"Старик Мазунин" - читать интересную книгу автора (Соколовский Владимир Григорьевич)

14

Проснулся от короткой автоматной очереди — она доносилась оттуда, куда ушли разведчики, приглушенная расстоянием. Мазунин дернулся, перевернулся и сел. Помотал головой, нашарил карабин. Осмыслились помутневшие глаза.

— Ох ты! — прохрипел старшина. — Вот лешак! Отпустил ведь я их…

Он легко, как будто не было ранения, усталости, поднялся и пошел снова по протоптанной разведгруппой тропе.

Километра через полтора вышел на неширокую лесную дорогу, скорее тропку, по которой не пройдет ни машина, ни танк. Но пешие и верховые ею пользовались довольно часто: конский помет, окурки, бумага… Добравшись до дороги, Мазунин залег за деревом, огляделся. Затем, согнувшись, перебежал на другую сторону и снова вошел в лес. Здесь прилег, облокотился на пригорок. «Черт-те что! Али мне померещилось? — думал старшина. — Да нет, стреляли, точно. Что-то было, значит»

Трава на расстоянии метров десяти — пятнадцати от обочины была смята и загажена — видно, проходили здесь и большие соединения, — поэтому следы немцев терялись еще на той стороне. Мазунин заметался. Потом, все так же пригибаясь, направился к видневшемуся поодаль овражку. Еще не доходя до него, наткнулся на неширокий след волочения. Какие-то масляные пятна… Упал на живот и, еле сдерживаясь, чтобы не застонать, пополз к оврагу. У края его приподнял голову, глянул. На дне лежал мотоцикл. Был он разбит, искорежен, переднее колесо погнуто. Поодаль распростерся человек в комбинезоне. Мазунин встал, уже не прячась, спустился в овраг и склонился над красноармейцем.

Убит он был наповал: автоматчик насквозь прошил его сбоку. Вдобавок мотоцикл врезался в дерево — разбиты были лицо, руки. «Зачем они? — недоумевал Мазунин. — Сперва на нас, потом здесь. Дураки, ей-бо…».

Но просто так, бессмысленно убить мотоциклиста, да потом еще тащить его и искореженный мотоцикл в овраг, — нет, тут неладно. И старшина решил осмотреть местность. Внимательно вглядываясь в траву, смятую волочением машины и трупа, он пошел обратно и метрах в двадцати от обочины обнаружил то, что искал, — смятую офицерскую фуражку с бархатным черным околышем. Подобрал ее, медленно пошел обратно к оврагу. Взяли, значит! «Языка» взяли! Ну, напасть…

Мотоциклист мог и не быть связным, да для немцев это, в конце концов, не было главным. Главное — пленный. А тут — офицер, не шутка. «Ишь, как ловко мотоциклиста сняли — а главную добычу уберегли небось!» — думал Мазунин. И вдруг мысль, что захваченный немцами офицер жив и скоро попадет в их расположение, словно ошпарила его.

— Твою мать-ту! — выругался старшина. — Хожу тут, зеваю. А присягу-то кто сполнит?

Однако сразу продолжать преследоваие не стал — надо было сначала крепко подумать. «Сполнить присягу» теперь, когда разведчики взяли офицера, стало совсем не просто. Как солдат, Мазунин понимал исполнение присяги в военное время четко, однозначно, и смысл видел в одном: истреблении как можно большего числа врагов. Но чутье подсказывало, что в данной ситуации простое уничтожение солдат противника не есть лучший выход. Он и не стал стрелять в них из леска возле дороги, где укрылся после ранения, потому что понимал: простой арифметикой — один за троих — здесь не обойдешься. Тебя убьют, но останется несделанным что-то главное, основное. Слова капитана: «Так действовать, чтобы всю их боевую задачу на нет свести», — он теперь воспринимал и как приказ, и как завещание.

Мазунин предполагал, что обязательно должен наступить момент, когда будет самое время нанести разведгруппе четкий, наверняка, удар — такой, чтобы свести на нет всякий результат пребывания гитлеровцев в нашем тылу. Теперь такой момент настал, и надо было решать, что же делать конкретно, чтобы добиться своей цели. Это оказалось самым трудным и мучительным. «Надо до передовой добраться, — думал старшина. — Там, если оборона хорошая, можно к ним внимание привлечь — очень прекрасно может получиться. Хотя они волки битые — в хорошую оборону не полезут. Если настигнуть да шлепнуть одного-другого — тоже толку мало, данные-то все равно уйдут. А этого-то мне никак нельзя допустить. Да, одно остается… охо-хо…»

Он как-то не думал раньше, совсем не представлял себе, какой он — офицер, захваченный в плен: нельзя представить лица, характера человека, которого никогда не видал, не знал, не слыхал о нем. Выполняя приказ, солдат не больно-то думает о других, попадающих под действие этого приказа. Но Мазунин думал о пленном с жалостью — она появилась, лишь только он увидел в траве фуражку. Тоже ведь человек, и у него есть что-то свое, как и у любого. «Ну что ж, если такая выпала судьба! Пускай хоть бесчестья не примет». И Мазунин впервые подумал о себе, как об избавителе.

Это придало ему силы, и он снова пошел за группой. Шел теперь не скоро, задыхался, пошатывался, глухо стонал. Но и немцы прежних темпов уже не держали, медлили и осторожничали — иначе чем объяснить то, что он догнал их на рассвете, в четвертом часу утра, на передовых позициях первого эшелона?

Часть, видно, была обескровлена недавним наступлением — усталая, некомплектная. Во всяком случае, в передней траншее Мазунин увидал только лежащего навзничь часового с остекляневшими глазами, да еще один убитый солдат лежал на бруствере поодаль, метрах в двадцати левее. Проскочили!

Мазунин лег на бруствер и уловил движение чуть дальше сторожевого поста — в утренней дымке, поблескивая мокрыми от росы маскхалатами, фашисты ползком уходили к своим. Ползущий впереди дал ракету, и тотчас на той стороне заработал пулемет. Пули свистели над головой, впивались в насыпь. «По-го-ди-и!» — подумал старшина. Лег, поудобнее пристроил карабин и стал целиться. Пленного офицера он нашел быстро — тот находился в середине маленькой змейки, которая то пропадала, то появлялась в высокой луговой траве. Нашел, прицелился и выстрелил. Змейка моментально свернулась: попал!

— Получили, гады? Га-ды-ы! — радостно хрипел Мазунин, валясь набок. В глазах замельтешило, завспыхивало. Но он, поднявшись, снова приложил карабин. Змейка уже распрямилась, офицера взвалили кому-то на спину; но ползли трудно, медленно. Старшина передернул затвор, снова выстрелил, но в момент выстрела дыхание пресеклось, ствол отклонился, и пуля ушла вверх, мимо цели. Оставался последний патрон. Карабин ходил в руках, вырывался из непослушных пальцев, но Мазунин, страшным усилием задержав мушку на вынырнувшей из травы офицерской гимнастерке, нажал на спуск. Приклад резко ударил в плечо, боль разорвала голову — и старшина, тихо ахнув, свалился на дно траншеи.