"Тайна трех: Египет и Вавилон" - читать интересную книгу автора (Мережковский Дмитрий Сергеевич)

ОЗИРИС, ТЕНЬ РАСПЯТОГО

Как младенец, спеленут пеленами смертными, только лицо открыто и кисти рук свободны; в одной руке царский жезл, в другой — пастуший бич и посох; на голове — тиара высокая, яйцевидная, белая, между двумя плоскими перьями. Кожа на руках и лице — ярко-зеленая, как первая зелень вешних ростков. Ткань пелен так туго натянута, что видны все очертания тела, тонкого, узкого, длинного, не живого, не мертвого, а воскресающего, но еще не воскресшего. Простое лицо, как у всех — лицо Сына Человеческого, Брата Человеческого, тихое-тихое лицо Того, Чье имя: «Бог Тихое Сердце», «Бог с сердцем небьющимся». На плоских губах — улыбка детская, сонная; улыбка пробуждения; улыбка бесконечной благости; та, о которой сказано: «Старался быть улыбкой плачущих».

Таков Бог Египта, главный и единственный: Usiri Unnofer, Озирис Благое Существо.

«Не все египтяне чтут одних и тех же богов… Но Изиду и Озириса чтут все одинаково», — свидетельствует Геродот (II, 42).

Кажется, никто из современных ученых не обратил должного внимания на это свидетельство. Все еще спорят, существует ли в Египте единобожие, верит ли Египет во многих богов или в Единого. Странный спор! Конечно, во многих богов и, конечно, в Единого. Одно не мешает другому; напротив, одно предполагает другое. От имманентного множества к трансцендентному единству, или, точнее, к триединству Божьему — таков путь всякого религиозного опыта.

Здесь, в Египте, вера во многих Богов не мешает вере в Бога Единого, как там, в Израиле, многобожие ханаанское, вера в бесчисленных Ваалов и Астарт не мешает единобожию синайскому, вере в единого Бога, Иагве. Ведь одно из имен Израильского Бога: Elohim, — Боги, или, по крайней мере, два Бога, мужской и женский, Он и Она, Ваал и Ваалат.

Дистиллированная вода бывает только в аптечных склянках, а не в живых родниках, и совершенное единобожие только в чистом разуме, а не в живых сердцах. Если египетский родник единобожия кажется нам нечистым, то одно можно сказать: более чистого не было нигде, ни даже в Израиле.

«Единый из единых „Ua en ua“. — Бог един, и никто, кроме Него», — исповедуется в тайном учении египетской мудрости. «Единый Единственный, слава Тебе!» — воспевается бог Амон фиванский, и почти так же — гелиопольский Ра, гермопольский Хмун, мемфисский Пта — все боги Египта. Все они — точки окружности, чей центр — Бог единый; и мудрость Египта только и делает что соединяет точки круга с центром.

«Ты Бог единый. Ты соединяешь все облики в лике едином». — «Боги суть члены Твои, Господи!»

Все боги, взаимно поглощаясь, теряются в Одном. Он пронизывает белым лучом Своим всю баснословную, многоцветную чащу богов.

Атеп значит Сокровенный. «Никто из людей не может назвать Его по имени». — «Неизреченно имя Его». — «Он — Бог невидимый, неведомый. Его же образа никто не видит, Его же имени никто не ведает».

О Боге трансцендентном, сущем вне мира, никто никогда не говорил с большею силою: ни в Законе, ни в Пророках лучше не сказано.

Только в Книге Мертвых, папирусном свитке, полагаемом во гроб вместе с мумией, открывается имя Его, для живых сокровенное: «Nuk pu nuk. Я есмь Тот, Кто есть. Аз есмь Сый».

Из Купины Неопалимой Бог изрек Моисею то же имя: «Jahwe. Аз есмь Сый». «Иагве» (Иегова), по-еврейски; «Nuk pu nuk» по-египетски.

Бог Израиля — «огнь поядающий». Весь Египет, так же как Израиль, есть куст горящий и не сгорающий в Божьем огне, Купина Неопалимая. И многие боги Египта суть многие ветви Купины Единой.

Таков сущий вне мира, трансцендентный Бог Египта, а вот и Бог имманентный, сущий в мире.

Вначале был Нун, Бездна вод первичных, и ни земли, ни тверди, ни людей, ни богов еще не было. Над бездною вод носился Дух Божий, Атум (Atum). Он изрек Себе Самому: «Приди ко Мне», и один стал Двумя. И сотворил солнце, бога Ра. Сначала Ра был в Нуне, солнце в бездне вод, как сокол с очами закрытыми; но бог открыл их, и солнце взошло — явился мир.

Так творение есть явление мира Богу, видение Бога. «Когда Ты свет увидел, стал свет».

Мир есть Божие Ка, двойник Божий.

Мир есть Божие «излияние» — emanatio. В день творения душа человека «пролилась, как слеза из Божиих очей», а души богов «изошли из уст Божиих, как слова из уст человека».

Мир есть «Сын Божий», то, что мы, христиане, называем Логосом.

Один стал Двумя — богом трансцендентным, Отцом и Богом имманентным, Сыном. Вне Сына Отец есть «огнь поядающий», ужас, а в Сыне — огнь животворящий, любовь.

Ни в Псалмах, ни в Пророках, ни даже в христианских молитвах лучше не сказано.

«Один стал Двумя». Если Тайна Двух, Отца и Сына, как путь к Тайне Трех, Отца, Сына и Духа, понята яснее, чем здесь, — в откровении христианском, то уж, во всяком случае, не в Законе и Пророках Израиля.

Фиванский бог солнца, Амон-Ра, говорит: «Я — Одно, ставшее Двумя; Я — Два, ставшее Четырьмя; Я — Четыре, ставшее Восемью; и Я — Одно».

Так совершается в лоне самого Бога раздвоение — тайна Амонова, или растерзание, «распятие» — тайна Озирисова. Это и есть начало мира — «начало разделения, различения», principium individuationis, по Шопенгауэру; «Er selbst muss untergehen, damit das Einzelne lebe. Он Сам должен умереть, дабы единичное жило», по Шеллингу; «смертью богов люди живут», по Гераклиту; «день вчерашний — Озирис, день завтрашний — Ра», по Книге Мертвых.

Мир есть преломление, раздробление единого белого света Амонова в душе человека, «Божией слезе», дрожащей капле влаги Озирисовой — в многоцветную радугу.

Мир есть раздробленный, растерзанный Бог.

Вот почему трансцендентному единобожию Амонову соответствует имманентное единобожие Озирисово: «Отец Един — Сын Единороден», — как мы сказали бы. И если единобожие Амоново есть тайна жреческих школ (не этой ли тайне «египетской мудрости» и научился Моисей?), то единобожие Озирисово есть вера всенародная: «Озириса все египтяне чтут одинаково», и только Озириса из всех богов, по свидетельству Геродотову.

Озирис — «Владыка подземного неба», «Первенец из мертвых», умерший и воскресший Бог.

По учению жрецов фиванских и гелиопольских, Амон-Ра и есть Озирис, «Сокровенное Солнце». В солнце Бог скрывает и являет Себя. «Лучезарность твоя от лица твоего неведомого, Господи!»

Тайна солнца, тайна света есть религиозная тайна Египта по преимуществу. В Амоне-Ра и в Озирисе, в двух ипостасях Бога Единого, открывается духовное начало света — «Душа, светящая из Солнечного Ока».

Египетское имя Озириса — Us-iri значит «Сила Ока», «Сила Солнца». Но это еще не настоящее имя, а только поиски, чаяние, тоска по имени, тоска всего Египта неутолимая.

«Неизреченно имя Его», — можно сказать и об Озирисе, так же как об Амоне. Многоименный — безыменный. «Тот, кого я назвать не смею», — как бы на ухо шепчет нам Геродот, подражая египтянам «Род же Его кто исповесть?» — по мессианскому пророчеству Исаии (LIII, 8).

Страдалец, Мученик, Tesch-tesch, вот самое святое и страшное имя Его.

«Взял на Себя наши немощи и понес наши болезни — изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши и ранами Его мы исцелились», — по тому же пророчеству Исаии (LIII, 4–5).

Озирис есть «Великая Жертва», и во всякой жертве растерзание, убиение его совершается. Во всякой заколаемой жертве — «сердце Озирисово»: «Ты — телец жертвенный».

«Как овца, веден был на заклание, и, как агнец пред стригущим Его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Ис. LIII, 7).

Египетский иероглиф, означающий жертву, — человек со связанными за спиной руками и с приставленным к горлу ножом. По свидетельству дошедших до нас памятников, в Египте каменного века существовали человеческие жертвоприношения: чужеземцы-пленники закалывались или удавливались. Впоследствии человек заменяется животным — газелью, тельцом, агнецом, — и тогда к животному привязывается глиняная или каменная печать с изображением человека, приносимого в жертву; и, наконец, жертва отожествляется с самим Богом: теперь уже не человек приносится в жертву Богу, а сам Бог приносит себя в жертву человеку. Жертва совершается в Боге: тайна мира есть тайна любви жертвенной. «Так возлюбил Бог мир, что Сына Своего Единородного отдал за мир», — опять как бы вторит христианство египетской мудрости.

Одно из имен Озирисовых — Bata, «Душа хлеба». Вкушая хлеб, люди вкушают плоть Озирисову, плоти его причащаются. «Ты — отец и мать всех людей: люди дышат дыханием твоим, едят плоть твою».

По свидетельству Плутарха (De Iside et Osiride, XXI), «не только об Озирисе, но и о всех прочих богах жрецы исповедуют, что тела их лежат в Египте, погребенные и почитаемые». Это значит: все боги суть Озирисы, жертвы закланные. Все живут, страдают и умирают вместе с ним: в этом и только в этом — единобожие Озирисово-Амоново.

Он один — во всех богах, и о них о всех можно сказать то же, что сказано о нем в Книге Мертвых: «Он знает день, когда его не будет». Знает жертву свою: «имеет власть отдать жизнь Свою, и власть имеет снова принять ее». — «Он истязуем был, но страдал добровольно» (Ис. LIII, 7).

Бог в страдании; страдание божественно не только в человеке, но и во всей природе. По незаписанному изречению Господа: «Говорит Иисус: подыми камень, и там найдешь Меня; разруби дерево, и Я там» (Clem. Roman. Agraph., 50)

В улыбке Озирисовой, «улыбке плачущих», эта стыдливость страдания сливает небесную радость с небесною грустью земли, ибо и в грусти, так же как в радости, «небо с землей соединяется».

Он — в закалываемой жертве, в умирающем семени, в пожинаемом колосе, в убывающем Ниле, в ущербном месяце, — во всяком страдании, но в страдании человеческом особенно.

Озирис — человек, Бог и человек вместе; воистину Бог, и человек воистину. Жил, страдал и умер, как человек, в униженном «рабьем зраке». «Уничижил себя самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человеку и по виду став, как человек, смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Филип. II, 7–8). О ком это сказано? Об Озирисе? Нет. Озирис только тень Тела незримого. Но в подобии Тела и Тени — сокровеннейшая тайна египетской мудрости.

На краю песчаной Ливийской пустыни, в глубине большой полукруглой равнины Абидосской, около двух километров к северо-западу от Озирисова храма, в узком скалистом ущелии Пэкэр (нынешнем Ум-эль-Гакабе), там, где заходит солнце, найдены гробы древнейших царей Египта, и среди них — «гроб Озириса». Французскому ученому Амэлино (Amélineau), производившему раскопки в Абидосе в 1897–1898 гг., надписи на этих гробах показались столь несомненным историческим свидетельством, что он поверил, что действительно найден им гроб «человека Озириса», лица исторического, третьего фараона первой династии.

Можно сказать, что весь Египет зиждется на вере, что человек Озирис жил, страдал и умер на земле; но как жил, об этом мы почти ничего не узнаем из бесчисленных изображений, а как страдал и умер, — еще меньше. Тут только намеки, как будто нарочно темные и краткие. «Я знаю все, но да хранят уста мои благоговейное молчание», — говорит об этом Геродот (II, 170) и мог бы сказать весь Египет.

На памятной плите-стеле Ихернофрета (Ichernofret), главного казначея царя Узертезена III (Среднее царство), сохранилась единственная надпись об Озирисовых таинствах в Абидосском святилище. Но и в ней почти не говорится о смерти «человека Озириса», о том, как он убит. По-видимому, «страсти Озирисовы», Οσίριδος πάθοι, изображались в театральном действии (вот где, в Египте, а не в Элладе, начало театра), подобно «страстям Господним» в средневековых мистериях; но изображались только для посвященных, толпа их не видела. И в этих «тайнах» если была вообще сцена убийства, то еще более тайная: наступала тишина — и вдруг раздавался вопль, великий плач Изиды над Озирисом.

Как будто весь Египет повернулся спиной к нему, человеку умершему, а лицом к богу воскресшему: не хочет видеть страдания и смерти. Откуда же он знает, что смерть и страдание божественны? Какой свет озарил ему эту тайну? Где источник света — позади или впереди, в начале или в конце мира? Или же и здесь опять конец совпадает с началом в замыкающемся круге вечности?

О конце какого-то первого мира и начале второго повествует древняя сказка Египта, простая, детская, как те, что сказывают старые няни маленьким детям.

Некогда жили боги на земле, вместе с людьми, и великий бог солнца, Ра, обитая в Гелиополе, правил Египтом. Тогда еще земля не отделилась от неба, и люди были, как боги. Но развратились, отпали от Бога и сказали: «Вот состарился Он; обветшал Ветхий деньми: кости у него, как серебро, тело, как золото, волосы, как лапись-лазурь; и дрожат члены Его, и слюна течет изо рта». Так смеялись люди над Богом. И разгневался Он и повелел богине любви, Гатор, истребить род человеческий. Гатор истребила его, но не до конца. Умилосердился Бог, потопил за ночь землю потопом влаги опьяняющей, и когда богиня любви вошла в нее поутру, то увидела лицо свое во влаге, как в зеркале, и развеселилась; отведала влаги, опьянела, и перестала истреблять род человеческий.

Но древний союз неба с землею был нарушен. И сказал Бог: «Устало сердце Мое. Не хочу жить с людьми и истреблять их не хочу до конца». И покинул землю, взошел на небо и отделил землю от неба. И стала земля, стало небо, как ныне стоят и будут стоять до конца времен. Так первый мир кончился и начался второй.

Эту древнюю сказку Египта продолжает, через тысячи лет, Плутарх, эллин II века по Р. X., великий жрец Аполлона Дельфийского, в книге своей «об Изиде и Озирисе». Это единственный, до нас дошедший памятник о «страстях» Озирисовых. Если бы не он, то мы так ничего о них и не знали бы. Узнаем, впрочем, и по книге Плутарха немного: египетский подлинник Озирисова жития относится к ней, по всей вероятности, так же, как Евангелие к апокрифам. Вот сказание Плутарха.

Когда Бог, взойдя на небо, покинул людей, то, пожирая друг друга, как дикие звери, погибали они и погибли бы, если б не пришел Озирис. Он родился простым человеком и, сделавшись царем Египта, отучил людей от звериной жизни, научил их возделывать хлебные злаки, дал им законы и установил почитание богов. Потом обошел всю землю, благовествуя царство свое и завоевывая мир не силой меча, а любовью, песнями, пляской и музыкой. Когда же вернулся в Египет, то брат его Тифон (Сэт), вместе с семьюдесятью двумя заговорщиками, решил его погубить. Тайно снял с него мерку, велел по ней изготовить великолепно украшенный ковчег и пригласил брата на пир. Во время пира, слуги внесли ковчег. Все гости восхищались им, а Тифон, как бы шутя, обещал подарить его тому, кому он придется по росту. Семьдесят два заговорщика ложились в него по очереди, но никому не был он впору. Наконец лег и Озирис. Тогда все бросились к ковчегу, захлопнули крышку, забили гвоздями, залили оловом, отнесли на реку, кинули в воду, и ковчег уплыл в море через Танаисское устье Нила.

Изида, супруга Озирисова, долго искала мертвого тела его, блуждая по всей земле; наконец нашла, с воплем и плачем упала на него, прильнула лицом к лицу Озирисову и целовала его, и орошала слезами. Потом, отправляясь в новые поиски за сыном своим, Гором, скрыла ковчег в Нильских папирусах. Но Тифон, охотясь ночью, в полнолуние, при свете месячном, увидел ковчег и узнал его. Вынул тело, растерзал его на четырнадцать частей и разметал их на все четыре стороны. Изида, сведав о том, опять начала поиски. Собрала все части, соединила их и воскресила мертвого, потому что обладала «лекарством бессмертия», чарой любви воскрешающей.

«Символы эти ведут к богопознанию», — заключает Плутарх, но сам разгадать их не может. Пифагорейцы и орфики ближе, чем он, к египетской мудрости: у них и разгадка главного символа — Сэтова гроба-ковчега.

«Тело есть гроб души, погребенной в веке сем» () — сообщает Платон учение орфиков (Cratyl., с. 400). «Наслаждение (для душ) падать — рождаться., находим отзвук того же учения у Гераклита Эфесского» (Fragm. 771).

Наслаждением плоти рождающей рождаемые души вовлекаются в плоть. Как цвет с райского древа жизни, срывает их сладкая буря зачатия, — и они падают на землю. Падение — наслаждение для них, но и преступление, «первородный грех»: падают, рождаются — умирают.

Так пал Озирис в ковчег Сэтов, в тело-гроб, родился — умер. Но души невольно рождаются, падают, а Озирис — вольно: «он знает день, когда его не будет».

Рождение — «падение», а воскресение — «восстание», ανάστασις, по тому же учению орфиков. Озирис пал, чтобы восстать и восставить павших; умер, чтобы воскреснуть и воскресить мертвых.

Египетский гроб есть деревянная или каменная оболочка мумии, повторяющая с точностью не только облик тела, но и черты лица умершего. Тело узнается по гробу, как душа — по телу; гроб есть мера тела, а тело — мера души. Вот почему и Сэтов гроб-ковчег изготовлен по мере тела Озирисова, мере особой, единственной, личной и различающей. Это и есть «начало различения», principium individuationis — начало мира, по Шопенгауэру.

«Растерзанный» Бог — множественный мир. «Я — одно, ставшее Двумя, Четырьмя, Восемью».

Вот почему растерзывает Сэт Озириса.

Но если Озирис — Бог, то кто же Сэт? Дьявол? Нет.

«Совершенство бытия во мне и небытие во мне. Я — Сэт, небытие среди богов. Остановись же, Гор! Сэт сопричислен к богам», — говорит Озирис Гору, сыну своему и мстителю (Кн. Мертв. VIII, 3). Это значит: Озирис и Сэт — одно. Сэт и Озирис суть две ипостаси Единого Бога. «Он знает день, когда его не будет»: это «не будет» и есть небытие в Боге — Сэт.

По Шеллингу, «три потенции» в Боге изображаются алгебраически так: + А — А ± А. Небытие и бытие, отрицание и утверждение, гнев и любовь — два начала, соединенные в третьем: Сэт и Озирис в Горе. «Я начал быть, как Бог, Единый, но Три Бога были во Мне», — говорит бог Нун в книге «Апофиса». Или, как мы теперь сказали бы: три Ипостаси в Боге Едином — Тайна Трех, Пресвятая Троица.

Вот к какому богопознанию ведут эти символы.

Св. Климент Александрийский, до обращения в христианство, посвящен был во многие языческие таинства, между прочим и в Озирисовы. Он, может быть, о них вспоминает, когда говорит: «И варварская, и эллинская мудрость видят вечную истину в некоем растерзании, распятии — не в том, о коем повествует баснословие Дионисово, а в том, о коем учит богословие вечного Логоса» (Strom., I, 13). Так, соединяя растерзание Диониса и Озириса с распятием Логоса, зримую тень с Телом незримым, св. Климент не кощунствует, а славит Господа.

Под ярким солнцем, на белом песке, черная тень — Озирис. Только тень; тела Египет не видит. Мы видим, и неужели не узнаем, чья это тень?