Г Л А В А 6

НЕУЧТЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

НЕУЧТЕНЫЙ ЧЕЛОВЕК

много лет тому назад

(необходимое лирическое отступление)

В излучине реки Юрюзань, пробивающей себе дорогу вдоль хребта Зигальга, спряталась заимка Рахима, лесного человека. Поселился он здесь без малого три десятка лет назад. Во время службы в армии участвовал в какой-то секретной операции на Тоцком полигоне. Шибко чего-то наглотался. Во избежание утечки информации его чем-то укололи. Или скушать дали. Стал Рахим тихим. Людей чурался, ел только то, что на земле или в земле растет. Пил воду из луж, все хотел, как в сказке, козленочком или теленочком стать. Знать, вода не той марки оказалась, не волшебной. Или кто спецьяльно назьму какого стороннего примешивал. Только не состоялось его превращение. А вот в психушку несколько раз забирали. Подержат маненько, покормят досыта, отмоют. Но все одно вскорости на бел свет выпустят. За тихость его и потому полную безвредность для устоявшейся власти.

Надоело как-то Рахиму насмешки да ухмылки земляков терпеть. Утрем в один день скорехонько собрался и незаметно в тайгу ушел. Насовсем. Как потерялся. Срубил избушку махонькую и стал жить внутри природы наедине с собой.

А потом, вскорости, лет, может, через двадцать лесного одиночества, народная власть вдруг подумала — а чего это неучтенный человек в его, в государственном стало быть, лесу задарма живет, бесплатно чистым воздухом дышит, и до сей поры не при деле? Взяло и присвоило ему титул лесника. Его лесной избушке звание кордона. И даже на карту тайги маленьким пятнышком оприходованное место жительства нарисовало. А еще закрепило четыре каких-то квадрата непроходимых лесных угодий. За что выделило списанную за древностью слепую кобылу, рацию без батарей, и стабильный лесничий оклад сухим хлебно-консервным пайком, пятью пачками махорки и полпудом комковой нерафинированной соли.

Так оказался Рахим при государственном деле. Стали к нему изредка люди разные заезжать. Кто по нужде личной, с его работой каким ни то боком связанной. Кто на охоту или рыбалку. А кто просто так, у костра посидеть, языком помолоть, уставшую душу от огня пообогреть.

Сегодня Фарит забрел, — худосочный пожилой башкирин с тремя остатними зубами в огороженном редкой щетиной рту.

Работает Фарит на карьере, то ли сторожем, то ли хозяйственным курьером; сутки через двое его график. На работе отоспится, а в законные выходные по лесу одиноко шарагатится, воздухом таежным дышит, дни свои на земле продлевает. Фарит с Рахимом вроде как сродственники. Свояки по несчастью. В 85-м Фарита на ликвидацию Чернобыльской аварии посылали. А потом на пенсию выкинули, по состоянию полного отсутствия здоровья. Вот он и пристроился на карьере, чтобы, значит, к маненькой пенсии приварок какой-никакой поиметь, с голодухи не околеть.

— Фарит поробил в энтих местах, Фарит тожь тута кажный камушек знает, — голой рукой ловко отправляет в костер выпавшую головешку. — Оне тута ямину копают к самому сердцу земли. А на кой, спрошу я тя, а? Не знаешь? То-та. Меня слушай. Я тебе все обскажу.

Рахиму что? Рахим слушает и молча кивает. Ему в глухом лесу всякая весть в новину, а живой человеческий голос в радость. Время от времени подносит к губам и старательно тянет из газетной самокрутки густой самосадошный дым. А потом выпускает его на волю и смотрит, как вкручиваются дымные струи в прозрачность воздуха и распадаются в нем до полного своего обесцвечивания.

— Кладбишше тут будет.

— Кладбище на такой глыбизне? — переспрашивает Рахим, но переспрашивает не за ради любопытства, а чтобы разговор поддержать. Не то обидится человек на твое молчание, подумает, не приведи бог, што неинтересное сказывают, и замкнется сам в себе. И чего? Цельными днями один-одиношенек, словом перемолвиться не с кем, и нате вам, доброму человеку уважения не оказал, ишшо и с им в молчанку поиграть удумал.

— Ну дыть.

— Там жа ж почти в километр ямина!

— Счас на восемьсот двадцатой отметке ковыряются.

— И ково тама хоронить будут? Хтинозавров?

— А ты мозгой пораскинь, ежли есть ишшо она, мозга.

— В такую ямину сколь людёв положить можно.

— Ну ты математик! Человек он что? На центер таких как мы с тобой, аккурат двое выйдет.

— Выйдет, — отдымив очередной порцией, запросто соглашается Рахим.

— А в тонне сколь, по-твоему?

— Дак… это… счас… — сощурив один глаз, то ли от едкого дыма, то ли для стимулирования мозговой работы, проговорил Рахим. — Тышшу на сто, да потом ишшо… два десятка выходит.

— Стомиллионную тонну породы когда добыли?

— Едрить его… — большие числа в уме Рахима вызывали чувство умиления.

— В энту ямину вся Азия с Китаем, Индией, Японией и остатними странами поместится, еще и нам с тобой места останется.

— Так для кого копают?

— Балда! Не допер? — пытается выдавить из себя смешок Фарит. Но некоторая недостаточность, а вернее почти полное отсутствие нужных для смеха зубов отзываются слабым кхекающим кашлем.

— А то ты сам допер! Робишь тута, в энтой ямине, вот и знаешь все.

— Чернобыль на куски разбирать будут и сюда сваливать.

— У тя завсегда так, чуть что, и сразу твой Чернобыль со всех дыр лезет. Прям как перестоявшее тесто из квашни.

— Я те точно говорю!

— Могильник?

— Ну да. Радиоактивных гадостёв.

— К нам под бок? Опять?

— А то куда? Тама у их Европа близко, немцев нервирует такое опасное суседство, вот оне и настояли, даже денег дали, чтобы, значит, мы енто дерьмо поглыбже в себя упрятали.

— Совсем тайга умрет.

— Не умрет. В нашинских горах похлешше добра будет. У нас тут, почитай, урану как грязи. Горы оне каменные, оне все прячут, любую заразу как песок воду, очищают, скрозь себя не выпускают.

— Ладно, кабы так-то.

— Не ладно, а так. Я те говорю, ты слухай. Я тута все пригорки с карандашиком своим облазил. Кой-хде пошшолкивает, но чтобы шибко, ни-ни.

— И чё эт значит?

— А то и значит, что я те говорю, камень он в себя берет, а назад не отдает. Ученые тож про это знают. Как наши землекопы дойдут до километра вглубь гор наших, так и зачнут ссыпать туда. На то и железку проложили.

— А ежели рванет, как в "сороковке"?

— Тама гадость всякую на землю сваливали и в озеро сливали. Вот и полетели брызги во все стороны. А тута внутро гор, да присыплют сверху. Случь чё, взрыв вглыбизну уйдет, к центру земли.

— Это ж скоко денег за просто так угробастано?

— А че ты чужие немецкие деньги считаешь?

— Дык их жа можно было по-умному сиспользовать, для людей пользительно.

— Маху наши правители дали, у тебя не спросили.

— Спросили бы, и семь лет копать не пришлось бы.

— Ты, што ли знаешь лучше их?

— А и знаю. Хошь, и тебе покажу.

— Такой умный… Чё ж не в Кремле сидишь?

— А то там умные сидят…

Рахим затянулся поглубже, вытягивая жар из последних зернышек самосада, окутался дымом как туманом. Загасил огрызок газеты черными пальцами, предварительно намуслякав их, и сказал не в тему.

— Давай, завтре в екатерининский завал сходим.

— Че я там не видел?

— Я берлогу надыбал.

— С Хозяином? — загорелся Фарит. — Мне б жиру медвежьего б со стаканчик. Говорят, радиацию выводит.

— Не-а, Хозяин выспался и по делам своим ушел.

— Жалко.

— Но кой чё интересное за собой оставил. Ты тока фонарей ваших пару прихвати. И этот карандашик, который щелкает.

ФАТЕРА КОСОЛАПОГО

Под берлогу Мишка приспособил небольшое, метра на два углубление в скале.

Рахим раздвинул кусты можжевельника, прикрывающие вход в пещерку, полыхнул фонарем вовнутрь — пусто. Зашел, согнувшись в глубоком поклоне. Фарит без лишних оглядок последовал за ним.

— Ну, чего скажешь? — спросил Рахим, видя некую растерянность в друге.

— Повезло Косолапому. Знатную фатеру себе надыбал, — признал Фарит.

Внутри было темно и просторно. У левой стены фонарь высветил постель из примятых еловых лап. Под ногами и на постели рассыпаны камни, некоторые с медвежью бошку величиной. И полное отсутствие Мишкиного запаха, хотя зимовал он здесь, судя по внушительным запасам окаменелого добра, не один сезон. Где-то щель в скале спряталась, естественная вытяжка воздух чистит.

Фарит лесной человек. Ему минута или пять потребны, чтобы обсмотреться, камни-валуны с места на место перекатить. А уж потом и глаза в потолок уставить.

— Обвалилась берлога? — фонарь пополз по крутой стене… и потерялся в вышине.

— Ну да. И, вроде как на его, на спяшшего.

— Не зашибло?

— Я смотрел, крови не нашел. Но досталось малость, шерсть зацепило. Вон на той булыжине, — тронул ногой камень с острой кромкой, — клочья висят.

— И с чего бы это стенка завалилась, — спросил скорее себя, чем напарника Фарит. — Землетрясений в наших краях сроду не бывало.

— Зато взрывают на вашем карьере частенько.

— Так это за сколь отседова будет?

— Сколь ни сколь, а когда порода еле держится и чиха может хватить.

— И то верно.

— Ну чего? Сходим, глянем? — спросил Рахим.

— Ты еще не лазил?

— Только до закраины. Там спуститься можно, я пробовал. Но одному идтить… сам знаешь.

— Ну да, одному и сгинуть недолго, — согласился Фарит.

— Я веревку взял. И меловой камень тожь, будем на стене стрелы рисовать, — похлопал по заплечному мешку.

— Ну, тогды не потеряемся.

ГОРНЫЕ ЛАБИРИНТЫ

Цельный месяц лазили Фарит с Рахимом по пустому нутру горы. Фарит даже спецьяльно отпуск себе оформил.

Нашли главное тело пещеры, каменный свод высотой больше тридцати метров и без малого километр в поперечнике. Десятки больших и малых ответвлений. Одни выводили в небольшие пещерки, сухие, либо с озерцами прозрачной воды. Другие упирались в скальные нагромождения. А иные уходили в бесконечность, и пройти по ним не было никаких возможностей. Потому как на пути вставали либо завалы, либо провалы. Дороги трактора еще не выровняли, мосты не прокинули, асфальт не положили, а трамвайное движение пустить забыли.

В двух местах пещерная полость выходила наружу. Единажды увидели высоко — камень не добросить, — световую полосу, наискось падающую на стену. Долго спорили, где это, пока не пришли к согласию. В другой раз боковой проход вывел к светящейся щели. Попытались расковырять, скальная пластина топору не поддалась. Тогда Фарит молотком пожертвовал. Привязал его к веревке и, после нескольких попыток, выбросил-таки его в щель. Найдут молоток, проход пробьют, и не надо будет по подземным лабиринтам всякий раз в темноте пробираться.

Вечерами Фарит долго пыхтел — в отблесках кострового пламени рисовал карандашом в своем блокноте вновь обследованные участки, пытался выстроить правильную пещерную карту и описать очередную находку.

— Нам с тобой ни в жисть все не обсмотреть, — подвел он итоги очередного дня. — Чем больше лазим, тем больше нового открывается. Никак через весь Уральский хребет пещерина проползает.

— Ну, дык, — гордый за свое первооткрытие, отозвался Рахим, — вона какое хозяйство. Королевство цельное, или, скажем, царствие.

— Царство! — поправил Фарит.

— Какая разница то?

— Царство — это как государство. В ём ты можешь жить, я, другие люди. А царствие… вот крякнешь ты, к примеру, насовсем, и скажут тебе на прощание, как пожелают — царствие небесное.

— А! — понятливо кивнул Рахим. Затянулся пару раз, обдумывая чего-то, головой покачал, руками покрутил и выдал. — Можа, позовем кого в помощники?

— Как только, так сразу, — охотно согласился Фарит.

— Как только чего?

— А как найдем чего пользительного.

— Для кого?

— Для себя! Не для дяди чужого.

Блокнот он сноровисто крутил то влево, то вправо. Заместо линейки у его была верхняя крышка пластмассовой коробки из-под шашек. Он шевелил малокровными губами, высчитывая маленькие клеточки на бумаге, ставил карандашом точку и, напряженно раскрыв рот, соединял точки тонкой грифельной линией.

— Мы же в сердце горы ковыряемся. Вдруг там уголь каменный, руда железная где найдутся? А то и золото с алмазами. Я для чё образцы пород беру, а? Я ж в них маненько того, кумекаю. В нашей котловине какой только разности не попадалось! Как-то даже изумрудный камень нашли!

— Настоящий?

— А хто его знает. Но здоровый. С баранью голову. Приехал бородатый мужик из Миасса, из геологического музея, ученый весь. Полазил в том месте, где находку обнаружили, несколько ящиков породы наковырял и с собой увез. Ему даже машину большую дали, чтобы, значит до места доставить. А он еще наказал нашим — всю породу с энтого краю в отдельный отвал складировать, штобы они потом ее проверили.

— Ну а мы лазим, толк какой ужо есть? Или пока впустую?

— Вот, медный колчедан золотые жилки пробросил. Это на третьем участке нашли. Вот в энтом хрусталя кристаллы, у соляного столба порода наружу вылезла. Там кристаллов густо понатыкано, мож вся гора хрустальная. В энтом ответвлении, ну, где мы в озеро седни свалилися, помнишь?

— Это ты свалился, я токо ногой одной попал. Вода там минус сто градусов, меня как обожгло.

— Дурак ты! Вода даже подо льдом не бывает ниже плюс четырех.

— А потом?

— Потом уже лед или снег.

— Ишь ты.

— Как бы мне не околеть с ледяного купания. Ну, дыть, ладно не то, — успокоил себя Фарит. — Мрамор там черный во всю стену от пола до потолка. Вдруг на поверхность вылазит вся глыба? Его ж можно будет запросто с земли выковыривать. А черный мрамор, я те скажу, это знаешь чё?

— Ну, чё?

— Это такая хреновина, которой в мире, почти што нет нигде. Всего, можа, в двух местах его добывают. Или в трех. Редкость большая. Ох он и дорогушший!

— А чё мы дальше по соляному развалу не пошли, а? Там жа вон какая агромадина открывалась. И сама подсвечивается.

— Ну ты чё? Я ж тебе показывал!

— Чё ты мне показывал?

— Ну, карандашик.

— И чё он, твой карандашик?

— Шшолкает, аж зашкаливает. Радиация там астрашенная. Там, похожа, или энергия земного ядра наружу рвется, или урановые руды какие.

— Ты чё, боиссься? Мало на своем реакторе хватанул?

— Тогды не спрашивали, построили в шеренгу и айда, вперед и с песней.

— И меня не спрашивали.

— Ты как хошь, а я еще малость побегать по земле хочу. Особливо счас, когда впервой интерес какой к жизни появился, смысел впереди замаячил.

— А золото есть? Его ты не нашел покеда?

— Золота пока не нашел. Но колчедан этот медный с им как раз дружбу водит. Где один, там и второго гляди. Тока оно ж кусками под ногами валяться не будет, его ж добывать надо.

— Переплавлять?

— Мыть породу.

— А-а-а! Знать, пока ничего путнего, — позевнул Рахим.

— Ну не скажи! Полно всего. Тут вот хреновину одну проверить бы надо бы.

— Скусную?

— Еще какую. Вот кабы я, скажем, в Америках жил, или в Австралиях, я бы, ну, к примеру, вон энту мраморную глыбину на себя зарегистрировал, и разрабатывал бы ее, и богатеем стал бы б. Или хрустальную фабрику построил. Его ж там немерено. Почитай скала цельная.

— Капиталистом стать хошь?

— И тебя с собой взял бы.

— В капиталисты?

— Тебе б только ругаться. Чего сразу в капиталисты? В бизнесмены, в предприниматели. Мы нашли, — хотел сказать, что пещеру нашли, но нашел то ее один Рахим, потому поправился, — в твоей пещере залежи полезных обчеству ископаемых, вон хотя бы медную руду. Правда, мало ее, бедное месторождение. А вдруг? Но кой чего уж точно нашли. И давай пока промежду собой все держать будем.

— Долго?

— Ну… пока чего хорошего… чтобы можно было сразу в какой капитал превратить, не найдем.

— Ты про золото?

— Лучше.

— Серебро, что ли? — Рахим не знал, что может быть лучше золота.

— Гля-кось сюда, — позвал Фарит, разжимая кулак и вытягивая ладонь к огню.

Рахим подслеповато прищурился, чего там такого быть могёт? Маленькая стекляшка не больше спичечной головки поблескивала на изрытой глыбокими морщинами ладони Фарита.

— Чё ето? — у Рахима приостановилось дыхание. Он чего-то понял, но еще окончательно не осознал.

— У тя там бутылка пустая была, "бомба", — уточнил Фарит, — принеси-ка.

Рахим шустро, как молодой, сбегал к избушке, достал из-под крыльца грязно-пыльную многолетней давности посудину, вытер ее о штанину и, вцепившись намертво в горлышко, понес на вытянутой руке.

— Держи крепше, — приказал Фарит.

Рахим перехватил свободной рукой за донышко бутылки, уперся широко расставленными ногами в землю.

— Не обхезайся, — всхохотнул Фарит. — Чё так расстарался? Я те не бульдозер, не утолкаю.

Он осторожно, сложенными в щепоть двумя пальцами захватил маненькую стекляшку, чирканул ей по темно-зеленому боку бутылки. Сотни мелких стеклянных брызг просыпались на траву, оставляя в свете костра искрящуюся огоньками пыльную дорожку.

Оба уткнули носы в глубокую с молочным оттенком царапину на бутылке. Потом Фарит бережно вернул маленькую стекляшку на шершавую ладонь и крепко сжал пальцы в кулак. В глазах обоих мужиков отражались яркие всполохи костра.

— Алмаз?! — не спросил, а выдохнул Рахим.

Фарит повертел бошкой, оглядываясь. То ли кого увидеть боялся — вдруг подслушают, то ли дух переводил, с мыслями собирался. Блуждающими глазами натолкнулся на сморщенное лицо Рахима и, вторя ему, таким же шепотливым голосом подтвердил.

— Алмаз!

— Хде надыбал? — голос Рахима просел до последнего хрипа.

— У родника, где перекусывали.

— Много тамакось?

— А я почем знаю? Увидел, сверкает под фонарем, поднял.

— Чё ж сразу не сказал-то?

— Об чем?

— Ну, что нашел.

— Так я много чего нахожу, все в карман тащу. Тама разве про все сразу прознаешь? Надоть в лупу рассмотреть, на зуб попробовать.

— Надо было тама все облазить, а не ташшиться черт те знает куда, в отрог энтот пустопорожний.

— Терьча знаем, что эт такое, терьча и обсмотримся по-настоящему. Кажную песчинку переберем. Будем песок сюды выносить и в дневном свете его переворошивать, штоб не пропустить которые. Оне ж как крупинка малая, а стоют сколь!

— Ну дык, — повеселел голосом Рахим. Он взгромоздил корявые ладони на задранные колени, придавил их грудью, подавшись к костру, и уставился на язычки пламени. Какие-то небольшие мысли крутились в его угловатой голове. Следы этих мыслей перекатывались по лбу валиками-морщинами, отчего брови то наползали на глаза, почти пряча их, то взлетали вверх и в стороны. В эти минуты кожа на лице разглаживалась, а кончик шершавого носа бледнел.

— А чё, скажем, с им исделать можно? Куда его, скажем, деть можно, чтобы, значит, чё купить потом?

— Алмаз куда продать?

— Ну.

— Тут крепко подумать надо, штоб не прогадать. Только сперва давай насобираем. А то вдруг там и нет ничего больше?

— Ну не один же ж он в таком раздолье!

— Дай то…

ЖАР-ПОЖАР

В эту ночь на Фарита напал жар, сказалось купание в ледяной воде. Рахим напоил его брусничным отваром, обмазал некоторые ответственные за здоровье части тела густым барсучьим жиром, укутал по самые глаза стеганым одеялом.

И засобирался.

— Куда тебя? — негромко спросил Фарит. У его даже сил не оставалось закончить придуманную фразу. "Понесло" он не сказал вслух, только прошевелил обсушенными губами.

— Дык ето… к роднику сбегаю… — На Рахима от возбуждения напал трясунчик. Он с самого раннего своего возраста не суетился так, не хватался за все подряд быстрыми руками, — погляжу малость… вдруг есть чё.

— Слепой ты… — попытался утихомирить его Фарит, — и чё увидишь?

— Чё надо, то увижу, — ответил Рахим.

Вооружился всем нужным струментом, фонарями и убёг торопко.

Фарит не помнит, сколь дён болел. То проваливался в глыбокий бессознательный сон, то выплывал, расслабленный до невозможности пошевелить ни одним членом, даже язык безвольно прилип к щеке. Барсучий жир ослабил его и вытянул через ту беспомощность всю холоднюю пещерную хворь.

Однажды он просто проснулся и легко встал на ноги.

Времени было к обеду.

Он вспомнил, как Рахим утресь уходил на поиски.

Посреди стола стояла старая консервная банка — ее завсегда как пепельницу использовали. Только сейчас она была вымыта и почищена до тусклого желтого блеска. А на дне ее тонким слоем посверкивали некоторые прозрачные стекляшечки…

Эту ночь в избушке Фарит ночевал один.

И следующую.

А потом заволновался, обсмотрелся повнимательнее, послушал радио, чтобы в днях определиться, и прознал, наконец, сколь все таки дён прошло, как он заболел и впал в беспамятство.

И все понял.

Рахим, почитай уж неделю как пропал. Знать, с концами. Либо насовсем заблудился, либо другая какая напасть приключилась. Собрался, было, искать пойти, но ни одного фонаря не нашел, ни веревки — все бедолага с собой навсегда унес.

Остался у огромного подземного царства один свидетель, один Хозяин и единоличный Царь.

И быть бы ему таковым навсегда, если б не сболтнул, — то ли хвастовства за ради, то ли от тоски по утерянному другу-товарищу. Али показал кому переливающиеся тысячами огней маленькие стёклушки.

Добрые люди донесли интересные вести куда надо. Любят у нас на удачливого суседа без злобности стукануть.

Приласкали Фарита ушлые люди, кому-то товарищи майоры, а кому-то гражданины начальники, закрыли в темной пустой комнате. Для острастки недельку подержали без света и людского общения, на вкусной воде и мягкой корочке прошлогоднешнего хлеба. А потом он радостно и благодарно все, что знал и не знал, скоропалительно им высказал.

И стало ему так легко, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И ноша царская больше на плечи не давит.

И жисть-то без секретной тайны светлее и пронзительней.

Упал он с радости на землю теплую, прижался щекой к травинке шелковой, и улетела душа его навстречу другу Рахиму.

* * *

Так и не узнал Фарит, что ему суждено было перевести историю России на новые рельсы…

Оперативная информация

ТРИ КИТА

(единственная часть в романе, стилизованная, или, правильнее, стерилизованная под серьезную.

потому как нельзя о таких важных господах говорить так, как мы себе позволяем говорить об аспирантах,

профессорах, шпионах и остальных — с иронией. тем более информация-то оперативная, почти документальная!)

На двери маленького кремлевского кабинета застенчиво сверкала скромная восьмикилограммовая золотая доска со скромной надписью: "Глава Администрации П-та". За скромным на пятьдесят скромных персон столом, перенесенным сюда из зала заседаний царя Александра I, сидели три скромно одетых господина. Я не стану вам описывать их подробно. Скажу только, что один господин, который Лысый, был похож на руководителя президентской администрации; второй господин видом не русский, наверное, Калмык, на зятя первого президента России; а третий господин дня два Небритый, на губернатора Чукотки, добровольно или принудительно променявшего солнечный Израиль на вечную мерзлоту Крайнего Севера.

Скромность господ подчеркивалась не только скромной одеждой.

На Лысом были часы, сравнимые по стоимости с новым "Мерседесом" Е-класса.

Заколка для галстука у Калмыка тянула на среднюю трехкомнатную квартиру в районе Ленинских гор.

Легкий перстенек на тонком пальчике Небритого стоил часов и заколки вместе взятых, а на сдачу можно было бы безбедно прожить пару годиков на его исторической родине всему вашему десятому классу вместе со шнурками-родителями и проголодавшимися по бесплатному отдыху учителями.

Стенографистка, призванная увековечить для потомков судьбоносное совещание, отпросилась в баню с начальником службы безопасности. Поэтому стенографический отчет о встрече для истории государства Российского в архивах Кремля не сохранился. Но сохранился на магнитоносителе у товарища майора. Не у Барбосятинова, про которого мы вам еще много чего расскажем, у другого. Там, где надо, майоров как собак нерезаных. На каждого из нас по своему, индивидуально прикрепленному и лично заинтересованному отыщется.

— Вы за президентскими рейтингами следите? — с порога, не дождавшись, когда гости рассядутся в мягких старинных креслах, задал вопрос, определяющий больную тему сегодняшнего разговора, Лысый.

— Тебе какие надо? Ты скажи, мы сделаем, — скривил губу никогда не улыбающийся перед теми, кого он считал ниже себя, Калмык.

Его выставляемая напоказ важность порождала много сплетен и анекдотов; была притчей во языцех не только в Администрации, в Думе, в Совете Федерации, но и в обществах геев и лесбиянов демократического толка, упорно возглавляемых прямыми потомками Чуков и Геков и стародворской столбовой коробочкой. Он знал почти все, что о нем говорили заглазно. Поговаривали, и небезосновательно, что многим слухам о себе он сам давал ход, через толпы состоящих при щедрой руке подхалимов и выдвиженцев, исповедуя принцип: чем больше и скандальней о тебе говорят, тем полезней для дела. По тем же слухам был так богат, как имеет право быть богат только султан, почивающий на собственных нефтяных разливах. Источником благосостояния была не природная сметливость и коммерческая опытность. Источником благосостояния был доступ к волосатке самой богатой дочери государства.

Небритый был полной противоположностью. С его молодого лица с огромными вывалившимися на щеки глазами не сходила слащавая улыбочка. Она не раз помогала ему на первом этапе накопления криминального капитала. Брал в пору галопирующей инфляции немереные кредиты, прокручивал их. Строил пирамиды величиной с вавилонские башни. Открывал инвестиционные фонды, собирал у доверчивого населения миллионы ваучеров, которые ловко пристроил с огромной пользой для себя, а фонды так же ловко похоронил, подарив взамен вкладчикам до конца их дней веру и надежду на то, что когда-то они хоть что-то да получат… "может быть… потом…" Он, по заискивающе улыбающемуся лицу было видно, чувствовал себя очень виноватым перед надутым им народом. Сейчас богат и положением высок, а улыбается по-прежнему. Каких только специалистов не нанимал, чтобы маску на роже сменить, степенности, да хотя бы серьезности прибавить. Не получилось. Ни один маг не смог раболепную улыбочку вытравить. Люди добрые подсказали, отпустил небольшую щетинку на лице, все не так холопство бросается в глаза. Он и большую бороду отпустить пытался, думал спрятаться за ней. Вышло вообще что-то козлиное. Плюнул, и думать перестал. Это ли главное? Главное — не высовываться: меньше шишек, больше орехов. Вот и на реплику Калмыка не раскрыл рта, но частым морганием слезящихся глаз полностью поддержал сказанное.

— Не умничай, — Лысый был явно за старшего в своем кабинете. — Я тебе на твой ящик вчера сбросил информацию. Опять не читал? — так учитель спрашивает у ленивого ученика.

— Ты знаешь, сколько ко мне всего приходит! — поковырял заусенец на указательном пальце. — А вчера я со своими орден обмывал. В тесном семейном кругу, — внес важное уточнение.

"Даже здесь, мерзавец, ущипнуть пытается, — скрипнуло в душе Лысого. — А то не знает, что у Папы уже не та сила! Но лишний раз не напомнить окружающим — откуда он сегодня родом, это ж как удержишься?"

— По моей линии сбросил, — уже с жесткими нотками в голосе произнес Лысый. — Когда ты научишься современными средствами связи пользоваться? Привык к телефонам да к листочкам на столе. А телефоны твои все у питерских на прослушке!

— А бумажки на столе у питерских на проглядке, — съерничал Небритый.

Он тоже недолюбливал Калмыка и, в отличие от Лысого, служащего государству и потом уже себе, не обязан был скрывать свою нелюбовь. Ему легче, он служит сначала себе и только потом, в качестве хобби, государству, но опять же для того, чтобы вкуснее себе служить было. Да и особенность у него была. Своя. Маленькая. Он всех понемногу недолюбливал.

— Ну ладно, ладно, — повинился через оттопыренную губу Калмык. — Принял. К сведению. Поехали дальше. Анекдот про Чубайчупса слышали?

— Чего он опять выкинул? — любил Небритый всякую чепуху коллекционировать, чтобы потом, при случае, на каком-нибудь приеме других осведомленностью удивить.

— Женится.

— На ком?

— На внучке Великой княгини Анастасии, правнучке государя императора Николая II.

— Еще ж не доказано, что княгиня выжила!

— Доказано, не доказано, какая разница? — усмехнулся Калмык. — Если Толику приспичило, все докажут, даже что Солнце вокруг Земли с завтрашнего дня кружиться начинает.

— А на кой ему это?

— Монархию в России возрождать удумал. Власть есть, бабки есть. Фактически Царь, а до сих пор некоронованный. Он и закон в Думу о реставрации монархии уже внес, и прохождение по комитетам проплатил, чтобы рогаток на пути не ставили. Бабла отвалил — немеряно. Специально под этот закон тарифы на энергию вдвое поднял. Так что принятие — вопрос времени. А пока к свадьбе готовится, подарки невесте покупает. — Калмык зевнул коротенько, повел плечами. — Чего ты мне про П-та сказать хотел?

— Рейтинг нашего дзюдоиста упал. И упал резко.

— Поднимем, — словно собирался поднять упавшую на пол ручку, не выказал беспокойства фригидный Калмык. — Всех-то делов. Завтра дам команду Косте Первому, пусть постарается. Сколько тебе сделать, чтобы голова не болела?

— Не так просто, — Лысый никак не хотел уходить со скучной темы. — И даже, скажу я вам, очень не просто это сделать сейчас. Кто-то в пику нам играет на понижение. И игру ведет серьезную. Я бы сказал грамотную игру. Раскрутил в прессе экономический обзор — рост у нас, сами знаете, отрицательный. Завел кого надо. Нашептали на ухо П-ту, он поворчал для виду.

— А чего ему еще оставалось делать? — хмыкнул Небритый.

— Он у нас послушный, место свое знает, — добавил полупрезрительно Калмык.

— Знал! — зло процедил Лысый. Собеседники начали его заводить. Ну, никак на серьезный разговор не настраиваются. Все где-то витают. А то у него своих дел мало, с ними тут шашни разводить?

— Что значит — "знал"? Мы его на кой черт ставили заместо Папы? Чтобы перед экраном мельтешил и нам не мешал!

— Кому не мешал?

— Нам! Нам не мешал! Мы поменяли иконку для народа. Остальное должно остаться как прежде. И ты, между прочим, дорогой мой, за этим при нем и приставлен.

— Дорогой мой, — передразнил Лысый, — власть штука хитрая. Вот так вот дашь человечку порулить немного. Он только взялся за штурвал, и очень быстро думать начинает, что это он самый лучший водила. А когда тебе еще во все уши друзья-товарищи жужжат — "левее" или там "правее".

— Дергаться начал?

— Обижаться. На Мишу-два процента наехал, — высказал осведомленность Небритый.

— Выбрал момент, когда камер не наших много собралось, губу оттопырил, кулачком по столу постучал, чтобы растрезвонили на весь мир — вот, мол, какой он у нас, никого не боится! — добавил Лысый.

— Это ты виноват, — безапелляционно заявил Калмык. — Усыпил он тебя своей покорностью. Два года тихо сидел. Ты и расслабился! Я что говорил? Фильтруй его базар! Пусть твои всё снимают и перед эфиром чистят. На кой хрен вы всех этих телевизионщиков в зал заседаний пустили? Есть свой пресс-центр? Пусть он снимает, готовит кастрированный материал и всем одинаково раздает. А одному каналу немного другое подбрасывает, вроде как эксклюзивное. Вот вам и видимость открытости. Доиграетесь, засранцы! Папа так и сказал, когда вашу склоку увидел, — это он вставил, чтобы Лысый не подумал, будто ругает его такими словами он. — А ты — "да никуда он не денется! Да он у нас на коротком поводке сидит!" А он вот взял и делся!

— Ну и чего добился? Миша ему хороший отпор дал, — по-детски взрадовался Небритый. — П-т так же при всех включенных камерах получил по морде и проглотил вместе с языком.

— Это точно, получил, — в тон Небритому признал Лысый, вроде как потрафил умному собеседнику, но после малой паузы повинился скорбно. — Тут мы, честно скажу, во второй раз лопухнулись.

— Не понял!

— Где опять?

— Почему не знаю? — встрепенулись собеседники.

— А когда, по глупости своей, показали на всю вселенную Мишанин бунт, — огорошил Лысый.

— Да не ссы ты! Пусть знает свое место!

— Все правильно было сделано. Папа так и сказал, — опять не к месту процитировал родственничка Калмык.

— Они умнее нас оказались.

— Кто? — ненастойчиво обозначил интерес Небритый. Он в жизни инстинктивно боялся всего и потому любую информацию принимал серьезно. Это потом, когда накопит всего много, да проанализирует, да с ушлыми людями посоветуется не по одному разу, разберет — чего бояться и дальше, а что на пользу себе употребить, успокоится.

Оперативная информация

СПИСОК "100"

Лысый только обещающе кивнул в его сторону, но отвлекаться от начатого не стал. Небритому достаточно, Небритый понял — всему свое время. Дойдет час и до ответа на интересующий его вопрос.

— Верно просчитали, что мы огрызнемся, на место его ставить будем. Перед всей страной! Как мальчишку! — Лысый голос повысил, слова говорил, как выплевывал. — Свою игру они затеяли. И наш эпизод им в цвет упал.

— Чего ты заладил "они да они".

— Кто? Говори яснее!

Лысый замолк на секунду, дал тишине по кабинету расползтись и внимание обозначить. И заговорил совсем тихо. Чтобы его слышать, и Калмыку и Небритому пришлось дыхание усмирить и приоторваться от кресел.

— Мы ему имидж всегда активного, простого и оптимистически настроенного лидера-живчика придумали. Сыграли на противоходе. Папа — такой весь зачуханный, номенклатурный, оторвавшийся от народа и жизненных проблем, пенсик, здоровьем слабый. Врет на каждом шагу, под придурка косит, полуалкаш, полуидиот. Страна от него устала, ненавидеть открыто начала. И вот нате вам. Новая смена! Такой горы свернет и не поперхнется. Из системы КГБ, которая все про всех знает: и про олигархов-кровососов, и про народные проблемы, и про всеобщую нищету. Знает и смело обещает, что выправит кривое. Люди у нас хорошие, поверили нам и на "ура" нашего ставленника приняли. А он вдруг в одночасье пессимистом стал. Усталость свою народу показал. И бессилие свое. А мы ему еще и подыграли!

— Да кто чего разберет? — разочаровался в ожиданиях Калмык. — Несешь какую-то муру! Мое ли дело анализировать рейтинги да слушать, кто чего кому сказал. Мое дело ставить задачу. Сказали, надо этого в Президенты, в ответ услышали, сколько этот стоить будет. Заплатили и получили результат. А кто результат дал, как он его получил — мелочь. Вот если бы не было результата, тут бы по всей строгости, могила бы желанным раем показалась.

Нет, не то ожидал он от Лысого услышать. Темнит, сволочь, точняк, какую-то подлянку приготовил, вот и ходит около, пургу гонит.

— Чего паникуешь? Массам это надо в такие заумности влазить?

— А ты сводки с мест почитай! Гул идет по низу. Народ не такой тупой, как тебе кажется. Он где сам не додумает, ему подсказать многие рады. Тот же Гена. Он-то наши ходы лучше нас наперед просчитывает и всегда загодя знает, что мы через неделю подумаем, да что мы через месяц над страной учудим. Другое дело, что ему до поры глотку вовремя затыкали: где информационной блокадой, где отступными брал. А тут прорвало. Уже и в газетах писать начали, что П-т кукла, что под нашу дудочку пляшет. Власти у него реальной нет, потому и результатов никаких у страны нет. Разве что трижды больше народа из страны против папиного времени убегать стало. С бабками!

— Подкорректируем.

— Чего ты подкорректируешь?

— Экономические результаты.

— Да не результаты надо корректировать. А действия наши! — взъелся Лысый.

— Это еще зачем?

— П-т забунтовал. Смурь на лицо напустил, руки безвольно повесил. Всем своим видом равнодушие показывает.

— Неспроста, — понял, наконец, Небритый. А, может, подыграть решил, чтобы быстрее к главному подойти.

— Не только неспроста, — подтвердил Лысый. — Очень даже спроста. Мне бумажку одну передали хорошие люди. Вроде как программа действий для П-та. Как ему реальную власть в руки свои взять.

— И что? Умное придумали?

— А сами посудите. "Создать имидж человека, который борется за интересы народа и ничего не может сделать с "Семьей". Заметьте, слово "Семья" они то по-русски, то по-итальянски пишут.

— А как по-итальянски? — задал глупый вопрос Калмык.

— Мафия! — подсказал полиглот Небритый.

— От ты, ешь моё!

— "Вызвать сильное недовольство народа нашими действиями, жалость к честному и любимому П-ту, открыть ему карт-бланш…"

— Куда?

— Это не ему "куда", а нам куда. Тут вот пунктик интересный есть. О возрождении в комитете подотдела "Л".

— Которого? Того, который Папа прикрыл?

— Того самого. Подотдела физической ликвидации людей, которых не только арестовать не позволят, даже дело против них возбудить не дадут, вопросик неудобный задать не разрешат, проследить за его денежными потоками не позволят.

— Как же ты прошляпил?

— Да вот, извини, браток, уж прошляпил! — Лысый вытянул гусиную шею и сгримасничал. — Они не у нас его возродили.

— Какая разница — у нас, не у нас. Возродили, значит у нас! Что, мало платим за то, чтобы все знать?

— Они там возродили, где мы и думать не ожидали.

— И что, есть такое место? — вопросил Небритый.

— А то не знаешь! Сколько ты с Петей бьешься за уральскую область и металлургический комбинат?

— Та-а-ам? — чуть не в один голос вскрикнули очнувшиеся собеседники.

— Чуяло мое сердце, — скрестил руки на груди Небритый. — Не зря он в Челябинскую область зачастил. Решил, значит, на нас с Урала, с Опорного края державы войной пойти. В пугачевщину поиграть…

— И что, уже начали? — заерзал зять.

Лысый в душе возликовал. Такого страха в глазах Калмыка давно не видел. Во как ничтожность человека наружу вылезла. Не раз Лысый воздыхал сокрушенно — кто к власти пришел, с кем работать приходится. Подавил в себе мелкую радость, подсластил горькую пилюлю.

— Не волнуйся. В прилагаемом списке из ста человек, подлежащих первоочередной ликвидации, ты на четырнадцатом месте. Как до тебя дойдут, сразу прознаешь, начали или только готовятся. Правда, есть одна заковырка.

— Какая?

— Они не по порядку идут, а как-то выборочно.

— Первый кто? — спросил, чтобы догадку свою проверить, а глазки черненькие в Лысого вперил.

— Нет, дорогой, не я, — огорчил Лысый. — Мое место перед твоим номером. Чертова дюжина. По их меркам я ненамного пакостней твоего. А первым у них почему-то Папа. Они считают, он нас держит вместе. Уберут его, и мы передеремся.

— Но, простите, мы не какие-то мелкие банкиры или депутаты. Нас убрать без большого шума нельзя, — заявил пока устное ходатайство Калмык.

— А скажи-ка ты мне, — прищурил хитрый глаз Лысый, — куда ты поехал после нашей майской встречи?

— Дак, генерала в последний путь провожали, — после секундного замешательства ответствовал Калмык. — Да чего ты спрашиваешь? Мы ж с тобой, вспомни, вдову утешали. Ты еще обещал улицу его именем назвать и московскую квартиру за ней закрепить. А потом…

Лысый подловил момент, когда Калмык увлекся объяснениями, прошептал:

— Он был в списке двадцать четвертым.

Оперативная информация

СКИНЕМСЯ, БРАТЬЯ, НА БЛАГОЕ ДЕЛО!

Как ушат ледяной воды вылил.

— Но… погоди ты… он же своей…

— Они же все на вертолете?!.

— А ты думаешь, в тебя снайпер выстрелит?

— Забыл, как в девяносто первом ряды чистили? Сколько из окон повыбрасывалось? Сколько от инфаркта якобы своей смертью почило? За своими миллиардами совсем дураком стал, да? Снайпер для мелочи всякой, для банкиров, президентов компаний, депутатов. Для нас с тобой, для всех ста, что в списке их значатся, умор тонкий приготовлен. Подотдел "Л" президентов и премьеров в чужих странах убирал, да так чисто — все спецслужбы мира доныне шапки перед нашими умельцами снимают. Нашли убийц американского президента? То-то. А шведского премьера? Вот так. Ты не думал, почему Рейган после покушения к нам повернулся? Может, ему, где надо, шепнули — вдругорядь не промажем, на лбу отметину сделаем?

— И что, правда, они все могут? — У Калмыка заболело внизу живота.

— Руку на банкете пожмут. Или орден к груди приколют. И через месяц ты труп, — высказал осведомленность еще более притихший Небритый.

Лоб Калмыка покрылся мелкой испариной. Понял, на кого намек. Это ему захотелось получить красивый орден на ленте "За заслуги". Первая степень только П-ту полагается. Этот нехотя на вторую согласился. Лысый еще увещевал. "Ты что, ее в обход младших степеней одному человеку пока дали". А Калмык свое: "Одному дали, дадите и второму. Раз сделали исключение? Второй раз по одной дорожке легче пройти". Не внял, что первым, ради кого исключение сделали, был сам автор мирового автомата легендарный Калашников. Делать нечего, Лысый поморщился, поматерился в душе, но устроил. В четверг из рук П-та получал. Вчера вот обмывали. А оно вона как обернуться может.

— Он чего? Заразный?

— Радионуклидный, — молвил Небритый страшное своей непонятливостью слово. — Сначала ты немного импотентом станешь.

— Он же мне его своими руками…

— Так он в защитном скафандре был!

— Не-а! В костюме обычном…

— Замаскированном под скафандр, — уточнил Небритый. И ведь не предполагал, а убедительно говорил. Откуда такая осведомленность? — Я лично ему для такого случая из Тель-Авива привез и подарил. — Ответил на незаданный вопрос. Совсем доканал бы этими признаниями Калмыка, да не удержался, всхохотнул.

Калмык обмяк, перевел непослушное дыхание, посмотрел на Лысого с готовностью выслушать и принять.

— Он пошутил, да?

— Конечно, пошутил. Никакого скафандра не было.

— Уф, от сердца отлегло.

— Двойник был, а скафандра не было, — с ноткой равнодушия в голосе уточнил Лысый.

— Двойник чего?

— Не чего, а кого. Что ж ты думаешь, он своей… рукой рисковать должен?

— Так. Я понял. Вы это все мне специально так… чтобы я понял.

— Кто еще, кроме "упал, отжался"? — полюбопытствовал Небритый.

— За этот год уже одиннадцать. Из них пять — твои коллеги — губернаторы, — уточнил Лысый, от чего Небритому стало особо горько.

— В месяц по две штуки? — быстренько просчитал он. — У них что, плановое хозяйство по уничтожению?

— Не, погоди, погоди! — задергался Калмык. — Так ты всех, кто сам по себе загнулся, на них списывать будешь.

— Ты мне хоть одного назови, кто сам по себе… от старости… не скоропостижно? Кто не в расцвете сил… не в аварии… не от внезапной остановки сердца? Губернатор Н-ской области как погиб, знаешь?

— Ну… на мокрой трассе.

— Это для дураков версия, мол, небожители… честные госслужащие… случайно… Потому как если не случайно, то нечестные. А если на таких постах нечестные, то куда верховная власть смотрит. А если смотрит и держит, значит и сама она такая. Улавливаешь?

— Ну да, пусть я дурак, пусть в облаках витаю. Но ты скажи… ты мне можешь сказать, как на самом деле было?

— Ребенок у его водилы больной. За операцию мудаки от медицины полста тысяч баксов потребовали. Он к шефу на поклон, а тот, еще один мудак, отмахнулся. Водила не совсем тупой — видит, какие бабки воруются. Для них полста тысяч, что для него одна сигаретка. А тут кто-то и предложил безвозмездно: и на операцию, и на послеоперационную реабилитацию, и на улучшение жилищных условий. И все сразу, авансом… безо всяких проволочек и расписок. Если он ворюгу этого… Водила не только хозяин машины. На дороге он хозяин жизни своего Хозяина. Себя в расход пустил. Ради ребенка. Ради семьи. Ну и… чтобы их потом не таскали, не мучали — откуда деньги? лобовое столкновение устроил. На скорости в сто восемьдесят. Матросов новый выискался.

— Как узнали?

— У безопасности запись переговоров имеется.

— И чего ж они не предупредили?

— А надо было? Все знали — вор он первостатейный. Все одно не сегодня-завтра снимать пришлось бы. Не идти же с таким на выборы.

— Ну, есть же другие способы. Поговорить, намекнуть.

— Вот и намекнули… всем остальным. Чужими руками.

— А всего? — шепотом и невпопад спросил Небритый.

— Что всего?

— Сколько всего уже… того?

— По нашим данным есть первая сотня, это ты, я, он, Папа. По ней потери за этот год я озвучил. Да в прошлом году четырнадцать убыло. Вообще к Рождеству они до трети вычистить удумали. Есть вторая и третья очереди. Но списка по ним у нас нет. Ты уж извини, не достали! — это Калмыку ответил на его недовольную гримасу. — Есть региональные списки. Про их существование знаем, а кто в них — нам с тобой дела нет, пусть у других голова болит. Но… все кандидатуры легко просчитываются. Анализируй первую сотню и спускай по вертикали на места.

— Все политики?

— Все, кто в политику лезет, — уточнил Лысый. — Все, чье состояние вопросы вызывает.

— У кого вопросы? Ко мне ни у кого нет никаких вопросов.

— У них вопросы, у них. Они, почему-то, полагают, что все крупные состояния вы нечестно нажили и потому должны перед ними ответ держать. Согласно означенного списка.

— Чего делать будем?

— Упреждать.

— Как?

— Люди уже работают, — уклонился от прямого ответа. — А как — тебе это надо?

— Вообще-то…

— И я так думаю, зачем пустяками голову засорять? Кодовое название операции "Двойник". Кому надо, тот поймет.

— А кто не поймет, тому и не надо, — вставил потухший Небритый.

— Скинемся, братья мои, на благое дело, — обозначил Лысый первый коллективный шаг. — С вас двоих по червончику, еще полтинник я на промышленников и банкиров повесил. Каждый, кто в списке на бабки попал. Валюту завтра пришлете. Налом. Чистым. Встанет нам операция в копеечку.

— А принесет? — спросил привыкший подсчитывать дивиденды загодя Калмык.

— В случае неудачи?

— Тьфу на тебя!

— Тебе как минимум целостность головы.

— И всего-то?

— Твоя голова не стоит десяти миллионов долларов?

— Да ну, что ты городишь? Если бы гарантии какие, я бы больше отдал.

— Гарантия у нас на всех одна. Выгорит, живем и дальше как жили. И деньги эти ты за день-другой вернешь. Не выгорит…

— Нам уже все равно будет, — подвел печальный итог Небритый.