя на террасу, Уилшир первым делом навязал Анне стакан портвейна, старого, чуть ли не прошлого века. Но алкоголь уже не доставлял ей удовольствия.

— Давайте сходим в казино, — после затянувшегося молчания предложил Уилшир. Анне казалось, что тело этого человека превратилось в неприступную крепость, где укрылся его разум, бежал с поля боя, проиграв какую-то невидимую извне битву. — Ступайте, наденьте свое лучшее выходное платье, и пойдем.

Выходное платье у Анны имелось только одно, перед войной его носила мать. Переодеваясь, она выглянула из окна ванной и увидела внизу, на террасе, неподвижно застывшего Уилшира. Сосредоточилась на собственном отражении в зеркале и попыталась совладать со страхом. Припомнились полученные ею уроки; ей же объясняли, какая психологическая выносливость требуется для такой работы. Несколько раз она глубоко вздохнула, отгоняя панику.

По лестнице Анна спускалась босиком, неся туфли в руках: не хотелось еще раз столкнуться с призраком Мафалды. Тихо подошла к Уилширу, который все так же сидел, уставившись сквозь стену электрического света в разливавшуюся вокруг тьму. Он рывком поднялся со стула, придержал Анну за плечо. Как не похоже было это прикосновение на легкие касания ее погибшего учителя музыки! Дыхание, отдававшее аммиаком, могло бы содрать краску с дерева. Анна даже заморгала, когда эти испарения ударили ей в лицо. Капли пота сползали по ложбине между воинственно торчащими усами, рот оказался в нескольких сантиметрах от губ Анны. Все ее тело изогнулось, протестуя, пытаясь отстраниться, вырвался приглушенный крик. Уилшир выпустил ее. Там, где прикасались его пальцы, кожа покрылась мурашками.

Через завесу света они вышли на лужайку и свернули на гравиевую дорожку, ведущую к дальнему концу сада. Полумесяц освещал их путь. В глубине сада ответвлялась тропинка в сторону летнего флигеля и беседки, каменных столбов с навесом из живой зелени, под которым пряталась от солнца скамья с видом на океан. Беседка заросла; вероятно, обитатели дома не очень-то стремились в этот безмятежный уголок, предпочитая тревожные темные залы и переходы своего мрачного жилища.

Они перешли дорогу и вступили в густую тень под пиниями на задворках казино. Здание казино, похоже, нисколько не стеснялось своей безликости: понятное дело, не в архитектурной замысловатости состояла его привлекательность. Вместе с толпой хорошо одетых и по виду состоятельных людей они вошли вовнутрь — шуршала тафта, поскрипывали нейлоновые чулки, отчетливо раздавался треск свежеотпечатанных, в толстые пачки сложенных купюр.

Уилшир прямиком устремился в бар заказать себе виски. Анна предпочла бренди с содовой. В тот момент, когда Уилшир подносил зажигалку к ее сигарете, чья-то мясистая рука обхватила его за плечи и тощее тело ирландца непроизвольно вздрогнуло.

— Уилшир! — загудел американец, экспансивный, как и полагается американцу. Не дожидаясь, чтобы Уилшир обернулся к нему, обладатель голоса вплотную приблизил свое лицо к его лицу, как будто хотел соприкоснуться щеками. Раскрытая ладонь потянулась навстречу Анне. — Бичем Лазард.

— Третий, — уточнил Уилшир, стряхивая с плеча руку американца. — А это мисс Анна Эшворт.

Лазард был и выше, и шире в плечах, чем Уилшир. Тоже облачен в смокинг, но мятый и странно топорщившийся на груди. Он был лет на двадцать моложе Уилшира, и его черные волосы были разделены идеальным пробором. Столь же идеальный цвет кожи, ослепительная улыбка. Совершенство, напоминающее совершенство манекена, — и заманивает, и в то же время отталкивает.

— Поговорить надо. — Губы Лазарда едва не касались щеки Уилшира.

Уилшир опустил глаза и словно с огромной высоты посмотрел вниз.

— Анна — моя новая жилица, — пояснил он. — Только сегодня прилетела из Лондона. Я показываю ей наши замечательные места.

— Ясное дело, — откликнулся Лазард и выпустил, наконец, руку Анны, которую он до сих пор поглаживал вкрадчивым большим пальцем. — Ясное дело. Нам бы только даты сверить… Минуты не займет.

Явно рассерженный, Уилшир извинился перед Анной, вернулся к входу в бар и о чем-то переговорил там с Лазардом. Место для беседы они выбрали неудобное: то и дело кто-то проходил мимо, толкая их. Поигрывая сигаретой, Анна оглядывала зал и чувствовала себя плохо — или, во всяком случае, глупо — одетой. Высокая мода из Парижа переместилась в Лиссабон, и, глядя на этих разодетых мужчин и дам, Анна представлялась себе маленькой девочкой, нарядившейся для чая с подружками. Делая вид, что ничем особо не интересуется, она продолжала курить, исподтишка бросая взгляды по сторонам, но подобная тактика не слишком ей помогла: ее притворно праздный и уверенный в себе взгляд то и дело натыкался на более волевые, более жесткие и вопрошающие взгляды. Сдавшись, она обратилась к зеркалам и стеклянной витрине бара, где отражалось множество глаз: и пьяных, и печальных, испуганных, жестоких, жаждущих, но все чего-то хотели, хотели, хотели.

— Американцы, — проворчал Уилшир, возникая рядом с ней. — Никакого понятия о приличиях…

Он повел ее к столу и представил четырем женщинам и двум мужчинам. Пронеслись мимо ее слуха иностранные имена, пышные и стремительные, будто королевская охота: титулы и предки, герольды и трубы. Аристократы заговорили с Уилширом по-французски, не обращая на Анну особого внимания. За Анну все сказал ее наряд: какая-то девица, которой Уилшир обзавелся для забав. С трудом высвободившись из цеплявшихся за него узловатых, украшенных перстнями пальцев, Уилшир откланялся и повел Анну дальше.

— Ничего не поделаешь, — интимно прошептал он Анне. — С румынами ссориться нельзя. Жуткие сплетники.

В кассе Уилшир обменял чек на жетоны, и сквозь вращающиеся двери они прошли в игорный зал. Отделив от столбика жетонов слой примерно в дюйм толщиной, Уилшир отдал эти жетоны Анне, а сам поспешил к столику для игры в баккара, сел рядом с другим осевшим под грузом выигрышей и проигрышей мужчиной и окунулся в какие-то сосредоточенные вычисления. Анна остановилась за его спиной, ей казалось, она плывет в густых слоях дыма. Раздали карты. Игроки загибали углы. То бастовали, то просили дополнительную карту и очень редко с ходу объявляли очко. Скучно смотреть на них, если сам не принадлежишь к числу игроков с глазами-заклепками, к тем, кто сжимает в бессильных кулаках воздух, не то присвистывает, не то шипит, проигравшись, и лишь на миг успокаивается, распрямляет тело, добившись победы.

Мгновенно преобразился среди них и Уилшир. Все слетело с него: и светская скука, и оживление. Весь его интерес сосредоточился на числах и вероятностях, разум превратился в телепатический приемник, настроенный на последовательность мастей. Развлечения ради Анна вычислила преимущества банкомета в этой игре, а там уж начала зевать. Азарт высасывал кислород из воздуха. Она двинулась прочь, сама не зная куда, лишь бы подальше от унылых спин игроков в баккара. Здесь ее взгляд не встречался ни с чьим взглядом. Здесь царствовали деньги, а не физическое желание. Игорный зал затих, легкими щелчками отдавалось предгрозовое электричество. Ярды зеленого сукна, акры толстых ковров — богатство искало укромности, и, если у кого-то рассыпались монеты, они рассыпались беззвучно.

Рулетка — это уже интереснее. Там слышался шум, особенно если в игру вмешивались американцы, и даже постукивание костяного шарика (в ритме судьбы, в ритме фаду) не могло не радовать после убийственной тишины карт. Анна замешалась в толпу, ее охотно приняли, приветили, кто-то протянул ей сигарету, чьи-то тела навалились на нее, сдавливая, и в этой тесноте, фамильярной и страшной, как сплоченность стада, ведомого на убой, Анна окончательно убедилась в том, что поняла, еще когда проходила через вращающиеся двери: за ней следят.

Можно было бы повернуться, бросить взгляд поверх голов, молитвенно склонившихся перед своим божеством — зеленым сукном рулеточного стола. Нетрудно было бы отыскать в толпе еще одно лицо, такое же, как ее собственное, — не замороченное цифрами, не растворенное в концентрированной алчности. Но повернуть голову не удалось: напряжение сковало шею, голова начала слегка трястись. В этот момент чья-то рука обхватила ее за плечи, притянула к влажной от пота манишке.

— Дамы для удачи! — проревел ей в ухо какой-то американец. — Пошли! Ну-ка, загадаем на номер двадцать восемь.

Он прижал ее к себе изо всех сил. Крупье принял последние ставки, раскрутил колесо, подкинул шарик. Запищали от восторга девицы, застучала по мелькающим цифрам слоновая кость. Анна, прижатая к груди американца, ощущала лишь твердость его ребер, запах его дыхания, сильно отдававший ростбифом. Флиберти-тиберти-бит, отстукивал шарик, кокетничая, дразня, изводя игроков, падая то в одну, то в другую лунку и вновь выскакивая из них, перемахивая через медные разграничители, отделявшие один номер от другого. В азарте американец вдавил голову Анны в свою грудь, и в таком неудобном положении самым краешком глаза Анна увидела, как под лучом электрического света выступила жесткая линия шеи, уверенный подбородок и запавшая щека — тот самый человек, который следил за ней, в этом она была уверена.

Следивший наклонил голову, и Анна разглядела голубые глаза над высокими скулами, нежный рот, раздвоенный подбородок и ямочку горла среди туго натянутых сухожилий. Оттого что они встретились глазами, легче ей не стало: невозможно понять, с какой стати он следит за ней, не получалось разгадать этот взгляд. Затылку и шее стало жарко, беспомощность сжимала горло. Анна снова уткнулась взглядом в стол, но уже не видела ни клеточек с цифрами, ни черных и красных полос, только зеленое сукно, мягкое, отрадное для глаз. Краткая передышка, и снова ее голова дернулась — непроизвольное сокращение мускулов. Все еще тут. Все еще смотрит. Надвигается на нее как грозовая туча. Толпа взревела.

— Vingt-huit, — объявил крупье. — Двадцать восемь.

Победно вскинутый кулак американца пробил брюхо дымового кита. Довольный игрок сдвинул сигару в угол рта и выпустил наконец Анну. От неожиданности ее бросило вперед, к столу, и только тут она разглядела девицу, которую американец сжимал другой рукой, та была маленькая, прямо-таки пичужка, с острыми грудками и носиком-клювиком. Благодарный американец поцеловал птичку в затылок. Крупье смахнул проигравшие фишки, оставил на поле умножившуюся многократно ставку американца. Тот что-то прикинул и подтянул небоскреб жетонов поближе к себе. Анна стала выбираться из толпы. Затянулась в сотый раз сигаретой и двинулась обратно к столику для игры в баккара. Шла она очень осторожно, ноги как будто не принадлежали ей и в любой момент могли удрать.

Спина Уилшира все так же высилась над столиком для баккара, но теперь рядом с ним сидел и Бичем Лазард. Анна предпочла не втягиваться в их орбиту. Банкомет повернулся к этим двоим спиной, готовя новые колоды для игры. Лазард покосился влево и пододвинул к Уилширу высокий столбик самых дорогих фишек. Плечи Уилшира на миг изменили очертания, словно ссутулившись…

Анна спешила убраться из этой комнаты от удушливой тишины, в которой ковались деньги, от исступленного азарта игроков и от тех проницательных голубых глаз. Она двинулась к вращающейся двери. Лишь бы найти выход из этого сумасшедшего дома! Из бара донеслась музыка, подсказала ей, в каком направлении идти. В баре нашелся темный уголок, подальше от беспощадно освещенной танцплощадки. Анна закурила и затягивалась, не выпуская сигарету из рук, пока та не превратилась в жалкий окурок.

— Одна-одинешенька в первый же вечер? — раздался голос откуда-то снизу.

Ударник разбушевался, застучал палочками по тарелкам, заглушая все голоса. В нескольких шагах слева от Анны обнаружился Джим Уоллис. Он сидел за столиком и караулил свободный стул; уж не для нее ли? По ту сторону танцплощадки вынырнуло уже знакомое ей лицо из игорного зала, покрутилось, кого-то высматривая, и снова нырнуло в темноту. Анна приняла из рук Уоллиса сигарету, отпила из его стакана виски с содовой — всего один глоток, жидкость неприятно царапала горло. И этого оказалось достаточно, кровь прихлынула к лицу.

— Кажется, за мной уже следят, — сообщила она (музыка заглушала слова).

— Ничего удивительного, — как-то беспомощно отозвался Уоллис.

— Разве тут уже знают, откуда я?!

— Хотели бы узнать, — ответил он, поднося ей огонек.

— Не понимаю, с какой стати?

— Вы же красавица, — честно признался он, и пламя зажигалки заплясало перед ее глазами. — Нетрудно догадаться, с какой стати.

— Джим! — Такой оборот разговора ее совсем не устраивал.

— Вы задали вопрос.

— А вы что здесь делаете?

— Жду. Наблюдаю. — Еще один честный ответ. — Может быть, потанцуем? Время быстрей пробежит…

— У вас нет пары?

— Она предпочитает рулетку, — признался Уоллис и широко развел руками: мол, у него на такие излишества денег нет.

Он подвел Анну к танцполу. Как раз вступила медленная мелодия, и они начали танцевать, очень близко друг к другу, но оттого не менее церемонно. Анна поведала партнеру о летнем домике и беседке возле него, где вполне возможно обустроить тайник — почтовый ящик. Завтра она проверит все обстоятельно, посулила Анна. Дирижер объявил популярный танец, рядом с Анной и Уоллисом появились новые пары.

Еще с полчаса они танцевали, а потом оркестр сделал паузу, и Анна воспользовалась минуткой, чтобы попудрить носик. Вернувшись в бар, она застала там Уилшира. Тот, уже в одиночестве, стоял, упираясь ногой в медное подножие стойки, и по движению его локтя нетрудно было угадать, что он снова пьет. Анна отважилась подойти к нему и пожаловаться на усталость: пора бы домой. Уилшир прикончил свою выпивку и подставил локоть Анне, она оперлась на него, и они вместе вышли в ночь, столь же удушливую, как день.

— Эти ночи… — пропыхтел Уилшир и ничего больше не добавил к своим словам. И так было ясно: утомили его эти ночи, надоели до невозможности.

Шаги Уилсона все замедлялись, по мере того как он вместе с Анной приближался к кромке пиний, отмечавших вход в его сад. Сначала Анна подумала, что ему не хочется возвращаться; она снова учуяла этот странный запах, исходивший от Уилсона, запах не страха, но чего-то похожего на страх. Высвободив руку, на которую Анна опиралась, Уилшир обвил этой рукой ее плечи. Так они продвигались, и теперь уже Анна поддерживала его.

В лунном свете сад казался не черным, но темно-синим. Пошатнувшись, Уилшир бессильно ухватился за густую листву живой изгороди. Его сотрясли рыдания, такие глубокие, что походили больше на рвоту, он словно пытался извергнуть из себя что-то ужасное, кошмар, терзавший его утробу. И все теснее прижимал к себе Анну, карманы его смокинга, набитые тонкими и оттого острыми жетонами, впились ей в ребра. Высокие каблуки помешали Анне удержаться на покатых ступеньках, вместе с Уилширом она слетела с дорожки и врезалась в ограду. Совокупный их вес пробил живую изгородь, и оба они рухнули уже по другую сторону, приземлились на мягкой и рыхлой почве. Уилшир так и остался лежать на спине, лицо его обмякло, дыхание выровнялось. Анна, упавшая сверху, выбралась из его уже не цепких объятий и с ужасом услышала, как приближается сквозь заросли какое-то животное, большое и агрессивное, судя по производимому им шуму. Мелькнула белая манишка, белые манжеты опустились к распростертому на земле Уилширу.

— Вы уж мне помогите, — попросил мужской голос по-английски (говорил он с акцентом).

Анна помогла приподнять Уилшира и перекинуть его через плечо невесть откуда взявшегося помощника — жетоны так и посыпались из кармана. Незнакомец попятился, выбираясь из обломанных кустов изгороди, и ровной рысцой пустился вверх по лужайке. Ни в доме, ни перед домом не светилось ни огонька, но через стеклянную дверь удалось проникнуть на террасу.

— Где он обычно спит?

— Я не… Думаю… Да положите его здесь, и все, — пробормотала она.

Незнакомец боком прошел в гостиную, свалил Уилшира на первый же диван и заботливо стянул со спящего ботинки. Тот заворочался было, но тут же снова затих. Анна подошла к окну и распахнула ставни — днем слуги закрывали окна от невыносимой жары. Когда она обернулась, незнакомца уже и след простыл. Снова глянула в окно: вот он, пересекает залитую лунным светом лужайку, неторопливый и спокойный, словно вышедший на дежурство патрульный. В конце дорожки он обернулся, лицо его оставалось в тени. Негромко стуча кожаными подошвами, он спустился по мощеным ступенькам и растворился во тьме.