"Песнь о жизни" - читать интересную книгу автора (Матюшина Ольга)

Глава девятая

Ленинград ждет штурма. Окна многих домов заделаны кирпичом. Оставлены небольшие отверстия для пулеметов. На улицах — баррикады, укрепления. Лица людей сурово спокойны.

Началась обязательная эвакуация населения. Вспоминая беспрерывные прошлогодние бомбежки, многие торопливо укладывают вещи, заканчивают свои дела. Женщины и дети стараются распродать ненужное теперь имущество. Панели многих улиц превратились в рынки. Продают всё за гроши. Чаще просят вместо денег хлеба. Ленинградцы, спеша на работу, иногда останавливаются, перебирают разложенное добро и, не купив, уходят:

— Куда их. Все равно разбомбят.

— Пусть бомбят, — говорят другие. — Деньги тоже никому не нужны. Лучше вещь будет. Может, в наш дом и не попадет.

Приобретя красивое блюдо или вазу, быстро идут дальше.

Со всех сторон тянутся к вокзалу трамваи, грузовики, тележки, перегруженные вещами, ребятами. Почти беспрерывная вереница тележек с домашним скарбом.

— Мама! Мама! Люся упала!

Девочка, не обращая внимания на мчащийся автомобиль, бежит по дороге к лежащей в пыли кукле. Прохожие испуганно кричат, но девочка не слышит. Машина затормаживает, сворачивает в сторону. Кукла раздавлена. Девочка ползает на коленях, собирает обломки. Ее пытаются увести, но она сопротивляется. Глаза полны слез. Прохожие помогают ей подобрать остатки куклы.

Уехало много народу. Ленинград стоит чистый, непривычно тихий, настороженный. Все эти дни я помогала знакомым готовиться к отъезду. Прощалась с ребятами. Смотрела на постепенно пустевшие улицы. Даже мысли не было об отъезде. И вдруг — повестка с предложением эвакуироваться девятого июля. Через три дня выехать? Пережить голод, угрозу сумасшествия, близость смерти и уехать?

Не спала всю ночь. Утром пошла в райком партии. Секретарь внимательно меня выслушал.

— Ленинград для меня все равно, что самый близкий, родной человек, — убеждала я секретаря. — Не разлучайте меня с ним. Дайте возможность в трудные минуты послужить ему.

Секретарь написал на повестке: «Оставить в распоряжении райкома».

Какое счастье! Я торжественно показала повестку с резолюцией секретаря райкома своему управхозу. Оставили в покое.

Хожу по улицам. Влюбленными глазами смотрю на давно знакомые места. Люди в эти дни кажутся особенно сильными, значительными. Все оставшиеся знают об опасности. Они завтра, а может, сегодня будут биться за эту улицу, за этот дом… Если начнется штурм, в каком отряде я буду? Дома сидеть нельзя. Надо точно знать свое место.

Отыскала в райкоме Григорьеву:

— Валечка, время приближается опасное. Пристройке меня к какому-нибудь отряду, дружине. Дайте любую работу. Я могу помогать перевязывать раненых, носить снаряды, дежурить у телефона, делать все, что найдете нужным.

Валя, улыбаясь, ласково смотрит на меня:

— Не волнуйтесь. Будете помогать мне. Когда потребуетесь — сама забегу или пришлю кого-нибудь за вами.

Я сразу обрела удивительное спокойствие. «Значит, и я могу быть полезной», — думаю, возвращаясь домой.

Проходили дни. Штурма не было. Наши войска в ожесточенных боях перемалывали немецкие дивизии. Понемногу город стал успокаиваться. Появился интерес и к житейским делам. Занялись огородами.

Законсервированные зимой заводы постепенно оживают. Совсем другой стал вид у фабрики, где работает Ася. Все восстанавливается, приводится в порядок. Заработали многие цехи, разрушенные зимой снарядами. Большой двор покрылся травой. Под ней не видно мусора. Сорняками заросли воронки.

Хорош уголок, примыкающий к огороду. В нем дружинницы проводят свободные минутки. Любят забраться туда и Маруся с Асей.

Голод чувствуется уже не так сильно. Огороды помогли подкормиться. К обстрелам все привыкли. Появились новые интересы, новые заботы. Ватники давно сброшены. Старые платья висят мешком. Надо все перешить, сделать по фигуре. Девушки часто бывают в госпиталях. Там моряки. Не хочется казаться замарашками.

— Ты хорошо выглядишь, Маруся! Порозовела!

— Не всё скелетами быть, пора и поправляться, — смеется Маруся. — Зимой мы с Асей ляжем рядом, думаем — теплее будет. Куда тут! Плоские, как две дощечки. Одни кости торчат… Сейчас на людей стали походить.

— Маруся, тебе письмо из армии, — сказала, подходя, Ася и протянула конверт. Сама бросилась на траву.

— Чудесно здесь, Ольга Константиновна! — девушка с наслаждением вытянулась.

Маруся держала в руках нераспечатанный конверт.

— Почему не читаешь? Видно по почерку — от Васи. Что-то он часто тебе писать стал…

Маруся смутилась. Сказала сердито:

— Тебе не реже пишет. Я же молчу…

— Смотрите какая, — рассмеялась Ася. — Сказать ничего нельзя. Да я за тебя довольна! — Она повернулась ко мне. — Это мы как-то на комсомольском собрании решили переписываться с фронтовиками, а Маруся не хотела, стеснялась. Потом переломила себя и больше всех стала переписываться.

— Сама знаешь, какой боец мне достался. Я не отвечаю, а он все пишет, — заметила Маруся.

Она булавкой надорвала конверт, вынула письмо, развернула. На траву упала фотографическая карточка. Маруся быстро нагнулась, хотела спрятать. Ася заметила:

— А ну, ну, покажи!

Девушки всматривались в карточку. Им понравилось простое лицо, лукавые глаза.

— Нос широк, — сказала Маруся.

— Нос как нос, — возразила Ася. — А лицо храброе. Хороший парень! — авторитетно заявила она. — Читай, что пишет.

Маруся уже читала, улыбаясь. И вдруг неожиданно вместе с письмом оказалась в борозде между грядами. Я и Ася сидели на прежнем месте, почесывая затылки. Нас обеих больно ударило по головам сломанными ветками дуба. Маруся вскочила, морщась от боли в ноге.

— Обстрел, — сказала она, ковыляя к месту разрыва. Снаряд попал в автомобиль и в проходную фабрики. Было много раненых, убитых. Маруся, забыв об ушибленной ноге, перевязывала, вытаскивала людей из-под обломков. Обстрел продолжался. Девушки сбились с ног и вернулись в общежитие поздно вечером. А утром, чуть свет, с ведрами побежали в огород поливать капусту.

Мой огород сильно затенен двумя домами. И все же я соревнуюсь с девушками. Репа у меня много лучше, чем у них. Фасоль тоже. Зато капуста у Маруси замечательно растет, а мою гусеницы едят. На зиму у нас будет небольшой запас овощей. Это хорошо!

Скудная ленинградская земля превзошла себя. Она точно понимает, как необходимо подкормить истощенных людей. Почти у каждого дома грядки. На склонах рек, в садах, парках темные листья свеклы чередуются с нежным салатом. Гряды огорожены старыми кроватями и другим железным скарбом. Репа, огурцы, брюква, турнепс… Отвыкшие за зиму от работы зубы старательно грызут морковку и репку. Живителен сок свежих овощей! Кажется, за всю жизнь не знала ничего более вкусного! На рынке продают овощи ломтиками, как заморский деликатес.

Лето хорошее. Дождливые дни сменяются солнечными. Воздух влажный, немного парный, напоминает тепличный. Растет все удивительно буйно. Хозяйки мечтают о зимних заготовках. Радуются огородники. Вечером, усталые после работы, все бегут на свои грядки с лейками, ведрами. Политые, истомленные жарой овощи наполняют воздух острым запахом. Особенно сильно пахнут помидоры, укроп. Наливаются огурцы и тыквы.

Скептики говорили весной: «Не стоит тратить последние силы. Все равно ничего не вырастет». Теперь с завистью смотрят на грядки. И не только смотрят, но и забираются в чужие огороды. Не считают это воровством. Дескать, не осудят, «война спишет». Рвут хищнически. Из-за одной, двух подросших репок выбрасывают массу мелких. Все заволновались. Как уберечься от двуногих вредителей?

Ленсовет принял постановление об ответственности за порчу огородов. Усилилась ночная охрана. Кое-как укротили распоясавшихся «печенегов». Случаи воровства стали редкими.

Однажды соседка пригласила меня к себе на огород за городской чертой. Я охотно согласилась. Приехала на конечную трамвайную остановку. Не зная местности, пошла прямо. Дома встречались редко. Попала на широкое поле, с бесконечными грядами капусты. Ласковый голос заставил меня остановиться. Кроме кочанов капусты и сильных красных листьев свеклы ничего не замечала. Пошла на голос:

— Репка ты моя золотая!

Молодая женщина сидела между грядами. Она высоко подбрасывала загорелую, черноглазую девочку.

— Хорошо вы здесь на солнышке устроились, — сказала я, подойдя к ним, и села рядом. Разговорились. Женщина рассказала тяжелую, но обыкновенную для Ленинграда историю: снаряд попал в их дом, убил бабушку, а спящую девочку взрывной волной отбросило в угол вместе с корзиной. Девочка осталась жива, лишь ручку поранило.

— Новую комнату нам дали, — сказала женщина, — Только жить я там не могла. Забрала Надюшку и уехала в подсобное. Боюсь одну оставлять. Работаю на огороде, в она между грядками лежит. Здесь и ходить научилась. Понемногу говорить начинает. Совсем как репка растет! И питается репкой да морковкой…

Женщина угостила меня овощами.

Дни приближаются к осени. Зелень темная, крепкая. Местами появилась золотая седина. Вода в Невке спокойная, густая. Паутинки. Их так много. Качаются тоненькие, прозрачные. Пахнет капустой. Среди могучей зелени некрасиво торчат пустые гряды: с них уже сняли овощи.

Маленькая девочка в голубом платье бежит со скакалкой:

— Раз, два… Раз, два, три, четыре, пять!..

— Сбилась? Начинай опять!

— Из-за вас, не мешайте! Раз, два, три…

Навстречу по дорожке идут раненые. Девочка, не заметив, налетела на одного из них, — высокого, в темном больничном халате. Он схватил ее на руки, подбросил.

— Еще! — смеясь, просит она.

Раненый опять подбросил девочку. На лету ее подхватил другой. И, как мячик, задыхающегося от восторга ребенка перебрасывали бойцы. Они радовались не меньше девочки. Еще выше подбрасывали, еще бережнее подхватывали.

Как хорошо, что в жизни не убита радость!

Вернулась домой. Грядки нынче похожи на зеленые волны. Ветер гнет к земле высокую ботву. Только капуста стоит, не сгибаясь. Какой-то странный сорт попался в этом году. Капуста вытянулась на метр. Листья большие, а кочан не завивается. Пальмовая роща!

Тень соседнего дома легла на окно, на цветы. Стало темно и печально.

Стараюсь представить себе жизнь после войны. Ничего не получается: тревога, вечно ревущие сирены возвращают к действительности, отгоняют мечты.

К смерти, стоящей за плечами, привыкла. Теперь не за себя страшно, не за Ленинград (он выстоит, верю!), страшно за юг. Все мысли там. Воронеж, Донбасс, Кубань — там немцы! Они дошли до Волги. Обещанного союзниками второго фронта все еще нет…

Кто-то громко позвонил. Спустилась по лестнице. Распахнулась дверь. Слышу голос поэта:

— Ольга Константиновна, я к вам гостя привел. Знакомьтесь: Всеволод Витальевич Вишневский.

Вишневский! Я очень обрадовалась. Вспомнила, как слушала его по радио. Стараюсь рассмотреть, представить его себе. Голова у него крепкая, выдвинута немного вперед. Таран — решила я про себя.

Он ступает по лестнице легко и в то же время монументально, если можно так сказать. Говорит тихо, мало, ласково. Иногда кажется, он так занят своими мыслями — ничего не видит, не замечает никого. И вдруг заблестят глаза. Брови густые, очень большие, как птицы, взметнутся на лоб. На кителе орденов много.

После первых приветствий Вишневский сказал:

— Нам поручена Военным советом срочная работа. Мы должны к двадцать пятой годовщине Октябрьской революции написать пьесу. В наших условиях этого сделать не можем. Ольга Константиновна, приютите нас на месяц! Молодежь будет у вас жить, — указал он на поэта и драматурга, — а я только работать. Срок небольшой, придется нажимать. Используем и ночи. Мы вас не стесним? Скажите прямо.

Меня изумило и в то же время обрадовало их предложение. После отъезда Иры прошло пять месяцев Я устала от одиночества. Теперь здесь будет жизнь бить ключом. Это хорошо! И главное, я, может быть, чем-то помогу фронту.

Сделаю все, чтоб им было хорошо и легко писать!

— Буду очень рада вашему приезду.

Прощаясь с писателями, спустилась в сад. Нарвала им букет альпийских маков. Цветы так красиво горели у них в руках на фоне темных кителей. В калитке остановилась. Смотрела на них. Думала о жизни, ворвавшейся в мою тишину.