«Полундра» в тылу врага

«Беспощадный» уже не раз приходил в Одессу и поддерживал своим огнем обороняющие город части. Я хорошо знал и командира корабля капитан-лейтенанта Г. П. Негоду, и комиссара старшего политрука Т. Т. Бута, знал и многих краснофлотцев. В полку морской пехоты, которым командовал Осипов, было много добровольцев с «Беспощадного». И моряки, естественно, горели желанием помочь своим товарищам. Многие хотели попасть в группу корректировщиков. Желающих набиралось каждый раз в несколько раз больше, чем нужно. Кое-кто приходил к комиссару в каюту и просил послать его в корпост. Отказ воспринимался с обидой. На полубаке завязывались споры о том, что отбирают в корректировщики неправильно. Бывало, что некоторые жаловались и мне.

— Да вы ведь и так воюете, — делая вид, будто не понимаю обид, успокаивал я моряков.

— Какое там воюем?.. Врага в лицо не видели, — роптали «обиженные». — В Одессе, говорят, на передний край трамвай ходит. Хотя бы на трамвае проехаться да посмотреть, какой такой передний край. В Севастополь приходишь — все спрашивают, что видели, где бывали. А что мы скажем? Дальше моря не ходили.

И все, конечно, завидовали теперь лейтенанту Клименко и пяти краснофлотцам, ушедшим в полк Осипова корректировать огонь «Беспощадного».

Место для наблюдательного пункта осиповцы выбрали хорошее: возвышенность, кустарник — и обзор хороший, и маскировка.

Но заняв позицию, корпост сразу же попал под ожесточенный обстрел.

Все моряки, и Клименко тоже, впервые попали под огонь на суше, поэтому чувствовали себя неважно.

Наконец обстрел прекратился.

Краснофлотцы установили пулемет, подготовили ленты и начали рыть окопчик, прикрывшись со стороны противника наломанными ветками кустарника. Радисты, настроив рацию, передали на корабль координаты целей, засеченных на кукурузном поле. Противник накапливался там для атаки.

Первый снаряд с корабля разорвался на краю поля, откуда непрерывно стучал вражеский пулемет. Взрыв разорвал дождевую пелену и осветил местность. Лейтенант Клименко рассмотрел в бинокль место падения снаряда и приказал радисту передать на «Беспощадный» поправку. Теперь залп эсминца накрыл кукурузное поле.

Левее поля — дамба, пересекающая низменность перед лиманом. Дождь уменьшился, и в бинокль стало видно, как по дамбе с восточной стороны на западную двигаются вражеские машины с пехотой, танки, повозки, артиллерийские упряжки.

Корпост передал на миноносец координаты дамбы. После первых поправок залпы «Беспощадного» стали накрывать ее. Получив с корпоста сообщение об этом, Негода усилил огонь: дамба была главным объектом для эсминца. Снаряды стали ложиться по всей ее длине.

Среди общего гула раздался сильный взрыв: видимо, снаряд попал в машину с боеприпасами. Движение по дамбе прекратилось.

Корректировщики ликовали. Гордились своими друзьями и морские пехотинцы полка Осипова.

Корабль перенес огонь на другие цели, засеченные корпостом.

На другой день, прощаясь с Клименко, полковник Осипов благодарил корпост и просил передать благодарность экипажу «Беспощадного» и капитан-лейтенанту Негоде.

Экипаж действительно заслужил благодарность.

Даже на учениях не так просто поразить цель. А тут приходилось вести огонь под носом у противника, рискуя попасть под его выстрелы, ожидая в любую минуту атакующих со стороны солнца бомбардировщиков. От каждого требуется исключительное напряжение. Рулевой не может оторвать глаз от картушки гирокомпаса, ибо вилять кораблю нельзя, нужно точно держать курс. Турбинисты должны так же точно держать обороты машин, котельные машинисты — пар. А если артиллеристы допустят малейшую неточность, снаряд весом около двух пудов, а то и залп, вместо противника поразит своих: ведь их разделяет совсем малое пространство.

И когда раздастся голос штурмана: «В точке!» — у артиллеристов должно быть все готово, чтобы немедленно выполнить команду «Залп!»

Со свистом и грохотом идут на берег снаряды.

И сразу же корабельный радист запрашивает береговой корпост:

— Дали залп, сообщите результат.

Все снова в напряженном ожидании. А орудия уже опять заряжены, расчеты ждут ревуна.

Томительная тишина. Только слышна работа турбовентилятора.

Сигнальщики, торпедисты и зенитчики внимательно наблюдают за воздухом и за водой.

Волнуется командир. Нервничает штурман.

Снаряды летят до цели сорок секунд. Прошла уже минута. Корпост еще не успел определить место падения. В нетерпении командир зашел к штурману. Вернулся на мостик.

— Товарищ командир! — кричит вдруг радист. — Корпост дает корректуру.

Вздрогнул от радости артиллерист в командно-дальномерном посту. Берег требует точного огня. Командир батареи получил уточненные данные — немедля шквальный огонь с промежутками в шесть секунд. Залпы один за другим. Снаряды не пропадают даром.

Ободряющее донесение с корпоста:

— Бьете прямо в середину колонны. Хорошо стреляете.

Радостно стучат сердца.

Боевая трансляция передает это сообщение по кораблю. Матросы готовы расцеловать своих артиллеристов за точность. За несколько минут «Беспощадный» выпустил около 150 снарядов. Они ложились точно в цель, пока с корпоста не передали: «Прекратить огонь!»

Ощущая мощные удары кораблей, враг пустил в ход авиацию.

Забыв про город, порт и даже про передний край, она переключила все свое внимание на эсминцы.

В 13 часов маневрировавший на больших ходах «Безупречный» был атакован девятью пикирующими бомбардировщиками. Они сбросили 36 бомб. Наши истребители атаковали их, мешая прицельному бомбометанию, но бомбы все же падали вблизи эсминца. Говорили, что это та же девятка, которая потопила «Фрунзе», «Красную Армению» и буксир у Тендры.

Командир «Безупречного» капитан-лейтенант П. М. Буряк, искусно маневрируя и введя в действие зенитную артиллерию, не допустил прямого попадания в корабль. Но от осколков взорвавшихся бомб миноносец получил более 300 пробоин. Были затоплены 1-е и 2-е котельные отделения. Эсминец потерял ход, но остался на плаву и был отбуксирован в Одессу. «Бойкий» принял с «Безупречного» 28 тяжелораненых и доставил в госпиталь.

А в 17.30 19 бомбардировщиков атаковали «Беспощадный», сбросив на него 84 бомбы. Одна из них попала в полубак и разрушила его до 44-го шпангоута. Корабль принял много воды. Удержав «Беспощадный» на плаву, капитан-лейтенант Негода привел его в Одессу. А потом на буксире эсминец пошел в Севастополь.

Высадка десанта и наступательные действия 421-й и 157-й дивизий принесли успех. Нами были разгромлены 13-я и 15-я пехотные дивизии противника, захвачены пленные и трофеи: 40 орудий различного калибра, четырехорудийная батарея, обстреливавшая Одессу, минометы, пулеметы, много снаряжения и боеприпасов. Противник лишился плацдарма, с которого вел артиллерийский огонь по городу и порту.

После завершения Григорьевской операции я получил от Кулакова радиограмму: он просил меня собрать всех парашютистов и отправить в Севастополь.

Перед отправкой я встретился с ними. Многие были ранены и пришли в бинтах, но держались бодро: их радовал успех. Просили оставить их в полку морской пехоты. Не хотели покидать Одессу — город, где они впервые узнали горечь потерь и радость победы. Но я получил приказание и не смел его нарушить.

Я попросил рассказать, как они воевали в тылу врага.

— Когда я приземлился, — начал свой рассказ Федор Воронков, — первым делом сбросил парашют. Стал прислушиваться. Посвистел. Так мы договорились между собой перед прыжками. Никто не ответил. Слышна была артиллерийская канонада. Осмотрелся. Вышел на дорогу. Вдоль дороги — линейная связь на шестах. У меня были кусачки. Стал перекусывать провода, скручивать их и забрасывать подальше от дороги.

Потом услышал тарахтение колес. Сошел с дороги. Разобрал: разговаривают не по-русски. Когда повозка поравнялась со мной, я бросил одну за другой две гранаты. После взрыва услышал крики и стрельбу. Перебежал кукурузное поле и вышел к посаду. Где-то рвутся снаряды. Подумал, что это стреляют наши корабли и скоро будет высадка.

Стало рассветать. Идя по посаду, вдруг услышал русский говор. Остановился. Меня тоже заметили, и я услышал: «Стой! Бросай оружие!» Оружия я не бросил, а взял на изготовку. Крикнул, что я Воронков. Меня узнали. Обрадовались. Обнялись. Я присоединился к группе.

Меня послали в разведку. По дороге попались четыре румынских кавалериста. Подпустил метров на сто, дал очередь из автомата. Двое упали, а остальные ускакали.

— Я приземлился в конце лимана, — рассказывал Павел Литовченко. — Виднелись тусклые полосы воды и низкий берег. Его обстреливали корабли. Прятался в воронках. Шел долго. Рассвет застал меня у посада.

Заметил огневую точку врага. Она молчала. Стал обходить ее и чуть не столкнулся с Котиковым. Обрадовались встрече. «Один?» — спросил Котиков. — «Один», — ответил я. — «Будем действовать вместе». Я Котикову сказал, что видел огневую точку. Заметили: идут два румынских связиста. Котиков говорит мне: «Снимем?» — «Нет, — сказал я. — От двух — толк небольшой, а себя обнаружим». Мне рассказывали бывалые бойцы, что не всегда надо открывать огонь по одиночкам в тылу у противника. Мы их пропустили.

Минут через тридцать мы встретили группу наших парашютистов: Перепелицу, Леонтьева, Лукьяненко, Резникова, Хруленко. Теперь можно было действовать всей группой. Заметили группу солдат противника. Приготовились. Дружно напали. Они побросали оружие, подняли руки. Мы их окружили и решили вести к нашим. Оружие собрали и попрятали. Идем, посмеиваемся, поторапливаем пленных. Но недолго пришлось так идти. Показались еще солдаты противника. Завязалась перестрелка. Пленные попадали на землю.

В нас полетели гранаты, одна разорвалась сзади меня. Я почувствовал, будто к ноге приложили раскаленный металл. Вижу: упали Хруленко и Резников — оба убиты. Я в горячке выбежал из посада, кричу: «Полундра!» и бросился на противника, со мной — Леонтьев, Котиков. Фашисты не выдержали, скрылись в посаде.

Но с нами едва не получился конфуз. Солдаты, которых мы повели было в плен, во время перестрелки лежали на земле, а как увидели, что на них не обращают внимания и что нас мало, убежали, некоторые же пытались разделаться с нами. Несколько солдат набросились на меня. Но меня выручил Котиков. Тех, что нападали на нас, мы не щадили.

Появился Негреба. Он сказал, что взорвал командный пункт полка и, услышав перестрелку, шел к нам. Леонтьев стал отставать, просил, чтобы его оставили.

Нашли воронку. Усадили. Добавили шесть гранат, положили около него. Дали наказ: никого не подпускать, мы вернемся с носилками. Прошли немного. Нас заметил противник, и началась перестрелка. Мы залегли. Это отступали разрозненные группы солдат противника. На сближение они не шли, а мы не могли их преследовать: почти все были ранены.

В сумерках приполз Леонтьев. Мы были удивлены. «Мне стало легче, — сказал он, — а одному оставаться на ночь тяжело. Все время слышал перестрелку в том направлении, куда вы ушли, и решил добраться до вас». Мы рады были, что он пришел.

С темнотой вошли в селение. Выяснили у жителей, что противник ушел. Перенесли Леонтьева в крайний дом. Перевязали ему раны. Перевязались и сами. Негреба, Перепелица и Котиков пошли в дозор. На рассвете ко мне подошли двое парнишек, сказали, что знают, где спрятались фашисты.

У свинарника стояли стога соломы. Я пырнул солому штыком. Кто-то застонал. Гляжу — вылезает офицер королевской армии. В другом стогу оказалось шесть солдат. Вытащил их — дрожат, показывая на дальний стог соломы. Там тоже оказался офицер…

— Григорию Елисееву пришлось действовать в одиночку, — рассказывал один из десантников. — Он долго искал провода. Набрел на них и начал уничтожать. Обматывал провода вокруг себя, боясь, что, если обрезать их и бросить, связисты могут срастить. Он превратился в «телефонную катушку».

Выйдя на дорогу, Елисеев увидел приближавшиеся повозки. Как наши тачанки времен гражданской войны. Подпустил метров на двадцать. Метнул две гранаты. Одна тачанка завалилась, другая ускакала.

Подойдя к селению, Елисеев пошел не дорогой, а задними дворами. Пройдя несколько домов, остановился. Заметил машину. Прошел до дома, где она остановилась, и увидел выходящих из дома двух офицеров. Они подошли к машине, открыли дверцу, стали садиться. Елисеев метнул гранату прямо в раскрытую дверь и успел задворками добраться до кукурузы.

— Мы вместе со старшиной первой статьи Василием Чумичевым, — сказал Михаил Бакланов, — вышли на полевую дорогу. Увидели несколько повозок, сопровождаемых двумя кавалеристами. Подпустив их поближе, Чумичев крикнул: «Стой!»

Ездовые, солдаты и сопровождающие растерялись. А Чумичев кричит: «Взвод, гранаты к бою!» Бросил за Чумичевым и я две гранаты. Повозки разнесли. Солдаты попадали, а один кавалерист пригнулся к гриве лошади и галопом удрал. Мы, уходя в кукурузу, дали по направлению дороги, где были повозки, несколько очередей из автоматов и ушли. Никто нас не преследовал…

…Моряки, раненные, измученные, в одну ночь потерявшие многих друзей, сидели, рассказывали как ни в чем не бывало о своих делах в условиях постоянной смертельной опасности и просили не отправлять их из осажденной Одессы.

Присматриваясь к ним, я все больше проникался непоколебимой верой в нашу победу…

Успешное наступление в Восточном секторе фронта и усиление обороны полнокровной дивизией окрылило всех защитников Одессы, и атаки противника по всему фронту с утра 23 сентября уже не вызвали большой тревоги.

Никто не просил срочной помощи, как это часто бывало до 22 сентября.

Генерал-майор Шишенин доложил Военному совету, что командиры дивизий не нервничают и заявляют о готовности обойтись своими силами.

— Будут отбиты, — уверенно сказал он и стал излагать план перегруппировки сил для сосредоточения их в юго-западном направлении, где враг наносил, как видно, главный удар.

Мы сами намечали здесь наступление, однако из-за нехватки боеприпасов отложили его до 30 сентября, а пока просили наркома и Военный совет Черноморского флота ходатайствовать перед Ставкой о подкреплении ООР боеприпасами для развертывания активных действий.

Нам известно было указание маршала Шапошникова обеспечить Одессу в сентябре пятью боекомплектами, а у нас не было и одного.

Из Севастополя же мы пока получили только напоминание об экономии боеприпасов для артиллерии. Беспокоила и информация оттуда: командиру Тендровской военно-морской базы было приказано эвакуировать гарнизоны и батареи с островов Первомайский и Березань, которые раньше, 12 сентября, командующий флотом требовал оборонять.

Видимо, наши дела на юге значительно ухудшились. Больше всего тревожило сообщение, что 26 сентября противник, сосредоточив на Перекопском перешейке до двух пехотных дивизий и до ста танков, после артиллерийской и авиационной подготовки перешел в наступление по всему фронту и овладел Турецким валом и Армянском.

Одновременно враг усиливал нажим и на Одессу. Разведка доносила, что против одного только Южного сектора он сосредоточил до семи пехотных дивизий и кавалерийскую бригаду и готовит удар в направлении Ленинталь — Татарка. Нас же по-прежнему сдерживал недостаток снарядов. Прибывающие боеприпасы покрывали лишь текущие расходы.

Вечером 25 сентября противник бросил пехотный полк на Новую Дофиновку. Артиллеристы помогли отбить атаку. Ночью враг повторил ее, и 3-й морской полк вынужден был отойти. Перейдя в контратаку, он возвратил Новую Дофиновку, но это потребовало большого расхода снарядов.

— Экономить боезапас нужно, — сказал Жуков, выслушав очередной доклад начальника штаба, — но экономия должна быть разумной. Нужно прекратить вести огонь по площади.

Было решено применить в предстоящей наступательной операции находящийся в резерве Военного совета гвардейский минометный дивизион.

— Есть еще один вопрос, — в глазах Жукова зажглась улыбка. — Мы получили телеграмму Военного совета флота: просят выделить для Севастополя исправные грузовые машины.

Еще раньше, будучи в Одессе, Н. М. Кулаков спрашивал у меня, не можем ли мы дать Севастополю сколько-нибудь минометов. Конечно, никто из членов Военного совета не возражал против отправки автомашин и производимого у нас оружия: осажденной Одессе было лестно оказать помощь Севастополю.

Мне поручили разобраться, что можно послать.

На следующий день Военному совету флота была послана телеграмма: «На танкере «Серго» высылаем 70 автомашин. Впредь будем помогать чем можем. На днях вышлем 50 минометов. Нужны ли огнеметы?»

…Уже шестые сутки вражеские батареи не доставали своим огнем ни порт, ни подходные фарватеры. Авиация противника не прекращала своих налетов на порт, но ее боялись меньше, чем артиллерийского обстрела.

В порту не раз приходилось слышать:

— Когда летит бомбардировщик, его видно. Видно даже, как от него бомбы отделяются. А артиллерия бьет неожиданно, да к тому же прицельно.

Теперь почти без помех со стороны противника разгружались приходящие в Одессу суда и производилась эвакуация.

— Закончили посадку на «Днепр» шести тысяч пассажиров, погрузили более двухсот пятидесяти раненых, оборудование табачной и суконной фабрик, пять тысяч тонн имущества трамвайного треста, — доложил мне в один из тех дней начальник военно-морской комендатуры Романов.

«Днепр», самый большой по водоизмещению учебный корабль флота, доставляя пополнение, боеприпасы и необходимое для обороны имущество, сделал к тому времени шесть рейсов в Одессу. На нем эвакуировалась не одна тысяча гражданского населения и раненых.

Каждый раз, когда «Днепр» приходил, командир корабля капитан 3 ранга Моргунов и военком полковой комиссар Бубличенко справлялись у меня, как воюют в полку Осипова краснофлотцы из их экипажа, и очень радовались за своих питомцев, услышав похвалу.

Как-то во время пребывания «Днепра» в Одесском порту Моргунов разыскал меня и с досадой пожаловался:

— Недогруженными уходим, товарищ дивизионный комиссар. Пустуют и кают-компания, и кубрики, и каюты.

Меня прямо-таки растрогала честность Моргунова. Это были дни усиленной бомбежки, ожесточенного обстрела порта. Многие корабли пытались как можно скорее отойти от причала. А тут даже жалоба: корабль уходит незагруженным. И «Днепр» принял дополнительно 2000 женщин, детей, раненых и ценные грузы.

…Я уже никогда не увижу ни Моргунова, ни Бубличенко, ни других своих знакомых из экипажа этого корабля.

Отправившийся с шестью тысячами эвакуируемых на борту «Днепр» 30 сентября благополучно разгрузился в Новороссийске. И сразу же получил приказание: срочно следовать в Одессу.

Через несколько часов по выходе из Новороссийска корабль был торпедирован и затонул.

В ноябре 1941 года я узнал в Новороссийске от секретаря партийной организации «Днепра» Карнаухова о том, как погибли Моргунов и Бубличенко.

Моргунов так и не сошел с мостика, до последней минуты делая все, чтобы спасти команду.

Комиссар Бубличенко плавал, подбадривая краснофлотцев:

— Держитесь, скоро за нами придут катера.

Когда катера действительно пришли и начали подбирать плавающих, комиссара среди них не оказалось. Один из спасенных моряков рассказывал: когда комиссар стал уставать, плававший поблизости краснофлотец хотел отдать ему спасательный круг — Бубличенко оттолкнул его и сказал:

— Я уже пожил, а тебе еще жить да жить.

Вскоре, совершенно обессилевший, он ушел на дно.

В сентябре 1941 года в Одессу прибыл в качестве военного корреспондента Л. С. Соболев. Он наведывался на корабли, батареи, аэродромы, пробирался в окопы прославленного 1-го морского полка, бывал и в 3-м морском полку.

Как-то Соболев зашел ко мне, когда я уже собрался ехать в район Татарки, где находился наш отряд разведчиков. Незадолго перед тем ко мне приходил из отряда Григорий Поженян с просьбой, касающейся боевого обеспечения разведчиков. И теперь я хотел проверить, как выполнено мое указание.

Я пригласил Соболева поехать со мной.

— К разведчикам, к тому же морякам, — с большим удовольствием! — воскликнул он.

Дорогой я рассказал ему о многочисленных подвигах разведчиков, о дерзких вылазках в тыл противника, о том, как они доставляли «языков». В небольшом отряде были моряки со многих кораблей Черноморского флота: с линкора «Парижская Коммуна», с крейсеров, эсминцев, подводных лодок, торпедных катеров, из флотского экипажа. А о том, что в отряде есть девушка, забыл сказать.

Во время этой встречи с разведчиками произошел казус, который описан Леонидом Соболевым в рассказе «Разведчик Татьян». Соболев принял разведчицу-девушку за парнишку, к тому же несовершеннолетнего. Он стал расспрашивать «его», подшучивая, ласково хлопая по плечу. Долго и заразительно смеялись моряки и мы вместе с ними над тем, что писатель принял девушку за парня.

Потом в «Морской душе» мы находили много знакомого, схваченного Соболевым при встречах с моряками в Одессе.

Вспоминая встречи с разведчиками, я не могу забыть, какими бесхитростными и скромными были эти бесстрашные люди. Закончив беседу, я спросил, что бы они хотели получить в награду за свои боевые дела.

Не задумываясь, они почти хором ответили:

— Компот на третье!

Я подумал, они подшучивают надо мной. А оказалось, что во 2-й кавалерийской дивизии, куда моряки были зачислены на довольствие, не полагался компот, к которому они привыкли на кораблях. Когда же стали просить краснофлотский паек, над ними посмеялись, сказав, что компот будет после войны, а по красноармейскому пайку не положен.

Пришлось, конечно, помочь им. Хозяйственники дивизии, получив приказание, удивились, но компот разведчикам выдавали после этого исправно.

Я спросил разведчиков, чем все-таки мы можем их наградить, и услышал:

— Сапоги сорок шестого размера Георгию Урбанскому, хромовые сапожки для Аннушки и наган Угольку (так они прозвали Григория Поженяна).

— Штаркман, придется отдать наган, — сказал я адъютанту.

— А я останусь без нагана? — с обидой проговорил тот.

— В Одессе получишь. А какой же он командир разведчиков без нагана?!

Штаркман нехотя отстегнул кобуру, и я вручил наган Поженяну. Через несколько дней полковым комиссаром А. И. Рыжовым были доставлены и сапоги для разведчицы Анны Макушевой и Георгия Урбанского.

Уже позже, будучи членом Военного совета Черноморского Флота, вместе с И. В. Роговым, приехавшим в Севастополь, я был во флотском экипаже, где формировались отряды морской пехоты для отправки на другие фронты. Стоявший в строю Григорий Поженян обратился ко мне с жалобой: у него хотят отобрать тот самый наган.

Радость заискрилась в глазах разведчика, когда я приказал командиру отряда:

— Наган не отбирать. Он вручен Григорию Поженяну в награду. Моя оплошность, что награда не была оформлена приказом.

К нам обратилась тогда и разведчица Анна Макушева с просьбой включить ее вместе с разведчиками в формируемый отряд. Разведчики поддержали ее просьбу. Но Анна была назначена для выполнения особого задания и оставлена в Севастополе.

В один из октябрьских дней я снова заехал в отряд и застал разведчиков опечаленными. На земле, прикрытое бушлатом, лежало тело их боевого товарища Олега Безбородько, моряка из подплава, молодого, красивого и сильного. Он был убит в тылу противника.

Не считаясь с опасностью, которая грозила разведчикам, они пронесли тело Безбородько через минные поля, сторожевые посты врага, по лиманам и плавням, чтобы похоронить у себя. Прошло больше 20 лет, а я хорошо помню их обветренные, загорелые мужественные лица, ставшие суровыми в минуту прощания с боевым другом.