Недоумения и необходимость

Утром 1 октября мы получили телеграмму начальника Главного политического управления Военно-Морского Флота И. В. Рогова, который обращал внимание на ошибки, допущенные при переходе кораблей Балтийского флота из Таллина в Кронштадт: некоторые транспорты уходили из Таллина не ночью, а днем, что облегчало действия авиации противника; во время перехода некоторые корабли, сопровождавшие транспорты, уходили и оставляли их без охранения от атак вражеских подводных лодок; караван был слабо прикрыт истребителями; часть автотранспорта и артиллерии из-за отсутствия места на транспортах осталась в Таллине и не была уничтожена; были плохо распределены по кораблям командиры и политработники, на некоторых транспортах во время бомбежки наблюдалась паника.

Рогов требовал учесть все эти ошибки и не допустить повторения их.

Начальнику политотдела Приморской армии Л. П. Бочарову и комиссару Одесской военно-морской базы С. И. Дитятковскому мы поручили немедленно подобрать политработников для назначения комиссарами на транспорты и суда. Решили также назначить комендантов и комиссаров на причалы и в места посадки и погрузки.

На наблюдательный пункт 44-го артдивизиона Одесской военно-морской базы пришел полковой комиссар С. И. Дитятковский. Слева — краснофлотец М. А. Суслов

Помню, как удивился военврач 1 ранга Зеликов, когда я приказал ему на всех уходящих с этого дня транспортах и кораблях отправлять и легкораненых, находившихся в госпиталях: ведь совсем недавно его упрекали за то, что вместе с тяжелоранеными он иногда отправлял и тех, кто через неделю-две мог возвратиться в строй.

— Я вас не совсем понял, — недоумевал Зеликов.

— Уходить собираемся, Михаил Захарович…

В тот же день из Севастополя прибыли начальник политического управления флота Бондаренко и представитель Главного политического управления П. И. Бельский.

— Располагай мною полностью, — сказал Петр Тихонович. — Я прибыл с группой работников политуправления флота.

— Каждому найдется дело, — сказал я и, помолчав, спросил: — Значит, совсем плохо в Крыму?

— Надеемся на вас, — ответил Бондаренко.

Он возглавил группу, в которую вошли политработники, находившиеся все время в Одессе: Бурдаков, Рыжов, Гуткин и прибывшие из Севастополя Афиногенов, Нестеров и другие.

Находясь постоянно в порту, эта группа проверяла загруженность транспортов, очередность погрузки, посадку людей, пресекала панику во время налетов вражеской авиации, комплектовала команды малых плавсредств, следила за прибытием транспортов и регулировала эвакуацию по суточному плану.

Каждый вечер Петр Тихонович докладывал Жукову обо всем сделанном политработниками.

— Настоящие чрезвычайные комиссары, — восхищался их работой Жуков.

Потом, после прибытия в Севастополь, я с радостью узнал, что Бондаренко опыт работы своей группы перенес в главную базу, где была создана по примеру Одессы оперативная группа политуправления во главе со старшим инструктором Матвеевым.

В первый же день эвакуации нас ждали большие огорчения.

Из Севастополя прислали план, согласно которому 3 октября в Одессу должны были прийти транспорты «Армения», «Котовский» и «Большевик», 5 октября — «Абхазия», «Калинин», «Днепр» и в дальнейшем — по три транспорта в сутки. Это не могло обеспечить вывоза в кратчайший срок частей и боевой техники 157-й дивизии, не говоря уже о населении и грузах. Эвакуация могла затянуться на долгое время, и противник безусловно разгадал бы наши замыслы. Необходимо было ускорить подачу транспортов и использовать для эвакуации Одессы боевые корабли.

Вице-адмирал Левченко согласился с нами и дал телеграмму Военному совету флота, что наличный тоннаж не обеспечивает массовой отправки, нужно привлечь боевые корабли — крейсера и эсминцы.

* * *

Наступление в Западном и Южном секторах нам нужно было для того, чтобы скрыть от противника начавшуюся эвакуацию, ввести его в заблуждение относительно дальнейших наших намерений.

Военный совет заслушал доклад полковника Крылова о готовности войск к наступлению.

25-й Чапаевской дивизии, которой были приданы 384-й стрелковый полк 157-й дивизии, 422-й гаубичный полк, танковый батальон, гвардейский минометный дивизион и два дивизиона 397-го артиллерийского полка, предстояло наступать в общем направлении на Ленинталь и овладеть хутором Дальницкий…

2-й кавалерийской дивизии придавались 99-й гаубичный полк, 1-я батарея береговой обороны Одесской военно-морской базы и бронепоезд «За Родину». Она должна была овладеть рубежом безымянной высоты в километре от Ленинталя и Клейн-Либенталем.

Начало наступления намечалось на 10 часов утра после артиллерийской подготовки и залпов гвардейского минометного дивизиона.

Жуков, Колыбанов, Левченко, Бондаренко и я к началу артиллерийской подготовки поехали на КП 25-й дивизии к генерал-майору И. Е. Петрову.

До открытия огня оставалось меньше минуты.

И вот раздался гром, нараставший с каждой минутой и очень скоро превратившийся в сплошной рев. Это начал свою работу дивизион «катюш».

Потом мы услышали свист снарядов, пролетевших над нашими головами в сторону противника, — стрелял 422-й тяжелый гаубичный полк.

Нам доложили, что танковый батальон под командованием старшего лейтенанта Юдина прорвал оборону противника и ворвался на его передний край. В бинокль и стереотрубу было видно, как сквозь сплошную стену пыли, дыма и огня, преодолевая сопротивление противника, шли наши танки.

Иван Ефимович Петров заметно волновался. Но пришли первые донесения — и он, сразу повеселевший, доложил, что приданный ему полк Соцкова прорвал оборону противника в направлении хутора Дальницкий; враг оказывает местами упорное сопротивление, но полк продвигается вперед.

Наступление принесло успех. Были захвачены пленные, 44 орудия разных калибров, более 40 пулеметов, много винтовок, боеприпасов и различного снаряжения.

Противник пытался восстановить положение, но все его контратаки были отбиты с большими для него потерями.

Жуков напомнил Петрову, что 384-й стрелковый полк к исходу дня 3 октября нужно вывести в резерв, дать ему возможность привести себя в порядок и подготовиться к эвакуации.

— Больше на него и на гаубичный не рассчитывайте. Они должны уходить.

— Тяжело будет, — Петров снял пенсне и, протирая его белоснежным носовым платком, не то щурясь, не то морщась, глядя близорукими глазами куда-то в сторону, сказал:

— Не хочется уходить… Я прошу прощения… Может, не уйдем, а?

Жуков потупился.

— Уйдем.

— Не понял… — наседал Петров.

— Что ж тут понимать? Все решено окончательно, — глухо сказал Жуков.

— В таком случае можете на нас положиться. — Петров несколько раз нервно качнул головой: — Все будет исполнено.

Он козырнул и щелкнул каблуками.

Огонь противника усилился, стал приближаться к КП дивизии. Невдалеке разорвался снаряд. Другой.

— Война, — стряхивая землю с реглана, пытался шутить Бондаренко.

Где-то рядом разорвалось еще несколько снарядов.

Мы поехали в порт, не заезжая в штаб. С нами поехал и Левченко.

На «Жан Жорес» и «Большевик» грузили артиллерийский полк 157-й дивизии.

— Смотрите, Гордей Иванович, какой фронт погрузки бездействует, — с досадой сказал Жуков, показывая на причалы и бездействующие портовые краны. — Нам бы пять — семь транспортов в сутки, а не три через день. Надо торопиться, пока портовики не приступили к демонтажу кранового хозяйства.

— Когда они собираются начать демонтаж?

— Без нашего указания они не начнут, но нельзя же тянуть до последнего дня.

Находившийся рядом начальник одесского порта П. М. Макаренко сказал, что из-за отсутствия транспортов электрокраны, железнодорожные и гусеничные краны не использовались полностью ни вчера, ни сегодня.

— Дня через два-три все изменится, готовьте свое хозяйство к напряженной работе, — сказал Левченко.

В те дни родилось немало рационализаторских предложений по ускорению погрузки. Для погрузки больших тяжестей применялись спаренные маломощные краны, для погрузки сложной техники — углеперегружатели. Портовики так приспособили настилы из шпал, что автомашины, тракторы и тягачи с орудиями грузились собственным ходом.

В порт все прибывали и прибывали группы бойцов 157-й дивизии.

Вскоре мы встретили и самого Томилова. Он доложил, что вчера на «Украине» отправлен 716-й полк и часть тылового хозяйства.

Должного порядка в порту не было.

Причалы завалены различным войсковым имуществом, предназначенным для погрузки, трофейным оружием. Здесь же — груз, принадлежащий предприятиям и разным организациям, не представляющий особой ценности. По всем признакам, не было строгого контроля за допуском лиц и транспорта на территорию порта. Туда без особых трудностей можно было попасть, минуя контрольно-пропускной пункт. А потому завозилось имущество, не предназначенное для отправки. Оно занимало место на причалах, мешало погрузке и посадке людей.

Мы решили организовать два контрольно-пропускных пункта — у Таможенных и Крымских ворот, в состав их включить представителей ВОСО, тыла и штаба Приморской армии и военно-морской базы.

Командир базы контр-адмирал Кулешов получил приказание навести порядок в порту, очистив территорию от имущества, которое не будет эвакуироваться.

На следующий день порт был разбит на несколько эвакуационных участков, начальники которых стали допускать к причалам и на транспорты лишь войсковые части, боевую технику и грузы, намеченные для эвакуации на данные сутки.

…По прибытии в штаб обороны, Левченко послал командующему флотом Ф. С. Октябрьскому телеграмму, в которой напомнил о недостаточном количестве транспортов, направленных в Одессу, и подчеркнул, что ставится под угрозу требование Ставки об оставлении Одессы в сжатые сроки.

Телеграмма заместителя наркома сделала свое дело: начальник штаба флота контр-адмирал И. Д. Елисеев ответил, что дополнительно в Одессу прибудут: 3 октября — «Волга», танкеры «Серго», «Москва», транспорт «Белосток»; 4 октября — «Ураллес», «Егурча», «СП-14» с болиндером; 5 октября — «Буг», «Днестр», канлодка «Красный Аджаристан», тральщики «Доротея», «Райкомвод», «Хенкин».

2 октября стало известно, что из Севастополя в Одессу идут крейсер «Червона Украина», эсминцы «Бойкий», «Шаумян» и сторожевые катера.

Ведет огонь «Червона Украина»

Поздно вечером ко мне пришел работник политотдела Приморской армии политрук Лемперт.

— Я не раз бывал на Дальнике, — начал он свой рассказ, — но никогда на этом участке обстановка не была так напряжена, как утром, когда наши части перешли в наступление на Ленинталь — хутор Дальницкий. Завязались бои, длившиеся целые сутки. Местами доходило до рукопашных схваток. Враг же не выдержал натиска и начал отходить.

Было захвачено двести пленных. Со многими я беседовал. Они рассказывали о подавленном настроении солдат и офицеров, вызванном изнурительными и безуспешными для них боями под Одессой, говорили о больших потерях в своих подразделениях, заявляли, что при таком сопротивлении русских румынам никогда не видеть Одессы.

Один из штабных офицеров при опросе заявил (Лемперт достал свою записную книжку): «В нашей дивизии потери колоссальны, сомневаюсь, чтобы кому-либо из ее состава довелось праздновать победу в Одессе. Здесь, под огнем русских, погибнем все».

Иосиф Лемперт не знал, что, рассказывая об отчаянии противника, он посыпает солью мою рану. Горькая, неотвязная мысль давила меня: наступать бы, а не уходить…

На очередном заседании Военного совета обсуждался план эвакуации, разработанный генерал-лейтенантом Софроновым.

Генерал Шишенин доложил, что предпринятые противником 3-го ночью и утром 4 октября попытки восстановить положение в районе хутора Дальницкого не увенчались успехом — все атаки отбиты.

Самого Софронова на Военном совете не было: он заболел, пережив в ночь на 3 октября сердечный приступ. План эвакуации докладывал полковник Крылов.

После эвакуации 157-й дивизии войска должны были последовательно отходить на новые оборонительные рубежи, а потом на баррикады, опоясывающие город.

— На последнем рубеже, — заключил Крылов, — оборону в течение суток должны будут держать две дивизии. Софронов просил доложить, что он имеет в виду 95-ю и 421-ю дивизии. Остальные части отходят в порт для посадки на транспорты. В следующую ночь должны отойти последние дивизии… Успех будет зависеть от наличия транспортов и кораблей. Уход из Одессы этих двух дивизий обязаны прикрыть корабельная артиллерия, береговые батареи базы и батареи Приморской армии, а также авиация Черноморского флота.

Проблема отхода 95-й и 421-й дивизий стала в центре внимания Военного совета.

План прикрытия их при отходе и эвакуации представил командир базы контр-адмирал Кулешов. Этим планом предусматривалось, что все береговые батареи и один зенитный дивизион до конца остаются на поддержке дивизий. Они продолжают вести огонь вплоть до отхода последних транспортов и пресекают любые попытки противника помешать завершению эвакуации.

— А что же будет с личным составом батарей? Как артиллеристы доберутся до порта? — нетерпеливо перебил Кулешова Колыбанов.

— Батареи, — спокойно ответил Кулешов, — будут подорваны только после посадки на корабли и транспорты частей прикрытия. Все батареи на побережье. После подрыва их личный состав уходит на сейнерах, не заходя в порт.

Возражений против плана эвакуации не было, и после обсуждения его приняли, поручив контр-адмиралу Кулешову и его штабу руководить посадкой на корабли сил прикрытия.

Закончить эвакуацию решили 20 октября, имея в виду, что 7 октября закончится отправка 157-й дивизии, строительных батальонов и раненых. 12–13 октября надлежало закончить вывоз тылов, боевой техники, квалифицированной рабочей силы, семей начсостава и партийно-советского актива; 17–18 октября — основных частей ООР, высвобождающихся после сокращения фронта в связи с отходом на тыловые рубежи, а 19–20 октября — частей прикрытия.

— По нашим расчетам, — сказал Жуков, — к двадцатому октября останутся невывезенными девять тысяч лошадей, две с половиной тысячи автомашин, сто восемьдесят тракторов, девяносто паровозов, восемь тысяч повозок. Можно было бы вывезти кое-что и из этого имущества — оно, бесспорно, потребуется войсковым частям в Крыму, — но только в том случае, если бы мы смогли оттянуть эвакуацию до двадцать четвертого — двадцать шестого октября. Противник может внести в наши расчеты свои коррективы…

На этом же заседании обсуждалась проблема снабжения города и войск.

Армия нуждалась в пяти артиллерийских боекомплектах. Населению требовалось 2500 тонн муки, 300 тонн крупы; лошадям — фураж.

Мы решили ускорить переработку конины на колбасу. Конское мясо было обращено на довольствие не только частями ООР — оно выдавалось в столовых, на предприятиях, в учреждениях. Решили выдавать его и населению. Кроме того, для населения выделить из войсковых запасов муки и крупы, а в последние дни выдать жителям города продовольствие, остающееся на складах и в магазинах.

Присутствовавший на заседании вице-адмирал Левченко одобрил наши мероприятия и послал телеграммы наркому и Военному совету Черноморского флота, в которых еще раз подчеркивал, что ежедневно требуется 5–6 транспортов и нехватка их может задержать свертывание Одесского оборонительного района. Затем мы послали Военному совету флота и план эвакуации, указав, что имущество, которое не удастся вывезти, будет уничтожено.

Военный совет флота, доложив этот план в Ставку Верховного Главнокомандования, сообщил нам, что он утвержден.

По вызову Военного совета из всех секторов обороны прибывали на совещание командиры и комиссары частей.

Радостно встречались «соседи справа» и «слева», знакомые, товарищи, соратники, пожимали друг другу руки.

Настроение у прибывающих было боевое. Ни одного унылого лица. Многие не сомневались, что их вызвали в штаб для анализа наступления в Юго-Западном секторе и решения вопросов о дальнейшем наступлении. Только тот, кто внимательно всматривался в наши лица, чувствовал внутреннюю тревогу.

Открывая совещание, Жуков сообщил, что Военный совет собрал руководящий состав в связи с получением директивы Ставки Верховного Главнокомандования. Он умышленно сделал паузу, вглядываясь в лица сидящих командиров, и четко проговорил:

— …об эвакуации Одессы.

Недоумение — вот первая реакция, которую я прочел на лицах наших товарищей по оружию.

Жуков обрисовал положение в Крыму и огласил директиву Ставки, потом изложил существо принятого Военным советом плана «свертывания» и ухода из Одессы.

— Мы уже приступили к эвакуации, — проговорил он с горечью. — Одно из условий успешного проведения ее — скрытность и дезинформация противника.

Но все сказанное им не рассеяло недоумения командиров и комиссаров. Жуков даже почувствовал себя как будто виноватым перед этими честными и храбрыми людьми и, как мне показалось, только для оправдания сказал, что инициатива в постановке вопроса об эвакуации исходила не от Военного совета Одесского оборонительного района, а от Военного совета флота.

— Военным советом флота было доложено наркому для доклада в Ставку Верховного Главнокомандования о необходимости эвакуации Одесского оборонительного района, так как Крым поставлен под угрозу захвата противником, а сдержать его натиск нет сил… Единственная надежда — на войска, которые придут из Одессы.

Выступавшие говорили о неожиданности такого решения, о том, что уже заготовлены продукты и корма на зиму, о том, что есть все возможности наступать. Кто-то высказал неуверенность: как можно перебросить морем такую массу людей и техники? Другие предупреждали о трудностях, неизбежных при постепенном ослаблении фронта и при постоянной активности противника, превосходящего нас в силах.

Жуков никого не прерывал, дал возможность высказаться всем.

Жукову и мне, как морякам, удалось рассеять сомнения в возможности эвакуации морем и доказать, что наш флот, занимая господствующее положение на Черном море, сумеет решить эту трудную задачу.

Время было за полночь, когда командиры и комиссары дивизий, прощаясь с нами, отбывали к себе.

Прощаясь и всматриваясь в лица этих волевых, убежденных в нашей победе людей, я думал: жаль, что уходим, что расстаемся…

Эта общая встреча была последней в осажденной Одессе. Наступали самые трудные дни нашей жизни.

Утром я узнал, что пришел крейсер «Красный Кавказ». С ним меня связывали месячное плавание во время стажировки, когда был слушателем Военно-политической академии, встречи во время тактических учений, мои выступления на большом сборе за несколько дней до начала войны. Да и в Одессу крейсер не раз приходил поддерживать огнем Восточный сектор.

Мне хотелось повидаться с командиром крейсера капитаном 2 ранга А. Гущиным, который нравился мне за свою прямоту, откровенность и мужество. И еще хотелось проститься с командиром и комиссаром 157-й дивизии: им срочно предложили прибыть в Крым, не ожидая отправки всех частей дивизии.

…В порту было все затемнено. Только местами бледный синеватый свет падал на места погрузки.

Крейсер стоял у Новой гавани.

Когда я по трапу сошел на палубу, меня узнал находившийся рядом с вахтенным командиром старший помощник командира корабля капитан-лейтенант К. И. Агарков. Он доложил, что на крейсер принято более 2000 бойцов и погружено все, кроме автомашин и кухонь.

Мы поднялись на мостик.

— Уходим? — спросил Гущин.

— Ничего не поделаешь…

Я простился с полковником Томиловым и полковым комиссаром Романовым. С Романовым навсегда: он вскоре погиб.

Командир 157-й стрелковой дивизии Д. И. Томилов. Снимок 1960 г.

4 октября, за день до убытия Левченко в Севастополь, он, Жуков и я говорили о положении дел в Одессе и Крыму.

Из телеграммы, присланной Октябрьским для Левченко, мы узнали, что противник пока не проявляет активности на Перекопском перешейке. Сосредоточения его сил не обнаружено. «Эта заминка в действиях врага, — сообщал Октябрьский, — дает нам время, которое нужно использовать для укрепления Крыма».

Левченко отметил, что, несмотря на эвакуацию 157-й дивизии и огромного количества боевой техники, настроение у командиров дивизий боевое.

— Больше того, — удивлялся он, — они не хотят уходить из Одессы. Ни Воробьев, ни Петров, ни Осипов.

— Откровенно говоря, и мне не совсем хочется, — сказал Жуков, — но нужно выполнять директиву Ставки…

— Хорошо было бы, если бы вы, Гордей Иванович, по прибытии в Севастополь доложили наркому о нашем желании продолжать драться в Одессе, — попросил я.

— Мне хочется прежде уточнить обстановку в Крыму… А потом обязательно доложу, — обрадовал нас Левченко.

— Гордей Иванович! А можно сослаться на вас? Вы, будучи в Одессе, убедились, что город можно держать? — снова обратился я к нему.

— А вы что, хотите кому-то писать? — он посмотрел на меня с любопытством.

— Как, Гавриил Васильевич, напишем?

— Подумаем, — ответил Жуков.

— Если будете писать, — сказал Левченко, — можете сослаться на меня. Я поддерживаю вас.

В тот же вечер на мой прямой вопрос Колыбанов ответил:

— Я за…

Воронин сказал:

— Если прикажут, будем отстаивать Одессу до конца. Подписывать телеграмму не стану. Но если кто из вас пошлет ее, возражать не буду.

Полковой комиссар Бочаров был ближе к армейцам, чем мы.

Я спросил его:

— Что думают люди об эвакуации?

Бочаров сказал, что ни один политработник не одобряет сдачи Одессы; так и говорят: не «эвакуация», а «сдача».

— Прошло уже несколько дней после начала эвакуации, — продолжал он, — а меня все спрашивают: нет ли изменений, не отменена ли?

— А если будет решено остаться без 157-й дивизии и продолжать оборонять Одессу, — спросил я Бочарова, — как это будет воспринято?

— С восторгом, — коротко и уверенно ответил он.

И у меня окончательно созрела мысль о телеграмме.

Против текста ее никто не возражал.

В телеграмме на имя И. В. Рогова, посланной утром 5 октября, я сообщил, что 6 октября заканчиваем отправку 157-й стрелковой дивизии в Крым, атаки противника отбиваем, имеем частичные успехи на фронтах 25-й и 95-й дивизий, состояние частей противника, по показаниям пленных, подавленное, подтверждается перегруппировка противника на восток. Я указал, что Одессу можно оборонять и без 157-й дивизии, но при условии регулярного пополнения нас маршевыми батальонами; подчеркнул, что это мнение поддерживают Жуков, Военный совет ООР и большинство командиров дивизий, а также замнаркома Левченко. «…Учитывая наши возможности, настроение, состояние противника, считаем необходимым, — писал я, — поставить вопрос перед Ставкой о сохранении Одесского оборонительного района». В заключение я просил И. В. Рогова поддержать наше предложение.

Утром 5 октября противник, бросив в наступление пехотную дивизию, нанес удар в стык Западного и Южного секторов в направлении хуторов Болгарских, Татарки. Командир 2-й кавалерийской дивизии полковник Новиков донес в штаб ООР, что части, отбивая атаки, переходят в рукопашные схватки. Полковник Крылов передал Новикову распоряжение Военного совета при повторных атаках оставить Болгарские хутора. К 7 часам утра, после двухчасового боя, враг овладел Болгарскими хуторами. Мы отошли, чтобы сберечь людей.

Одновременно неприятельский батальон начал форсировать Сухой лиман у винодельческой станции имени Тимирязева. Его встретили пограничники. Старший лейтенант Попков поднял отряд и повел его в контратаку. Противник не выдержал и отступил, потеряв 10 пленных и 6 пулеметов.

Из 54-го стрелкового полка, находившегося в резерве, для усиления обороны восточного берега Сухого лимана был выделен батальон.

На участке 95-й дивизии атаки противника тоже были отбиты.

Этот день я провел в смятении: противник атакует, резервов нет, а я послал телеграмму. Правильно ли поступил?

Вместе с Левченко в Севастополь отправили Софронова. Лечащий врач сказал, что Георгий Павлович давно жаловался на боли в сердце, а переутомление последних дней и извещение о гибели сына совсем сломили его. Ему необходимы полный покой и лечение.

Возвращался в Севастополь и дивизионный комиссар П. Т. Бондаренко. В Москву, на Пленум ЦК партии, был вызван А. Г. Колыбанов. Он дал телеграмму с просьбой разрешить ему остаться в Одессе в связи со сложной обстановкой. Но ему не разрешили, и он тоже отбывал в Севастополь, чтобы затем ехать в Москву.

Мы провожали Левченко, Софронова, Бондаренко, Колыбанова. Долго слушали в эту необычно тихую для Одессы ночь шум работающих моторов малого охотника.

Через сутки после того, как была послана И. В. Рогову телеграмма, на мое имя пришел ответ наркома: «Прекратите обсуждение приказа Ставки и мобилизуйте людей на выполнение его».

Позднее, встретившись с Иваном Васильевичем в Севастополе, я ожидал от него нагоняй за телеграмму.

— Такая постановка вопроса, — сказал он, — была неожиданной для нас и вызвала недовольство. Вы не знали всей сложности обстановки в Крыму. В то же время мы понимали, что телеграмма продиктована высокими патриотическими чувствами. Вот почему мы вас особенно не осуждали. Больше того, Ставка поручила наркому запросить мнение Военного совета Черноморского флота: не целесообразно ли будет оставить в Одессе часть войск, чтобы держать город и отвлекать на себя силы противника?

Впоследствии мне довелось читать телеграммы, освещающие ход событий.

5 октября нарком послал в Севастополь запрос о целесообразности удержания Одессы. «Немедленно донесите свое мнение, хватит ли сил защищать Крым, — требовал он и предупреждал: — учтите, что дивизии, которые были обещаны из Новороссийска, не будут поданы в Крым».

Военный совет флота донес: «Одесские дивизии малочисленны, и двумя дивизиями фронт не удержать… Одесские дивизии крайне нужны для обороны Крыма. В Одессу потребуется возить не только боезапас, а и продовольствие для войск и населения. Военный совет флота считает необходимым проводить в жизнь принятое решение и оставить Одессу».