Г Л А В А 1

ВСЕ ТОЛЬКО НАМЕЧАЕТСЯ

ПЬЯНЫЕ ТАРАКАНЫ, МАМА-ПАУЧКА и др.

Долгожданное июньское солнышко заглянуло в заля-панное грязью и затянутое паутиной окно тесной аспи-рантской каморки, затерявшейся в нулевом* этаже импо-зантного здания университета, высветило три чахлых сгорбленных фигурки ее обитателей, торопливо пробежа-лось по сырым стенам и быстренько смылось на волю.

Два пьяных таракана, замаскировавшихся и почитаю-щих себя надежно спрятанными в опрокинутом, плотно заляпанном сальными отпечатками стакане, являющем со-бой находку для криминалистов, оторвались на мгновение от заплесневелой корочки хлеба. "Чпок-чпок", — переста-вили непослушные худенькие лапки в кроваво-сладком нектаре подсохшей бормотухи. Отпили по глотку из ка-пельки, надежно прилепившейся к ступне, переглянулись уважительно и осоловело, погладили друг друга длинными усиками-антеннами и продолжили приятную трапезу: длинные хоботки присосались к сухарику, а их единолич-ные владельцы сладко захрапели.

С осени засушенная в паутине хозяйственного паука мумифицированная муха лениво покачивалась на сквозня-ке, звякая упругими крыльями о выпученный глаз дрем-лющего вампира. Методичность ударов не доставала сер-дитого паука, как раз наоборот, наполняла его сердце тре-петной радостью за свое сытое и, естественно, счастливое будущее, чего не скажешь о совсем недалеком полуголод-ном пионерском детстве, когда и мухи были тощее, и го-лодных ртов было большее на каждой взмыленной роди-тельской шее. Вот, к примеру, их у папаньки — жука — пау-ка и у маманьки — сучки — паучки было аж тридцать восемь с гаком. Не каждый из вас может представить, что такое быть тридцать восьмым ребенком в семье, где каждый член — от рождения вампир, так и норовит засунуть в бок жало, мумифицировать тебя и затем втихаря, в каком-нибудь темном углу, чтобы никто не сел на хвоста*, сло-пать. А и ничего, и в таких, можно сказать, нечеловеческих условиях, выжил, и не просто выжил, даже пристроился на зависть многим не только в своей, но и во всей паучьей родне. Не в сортире каком ни то, где того и гляди явятся нежданно лихие ребята, посланные самым большим чело-вечьим начальником, такие же засекреченные, как некогда он сам, да еще и специалисты широкого профиля, и кого-нибудь замочат, а тебя, безответного, без твоего согласия подельником назначат и в каталажку упрячут, где сам на себя быстро и добровольно вину примешь не только за этот сортир, но и за все сортиры всех городов и универси-тетов от Камчатки до Луны. И не в грязном подвале полу-развалившихся хрущоб — страшно такое место наследни-кам оставлять; в умном университете пристроился, среди интеллигенции, всяких ученых и не очень пока еще.

В дальнем углу за шкафом, вместившим в свое рези-новое нутро рукописные труды не одного поколения сту-дентов и аспирантов, мама-мышка* согревала на брюшке выводок сереньких мышат. Один мышонок, потревожен-ный попавшим в глаз солнечным лучиком, проснулся.

— Гулять? — спросил у мамы.

Мама была сыта, мама не спала предыдущую ночь, старательно прятала в норку съедобные следы вчерашней попойки, маме лень было шевелиться.

— Куда ты собрался? — буркнула она сыночку. — Двуно-гие алхимики еще здесь! Спи дальше, до заката далеко, — успокоила она любимое чадо и для верности придавила его тяжелой лапой к одной из взбухшихся сисек на своем теп-лом пузе.

ГРУППА АНАЛИЗОВ

Смелый поступок небесного светила не остался неза-меченным и будущими светилами науки, постыдно и ста-ринно обозванными глупой, хоть и университетской мы-шью алхимиками. Каждый загадочно усмехнулся, натре-нированно прогнал в голове длинную цепочку логических умозаключений, финалом которых у всех троих выплывало с подозрением на плагиат теплое лето, долгие каникулы, некоторые развлечения, разнящиеся у раскрепощенных мальчиков и не менее раскрепощенных девочек лишь в со-ответствующих половому признаку деталях — кто сверху.

Сидевшая ближе к солнечному свету и потому первой попавшая в поле нашего зрения сдобненькая Наташа, сладко зевнув, закрыла блаженно глаза и потянулась. Ост-рые грудки приятно натянули ткань легковесно-дешевенькой китайской блузки. Мысленно провела по со-скам влажным языком, застонала громко. Звуки собствен-ного голоса вернули ее в тесную каморку аспирантской братии. Оглянулась — не заметил ли кто ее фантазий, не повернулся ли недоуменно? Ну да, дождешься от них! Есть кому до нее дело! Это же не мужики, это аспиранты засу-шенные. Им через час в деревню уезжать на замеры, они прибежали готовность обеспечивать, приборы паковать. Ха! Пакуют! Леха сидит в углу и мучает себя прошлогод-ними кроссвордами, спрятав листок в умную книгу по эко-логии ширококорпусных доисторических пещер. Васька сотый раз просматривает картинки и читает, нет, не "Плейбой", что в его возрасте было бы более естественно, а, страшно подумать — читает журнал "За рулем"! Совсем на машинах помешался. Я вчера на работу пришла, специ-ально забыла трусики надеть, целый день перед ними: ножки раздвину, ножку на ножку. Хоть бы один заметил, какая у меня новая прическа. Даже, блин, обидно. А, впро-чем, они и старой не знают.

Дверь каморки приоткрылась, влезла полулысая голова зашуганного дипломника.

— Шефа нет?

— Нет-нет, — успокоила его Наташа.

— Ты иди, мальчик, иди, — это Леха как бы блистает, а на самом деле достает всех — и своих и чужих — аспирант-ским остроумием.

Кайф сломали. Наталья выдохнула громко, отгоняя не пожелавший войти в нее со вчерашнего дня оргазм, и про-должила монотонно тыкать напряженным пальчиком в клавиатуру допотопного компьютера.

Скукотищ-ща!

Эти таблицы и графики уже в печенках сидят. Другие весь день ни хрена не делают, взять Оксанку, например. Только игрушки на уме, то ей в "тетрис"* хочется, то в "балду", то еще куда, а мне за всех отдувайся! Чайку с хо-лодным пивом попить некогда! Что-то и Юлька не идет.

Ни день, тоска одна, поболтать не с кем, язык размять не кому.

Мысли медленно перекатывались по стулу из одного полушария в другое. Наташа сильнее придавила их, поер-зала пышными булочками, чтобы сильно не трепыхались, и продолжила такую нудную научную, да к тому же еще и исследовательскую работу.

"Господи! Неужели до пенсии вот так мучаться? — чер-тыхнулось в утомленной голове. — Лучше бы я пошла в ментовку или на панель!"

Мысль эта произвела короткое замыкание. Яркая вспышка в глазах и программирующий голос: — "Во имя отца и сына и святага духа… Забыла, блудница, зачем ты здесь? Сейчас вот как наподдам кадилом! Будет тебе и ор-газм, и панель, и ментовская шинель на босу ногу!"

Счастливое детство, беззаботная юность, любящие обеспеченные родители, наконец, самый лучший колледж страны — все было у нее и для нее. Если бы не ошибка мо-лодости, разве сидела бы она здесь, в этом мягко говоря вонючем подвале, перед тем, что и компьютером назвать стыдно. Когда-то сэр Билл Гейтс* только заявлял о новин-ке, а она уже распаковывала коробки с этим чудом. Зря она тогда согласилась. Тюрьма на ее родине сто крат лучше свободы в этой стране. Вернуться теперь можно только по-сле выполнения задания. На сегодня она дала к плану два-дцать девять процентов. Минус пеня четыре с четвертью. Итого ей осталось… Скоро половина останется. Правда, пока еще большая половина. Но так легче думается и счи-тается. И сегодняшний день не так себе. Сегодня еще долю процента она наберет на свой счет, еще приблизит его, ко-торый этот, house.

Спина резко выпрямилась, дышать стало легко и сво-бодно, помещение наполнилось черт те откуда свалившим-ся теплым светом. Нежные пальчики ее резво запрыгали по мягким клавишам любимого компьютера, хоть и не по-следней модели, но все одно старательного и борозду не портящего, высветились на экране неповторимо-стройными графиками и симпатюльными таблицами. А спину надежно согревало мелодичное дыхание недалекого (в смысле, что сидит он от нее недалеко) Лехи, и товари-щески прикрывало боевое сопение Васьки, не в меру разо-гнавшегося на очередной аудюшке цвета голубой мечты этого самого, на которого вы и подумали.

ГРУППА ТЕРРОРИЗМА

А в это время на конспиративной квартире, умело за-маскированной под лабораторию экологии уже знакомых нам пещер, хрупкая и нежная аспирантка Юля, склонив голову набок, и от большого усердия чуть высунув похо-жий на возбужденный клитор язык, скрупулезно выполня-ла расчеты. Авторучка за авторучкой, лист за листом, тет-радь за тетрадью исписывались этой старательной аспи-ранткой с поразительной быстротой. Буквы и цифры у нее аккуратно вставали, и почти всегда на свои места. Во всем у Юльки был должный порядок.

А если мне здесь, — нахмурила бровь, — вместо уравне-ния Лагранжа, — задумалась на мгновение, — применить формулу Лейбница?! — почесала переносицу. — Это идея! — воскликнула радостно.

И вновь побежала рука по странице. Трудилась она вдохновенно, подобно художнику, создающему свои ше-девры и заранее осознающему, что он не может и в помыс-лах любой свой мазок назвать рядовым. Так и только так Юля колдовала над любой, самой незаметной формулой. Пролетел еще один стремительный час, и вот поставлена точка.

— Юля! На сегодня все! — приказала она себе.

Спина так затекла, что встать с первой попытки не по-лучилось.

"Сгруппироваться!" — вонзился в мозг сигнал.

Девушка напрягла мышцы, закрыла глаза и задержала дыхание. Неудержимой молнией хрупкое тело ее сорва-лось со стула. Гибкой змейкой описав в воздухе замысло-ватую дугу, приземлилась Юля возле шкафа и дважды ру-банула воздух свистящими кулаками.

— У-ф-ф, — выдохнула громко и превратилась в худень-кую черноволосую Юльку, более похожую на неощипан-ную студентку первого курса, чем на аспирантку смер-тельного второго года обучения.

В желудке тихо заурчал проглоченный вчера моторчик.

— Так и язву себе заработать можно, — подумала она и посмотрела на часы. — Господи, половина шестого, а я и не заметила, как день пролетел! Все! Завтра специально при-ду попозже, а то с восьми часов торчишь здесь каждый день, и никто спасибо не скажет. Надо и о себе немного думать! Мое здоровье, это не только мое здоровье. Это, в первую очередь, здоровье моей любимой угнетенной ро-дины. Отлежаться, отоспаться, и не трепыхаться! Это при-каз!

Взяла со стула неприметную сумку, оборудованную двадцатью восемью потайными карманами, из которых Юлька нашла пока и открыла только шесть штук, сложила в нее рабочие тетради. На столе под стеклом фотография, с которой на нее весело смотрят их мальчишки. Ей стало больно и стыдно, что за весь день о них даже не вспомни-ла.

— Вот жаба я! Себя не забыла, пожалела. А пацанам ка-ково?! Весь день мотаются по деревням, замеры делают, и на меня, между прочим, на мою диссертацию тоже пашут! — Явственно представив картину рабского, местами изну-рительного труда Лехи и Васьки в окрестных деревнях, Юля разрыдалась от переполнившей ее жалости.

— Народ там какой? Мужики сплошь пьяные, грязные да немощные, лакают ведрами самогон, заедают прошло-годним силосом, от них и толку-то почитай никакого. До-ярки, те наоборот, на молоке и комбикормах сплошь кровь с молоком да голоднущие как собаки… Ох, и каково там нашим мальчикам в спину не целованным, необъезженным да необстрелянным? — плакальщицей на похоронах запри-читала девонька. Получилось очень даже натурально. Она послушала себя со стороны, добавила высоких в голосе и пары глубоких морщин у левой губы. Понравилось — прав-доподобно, с хорошей экспрессией. Уроки перевоплоще-ния намертво вбиты в подсознание годами упорных трени-ровок. Послушай ее сейчас инструктор тени и свето-маскировки, точняк бы четверку поставил и скупую шпи-онскую слезу на пол обронил. И запрыгала бы она, слеза эта, по неровным доскам обшарпанного пола, загромыхала бы, скатываясь по широким гранитным ступеням в мрач-ные глубины университетского подземелья.

Размазывая по лицу густую тушь вперемежку с яркой помадой, и попутно давясь от смеха, закрыла на ключ ау-диторию. Постояла мгновение, включая в работу шестое и седьмое чувства — проверила: ни за спиной, ни за поворо-том нет ни души, — никто ее не подстерегает, никто не из-лучает девятибальных волн опасности. Скользнула рукой по упругому животу вниз, безжалостно вырвала еще се-кунду назад такой родной кучерявый волосок, успев поду-мать вдогонку — надо чаще руку менять, а то все с одного края выщипываю, подумают, что плешивая, — приклеила, высморкнувшись, к дверному косяку. Кому на фиг нужно тайком проникать в ее каморку? Но Юлька отогнала по-дальше предательскую мысль. Она привыкла, так ее при-учили с сопливого детства, никогда не пренебрегать мело-чами. Только благодаря скрупулезности в мелочах долго живут хорошие агенты, это она проверила на своей шкуре. Ее явка считалась самой надежной явкой и у Клавки, и в книжной лавке, и в самом Главке. Три грамоты и два по-четных диплома в рамочке под стеклом красовались на плохо оштукатуренной стене. Ими она гордилась не мень-ше, чем удачно проведенными операциями и ликвидация-ми.

И, только после принятия всех этих мер предосторож-ности, направилась Юлька в гости к Наташке. Идти ей с первого этажа в подвал через один коридор и два лестнич-ных марша три минуты и шестнадцать секунд. По законам конспирации на этот короткий отрезок пути ей отводилось не менее получаса. Вверх до четвертого этажа, по черному ходу на чердак, открыв предварительно надрессированным ногтем амбарный замок. По запутанным, одной ей извест-ным тропинкам в соседний корпус, из него на улицу. Для проверки две трамвайных остановки в последнем вагоне третьего по счету подошедшего трамвая, и чтобы водитель не мужик.

— Хорошо, молодец, хвоста пока не обнаружено.

Далее, через проходные дворы в толкучку ярмарки, ку-пить у чурок пару ведер картошки — сегодня выбрала сине-глазку, в киоске отовариться на двести десять грамм вче-рашней чайной колбасы.

В центр сейчас же уйдет сообщение, что у нее все в порядке: слежки нет, месячные по графику, денег до сти-пендии осталось с гулькин нос, а стипендию, как всегда, задерживают, и, если к ней не прибудет кошелек, то есть курьер курьерским поездом с "манями" и "ванями"*, она с себя снимает всякую ответственность за подготовку пред-стоящей крупномасштабной операции, о сути которой она, дабы не сглазить, и под пытками ничего не скажет ни вра-гам, ни своим. Пусть они, если такие жмоты, сами приле-тают, сами внедряются и пашут тут за те гроши, что ей пе-реводят с такой позорной нерегулярностью. Она что, по-хожа на агента прогнившего коммунизма, чтобы пахать с риском для жизни за чью-то идею?

И, хоть она и ворчала, а в животе у нее закипал заранее включенный на половинную мощность маленький куриль-ский вулканчик, рождающий в необходимых для снятия стресса дозах злую сердитость и отпугивающее предстоя-щими выбросами бульбуканье, к подруге она явилась точ-но по графику.

ДВОЕ ОСТАЛЬНЫЕ, КОТОРЫЕ РЯДОМ

Леха и Васька, взмокшие от пота и пива, нет, сперва от пива и лишь потом от пота, в сотый раз доставали непо-слушными пальцами из драных мешков раздолбанные вра-гами науки приборы, пьяно смотрели на них, туго сообра-жая — куда же втыкаются разные оборванные концы и за-гогулины, подсоединяли несоединимые провода, отчего приборы таинственно пощелкивали фазами, взбрыкивали тонконогими стрелками, ворчливо брызгали искрами и об-давали тугих аспирантов вонючим черным дымом. А напу-ганные в усмерть парни матюкались срочно заученным густым деревенским матом, разбрасывали ценную науч-ную аппаратуру по загаженным тучными коровами лугам и поминали последними оставшимися у них в памяти внят-ными словами горячо любимого профессора Лосева-Рогатова. Это по его гнусному распоряжению сослали ас-пирантов на сельские просторы, чтобы в наказание за дол-гое зимнее ничегонеделание они как можно подробнее изучили сочные запахи, неповторимый устойчивый вкус и благородный цвет грязной своей Родины и, местами пере-ходящий в овраги, не всегда тропический климат родной области.

— Вась, — жалобным голосом простонал малохольный как заблудившийся в двухполуведерной кастрюле с по-моями огурец Леха. — Может на сегодня все, кранты объя-вим?

— Я тебе дам кранты! — полупьяно послышалось в ответ. — Мы только по три банки заглотили! Еще по столько же осталось, да НЗ, да в мензурке грамм сто пятьдесят спирта неразбавленного. Их прикажешь бросить на поле боя, при-кажешь сдаться на милость поскотины? — ввернул Васька не к месту впервые услышанное из уст простого народа и понравившееся ему глубоким смыслом слово. — С таким вооружением мы с тобой запросто можем до утра пахать, и даже не сеять. А ты — все! А ты — кранты! Вот, я вспоми-наю, однажды в… ладно, где это было, не важно, мы взяли пива по две банки на нос, а солнце в устье реки По… по…

— Какой реки? — сделал стойку фокстерьера перед фок-стерьершей вечно собранный в последний путь Леха.

"Ну, парень, чуть ты в очередной раз не провалился, — смерчем прокатилось по затуманенным мозгам. — Ищи броду, когда суешься в чужое болото", — увещевал себя Васька, проявляя чудеса выкручиваемости. Трижды про-кашлялся, поднял на Леху полные голубого неба чистей-шие из честнейших невинные шарёшки, и прожевал непо-нятливому:

— Солнце, говорю, в устье реки по — ярче здешнего бу-дет, усек?

— Ну и что?

— А то! Пива мало, жары много. До ближайшего ларька полсуток ходу, да и неизвестно, пиво там кончилось или еще не начиналось.

— Ну и что? — опять не врубился Леха.

Но Васька, допустив опечатку, то есть, чуть не сдав себя вместе со своими потрохами, малость переволновался и призабыл, о чем он хотел, как всегда в воспитательных це-лях, поведать другу по изнурительному труду. Чтобы не напрягать извилину вспоминанием, ляпнул привычно и громко.

— Нечего дурака валять, работай, сын конфискованных кофейных наркоплантаций! — и, показав ему здоровенный кулак, двинулся по слякотному полю собирать в корзину торчащие из луж, местами еще дымящиеся, кое-где поряд-ком подостывшие, но в таком виде особенно вкусные при-боры.

Работать. Всю жизнь он слышит только одно — работать. Меняются хозяева, меняются страны и широты, меняется язык, на котором произносят команды, да кнут порой че-редуется с пряником. Кофейные плантации, гарем афри-канской жрицы Чупы-Чупсовны, кооператив "Сосульки" в китайском квартале монгольского стойбища, теперь вот университет.

На что рассчитывал Леха, отправляясь в Россию? Ему показали на фотографии памятник ихнего вождя. Вождь указывал рукой в сторону светлого будущего, которое, су-дя по его целеустремленному взгляду, он точно видел и не иначе как за ближайшим углом, может даже в ближайшем гастрономе. На постаменте памятника, как бы в подтвер-ждение чистоты помыслов, крупными буквами было выби-то: "Учиться, учиться и учиться…" Он, всю жизнь меч-тающий получить надежное образование, даже специально закончивший изначальную кофейную школу с именной бамбуковой медалью за успехи в стрелянии из рогатки и в скоростном лазании наперегонки с обезьянами за спелыми бананами, клюнул на согревающие детскую душу слова, и согласился внедриться в эту страну. Несколько лет терпе-ливо работал на любой работной работе, ждал, когда же его, наконец, учить будут. Устал ждать, стал вопросы зада-вать, справки наводить. На вопросы никто не хотел вслух отвечать, справку тем более с подписью и печатью, не да-вали. Но в темном углу, шепотком и на ушко ему подска-зали люди умные. На том постаменте, после слов про "учиться" жирное многоточие стоит. Он, дурачок, хоть и с бамбуковой медалью, на многоточие в свое время внима-ния не обратил, полагал, что, у кого сколько точек на кон-це умещается, столько раз к первым трем разам его учить обещают. А в нем, в многоточии этом, самое главное и со-крыто. Учиться они призывают коммунизму. Диковинная, надо сказать, штукенция. Это когда каждый по заветам за троих добровольно и осознанно работает, если не хочет работать за десятерых далеко и принудительно, а все ос-тальное за него промежду собой честно делят другие, ко-торые некоторые, которых, вообще-то, ежели посчитать по головам, мало, но им все равно всего мало, и они непре-менно хотят больше, и чтобы сейчас, и во имя твоего же, оказывается, тобой не понимаемого, но блага. Вот, оказы-вается, как расшифровывается надпись на постаменте.

Понял Леха, что лех-пухнулся. Но… не идти же с чис-тосердечным. Терпит. Говорят — работать, и работает, дело для него привычное: на Родину-мамку, на тетеньку Мань-ку, какая ему разница, кому ввалять ваньку-встаньку. Что еще остается делать бедному Лехе.

Только Ваське и может Леха слово поперешное ска-зать, только единственный незавербованный друг его за все простит и не каждый раз отлупит, за что Леха, тоже не каждый раз, щедро подкладывает Ваське то жирную сви-нью в постель, то еще какую гадость сделает. Каждому че-ловеку отдушина нужна.

— Ничего, я покажу ему, как я умею работать, еще умо-лять будет, чтобы закончили быстрее. Вот возьму и специ-ально, втихаря, все пиво выпью, спирт разбавлю чем-нибудь несъедобным и в землю глубоко-глубоко закопаю, а место схорона нарочно забуду, чтобы и под пытками не проболтаться. Посмотрим, как этот враг всех рабов запоет! — Леха противно скрипел зубами, зло сверкал загорелыми на далекой южной родине белками глаз в сторону "надзи-рателя" и гортанно выкрикивал одному ему понятные про-клятия на родном кофейно-плантатном языке.

РАЗБОРКИ

Солнцу надоело болтаться высоко в небе над сгорблен-ными спинами двух придурков и наблюдать их бесполез-ный для Родины, но регулярно оплачиваемый заботливым отечеством, труд. Оно смачно сплюнуло вниз, не попало; от огорчения сплюнуло еще раз, теперь попало; и с чувст-вом исполненного долга отправилось на покой.

"Надзиратель" разогнул спину, стряхнул с затылка что-то липкое и, потянувшись и не узнавая, посмотрел в сторо-ну "раба".

— Лех? Ты, что ли?

— А ты кого — деда Мазая ожидал увидеть?

— Не, для деда Мазая у тебя уши не того размера, — успо-коил друга Васька.

— Во, дуб! Уши были не у деда Мазая, а у спасенных им обезьян! — продемонстрировал Леха знание классической литературы своей новой родины.

— Насчет обезьян ты, возможно, и прав, но только коро-ва, под которой ты проползал, чегой-то на тебя уронила, и, ежли ты такой подарок до дома не растрясешь, помидоры в вашем саду получат ощутимую прибавку гумуса. А ты вдовесок еще более теплую, чем этот подарок благодар-ность любимой мамы.

Кулаки у Лехи явно не дотягивали до размеров Васьки-ной морды, но зато натренированный в гареме мускули-стый язык с лихвой восполнял предыдущий пробел в фи-зическом развитии.

Васька, честно получив на полную катушку причитаю-щуюся ему долю, безропотно собрал остатки приборов в мешки и без лишних напоминаний отнес их в багажник Лехиной тарантайки.

Драная копейка*, радостно разбрасывая по обочинам ошметки жирного перегноя, героически пробиралась к ближайшей ферме. Ее, как и хозяина, сонливо болтающе-гося за баранкой, сильнее магнита притягивали мажорное мычание отдоившихся коров и устойчивый запах парного молока, застоявшегося в давно не стиранных пятого, лю-бимого Лехиного размера, лифчиках.

Этот шедевр деревенской архитектуры не был включен Лосевым-Рогатовым в титульный список, подлежащий тщательному изучению, измерению, расчленению и осе-менению. Но в своих знаменитых лекциях профессор не-утомимо повторял: "наука любит любознательных, сую-щих везде, в том числе и свой нос. Никто не может заранее сказать, где спрятано, иначе бы давно нашел и сразу пере-прятал. Свобода манёвра, умение слышать внутренние то-ки, доверяться интуиции, а когда ее нет, легкому волне-нию, не бояться следовать им — в этом, может быть, крат-чайшая дорога к успеху".

Верные заветам, молодые недоучёные просочились на молочную ферму, где их смело окружило любопытное ро-гатое стадо. Одни шустрые буренки лизали шершавым языком по всем оголенным местам, другие шустрые бу-ренки, которые опоздали к оголенным местам, натрениро-ванными губами чистили ребятам одежду, третьи, скромно потупясь, ждали своей очереди. Леха щедро угощал неко-торых, особо приближенных к его руке с полупустой бан-кой, пивом: встряхивал банку до появления пены и позво-лял лизнуть. Те, кому разок досталось, сразу начинали на-глеть и лезть за повторной пайкой, яростно рыча и больно рогатя своих подружек. Но, не знали они, с кем связались. Бдительный Леха строго следил за порядком: спрашивал у каждой коровы ее настоящее имя и ласково предлагал ке-дом сорок какого-то размера вставать в конец быстро сформированной очереди.

Вообще-то, по законам этой страны незнание закона не освобождает от ответственности. За неполные две минуты Леха по крайней мере десять раз попал под статью уголов-ного кодекса. Он преднамеренно, с особым удовольствием, а значит и осознанно, спаивал малолеток. Вряд ли хоть од-на из этих буренок имела за могутными нижними плечами пять-семь лет от роду. Судя по их ребристым кожанкам облезлым мехом наружу, до более серьезного возраста в условиях средней полосы России дожить непросто, обо-значенный нами возраст можно смело считать запредель-ным — никто на такое мясо не позарится.

Местный корефан, шишкарь и держиморда* одновре-менно, собравший все эти хулиганские титулы в одной крупнорогатой морде, высокоуважаемый бык, — произво-дитель на свет всех и предыдущих и будущих буренок, хо-дил напряженными кругами и высчитывал — который же из двух обоих ему больше не нравится? Один вроде тезка, это ему в плюс. Но он здоровее. И это ему в минус. Другой высокий и худой, как вобла после двадцати лет усушки. А худые они обычно злое… ну это, серьезные в его, бычьем бизнесе, соперники. Потом бык склонял голову обок, при-кидывая, как будет висеть на одном роге тезка, а как на со-седнем, но тоже роге, дальний родственник воблы. Вы-брать он не успел, выбрать ему не дали.

Пришли широко улыбающиеся, молчаливо-суетные доярки и быстренько разобрали обоих, не выбирая. Глав-ное — успеть первой сливочки снять. Обрат он того, его и другим не жалко.

Провожать парней в последний путь тронулось, было, все влюбившееся в них стадо. Но грозный окрик "Стоять!" и удар ведром промеж рогов предводительнице восстания, разом остудил горячие головы. Стадо замерло, провожая четыре удаляющиеся фигурки понятливыми и оттого еще более грустными глазами. Особо влюбчивые обещающе помахивали заляпанными свежим удобрением кисточками хвостов.

Вот так, с позднего утра до раннего вечера, а частенько и беспробудными ночами, благо "инструменты" пока еще не согнуть даже крепкой мозолистой рукой… работали ас-пиранты… не покладая… естественно в меру… но чаще вообще безо всякой меры во имя и на благо… каждый сво-ей, одному ему известной родины.

SEKURITI

Все разведки мира созданы по одной схеме.

Причин тому две.

Первая — занимаясь сбором информации, попросту во-ровством ее у тех, кто ворон ловит, а доверенное хранить надлежаще не хранит, спецслужбы, естественно, первыми дорываются до бесплатного, имеется ввиду для них, опла-чивает-то государство! и, как все остальные люди, кото-рым ничто человеческое как и нам, любя, естественно, ха-ляву, беззастенчиво пользуются своим первенством. "Все лучшее детям!" — любил говаривать вождь всего мирового, который голодный и босой. "Все лучшее нам!" — перефра-зировали духовного наставника и не пожалели, — по таким заветам жить действительно и сытнее и вкуснее.

И вторая причина — опять же чисто профессиональная, можно смело сказать "списифисьская". Разведки мира для повышения своей всегдашней будь-готовности до несги-баемой всегда-готовности, честно и регулярно обменива-ются вышедшими в тираж агентами. И не только вышед-шими, и не только в тираж. Древнейшая женская профес-сия нигде более не получила такого широкомасштабного распространения. Это с легкой руки спецслужб прижились у нас, простых смертных, радующие души и пополняющие карман: работа по совместительству, служба на полставки, устройство подснежником, синекурые должности. И то верно! Не называть же продавшегося им нашего агента проституткой? Обидится, продаваться передумает. А мы так удачно замыслили! Сегодня он от нас к им перемет-нулся, все наше им рассказал, втерся куда надо без мыла, все ихнее у них выпытал, и опять к нам. Квартал у нас в штате состоит, зарплату получает, квартал у них в Штатах.

Напущенный туман секретности, доходящий до абсур-да, когда агент даже туалетную бумагу после надлежащего употребления обязан съесть, не запивая из унитаза, неко-торым гражданам видится под ореолом геройства, роман-тики и недосягаемости. Мы решили приоткрыть завесу ис-ключительности с людей, которые туда, куда и попадать-то страшно, каким-то образом сумели и там чего-то еще и умудряются.

Совершенно неожиданно, в процессе работы над одной из глав, нам удалось подсмотреть живой кусочек живого диалога живых пока еще разведчиков. Диалог мог проис-ходить в любой стране, в любой разведке, но нас в первую очередь интересуют только четыре из некоторых, плюс одна, которая проворонила и до сих пор этих, которые у нас успешно вредят, не раскусила.

Изо дня в день, пока трудятся эти, которые ихние, у нас, за семью замками у них проводится очередной разбор полетов. Везде одно и то же, с незначительными нацио-нальными различиями, выражающимися в горячем кофе вместо холодного чая, вчерашних сэндвичах вместо про-шлогодних пончиков, либо удобной постели вместо пока-чивающегося лифта.

— Неимоверно трудно работать в условиях страшной русской зимы, — докладывал ведущий "русского" агента куратор с тридцатилетним стажем разглагольствования о сложностях оперативной работы в регионах, в которых не приходилось бывать даже во сне или по пьяне.

— Прошу прощения, сэр, по-моему в России сейчас ле-то! — воспытался протолкнуть разговор в реальное практи-ческое русло бывший полковник КГБ, ныне главный кон-сультант русского отдела, командированный по договору о взаимопомощи для передачи им своего опыта и всех из-вестных ему агентов, явок, паролей, тайников и прочей требухи.

— Может быть, может быть, — загадочно попыхивал трубкой (сигаретой, сигарой, высушенным кизяком) умуд-ренный иногда проблесками мыслей куратор. — Только ис-тория учит нас, сэр, определять погоду в России не по вре-мени года, сэр.

— Здрасте вам с кисточкой! — незаметно перешел с хре-нового английского на чистый русский полковник. — Как же еще ённую определять прикажете? Да мы завсегда, как пойдешь до ветру…

— Простите, сэр! Куда пойдешь?

— Во, народ! Разбаловали вас теплыми сортирами. В уборную, говорю, ну, или, по-вашему, по-сэровски, об угол выдолбить…

— Сэр? — напряжение на лице сэра медленно нарастало, уверенно раскрашивая сытую кураторскую рожу в ярко-пунцовые цвета. — Не могли бы вы выражаться с большей определенностью?

— С чего вы взяли, сэр, что я вообще при вас тут рискну выражаться? Я, да будет вам известно, сэр, тоже теперь вроде как вам коллега, тоже в некотором роде сэр, но если вы настаиваете, сэр, могу и выразиться, могу и послать, сэр, и очень даже далеко, сэ-эр!

— Послать, сэр, вы меня не можете, потому как я вам не подчиняюсь по службе. А, коли вы задали мне вопрос, сэр, считаю возможным ответить вам, исходя из нашего огром-ного опыта. Погода в России определяется, простите за по-вторение, сэр, определяется не календарем, сэр.

— Вот ни хрена себе задвинул!

— Это пряное растение упомянуто вами, сэр, не к месту. А погода в России для нас всегда одна — зима, сэр, и еще долго будет оставаться зимой, сэр. Достаточно посмотреть с кем и в каких условиях приходится работать нашему агенту.

По рукам пошли фотографии, сделанные из космоса — аспирант в одежде пастуха и стадо, присосавшееся к банке с пивом. Раскисшее поле и ползающие по нему аспиранты с мешками неподъемных приборов за плечами. Ну и еще некоторые, которых нащелкали числом немалым.

— Ха! — сердце главного консультанта трепыхнулось ностальгически. — Знакомое дерьмо. Сколько сапог я по нему истоптал!

— Да-да, вы правильное слово подобрали, — важно по-благодарил сэр. — Именно оно, это самое, похожее на пло-дородную почву со свежевнесенным спонтанно, то есть самым естественным способом удобрением.

— Ты чего городишь — похожее! — да это оно самое и есть! Ты носом потяни, носом! — красота! "Запах до боли родной, душу усталую греет", — процитировал чьи-то соот-ветствующие моменту стихи.

— Сэр, мне очень жаль, что я не могу разделить ваших восторженных чувств. У меня насморк. Но я полностью согласен с вами в той части, которая… Одним словом, сэ-ры и сэрики, я прошу увеличения ассигнований! И сразу вдвое! — подвел итог куратор. — Давайте хоть штанов ему купим побольше. Да и смокинга у него ни одного до сих пор нет. А на ногах черт те что! Представляете? В этом, которое до колен…

— Что до колен? У кого до колен?

— Я о сапогах, сэр. Он и на прием в сапогах ходит, вы-моет, солидолом натрет для блеску, штанины сверху на-пустит и как в лакированных штиблетах!

— А чё! Мы так же ходили, и ничего, никакого плоско-стопия в голове, никакого радикулита на языке. А насчет чтобы грошей подкинуть — идея хорошая. Ассигнований надо бы побольше… но не агентам… агента деньги портят, пропить, то есть провалиться запросто может, ежли денег много и, скажем, потратить их он захочет. Я бы наоборот, зарплату ему задержал, скажем, на полгода. Чтобы жил как все у нас… простите, у них… Голодный волк быстрее бе-гает, и как-то, знаете, больше мышей поймает.

— Зачем нам их мыши?

— Ну, это, знаете ли, образно,

— Волк мышку?.. По-вашему это образно?

— А по вашему?

— По-нашему, сэр, это садизм. Для каждой мышки, из-вините за напоминание, сэр, кошка положена.

— Да у вас, я посмотрю, сервис! На, мышка, кошка для тебя уже разложена!

— Сэр?!

— Ха-ха! Не трудитесь врубиться, сэр. Вам с вашими отсыревшими в сытом капитализме мозгами за русским народным юмором ни в жисть не поспеть.

Через час сэр, который куратор, запершись в своем ка-бинете вместе с другими сэрами, которые тоже не просто так рядом оказались, жрал виски без содовой, заедал луком и квашеной капустой, и честно делил увеличенные ассиг-нования между много собой и немного остальными. По-товарищески делил, чтобы потом, когда и они чего-то про-бьют, не только виской угостили. Прием этот, атрибут не-когда только русской разведки, дольше других не мог уко-рениться в разведках западных. Они, ошибки капиталисти-ческого аборта, никак не могли понять, почему то, что да-ется им за их непременные заслуги, должно обмываться? Почему надо делиться с начальством, с сослуживцами, прятать за подкладку бумажника от жены, и почему теща, у которой есть свой мужик, законно лазает по карманам зятя и выискивает, сколько же он заныкал от ее любимой дочки. Но самое полезное во взаимообмене — узнали все-таки, гады, как голова с похмелья гудит, как ерша делать и как с помощью хлеба из гуталина спирт добывать.