"Цитата из Гумбольдта" - читать интересную книгу автора (Кубатиев Алан)6— «Ой мороз, морооооз, не морозь меня!..» — тоненько, но с чувством выводил дядя Боря Дубинин, вольно откинувшись на спинку сиденья и тремя пальцами небрежно пошевеливая «палку». На пальцах красовалась ничуть не поблекшая наколка «БОБ» — память рабочегородковской юности. Это сейчас коли чего хочешь, а тогда и выпереть со пошлы могли за здорово живешь. Лихость, значит — три швейные иголки связывались, макались в авторучечные чернила и рррраз!.. Машина шла как по шелку, несмотря на то, что дорогу не чинили с незапамятных времен. Это был секрет, непонятный даже ему, шоферу с тридцатилетним стажем. Если чего случалось, а на его памяти было такое раз-другой, занимались этим ихние механики… Припомнив механиков, дядя Боря маленько поскучнел, но песню не бросил. — «А не морооозь ме-и-няяя, ма-е-гооо коняяя!..» — Песня была любимая, запевалась сама; правда, за голос нервный напарник однажды его чуть ручкой заводной не саданул, так это… Не всем же Кобзонами быть. Где Кобзон сейчас, вот интересно… Что-то давно не появлялся… Накатило, что ли? Тьфу-тьфу, не к правде будь помянуто!.. Нашел о чем думать, пень старый, хрен с ушами! Машину слегка повело, и дядя Боря придержал «палку» уже всей пятерней, а левой достал платок и вытер лоб, подглазья и шею. Господи, спаси и помилуй… Хотя Кобзону сейчас за сто, кажись, а говорят, после сорока редко накатывают. «Говорят»… Да кто чего про это знает? Трепотня одна, языками полощут, боятся, сволочи, а полощут! Хреноплеты. А если честно… Чего бояться-то? Это сейчас страшно, а потом… Вот на Карабека Осмонова накатило? Накатило. Был человек, а стал… Семья, конечно, сначала выла, и поощрительные выплаты когда получали, мать его первое время чеки рвала, ногами топтала, по земле каталась. Причитала на весь городок — у-ууу!.. Мороз по коже. Она и до того знаменитая плакальщица была, на все похороны большие звали, из глубинки за ней приезжали… А сейчас приглашают, если у кого кто в Посредники попал. Отпеть… Выехав на гребень холма, дядя Боря чуть прижал клавишу на «палке», и машина послушно притормозила; он утопил клавишу до щелчка и остановился совсем. Отсюда Базу было хорошо видно — и забор трехметровый по периметру, и шоссейку добротную, и все здания, белые, с черными сплошными окнами. Это отсюда они черные, да и рядом, хоть носом прижмись, все равно ничего не видно. Зато изнутри в рамах как нет ничего, прозрачнее стекла. И третий корпус различался до гвоздика. Самый здоровенный, прямо стадион, с этими панелями блескучими на крыше. А за дальним забором дорога в город, но по ней только автобусы ездят с Арендованными, грузовикам туда нельзя и вообще никакого другого транспорта. Интересно все-таки… Дядя Боря крепко потер лысину со лба на затылок. Ведь вот столько лет при технике, а ничего не понимаю. Ни как машина эта работает, ни зачем они Базу эту выстроили… Ладно, наше дело шестнадцатое. Бабки платят, «палка» крутится, и шандец. В долину он спустился на хорошей скорости и к воротам хотел подкатить по-пижонски, но без резины ни звука не было такого фэбээровского, ни тормозного пути. Скука, одним словом. Ворота открылись как всегда, медленно и беззвучно, и въехал он так же, хотя тут он уже как бы и не при деле — автоматика безопасности въезд контролирует, чуть прибавишь, и сразу же впереди щит на пару тонн — раз! И аповцы стоят с пушками. Говорили, что заряд на максимуме не прошибает, не рвет, а сразу все в кисель, кости внутри в щебенку дробит… За контрольной зоной его уже поджидал Посредник из диспетчеров. Этот был новый, прежде он его тут не видел, да и какая, хрен, разница; они сразу все на одно лицо становятся… Куда деваются прежние, дядя Боря не знал, и если честно, знать не хотел. Переводят их, и все. Зато дядя Боря знал, что Посредник увидит, что надо, и мысленно говорил ему: «А вот хрен тебе, и не простой, а в косу плетеный, с резьбой и насечкой!..» — Вы восемь минут стояли перед спуском, — не переставая улыбаться, серым голосом объявил Посредник. — Зачем, какая цель? — А показалось, движок стучит, — охотно отвечал дядя Боря. — Дай, думаю, заглушу, потом снова запущу да послушаю… — Это незначительное нарушение, — тем же голосом прервал его Посредник. — Это не ваша обязанность. Это обязанность механика. Об этом следует докладывать ему. Выношу благодарность за заботу о механизмах и предупреждаю: сумма незначительных нарушений будет значительное нарушение. — Извините, я ж хотел как лучше, понурил голову дядя Боря. — Так вот всегда, хочешь, как лучше… Э-ээх, начальство… — Не следует обсуждать. У вас новое задание. — Посредник выдернул ключ из приемника и вставил второй. — Ваш груз следует доставить к грузовому помещению третьего корпуса… Дядя Боря вспотел так, как не потел никогда. Казалось бы, чего там, ну довез, и ладночки. А вот, поди ж ты. Вспотел. — Ага, — сказал дядя Боря. — Понял, не дурак. — Избегайте это слово! — неожиданно повышенным тоном одернул его Посредник. — Оно некорректно и опасно! — Понял-понял!.. — ошеломленно согласился дядя Боря, хотя не понял ничегошеньки. — Благодарим вас за понимание, — Посредник улыбнулся и заговорил прежним голосом. — Начинайте движение. Первый раз за два с лишним года дядя Боря забирался так далеко на территорию Базы; обычно все кончалось у въездной зоны, где его встречал кто-то из Посредников и команда, перегружавшая привезенное на специальную платформу и уводившая ее в неизвестном направлении. И вдруг — такое доверие, прямо как финскому президенту… Или подловить хотят? Дядя Боря напряженно соображал, механически двигая «палку» в нужных пределах. Да не похоже… у них это просто, мигом бы выперли, а на молодого сразу бы еще и накатило… Ничего такого особенного смятенный разум дяди Бори по дороге не отметил. Но у третьего корпуса опять пришлось задуматься. Никакой команды с погрузчиком или встречающего Посредника там не было. Самое странное: грузовые ворота распахнуты во всю ширь, и пропускной фотоэлемент, или чего у них там, вовсю мигает зеленым… Это что ж, въезжать? Дядя Боря окончательно запутался и От тоски даже тихонечко запел: «Девять граммов в сердце, постой, не зови…», но скоро смолк и огляделся. Никто не спешил ему на помощь, и он решил действовать сам, на личный страх и личный риск. Надо ж разгружаться, вот и въедем. Если чего, так ихний компьютер все равно не пустит… Тихонечко тронув машину, дядя Боря подал вперед и медленно-медленно прополз в огромный проем неярко освещенного помещения. Как только задний борт миновал створ двери, она плавно и неспешно опустилась, а глазок вновь замигал красным. Вот те и пирожки с котятами. Дядя Боря выматерился и даже как-то замахал руками, но тут же успокоился и полез за термосом с чаем. Теперь уже было все равно. Попал так попал. Будем ждать явления кого надо. Полтермоса он прикончил, а никто так и не появлялся. В складе было пусто и темновато. Вдали обрисовывалась дверь, а больше ничего — ни окна, ни полок. Приоткрыв дверцу, дядя Боря выставил ногу и подождал, с ногой ничего не случилось; тогда он осторожно шагнул на пол. Курить тут, как в машине, и вообще при Посредниках, было нельзя, но он уже привык и даже дома покуривал все реже, разве что выпивая с Юркой, соседом. Поэтому топтался возле машины, разминал ноги, приседал, потягивался. И сам не заметил, как отходил все дальше, а потом вообще оказался возле той самой двери, и толкнул ее, и очутился в огромном, высоченном и длинном коридоре, где белые лампы выжигали глаза, а в матово-серых стенах не было заметно ни одной двери — на всю длину коридора, казавшегося километровым. «Вот это я попал…» — выдохнул дядя Боря, ослепленно жмурясь и промокая рукавом ползущие слезы. «Вот попал так попал…» Он кинулся назад и, к своему полному ужасу, не нашел ни малейшего признака двери. Стена была гладкая, как стекло, если и была там щель, теперь он ее не видел… Сел дядя Боря на пол и сидел без всяких мыслей, только глаза ладонью прикрывал. Об увольнении он не думал, чего там думать, и к бабке не ходи, вычистят; о жене и детях тоже — дети-то уж взрослые, у младшей вон дочку Арендовали, а сколько горя было поначалу… Так бы и сидел, как нищий перед церковью, но почувствовал дядя Боря одновременно сильнейшее переполнение мочевого пузыря и какое-то странное давление на виски и лоб; если внизу давило постоянно, то в голове давление то нарастало до боли, то слабело. Надо было искать туалет или укромное местечко. «Пошли, — сказал он сам себе, — все равно погибать, так хоть с удобствами…» Труся вперед на подгибающихся от страха ногах, он меньше всего думал, откуда возьмутся «удобства» в этом тоннеле. Голове становилось все хуже, и дядя;Боря уже почти не соображал, когда перед ним странно, четырьмя сегментами, распахнулась вся торцовая стена коридора, и оттуда, как из промытой плотины, рванулся еще более ослепительный свет и режущий холод… Легкие рвануло, будто вдохнул метели. Слезы хлынули ручьем, как от слезогонки. Обдирая мокрые скулы, дядя Боря вытирал их и вытирал, а слезы вселились. Но и сквозь едкую пелену он видел перед собой огромный зал, тянувшийся вдаль, насколько хватало жмурившихся глаз. Весь зал, до самой едва видной терцовой стены, был уставлен низкими решетчатыми не то клетками, не то корзинками из черного металла; они стояли на полу, на галереях, несколькими ярусами расположившихся вдоль стен, странными гроздьями свисали с высокого потолка, а от них тянулись, извиваясь как живые, оранжевые кабели с белыми пульсирующими вздутиями. В каждой клетке-корзине что-то лежало. Уже совсем автоматом дядя Боря продрал глаза рукавом куртки и, пока зрачки не захлестнуло ого вгляделся… Сначала ему показалось, что все, кто в них лежит, мертвые — они не двигались, не говорили и вроде как не дышали. При этакой толпище хоть малый шум, но должен быть, а тут ничего, ни мур-мур… Потом дядя Боря шарахнулся назад. С перепугу. Молча, разом и опять совершенно бесшумно все лежавшие взлетели на ноги. Он успел разглядеть, что ни одного взрослого среди них нет: сплошь пацаны и девчонки, да какие-то странные. Похоже, что все Арендованные!.. Он не отошел еще от этой догадки, и тут же шарахнулся вновь — ему показалось, что они разом и так же молча бросились на него. Но они просто разом вскинули руки. Через мгновенье они сменили позу, потом еще, еще, еще… Дядя Боря ничего не понимал; но кишкой улавливал — какая там зарядка, какой там спорт… Их всех, несколько тыщ, а может, и больше, словно током било, и движения их были какие-то нечеловеческие. На одной ноге стоит, одна рука вверх, другая вокруг шеи, а вторая нога загибается за спину и носком, да что там носком… всей ступней к затылку… И ещё разное, просто разглядеть не успеваешь, потому что скорость убойная, раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Ледяной ветер ходит по залу, хлещет в лицо, покалывает, будто искрами, только странными, невидимыми. Веки у всех были сжаты, но своих корзин-клеток они ни разу не зацепили. Ближние дети, видно было, открывали рты, но без единого слова, одновременно крутили головами и нагибали их, как птицы, но все это в одном страшном беззвучии. Дядя Боря тихонько подвывал. Голову ломило все сильнее и сильнее, глаза не слезились больше, а ссыхались, мышцы рук и ног сводило и дергало, спину словно заплетали колючкой… Он задом попятился к двери, опасаясь здесь наблевать. И вдруг все кончилось. Угловатыми комьями дети свернулись на дне корзин и замерли, будто камни. Ветер и боль не прекратились, но как будто выровнялись — не рвало, а словно придавливало. Можно было стерпеть. Даже в мокрых штанах. До машины добежать, а там у него в сумке все, что надо… Когда дядю Борю железными пальцами взяли за локти и накрыли ему лицо светонепроницаемой маской, он уже собирался запеть. |
||
|