Глава вторая. Восточный фронт

С наступлением темноты, 8-го марта части дивизии, тремя параллельными колоннами, пешим маршем выступили из Мюнзингена.

В целях маскировки от авиации, марш производился ночью и с таким расчётом, чтобы к наступлению рассвета части дивизии были бы уже на местах, предназначенных для отдыха.

Расчёт движения был произведён таким образом, чтобы двигаться в среднем по 40 километров в ночь, делая большие остановки на отдых по 36 часов через каждые 2–3 перехода. Рассчитывалось, в течение двух недель достигнуть города Нюренберга, до которого было свыше 300 километров.

Маршрут движения был назначен через Ульм, Донауверт, Тройхтлинген, Вайсенбург, Нюренберг. Погрузка в железнодорожные эшелоны назначалась на станциях Эрланген и Форхгайм, в 2030 километрах севернее Нюренберга.

Дивизия была очень ограниченно снабжена бензином. В силу этого обстоятельства весь автомобильный транспорт и артиллерийские тягачи, а также часть боевого имущества были отправлены из Мюнзикгена по железной дороге. Бензин распределялся только для легковых автомобилей командиров полков и дивизии, а также для мотоциклистов связи.

Так как обозы состояли из конного транспорта, недостаток бензина не явился особым препятствием для того, чтобы взять с собой всё необходимое, а особенно боевые припасы, имевшиеся в дивизии в достаточном количестве.

Пока дивизия была на марше, она была в руках своего командования и не теряла боеспособности. Как думали немцы поступить с дивизией в дальнейшем, после её погрузки в железнодорожные эшелоны, трудно сказать. Хотели ли они после этого дать возможность собраться дивизии или нет — неизвестно!

В небе над колоннами дивизии то и дело появлялись немецкие воздушные патрули. На всём протяжении пути дивизии, на перекрёстках дорог, стояли немецкие полицейские пикеты. На их обязанности лежало наблюдение за движением частей дивизии, строго по установленным дорогам и немедленное оповещение в случае отклонения от намеченного маршрута.

В частях дивизии поддерживалась высокая дисциплина. Командиры требовали от своих солдат и офицеров самого вежливого обращения с местным населением и особой корректности во взаимоотношениях с местными органами власти. Нельзя было подавать немцам повода для обвинения дивизии или отдельных её солдат и офицеров в каких-либо нарушениях и проступках. Размещение частей дивизии на дневной отдых в населённых пунктах всегда согласовывалось с бургомистрами и при их участии занимались дома. После ухода частей от бургомистра получались письменные свидетельства об отсутствии жалоб и претензий к власовским частям со стороны местного населения. Все эти документы направлялись в штаб дивизии для передачи немецкому офицеру связи. Эта формальность способствовала оценке высокой дисциплинированности дивизии немецким командованием, рассеивались опасения о возможности возникновения конфликтов по пути.

Власовских солдат и офицеров поражало радушное отношение со стороны местных жителей и гостеприимство. Расквартированные у немецких крестьян бойцы совершенно безвозмездно получали настолько хорошее и обильное питание, что нередко отказывались от приготовленной в ротных походных кухнях пищи. Следует отметить, что в эго время питание дивизии вообще было очень хорошим, так как кроме положенных норм продуктов имелась возможность закупать у крестьян скот и овощи для улучшения питания. Несмотря на утомительные пешие ночные марши, за две недели солдаты заметно физически поправились и чувствовали себя очень бодро. Особенно окреп конский состав, который при выступлении дивизии из Мюнзингена, из за недостатка фуража находился всё ещё в истощённом состоянии. В частях принимались меры к тому, чтобы использовать благоприятные условия для повышенного питания и создания запасов продовольствия на будущее, предвидя предстоящее большое напряжение физических и моральных сил бойцов.

По пути движения попадались лагери остовских рабочих, в которых жили насильно выведенные из Советского Союза люди в тяжёлых условиях.

По ходатайству генерала Власова при поддержке немецкого командования, дивизия получила право проверки условий жизни и труда «остовцев» в этих лагерях. При установлении фактов издевательства и жестокостей со стороны немецкой лагерной администрации по отношению к «остовцам» через местные партийные органы и военные комендатуры принимали меры для недопущения в дальнейшем плохого отношения к этим рабочим. Виновные в плохом отношении к «остовцам» привлекались к ответственности и даже снимались с работы здесь же, в присутствии власовских офицеров. При этих проверках было установлено, что побои и вообще грубое отношение со стороны немцев за последнее время резко сократилось, хотя местами ещё имело место. Власовские солдаты и офицеры повсеместно общались с остовскими рабочими. Они не могли не видеть всё ещё продолжающихся тяжёлых условий, в которых приходилось работать и жить их соотечественникам. Всё это воскрешало в памяти власовцев всё то, что было пережито ими самими в недавнем прошлом в немецких лагерях военнопленных. Особенно тяжёлое впечатление произвел один возмутительный случай по пути движения дивизии.

15-го марта, недалеко от города Тройхтликген навстречу движущейся колонне одного из полков дивизии ехал на велосипеде немецкий полицейский. К его поясу была привязана длинная верёвка с петлёй, которая была затянута на шее женщины со связанными руками. Она еле успевала бежать за велосипедом. Изнемогая от усталости, женщина спотыкаясь бежала и выкрикивала что то на ломанном немецком языке. В этой женщине можно было сразу узнать остовскую рабочую. Поравнявшись с головой колонны полка, полицейский, увидев, что идут власовские войска, поспешно пытался свернуть с большой дороги в сторону, ускоряя ход велосипеда, желая избежать неприятной встречи.

Власовские солдаты были возмущены поступком полицейского. Колонка остановилась, и офицеры задержали полицейского, требуя освобождения арестованной женщины. Полицейский держал себя надменно и не желал давать объяснений своему поступку. Вокруг него образовалась толпа власовцев. Солдаты шумели и угрожали расправой. Желая подействовать на толпу, полицейский вынул пистолет. Его обезоружили. Женщину освободили и в обозе увезли с полком.

Это была украинка из под Днепропетровска, насильно вывезенная немцами в 1942 году на работу в Германию. Она работала у одного немецкого крестьянина, который жестоко обращался с ней, плохо кормил и нередко бил её. Во время воздушных тревог вся семья крестьянина уходила в убежище, дом запирался, а в нём запиралась и эта несчастная женщина для того, чтобы наблюдать за целостью имущества и оставшимся скотом.

Более двух лет прожила эта белая рабыня в таких условиях. Наконец, не имея больше сил терпеть издевательства, она решила бежать. Уйдя за 25 километров от своего места, она устроилась у другого крестьянина в соседнем районе. Своему новому хозяину бежавшая рассказала всю правду. Он пожалел её и оставил у себя.

Прошло несколько месяцев. Старый хозяин, узнав о местопребывании своей бежавшей работницы, через полицию потребовал её возвращения.

Как ни отстаивал ее новый хозяин, оказавшийся хорошим человеком, ничего не помогло. Беглянку арестовали, привезли в полицию и в течение трёх суток, голодную, продержали в камере, а теперь полицейский сопровождал её со связанными руками и петлёй на шее, к старому хозяину. Счастливая случайность встречи с власовцами помогла этой женщине навсегда избавиться от нацистского рабства… Можно себе представить, какие чувства вызвал этот случай в сердцах власовцев, идущих на фронт.

По пути движения командованию приходилось неоднократно предотвращать и сглаживать столкновения между власовцами с одной стороны, полицией и местными властями с другой. При этом, в тех случаях, когда эксцессы вызывались немцами, командованию приходилось через военные власти настаивать на наказании виновных немецких чиновников. Приходилось строго следить, чтобы со стороны власовцев не вызывались бы конфликты, иначе могли бы происходить крупные столкновения. Ненависть к нацизму оставалась, и она безрассудно, порою несправедливо, переносилась на всех немцев. Но эти злые чувства мгновенно исчезали при добрых контактах с местными жителями. Обмен мыслями, переживаниями, чаяниями, во многих случаях знания немецкого языка, способствовали установлению тёплых дружелюбных отношений между населением и власовцами. Солдаты играли с немецкими детьми, дарили им из своих скудных возможностей гостинцы, мысленно переносясь в свои родные дома, к своим семьям. Немцы со своей стороны выражали сочувствие власовским солдатам и нередко говорили о безнадёжности войны и о порочности нацизма. Расставались после короткого знакомства дружески… Но наряду с этим малейший конфликт с новой силой возбуждал взаимную ярую ненависть…

К частям дивизии по пути следования приставало большое количество бежавших из лагерей военнопленных и остовских рабочих. В большом количестве приходили также и русские солдаты, бежавшие из немецких частей, которые были расположены вблизи движения дивизии. Они прибывали одиночками и даже группами, часто принося с собой своё оружие.

Командование дивизии не могло отказывать в приёме этим людям. На требования немцев о возвращении самовольно ушедших, давались уклончивые ответы. В большинстве же случаев сами немцы не настаивали на своих требованиях или просто оставляли эти случаи, как бы незамеченными. По несколько сот таких «добровольцев» следовало за каждым полком. По мере дальнейшего движения количество их беспрестанно увеличивалось. Наконец, нелегально приставших к дивизии людей оказалось так много, а их движение за частями стало настолько заметным, что пришлось принимать меры к тому, чтобы скрывать их от немецких властей. Все имевшиеся в дивизии запасы обмундирования были розданы, приставших зачисляли в части дивизии и их сводили в особые команды, назначая к ним офицеров. С течением времени это стихийное пополнение из беглецов приняло настолько большие размеры, что дивизия была уже не в состоянии кормить такое множество сверхштатных людей. Тогда все они были изъяты из полков и направлены в учебный батальон, который в связи с этим пришлось развернуть в полк пятибатальонного состава, насчитывающий уже около 5 000 человек. Вооружить этот запасный полк не представлялось возможным из за недостатка оружия. Немцы же отказывали в выдаче оружия, считая создание этого полка незаконным, хотя продовольствием всё же обеспечивали.

В район погрузки в железнодорожные эшелоны на станции Эрланген и Форхгайм дивизия прибыла 22 марта и в течение двух суток грузилась. Штабом дивизии были составлены планы погрузки частей, строго соблюдая организацию, подчиненность, обеспечение связи и взаимодействия во время движения. Были также составлены планы на случай возникновения боевых действий в пути.

Командир дивизии и командиры полков следовали на своих автомобилях и поддерживали беспрерывную связь со своими частями, ехавшими по железной дороге.

В пути никаких эксцессов не произошло.

26-го марта последний эшелон дивизии прибыл на станцию Либерозе, в 25-ти километрах севернее Коттбуса и в 30 километрах от передовой линии фронта, которая проходила по рекам Одер и Нисса. Расположившись в лесах, дивизия приво — дила себя в порядок, ожидая дальнейших распоряжений.

На следующий день командир дивизии генерал Буняченко получил от командующего группой армий «Север», генерал-полковника Вейсе, приказ о том, что дивизия поступает в распоряжение командующего 9-й немецкой армией, удерживавшей оборону на этом участке фронта. Командующий 9-й армией, генерал от инфантерии Буссе, дал приказ о подготовке второй линии обороны, в 10–12 километрах от передовых немецких позиций.

Это ещё не означало введения дивизии в бой, но казалось очевидным намерение использовать дивизию в составе 9-й немецкой армии. Вновь возникало опасение, что части Освободительной Армии не будут сведены под командование генерала Власова. Дивизия перешла в отведенный ей район обороны и приступила к инженерному оборудованию своих предполагаемых позиций. Штаб дивизии расположился в деревне Гросс-Мукров, а полки готовили оборону по линии реки Штаубе, между Рейхскрейц и Мюльрозе, юго-западнее Фракфурта на Одере.

Тем временем генерал Буняченко вёл переговоры с командующим 9-й немецкой армии. Он добивался ответа на три главных вопроса, которые особенно волновали дивизию:

Первый— Придут ли, и когда другие русские части?

Второй— Будет ли дивизия действовать под командованием генерала Власова?

Третий— Как следует понимать подчинение дивизии 9-й немецкой армии и получение задачи о подготовке второй линии обороны?

Командующий армией генерал Буссе на это ответил, что Вторая дивизия и казачьи дивизии стягиваются в этот же район и уже находятся в пути, что генерал Власов примет общее командование по прибытии всех этих войск. Ну, а что касается занятия дивизией обороны, то это требуется в связи с близостью фронта и возможностью прорыва советских войск и, кроме того, это необходимо для прикрытия сосредоточения прибывающих сюда русских войск под командованием генерала Власова. Подчинение же дивизии 9-й армии сделано для удобства снабжения и временного оперативного руководства, на случай возникновения непредвиденных осложнений на фронте.

Дабендорф — генерал-майор Трухин.

Нельзя было не согласиться с логичными доводами командующего, тем более, что имелись сведения, что Вторая дивизия, запасная бригада, офицерская школа, авиационная бригада (без самолётов) и штаб Освободительной Армии — вышли с мест своих формирований и действительно находятся в пути как будто бы для соединения с Первой дивизией. Доходили кое-какие слухи о том, что якобы казачьи части также где-то двигаются с юга также для присоединения.

Но становилось известным также и другое: во многих местах начали разоружаться добровольческие части, находившиеся в немецких войсках, а разоруженных солдат и офицеров водворяют за проволоку в лагеря военнопленных. Кое-кому удалось бежать и они, с трудом добравшись до Первой дивизии, рассказывали о происходящем. Начали приходить в дивизию люди и из некоторых казачьих частей, подтверждавшие, что в некоторых местах разоружаются и казаки. Обстановка складывалась так, что Первая дивизия должна была быть настороже и готовой ко всяким неожиданностям.

В течение нескольких дней части дивизии окапывались, подготавливая оборонительные позиции в лесных условиях местности. С частями немецких войск, занимавшими передовую линию обороны, были установлены тесные, поистине добрососедские фронтовые отношения.

Командиры полков, вместе с командирами своих подразделений, ежедневно выезжали на передний край немецкой обороны для изучения советских позиций. Специальные офицерские посты наблюдения за передним краем обороны советских войск были установлены от всех полков дивизии. Высылалась разведка, и производились совместные с немцами ночные поиски.

Разведчики проникали на правый берег реки Одер, в расположение советской обороны. Линии передового края обороны немецких и советских войск местами проходили в 20–25 метрах друг перед другом. Хорошо были слышны голоса, ясно можно было различать лица неосторожно высунувшихся из окопов солдат. Но вот уже несколько недель не было произведено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны.

8-го апреля небольшая разведывательная группа, состоящая из немецких солдат и солдат Первой дивизии, посланная в ночной поиск в расположение советской обороны, захватила и привела с собой пленного советского солдата. Этот солдат был доставлен во второй полк дивизии. Он имел очень плохой вид — был одет в ветхое, грязное обмундирование, в стоптанные, рваные ботинки с обмотками и заплатанную истёртую шинель. Он был растерян и перепуган внезапным пленением.

Когда его привели в полк, ему была дана возможность совершенно свободно беседовать с солдатами. Он встретил в них самое тёплое и дружеское к себе отношение. Пленного поразила та простота в обращении и забота, которые ему были оказаны. Первые минуты опасения и смущения у него быстро исчезли, и он рассказывал о себе совершенно откровенно, не стесняясь выражать свои самые затаенные мысли…

Сам он — крестьянин-колхозник Иваново-Вознесенской области, 44-х лет, член коммунистической партии с 1930 года. В советскую армию он был призван с началом войны и с 1943 года беспрерывно находился на фронте. На родине у него осталась жена и двое детей.

При встрече с командиром полка он говорил: «.. Надоело воевать, товарищ полковник, намучились все. Думалось, скорее бы справиться с немцами да и по домам, да и не долго, кажется, до этого осталось, да вот надо же было в плен попасть… Пробирался я сегодня ночью с поста боевого охранения к реке за водой. Вдруг на меня набросились в темноте, разоружили и стали руки скручивать. Я вырвался, а один ударил меня прикладом и чего-то бормочет непонятное на немецком языке. У меня о глазах потемнело, чуть было не свалился с ног. Смотрю, другой заступается, оттолкнул первого, да как покроет его матом… Я так и опешил, что такое? — В немецкой форме, а меня защищает и по-русски ругается. А тот чего-то лопочет по-своему — не поймёшь. Мой заступник подходит ко мне да и говорит тихим голосом по-нашему: „Ну, браток, пойдём, да смотри не кричи, а то не посмотрю, что свой — русский, ей Богу штыком пропорю“… Поначалу страшно было, думал, что непременно убьют… Повели… Ведут немцы и русские. Это я по разговору определяю, а форма у всех немецкая. Что такое, думаю, за наваждение, уж не наши ли переоделись, может испытывают мою преданность, проверяют, как сдаваться в плен буду? Не знаю, что подумать, а спросить боюсь, сомнение берёт. А главное то, что всё это на нашей стороне происходит, только бы крикнуть, свои ведь рядом в окопах сидят. Растерялся, не знал, что и делать. Через реку на лодке повезли, с нашей стороны стрелять начали. Плывём… Вижу, прямо к немцам направляемся — и боязно, и от сердца как-то отлегло, значит подвоха нет, натурально, в плен попал. Но вдруг опять страх взял — расстреляют… Реку переплыли, по окопам повели, кругом все немцы, я робеть пуще прежнего стал. А как к вам в полк попал — ничего не разберу. Путаница какая то в моей голове получилась — будто бы враги, а всё свои, русские, и ребята такие хорошие — накормили, папирос дали, поговорили по душам… Чудеса!.. Ну, а тот, который за меня заступился, когда меня в плен брали, хороший оказался парень, весёлый такой, мой земляк… Мы с ним уже сильно подружились…»

Пленный достал ветхий клеенчатый бумажник, вынул из кармана гимнастёрки красную книжечку — партийный билет и положил их перед командиром полка. В бумажнике были: солдатская книжка, несколько каких то квитанций и пожелтевшие от времени фотографии жены, детей…

Командир полка просмотрел все это и вернул обратно. — «Это оставь у себя на память…»

После продолжительной беседы с пленным, командир полка сказал ему: «Можешь быть спокоен. Ты попал к нам, русским, и ничего плохого тебе не будет сделано. Хочешь, оставайся с нами, а не хочешь — я отпущу тебя и через реку на ту сторону переправлю, пойдёшь к своим и никто знать не будет, что в плену был».

Пленный насторожился, испуганно посмотрел на командира полка: «Что вы! Разве можно? Они всё равно узнают, а тогда я пропал… Если будет ваша милость, оставьте меня у себя. У вас, как я посмотрел, очень хорошо, а, главное, все свои, русские. Буду у вас в обозе лошадей погонять, хоть отдохну малость…»

«Значит, добровольцем хочешь в Освободительную Армию? А большевиков бить будешь?» — спросил командир полка.

«Если бы большевиков…, а то ведь своего брата русского убивать надо, такого же, как я сам… Нет, но буду!..»

«Да, ты прав, тяжело воевать против своих, но ведь борьба не может быть без жертв, в борьбе погибают тысячи во имя спасения миллионов. Жертвы, на которые мы сознательно идём, будут неизмеримо меньшими, чем те, которые коммунистический режим уже десятилетия обрекает наш народ для достижения чуждых народу целей коммунизма… Ну, а если бы не надо было бить своих, пошёл бы ты против коммунизма?»

«Ну да, пошёл бы!» — оживлённо ответил пленный и, задумавшись, тяжело вздохнув, продолжал:

«Уж очень они нам тяжёлую жизнь сделали…»

Командир полка рассмеялся: «Так ведь ты же сам коммунист и в партии уже 15 лет состоишь?!»

Пленный безнадёжно махнул рукой, как-то криво усмехнулся и, ничего не ответив, опустил голову…

Он был оставлен в полку обозником, добросовестно нёс службу и не отставал от полка почти до самого конца существования дивизии.

Несколько позднее, когда Первая дивизия была на марше, командир полка в походной колонне увидел своего пленного, на обозной повозке, с винтовкой за спиной и с гранатами за поясом. Он был уже одет в немецкую форму со значком Русской Освободительной Армии на рукаве.

«Здорово, коммунист!» — шутя обратился к нему командир полка: «Что это ты нарядился да гранатами обвешался, или воевать собрался?»

«Здравствуйте, господин полковник!» — весело и бодро ответил тот, — «Да вот ребята сказывают, что от немцев обороняться будем, ну и приготовился…»

А потом с озабоченным видом, пониженным голосом спросил:

— «Что же это получается с нами дальше? Наши-то смотри, как прут — конец, видно, приходит… А жалко, хорошее вы дело затеяли… Как бы вот только мне генерала Власова повидать?..»

А ещё позднее, когда положение дивизии было уже совершенно безнадёжным, и очевидным был скорый конец её существования, он сам пришёл к командиру полка и с виноватым видом сказал;

«Простите, господин полковник, хочу, чтобы по-хорошему, по-честному было: другой дороги нет, пойду обратно — туда… Авось не допытаются, что был у вас. Спасибо за всё, никогда в жизни не забуду того, что видел. Прямо, как сон приснился, до сих пор не верится, что все это наяву происходило. Прощайте, не осудите… Войне конец — пойду. Ведь там у меня жена, дети дома остались… — говорил он смущённо, как бы оправдываясь. — Жаль только, что рассказывать нельзя будет никому, чего у вас насмотрелся — ни за что не поверят, да и арестуют, непременно посадят, если допытаются, что было со мной».

И он ушёл… «к своим», огорчённый, с тревогой и опасениями…

Много будет думать по-новому этот член коммунистической партии солдат Красной армии, простой русский крестьянин…

Дни проходили спокойно, боёв не происходило, части дивизии были заняты работой на окопах.

К этому времени обстановка для Германии на всех фронтах всё более и более осложнялась. На западе англо-американские войска успешно продвигались вперёд. Бои проходили под Берлином. В Рурском бассейне сопротивление немцев уже приближалось к концу. Третья американская армия уже вошла в Баварию.

С востока Красная армия также подходила к Берлину, но на том участке фронта, где находилась Первая дивизия, было затишье уже около двух месяцев.

Советская оборона проходила по правому берегу реки Одер. Лишь в одном месте, южнее города Франкфурга, там, где излучина реки, обращенная своей дугой на восток, имела 8–10 километров в основании и до 3–4 километров в выступе, левый берег был занят советской армией. В этой части реки уже на немецком берегу, было создано советское предмостное укрепление. В тактическом отношении это советское предмостное укрепление имело важное значение. Под его прикрытием, на этом участке советские войска могли успешно Б любое время произвести форсирование реки.

В течение февраля немцы вели упорные бои за эту излучину, но не могли выбить советские части и откинуть их на правый берег Одера. После понесенных больших потерь, не добившись никакого результата, немцы вынуждены были прекратить бои в связи с начавшимся половодьем. Весенний разлив Одера образовал перед предмостным советским укреплением водную преграду, достигавшую местами более двух метров глубины. Эта водная преграда служила хорошим прикрытием и совершенно исключала возможность фронтального наступления со стороны немцев. Фланги же советских боевых позиций были прикрыты руслом реки Одер. Весеннее половодье и было причиной приостановления боевых действий с обеих сторон до спадания воды.

Части Красной армии готовились в скором времени к дальнейшему наступлению на этом участке фронта. И не было сомнения, что именно здесь должно было быть направление главного удара советских войск и форсирование Одера.

6-го апреля генерал Буняченко получил от командующего 9-й немецкой армии приказ о подготовке дивизии к наступлению на предместное укрепление с задачей отбросить в этом месте советские войска на правый берег Одера.

Немецкое командование решило возложить на Первую дивизию ту задачу, которая в продолжительных, напряжённых боях не могла быть выполнена силами немецких частей при более благоприятных условиях, когда не было ещё разлива и когда части советской армии ещё не успели здесь достаточно укрепиться. Генерал Буняченко был против такого приказа. Он опять заявил, что его дивизия находится в подчинении генерала Власова и напомнил командующему о его недавнем заявлении по поводу подчинённости и боевого использования дивизии. Приказ о введении Первой дивизии в бой генерал Буняченко считал незаконным и противоречащим распоряжениям ставки немецкого главнокомандования и генерала Власова.

Между командующим 9-й армией генералом Буссе и командиром Первой дивизии генералом Буняченко произошёл крупный разговор по этому поводу. Генерал Буссе спросил генерала Буняченко: «Что же вы думаете, что ваша дивизия будет здесь сидеть и ничего не делать в ожидании прибытия других власовских войск? А если они вовсе не прибудут, то вы и воевать не намерены?»

Генерал Буняченко ответил: «От германского командования зависит, прибудут ли русские части или не прибудут, а от генерала Власова зависит, будет ли воевать Первая дивизия или нет!» И тут же, в категорической форме заявил, что помимо генерала Власова он никаких боевых приказов ни от кого принимать не намерен.

На другой день в дивизию приехал генерал Власов и, как всегда, в сопровождении группы немецких офицеров. Было такое впечатление, как будто бы генерал Власов только накануне, перед выездом в дивизию, узнал о предполагаемом использовании Первой дивизии в боевой операции на Одере.

Генерал Власов подтвердил приказ командующего 9-й армии. Со дня на день ожидался подход других русских частей, идущих под его командование и до их прихода Власов решил идти на уступки. Пробыв в дивизии два дня, генерал Власов уехал.

План проведения боя было поручено составить генералу Буняченко. Условия для боевых действий Первой дивизии были весьма неблагоприятны. Наступление с фронта и возможность каких-либо маневрирований были исключены из-за разлива. Единственная возможность наступления была только с флангов предмостного укрепления, в узком пространстве между Одером и берегом разлива, вдоль линии советской обороны. Это узкое пространство постепенно расширялось при продвижении в глубину предмостного укрепления. С исходного положения, для наступления, могла развернуться только одна рота, упираясь своими флангами в берега, и только (при очень сомнительном успехе) по мере дальнейшего продвижения ширина фронта наступления могла стать доступной для батальона. Наступление должно было проходить вдоль реки Одер, подставляя свой фронт и фланг под ближний огонь советской стороны. В течение двух последних месяцев затишья оборона советского предмостного укрепления была хорошо оборудована.

Приказ, подтверждённый генералом Власовым, надо было выполнять!

Составленный генералом Буняченко план боя обсуждался в присутствии немецкого командования и командиров полков Первой дивизии.

Командир 1 Дивизии Р.О.А. генерал-майор С.К.Буняченко и начальник штаба п/полковник Николаев

Перед докладом о плане боя, генерал Буняченко в своем вступительном слове сказал, что условия, в которых придётся вести бой, весьма неблагоприятны для наступления и, наоборот, весьма благоприятны для обороняющихся советских частей и что он очень сомневается в успехе наступления. Генерал Буняченко сказал, что он вынужден предпринять наступление в силу полученного от генерала Власова приказа. Главным вопросом генерал Буняченко поставил полное обеспечение его заявки на огневую поддержку артиллерией и поддержку с воздуха в том объёме, в каком он это предусматривал в своём плане боя. План боя здесь же был одобрен командованием 9-й армии и утверждён. Наступление было назначено на 05.00 часов 11-го апреля.

Интересно отметить то обстоятельство, что немецкое командование отказало дивизии в выдаче боеприпасов для проведения этой боевой операции. Немцы потребовали использовать имеющиеся в дивизии запасы, обещая впоследствии их пополнить. Генерал Буняченко согласился на это требование. Надо сказать, что в действительности в Первой дивизии боеприпасов было более, чем требовалось, но в штаб 9-й армии умышленно были даны неправильные сведения, сократив в них количество имеющихся боеприпасов более, чем в два раза.

Остаток дня прошел в подготовке к бою. Дивизионная и полковая артиллерия занимала огневые позиции и проводила пристрелку, пехота сосредотачивалась на исходных позициях для наступления.

Немецкие части, находящиеся в обороне, очень неспокойно провели ночь накануне боя — впереди их находились вражеские окопы, где сидели русские солдаты Красной армии, а сзади — расположились в исходном положении для наступления тоже русские солдаты Первой власовской дивизии. В ближайшем немецком тылу стояли не участвовавшие в бою полки Первой дивизии, также полностью готовые к боевым действиям.

Чтобы опознавать ночью друг друга, между власовскими и немецкими частями был установлен пароль: «Гейль Власов!», которым пользовались, как немецкие, так и русские солдаты при встрече друг с другом. Злая ирония судьбы — повсюду в эту ночь на окрик часовых — «Стой! Кто идёт?» — немецкие и русские солдаты и офицеры отвечали «Гейль Власов!»…

С севера, со стороны Франкфурта должны были наступать на предмостное укрепление подразделения второго полка, а с юга, то стороны Фюрстенберга. — подразделения третьего полка. Первый полк находился в резерве, остальные же части дивизии, в полной боевой готовности, стояли в своих районах на подготовленной второй линии обороны и в боевой операции не участвовали. Для проведения этого боя совершенно не было необходимости держать всю дивизию в таком боевом напряжении. Но психоз, которым было одержимо командование дивизии о враждебных намерениях немцев, всегда заставлял думать, что обстановка требовала принимать предельные меры предосторожности.

В 4 часа 45 минут 11-го апреля артиллерия открыла огонь по предмостному укреплению, а в 5.00 с севера и юга развёрнутые в боевые порядки роты пошли в наступление в узкой воронке, по едва возможной для прохождения заболоченной местности.

Для советских войск это наступление было совершенно неожиданным, несмотря даже на произведённую накануне артиллерийскую пристрелку и короткую, пятнадцатиминутную артиллерийскую подготовку наступления. Это было естественно, так как советское командование не могло допустить, что немцы могли бы предпринять столь безрассудное наступление при тех условиях, в каких находились обе стороны. В сущности, эта операция была бессмысленна, и казалось, что она была намеренно обречена немцами на неудачу.

Советская оборона не проявила никакого упорства. Встревоженные и обескураженные первыми же выстрелами артиллерийского обстрела советские солдаты организованно отходили со своих позиций в хорошо оборудованные укрытия, почти не оказывая сопротивления наступающим. Зато пулемётный огонь с флангов пронизывал всю линию наступления с близкой дистанции почти в упор. Кроме того, советские миномёты интенсивно дополняли огонь пулемётов. Это огневое заграждение было настолько сильным, что продвигаться вперёд не было возможности.

В воздухе появилась немецкая «авиация», которая должна была поддержать наступление. Пять самолётов устаревших типов, с немецкими лётчиками и наскоро нарисованными эмблемами Русской Освободительной Армии на крыльях и фюзеляжах, появились над районом боя на небольшой высоте, сделали несколько разворотов и, сбросив небольшое количество мелких бомб, вернулись обратно.

Продолжать наступление было невозможно. Продвинувшись на несколько сот метров, наступающие роты залегли и зарылись в землю. При каждой новой попытке продолжать движение огонь с советской стороны возобновлялся с новой силой.

Командиры полков, от которых производилось наступление, выехали со своих командных пунктов в наступающие подразделения для личного ознакомления на место боя. Картина была ясна: полоса местности, назначенная для наступления, была мясорубкой. Можно было продолжать попытки двигаться вперёд и бесцельно гибнуть под шквалом огня, обороняющихся, Можно было бросать в эту мясорубку роту за ротой, батальон за батальоном, но добиться успеха наступления в тех условиях было немыслимо. Казалось, что эта операция была предпринята немцами, чтобы обескровить дивизию, лишить её боеприпасов, и тем самым лишить боеспособности. Казалось, что может быть даже по приказу Гиммлера немецкое командование поступает так для того, чтобы устранить угрозу со стороны непокорной и неблагонадёжной Первой дивизии, из опасения возможного активного выступления дивизии против немецких войск.

По докладу командиров полков о безнадёжности наступления генерал Буняченко приказал остановить наступление и прекратить попытки к дальнейшему продвижению. Доложив командующему 9-й армией обстановку, генерал Буняченко получил лаконичный приказ — «Наступление продолжать!

Выбить противника из предмостного укрепления и во что бы то ни стало занять оборону по левому берегу излучины Одера!» Приказ заканчивался: «Вы сменяете немецкие части, стоящие в обороне на этом участке фронта!»…

Никаких разговоров о создавшейся обстановке и об условиях, в которых происходил бой, командующий 9-й армией генерал Буссе продолжать не пожелал. «Приказ есть приказ!..», «Приказ должен быть выполнен безоговорочно и точно!..»