Рихтер Гала Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ, ПЕЧАЛЬНАЯ, ВВОДЯЩАЯ В ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧАРЛИ РИХТЕРА, И ВСЕ ПРОБЛЕМЫ, СВЯЗАННЫЕ С ОНЫМ ПЕРСОНАЖЕМ.

"Ну, скажи, скажи, кто ты такая? -

Спросила Горлица. — Сразу видно,

Хочешь что-то выдумать.

Я… Я… маленькая девочка, -

Сказала Алиса не очень уверенно."

(Л. Кэррол. "Алиса в Стране Чудес")

Началось все, разумеется, с начала. Хреново началось.

Я тут сразу извиняюсь за выражения, книжка, которую я тут решил написать на досуге, она вовсе не детская, а пишу я примерно так же, как говорю, так что из песни слов не выкинешь. А хреново — так это я еще мягко выразился.

Началось все с того, что мне понадобились деньги. Ну вот так все банально. В моем возрасте всем нужны деньги на мелкие расходы. И не моя проблема, что по призванию я — карманник. И дел-то было свистнуть у того мужика лопатник из кармана, а взамен сунуть синтетический алмаз с Луна-сити и фальшивую двадцатку — я честный человек, и просто так ничего не беру. Только в обмен. Но мужик оказался не промах, вспомнил меня, заявил в полицию, там перебрали каталоги и нашли меня в два счета. Я бы от них так же быстро бы и отделался. Но вот послать за мной Риди было уже садизмом.

Дик Риди — не просто коп. Это здоровенный негр ростом с платяной шкаф, ученый как Британская Энциклопедия, ядовитый как гремучая змея и наглый как макияж шлюхи. И идеалист. Про идеалиста я вспоминал не всегда, но отрицать это было бы глупо. Только идеалист мог бы носиться с малолетними маргиналами вроде меня чертову уйму времени.

И при всем при этом, он — моя персональная иголка в заднице на протяжении уже пяти лет.

Ах да, я же забыл представиться. Рихтер. Чарльз. Рэндом.

Моя мамаша наверняка обладала пророческим даром, раз уж дала мне такое подходящее второе имя. Риди говорил, она была наполовину ирландка, а ирландцы все с прибабахом. Чокнутые, конечно, и пьяницы, но интуиция у жителей Эйри развита лучше, чем у всего остального населения земного шара. На вторую половину, если верить тому же Риди, она была индеанкой из хайда, но если даже и так, на мне это не отразилось. Не знаю кто был мой отец, но внешностью я, похоже, в него: ростом чуть повыше пяти футов (и это действительно угнетает, если тебе уже почти пятнадцать), телосложением весьма напоминаю скелет и это почти не метафора, лицо скуластое, глаза карие, а волосы вьющиеся и того оттенка, который почему-то принято сравнивать с вороновым крылом. В жизни не видал ни одного ворона, поэтому сравнение обычно проходит мимо меня. Очевидно, мой нелепый внешний вид недобитого эмо из начала века и мешал моей карьере карманника — уж больно часто меня запоминали.

Ну, Риди, по крайней мере, меня узнавал везде и всегда.

Познакомился я с ним пять лет назад, когда свалил из долбаного приюта, куда меня сдала моя долбаная мамаша. Как поется в той песенке… "я сбежал, да — я сбежал, только кто ж меня держал?" По-моему, все воспитатели только рады были, что я покинул их гостеприимный кров, и назавтра не нужно будет разнимать очередную драку. Мне тоже надоело калечиться, так что мой уход устроил всех. Кроме, разумеется, Риди.

Дик тогда только закончил колледж, мечтал о юридической карьере и подрабатывал в полиции эвакуатором — няней для таких вот детишек, сбежавших из дома. Теперь, зная его тенденцию догонять и причинять добро, я бы ни за что на свете не показался бы ему на глаза. Но тогда я конечно об этом даже не подозревал. Риди определил меня в следующий приют, в котором я задержался ровно настолько, чтобы наесться и выспаться на нормальной кровати, а потом снова исчезнуть.

В общем, попытка меня перевоспитать закончилась для Дика Риди полнейшей педагогической неудачей, повышением в звании до инспектора по делам несовершеннолетних и пятью годами игры в "кошки-мышки", не прекратившейся до сих пор. Готов поспорить, он успокоится только когда мне стукнет двадцать один, и меня с чистой совестью можно будет отправить не в колонию для малолеток, а во "взрослую" тюрьму.

Таким вот образом я и очутился у Риди в участке, оглядывая ставшие практически родными стены и доводя Дика до белого каления.

— Побег из спецшколы, бродяжничество, хулиганство, мошенничество с чужими кредитными картами, воровство, битые окна в магазине — и все за последние три месяца, — монотонно перечислял он, уставившись в объемную папку, лежащую на столе, — Я ничего не упустил из вида?

— Одиннадцатое сентября — это тоже моя заслуга. Ну и пару банков грабанул по мелочи.

Пухлая папка с моим личным делом громко шлепнулась об поверхность стола. Мне ничего не стоило довести человека до ручки, а Риди из всех моих знакомых обладал наименьшим терпением. Заставить его вспылить так же просто, как отобрать у ребенка плитку шоколада.

— И дернул же тебя черт возвращаться в распрекрасный Нью-Йорк, а не сдохнуть где-нибудь в Тимбукту, Чарли Рихтер! Думаешь, мало здесь нарушителей правопорядка без тебя? Я был бы просто счастлив, если бы мне не приходилось каждый раз, когда тебя волокут в мой отдел, искать очередную школу, чье руководство еще не было осчастливлено общением с тобой!

Я не против учебы, правда, не против. Я даже читать и писать умею, не говоря уже о простейшей арифметике, которая необходима любому мошеннику как воздух. Но школа для меня это место, в котором люди попусту теряют время. А уж про колледжи и университеты, в которые стремятся попасть все, кому не лень, чтобы поиметь хороший заработок, дом и крутую тачку и стать воплощением Американской Мечты, я вообще молчу. Так что Риди мог бы особо и не стараться с пристраиванием меня "в хорошие руки". Мне и одному неплохо.

— Знаешь, Дик, ты мог бы просто-напросто отпустить меня под обещание вести себя хорошо и не попадаться тебе на глаза, — предложил я, делая глаза как у щенка спаниеля. Тетки в приютах на такое ведутся. Но Риди был наблюдательным сукиным сыном, и все мои трюки были давно ему известны.

— Я что, похож на идиота? — задал он риторический вопрос. Все в отделении, начиная от буфетчицы Мамаши Роббинс и заканчивая роботом-аналитиком по кличке Славный Малый могли бы ему ответить утвердительно, но, как известно, риторические вопросы на то и риторические, чтобы на них не отвечать. Я хмыкнул. Риди ощерился, — Будешь сидеть здесь и ждать, когда я найду школу с директором, достаточно тупым, чтобы взять тебя на поруки, но достаточно умным, чтобы ты просидел там безвылазно хотя бы до Рождества.

— Валяй, попробуй! — предложил я. — Только не надо больше спецшкол — я не очень люблю решетки на окнах и учителей, похожих на сотрудников СС в первые годы гитлерюгенда!

Дика последняя моя фраза заставила поднять голову:

— Уж не обижали ли тебя, малыш Чарли?

Я даже как-то не знаю, считать ли обидой разбитое колено и пару треснувших ребер, но ответил достаточно емко:

— Знаешь, Дик, если надумаешь возвращать меня туда, лучше уж сразу прикончи, хлопот меньше и денег на мое содержание государство сэкономит.

Риди выглядел задумавшимся. Это и есть основная ошибка тех, кто судит о Дике с первого взгляда — то, что он выглядит задумавшимся отнюдь не доказательство того, что он действительно о чем-то думает.

— Ладно, Чарли, туда ты точно не вернешься.

— Вот спасибо, — съязвил я. Как будто сбежать было уж очень трудно.

— Да пожалуйста, — невозмутимо отозвался Дик, и вышел со строгим наказом сидеть на месте, ничего не трогать, ничего не ломать и самое главное никуда не сбегать.

А куда бы я делся, учитывая, что этот ублюдок прицепил меня наручниками к стулу и свалил на хрен его знает какое количество времени?

Конечно, освободиться от наручников было плевым делом. Но вот запертую дверь я как-то не предусмотрел, а сигануть в окно с третьего этажа мне не улыбалось. От нечего делать я прочел свое досье (вот скука-то — они и трети организованных мною мероприятий не накопали!), выкурил три сигареты из пачки "Кэптен Блэка", оставленной Диком на столе, и, наконец, нашел шахматы.

Я давно уже не играл, и фигуры строились на доске будто нехотя, словно новобранцы, а не хорошо вооруженная профессиональная армия, но я не огорчался. Старая партия кого-то из чемпионов мира, с русской фамилией и английским именем, всплыла в памяти, и я начал самым простым ходом, каким только мог начать — королевская пешка шагнула вперед.

Разыгрывать партию с самим собой — это еще не признак надвигающейся шизофрении, это всего лишь проверка себя, своей памяти, своего воображения. Всегда самое сложное — это такая тихая беседа с самим собой. Не знаю, с какой целью Риди приволок шахматы в участок, может, отобрал у кого из задержанных, потому что на человека, умеющего играть в шахматы даже на любительском уровне он похож не был.

Армия черных тем временем окружила белого короля, обеспечивая такой блок, что мат был просто неминуем, и тут вернулся Риди.

Похоже, он давно стоял, подпирая собой дверной косяк, но я был слишком увлечен и не заметил, как он открыл дверь. Увидел я его только после того, как раздался намекающий кашель.

— Не помню, чтобы оставлял шахматы на столе, — сказал Дик. Я независимо дернул плечами:

— У тебя в системе безопасности уйма пробелов, открыть можно даже сейф, причем голыми руками и за минимальное время. Риди, в полиции работаешь или где?

— В полиции. Но обычно задержанные не имеют обыкновения сидеть в моем кабинете, курить мои сигареты и играть в шахматы.

Я пожал плечами:

— Вот такой я оригинал. Проблемы?

— Если только у меня, — усмехнулся Дик, — Если ты закончил, может поговорим.

Я с грохотом сложил все фигуры обратно в коробку и уставился на Риди. Вид у того был довольный. Видимо, процесс поиска "а кому б еще сплавить этого чертова Рихтера" закончился ожидаемым результатом.

— Ну?

— Между прочим, говорить "ну" невежливо и неграмотно.

— Вот спасибо тебе большое, мой персональный учитель грамматики! Риди, может ты ради эксперимента попробуешь не быть такой задницей.

Дик нахмурился. Лицо у него не очень выразительное, по сравнению с ним даже Арнольд Шварцнеггер показывал чудеса мимики, и поэтому понаблюдать за выражением эмоций стоило.

— Скажи-ка мне Чарли, — начал он, усаживаясь за свой стол и глядя на меня, — Какого черта я трачу на такого законченного мерзавца как ты, самые лучшие годы своей жизни, свое драгоценное время, силы и нервную систему?

— Не знаю, — я развел руками, — Может, это один из видов мазохизма?

Дик скорчил гримасу:

— Вообще-то, это был риторический вопрос. Но спасибо что ответил.

— Обращайся. Я за это денег не беру.

Все время, что мы обменивались любезностями, меня не оставляло плохое предчувствие. Оно, вообще-то, посещает меня каждый раз, когда я вижу этого паразита, независимо от того, по каким причинам мы пересекаемся, и еще ни разу меня не обмануло. Так или иначе, интуиция не подвела меня и сейчас. Риди закурил одну из оставшихся сигарет и по кабинету разнесся аромат вишни и табака.

— Я нашел для тебя школу.

— Мне прыгать от радости? — поинтересовался я, — Куда сплавишь меня на этот раз? Детдом для малолетних преступников? Интернат для чокнутых? Или тюрьма для малолеток?

Риди загадочно усмехнулся.

— Увидишь на месте, — он кинул в меня моим же рюкзаком, — Поехали.

* * *

Местечко, куда мы направлялись, находилось на побережье. По крайней мере, это я понял, как только Дик свернул с автострады на узкую дорогу, ведущую к морю. Ржавый "Форд" 2057 года, на котором Риди катался не иначе как для устрашения обгоняющих автомобилей, надсадно скрипя, довез нас до большого аккуратного парка, усаженного лиственницами, в глубине которого белело крупное здание, похожее фасадом на палаццо. На колонию это похоже не было, и, если честно, на приют тоже. Скорее, на классический университет или колледж. Я с удивлением покосился на Риди. Дик сделал вид, что следит за трассой, хотя я готов был поклясться, что он включил автопилот еще на полдороги и занимается разглядыванием пейзажей. За все время мы оба не проронили ни слова, если не считать пары-тройки ругательств, в тот момент, когда нас обогнала огромная груженая фура.

— Приехали, — сообщил Риди, плавно тормозя прямо перед белыми колоннами крыльца, на котором стояла, явно дожидаясь нас, пожилая леди с копной седых волос и молодыми глазами. Я схватил рюкзак в охапку и остался сидеть в машине. Дик пожал плечами, вышел и открыл мою дверь снаружи, — Чарли, я сказал, что мы приехали.

— Я что, по-твоему, глухой? — огрызнулся я, — Никуда я не пойду, пока не узнаю что это за место.

Старуха на крыльце и Риди переглянулись. Дик наклонился ко мне:

— Чарли, я понимаю, что ты не в восторге от меня вообще и сегодняшнего дня в частности, но ты окажешь мне великую услугу, если выйдешь из моей машины! — вообще-то, в моем имени только одна шипящая, но Дик умудрился произнести его так, как обычно шипят гремучие змеи при нападении. Я сделал большие глаза и вылез из консервной банки, которую только безнадежно больной на голову человек мог назвать своим автомобилем.

Пожилая дама подошла к нам и протянула мне руку.

— Привет. Ты ведь Чарли, не так ли?

— Ну, — невыразительно ответил я и руки не подал. Дик покосился на меня крайне неодобрительно. Я проигнорировал и его. Женщина то ли не заметила этого, то ли сделала вид, что не заметила, и продолжила жизнерадостно:

— А я — Полина Чанг, директор школы-интерната для одаренных детей и подростков "Новый Дом". Очень приятно с тобой познакомиться, Чарли.

— Не сказал бы, что взаимно, — схамил я… и тут до меня дошло.

Школа-интернат для КОГО?

Я резко обернулся — Дик ухмылялся в воротник своего свитера.

— Сукин сын! Ублюдок! Сволочь! — не знаю каким образом он увернулся от удара в скулу, но под дых я ему врезал здорово, — Скотина! — я бы еще ему добавил, но Риди сгреб меня в охапку, сообщил директрисе, что мы вернемся минут через пять и отволок меня в сторону парка. Я сел на скамейку. Дик плюхнулся рядом.

— И что тебе не понравилось? — спросил он серьезно, — Это не спецшкола, как ты и просил, решеток на окнах здесь не будет, надзирателей тоже.

— Сам догадайся, придурок, — предложил я. О, Господи, это я-то одаренный? Я проучился в нормальной школе ровно два месяца, когда мне было десять, и с этих пор систематическим образованием не занимался вообще. Да, я неплохо знал языки, но это все было следствием путешествий по всему миру, когда мне приходилось понимать людей, чтобы не сдохнуть с голоду или не натворить глупостей из-за брошенного в мой адрес непонятного слова. Но одаренностью это не назовешь в любом случае. Математику я не знал, физику тоже, химию — только азы неорганики. Я не умею рисовать или сочинять музыку, играю, конечно, на гитаре и губной гармонике, но это умеет делать примерно восемьдесят процентов моих сверстников. Не понимаю, как Риди пришло в голову притащить меня сюда.

Очевидно, то, о чем я думал, было написано у меня на лице.

— Шахматы, — сказал Дик.

О да, конечно. Шахматы. Прошлогодний чемпионат Северной Америки в онлайн-режиме. Только вот выиграл я его мошенничеством, хотя никому об этом не говорил.

— Дик, я сжульничал в финале. Какая к чертям одаренность?

Он, казалось, вовсе не удивился.

— Про финал мог бы и не рассказывать, это я и так знал. Я вообще…

— А что вообще, Риди? Что ты вообще обо мне знаешь? — меня начало нести.

Когда меня начинает так вот заносить, я вполне верю в то, что в моих жилах течет ирландская кровь. Уж не знаю кто конкретно из моих предков был предполагаемым членом ИРА, но в состоянии злости я могу нанести не меньший урон обществу, чем батальон боевиков. Но следующие слова Риди меня немного отрезвили.

— По крайней мере то, что тебе нужен нормальный дом, а не трущобы по которым ты шляешься, и нормальные друзья вместо блатной компании! — рявкнул он и продолжил уже тише, — Я понимаю, что тебе откровенно чихать на то, что с тобой будет, но я вот такой странный тип — мне не плевать! И в колонию для малолеток, которая, если честно, по тебе давно уже плачет, я тебя отправлять не намерен, потому что если ты туда попадешь, то выйдешь уже совершенно другим человеком. Надеюсь, ты меня понимаешь, и у тебя хватит здравого смысла сейчас встать, извиниться перед Полиной и молча направиться в свою комнату.

— Да пошел ты, — сказал я, схватил рюкзак и направился к миссис Чанг.

* * *

В итоге все оказалось не так уж и плохо. Мне выделили небольшую светлую комнатку, с окнами, выходящими на солнце, светло-голубыми обоями и маленьким, но мощным компьютером, с выходом в Интерком, через который можно было найти любую информацию, какая только существует в Солнечной Системе, даже если она и находится под восемью паролями. Очевидно, в школе для одаренных детей этому уделяли особое внимание. Полина Чанг проводила меня до моего нового жилища, по пути объясняя правила общежития. Курить, пить, принимать стимуляторы, устраивать дебоши и приглашать посторонних без разрешения директора или кого-либо из преподавателей, запрещалось. Все остальное — пожалуйста. В обязанности вменялось посещать не менее трех пар в день, выбрать себе расписание предметов по желанию, прибираться в своей комнате самостоятельно и помогать готовить на кухне по графику. Знакомить меня с однокашниками директор не стала, выразив надежду, что я справлюсь сам. Я уверил, что справлюсь. По правде говоря, ни с кем знакомиться я не хотел. Не потому что я не люблю ничье общество, просто задерживаться где бы то ни было не в моих привычках. Когда кого-то знаешь, уходить труднее. Намного.

А пока я просматривал расписание, выбрал себе органическую химию, молекулярную генетику и право в качестве основных предметов и набрал факультативов по коллоидной химии, основам физики, алгебры и геометрии. Я, вообще-то, гуманитарий по своей природе, и многие вещи, которые большинство изучает в школе, познал на собственной шкуре, но, раз уж я сюда попал, мне захотелось окунуться на некоторое время в совсем другую сферу.

На некоторое, очень недолгое время.

Что бы там не утверждал Дик Риди, в моей компании никогда не было уголовников. Честно говоря, у меня вообще не было компании. Хотя на улице невозможно выжить, если ты не принадлежишь своеобразному "клану", группировке или просто какой-либо субкультуре — а я определенно не принадлежал ни к чему подобному — тем не менее, я был одиночкой настолько, насколько позволяла ситуация. У меня были знакомые среди медвежатников, карманников, форточников, проституток и прочей шушеры, которой полно на улице и в притонах, куда меня иногда заносило. Я и сам воровал, бил окна магазинов и курил траву в подворотнях, но моя клятая натура каждый раз протестовала против того, чтобы быть "как все". Думаю, поэтому-то Риди меня и не любит: он привык все классифицировать, всему находить определение, загоняя в узкие рамки своих представлений о мире. Впрочем, это беда не только Дика, но и большего количества представителей "Homo sapiens".

Следующее после моего прибытия в "Новый Дом" утро, ознаменовалось Происшествием. Рано утром я вышел из комнаты и направился на кухню — позавтракать. Директор с вечера провела меня по всем подсобным помещениям, и я точно знал, что чтобы попасть на кухню необходимо пройти до основной лестницы, спуститься на первый этаж и свернуть налево. До пресловутого поворота все было нормально, и, как и в любом другом интернате в пять утра — тихо. Стоило мне повернуть к кухне, я столкнулся лицом к лицу с чучелом.

Чучело было выше меня ростом, имело взбитые голубые кудри, фантазийный макияж и было одето в нечто сверкающее и обтягивающее.

— Смотри куда прешь! — рявкнуло чучело хорошо поставленным сопрано, выдавая свою половую принадлежность.

— Эй, это ты на меня налетела! — возмутился от души я. Подозрения о том, что далеко не все наказы директора здесь выполняются добросовестно, во мне крепли все сильнее. Раскрашенное пугало явно вернулось с развеселой вечеринки.

— Ну конечно, — ехидно отозвалась девчонка, — Носи с собой карту, если нормально ходить не умеешь.

Если приглядеться, у чучела были синие-синие глаза. Цвет был настолько неправдоподобно красивым, что я сразу решил, что девчонка носит линзы. Учитывая ее боевую раскраску, это было вполне логично. Мне почему-то до смерти захотелось смыть всю штукатурку и посмотреть на ее лицо. Это было настолько нелепое желание, что я даже не ответил на ее реплику.

— А. - сказала она понимающе, — Ты еще и тормоз…

Она обошла меня по широкой дуге и исчезла за следующим поворотом. Даже на высоченных каблуках двигалась она с грацией гимнастки или танцовщицы. Я обругал себя идиотом и направился завтракать.

Вот за что я ненавижу столовые так это за дешевый молотый кофе. Нет, я пил и худшую дрянь чем "Нескафе" по два доллара за банку, но любви к этой гадости у меня не прибавлялось. Но оставленные с вечера блинчики были неплохи, а апельсиновый джем — одно из моих самых любимых лакомств, и завтрак мне вполне понравился. Я все еще думал о странной девушке, которую встретил в коридоре и не мог не признать, что она мне понравилась. Мне вообще нравятся люди, похожие на меня.

Дверь на кухню распахнулась и вошел парень лет семнадцати с длинными светлыми волосами, собранными в конский хвост. Мешковатая серая футболка на нем явно переживала свои последние дни, драные джинсы тоже, но очки были дорогие, явно не пластик. Был он намного выше меня, широк в плечах и скорее всего занимался спортом. В потенциальные противники я бы его записывать не торопился — хотя мне и периодически сносит башню, определенная доля здравого смысла во мне живет.

Он мельком оглядел меня и направился к холодильнику.

— Питер Чейс, — сказал он, подсаживаясь рядом с пакетом молока, огромной тарелкой овсяной каши от которой меня перекосило, и кружкой чая, на которой была изображена подмигивающая и постепенно раздевающаяся девица. Я пожал протянутую руку, мимолетом удивившись тому, что ладонь у этого субъекта, похожего на помесь неформала, живущего под скамейкой в Централ-Парке и наследника какой-нибудь европейской королевской семьи, узкая и сухая, а пальцы похожи на пальцы пианиста или хирурга.

Или карманника, не так ли, Рихтер?

— Чарли, — представился я. Называть фамилию или нелепое второе имя я не стал. А вот фамилия Чейс мне что-то напоминала, что-то неуловимое, вроде прочитанного когда-то рассказа, или услышанной давным-давно мелодии. Но спрашивать не стал — не то чтобы было не интересно, но каждый волен рассказывать о себе ровно столько, сколько считает нужным. Но похоже этот Питер Чейс то ли был словоохотлив, то ли абсолютно беспечен.

— Чарли и всё? — спросил он, улыбаясь. — Обычно новички рассказывают о себе чуть побольше.

Я пожал плечами: о чем рассказывать этому юному интеллектуалу? Вряд ли Питер Чейс понял бы хоть часть того, о чем я мог рассказать, так же как и я не пойму того, что волнует его. Хотя, несмотря на претенциозность названия Школы для одаренных детей и подростков, "Новый Дом" все же был интернатом, а значит, родителей у этого Чейса не было.

— Чарли Рихтер, — все же назвался я после минутной заминки. Реакция оказалась ожидаемой:

— Рихтер? — парень посмотрел на меня с чуть большим интересом, — Шахматы? Прошлогодний чемпионат среди юниоров?

Черт тебя побери Дик Риди, в очередной раз подумал я. Шахматы — это была его идея. В секции я правда прозанимался ровно три месяца (на большее ни у меня, ни у тренера не хватило сил), бросил, свалив из очередного приюта, а на чемпионат попал самым простым мошенничеством, решив срубить немного денег с призовых. Денег, кстати, так и не дождался. А сама победа меня особо не радовала: не то чтобы я не люблю побеждать, просто…

Просто я не люблю побеждать нечестно.

На этой мысли я скривился бы окончательно, если б не Питер.

— Если хочешь, — сказал он, видимо угадав мой настрой, — я расскажу тебе о школе.

Не знаю, что послужило причиной — то ли явное дружелюбие моего нового знакомца, то ли давешний забавный эпизод с девчонкой, но я согласился.

Пока Питер рассказывал мне о "Новом Доме", я с трудом удерживался от желания немедленно направиться в Нью-Йорк, вломиться к Риди в кабинет, взять его за воротник и методично встряхивать его до тех пор, пока Дик не осознает какую глупость он совершил. Но поскольку до Нью-Йорка было пять часов езды, а от школы до шоссе надо было идти пешком еще пару часов, то я решил перенести месть на более поздний срок.

Питер был прирожденным рассказчиком, умеющим перенести слушателя в те события, о которых он рассказывал, и я почти видел как и кто строил эту школу. Случилось это после Второй Мировой, когда многие дети остались без родителей. То была эпоха технического взрыва, первых космических полетов и экспериментов с атомным оружием. Какому-то умнику из военных пришла в голову мысль не париться с поиском талантливых ученых, а растить их самим, отбирая из сирот по всему континенту. Шли годы, "холодная война" закончилась, закончился и эксперимент — интернат стал ведомством Министерства образования, а не военным, но сюда по-прежнему везли одаренных детей и подростков, давали здесь фактически университетское образование, а из выпускников этого заведения девять человек стали Нобелевскими лауреатами. Уже учась здесь, школьники публиковали свои исследования в самых элитарных научных изданиях мира и занимались собственными разработками.

— Я, например, изучаю геометрию космоса, — поделился Питер, — Ну и так, по мелочи. А Джой — это моя сестренка — гений математики и физики.

Наверное, на этом месте мне следовало съязвить по поводу ботаников, которые жизни не нюхали, но я промолчал. Во-первых, потому что Питер был мастером спорта по легкой атлетике, а следовательно уже не ботаником, а во-вторых, потому что вспомнил наконец где я слышал фамилию Чейс.

Это случилось лет шесть назад. Луна-Сити.

Как так вышло, что первый внеземной город, гордость наших и русских ученых, Луна-Сити, был захвачен чертовыми террористами не понятно какой национальности — хрен его знает. Писали, что те, кто строил лунный город, больше заботились о том, чтобы опасность не пришла от природы, и совсем позабыли про человеческий фактор. Судачили, что администрация Луна-Сити ни черта не была готова к нападению, и оборону держали жители — в основной своей массе ученые и исследователи. В общем, пираты захватили город и продержались там пять недель. А когда с Земли пришли на подмогу, большее количество людей уже было мертво или считалось пропавшими без вести.

В том числе, Лоуренс и Мелани Чейс. Он был математик, она — автор нескольких книг по психофизиологии. В новостях еще показывали то, что в день начала штурма они сумели отправить двоих своих детей на Землю в отходившем грузовом беспилотном корабле.

Я еще раз взглянул на Питера. Загорелое лицо, смеющиеся синие глаза, крупные, но не грубые черты. Он не был похож на человека, пережившего такую драму, но, если присмотреться, можно было увидеть и ранние морщины вокруг глаз и то, что кривая усмешка скорей могла бы принадлежать другому, гораздо более взрослому человеку.

— Что? — спросил он, заметив, что я промолчал. Я не стал говорить — вряд ли ему нужны моя жалость или мое сочувствие. Если бы он хотел, то рассказал бы сам. Но я бы например таким делиться не стал, — Да, особой разговорчивостью ты не отличаешься.

Я только кивнул. Питер был мне симпатичен, было в нем обаяние умного и сильного человека, но раскрывать перед ним душу я не собирался.

Как, собственно, не собирался этого делать ни перед кем.

Тем временем, школьники начали просыпаться. Где-то над кухней, там, где находились жилые комнаты, уже слышались шаги, оживленные разговоры и даже чье-то пение. Дверь распахнулась и в комнату, сшибая на ходу табуретку, влетела девушка моего возраста с такими же как у Питера светлыми длинными волосами.

— Доброе утро, Питер! — воскликнула она, поворачиваясь к нам, — О, это ты!

Последние слова явно относились ко мне.

Ну, смойте с пугала, которое я видел с утра в коридоре, всю штукатурку, снимите парик, переоденьте его в нормальную человеческую одежду — джинсы и футболку с надписью "Я — гений. А ты?", и оно превратится в симпатичную девушку — синеглазую, светловолосую, ростом повыше меня (и почему все симпатичные девушки выше меня?).

— О, да, это я. И что? — язвительно спросил я. Питер изумленно оглядел нас обоих:

— Вы что, ребята, знакомы?

— Нет! — ответили мы одновременно. Девушка выглядела раздосадованной. Я хмыкнул. Питер перевел взгляд с меня на нее и обратно. Я пояснил, — Она налетела на меня в коридоре.

— Нет, это ты чуть меня не угробил!

— Так, — сказал Питер, — поправь меня, если я ошибаюсь, но Джой, черт тебя побери, что ты делала с утра пораньше не в своей спальне?!

Ух, ты! Так Джой — его сестра. И, кажется, я послужил причиной намечающегося семейного скандала.

— Рад был познакомиться, спасибо за беседу и все такое…ну я пошел, — протараторил я и быстро смылся из кухни.

Уже прикрывая дверь, я услышал шипение Джой — она говорила что-то вроде"… и это не твое дело, катись к черту, Питер Чейс…".

* * *

— Итак, что вызвало знаменитый банковский кризис 2069 года? Как вы считаете… мистер Рихтер?

Черт. О знаменитом банковском кризисе 2069 года я впервые услышал секунд тридцать назад, когда меня спросили о его причинах на лекции по экономике. За первой партой резко взметнулась вверх рука Джой Чейс — уж она-то точно знала все на свете и не преминула бы ткнуть меня в это носом.

— Понятия не имею, мэм, — честно признался я, вызвав ухмылки умников, которые уж всяко знали о таких элементарных вещах, и получил очередной "неуд" в личный табель. За сегодняшний день — третий. За прошедшие две недели — семнадцатый.

— Рихтер, ты — идиот, — сообщила мне Джой, когда преподавательница спросила кого-то другого, — Что, трудно было открыть на пару минут учебник, чтобы пролистать главу?

— Не очень-то люблю экономику, — сказал я. Она язвительно фыркнула:

— Ну, конечно. А так же все остальные предметы школьной программы. Я удивляюсь, каким образом ты вообще попал в "Новый дом".

— Поверь, это не было моим заветным желанием, — проворчал я и поднял руку, — Извините, мисс, могу я выйти?

— Да, Рихтер, конечно.

В коридоре было тихо и солнечно. Начало осени, "индейское лето", синее-синее небо, паутинки, серебрящиеся в воздухе, первые желтые листья. Тихое и безмятежное время.

Ненавижу осень. Всегда ненавидел.

И, черт побери, за эти гребаные недели я успел возненавидеть еще и эту долбаную школу. Да, Риди был прав — здесь не было решеток на окнах и никто не подкараулил бы меня на перемене, чтобы избить до полусмерти, и преподаватели были вежливы, особенно если не брать в расчет их взгляды — "посмотрите-ка в нашу школу попал клинический идиот". Но я чувствовал себя здесь намного хуже, чем в предыдущих приютах — там я мог оказывать сопротивление потому что это был мой выбор, а здесь я был одинок, просто потому что не дотягивал до уровня своих одноклассников.

Единственная причина, по которой я до сих пор не свалил, заключалась в Питере. Если Джой не упускала ни одного шанса меня поддеть, то ее брат действительно мне помогал. Мы часто разговаривали, играли в шахматы (пару раз он даже выиграл), обсуждали прочитанные книги и страны, в которых бывали. Иногда мне даже казалось, что Питер — мой друг, если бы только я точно не знал, что у меня нет, не было и скорее всего не будет никаких друзей.

С одной из лиственниц в парке сорвалась стая ворон. Черные вороны. Черные как я. И чертов черный мир.

— Подозреваю, сегодняшний день ознаменовался очередным разочарованием, — произнес кто-то над ухом. Я обернулся и увидел Питера. Он улыбался, но глаза оставались серьезными, — Что-то случилось, Чарли?

Я снова отвернулся. Синее небо. Белое облако, похожее на фрегат. Слепящее солнце.

— Ничего. Пит, у тебя не будет долларов двадцать? Я отдам.

— Конечно, — Питер окинул меня внимательным взглядом, — Если скажешь, зачем они тебе.

— Боже, Питер! На черта тебе это знать, я же сказал, что отдам, и значит — я отдам! — взгляд у него был встревоженный. — Ладно, это не наркотики, не алкоголь, не курево и не шлюхи, тебя это устраивает?

Я устал, как же я ото всего устал.

— Чарли! — крикнул Питер мне вдогонку, когда я уходил в свою комнату, — Подожди!

— Да пошел ты.

Ну вот я и испортил отношения с единственным человеком, который относился ко мне по-человечески. Замечательно, Чарли. Просто великолепно.

Я лег на кровать, уставился в потолок и начал размышлять. Получалось плохо.

Риди всегда говорил, что я живу эмоциями, сначала делаю, а уж потом думаю. Я в ответ крысился и напоминал о том, что Дик и сам не блещет интеллектом. Тем не менее, иногда и Риди был прав.

Эти две недели отчетливо дали мне понять, что я здесь лишний. Мне никогда не стать юным гением, и бесполезно доказывать Питеру или Джой или всем остальным то, чего нет и не было. Это глупо. Глупо и ненужно.

Они все — гении. А я беспризорник, которому хронически не везет по жизни. Вот и все.

Вот и все?

Чарли Рэндом Рихтер, твою мать, что это еще за жалобные стоны? Внутренний голос, подозрительно похожий на скрипение Риди, рявкнул на меня что есть силы. Я аж сел от неожиданности.

И действительно, жалеть себя — это последнее, что я бы сделал в обычном своем состоянии. Жалеть себя — это значит сдаться, признать поражение, наконец, запросить пощады. А стучать ладонью по ковру я не люблю, не умею и более того — не собираюсь. Даже если противник выше ростом и сильнее. А уж когда твой противник — это ты сам, справиться еще легче.

Я встал, нашел в заначке спертую еще у Риди пачку "Кэптен Блэка" и, забив на все здешние правила, затянулся, вытряхивая пепел в горшок с кактусом, оставленный прежним владельцем. Настроение у меня было воинственное. С этим настроем я и взялся за справочник по мировой экономике, решив узнать какая такая хреновина привела к этому гребаному кризису в 2069. Где-то на середине учебника в комнату без стука вломился Питер.

— Вот твоя двадцатка, — сказал он, протягивая мне полтинник.

— Какого хрена? — поинтересовался я, — А ты в курсе, что мировой финансовый кризис в конце шестидесятых был вызван обвалом на рынке ценных бумаг, который, в свою очередь, был спровоцирован нефтегазовым кризисом и созданием альтернативных источников топлива на основе…

Питер сел рядом и озабоченно помахал передо мной растопыренной ладонью:

— Чарли, друг мой, — начал он очень ласковым голосом, как обычно разговаривают либо с маленькими детьми либо с людьми, у которых уж очень ярко выражены симптомы болезни Дауна, — Скажи-ка мне, а у тебя случайно не находили какого-нибудь психического заболевания, которое обостряется в осенне-весенний период? Нет? Тогда может быть стоит сходить к мистеру Эддисону? Если хочешь, я тебя провожу.

Мистер Эддисон — местный психолог, в первый же день посадивший меня решать тестовое задание вопросов эдак на пятьсот. Я сбежал из его кабинета где-то на второй сотне, сославшись на нестерпимую головную боль, и старался не попадаться ему на глаза.

— Катись к такой-то матери, — предложил я Питеру, — И не мешай мне повышать уровень общего развития. Может, моя мечта — стать банковским служащим.

— Угу, — промычал Питер, — А моя — служить коком на "Титанике"…

— Да ты мечтатель, — заметил я задумчиво.

— А ты — идиот, — отпарировал он, — На кой ляд тебе сдались эти деньги, если через полчаса ты посылаешь меня с ними куда подальше?

Ну не говорить же человеку, что я собирался взять рюкзак с барахлом, выйти на шоссе и тормозить идиота, который довез бы меня до…скажем, Чикаго… и передумал только потому что мне захотелось утереть всем нос.

— Забей, — посоветовал я, — И извини за грубость. Я не весь из себя такой белый и пушистый.

— Хорошенькое извинение, — ухмыльнулся Питер. Но глаза у него, как всегда, были серьезны, — Не переживай, все обойдется.

— Конечно, — согласился я, — Но если твоя сестра еще хоть раз пройдется по моему поводу, я ее отшлепаю, не смотря на то, что она леди.

— Джой — леди? — искренне удивился Питер, — Пятнадцать лет ее знаю, но такую характеристику слышу впервой. Чарли, моя сестрица — юная заноза, но если ты хоть пальцем ее тронешь, я порежу тебя на мелкие кусочки, посолю, поперчу, залью уксусом и пожарю на самом медленном огне. Уж прости, но положение старшего брата обязывает.

— Аминь, — сказал я, захлопывая книгу, — Партийку в шахматы?

* * *

За последующие две недели я сделал несколько интересных выводов о себе и об окружающих, подтянулся почти по всем предметам и обзавелся несколькими поклонницами младшего школьного возраста. Поклонницы появились благодаря Питеру, который уговорил меня сыграть на гитаре в концерте младшеклассников (сам он организовывал все это действо). С самой первой репетиции они здоровались со мной в коридорах, почтительно называя мистером Рихтером, а один раз даже угостили шоколадным тортом. Торт я разделил с Питером и его пассией Натали МакДональд, в результате чего о моих фанатках узнала вся школа. С тех пор жаловаться на чрезмерную популярность я перестал. По крайней мере, в присутствие чрезмерно языкастой Натали. Подтянуть оценки до почти приличных помог тот же Питер, и, к моему изумлению, Полина Чанг, давшая несколько ценных указаний и посоветовавшая меньше маяться фигней. Что до выводов — выводы были малоутешительны. У выводов была предыстория.

Начало предыстории, вопреки предупреждениям Питера, положила Джой.

Джой Чейс — капризная, взбалмошная и злая на язык девица, если и была похожа на Питера, то только внешностью. У них были одинаково ярко-синие глаза, унаследованные, если верить Питеру, от предков-датчан, оба они были талантливы и умны, но Питер был любимцем всей приютской мелкоты, чинил игрушки, паял украшения из старой проволоки девчонкам и каждому встречному был готов сказать доброе слово. Иногда он злился, но даже злость Питера казалась не то чтобы придуманной, но тщательно контролируемой. А вот Джой была сукой.

Знаю, это не слишком-то вежливо, называть девушку — сестру своего приятеля — сукой, но Джой Чейс воистину этого заслуживала. Не знаю, меня она терпеть не могла или относилась так ко всем, но придирки Джой и ее прихлебателей меня достали. Мне надоело, что меня считают идиотом, надоело, что меня травят и надоело, черт побери, что я в нее влюблен!

Ох, это я сейчас сказал?

Мне почти пятнадцать и про гормоны я уже все знаю. С биологической точки зрения, все понятно. Если честно, то девчонки мне нравились и раньше, только вот рост в метр шестьдесят малость мешал возникновению личной жизни. Но за последний месяц я вытянулся до пяти с половиной футов и, кажется, стал больше походить на взрослеющего парня чем на тщедушного подростка. Влюбиться в таких условиях — дело естественное, но вот угораздило же меня втюриться в Джой Чейс! Ту самую Джой, которая считала меня законченным придурком, воевала со мной с утра до вечера, и, единственная, могла заставить меня заткнуться одним единственным ехидным замечанием. Почему бы мне не выбрать Лиз Колуэлл — симпатяшку на год младше, чрезвычайно одаренную певицу и актрису, или Рахиль Гринберг — кудрявую улыбчивую одноклассницу, которая как-то всю пару по начертательной геометрии строила мне глазки? Так ведь нет. Джой Чейс.

Наверное, это просто чертовски несправедливо совпали время и действующие лица.

Питер похоже ничего не замечал. Или мастерски делал вид. Мне чертовски необходимо было рассказать кому-то, кто старше меня и имеет хоть какой-то опыт в таких делах обо всей этой долбаной ситуации, но Питер достаточно емко описал, что со мной произойдет, если я хоть пальцем дотронусь до его сестрицы. Так что он отпадал явно. А других знакомых старше меня, которым бы я доверял, просто не было. Во всяком случае, я знаю, что посоветовали бы некоторые мои товарищи из нью-йоркского или чикагского "дна", но это было…неправильно.

Я вырос на улице, и взаимоотношения полов не были для меня секретом. Аисты, феи, пестики и тычинки были для нас, циников в свои тогдашние десять-двенадцать, столь же далеки, как от юных гениев "Нового дома" секс, насилие и воровство. Сбеги я сейчас из школы, проблем с подружкой бы не возникло, но вся беда была в том, что мне не нужна была любая девчонка, которая прельстилась бы на мою репутацию отъявленного сукиного сына, мне нужна была одна… Вот, черт, как же меня угораздило так влипнуть?!

В конце концов, я совершил самый позорный поступок в моей жизни. Я позвонил Риди.

Он сидел в офисе, одной рукой держа у рта гигантский гамбургер, другой перелистывал лежащую перед ним газету. Похоже, я попал в обеденный перерыв. Увидев мою физиономию на экране, Риди скривился — судя по всему, аппетит я ему испортил. Мысленно я прибавил себе очко.

— Здорово, Чарли. Что сегодня произошло — затмение или полнолуние? Или может какие-то очень яркие вспышки на Солнце? Что такого произошло, что великий и ужасный мистер Нелепица сам позвонил мне?

— Очень смешно, — огрызнулся, — Ты случайно не выступаешь в "стэнд-ап-камеди" по выходным?

— Нет, с такими подопечными как ты, у меня выходных не бывает, — отрезал Риди, — Говори, что тебе надо и убирайся — обед у меня не бесконечный.

Я наверное выглядел как-то не так, потому что Дик отложил свой отвратительный гамбургер, сел поудобнее и добавил уже мягче:

— Ладно, Чарли. Знаю, без веского повода ты бы не объявился, так что выкладывай. Что у тебя там произошло?

— Я…я… Черт, Дик, я — идиот, — выпалил я. Риди состроил гримасу:

— Сообщи новость посвежее.

— Я, кажется, влюбился.

Вот тут я его поразил до глубины души, если у Риди таковая имеется. Он глотнул кофе из кружки, поперхнулся и закашлялся.

— По спинке постучать? — услужливо предложил я. Дик поморщился.

— Нет уж, спасибо. Итак, ты влюбился и решил позвонить мне, дабы сообщить об этом радостном событии?

— Конечно, — согласился я, — А так же позвать на свадьбу и помочь придумать имена наших будущих детей. Ты что, совсем кретин, Риди?

Он поусмехался еще пару минут, и я уже было решил отправить его куда-нибудь подальше, но потом все-таки передумал и все выложил. Дик был в восторге.

— Я знал, что наказание свыше тебя не минует, — оптимистично подвел он итог моему рассказу.

— Вот спасибо, — уныло ответил я, — И что мне делать?

— Ну… в таких ситуациях есть несколько вариантов выбора: ты можешь признаться…

— И огрести еще неприятностей на свою голову, — вставил я.

— Вариант второй: влюбиться в кого-нибудь более подходящего.

Я скривился.

— Или оставить все как есть и просто подождать. Может быть, ты ей тоже понравишься, а может, у тебя просто случился гормональный взрыв, и ты готов втюриться во все, что движется.

— Ну, может и так. — признал я, — Но мне от этого не легче. Правда, не легче, Дик.

— Есть только один лекарь — время, — мудро заметил он, и сказал, оборачиваясь, кому-то за своей спиной, — Да, Селин, уже иду. Извини, Чарли, но обед у меня закончился, а дела, к сожалению, нет.

— Да, — сказал я, — Конечно. Пока, Дик.

— До встречи. И не натвори глупостей. Хотя, о чем это я…

— Да пошел ты, — сказал я и нажал кнопку.

Спасибо тебе большое, Риди, ты мне очень сильно помог. Прям до охренения. Козел!

Так я ни в чем и не разобрался. И не принял никакого решения. Хотя, в одном Дик был прав, от любых проблем помогает избавиться лишь время. Но ничего более.

Но иногда и время бывает бессильно — и это мне тоже прекрасно известно.

* * *

"Индейское" лето быстро закончилось, и осень вступила в свои права. Если вы думаете, что Восточное побережье в октябре — курортное местечко, вы сильно ошибаетесь. Бесконечные дожди, серое небо и холод приближающейся зимы. В один из таких дней, когда с неба сыпалась почти невидимая морось, я пришел позаниматься в спортзал.

В "Новом доме" спортом увлекались все: плавание, фехтование, бокс, единоборства и атлетика призваны были помогать юным гениям развиваться гармонично. Я, к счастью, не был гением и потому бывал в гимнастическом зале всего пару раз — сдавал обязательный зачет по физкультуре. Первая попытка закончилась тем, что мне поставили "D". Второй раз я смухлевал, но тренер ничего не заметил — на этом мои занятия спортом закончились. И потом, черт побери, но шахматы — тоже вид спорта!

Что привело меня сегодня ранним утром? Просто захотелось пробежаться, но за окном было на редкость мерзостно и пришлось тащиться сюда. Дверь, как ни странно, была открыта. Я потянул ее на себя и увидел как кто-то гибкий уже занимается на брусьях. Официально, делать это без тренера было строго-настрого запрещено, но был кое-кто в школе, кому было плевать на все запреты.

Джой услышала скрип открывающейся двери, повернула голову и упала на пол. Я рванул к ней:

— Цела? — я протянул ей руку.

— Не дождешься, — процедила она, — Ох, черт! Больно!

Попытка встать закончилась тем, что она снова растянулась на полу. Светлые волосы, заплетенные в косу, разметались по полу, а в глазах сверкнули слезы — наверняка от злости, а не от боли, ведь я увидел, как она грохнулась.

— Сиди спокойно и не двигайся, — приказал я. В отношении переломов, растяжений и вывихов я просто знаток, так что мне можно было верить. — Ты что совсем идиотка, лезть на эту хрень без тренера?

— Сам-то ты что здесь делаешь с утра? — огрызнулась она и снова попробовала встать. Ничего, естественно, не удалось.

— Я же сказал: сиди на месте! — рявкнул я. — Левая?

Она кивнула. Я закатил ей штанину и увидел опухающую лодыжку. Но ни крови, ни синюшного цвета не было — и это хорошо.

— Здесь больно? — она кивнула, — А здесь? Так какого хрена ты сорвалась в такую рань и стала изображать из себя олимпийскую чемпионку? Которой из тебя, если честно, никогда не будет. Ты уж не обижайся.

Она внимательно следила за тем, как мои пальцы прощупывают опухшее место, но потом отвлеклась на разговор:

— Мне надо. Соревнования через неделю, — она всхлипнула, — Черт, ну какие сейчас соревнования… А-а-а! Придурок, предупреждать надо!

Я с силой дернул ее ногу, а потом снял футболку, разодрал ее на ленты — благо, она и так расходилась на плече, и туго перевязал лодыжку. Джой смотрела на меня с изумлением.

— Все, — сказал я, — Можешь встать?

С моей помощью она встала.

— Что это? Перелом?

— Ага, конечно, размечталась, — съехидничал я, — Обычный вывих, только достаточно сильный. Доберешься до медиков, попросишь проверить, правильно ли я все сделал. Через дней пять будешь как новенькая. Может, даже и на соревнованиях победишь. Что? — спросил я, заметив, что Джой как-то странно на меня смотрит. Глаза у нее были даже синее, чем у Питера — цвета неба, какое бывает жарким летним днем.

— Ничего, — сказала она. И улыбнулась, — Спасибо.

Улыбающуюся Джой Чейс я еще не видел. Оказалось, у нее есть симпатичная ямочка на правой щеке, а на лбу, там, где кожу обычно закрывали волосы, сейчас убранные в косу, белел тонкий застарелый шрам. А ресницы очень длинные — и мне вдруг стало интересно, не щекочут ли они ей веки, когда она моргает. Очень глупо, я понимаю, но все равно интересно.

— Да не за что, — сказал я, с усилием отворачиваясь, — Проводить тебя до врача?

— Не надо, — сказала она, — Дойду сама.

И мы разошлись. Я остался в спортзале и долго смотрел ей вслед: она шла по коридору, прихрамывая, но все равно прямо — словно показать свою боль было выше ее сил, а потом завернула за угол, и я понял, что все это время стоял, задержав дыхание.

Она и впрямь прихрамывала последующие дни и не поехала на эти идиотские соревнования. Но огорченной не казалась — то ли нашла себе какую-то новую Великую Цель, то ли просто решила забить на все, что случилось. При встрече мы теперь кивали друг другу, не ругались на парах, но зато и почти не разговаривали вообще. Питер заметил перемены в стиле нашего общения, но вопросов не задавал. По крайней мере, мне. Если честно, я был ему за это благодарен.

Тем временем, наступал Хэллоуин, администрация объявила о проведении вечеринки и маскарада, обещали даже какую-то музыкальную группу из Чикаго, и все обсуждали событие: малышня заранее радовалась конфетам и забавным костюмам, которые шились самими участниками, ребята постарше приглашали пару на танцы и договаривались как пронести пиво мимо учителей. Я даже и не знал, что люди, которые способны умножать в уме шестизначные цифры и участвовать в международных конференциях, могут вести себя как самые обычные подростки. Даже Питер, чью разумность не надо было доказывать, обсуждал со своей буйной подружкой костюм Дракулы, который собирался усилить парой резиновых клыков и томатным соком на белой манишке. Услышав это, я долго крутил пальцем у виска.

— Питер, это глупо! Это бред, и ты сам это понимаешь, — сказал я убежденно, когда мы вдвоем шли к библиотеке.

— Брось, Чарли, — отмахнулся он, — Это ж праздник, веселиться надо! Понимаешь, нельзя быть всегда серьезными и взрослыми, иногда надо хотя бы притворяться детьми, чтобы получить…не знаю… положительные эмоции… вспомнить детство, наконец! Мы все обожаем День Всех Святых, День Благодарения, Рождество. Это нормально — быть детьми. Или ты никогда не отмечал эти праздники?

— Не помню, — сказал я.

Я и в самом деле не помнил.

Когда-то давным-давно я очень любил Рождество и Новый Год, когда на улицах идет легкий снег, повсюду стоят елки, рядом с ними пританцовывают на морозце веселые Санта-Клаусы, сверкают витрины супермаркетов, а из всех динамиков доносится непобедимая "Джингл Беллс". Я верил, что можно загадать желание, и оно обязательно исполнится в эти чудесные, волшебные дни, когда весь мир похож на игрушечный шарик с мерцающим искусственным снегом.

Беда в том, что того Чарли давно уже не существовало. Я давно уже не верил ни во всемогущего доброго Санту, ни в жутковатых, но симпатичных обитательниц Салема, ни во что либо другое. Ни во что я не верил.

— Ты прям как Джой, — сказал Питер, — Представляешь, она отказалась идти на вечеринку со всеми парнями, которые ее приглашали — даже отпугивать никого не пришлось — и заявила, что весь вечер будет сидеть в комнате и смотреть старые фильмы.

— Ну… это уж совсем радикально, — высказал я свое мнение. Но мне было приятно, что мы с Джой хоть чуть-чуть, хоть в малом, но похожи. — А я скорей всего послушаю музыку, выпью чуток пива и буду спать.

— Идиотизм, — подытожил он.

С последним я согласился вечером, когда меня возле столовой поймала Рахиль Гринберг и ошарашила вопросом:

— Ты уже пригласил кого-нибудь на вечеринку?

Прежде чем я успел ответить, что, в общем-то, туда и не собираюсь, она успела сказать в лоб:

— Если нет, то я тебя приглашаю.

Я судорожно сглотнул. Нет, я не против нее самой, Рахиль классная девчонка, умная и очень красивая, к тому же. У нее пышная грива темно-каштановых волос, огромные глаза, пикантный нос с горбинкой и вполне уже оформившаяся фигура. К тому же, она веселая и явно мне симпатизирует. Но это было… не то. Да и мне не по себе получать предложения от девушек, это не то что унижает, но заставляет себя сомневаться в своих силах, будь здоров.

— Я… Извини, Рахиль, но я не иду на вечер, — выпалил я, отчаянно краснея. Проходивший мимо Питер сделал большие глаза, я был готов поспорить, что он все слышал, — Правда… мне правда очень жаль.

Легкая сожалеющая улыбка, облако мелких кудрей — Господи, как она их расчесывает-то? — коснулось моей руки, и Рахиль скрылась в толпе только что отобедавших старшеклассников. А я так и остался стоять на месте.

— Рекомендация по поводу стиля: рот лучше держать закрытым, — посоветовал, проходя мимо, мой (и Рахиль, и Джой) одноклассник Тони Лестер. Я торопливо клацнул челюстью.

Вот черт. Черт. Черт. Черт.

Я нравлюсь девушкам — вот это новость. Конечно, Рахиль могла пасть жертвой моего непреодолимого обаяния, но, скорей всего, ей просто не с кем было пойти на праздник, и тут она наткнулась на меня. Навязчивая идея посмотреться в зеркало, чтобы убедиться, не спутала ли она меня с кем-нибудь другим, вылилась в поспешное бегство в свою комнату. Но зеркало мне не помогло: отражение было таким же нескладным, как и обычно. Вся одежда так же висела на мне как на вешалке, цветом кожи я мог поспорить с пресловутыми вампирами, на щеке был порез — следствие неудачного эксперимента с бритвой (эксперимент был первый, пробный, и, если честно, еще не нужный), а взлохмаченные черные волосы давно пора было стричь. Сходство с вампиром дополняла никак не проходящая синева под глазами. Я выглядел не то как поклонник готического рока, не то как жертва полнолуния. Так что мог даже сэкономить на костюме для Хэллоуина, обойтись и так. И что она во мне нашла? Животный магнетизм, не иначе.

Я поймал себя на мысли, что начинаю истерически ржать, и отодвинулся от зеркала. Самоанализ, даже внешний, всегда не доводил меня до добра.

Разумная мысль пойти и пригласить на вечеринку Джой Чейс так ко мне и не пришла.

* * *

Так или иначе, в тот момент, когда вся школа отплясывала под "Поцелуй меня, малышка, а я подарю тебе мир", я сидел на кухне в пижаме, пил ройбуш, такой крепкий, что сводило скулы, ел шоколадное печенье и читал криминальную хронику в местной газетенке. Наличие пары знакомых фамилий меня не удивило. Сколько веревочке не виться, а все равно придет конец… Я не то чтобы соскучился за пару месяцев по уличной жизни, но начал понимать, что во всем хороша мера. Попадать в тюрьму или быть застреленным в чужой тебе разборке мне не хотелось. Я чертовски люблю свободу и собственную шкуру, чтобы позволить себе вот так вот покрасоваться в разделе "Криминал".

Может, Риди и прав и мне действительно нужен нормальный дом и нормальные друзья. С опозданием на почти шесть лет я наконец этого захотел, но вот получиться ли что-нибудь из этого — не знаю. Мне здесь нравилось, правда нравилось — взрослые не пытались унизить, ровесники были дружелюбны, здесь были хорошая еда и мягкая кровать, и уйма возможностей для будущего, но все это словно было красивая реклама, как реклама в глянцевых журналах — для людей определенного сорта, у которых есть нечто, чего я лишен. Да, здесь был Питер, который принял меня — и это была самая странная симпатия в моей жизни: юный гений, который протягивает руку дружбы потенциальному заключенному какой-нибудь американской тюрьмы. Ну а может, и не только американской. Но я так и не принял до конца его дружбу. Да, здесь была Джой, которая мне нравилась, но Джой была недосягаема, как желанная игрушка в витрине с надписью "Продано".

— Депрессия? — поинтересовалась легкая на помине Джой Чейс, усаживаясь напротив и наливая себе чай, — Ау! Марс, вас вызывает Венера, прием! Марс, ответьте! Прием.

— Не паясничай, — попросил я, — Не депрессия, а легкая задумчивость на фоне хронической усталости. Ты чего не на празднике?

Она, как и я, была одета в пижаму (только я бы никогда не рискнул появиться на людях в пижаме с котятами, играющими в бейсбол), распущенные волосы спадали на плечи и спину.

— Да ну их, — ответила Джой без сожаления, — Достали.

— Мне казалось, тебе нравятся вечеринки, — без жалости сказал я, вспомнив нашу первую встречу. Она отмахнулась:

— Ты о том утре? Ну, я люблю бывать в клубах, но не под присмотром пятнадцати учителей и директора во главе. Я люблю на дискотеках отрываться.

— Ну-ну, — выразил я сомнение, — Нога не беспокоит?

— Даже и думать про нее забыла! Слушай, а где ты так здорово научился оказывать медицинскую помощь?

Где я научился… Мысленно я перебрал все чертовы случаи, когда врачей не было, и вообще никого не было, чтобы помочь, потер разбитые много раз костяшки пальцев, и сказал задумчиво:

— Да везде помаленьку. Оказывается, вещь нужная.

— Да уж, — согласилась Джой и призналась как в чем-то особенно личном, — А я вот боюсь крови и боли просто ужасно, представляешь? Порезала как-то на кухне палец и умудрилась впасть в панику. Сумасшествие, да?

— Не переживай. Лучше бояться примитивного, чем более продвинутого, — утешил я. Тем более, что в то, что Джой Чейс боится боли я поверил не больше, чем в появление Несси и Бигфута. Тогда, в спортзале, она повела себя отнюдь не как паникерша, а как нормальный адекватный человек.

— А ты чего боишься? — задала вопрос Джой, и я передернул плечами, одновременно и стараясь вспомнить и не показать того, что о чем-то вспоминаю.

Я многого не боюсь в жизни. Потому что много всего видел. И боюсь много. По той же причине. Воспоминания нахлынули нежданным потоком, но я заставил себя улыбнуться и проговорить настолько мягко, насколько получится:

— Я не боюсь, Джой. Я опасаюсь. Это разные вещи.

— Все чего-то боятся, — Она настаивала. — Даже ты.

— Хорошенький разговор в канун Дня Всех Святых, — усмехнулся я. — Вот сейчас как что-нибудь вылезет из холодильника…

— Хорошая мысль, — сказала она, потянулась к холодильнику, достала оттуда ветчину и соорудила себе бутерброд.

— Я имел ввиду не это.

— Я тоже. Ну, почему я не на празднике мы уже выяснили, а почему ты киснешь на кухне?

— Я не люблю толпу, — ответил я просто. Оказывается, с Джой было легко разговаривать — не надо было вытаскивать из себя слова клещами, придумывать что-то, прятаться за неизменными шуточками, как с другими, — Слишком уж там шумно.

— А я думала, ты прячешься от Гринберг, — поддела Джой.

Я скуксился — ну, теперь насмешек не оберешься, еще год все будут вспоминать. Джой усмехнулась:

— Не переживай. Я никому не скажу.

— Вот спасибо.

Печенье закончилось, ройбуш я допил, а газету выкинул. Больше на кухне вроде бы делать было нечего, но и уходить не хотелось. Было хорошо и уютно сидеть за этим столом, под неярким светом лампы и улыбаться девушке, которая тебе нравилась.

Мелодия, доносящаяся с праздника, сменилась на другую, мягкую.

Он твердил ее имя,

Он читал ее мысли,

Он бродил за ней следом,

Он глядел в ее окна.

Утренний ветер уносит печаль —

Ветер всегда одинок.

Я смотрел в ее глаза и чувствовал, что пропадаю. Джой взяла мою ладонь в свою и просто улыбнулась.

Он объедет полмира,

Он найдет ее город,

Он войдет в ее двери,

Он ее не узнает.

Утренний ветер уносит печаль —

Ветер всегда одинок.

Дай мне сил, быть легким как ветер…

Дай мне сил, быть легким как ветер…

Дай мне сил…

* * *

Худшее случилось через неделю, когда неожиданно для ноября повалил крупными хлопьями, похожими на гусиные перья, первый снег. Шел урок истории, преподавателя которой, мистера Стивена, крупного мужчину с явной солдатской выправкой и такими же солдафонскими методами преподавания я, если быть честным, недолюбливал, и потому больше смотрел в окно и размышлял, чем слушал его громкий раскатистый голос.

Американская история, о которой так любил толковать мистер Стивен, была далека от той настоящей истории, что делалась на этой земле. Его история, история учебников, узаконенная и введенная в ранг историй о святых или мучениках, повествовала о великой стране, в которой живут и жили Настоящие Американцы, побеждавшие врагов и милосердные к тем, кого обижали. История, которую знал я, была другой.

Мне однажды довелось побывать в Закарпатье. Это на востоке Европы, безумно красивый край гор, солнца, моря и заливных лугов. Эта земля давала урожай по несколько раз в год — здесь жили, в основном, земледельцы, рос виноград, делали самый вкусный овечий сыр во всем мире. Местные были красивы: в свободное от работы время они танцевали задорный чардаш, пели певучие народные песни, занимались творчеством. Там я познакомился с Нино — то ли сербом, то ли хорватом, который переехал сюда жить. Сначала он отнесся ко мне настороженно, но потом услышал, как на одном из вечеров я напеваю их песню о Дунае, и стал со мной общаться.

— Ты уверен, что ты — американец? — спрашивал он у меня, — Ведь ты похож на одного из нас.

Я тогда ответил, что во мне течет ирландская и индейская кровь, а может и еще какая — кто был мой папаша, я не знаю. Нино рассмеялся, услышав мой ответ.

— Я имел в виду не это. Я знал американцев — они не стремятся ничего понять. Знаешь, как можно узнать американского туриста в Европе: он идет по нашим древним мостовым, фотографирует замки, которым не одна тысяча лет, ест нашу пищу, изготовленную по тем рецептам, что придумывали наши предки, но ничему не удивляется, ничему не радуется. Для него его "МакДональдс" и его "каменные джунгли" гораздо привычней и удобней. Вы обедняете не только свою культуру, но и культуры других народов.

Наверное, на моем лице отразилось негодование. Нино успокаивающе произнес:

— Я тебя не равняю… с этими, — презрительно сказал он, — Ты хороший мальчик, почти не тронутый этой дрянью, но таких как ты, которые пытаются понять и впитать в себя новое, другое, в вашей стране мало, почти нет. Хотя… я и сам на какую-то часть американец. Сто лет назад, когда Штаты вводили свои войска в Косово, моя прабабка забеременела от бравого лейтенанта. Он женился на ней, перевез ее в Белград, и там они жили всю жизнь. Их детей звали не Джонами или Джеймсами — моего деда прадед сам назвал Гораном, а его сестру Лукрецией.

Я ничего не мог на это ответить. Мне только исполнилось тринадцать, и я даже не задумывался над тем, что происходит в моей стране — мне важнее было найти место для ночлега и денег на еду. Сто лет были для меня вечностью — я и не знал, что существуют страны, в которых люди помнят о том, кем век назад были их предки. Разговоры с Нино многое дали мне понять — не о прекрасной старой Европе, а о собственной стране.

Америка — страна потребителей. Мы ничего не создаем, мы всего лишь пользуемся. Среднестатистический американец — я не имею сейчас ввиду тех, кто учился в "Новом доме", они-то как раз создавали — а тот, кто ходит на работу, играет в бейсбол, мечтает выиграть или заработать на огромный дом и гараж на десять машин, и ест синтетическое мясо в "МакДональдсе", он ни разу за свою жизнь ни черта не создал. Он пользуется топливом, которое качают в Мексике, компьютерами, которые модернизируют в Японии и собирают в Китае, космическим оборудованием, производящимся в России. А мы только жрем.

Наверное, это наша история. Американцы — потомки конквистадоров, по факту, уничтоживших целую цивилизацию, большую часть коренных жителей континента. Потом сюда, на новые земли, приезжали искатели приключений со всего Старого света, сюда ссылали преступников, приезжали бедняки в поисках легкого заработка. Все они скрещивались с постепенно спивающимися индейцами (целые народы исчезали в течение нескольких десятков лет) — и все это за неполных пять столетий.

Теперь, когда меня спрашивают кто я по национальности, я только улыбаюсь. Я — не американец. Я — на четверть ирландец, а еще на четверть — индеец хайда. И, если честно, и громадам Нью-Йорка и Чикаго, и какому-нибудь Санкт-Петербургу, численность которого в лучшие годы составляла не больше пяти тысяч человек, я предпочитаю узкие улочки Праги или сказочный, почти эльфийский, Дублин. Я — патриот, но я хочу жить в стране, в обществе, где люди умеют создавать. Может быть, это и глупо, и уж совсем не по-американски, но я не хочу быть одним из тех, кто бомбил Белград, поливал напалмом вьетнамские деревни или стравливал между собой суннитов и шиитов. И все это только из одного мотива — жажды денег и власти.

Я дошел до этого не сразу: Нино был не единственным, с кем я разговаривал на эту тему. Была старая женщина — украинка, которая приютила меня в своем доме, когда я свалился с воспалением легких (зимы на Украине далеко не так теплы как в Калифорнии). Она много рассказывала об истории совей страны, в том числе и о страшном периоде "Оранжевой революции", когда в ее стране с попустительства американского правительства творился форменный бардак. Таких встреч было много, и поначалу я реагировал так же, как в разговоре с Нино — ершился и пытался возражать. А потом понял, что если Жанинья из Сан-Паулу говорит то же, что Януш из Варшавы, Али из Марокко и еще много кто, значит, доля правды в этом есть. И не маленькая.

Вернувшись тогда из Европы, я перечитал массу исторической литературы, и с тех пор школьные уроки стали для меня пыткой — сначала я пытался спорить, доказывать свою правоту, а потом, поняв, что моя правота никому не нужна, просто игнорировал ту жвачку для слабоумных, которую подсовывали мне как истину в последней инстанции.

Так я делал и сейчас. Смотреть на падающий за окном снег или на старательно что-то выводящую на листе бумаги Джой, было намного приятнее, чем слушать Стивена.

Что происходило между мной и Джой — я не знал. Мы все так же молчаливо кивали друг другу в коридорах, обменивались улыбками, и словно специально (хотя на самом деле случайно) садились рядом в столовой. Но сделать какой-то шаг я боялся, а она… не знаю.

Джой видимо заметила мой взгляд и подняла голову от листка. Улыбнулась. Кивнула. Рахиль перехватила наше переглядывание, сердито фыркнула. Я покраснел и отвернулся.

Раздавшийся стук в дверь заставил отвлечься от этой пантомимы. В класс, как всегда стуча каблуками, вошла Полина Чанг.

— Прошу прощения, Дэниэл, я заберу у вас Рихтера. К нему приехали.

— Конечно, — мистер Стивен кивнул. Я оставил вещи на месте и пошел за директрисой.

— Кто ко мне приехал? Риди? — вопрос был идиотский. Ко мне мог приехать только Дик. Зачем? — Какого…то есть почему?

Полина остановилась и сказала мягко, но с какой-то странной интонацией:

— Лучше, если он расскажет тебе сам, Чарли. И не задавай мне пожалуйста никаких вопросов, я все равно не смогу тебе на них ответить. Хорошо?

— Не слишком-то, — признался я. Она посмотрела виновато.

— Пойдем. Нас ждут.

Раньше, когда я тусовался во всех этих приютах для детей с криминальными наклонностями, Риди меня не навещал. Я всегда подозревал, что он был готов отдать свой годовой заработок тому, кто закроет меня в небольшой комнатке с зарешеченными окнами, и не будет выпускать до самой его пенсии. Какого такого хрена он приперся сейчас, я не понимал в принципе.

Дик в кабинете миссис Чанг был не один. С ним была женщина лет тридцати, темноволосая, и чем-то смутно знакомая. Она была красивой, элегантно одетой, но я почему-то представил ее себе в старых джинсах и футболке…непременно серой. Я ее знал, определенно знал, но за годы моих скитаний по миру я знавал кучу народа, и запомнить лицо каждого было просто невозможно.

— Привет, Дик. Каким… тебя занесло, погода-то нелетная, — поприветствовал я его, — Здрасте, мэм.

Женщина ничего не ответила, а Риди невесело усмехнулся:

— Дела, Чарли, деваться некуда.

— А какие?

— Связанные с тобой, балда, — пояснил он, — Или ты думаешь, что я здесь полюбоваться на лиственницы?

— А почему бы нет? Красивые, триста пятьдесят лет растут, национальное достояние. А ко мне зашел по старой дружбе…

— Заткнись, а, — попросил Риди, — Тут тебя искали и нашли.

Женщина, которая доселе молчала, наконец, подала голос, и я внезапно понял, откуда я ее знаю.

— Здравствуй, Чарли, — сказала она, и я отшатнулся.

Передо мной стояла моя мать.

* * *

Дик нашел меня в парке. Я стоял, задрав голову к небу и мое лицо было мокрым от падающего снега. Я был в одном свитере, в котором выбежал на улицу, и порядком уже замерз. Риди накинул на меня свое пальто.

— Ты в порядке?

— Нет!

— Пойдем в здание. Тебе нужно выпить чего-нибудь горячего.

— Нет! Я не пойду туда, пока она не уберется из школы. И из моей жизни.

— Ты заболеешь и помрешь, — серьезно сказал Дик. Помолчал и добавил. — Она — твоя мать и ничто в мире этого не изменит.

— Она не имеет родительских прав. Пусть катится к чертям! — я был зол, и меня трясло от бешенства, холода и испуга. Больше всего на свете я мечтал о том, что это все сон, просто один из моих постоянных спутников — кошмаров.

— Она тебя нашла. Она искала тебя, значит, ты ей нужен.

Я в упор взглянул на Риди:

— А где она была последние шесть лет, а? Когда меня били? Когда я воровал? Когда подыхал с голоду? Где? Она? Была? Где ее носило, когда ты определял меня в очередной приют, прекрасно зная, что я сбегу оттуда через месяц? А?

Дик сел на скамейку, занесенную первым несмелым снегом. Достал из кармана пачку своего незаменимого "Кэптен Блэка", затянулся и предложил мне. Сигарета грела пальцы, но внутри словно поселился небольших размеров айсберг.

— Я знаю, — проговорил он, — Я сказал ей то же. Но она захотела тебя увидеть. Формально, я не имею права ей препятствовать, а, зная то, как ты к этому относишься, решил поехать с ней. Чтобы никто не натворил глупостей.

— Чего она хочет? — я выдавливал из себя слова силой. Говорить отчего-то было трудно.

— Может быть, вернуть тебя.

— Я не игрушка, которую можно сначала выкинуть, а потом подобрать, постирать и снова ею играться.

— Она — твоя мать.

Я грязно выругался. Стало чуть полегче.

— Передай ей, — попросил я, — что я не хочу ее видеть и знать. Моя мать умерла. Точка.

Дик провел рукой по моим лохмам.

— Тебе пора стричься. С этими своими волосам ты похож на злую девочку, — сказал он ласково, — Я бы хотел такого сына как ты, Чарли, боюсь только это уж больно хлопотно.

— Поэтому она меня и бросила, да? — резко спросил я. — Потому что хлопотно.

От куска льда, что поселился в груди, было больно дышать. Я молчал и Дик молчал тоже.

— Пойдем, — сказал он тихо после нескольких минут тишины, — Не дело это сидеть здесь на холоде.

— Пока она не уберется, никуда я не пойду. Ясно?

— Ясно, — подозрительно покладисто сказал Дик, — Но если ты не тронешься с места, я дотащу тебя до школы силой. Учитывая соотношение твоей и моей массы, сделать это будет легко. Усек? Так что пошли, а с твоей мамашей я сам разберусь.

Когда Риди обещает дотащить вас куда-то силой, лучше не сопротивляться. Я пробовал пару раз — ни черта не вышло. Меня просто сгребли в охапку, перекинули через плечо и даже пикнуть не дали.

Мы уже дошли до крыльца, когда я дернул Дика за рукав свитера.

— Что?

— Не позволяй ей больше сюда приезжать. Скажи, что я ее видеть не хочу, и слышать и вспоминать о ней. Слышишь? Скажи, что ей запрещено это, натрави на нее Полину, соври что-нибудь, но не позволяй! Обещай, мне, Дик, пожалуйста.

Меня, наверное, колошматило, поэтому Риди обнял меня (чего никогда в жизни себе не позволял, да и я бы сопротивлялся таким телячьим нежностям), и я уткнулся лицом в его свитер и попытался сдержать рвущийся наружу вой.

— Обещаю, Чарли, — расслышал я его глухой голос и, наконец, разревелся.

Полина Чанг довела меня до моей комнаты и тихо прикрыла за собой дверь, когда я потерянно сел на кровать. Она не задавала вопросов, не утешала и ничего не говорила. Если быть честным, то я был ей благодарен. Меня знобило и, не раздеваясь, я залез под одеяло, и постарался уснуть. Мне снились какие-то мрачные подвалы, лабиринты и чудовища, от которых я убегал, и проснулся я в холодном поту, оттого что в комнате был включен свет и кто-то, негромко чертыхаясь, чинил сломанную мной еще неделю назад книжную полку.

— Какого хрена? — разозлился я. Питер Чейс обернулся, поправил очки, съехавшие набок, и пожал плечами:

— Дверь была не заперта, а ты кричал во сне. Я решил посидеть здесь — на всякий случай.

— Я в порядке, можешь больше не караулить.

— Хамить было не обязательно, — сообщил Питер, — Что-то случилось?

— Ни-че-го, — по слогам произнес я, — Питер, меньше всего на свете мне бы хотелось с кем-то сейчас общаться. Я серьезно. Извини.

За окном уже было темно, снег все падал такими же огромными хлопьями, у меня явно была повышена температура и мне было откровенно плевать на то, обидится Питер или нет. Просто плевать.

— Ладно. Ухожу. Если вдруг захочешь поговорить, то…

— Конечно, — сказал я. Прозвучало с сарказмом. Питер тихо прикрыл за собой дверь.

Я не знал что делать.

В этот нелепый сюрреалистический день случилось то, что никогда не должно было случиться, то, о чем я мечтал — искренне, до изнеможения, лет до двенадцати, то, чего боялся позже, то, о чем уже и думать забыл до сегодняшнего утра. Я знал, что она уехала, отступилась сегодня, но она вернется, непременно вернется, и тогда все старые кошмары восстанут из недр подсознания, в которых я их давно похоронил. Риди ей не помешает. Не потому что не захочет, не сможет просто. И никто не помешает. А стало быть… уходить. Оставлять теплый "Новый дом", ломать налаживающуюся жизнь, оставлять человека, который мог бы стать моим другом и девушку, которую… которая была мне нужна.

Она уже раз разрушила мою жизнь. Решила — из прихоти или по желанию — разрушить еще раз.

— Ненавижу, — простонал я сквозь зубы, — Ненавижу.

Я встал с кровати, пошатнувшись от внезапного головокружения, и начал собирать вещи в потертый рюкзак.

Выйти из школы было легко, никто не попался мне на пути, было уже довольно поздно, и народ разошелся по спальням. Я благополучно вышел на крыльцо и направился к шоссе по короткой тропинке через парк. Снегопад усиливался, и начиналась настоящая метель, редкая в этих краях, и я шел, словно пьяный — в горячечном полубреду, вполне осознавая, впрочем, что если я сейчас грохнусь в сугроб, я уже не встану.

Снежинки из мягких, похожих на гусиный пух, превратились в маленькие колючие кусающиеся почти живые существа, которые бились о мое лицо и я невольно вспомнил, как пару лет назад попал на Украину, на границу с Россией в такую же снежную пору, только там было намного холодней. По крайней мере, я сейчас чувствовал, как все мое тело горит. Ноги, казалось, были сделаны из ваты, и я все-таки грохнулся в снег, теряя сознание.

* * *

Я очнулся в лазарете от чьего-то пристального взгляда. О том, что это лазарет легко было догадаться по особому запаху, какой бывает только в больницах и аптеках, запаху лекарств, трав, свежих бинтов и еще чего-то такого, специфического.

Лежать с закрытыми глазами под одеялом было хорошо и комфортно, но я никак не мог вспомнить каким таким бесом меня занесло в лазарет. Я открыл глаза, и невидимый наблюдатель облегченно выдохнул.

В кресле рядом с моей кроватью сидел, скрестив руки на груди, Питер Чейс и строго смотрел на меня. В тот же момент я вспомнил все предыдущие события, приезд Дика и то, как меня, больного, понесло к шоссе. Кажется, я все-таки умудрился грохнуться в обморок. А дальше был провал.

— Слава богу, — сказал Питер. — Я думал, ты и сегодня не очухаешься?

Я резко сел и отчетливо услышал, как в районе шеи что-то неприятно хрустнуло.

— И сегодня? В смысле, я что, уже не первый день так…

— Трое суток с температурой сорок. Мисс Хедсон уже хотела звонить в Центральную больницу, чтобы они тебя забрали в Нью-Йорк, — педантично ответил он. Меня передернуло: три дня, вот черт.

— А что случилось? И почему ты здесь?

Питер потер переносицу, и впервые я увидел его смущенным.

— Видишь ли, — сказал он, подбирая слова, — Мисс Хедсон говорит, что это не простуда и не воспаление, как мы сначала думали, а последствия нервного потрясения. И, честно говоря, на эту мысль навел ее я.

— Что?

Питер перетащил кресло поближе к кровати и посмотрел на меня в упор.

— Чарли, не будь идиотом, логика очевидна. Сначала к тебе приезжает некто, о ком ты не хочешь даже говорить, потом посылаешь всех к такой-то матери, потом сматываешься в самую метель, несмотря на то, что болеешь. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что произошло нечто, что тебя напрягает. И поправь меня, если я ошибаюсь. Кстати, все — включая Полину — думают, что ты в парке прогуливался, а не пытался смыться.

А вот это уже было интересно.

— Как так?

Питер отвел взгляд:

— Да это я тебя нашел и притащил в школу, когда ты там валялся, — объяснил он, — Я чувствовал, что ты выкинешь подобный фортель, и решил проследить. Извини. Твои вещи я закинул в твою комнату. Вот.

Вообще-то, тут бы мне разозлиться и сказать Питеру все, что я думаю о подобных доброхотах. Но я почему-то почувствовал теплую волну благодарности — чувства, которое не испытывал уже много лет.

— Спасибо.

Питер посветлел, в синих глазах появилось искреннее удивление — он, видимо, ждал от меня именно злости.

— Да не за что.

За окном опять падал снег, зима все-таки не отступила, в лазарете было светло, и я хорошо видел, как Питер мается от чего-то невысказанного. Физиономия у юного гения Чейса была прозрачная.

— Когда пришло известие, что мама и папа пропали, Джой так же…как ты… — на обычно красноречивого Питера сошло косноязычие, но я не улыбнулся. Питер не рассказывал мне о родителях, он так же хранил это в своей душе, как и я свои собственные тайны, — … я просто вспомнил, когда ты был без сознания. Они были в Луна-Сити, — горько пояснил он. Я не стал говорить, что мне об этом известно.

Это признание в собственном горе было как дар — слишком хрупкий, чтобы его отложить, но слишком колючий, чтобы держать в руках.

— Ко мне приезжала мать, — неожиданно даже для самого себя сказал я в тишину, что установилась между нами, — Я не видел ее почти шесть лет. Она однажды просто оставила меня около ворот приюта и уехала, села в машину и укатила, даже в зеркало заднего вида не посмотрела.

— Почему? — спросил Питер через минуту. Я пожал плечами:

— Слишком много развлечений. Слишком много мужчин. Слишком много хлопот от меня. Одно время я даже думал, что это я делал что-то не так. Потом понял, что я — не при чем.

Да, так было долго. Я винил себя, искал ее, чтобы объяснить, пообещать что я буду хорошим ребенком, только пусть она заберет меня домой, к себе, но шли годы и найти ее было невозможно, а потом, однажды, мы сидели в участке у Риди, я ревел и просил его ее найти, а Дик сжимал кулаки в ярости и, наконец, рявкнул: "Вертихвостка — вот кто твоя мамаша! А ты дурак, если думаешь, что это из-за тебя она ушла. Она сделала это — она и виновата, и нечего винить себя, ясно?". После того разговора я начал приходить в себя, но и того наивного эмоционального мальчика, пусть даже и малость вспыльчивого и привыкшего решать проблемы кулаками, не стало. В двенадцать я уже был известен в полиции как карманник, всегда носил с собой кнопочник, курил, и в каждую встречу с Диком ругался с ним по поводу и без.

— Чего она хотела? — осторожно спросил Питер.

— Не знаю. Я ушел, как только ее увидел. Вот и все.

— Думаешь, она приедет еще?

— Думаю, да, — признался я честно.

— И снова попытаешься сбежать?

— Не знаю.

Я и вправду не знал. Да и какая была теперь разница, если кто-то уже все знал, особенно, если это знал друг. А Питер — и я вдруг осознал это со странным чувством теплоты — стал за последние месяцы моим другом.

— Не надо, — сказал он внезапно. — То есть, если ты не хочешь ее видеть, это твое право, но если ты сбежишь, проблема не исчезнет, — У него было странное, отрешенное лицо, будто он вспоминал что-то из своей жизни, что-то важное, давно забытое мозгом, но вспоминаемое лишь в ночных кошмарах, когда самое страшное, что ты испытывал в жизни, лезет наружу. Я некстати вновь заметил тонкую сеть морщинок вокруг его глаз и скорбную складку между бровей — такая бывает лишь у тех, кто пережил однажды большое горе.

Он был прав, несомненно. Но моя проблема не была решаема, вот в чем дело.

Послышались шаги, и Питер встал.

— Ну, что ж. Мне пора. Позволь мисс Хедсон немного покудахтать над тем, что ты совсем себя не бережешь и ничего не ешь, а потом бросай все и возвращайся. Мы все тебя ждем.

Последнюю фразу он произнес с нажимом, ясно намекающим на его мысли. Появившаяся врач тут же начала говорить о нарушениях больничного режима, и Питер предпочел ретироваться, кивнув на прощание. Я криво усмехнулся напоследок и откинулся на подушку — лечиться.

* * *

Ноябрь и половина декабря пролетели незаметно. Я вышел из лазарета абсолютно здоровым и отдохнувшим, и решил забыть о том, что меня туда привело. Забыть было непросто, но я преуспел в этом начинании благодаря общению с Питером и одноклассниками и загруженности на уроках. Теперь, когда я перестал валять дурака, преподаватели начали "грузить" меня по полной, и пока меня спасали лишь общие знания и навыки списывания. О том, что будет, когда начнутся зачеты и экзамены, я старался не думать. Это был, как называла его Джой, законченный оптимизм.

Риди периодически отзванивался, спрашивал все ли у меня хорошо. Я в ответ хамил. Искренняя забота Дика меня раздражала неимоверно, как и то, что Полина Чанг явно была у него в сообщниках. Вдвоем они душили меня приторной ласковостью, от которой просто некуда было деваться. В один из последних звонков, я без обиняков заявил Дику, что не собираюсь топиться, вешаться или травиться только потому, что моей мамаше захотелось после смерти в рай, и она решила замолить все грехи. Он с минуту молчал, переваривая услышанное, а потом начал истерически ржать. После этого навязчивый вопрос "как ты?" перестал иметь место.

После грандиозного нагоняя, который я получил от мисс Хедсон, нашей врачихи, по поводу своего веса, я начал-таки нормально питаться и теперь уже напоминал не просто вешалку, а вешалку с костюмом на плечиках. То, что я стал поправляться, заметили все, а Рахиль даже заявила в приватной беседе, что мне так намного лучше. Спорить я с ней не стал — ей виднее. Джой никаких мнений по этому поводу не высказывала, ей, по-моему, было глубоко все равно. Она навестила меня один раз в лазарете, принесла шоколадного печенья, мы поболтали на отвлеченные темы — и все. Наши отношения снова стали "никакими", у нее в классе была своя компания, у меня появилась своя — Рахиль, Тони Лестер — язвительный субъект, уже сейчас известный своими изысканиями в физике, двойняшки Нильсен — Лиза и Гордон — одинаково рыжие, смешливые, только Гордон, в отличии от сестры, такой же отпетый двоечник как и я (Питер со своей Натали были "другой" моей компанией, внеклассной). Вместе мы ходили на занятия, решали (ну, кто решал, а кто списывал) домашние задания, играли в снежки в парке и катались на коньках. Я с удивлением начал принимать их и то, что, как мне казалось, никогда больше не вернется в мою жизнь — ощущение детства. Мне нравилось, и я удовольствием играл в беззаботность, не замечая даже того, что это уже не игра.

— Может быть, — заметил Питер, когда я поделился с ним ощущениями, — это происходит потому, что ты "отпустил" себя после того, как нашлась твоя мать. Знаешь, это как в физике: пружину можно сжимать довольно долго, но потом, когда дальше жать уже становится невозможно, она распрямляется с очень большой силой. Мне кажется, — продолжил он сравнение, — ты просто очень долго "давил" в себе ребенка, а теперь вот перестал.

— Я — не ребенок, — сказал я.

— Ну да, — сказал он, и в синих глазах начали плясать чертята, — А кто вчера всерьез заявлял, что съест на спор килограмм мороженого?

— Во-первых, никто не согласился, — парировал я, — А во-вторых, может, я просто люблю мороженое?

Мы шли по парку вдвоем, по дороге подначивая друг друга. Было морозно, светило яркое зимнее солнце, и я с удовольствием думал о том, что в школе ждет горячий чай с лимоном и светлая комната, в которой с момента моего переезда поселился творческий бардак.

У Питера внезапно и оттого очень громко заверещал мобильный. На нас уставилось лицо Джой — сердитое, красное, с потеками слез.

— Питер… беги быстрей домой… там…там… — она заплакала, не в силах сказать что-либо внятное. Мы переглянулись и Питер рывком сунув квадратик мобильного в карман, побежал по тропинке к школе. Я последовал за ним.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ, ПОУЧИТЕЛЬНАЯ, ОБЪЯСНЯЮЩАЯ, ПОЧЕМУ НИКОГДА НЕ СТОИТ ДОВЕРЯТЬ НЕЗНАКОМЦАМ.

"А чтобы морковь не сожрали кролики, ее,

суть морковь, следует сажать на открытой,

хорошо простреливаемой местности"

("Справочник садовода-любителя", выпуск N67, от 13.05.2088 г.)

Я много чего в жизни не люблю. Не люблю очереди в магазинах, не люблю полицию, не люблю холод. Ненавижу дурацкие вопросы и разговоры по душам. Но больше всего терпеть не могу, когда плачут.

Когда я жил в многочисленных приютах, куда меня пристраивал Риди, я навидался всякого. Я видел истерики тех, кто только попал в систему, рыдания девчонок, обреченных на отвратительное отношение к себе, сдавленные всхлипы парней, которые думали, что их никто не видит. Даже на улице, там, где места для слабаков попросту нет, мне довелось видеть, как плачут взрослые мужчины.

Но я никогда не мог себе представить, что когда-нибудь увижу плачущего Питера Чейса.

Пит — удивительный. Правда. Иногда мне кажется, что он соткан из солнечных лучей — такой же светлый, греющий, безмятежный. Питер способен без тени волнения выйти на сцену и сфальшивить что-нибудь душещипательное под треньканье банджо, а может и тройное сальто сделать, да так, что на лице и мускул не дрогнет. А может придти к самым младшим и затеять игру в прятки, и сам в общей чехарде кажется шестилеткой. Только Питер может от нечего делать написать доклад на международную конференцию, а потом, когда придет приглашение на выступление, отказаться, потому что школьный спектакль, в котором даже и не играет, а расписывает декорации, назначен на тот же день. И лишь Питер Чейс стал моим другом — единственным другом за всю мою жизнь — а ведь я был уверен, что друзей у меня никогда не будет.

В общем, Питер сидел, уткнувшись лицом в колени, и плечи вздрагивали от плача, рядом сидела Джой и лицо у нее было белое, как мел, а по щекам текли крупные красивые слезы, и я, чувствуя себя полнейшим идиотом, молча уставился в стереовизор, по которому показывали новости.

— …террористов, захвативших в мае 2092 года Луна-Сити и удерживавших заложников более месяца, обнаружена сотрудниками спецслужб… — я пощелкал пультом, переключая с Би-Би-Си на Си-Эн-Эн. Дикторша в синем костюме талдычила о том же, — … чья база найденная объединенными силами спецслужб США и РФ, опустела за несколько часов до штурма. Как показал предварительный осмотр здания, несколько десятков ученых, считавшихся погибшими во время нападения на Луна-Сити, удерживались здесь силой… — я снова переключил канал и наткнулся на фотографию двух светловолосых детей — мальчика и девочки, в которых с изумлением узнал Джой и Питера, — … Мелани и Лоуренса Чейсов, считавшихся пропавшими без вести в 2092. Их личные вещи, как и вещи, принадлежавшие другим ученым, находившимся в Луна-Сити при штурме, найдены на базе террористов, местонахождение которой до сих скрывается представителями армии.

В новостях снова мелькнула фотография, на этот раз красивой женщины с русыми волосами и улыбающегося мужчины — его глаза были синими, как у Джой и Питера. Я беспомощно оглянулся на ребят: Джой сидела на полу, прислонившись спиной к стене, поддерживая голову опустившегося рядом с ней брата.

Бред. Какой бред…

Каково это узнать, что люди, которых любил больше жизни, о которых думал, что они погибли, защищая тебя, на самом деле живы, и все это время были где-то рядом, на Земле, во всяком случае… Черт. Вот черт!

Я сел рядом с Питером, с другой стороны, стараясь не приближаться к Джой (слишком много неуправляемых эмоций во мне это вызывало), и выключил стереовизор. В наступившей напряженной тишине было слышно тяжелое дыхание Пита.

— Мы должны все узнать, — сказал я очень тихо, но настойчиво. — Наверняка, Полина уже в курсе. Нам надо все узнать.

— Чарли, — Джой подняла на меня глаза, — Уйди. Пожалуйста. Просто уйди.

Она была почти спокойна — почти, на грани истерики. Если я уйду сейчас, истерика случится неминуемо, если и не у нее, то у Пита. Или у меня. Потому что я первым делом направлюсь к Полине и устрою скандал, стремясь узнать какого такого хрена двое моих друзей узнают такие новости не от директора школы, а из долбаного ящика.

— Никуда я не пойду, — упрямо сказал я.

И вправду, когда у меня случилась история с моей проклятой мамашей, именно Питер постарался вытащить меня из ямы, куда я старательно пытался залезть. Бросать его в подобной ситуации было бы подло. Мерзавцем я был еще тем, но друзей не предавал никогда.

Просто у меня не было друзей, вот в чем дело.

Я приобнял плачущего Питера за плечо и снова посмотрел на Джой. Она отвела взгляд, словно испугавшись того, что я сейчас могу наговорить. Длинные ресницы дрогнули как крылья какой-то причудливой красивой бабочки, прикрывая небесной синевы глаза.

Черт, ну почему даже в такой момент я смотрю на нее? Это как заклятье какое-то…

В коридоре раздался стук каблуков. Из всех преподавателей и студентов, старомодную обувь, стучащую при ходьбе, носила только Полина Чанг. Она и вошла в комнату даже без стука, быстрым взглядом оценила ситуацию и села на кровать Джой.

— Мистер Рихтер, полагаю, вам стоит прогуляться, — сказала она тоном, ясно дающим понять, что я здесь лишний, — Думаю, на кухне как раз готов обед.

Я ободряюще постучал Питера по спине, кивнул Джой и вышел, разрываясь между желанием наорать на директрису и узнать, о чем же она будет говорить с Чейсами. Мое прошлое позволяло мне просто встать около двери и подслушать, но я решил, что это будет неуважением. Еще пару месяцев назад я бы даже и думать об этом не стал, но… я теперь был не уличным воришкой и мелким хулиганьем. Ну, по крайней мере, не только им.

Остаток дня я провел в своей комнате, время от времени набирая Джой и Питера, но их обоих либо не было в комнатах, либо они игнорировали мои звонки. Поход к Полине тоже не принес результата — ее кабинет был закрыт на ключ, и даже если бы у меня хватило наглости открыть его, все равно мне нужно было поговорить с ней, а не что-то другое. Я до ночи смотрел стерео, ел чипсы прямо из пакета и пил отвратительный молотый кофе. Ситуация была хуже некуда.

Лоуренс и Мелани Чейс, как еще несколько десятков человек, были захвачены террористами, о которых в новостях, так же и как шесть лет назад, не было сказано ничего конкретного. Зачем вообще кому-то понадобилось захватывать Луна-Сити? Небольшой городишко, пусть даже и на спутнике — просто поселение-купол, с искусственной атмосферой, вырабатываемой подстанцией. В основном, там жили ученые и рабочие, которые занимались постройкой большого города. Серенити строили по сей день, да вот только рабочие…это второстепенно. Луна-Сити был научно-исследовательским центром, но уж никак не стратегически важным объектом, как можно было предположить.

Думай, Чарли, думай! Логика никогда не была моей сильной стороной, но даже я чувствовал здесь какой-то подвох. Было что-то неправильное в этих террористах, которые, если верить архивам, не предъявили тогда никаких требований, просто захватили город и перебили половину населения. Даже мои знакомые из банд сначала орали что-нибудь воинственное, а уж потом забирали кошелек и прочие ценности. Да я и сам так делал, если уж совсем честно.

Да и потом, если уж ты напал на город и забрал с собой как гарантию того, что тебя не уничтожат, несколько человек, то какого черта надо держать их почти шесть лет в каком-то лагере?

Черта с два они были гарантией! Они были целью — изначальной целью нападения, вот в чем дело!

Я вскочил со стула, сшибая по пути чашку с кофе. Кофе пролился на джинсы.

— Ч-ч-черт! Твою мать!

Но зачем? Какого… нафига этим сукиным детям были нужны ученые, которые занимались вполне безобидными исследованиями? А?

Я снова сел за комп. Мысль — дикая, но кажется, верная — билась в висках.

Итак, Лоуренс Чейс — математик. Сфера изучения — геометрия космоса. Его жена — психофизиолог, несколько трудов по изменениям нервной системы человека в условиях внеземного расположения. Уильям Тодд — изобретатель "двигателя Тодда", позволяющего достигать огромных скоростей, применющегося для кораблей-разведчиков, отправляемых в "Дальний Космос". Лукас Волинчек — совсем еще мальчишка, тогда ровесник Питера, пилот — сверхскоростник, чемпион гонок по орбите, ко всему прочему, изучающий физику тугоплавких веществ. И так далее по списку.

А теперь загадка, Чарли Рэндом Рихтер. Что объединяет всех этих таких непохожих людей, кроме того, что они имели несчастье оказаться не в том месте совсем не в то время? Правильно, они все изучали космос. Не просто изучали — они хотели управлять им. И управляли.

Чертов ядовитый кофе впитался в ткань и точно уже не отстирается. Я налил себе еще, закурил крепкий "Мальборо" (нагло свистнутый у Риди "Кэптен Блэк" приказал долго жить), вполне осознавая, что рискую "посадить" сердце, и крепко выругался.

Картинка выходила отвратная.

Я может и чертов фрик, но одно я понимал наверняка: не я один об этом всем догадался. С вероятностью процентов так в девяносто девять, в правительстве или там в армии, тоже догнали, что к чему, и теперь так же как и я, пытаются предугадать последствия. А последствий может быть до черта — начиная с падения цен на все продукты космической промышленности и заканчивая…гражданской войной.

Никто же так и не узнал, какой они национальности или к какой конфессии принадлежат. Эти гребаные террористы словно возникли из ниоткуда и исчезли с Луна-Сити в никуда. Может, это радикально настроенные мусульмане? Или какие-нибудь сектанты? Или та же самая ИРА? Или просто наемники, подчиняющиеся мафии? Если не узнать этого сейчас, мы, так называемое человечество, окажемся в таком дерьме, каком не бывали со времен Хиросимы и Нагасаки. Только хуже. Намного хуже.

Любой кризис, если он начнется сейчас, в эпоху полной глобализации, заденет не одну отдельно взятую страну, а весь мир. И аукнется всем по полной программе, в этом я не сомневался.

То ли от сделанных выводов, то ли от кофе в сочетании с чипсами, меня слегка замутило. Я зашел в ванную и с остервенением вымыл лицо холодной водой.

Необходимо было поговорить обо всем этом с кем-нибудь старшим, кто уж всяко лучше меня разбирается во всем этом бреде. Я снова набрал Полину, но посмотрел на часы и передумал — приближалось три часа ночи. Да, если честно, я не был уверен, что она ответит на все мои вопросы. Оставался Дик, но я даже представить себе не мог, что он со мной сделает, если я его сейчас разбужу. В конце концов, я просто лег на кровать прямо в одежде и даже не заметил, как заснул.

* * *

Утром первым делом я рванул к директрисе, надеясь получить исчерпывающую информацию, но дверь все так же была заперта. У Чейсов тоже была заперто. Я еще разок выругался и направился к кухне, чтобы позавтракать. Я хотя и классический кофеман со всеми выходящими из этого последствиями, но есть мне иногда бывает необходимо.

На кухне-то я их и нашел. Питер и Джой сидели за столом (в половину шестого утра!), и молча пили дымящийся чай.

— Доброе утро, — бодро сказал я. Джой обожгла меня злым взглядом, будто хотела сказать, что утро никак нельзя назвать добрым. Питер даже не поднял голову и это больше всего меня пугало. Он словно был выключен из реальности, оказался в своем собственном мире неизвестных мне переживаний. Джой отреагировала более адекватно — по крайней мере, я бы тоже злился, как и она.

Я налил себе кофе и сделал пару бутербродов.

— Может, расскажете, где вы вчера были, — предложил я, обращаясь, в основном к Джой. Она сосредоточенно размазывала масло по хлебу и молчала, — Понял, не расскажете. Все в порядке?

— Все просто замечательно, — саркастически сказала она, — Разве незаметно? Чарли, где ты был, когда раздавали тактичность, в туалете?

— Нет, стоял в очереди за мозгами, — огрызнулся я. — Я задал вопрос, ты можешь дать на него ответ, где, по-твоему, здесь затесалось хамство?

— Идиот, — заявила Джой. Я почувствовал, как происходит самое настоящее дежавю, и что я возвращаюсь в самые первые дни нашего знакомства. Только я собирался сказать очень много всякого доброго, как Питер встал, резко оттолкнув стул, и по прежнему молча вышел из столовой. Его сестра обеспокоенно посмотрела ему вслед. Я пожал плечами: мол, я-то тут причем…

Несколько минут мы сидели в полной тишине, а потом Джой не выдержала:

— Мы вчера ездили в ФБР. Нам отдали вещи родителей, которые нашли… там.

— Почему у Питера такая реакция? — спросил я неожиданно даже для себя, — Что конкретно произошло тогда, в Луна-Сити?

Джой отложила недоеденный бутерброд, внимательно вгляделась в мое лицо:

— Что ты знаешь?

Я пожал плечами. Знать ничего и не требовалась, достаточно было видеть. Пережившие горе, даже такое горе как смерть родителей, спустя годы успокаиваются, могут говорить об этом, иногда — если человек достаточно циничен, как, например я, — даже иронизировать по этому поводу, но если такого спокойного и умного человека как Питер выбило из колеи это событие… значит, произошло травмировавшееего так сильно, что он постарался спрятать это в глубинах сознания, забыть навсегда, но уж когда вспомнил…

Одно время Дик осчастливил меня тем, что заставил проходить наблюдение у психологов и полицейских психиатров. Уж не знаю, чего они там нарыли, я лично отнесся к этому наблюдению с изрядной долей сарказма, но кое-чего у них поднабрался. И книжек потом умных полистал на досуге.

— Ничего я не знаю, — досадливо отмахнулся я, — Ничего и ни о ком. Там случилось что-то страшное, да?

Джой пару секунд поколебалась, раздумывая, говорить со мной об этом или же нет, но потом все-таки произнесла:

— Я многого не помню. Мне было девять всего, а Питеру уже одиннадцать. Тогда все кричали, бегали, была какая-то суета, — она поморщилась, — Я еще помню, что держала в руках куклу, у меня была красивая кукла, папа подарил на день рождения, и плакала…Питер был тогда с отцом, когда мама нашла их, они оба были с оружием. Да, с оружием. В доках был один единственный корабль, на автоматике, взрослый бы туда не влез, а мы были маленькие… — она вспоминала мучительно, будто картинки из давно прошедшего прошлого были затемнены, словно в старых кинофильмах, когда пленка выцветала и трескалась. — Мама запрограммировала корабль так, чтобы он летел на Землю… Потом, когда нам сообщили о том, что папа и мама пропали без вести, я заболела…а Пит…он… Он принял это и начал жить дальше. Поддерживал меня, вытаскивал из всякого дерьма, в которое я умудрялась влезать тогда…

Я лихорадочно анализировал информацию — и молчал. Потому что сказать то, о чем я надумал Джой, было равносильно самоубийству. Машинально, я накрыл ее ладонь своей, и сказал фальшивым голосом ободряюще:

— Все будет хорошо. Точно тебе говорю.

— Обязательно, — проговорила она, — Просто потому, что хуже уже точно не будет.

А вот с этим было не поспорить. Я, по крайней мере, спорить бы не стал. Я не оптимист — жизнь давно уже научила меня, что если сегодня плохо, то завтра вполне может быть еще хуже — и теперь я склонен был ждать подвоха.

Джой осторожно высвободила свою руку, и теперь смотрела на меня…как-то странно… ожидающе, что ли. Мы сидели совсем близко, и я мог чувствовать запах ее шампуня — свежий, пахнущий солью и какими-то цветами. У Джой была потрясающая кожа — светлая, с еле заметным румянцем на высоких скулах, с маленькой родинкой на правой щеке.

Все слова, которые я легко сказал бы любой другой девушке, внезапно застряли где-то в горле, и мне не оставалось ничего… я уже почти решился ее поцеловать, мы были близко, так близко, что кружилась голова…

Дверь распахнулась, и в кухню ворвался Тони Лестер.

— Эй, ребята, а что это вы тут делаете в такую рань?! — он смотрел на нас подозрительно и мы тут же отпрянули друг от друга, испугавшись. Тони ухмыльнулся, — А я случаем не помешал?

Катись к дьяволу, Лестер, — нелюбезно пожелал я, и мы с Джой вышли в коридор.

Она не казалась смущенной, а я, напротив, весь горел. Чертов Тони явился куда как не вовремя — или вовремя, это как посмотреть. Я не умел целоваться. Как-то так вышло, что никогда раньше я не целовался — не то, чтобы я не хотел, и девушки мне нравились, но… Так что, может, благодаря Лестеру, я не опозорился сейчас перед Джой.

— Я провожу тебя до комнаты, — заливаясь краской предложил я. Она смущенно улыбнулась.

— Не стоит, Чарли. Правда, не стоит.

Мы разошлись в разные стороны, и я, идя в свою комнату, думал о том, что в моем образовании существуют определенные пробелы. Не уметь целоваться было глупо почти так же, как и краснеть в присутствии девушки, которая мне нравится. Но, если честно, мое невежество в данном вопросе было второстепенным. А вот то, что происходило с Чейсами, первоочередным. Я решил позвонить Риди и кое о чем с ним посоветоваться.

— Дик, доброе утро, как спалось? — жизнерадостно сказал я, когда Дик, помянув меня недобрым словом, появился на экране. Вид у него был помятый.

— Скажи-ка мне, Чарли, мы с тобой в одном часовом поясе находимся или в разных?

— Вроде в одном.

— Тогда какого хрена ты звонишь мне в шесть утра в выходной день? Я б еще понял, если бы у тебя был день, но звонить в такую рань — это бессердечие и хамство! — заявил он громко, — А если у меня свидание?

— Ну да, — усомнился я, — Разве что найдется такая женщина, которая бы тебя вытерпела…

Риди сказал пару слов, которые, на мой взгляд, не стоило говорить при детях, особенно если эти дети находятся на твоем попечении. Дика спасло только то, что я уже давным-давно не считал себя ребенком.

— Что опять, Чарли? Несчастная влюбленность, или еще и папаша нашелся на твою голову? Выкладывай, ради бога, и отвали, — взмолился он наконец, — чертовы "жаворонки", появляются тут по мою душу с утра пораньше, будто нельзя днем позвонить…

— Хорош жаловаться, — прервал его излияния я, — Лучше помоги.

— Кого надо убить, чтобы мне дали выспаться? — полюбопытствовал он.

Я сел на кровать. Собрался с мыслями.

— Ну? — Дик уже готов был послать меня со всеми моими бредовыми идеями подальше, но я наконец начал:

— Что ты знаешь о тех, кто напал на Луна-Сити?

Дик аж присвистнул.

— Я тебе что, ФБР, ЦРУ или ФСБ? — язвительно спросил он. — Я — простой коп, в политику не лезу. Мне оно надо?

Ага. Вот она, зацепка.

— Так это — политика?

— Чарли, не спрашивай.

— Это- политика? Зачем этим козлам ученые, занимающиеся космосом? Это ведь заговор, так?

— Чарли, ты рехнулся.

— Черта с два, я нормальнее всех в этом зоопарке! Дик, я может и не гений, но сложить два и два и получить четыре — тут мозгов много не надо!

Дик потер подбородок:

— Зачем это тебе? Не припомню, чтобы тебе было интересно что-то, кроме твоей собственной персоны.

— Я — не эгоист! — вскипел я. Чертов сукин сын, да как он посмел!

Риди повторил:

— Зачем это тебе? — он выделил последнее слово, и я чуть-чуть остыл.

— Питер и Джой Чейс — мои друзья. Их родители были на этой базе. Я хочу разобраться. Ты мне поможешь?

Дик устало выдохнул, потянулся к тумбочке, на которой валялась пачка, затянулся. Я молча наблюдал за ним, испытывая жуткое желание покурить.

— Ладно, — сказал он наконец, — Я позвоню, когда что-нибудь узнаю. Только больше не надо будить меня в такую рань. Договорились?

— Ладно, — уныло согласился я. Риди скорчил гримасу, явно мне не поверив, и отключился.

Он явно о чем-то знал, но мне сообщать об этом не торопился. Политика… Если это действительно политика, то дело дрянь. Ничего мы никогда не узнаем, разве что пройдет лет сто, и историки, копаясь в архивах, найдут данные по этому делу. История уже знала подобные прецеденты, взять хотя бы сталинские репрессии в России. Да и в Америке такое случалось сплошь и рядом.

Так что, друг Чарли, сиди на месте и молчи в тряпочку, посоветовал мне внутренний голос. И я был склонен, в кои-то веки, его послушать.

* * *

Вечером я, впервые за все пребывание в "Новом доме", подрался. Подрался, правда, это уж очень громко звучит — я просто набил морду своему же приятелю Тони Лестеру. За ужином он вспомнил утреннюю сцену и принялся на чрезвычайно повышенных тонах рассказывать об этом всей нашей компании. Я вежливо предложил ему заткнуться. Тони предупреждению не внял. В ответ на особо насмешливую реплику я ему врезал. Ну и понеслось. Нас разняли минут через десять, и это была никто иная как Джой, разглядывавшая меня как очень интересное, но мерзкое на вид насекомое.

— Идиоты, — прошипела она. Тони ругнулся и похромал в лазарет: я разбил ему скулу и, кажется, сломал руку. У меня у самого лопнула губа, и кровь большими каплями летела на воротник рубашки. Вот черт, пятна от крови всегда хуже отстирываются, мимоходом подумал я в тот самый момент, когда мне сообщили, что меня вызывает к себе директриса.

Отлично. Сейчас меня ненавязчиво попросят из этого приличного заведения туда, откуда я собственно прибыл. Либо на улицу, либо, если я серьезно покалечил нашу звезду физики, в колонию для малолеток.

— Замечательно! — я пнул одну из стен, — Отлично! Просто великолепно! Черт!

К двери директорского кабинета я подошел с уже оформленным решением смыться сразу же после разговора куда-нибудь, где Риди меня не достанет. А что, можно, например, рвануть во Фриско, благо есть знакомые. Вот дьявол, как же меня угораздило!

— Здравствуй, Чарли, — как обычно приветливо сказала Полина. Она что, робот, постоянно улыбаться, мелькнула у меня шальная мысль — у меня от постоянной улыбки скулы бы свело.

— Здрасьте, — буркнул я, — Нотации читать будете?

— Даже не собираюсь. Садись, — она указала на стул, напротив своего, — поговорим?

Я плюхнулся на предложенное мне место и предупредил сразу:

— Извинений у этого козла я просить не буду.

— Чарли, я разве хоть слово сказала о мистере Лестере? Мисс Гринберг уже сообщила мне, что он сам виноват в произошедшем. Конечно, бросаться на человека с кулаками — это не решение, и за драку я непременно накажу вас обоих. Но сейчас я хочу поговорить с тобой на предмет твоей заинтересованности в деле, касающемся Чейсов.

Я облегченно выдохнул и инстинктивно дотронулся рукой до разбитой губы. Придурок Лестер драться конечно не умел, но один хороший удар у него вышел, факт.

— А что — Чейсы? — спросил я, кося под дурака. Разумеется, о моем звонке Дику Полина Чанг вряд ли знала, но обезопасить себе следовало.

— Видишь ли, Чарли, — начала директриса, — И Джой и Питер попали в школу почти шесть лет назад с сильной психологической травмой, только у Джой это приняло внешнюю форму и вскоре прошло, а Питер до сих пор живет… с тем, что тогда случилось.

— С тем, что он тогда убил одного из нападавших? — в упор спросил я, высказав свою гипотезу. Полину аж передернуло.

— Откуда ты знаешь? Он сам тебе сказал?

— Нет, конечно. Джой проболталась о том, что видела его в тот день с оружием, и я просто сделал выводы.

— Хорошо, — облегченно сказала она, — Я думаю, тебе не стоит упоминать об этом в разговорах. Постарайся не напоминать ему о том, что произошло тогда, ладно, Чарли?

Я мог бы ответить утвердительно и успокоить Полину, но…

— Это не выход, — сказал я. — Глупо думать, что он справится с этим сам.

— С ним работают психологи.

— Подумаешь, доки! От них вреда больше чем пользы. Ему просто надо знать правду о родителях, вот это ему поможет!

— Я подумаю об этом, — произнесла миссис Чанг размеренно. — А ты иди к себе.

Выйдя я первым делом пошел в библиотеку — что-то мне подсказывало, что если Питера нет в комнате, и на обеде и ужине он тоже не появлялся, было местечко, где он мог спрятаться. По пути мне встретилась Натали, с обеспокоенным видом спросившая меня о своем парне. Я ответил как можно более равнодушно, что понятия не имею, где его носит.

В библиотеке Питера не было. Зато была Рахиль, сосредоточенно перебиравшая каталоги.

— Привет, — сказал я. Она подняла голову:

— Привет. Как ты?

— Нормально, — ответил я, снова тронув уголок губ. Там все еще саднило. — От этого еще никто не умирал.

Она коротко рассмеялась. Смех у нее был приятный, переливчатый как звон колокольчика. Рахиль бросила свои каталоги, достала из большого ящика аптечку — такие здесь были в каждом кабинете.

— Дай, посмотрю на твои боевые раны, — попросила она, доставая вату и перекись водорода и серьезно добавила, — Надо обработать, чтобы не занести инфекцию.

Я хмыкнул — вряд ли пара царапин могла сравниться с тем случаем, когда меня задели ножом и оставили на грязном асфальте. Тогда "Скорая" прикатила через час, но никакой инфекции не было. Зато была кровопотеря.

— Да ерунда, выживу, — улыбнулся я. Рахиль все равно коснулась ссадины ватой. Прикосновение было прохладным и приятным. — Спасибо.

— Не за что, — сказала она, и мы поцеловались.

Это бред, конечно. Я ее не целовал, правда. Она сама! Но, в конце концов, целоваться с Рахиль было чертовски легко и приятно, и не надо было думать о том, куда девать руки, и я не краснел и не смущался, как тогда, когда рядом была Джой Чейс.

Которая как раз зашла в библиотеку, увидела нас и вышла, громко хлопнув дверью.

Ну я и идиот, решил я раз в пятнадцатый за прошедшие сутки.

Рахиль дернула носом:

— Опять эта чокнутая Чейс, — недовольно сказала она, — Ну и бог с ней, Чарли.

И снова потащила меня целоваться. Я отстранился. Из губы снова шла кровь, но мне помешала продолжить это замечательное занятие отнюдь не она.

— Ты извини, — выдавил я из себя. — Но мне надо…надо срочно найти Пита.

Пробормотав какие-то глупости, я сбежал из библиотеки. Все было до такой степени запутанно, что голова раскалывалась.

* * *

Риди позвонил через день, сияя как новенький доллар. Первым делом он поинтересовался ехидно:

— Слыхал, ты подружку завел, Чарли. Ну и как?

— Церковь для венчания еще не выбрали, — буркнул я. Наверняка, Полина раззвенелась. Вот черт. — Накопал что-нибудь?

— Еще какое "что-нибудь"! — многообещающе сказал Дик, — Я из-за твоего звонка, Чарли, чувствую себя мокрой солью в солонке.

— Это как? — удивился я.

— Не высыпаюсь! — грохнул Риди довольно, — Короче, ты был прав. Если верить знакомым из ведомств, о которых не говорят в приличном обществе, пресловутые террористы на самом деле из объединения "Альтернативный мир". Слышал о таком?

— Я что, по-твоему, должен знать обо всех бандах в криминальном мире Земли? — ядовито поинтересовался я, — Колись, что за объединение? Китайская мафия?

— Ты еще комиссара Катани вспомни, — расхохотался Дик. — Бери выше, Чарли, это тебе не бандиты из соседней подворотни и даже не ребята покрупнее. Эти действуют по старинке, ради наживы или власти, а "Альтернативный мир", мать их, идейники.

— Ну и какая у них идея?

— Антиглобалисты. — бросил Дик, — Но не те, которые стоят с транспарантами против объединения государств в Земную Федерацию, а кому осточертела матушка Земля с гребаным прогрессом и псевдоблагополучием. Революционеры, короче. Ясно?

— Да ни черта не ясно! — раздражение во мне стало нарастать как снежный ком, — Так какого хрена этим альтернативщикам понадобились ученые?

Дик развел руками:

— Мне они не докладывались. Но, учитывая, что среди членов "Альтернативного мира" не только молодые раздолбаи, которым больше нечем заняться, но и обладатели энного количества миллиардов, все дела, которые они хотят делать, они делают. Еще вопросы?

Я сдулся как проколотый воздушный шарик. Вопросов была куча, но ответа на них Дик явно не знал.

— Мда… И больше ничего?

— По нулям. Я пытался залезть в архивы, но меня турнули. Так что, Чарли, придется тебе успокоиться. Я очень надеюсь, что у тебя хватит ума не лезть разгребать все это дерьмо самостоятельно.

Вот этого я обещать не стал. Риди правильно понял мое молчание.

— Чарли Рэндом Рихтер, только попробуй во все это влезть! — угрожающе начал он, — Если поймаю на этом, выдеру так, что сидеть не сможешь.

— Не имеешь права, — заявил я. Дик оскалился:

— Угу. Не имею. Но выдеру. Учти это на будущее. Чарли, это — не игрушки. И даже не твои похождения на улицах славного города Нью-Йорк. Это — закрытая информация, за разглашение которой лично меня могут попросту убрать с работы, а тебя, с твоей-то репутацией, упрятать туда, где ты уж точно успокоишься. Сделай, пожалуйста, правильные выводы. Обещаешь?

Я надулся, но пообещал. После этого разговор плавно перетек в другое русло. Риди поинтересовался о моей гипотетической девушке:

— Это та самая, в которую ты тогда по самые уши?

— Не-а, — я покачал головой и все ему рассказал и о драке с Лестером, и о том, что Рахиль дезинфицировала мне ссадины и сама меня поцеловала, и что нас увидела Джой, и теперь официально я как бы с Рахиль, но каждый раз, когда вижу знакомые синие глаза, у меня сердце падает куда-то в пятки.

Дик смотрел на меня с иронической улыбкой.

— Подростки. Возраст клинического идиотизма. Не хотел бы я снова возвращаться в свои пятнадцать.

— Ну и что теперь делать? — задал я ставший традиционным вопрос. Дик хмыкнул, но ответил вполне серьезно:

— А я не знаю. Чарли, у человека есть одно единственное отличие от любого, даже самого развитого животного — возможность выбора. Ты можешь выбрать быть с этой Рахиль, и тебе с ней будет замечательно — поцелуйчики, потом обнимашки, может и дальше зайдет, но до той поры, пока ты не поймешь, что все это — без любви. И ты будешь натыкаться на Джой снова и снова, если только у тебя не хватит смелости просто подойти и признаться.

— А если не хватит? — тихо спросил я.

— А вот это уже твоя личная половая трагедия, — схохмил Дик. — Чарли, есть вещи, в которых надо разбираться самому, а любые советчики только портят дело. Подумай об этом на досуге.

— Подумаю, — вяло согласился я, и разговор на этом закончился. Я получил свою долю пищи для размышлений о том, почему мне так не везет в личной жизни, а Риди — возможность безнаказанно надо мной поиздеваться.

Наверное, он был прав насчет Джой. За последние сутки мы пересеклись в тысяче мест, где раньше никогда не появлялись одновременно, каждый раз я застывал как статуя, и ничего не мог сказать. Она презрительно фыркала и, подняв кверху нос, гордо шествовала мимо. Все присутствующие ухмылялись в кулаки. Никогда не думал, что я настолько "прозрачен" в эмоциях. Придется, решил я, отслеживать все такие проявления в мимике и жестах.

После разговора с Диком я направился к Питеру. Он перестал ото всех прятаться, но все еще витал где-то в своих собственных мыслях — то есть, где-то очень далеко. Натали, как и всех остальных, он игнорировал, но я надеялся пробиться сквозь ледяную корку равнодушия, которая окружила его со всех сторон.

Когда я вломился в его комнату, Питер сидел на подоконнике и смотрел на круживший за окном снег.

— Стучать не учили? — безжизненно спросил он, даже не обернувшись. Я захлопнул дверь с ноги — я заставлю тебя очухаться, черт тебя дери, даже если сейчас сюда сбегутся на шум все учителя!

— Есть разговор!

— А, это ты, — он узнал меня по голосу, — Чарли, я сейчас не в настроении разговаривать.

— А я и не спрашивал в настроении ты или нет, — заявил я с порога, подтаскивая стул поближе к подоконнику, и уселся так, чтобы видеть лицо Питера. Так и есть: глаза сухие, но красные. Дьявольщина!

— Свали отсюда, сделай милость.

— Ага, сейчас. Только шнурки поглажу, — саркастически пообещал я, — Только сначала ты меня выслушаешь. А будешь сопротивляться, я привяжу тебя к табурету и еще пару психологов приволоку, вот тогда запросишь пощады.

Он даже не улыбнулся. Плохо. Я сменил тон.

— Пит, давай поговорим. Ты когда в последний раз ел?

Выглядел он и впрямь отвратно — лицо заострилось и посерело, под глазами залегли серые тени. Питер качнул головой:

— Не помню я. А что, это имеет значение?

— Еще какое! — возмутился я, — Пит, ты, что, хочешь угробить себя?

Он ничего не ответил. На Питера было жалко смотреть — он казался совсем сломленным, опустившим руки. Но показать то, что я его жалею было бы подлостью. Не думаю, что ему нужна была жалость от кого бы то ни было.

— Питер Чейс, чтоб тебя! — разозлился (или притворился, что разозлился) я, — Может, хватит, а? Тебе радоваться надо, что твои предки живы и здоровы, и есть шансы, что вы с Джой их снова увидите. А ты построил из себя… ну, не знаю, барышню кисейную! Давай, — дожимал я, — Валяй, жалей себя, поплачь в одиночестве, ты ж такой один, мистер Уникальность! К твоему сведению, Питер, здесь интернат, а это значит, что практически все живут без родителей! И не устраивают по этому поводу траур!

Меня в секунду прижало к стене — я даже не сразу понял, что это Питер вскочил с подоконника и схватил меня за воротник свитера. Отлично, реакция пошла.

— Ну, давай, бей! Что, правду слышать не устраивает? Конечно, с тобой же все носятся, ах, бедняжка, у него психологическая травма, он так переживает! — рявкнул я. Питер с полминуты буравил меня яростным взглядом, но потом снова погас, посерел.

— Дело не в этом, — сказал он, наконец.

— А в чем?

— Я… я…

— Убийца? — подсказал я ему шепотом. Питер поднял на меня глаза. — И что?

— А то, что я убил человека.

— И что? — повторил я, — Ты его мучил? Пытал? Специально вел за ним охоту? Ограбил еще теплый труп? Или чего похуже?

— Я его убил, — сказал он, игнорируя мои циничные намеки. Я не выдержал:

— Ты был пацан. Мальчишка одиннадцати лет. И ты защищал свою семью. Да, ты умудрился затолкать это в самые глубины памяти, а теперь вдруг вспомнил, но это не повод ударяться в депрессию.

— А что бы ты делал на моем месте?

Я выдохнул. На его месте… Мне вспомнился один эпизод из той, прошлой моей жизни, вспомнился так отчетливо, так ярко, что меня передернуло, от того, какой все-таки скотиной я иногда мог быть, но я сказал честно:

— А с чего ты взял, что я не бывал на твоем месте, а?

— Чарли…

— Что вы все заладили: Чарли, Чарли… — отмахнулся я, — Я просто принял, что я на такое способен и постарался больше так не делать. Но, поверь, это было не так благородно, как в твоем случае.

На безжизненном лице Питера появилось слабое подобие любопытства:

— Как это?

— А так. Думаешь, я бродяжил от хорошей жизни? Мы все ходили по краю — воровали, дрались, грабили магазины. А однажды просто не удержались. Подумаешь, старик с улицы, кому он нужен… — я говорил тихо — не для того, чтобы Питер услышал и воспринял каждое слово. Мне и самому непросто было вспоминать. Никому раньше я этого не рассказывал. Риди знал, конечно, что тогдашняя моя компания состояла, мягко выражаясь, из законченных подонков, но об этом происшествии он не догадывался. Иначе бы я сейчас тусовался в совсем другом интернате.

— И? — спросил Питер с каким-то жадным интересом.

— И все. Ты же слышал, как я бредил во сне? Так вот, каждую ночь я и вижу его.

Питер охнул, зябко повел плечами, но тусклые глаза постепенно наливались синим цветом. Сейчас полезет с помощью и очухается, решил я.

— И-извини, — пробормотал он, заикаясь. — Я не хотел тебе об этом напоминать.

— Ты и не напоминал. Я сам рассказал. Пит, ты вот что… давай уже, выходи из всего этого, а то Джой беспокоится, — грубовато сказал я и хлопнул его по плечу. — А я, пожалуй, пойду.

Я вышел от Питера и побежал в свою комнату. И лишь там я перевел дыхание — воспоминание все же было слишком тяжелым.

* * *

Приближалось Рождество. За прошедшие дни мало что изменилось — в новостях все так же показывали фрагменты из съемки штурма, клятые журналюги даже прикатили в школу, но Полина их моментально отшила, и до Питера с Джой они не добрались — но все-таки жизнь продолжалась. Питер "отошел" от своих проблем, то ли благодаря нашему разговору, то ли после психологических консультаций, начал улыбаться, и даже подрядился играть на утреннике для детворы Санта-Клауса. Услыхав про эту новость, я тотчас предложил ему пару кандидатур на роль северных оленей (Тони Лестер, несмотря на наши улучшившиеся отношения, был первым в списке), но Пит с серьезным видом отказался, заявив, что полезет в дымоход, а с упряжкой это будет проблематично. В один из выходных я отпросился в город дабы выбрать подарок для Рахиль, официально вошедшей в статус "моей" девушки, а на самом деле пошатался по городу, заглянул в несколько магазинов, потратил стипендию за несколько месяцев и, наконец, заявился к Риди в участок.

Увидев меня, он многоэтажно выругался:

— Нельзя же так пугать, Чарли! — сказал он, когда я сообщил, что просто проходил мимо, — Я-то уж было подумал, что опять все праздники придется нянчиться с тобой!

— Напомни мне, пожалуйста, почему я испытываю к такому сукиному сыну, как ты, дружеские чувства? — поинтересовался я. Риди хмыкнул:

— Потому что скоро Рождество, и ты хочешь на подарок больше!

Мы немного поболтали о том, о сем, выпили по огромной чашке хорошего настоящего кофе, поиграли в шахматы (Риди позорно продулся в трех партиях: два раза был "детский мат"), и я уехал, оставив ему подарок — брелок для ключей от машины, выразив надежду, что он выкинет свою археологическую древность на свалку и купит, наконец, нормальный автомобиль. Дик обещал подумать. В итоге, в "Новый Дом" я вернулся только к вечеру, отметился о прибытии у Полины и пошел упаковывать подарки.

Говорят, каждый человек покупает в подарок то, что сам хотел бы иметь. Если так, то мои потребности вышли весьма своеобразными. Питеру я выбрал классный складной нож — зажигалку — штопор — фонарик (и еще с десяток неизвестных мне функций) из немецкой легированной стали. Близняшкам Нильсен — одинаковые симпатичные шарфы, Лестеру — зеркало (на оборотной стороне гравер вывел кое-что про соринку в глазу), а для Рахиль нашел потрясающую книжку Омара Хайама, "Рубайатом" которого она увлекалась, с иллюстрациями.

… ну, маленький серебряный кулон с аквамарином, я бы конечно в подарок не хотел, но как только я его увидел, рука сама потянулась к деньгам. Он настолько подходил синим глазам Джой, что дух захватывало. Но дарить его я не собирался. Глупая, в общем, вышла покупка, и я не стал его упаковывать, просто сунул в карман прямо в пластиковой коробке, которую мне всучили в ювелирном…

Вот с таким грустно-праздничным (праздничным потому что до Рождества оставалось всего три дня, а грустным, потому что в моей жизни все опять запуталось) настроением я и шел к Питеру. Мы договорились вместе придумать озвучку на традиционный рождественский спектакль. Сама задумка — с ангелами, волхвами Девой Марией и младенцем Иисусом была, конечно, кошмарна, но не помочь малышам было бы некрасиво. В кабинете, который прятался за актовым залом, была маленькая студия, с синтезатором, расстроенной гитарой, ударными и прочей дребеденью. Партию Пречистой я собирался сделать на флейте, тихой минорной мелодией, кристально чистой, похожей на горную воду, волхвов — ну, это что-то такое восточное, но не совсем. Мелодии Аравийского полуострова прекрасно бы подошли. Я не профессиональный музыкант, даже нот толком не знаю, если честно, но музыка была для меня отдушиной, куда я время от времени нырял с головой, слушая то Грига, то Рахманинова, то "The Beatles", то вовсе новомодных электронщиков из "Людей Мира". Сочинять самому было интересно, но записать собственные мелодии я не мог — качество карманного диктофона меня не устраивало, на звукозаписывающую студию у меня не было денег (когда деньги были, возникали и ненужные вопросы о том, откуда они взялись), а нотной грамоты я, повторюсь, не знал.

Питер, как оказалось, готов еще не был. Он сидел на полу, в окружении разбросанных бумаг, дисков, радиодеталей и всякой другой всячины, предназначение которой мне было неизвестно.

— Пит, мне, что купить тебе часы?

— Не надо, — он посмотрел на меня, оторвавшись от исписанного мелким четким почерком листа. Через очки его глаза казались очень большими и очень удивленными, — У меня есть уже.

— Да ну? — притворно изумился я, — Тогда они, наверное, опаздывают? Пит, мы хотели записать мелодии для спектакля в шесть, помнишь? А время без трех минут!

— Ааа… — протянул Питер, — Чарли, ты извини, я тут решил разобраться с вещами и совсем забыл.

Что ж, по крайней мере, лицо у него было виноватое. Я сменил гнев на милость.

— Да ладно. Откуда это все? — я сел рядом и кивнул на бардак, который творился на полу. Питер невесело усмехнулся:

— Это все, что отдали нам военные. То, что нашли тогда на этой базе, на Севере.

О том, что база актива "Альтернативного мира" располагалась недалеко от полюса, я уже знал от Дика, и потому не удивился. Гораздо более странным выглядело то, что вещи, принадлежавшие Чейсам, отдали Питеру и Джой, а не зажали для непонятных опытов.

— А что тут?

— В основном, записи. Семейные фотографии… я уже многого и не помню, оказывается… Мамины дневники, она вечно вела дневники.

— А это что? — я поднял с пола совсем светлую бумагу. На ней было написано тем же разборчивым мелким почерком, что и на остальных, только вот время написания, похоже, было совсем недавнее, чернила казались намного темнее. — "Погодное явление — моя дочь — комиксы про супергероев". Здесь еще приписка: "ключ от всех дверей".

— Шторм, — отозвался Питер. Сравнить Джой со штормом было конечно очень верно, но как-то не-отцовски, подумал я и хмыкнул. Пит улыбнулся, — В смысле, когда родилась Джой, мама-то была в больнице, а мы вообще остались в другом штате из-за штормового предупреждения. Это у нас с отцом была такая игра, он загадывал загадки, а я отгадывал и получал за отгаданные то поход в зоопарк, то игрушки.

— Забавно, — я отложил листок в сторону и развеселился, — Шторм… Кто бы мог подумать… Твой отец — шутник!

Я подавил легкий припадок зависти (у меня-то отца не было вообще), и мы благополучно направились в студию.

* * *

В итоге, спектакль удался. Я снова остался героем первоклашек, Полина объявила мне благодарность за проявленную инициативу, и несколько последующих часов я принимал открытки от малышей. Питер торжественно вручил мне новую губную гармонику взамен моей старой, которая издавала натужные хриплые звуки, Натали — маленький амулет на шнурке, который надо было носить на шее, близнецы скинулись на теплый свитер, который был весьма кстати, учитывая скудость моего гардероба. От Рахиль я получил маленький ежедневник в кожаном переплете. На большее количество подарков я не рассчитывал, но в комнате меня ждали новый рюкзак от Полины и бумажный пакет. Развернув его, я обнаружил конверт с пачкой баксов и письмо от Дика.

"Здорово, Чарли!

Поздравлять тебя с Рождеством не буду, ибо прекрасно знаю, что ты терпеть не можешь праздники. Эти деньги меня попросила передать тебе твоя мать. Конечно, компенсацией за последние шесть лет это не послужит, но на крайний случай можешь просадить их на тотализаторе.

Дик."

— Мать твою! — выругался я и набрал номер Риди, чтобы от души и в простых словах посоветовать ему, в какое конкретно место он может засунуть эти деньги. Но Дика не было ни в участке, ни дома, и даже мобильный не отвечал. Я оставил на автоответчике длинное, по большей части нецензурное послание, в котором, помимо ругани, задал вопрос об адресе своей мамаши, чтобы лично переслать ей ее гребаные деньги.

Настроение после этого испортилось. Мне уже не хотелось ни праздника, ни дискотеки — ничего. Злой и растерянный (и чего это ей вздумалось присылать мне какие-то деньги?) я заперся в комнате и выкурил пять крепких сигарет за раз.

В комнате было тихо, гул праздника был еле слышимым, и я порадовался тому, что есть место, где можно просто посидеть в одиночестве.

Одиночество мне не приедалось. За много лет я настолько привык к тому, что нахожусь один, и постоянное жужжание над ушами немного напрягало. Нет, мне, правда, было приятно, что у меня в кои-то веки появилось окружение, которому я был дорог не как талантливый карманник, а как человек. Меня радовал каждый день, проведенный вместе с друзьями, но иногда хотелось просто побыть наедине с собой. Беда в том, что каждый такой раз меня охватывало чувство грусти. Я пытался анализировать эти приступы, но натыкался на полное непонимание себя. Может быть, это было вызвано взрослением, может еще чем-то, я не знал. Это было, как и все, происходящее последнее время — учеба в школе для одаренных детей, влюбленность в Джой, непонятное появление моей матери — странным. Раньше я никогда не разбирал себя и свои поступки, мне гораздо проще было решить проблему более простыми способами — либо уйти, либо решить дело кулаками. А теперь все изменилось.

В дверь кто-то постучался.

— Открыто!

В комнату вошла раскрасневшаяся Рахиль в красивом красном платье.

— Почему ты ушел? — спросила она, коротко меня поцеловав, — Пойдем танцевать!

Я неловко отстранился.

— Извини, Рахиль, я устал.

— Чарли, пойдем! Там весело!

— Я же сказал, что устал! — резко ответил я, а потом осекся, — Извини, я не хотел так орать.

Наступила неловкая тишина. Рахиль прикусила губу.

— Скажи честно, если бы тебя пригласила эта Чейс, ты ведь согласился бы.

— Честно? — мне было стыдно говорить это. Я не хотел обижать эту красивую смелую девочку, не постеснявшуюся первой признаться в симпатии парню, и искренне пытающуюся сделать меня счастливым, но соврать в ответ на такой вопрос я не мог. — Честно — да. Прости меня, пожалуйста.

В карих глазах Рахиль блеснули слезы. Она судорожно вздохнула:

— Я так и знала. С Рождеством, Чарли, — бросила она и убежала. Я постоял мгновенье, а потом бросился за ней, но лишь успел увидеть шлейф алого платья в конце коридора.

Вот черт. Черт!

Веселого Рождества тебе, Чарли Рихтер!

Весь следующий день я пытался поговорить с Рахиль, но она старательно избегала любого общения со мной. Даже Питер заметил наши маневры и поинтересовался за обедом:

— Вы что, поругались?

— Расстались, — буркнул я.

— Ну, надо же, — он почему-то не казался удивленным. — И из-за чего?

Я в ответ посоветовал ему засунуть свое любопытство куда подальше. Пит укоризненно посмотрел на меня, а потом — многозначительно — на Рахиль, сидящую через пару человек. Она ела ирландское рагу, обильно поливая его кетчупом, и старательно делала вид, что меня не замечает. Глаза у нее были красные.

После обеда я выловил ее в коридоре.

— Рахиль, нам надо поговорить.

— Мы уже поговорили, — отрезала она.

— Пожалуйста.

В безлюдной по поводу праздников библиотеке, куда она все-таки согласилась зайти, было прохладно. Я сел на широкий подоконник, Рахиль устроилась в кресле.

— Говори, — предложила она. Я спрятал ладони в рукава свитера — вряд ли в помещении было настолько холодно — просто меня всегда знобит, когда я сильно волнуюсь.

И я совсем не знал что говорить — вот в чем дело. Я хотел переложить ответственность за наше расставание на нее, но сам же знал, что это нечестно.

— Меня не научили любить, — сказал я вместо этого, неожиданно для самого себя, нарушив гнетущую тишину. — Так уж вышло. Я умею злиться, ненавидеть, презирать, бояться. Я обижаю даже тех, кто мне дорог. Ты мне дорога. Очень. Но Джой…это другое дело.

— В чем же разница? — лицо Рахиль почти полностью скрывали густые пряди, и я не мог видеть ее глаз, но в голосе было сейчас явно не только любопытство.

— Я не умею любить, — повторил я, — И даже когда люблю кого-то, это чувство…оно дикое. Бесконтрольное. Чтобы не причинить людям боли, я и пытаюсь находиться подальше. Я не могу быть с ней. Но и с тобой тоже не могу.

Рахиль молча встала, подошла ко мне и ловким движением убрала мои отросшие лохмы за уши. В этом простом жесте было столько ласки, что я едва не закричал — я не был достоин ее.

— По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь, — сказала Рахиль мудро, и ушла, оставив после себя тонкий свежий запах духов, и ощущение теплоты ладони на моей щеке.

За окном опять летел белый невесомый снег. Мне было хорошо в такую погоду. Я люблю снежные зимы больше всех времен года, вместе взятых, быть может потому, что зимой мне спокойно. Зима — это словно передышка, время подумать перед стремительной весной, деятельным летом, хлопотливой осенью — целительный спокойный сон без преследующих меня кошмаров.

Странно, но зимой я чаще всего задумывался о будущем. Раньше, еще какой-то год назад, мне было сложно себе представить себя взрослым. Быть взрослым, в моем тогдашнем представлении, было иметь хату, тачку покруче и девчонку посимпатичнее. О том, откуда бы взяться у бездомного мальчишки с изрядно испорченной репутацией дому и машине, я не думал вообще. Пожалуй, я и не верил всерьез в то, что благополучно доживу до того возраста, когда люди начинают взрослеть по-настоящему. А сейчас — мне пятнадцать, и я уже хочу определиться с тем, куда идти, и чего я хочу от жизни.

А забавно, подумал я, как мои мысли соприкасаются с тем, что сказала Рахиль.

"По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь".

Я и в самом деле не знал. Все в "Новом доме", даже малыши, твердо знали, чем им хочется и нравится заниматься. Но наука была для меня темным лесом, даже если и были какие-то способности, момент был упущен. Это в пять лет можно из человека лепить все, что угодно, хоть гения. В пятнадцать — бесполезно. Оставаясь на улице, я рано или поздно либо стал бы "авторитетом" среди таких же придурков, как я, либо меня прибили бы за излишнюю инициативу конкуренты. Не сбеги я с того приюта для "трудных", следующим моим этапом была бы колония для малолеток или психбольница — на выбор. Сейчас я понимал это с неожиданной остротой. Но теперь я мог выбирать свое будущее сам, использовать все имеющиеся возможности — и это было страшнее всего.

Легче всего, когда у тебя всего лишь один путь — по накатанной. Сложнее, но ненамного, когда выбор стоит перед двумя-тремя возможностями. Но вот когда перед тобой весь огромный мир с миллионом вариантов — тут ты теряешься. Но это все равно лучше, чем идти по той, первой дороге.

Я никогда не понимал гамлетовского "быть или не быть", а вот сейчас — начал. Наверное, это и есть взросление, когда ты начинаешь испытывать то, чего доселе не испытывал никогда.

Мне до чертиков надо было поговорить с Диком — и по этому поводу, и вообще — но он снова не отвечал на мои звонки. Я пошел к Полине.

— Миссис Чанг, можно вопрос.

— Да, конечно, Чарли. — Полина отложила какие-то бумаги, сняла очки и устало потерла глаза. Обычно она выглядела моложе своих лет, но сегодня, казалось, обрела все свои шестьдесят пять. Я раньше как-то не замечал за ее вечной улыбкой, что наша директриса устает, работая и день и ночь. — Присаживайся, говори.

— Это насчет Дика. Ну, в смысле, инспектора Риди. Я пытался дозвониться ему, но никак не получается, — неуклюже объяснил я. Полина задумчиво меня оглядела:

— А я никак не могу помочь тебе вместо инспектора Риди?

— Нет, — излишне быстро ответил я. — В смысле, я хотел именно с ним поговорить.

— Боюсь, это пока невозможно, — мягко сказала Полина. Я резко ее перебил:

— Как это — невозможно? Что-то случилось?

— Нет, Чарли, ничего не случилось. Просто мистер Риди уехал.

— И не предупредил меня? Бред!

— Чарли, поверь, бывают ситуации, когда просто не успеваешь никого предупредить. Я думаю, что инспектор Риди сам расскажет тебе все, когда вернется.

— А когда он вернется?

На лице Полины появилось недовольство. Я понимал, конечно, что перегибаю палку, и уж кто-кто, но она не обязана мне отчитываться, но остановиться не мог. Она первая справилась с собой:

— Я не имею ни малейшего понятия, — ответила она, — Извини, Чарли, я занята.

После того, как меня отшили, мне не оставалось ничего иного, как вернуться в свою комнату. Как назло, наступили рождественские каникулы, и не получалось даже отвлечься на учебу. Как оказалось, сидеть целыми днями на уроках и в библиотеке было очень удобно — разные ненужные мысли и догадки не лезли в голову, забитую формулами, цифрами, датами и терминами.

Конечно, Дик не обязан мне отчитываться в своих действиях. Я сам исчезал на месяцы, не сообщая о себе ничего, и считал это правильным — Риди был мне никем, надоедливым копом, единственной мечтой которого было заставить меня сидеть на одном месте и не сметь мешать ему нормально работать. И он имел право уехать на праздники куда-нибудь далеко, где никто не будет мешать его отдыху. Просто…он был мне нужен.

"Я бы хотел такого сына как ты, Чарли…"

Загоняя совершенно ненужные мысли куда-то в подсознание, я взял с полки зачитанный до дыр томик "Чужака" Хайнлайна и постарался забыть обо всем, что принес сегодняшний день. Получалось плохо. Ситуация не отпускала, заставляла думать. Было во всем этом что-то неправильное, нелогичное. Я пока еще не мог понять, что конкретно, но ощущение неправильности витало в воздухе.

С этими мыслями я провел весь оставшийся день, и даже ночью, во сне, видел не свои обычные кошмары, а непонятные образы. Во сне я пытался решить какую-то головоломку, но ничего не получалось, я ругался, бился со всех сил и, под конец, совсем отчаялся.

* * *

Я проспал довольно долго, и проснулся лишь в половину первого дня. За окном ярко било сизое зимнее солнце, лучи плясали на стенах и потолке. Вставать не хотелось, но какое-то странное чувство заставило меня подняться, принять душ, и я, надев свежую футболку и выстиранные джинсы, направился завтракать. По пути я постучался к Питеру, но его комната оказалась запертой. Наверняка он шарахался где-то с Натали, решил я, но та сидела в одиночество за столом и пила зеленый чай из огромной розовой чашки с надписью "Да, я — блондинка. А что?" и небрежно листала справочник по аналитической химии.

— Доброе утро, — вырвалось у меня. Натали посмотрела на часы, потом перевела взгляд на меня, а потом повертела пальцем у виска:

— Какое утро, Чарли? Уже день давно.

— Утро, — парировал я, — это то время суток, когда человек просыпается. Я проснулся полчаса назад.

— Поздравляю, — отозвалась она, снова ныряя в свой учебник.

Я положил в тарелку немного овсянки и сел напротив. Мы с Натали неплохо ладили, но, в основном, благодаря Питеру, который обладал счастливой способностью заставлять самых разных людей мириться с обществом друг друга. Кроме того, я вообще с трудом переносил общество.

— А где все?

— Если под всеми ты подразумеваешь кого-то по фамилии Чейс, — сказала она язвительно, — то я не знаю. Остальные отдыхают — осмелюсь тебе напомнить, Чарли, что вообще-то каникулы на дворе.

— Спасибо, я как раз не заметил, — съехидничал я в ответ. — То есть, где Питер, ты не знаешь?

— Я не контролирую каждый его шаг, — высокомерно сказала Натали.

Похоже, у этой парочки тоже происходят какие-то изменения в отношениях, и пока ситуация складывается явно не в пользу Пита. Натали была та еще штучка, если уж между нами. Я пожал плечами — дескать, все нормально, я не против, быстро дожевал овсянку и допил кофе и, вымыв за собой посуду, свалил, пока и мне не досталось на орехи. Как оказывается, самое страшное для нас, мужчин, попадаться под горячую руку женщинам.

Как говаривала Мамаша Роббинс, буфетчица в участке Риди: "если женщинам обламывают крылья, они пересаживаются на метлы". Если верить этому учреждению, то всем знакомым мне девушкам крылья уже сломали.

Кроме Рахиль, конечно. Рахиль была ангелом. Жалко только, что мне больше нравилась явная ведьмочка Джой.

С Питером мы пересеклись в гостиной, куда я пришел сыграть партийку в шахматы с Рыжиком — Гордоном Нильсеном. Играть с ним было одно сплошное удовольствие — в прошлом году на чемпионате мы как раз схлестнулись в полуфинале, когда я его сделал. Сейчас Гордон мстил мне, пытаясь в каждой сыгранной партии одержать верх. Пока я побеждал, но Рыжик Нильсен не терял надежды. За него болела сестра, за меня, не отрываясь от каких-то расчетов, Тони Лестер, с которым мы помирились.

Кто-то читал, свернувшись клубочком у камина, кто-то играл, как и мы, в шахматы или нарды, малышня затеяла чемпионат по собиранию средневекового замка из лего на скорость. Кто-то поставил легкую музыку, и я почти "нырнул" в атмосферу всеобщего покоя и каникулярной расслабленности (а что, гении тоже люди!), когда в гостиную вошел Питер и присел на соседнее кресло, начав внимательно наблюдать за игрой.

— Привет, — сказал я, не отрывая взгляда от доски, — Тебя искала Натали, но лучше к ней сейчас не подходить. Рискуешь огрести по полной. Гордон, еще раз попытаешься переставить фигуру, я засуну тебе этого слона в ухо, — предупредил я. Рыжик имел обыкновение жульничать. Впрочем, я, как опытный жулик, успевал это перехватывать. Все захихикали.

— Привет, — ответил Пит, — А нас с Джой пригласили на симпозиум в Вену. Полине только что звонили представители Венской Академии наук.

— Поздравляю, — откликнулся я, зажав белого короля в углу, в окружении слона, ферзя и пешки, которая неизвестным даже мне способом добралась-таки до противоположного края доски, — Гордон, тебе шах и мат. Завтра по кухне дежуришь ты.

Рыжик невнятно ругнулся — играли мы на дежурство. Предложил это сам Гордон — такой же отпетый лентяй, как и я — и дальнейшее было его проблемой. Я, например, вообще не азартен.

— Вена, говоришь… — сказал я задумчиво, пересаживаясь поближе к Питеру, — Там здорово. Архитектура, знаменитая венская опера, пирожные в кофейнях, — я облизнулся, вспомнив те замечательные кремовые пирожные, которые мне довелось попробовать в Австрии. Я пробыл в Вене проездом полтора дня, и мне безумно понравился этот красивый, какой-то "ажурный" что ли, город. К сожалению, в тот раз меня разыскивали австрийские жандармы, и особо разгуляться было сложно.

Питер подпер щеку ладонью и уставился на меня:

— Тебе там понравилось?

— Ужасно, — признался я. — Когда-нибудь, я снова туда вернусь.

— А давай с нами, — предложил он. — Австрийцы обещают прислать за нами транспорт, так что, думаю, никаких проблем с поездкой не будет. А пожить ты вполне можешь в одном номере со мной, в крайнем случае, кому-то достанется кровать, кому-то — кресло.

Предложение было таким заманчивым, что я едва сразу не выпалил, что очень хочу поехать. Раньше максимальный срок моего постоянного пребывания где-либо составлял не более месяца, а в "Новом доме" я пробыл почти безвылазно уже три, и, если честно, начал уставать от однообразия.

— А что, — сказал я, представив, что несколько дней проведу вместе с Питером… и Джой, — Было бы круто.

* * *

Я почему-то хорошо запомнил, как собирался в то утро. Новый рюкзак, подаренный Полиной на Рождество, был наполовину пуст — мы ехали всего на три дня. Я взял с собой лишь чистую белую рубашку — все-таки, мы ехали на конференцию, хотя я и в качестве бесплатного приложения, смену белья, зубную щетку и всякого по мелочи. Губная гармоника — подарок Питера и маленький складной нож — мой неизменный спутник удобно устроились в многочисленных карманах. Кулон с небесно-синим аквамарином царапал кожу — я надел его на шнурок и повесил себе на шею. Мне надоело носить его в кармане, а расставаться я почему-то не хотел.

Вот так и получилось, что через несколько дней мы втроем поднимались на борт флайера, присланного за нами из Вены. Второй пилот покосился на меня неодобрительно, но Полина объяснила ситуацию, и, кажется, его успокоило то, что вместо двоих означенных в списке пассажиров, появилось трое. На флайере не было никаких опознавательных знаков, но потом я понял: такой транспорт — довольно дорогое удовольствие, и куда проще и дешевле нанять корабль с пилотом на раз, чем держать постоянно в штате.

Усевшись, Питер в первую очередь достал какую-то умную книжку, Джой уткнулась в модные журналы, лежавшие на столике, а я откинулся на спинку кресла и приноровился поспать. Наблюдать за проплывающими облаками — занятие ужасно интересное, но только в первый полет. Во второй раз это навевает мысли о величии природы, а после третьего — только скуку. Я люблю летать, но больше предпочитаю путешествовать так, чтобы увидеть то, что мне нравится, а не пялиться на бело-синее пространство за стеклом.

Вот так я и уснул. Обычно мне снились красочные, полнометражные сны, по большей части, ужасы, но сегодня снов не было. Лишь глухая чернота. Не успел я осознать неправильность происходящего, как проснулся.

— Долетели, — сказал Питер, откладывая книгу. Джой торопливо причесывалась.

Мы уже не двигались, видимо приземлились пару минут назад. Я отстегнул ремень и пригладил взлохматившиеся волосы рукой, снова подумав о том, что пора бы уже добраться до парикмахерской, но в очередной раз безрезультатно. Пилот вывел нас на площадку и тут я решил, что либо я очень давно не был в Вене, либо происходит что-то очень — очень странное.

В Вене только один порт для флайеров — в Европе они пока не получили такую популярность как в Азии и Америке. В прошлый раз, когда меня увозили на транспорте доблестной полиции Соединенных Штатов, это было небольшое помещение в поле около пригорода столицы. Никакой пустыни там не было по определению. А тут — была. Я, в своей зимней куртке, мгновенно почувствовал, как капли соленого пота текут по телу.

Джой и Питер изумленно озирались, видимо тоже не въезжая в ситуацию. Я оглянулся на флайер, и, как выяснилось, это было как раз вовремя — тот самый второй пилот, который подозрительно меня оглядывал, наставил на нас внушительного размера автомат.

— Ребята, — позвал я, съеживаясь под его взглядом — ужасно я не люблю огнестрельное оружие, — Может вы в курсе, что происходит, а?

Питер и Джой резко обернулись, и теперь уже мы все могли видеть второго пилота, который не выходил из рубки при посадке. Он был одет в обычную темно-синюю форму, но на значке, прицепленном к лацкану я увидел терракотовую эмблему, которую встречал в Сети, пока искал сведения о теракте на Луна-Сити.

"Альтернативный мир".

— Твою мать, — с чувством выругался Питер, и мы поняли, что попали.

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ, ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ, О ТОМ, ПОЧЕМУ НЕКОТОРЫМ ЛЮДЯМ ИНОГДА СТОИТ ДУМАТЬ, А УЖ ПОТОМ ГОВОРИТЬ.

"Ну и молодежь пошла! Ты ему в морду, а он сразу в драку…"

(Из сетований пенсионеров, подслушанных автором в метро)

Случайность — это единичная закономерность. Это не закон логики. Это я вывел, собственноручно. Тенденцию влипать во всевозможные неприятности с непрошибаемостью бронетранспортера и скоростью света трудно назвать случайной, особенно учитывая, что происходит такое с завидной (или скорее незавидной) регулярностью.

Ну, как, например, сейчас.

В полуподвальном помещении, куда меня кинули без особых нежностей, было жарко. Окон не было. Дверь закрывалась снаружи на электронный замок, и я, безуспешно поколотив в нее кулаками минут десять, понял, что выпускать меня никто не собирается, и решил-таки сесть и разобраться в ситуации.

Все было продумано до мелочей. И конференция — интересно, кстати, выдуманная она или все же есть, а если должна проходить, то приглашали ли на нее Пита и Джой — и флайер без опознавательных знаков, и место, из которого трудно сбежать по определению. Чейсы наверняка нужны как метод воздействия на своих родителей, или… ну, не знаю… вообще-то Питер и Джой тоже типа гении, может поэтому. Хотя, с другой стороны, тогда можно было попросту захватить всех учеников "Нового Дома", и на этом успокоиться. А это значит, что первая версия более вероятна. Но все равно непонятно — шесть лет как-то воздействовали без них, а теперь вдруг понадобилось похищать.

Логик из меня, конечно, как из слона балерина, но, тем не менее, определенный смысл во всех моих построениях был. Кажется… И если все было так, как я думал, то мне определенно следовало бы порадоваться тому, что я сижу в этой гребаной душной камере, а не валяюсь с простреленной головой на солнышке.

Черт! Черт, черт, черт!

Я начал паниковать еще в тот момент, когда меня обыскали, отняли нож и кинули в эту чертову комнату как ободранного котенка, но сейчас паника начала достигать максимальных размеров. И это было плохо. В критические моменты я не начинаю визжать и метаться, как многие, и не впадаю в ступор, как некоторые: у меня реакция похуже — я начинаю действовать. Учитывая, что соотношение сил обычно отнюдь не в мою пользу, получается только хуже. Риди всегда бесил меня, утверждая, что большинство своих "подвигов" я совершил именно испугавшись чего-то до чертиков, и только сейчас я был склонен с ним согласиться.

Ох, Дик, сукин ты сын, а ведь надо было нам с тобой поговорить!

Я запоздало подумал о том, что мог бы никуда и не ехать, и вообще нафига мне была нужна эта Вена, вместе с этими клятыми Чейсами. Друзей у меня никогда не было, и ничего — жил себе нормально, а что до девушки, то Рахиль — мечта любого парня на расстоянии километра, и нечего было придумывать себе неземную любовь к Джой. Это ж бред!

— Так, стоп, Чарли, — сказал я себе вслух, чувствуя, что сейчас накручу себя до какой-нибудь подлой мыслишки. — Без эмоций. Пит — мой друг, Джой мне нравится, и это не обсуждается. То, что мы попали в этот чертов бункер — стечение обстоятельств, несчастный случай, и это тоже не обсуждается.

Кажется, я противоречил собственным логическим выкладкам о природе случайного, но меня это не смутило. Я продолжил рассуждать вслух, постепенно начиная успокаиваться.

— Плохо, что нас разлучили, втроем легче было бы что-нибудь придумать, в конце концов, гении-то они, а я нет, но с другой стороны, в одиночку действовать легче — не несешь ни за кого ответственности. Что же делать-то?

Я говорил до тех пор, пока не заметил в углу потолка маленькую красную лампочку камеры, после вовремя заткнулся и начал озираться в поисках еще чего-нибудь подобного.

Ну да, в каждом углу по такому огоньку. Даже если звук не записывается, прочитать по губам — элементарная задача, это даже я умею. Поэтому, решил я, все свои будущие действия лучше обдумывать про себя.

В свое время, шастая по Мексике, я попал в местную каталажку из-за…ну, в общем, неважно по какому поводу… и свалил оттуда старым добрым способом — изобразив смертельные муки. Дежурный, увидев мои мучения, прислал на помощь медсестру с конвоем, конвоиру досталось от меня на орехи, а сестричка сама особо не сопротивлялась: словом, я исчез из камеры спустя секунд двадцать после того, как они вошли. С другой стороны, это было возможным, потому что я знал, куда бежать дальше: Мехико все-таки город, причем большой, и спрятаться в нем элементарно. Куда идти в долбаной пустыне, даже не зная на каком континенте находишься, я понятия не имел. Вот дерьмо!

Я обследовал всю комнату, но больше никаких выходов, кроме двери, не было. Пометавшись еще минут пять, я уселся на пол, достал из кармана губную гармонику и заиграл тоскливую мелодию. У меня забрали даже рюкзак с вещами, решив, очевидно, что среди нижнего белья может оказаться какое-нибудь смертельное оружие. Я снова задумался: что же такое задумали эти ублюдки из "Альтернативного мира", что сочли угрозой даже худосочного подростка? Я, несмотря на все свое самомнение, все-таки понимаю, что максимум, кем меня можно счесть — это одноклассником Чейсов, таким же ботаником, как и они, даже малость сумасброднее (наверное, не следовало сразу же лезть на второго пилота с кулаками). Уж чего проще было дать мне прикладом по голове, выкинуть тело где-нибудь над океаном (вот тут-то я и пожалел, что проспал весь наш полет, и не знаю даже примерного нашего место расположения, может, мы и океан-то не перелетали), и забыть обо мне в принципе?

Это мне повезло, проскрипел внутренний голос, который так напоминал мне бурчание Риди. Хорошенькое везение!

Мои размышления прервал голод. Я находился в камере уже часа два, а в последний раз ел еще в школе, утром. Задумавшись над тем, сколько еще времени меня продержат без еды и возможности справлять естественные надобности, я снова разозлился. Уж если не прибили сразу, могли бы отнестись по-человечески!

Дверь распахнулась и почти сразу же закрылась, как только в комнату вошел высокий мужчина в камуфляже. Я резко вскочил с пола, неосознанно принимая защитную стойку.

— Где Питер и Джой? Что происходит? Зачем вы нас похитили? — включил я дурака. — Кто вы?

Мужик посмотрел на меня испытующе. У него была типичная европейская или североамериканская внешность — хищные серые глаза, светлая кожа и каштановые волосы.

— Ешь, — сказал он по-английски, но с легким, почти неуловимым акцентом, протягивая мне пластмассовую коробку и бутылку с водой. Я отрицательно помотал головой, и он аккуратно положил коробки на пол, — В туалет надо?

— Где Питер и Джой? Почему мы здесь? — я не переставал сыпать вопросами, пока мы шли по широкому, ярко освещенному коридору.

— Парень, хочешь бесплатный совет? Не задавай лишних вопросов, — сказал мой сопровождающий. — Тебе расскажут, когда сочтут нужным.

Я попытался определить, откуда он родом, но мне это не удалось. Я неплохо знаю испанский и французский, понимаю итальянский и немецкий и разговариваю по-русски, но этот акцент был мне незнаком, хотя по-английски он говорил очень чисто, не подбирая слова.

После посещения туалета меня снова отвели в ту комнатку без окон, и я остался один, размышляя о том, почему меня не пришибли сразу, и какие теперь строят планы на мою персону.

* * *

Примерно в таких же размышлениях прошло два следующих дня. Два раза в сутки приходил мой безымянный сторож, приносил еду и отводил меня в туалет, сказав за все это время слов пять-шесть от силы. Выудить из него больше у меня не получалось ну никак. То ли мои дипломатические способности резко упали до нуля, то ли у мужика уже был опыт общения с малолетними раздолбаями.

С одной стороны, решил я в итоге, пристрелить меня пока никто не собирался, и это был очевидный плюс. Я чертовски люблю жить, так уж получилось. С другой стороны, меня держали черт знает где, я понятия не имел, где находятся Джой и Питер, и вообще что происходит. Может быть, нас уже искали, но подать о себе известия я не мог по объективным причинам, а Риди хоть и неплохой коп, но не думаю, что он один попрется против огромного синдиката.

На третий день, когда меня в конец все достало, я не выдержал и наорал на пришедшего меня кормить сторожа:

— …мать твою так и разэдак, какого хрена меня держат в этом идиотском месте?! Ты что, глухой, придурок? И не надо кормить меня побасенками про то, что мне все расскажут, когда сочтут нужным!

Вот теперь меня несло, как байдарку по горной реке.

— …и еду свою можешь засунуть себе в задницу, ублюдок!

Про еду я сказал зря, потому что после устроенного мной скандала, обеда мне не досталось. Мой охранник с минуту понаблюдал за мной с видом титана, взирающего на бегающих где-то на земле мелких людишек, забрал с собой еду и вышел. Я подскочил к закрывающейся двери и начал в нее колотить:

— Сволочь! И вы все сволочи! — прокричал я в воздух, подозревая, что в каждом углу этой долбаной камеры понатыкано по целой пачке "глазков". Я матерился еще минут десять, стараясь не повторяться, на всех известных мне языках, наконец, выдохся и сел на пол, спиной опершись об дверь. — Вот я идиот.

Риди всегда говорил, что я похож на неисправный электроприбор: сначала коплю в себе эмоции, а потом происходит замыкание, бах-бах, и пожар. Пожары в моем исполнении обычно были катастрофичнее знаменитых калифорнийских и опаснее торфяных. Обычно, мне удавалось как-то контролировать свои эмоции, но нахождение в четырех стенах отвратительно влияло на мою выдержку.

Так, Чарли, спокойно. Без истерик. Нервничать и срываться сейчас было нельзя. На кону стояла не только моя, если уж объективно, дешевенькая такая душонка, но и жизнь Питера. И Джой. Мне надо было выбраться отсюда, выбраться во что бы то ни стало, чтобы найти их и вернуться домой, чтобы Дик не беспокоился и…и…

Я запнулся. Я даже не думал раньше, зачем мне нужно вернуться в "Новый дом". Какой, к шутам, очередной приют, если мне было хорошо и славно в любом кабаке, на любой улице любого города мира, если раньше мне хватало для жизни лишь чего-нибудь пожрать, выкурить оставленный какой-нибудь доброй душой окурок или косяк, стащить пару долларов из чужого кармана? Зачем — если мне было легче там, где я никому ничего не был должен?

Наверное, потому, подумалось мне уж совсем тоскливо, что чертовому интернату Полины Чанг, получалось и впрямь стать домом для всех тех, кто туда попадал. Потому что там, в той, оставшейся за бортом неизвестного флайера, жизни, остались Дик Риди, Рахиль, даже чертов филантроп Лестер, и близнецы — в общем, все те, кто был мне дорог. И только Питер и Джой были где-то здесь, совсем рядом, но найти их я смог бы только выбравшись из этого дерьма.

Просидев еще сутки, но уже без еды, я укрепился в желании побыстрее вылезти из этой дыры. На следующий день, когда я уже озверел от голода и желания разнести все в округе к такой-то матери, за мной пришли.

— Здравствуй, Чарли, — сказал высокий крепкий мужик с армейской выправкой, с острым худым лицом, похожим в профиль на лезвие бритвы. Откуда он знал мое имя оставалось только догадываться, но его улыбка меня не впечатлила.

— И вам туда же, — сказал я невежливо, — Предлагать присесть не буду, я думаю, сидеть на полу вам не понравиться.

Мужик ухмыльнулся и уселся прямо на пол:

— Да ничего, нормально, — сказал он, — Есть хочешь? Могу позвонить, чтобы сейчас принесли.

— Да катитесь вы, — предложил я, плюхнувшись напротив, — Игра в хорошего и плохого полицейского — это глупо. Можете не кормить меня, можете пристрелить — кстати, так, наверное, и надо было сделать сразу, мне плевать. Понятно? Пле-вать, — по слогам повторил я, — И, кстати, если уж вы знаете, как меня зовут, то было бы неплохо узнать ваше имя.

— Поль Синклер, — бросил он. Судя по имени и акценту, он был из Канады. Я присмотрелся к его лицу: спокойные наблюдательные светло-карие глаза, короткий агрессивный ежик, нос с горбинкой, узкие губы — признак душевной холодности, если верить физиогномистам, которым я никогда не верил. — И я вовсе не собираюсь играть с тобой ни в какие игры, мальчик.

— Тогда какого хрена я здесь? — взорвался я.

То, что в одной комнате со мной находится потенциально очень опасный человек, меня уже не тормозило. Изображать "Нервную Нелли" было одним из моих самых любимых занятий во все времена, и я всегда справлялся с этим на ура.

— Это случайность, — развел руками Синклер. — Ты просто не вписался в наши планы.

— Планы? Какие к чертям собачьим планы? Мы летели в Вену, на конференцию! На конференцию, вашу мать!

— К моему сожалению, у меня были планы на твоего друга и его сестру.

— У вас? Да кто вы вообще такой?

— Я уже представлялся, — напомнил он, — Меня зовут Поль Синклер. Что еще тебя интересует, мальчик?

— Я вам не мальчик, — огрызнулся я, — А подросток в самом критическом возрасте. Так что, давайте уж без виляний.

Я думал, что сейчас меня быстро поставят на место, но, к моему удивлению, Синклер оглушительно расхохотался.

— Ох, — сказал он, вытирая выступившие слезы, — Конечно, мистер и мисс Чейс предупреждали меня о том, что их друг весьма прям в словах, но я не ожидал, что настолько.

— Вот ведь незадача: сюрприза не удалось, — съехидничал я, но упоминание о Питере и Джой меня успокоило. — Так какого рожна мы посреди гребаной пустыни, а не в прекрасном городе оперы и пирожных?

— Ты все-таки хочешь есть? — задал встречный вопрос Синклер. Я разозлился:

— Не купите! Даже не пытайтесь. Я просто хочу все знать.

Хотя есть я, безусловно, хотел. Но поддаться сейчас было бы глупо. Кажется, я уже создал себе в глазах этого парня образ чертовски разозленного школьника, который хочет понять, что происходит.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Синклер, — Что ты знаешь об истории, мальчик? Ладно, извини, Мистер Подросток.

Его тон малость сбивал меня с толка. Передо мной на грязном сером полу сидел высокий сильный мужчина в камуфляже, на поясе у него висел пистолет, а говорил он со мной как учитель с не очень умным школьником…и этот голос, спокойный, богатый интонациями, странно знакомый голос… Я даже не обиделся на насмешку, которая прозвучала в нем предельно явственно, слишком уж ситуация была нелепой.

— Историю я знаю достаточно хорошо, — резко ответил я. — И, подозреваю, вы тоже.

— Тогда ты должен знать, что история имеет тенденцию повторяться. Так сложилось, что на Земле всегда было множество государств со своими традициями и законами, а сейчас, к концу двадцать первого века, происходит объединение в Земную Федерацию.

— А что в этом плохого? — спросил я, неожиданно даже для себя, поддаваясь влиянию этого странного человека. Его тонкие губы изогнулись в усмешке:

— Ты когда-нибудь слыхал про Вавилонскую башню, мальчик?

Ну конечно, хотелось сказать мне, моя мамаша была ирландка и католичка, еще бы мне не знать библейских сказаний, которыми она меня пичкала в мои лет так шесть-семь. Вместо этого я утвердительно кивнул:

— Я же сказал, что хорошо знаю историю.

— Тогда ты должен помнить, чем закончилась история объединения всех народов, — невозмутимо продолжил Синклер. — Возгордившихся людей, которые решили добраться до небес, попросту выкинули с Башни, и лишили возможности понимать друг друга.

— И что? — не понял я.

— Сейчас происходит то же самое, мальчик. Организация, которую я возглавляю, выступает против глобализации и объединения государств в Федерацию.

— Мне вы зачем этом рассказываете? — искренне подивился я. Пока я знал это все из рассказа Риди и тех разрозненных клочков информации, что были в Сети.

— Ты — фактор Х в этой игре. Ты не должен был оказаться здесь, и, если я понял правильно, вообще в этой школе для одаренных. Слишком много случайностей — это подозрительно. Но ты мне интересен.

— Вот спасибо, — отозвался я ядовито, — Мне вообще непонятно какого черта вам нужны были родители Питера и Джой, и вообще, зачем надо было похищать ученых с Луна-Сити? Вы говорите, что я- "выскакивающая" в вашей игре, но я даже не понимаю, что это за игра! Допустим, вы против Земной Федерации, но что мешает просто заявить об этом? Я не понимаю!

Синклер окинул меня пронизывающим взглядом. Кажется, я слишком разболтался, подумал я с каким-то странным чувством безразличия. Этот человек видел меня насквозь, и, судя по всему, увиденное его забавляло.

— Ты, мальчик, подумай, — сказал он, поднимаясь, — У тебя будет на это много времени.

— Я увижу Чейсов? — спросил я, так же, рывком, вскакивая на ноги. — Меня так и будут держать в этом склепе?

— Сейчас тебе готовят комнату в жилом крыле. Роберт проводит тебя туда через несколько часов, и там ты сможешь увидеться со своими друзьями. Я не мог определить тебя туда, пока не имел о тебе информации, Чарли.

— И много узнали? — вызывающе спросил я. Мое нахождение здесь становилось понятным и оттого бесило еще больше. Конечно, это ведь так замечательно, ты, Чарли, посиди-ка малость в четырех стенах, пока мы узнаем детали твоей весьма сомнительной биографии!

Синклер сказал серьезно:

— Достаточно, чтобы сделать выводы о твоих аналитических способностях. Чемпион Северной Америки по шахматам, не так ли?

Мысленно я возвел очи к небу: и сколько мне еще будут вешать это чемпионство? Доказывать Синклеру, что я жульничал как последний дворовый игрок, я, правда, не стал. Если меня считают хорошим аналитиком, это козырь в моем рукаве, а не в рукаве противника.

— Ну, было такое, — кивнул я. Он уже был у двери, но обернулся:

— Будем считать, что ты перестал быть "выскакивающей". Мне нужны толковые люди.

И вышел. Дверь тотчас автоматически закрылась. Мое скептическое "Ага, разбежался", отраженное на лице, так и не успело вылиться в слова, и только после ухода Синклера я наконец вспомнил, кто же все-таки этот тип.

* * *

Мой сторож Роберт, чье имя я узнал из разговора с Синклером, и впрямь пришел через пару часов. Миновав несколько сотен метров узких коридоров, полных ответвлений и дверей, мы, наконец, попали в отдельное крыло, где сновавшие туда-сюда люди были одеты не в форму, а в гражданские костюмы. Было прохладно, удивительно насколько, учитывая что там, за стенами, была жаркая пустыня, и я как-то не сразу сообразил, что огромный бункер скорее всего построен под землей — этим убивалось двое зайцев: прохлада в помещении и незаметность при поиске с неба. Учитывая спутниковую систему навигации, здание наверняка построено с расчетом полного слияния с песком.

Роберт завел меня в аскетично обставленную комнату и дал короткие, но ценные указания:

— Из жилого сектора без сопровождения не выходить. На улицу не выходить. Попытка бежать карается расстрелом, а даже если и сбежишь, в пустыне не выживешь. В лаборатории не соваться.

— Дышать-то хоть можно? — съязвил я, — или лучше сразу прибиться об косяк, чтобы проблем не создавать?

— Это твое дело, — сказал он и оставил меня одного.

Я осмотрелся. Не мне жаловаться на отсутствие изысков интерьера, доводилось ночевать и в коробках из-под холодильников, и в камере, поэтому комната, в которой была кровать, полка с книгами и тумбочка, на которой валялся мой рюкзак, показалась мне почти дворцом. Я кинулся к рюкзаку.

— Черт!

Так и есть. Рубашка, которую я сунул, собираясь в Вену, была выстирана и выглажена, несмотря на то, что я этого отродясь не делал, а вещи сложены в том идеальном порядке, который подвластен только профессионалам обыска. Как я и ожидал, теперь в рюкзаке было пусто как в холодильнике после вечеринки. Черт, черт, черт!

Больше всего на свете я ненавижу не то, что меня держат под замком, не то, что какой-нибудь долбаный тип вроде Дика Риди изо всех сил пытается наставить меня на истинный путь — черта с два! Больше всего я ненавижу что-то не понимать.

Наверное, этим я уподобляюсь Риди с его маниакальным стремлением расставить все по полочкам: кое-что у него я все-таки перенял. Я, если чего-то недопонимаю, будь то математическая задачка или то, как сделать удар по печени максимально болезненным для оппонента, я спать не буду три ночи, но выработаю систему. Шахматы дисциплинируют мозг будь здоров, лучше любой другой игры.

Я бросил рюкзак на пол и уселся рядом.

— Итак, что мы имеем? — вопрос, заданный вслух был риторическим. Не то чтобы отвечать было некому, просто те разрозненные кусочки знаний, что были у меня сейчас в наличии, никак не сходились в стройную целостную систему. Я просто не понимал, и это меня бесило.

Была таинственная организация, цель которой — борьба с глобализацией — явно была надумана. Были похищенные люди, каждый из которых так или иначе был связан с изучением космоса. Был человек по имени Поль Синклер — и это было его настоящее имя — некогда бывший премьер-министром Канады, не продержавшийся даже половины срока. В новостях говорили, что он был настроен против объединения в Североамериканский Альянс, и его "зажали" (об этом я читал, когда жил в Европе: наши журналюги об этом не заикались). Были дети вышеупомянутых гениев. И был малолетний тип, которого вечно тянет на подвиги. А все вместе это было качественным бредом.

Сейчас я бы все отдал за крепкий свежий кофе и пару-другую сигарет, которые всегда стимулировали мою умственную деятельность, но с этим дело обстояло туго. Да, наверное, и курить здесь было нельзя, все-таки мы находились под землей. С другой стороны, одернул я себя, у подобной организации наверняка хватило бы денег на грамотную вентиляционную систему. По идее, надо было бы, наверное, встать и посмотреть что там с вентиляцией (опыт показывает, что знание о таких вещах очень даже пригождается в ситуациях форс-мажора), но энергии не хватило даже на это. И надо было мне отказываться от еды? Ужин, на который полагалось придти в столовую, намечался только часа через два, а где она находится, я не спросил. А вот мысль найти столовку было удачной: я уже даже поднялся, когда дверь распахнулась, и в комнату вихрем влетели двое. Я не успел очухаться, как оказался в чьих-то объятьях.

— Чарли! Чарли, мерзавец ты злостный, сукин ты сын, красотуля ты замечательный, слава богу: живой! — я зарылся лицом в копну светлых волос, от которых исходил яблочный запах.

Джой. Боже мой, за эти дни я почти забыл, каково это: находиться рядом с Джой, чувствовать это сумасшествие при запахе ее волос, при каждом легком прикосновении…

— Эй, а со мной пообниматься? — ухмыльнулся возвышавшийся над нами Питер. Мы с Джой резко отпрянули друг от друга, будто нас застали за чем-то неприличным. Я почувствовал, как начинаю мучительно краснеть. Я посмотрел на Джой и увидел, как она прячет лицо в волосах.

Питер ухмыльнулся со здоровой долей цинизма. Его, судя по всему, ситуация забавляла: все-то он понимал.

Мы торжественно пожали друг другу руки, и, наконец, обменялись новостями.

Как оказалось, в то самое время, пока я сидел взаперти, жизнь вне моей камеры была куда как полна жизни. Я был "выскакивающей", а Питер и Джой — персонами VIP, поэтому им обеспечили более теплый прием.

— Этот Синклер дал нам поговорить с мамой и папой по видеофону. Они не здесь, или он не хочет говорить, что они здесь — черт его знает. Похоже, таких лагерей у "Альтернативного мира" не один и не два. Или даже и не десяток, — сказал Питер задумчиво.

Джой сидела, подперев ладонью щеку, и вид у нее был грустный.

— Мы даже не знаем, когда увидимся с ними, — она говорила о родителях, понял я. И понял еще одну вещь: сейчас этим двоим было плевать на политику, плевать на то, где мы, и почему. Синклер мог вернуть им родителей — и это было главное.

Если меня кантовали несколько дней, то их привели к Синклеру сразу. Разговор был недолгим: он лишь дал им поговорить с родителями, и объяснил то, на каких условиях они будут здесь находиться. "Альтернативному миру" нужны были разработки Чейсов. Очевидно, в какой-то момент, Мелани и Лоуренс отказались от работы, и этот ублюдок Синклер решил воздействовать на них через детей. Питеру и Джой дали свободу перемещения по жилому сектору, без захода в научно-исследовательский отсек, но их жизнь теперь зависела от того, как быстро их родители смогут выполнить заказ "Альтернативного мира".

Равно как и моя.

Меня могли прикончить сразу же. Помогло то, что Питер успел в разговоре сказать родителям обо мне, и те поставили Сиклеру условие: жизнь троих, а не двоих детей в обмен на то, что они делали. То, что он потом узнал обо мне, было, видимо, его личной инициативой.

Обо всем этом Питер рассказывал, потупив глаза.

— Ты извини, что втянули тебя во все это, — сказал он негромко, — и Вену не увидели, и вот это все…

Я махнул рукой: мол, да ладно, с кем не бывает, и поймал удивленный взгляд Джой. Что ж, если бы они пропали, а я остался в "Новом доме" — это было бы намного хуже.

Год назад, в Детройте, мне не повезло принять участие в одной драке. Две банды делили территорию, а я, дурак, не зная этого, ошивался на улицах и занимался тем, что воровал кошельки у добропорядочных граждан. Как следствие, попал в разборку, где меня и пырнули ножом с молчаливого согласия обеих сторон и копов, которые по тому району ходили исключительно по трое и с оружием. После этого попал в больницу, а потом Дик, изворчавшийся как старый холодильник, определил меня в последний, до "Нового дома" приют, потеряв, видимо, всякую надежду на мое так называемое "исправление". После больницы я понял две донельзя элементарных истины: что лезть в чужие разборки глупо, и что жизнь у каждого из нас одна. Целый год после этого я старался придерживаться этих истин, и не ходить не по краю. Что бы там не думал Риди, я стал осторожнее, и даже мои знаменитые "взрывы", когда я сносил всё на своем пути, стали реже. Шрам от ранения давно уже зажил, оставаясь лишь тонкой белой полосой на коже, но память осталась. И вот теперь я нарушил оба своих кредо, и влез в такое колоссальное дерьмо, которое грозило не только целости моей шкуры, но и чему-то куда большему.

Жизни тех, кто мне дорог.

Может, я даже и считал, что Синклер в чем-то прав. Создание единого государства, объединяющего весь земной шар было, как врали политики и писаки, экономически целесообразным, исчезали границы, отпадали визовые режимы, и человек с любого конца Земли мог жить там, где ему нравилось, а не там, где он имел право. Но одновременно смешивались даже те культуры, которые по определению были уникальными. А я винегрет не люблю. Тем более, что есть государства, которые привыкли навязывать свое при любом раскладе. "Альтернативный мир", будь он легальной организацией, собрал бы до черта сторонников, но Поль Синклер решил по-другому. Став террористической, по сути, организацией, "альтернативщики" начали убивать и использовать людей, и вот это меня не устраивало. Очень не люблю быть использованным и убитым, знаете ли.

— А пойдемте есть, — жизнерадостно предложила Джой, — Я просто умираю с голода.

Я согласно кивнул: есть хотелось и мне.

— А что, нет ни одного места, откуда можно было бы вылезти в Сеть и дать о себе знать в ФБР или в полицию? — спросил я по дороге в столовую. Питер хмыкнул:

— Если бы… Я бы взломал какие угодно пароли, если бы была возможность.

— Вот черт, — отреагировал я, — Что, вообще никак?

— Вообще! — повысил голос Питер, и я понял, что задел больную струну. — Единственный во всем крыле комп с Сетью в кабинете здешнего коменданта, Скадера, а ключи от него нам заказаны. Вот и все, — его голос стал тише.

Я уже пожалел о том, что начал этот разговор — повисла долгая напряженная пауза. Мы дошли до столовки и взяли себе по обеду. Я молча озирался по сторонам: светлое большое помещение, столы, казенная еда. Если мои подсчеты были верны, то человек триста за один раз здесь умещались вполне.

Значит — если, конечно, здесь нет еще пары-тройки таких столовых — все население базы составляет не больше пятисот человек. Я еще не вполне понимал, зачем делаю это, но инстинкт самосохранения, который так или иначе присущ любому, кто хоть чуть пожил на улице, говорил, что так надо.

Обед как раз начинался и зал наполнялся народом:

— И как он выглядит, комендант-то? — спросил я. Комендантов любого общежития всегда надо знать в лицо, это я, спасибо моей драгоценной мамаше, усвоил хорошо.

Питер кивнул на проходящую мимо группу из пяти мужчин и одной высокой темноволосой женщины:

— Вон он, — и указал на мужика в застегнутом, несмотря на жару, синем кителе. На вид ему было лет пятьдесят, но форму он не потерял. Прямая спина и плавные спокойные движения. На злобных теток из приютов он не походил. К сожалению. С тетками у меня проблем не возникало.

Разговор на публике не клеился. На нас явно обращали внимание, вокруг были одни взрослые, и подростки (хотя Питер уже был ростом с самых высоких из присутствующих) среди них выглядели как паук на взбитых сливках. Хотя редкие из обедающих были вооружены, я все-таки предложил, допивая обжигающий чай:

— Может, пойдем отсюда. Не люблю, когда все косятся, прямо кусок в горло не лезет.

Питер саркастически хмыкнул: я стрескал весь обед, и увел из под его носа его же пирожное, и, при этом, даже не думал переживать.

— Пойдем, — легко согласилась Джой. Ее это повышенное внимание тоже не радовало.

— Есть идея, — заявил я, едва мы вышли из зала. — Но обсудить надо в месте, где нет "прослушки".

— Пошли, — сказал Пит.

Далеко идти не пришлось: он затолкал нас в небольшой склад за кухней, взломав пароль на электронной двери секунд за десять. Как он объяснял потом, это было элементарно, защита была слабенькая, для роботов — поваров, а не для "дипломированного специалиста, лучшего, на сегодняшний день, на Восточном Побережье". Что ж, скромность — отличительная черта семейства Чейс, подумал я, но ничего не сказал.

— Ну и какая идея тебя осенила? — поинтересовалась Джой, осматривая ящики с консервами, сложенные в аккуратные горочки.

— Мы можем украсть у коменданта ключ к комнате и вылезти в Сеть, — выпалил я. Брови Джой медленно поползли вверх:

— Чарли, ты в своем уме? Если Скадер или сам Синклер нас на этом поймают, мы — трупы. Гарантированно!

— Тогда это должен сделать я!

Я и сам не понял, как это сказал. Я — не потенциальный суицидент или — упаси Господь — альтруист. Я нормальный пятнадцатилетний парень, который чертовски любит жить, и терпеть не может ненужный героизм. За всю свою жизнь я сделал ради кого-то, а не во имя собственной безопасности, поступок-другой, не больше. Честно говоря, я даже место в транспорте и то не уступаю, и, поэтому, эта непонятная жертвенность изрядно удивила меня самого.

— Разрешите-ка мне вставить свои "два цента" в вашу, безусловно, милую беседу, — язвительно начал Питер, — Во-первых, Джой права, и это действительно опасно. Во-вторых, друг мой Чарли, тебя случайно не били чем-либо тяжелым по голове в последнее время?! А то создается впечатление, что ты малость не в себе! Я не позволю тебе — кретину, рисковать собой из-за кого бы там ни было. Ясно?

— Ясно, — сказал я, — Я действительно кретин. Именно поэтому я буду поступать так, как считаю нужным.

— Чарли! Это — опасно!

— И что?

— А то! Никаких необдуманных поступков мы совершать не будем.

Мне нравится Питер. Честное слово. Но вот когда мной начинают командовать, я брыкаюсь.

— Знаешь что, Питер, — начал я, постепенно закипая, — Ты — может, и не будешь! А я не собираюсь тусоваться здесь, зная, что есть возможность сообщить Дику о том, что здесь происходит. Разговор окончен! — сказал я, заметив недовольство на лице Пита, и вышел, хлопнув дверью.

* * *

Настроение было паршивое.

Я сидел в чужой мне комнате с серыми стенами, где не было даже окна, и вспоминал уютный беспорядок своем залитом солнцем жилище в "Новом доме". Не прошло и недели с того дня, как мы сели в серебристый флайер, а казалось — годы. И сегодняшний разговор это мне показал со всей отчетливостью.

В дверь коротко стукнули.

— Войдите, — крикнул я.

Вошла, к моему изумлению, Джой.

— Не помешаю? Или ты предпочитаешь сидеть в позе задумчивого героя у камина.

— И попивать мартини с долькой лимона, есть фондю и слушать оркестровую версию "Yesterday", — с энтузиазмом подхватился я, но сдулся, — На самом деле, я просто сижу на кровати и думаю о том, что жизнь — чертовски дерьмовая штука.

— Да уж, за это стоит выпить, — усмехнулась она одними губами. Глаза оставались серьезными.

— Джой, если ты пришла по просьбе своего брата, и собираешься читать мне лекции о примерном поведении, то предупреждаю сразу — это бесполезно, — сказал я, выпрямляясь. Джой села рядом.

Я старался не смотреть на нее, но в поле зрения постоянно попадали то длинные светло-русые волосы, то родинка на шее, то удивительные синие глаза. Мы сидели так близко, что я мог чувствовать запах ее волос, тепло, исходящее от кожи. Она не спешила отвечать, и мы сидели в тишине, нарушаемой лишь нашим дыханием.

Мое тело отреагировало на ситуацию по-своему, и меня это напугало. Я поспешно отодвинулся и вопросительно хмыкнул.

— Я вовсе не собираюсь читать тебе нотаций, — сказала она, наконец.

— Вот как?

— Да. Я считаю, что ты прав. Пит трясется над нами как курица-наседка.

Я не стал сейчас говорить о том, что в отношении младшей сестры у него были на то веские основания. Джой была та еще штучка, могла выкинуть любой фортель, так что я бы на его месте запер ее в комнате, этаже так на восьмом, чтобы не могла выбраться, и вдобавок, поставил бы человек десять ее сторожить.

— Уточнение, — произнес я, — Ты — его младшая сестра. Поэтому он обязан быть наседкой.

— Ты — зануда, такой же, как и он!

— И ты пришла, чтобы сообщить мне об этом лично?

Джой убрала со лба упавшую прядь. Я в этот момент вел с собой тяжелую внутреннюю борьбу — главным моим желанием было поцеловать ее, но мозг приводил контр-доводы. Я не ее парень, она знать меня не хочет, ее брат меня убьет, если я до нее дотронусь, и откуда вообще я могу знать — чувства это, или внезапно вспыхнувшее с новой силой половое созревание. В итоге, ничего у меня не вышло. Я ничего не решил — потянуться ли губами к ее губам, или навсегда забыть об этом наваждении.

— Нет, — сказала она, — Я пришла, чтобы помочь тебе. Надо отсюда выбираться. Питер просто дурак, что этого не понимает. Он не хочет уходить, потому что у Синклера папа и мама. Он думает, что если они сделают то, что нужно Синклеру, мы будем вместе.

— А ты? — вырвалось у меня. Джой помолчала секунду, потом пожала плечами:

— Я почти их не помню, Чарли. Это для Пита дом остался на Луне. Для меня, дом — это школа, а моя семья — это Пит, Полина, ребята. Вот так то. Я, наверное, говорю ужасные вещи, но это действительно так.

— Они не ужасные! — воскликнул я. И подумал о собственной матери.

Почему-то такие вещи приходят в голову в самый неподходящий момент. Внезапно я вновь пережил историю месячной давности, и меня передернуло. Наверное, то, что я думал о женщине, которая меня родила, тоже можно было назвать "ужасной вещью". Но я не отказывался от собственных мыслей в угоду тому, что обо мне могли подумать. Плевать!

— Ну так что? — спросила Джой, — Что мы будем делать?

Я чуть не грохнулся со стула:

— Не понял…

Гримаса, появившаяся на лице Джой, мигом напомнила мне первые дни нашего знакомства. Она возвела очи к потолку и вздохнула:

— Какая часть вопроса "что мы будем делать?" тебе непонятна, Чарли Рэндом Рихтер? Или слухи о твоей умственной неполноценности все-таки оказываются правдой?!

— Ну… во-первых, эти слухи распространяла ты, — парировал я, — А во-вторых, никакого "мы" не будет. Питер мне точно голову оторвет, если с тобой что-нибудь случится!

— Ну да, с твоей активной мозговой деятельностью это не так уж актуально!

— Сука! — не выдержал я. И тут же опомнился. Боже праведный, как я мог это сказать ей в лицо!

Джой, к моему великому изумлению, не набросилась на меня с кулаками, и не расцарапала лицо. Она расхохоталась.

— Боже, Чарли, ты все-таки еще большее хамло, чем я! И как Полина не вешалась от нас двоих, пока мы были в школе?

Она все смеялась, и я понял, что все-таки в чем-то ошибался. Я покраснел: молоточками застучала в висках кровь, и в глазах стало темно.

— Извини. Я не хотел говорить о тебе так.

Джой лишь отмахнулась:

— Пустяки, бывает! Ну, так что мы будем делать?

Всё, понял я. Попал. Джой Чейс не из тех, кого легко отшить, если уж она прицепилась, то это надолго. Я всерьез начал прикидывать, каким образом буду скрываться от Питера, если он обнаружит заговор, который мы плели за его спиной.

— Надо продумать, — сказал я, — Надо все тщательно продумать.

* * *

В воровском мире славного города Нью-Йорка и, если уж быть совсем честным, то еще нескольких десятков городов Матушки Земли, меня знавали как Чарли-карманника. Если там мал ростом, умеешь производить приятное впечатление (те, кто знал меня недолго, утверждали, что на первый взгляд я его производил), и владеешь хотя бы простейшими навыками, то успех на этом поприще тебе обеспечен. Уж мне-то можете поверить.

Конечно, совсем уж профи я не был. Не то чтобы я мучался угрызениями совести после каждого обчищенного кармана, просто когда-то очень давно мне все-таки привили дурацкие принципы типа "не укради". Я воровал не из озорства или желания кому-то что-то доказать (хотя нет, было и такое…), а больше по голодухе. Теоретически, государство должно было платить мне пособие как детдомовцу, но поскольку я за последние лет пять поменял с двадцать всяческих приютов, концы были потеряны.

Так или иначе, в моем арсенале было не так уж много способов обирания ближних, хотя и имеющихся было достаточно, чтобы укатать меня в колонию для малолеток года так на три-четыре, что, несомненно, было рождественской мечтой Дика Риди на протяжении последних лет. Одним из методов, которым я пользовался чаще всего, был простейший отвлекающий момент. Нет ничего проще, чем налететь на человека в толпе, особенно, если у него заняты руки. То, что было в руках, от неожиданности рассыпается, я начинаю активно помогать и в этот момент просто беру то, что мне нужно. Разумеется, для начала необходимо понаблюдать за потенциальной жертвой: где человек носит деньги или ценные вещи, какая у него реакция, и так далее. Профессиональный "щипач" может "развести" так любого. Я обычно практиковался на провинциальных олухах, которые приезжают в большие города — уж очень забавно было наблюдать за каким-нибудь юным искателем приключений из Цинциннати, сбежавшим от папочки с мамочкой на выходные в Нью-Цорк: огромные глаза при виде небоскребов и смога, обязательное посещение Централ-Парка и прогулка по Бродвею. На большее у подобных типажей почему-то фантазии не хватало.

Иногда я "прокалывался". Но вот Джой, которой я рассказывал свой план, знать это было совершенно необязательно. Один чувак из "профессионалов" как-то сказал мне такую вещь: когда сомневаешься в успехе, обязательно случается какой-нибудь промах. У меня такое бывало, и я принял совет на вооружение.

— Слушай, а ты ведь не воровал с тех пор, как попал в "Новый дом", верно? — поинтересовалась Джой, после того, как я честно признался в том, что мне приходилось делать и такое, чтобы выжить. Отчего-то она не удивилась. Я погрешил на Питера, который мог от души и в простых словах рассказать сестре мою историю, но она только пожала плечами — дескать, всегда подозревала.

— Ну да.

— Навыки не потерял? — спросила она обеспокоено. Я криво усмехнулся:

— Не переживай. Это как езда на велосипеде — раз научился, уже никогда не забудешь.

Забыть и впрямь было непросто. Особенно те моменты, когда меня ловили. Я не оправдываю себя — воровство это не способ заработка, и я вполне мог наняться на работу каким-нибудь уборщиком, или оставаться в приюте, на полном попечении государства, и у каждого из нас всегда есть выбор… Но я до сих пор не понимаю, какого хрена надо было каждый раз бить уличного мальчишку, стянувшего у тебя десять долларов, чтобы не сдохнуть прямо на этом самом асфальте от голода и холода, не понимаю, почему есть люди, которые словно ждут такого момента, чтобы выместить всю свою злость на том, кто заведомо младше и слабее.

Я никогда не воровал у женщин и у тех, кто младше меня. Своеобразный Кодекс Чести, если только таковая у меня имеется, не позволял мне этого. И это было хорошо.

— Чарли, мы ведь все правильно делаем, да? — спросила Джой. Она сидела, обняв колени руками, такая необычно беззащитная, что у меня сжалось сердце. Это было на нее непохоже — обычно Джой напоминала локальное проявление какого-нибудь стихийного бедствия: урагана или шторма. Ее было необычайно много, она громко разговаривала, заявляла о себе всему миру и никогда не сомневалась в правильности своих поступков — по крайней мере, на людях было именно так.

Больше всего на свете я хотел бы защитить ее от всего, что может с ней приключиться, если у нас ничего не получится, но… она бы не приняла. Не от меня. Особенно теперь, когда я выложил ей некоторые места из своей богатой биографии.

— Конечно, получится, — заявил я самоуверенно, — Без проблем!

Джой улыбнулась. Вот и славно.

* * *

Через пару дней наблюдения за комендантом мы знали про него почти все. Он обедал в одно и то же время, брал одни и те же блюда ("вот формалист чертов", прошипела на третий день Джой), выходил из своего кабинета на обед, закрывал дверь самым обычным ключом, даже не электронным, даже без пароля ("вот идиот", радостно потирая руки, сказал я), клал его в задний правый карман брюк, а после обеда шагал в кабинет к Синклеру. Объектом он был почти идеальным. Надеюсь только, что этот чертов службист никогда не сталкивался с мошенниками вроде меня.

За минут сорок до обеда, на который мы с Джой возлагали большие надежды, меня поймал в коридоре и прижал к стене Пит.

— Что вы задумали?

— Пит, паранойя обострилась, да? — ответил вопросом на вопрос я. Питер оказался куда наблюдательней, чем рассчитывали мы с Джой.

— Не лги мне.

— Знаешь что: я не обязан тебе ни в чем отчитываться. Тем более, что ты прекрасно знаешь как твоя драгоценная сестрица ко мне относится.

— Чарли…

— Отпусти, — холодно сказал я. — Или будет драка.

Он выпустил меня, зло оглядев напоследок. Видит Бог, я не хотел разговаривать так с человеком, которого искренне считаю своим другом. Когда-нибудь, когда мы выберемся из этого милого местечка, я даже перед ним извинюсь. Но сейчас я безумно хотел закончить это дело. Мне откровенно плевать на политику и экономику, на все правительства и государства в мире, но я ненавижу, когда меня используют.

В столовой Джой села рядом с братом. Мы переглянулись, ничего друг другу не сказав: пока все шло по плану.

Сегодня мы сидели совсем рядом с кухней, откуда подавались блюда, и все, кто заходил пообедать, так или иначе шли через нас, точнее позади меня. Появившийся Скадер, набрав полный поднос еды, как раз проходил сзади, когда Джой кивнула. Я резко встал, делая вид, что собирался отнести свой уже пустой поднос к мойке, и ударился о проходившего коменданта.

Раздался звук бьющейся посуды, стук подносов об пол и негромкое, но весьма выразительное ругательство: весь китель Скадера был в овощном рагу. В другой раз я с удовольствием бы полюбовался таким зрелищем, но сейчас мне надо было не упустить момент. Я с деланным страхом за содеянное принялся извиняться, и, очищая салфеткой форму, мгновенно вытащил из кармана ключ.

— Вам помочь? — поинтересовалась подскочившая Джой, — О, боже, Чарли, ты обжегся?! Дай посмотрю…

Вылитый чай очень удачно попал на ладонь, в которой я сжимал ключ. Джой, в глазах которой плясали ярко-синие бесенята, быстро забрала его у меня.

— Мистер Скадер, Вы в порядке? Может быть, вам надо переодеться? — это был очень опасный момент, но — слава богу — комендант ответил так, как мы предполагали.

— Спасибо за помощь, мисс Чейс, но я вряд ли успею, — спокойно сказал он, снимая китель и оставаясь в рубашке, — А вам, мистер Рихтер, следует быть поаккуратнее.

— Извините, сэр, я правда Вас не видел, — снова начал канючить я. Скадер оглядел столовую:

— Впрочем, место и впрямь неудачное. Я распоряжусь, чтобы столы переставили, — сказал он. Инцидент был на этом исчерпан, и мы с Джой быстренько покинули помещение, побежав к кабинету.

— Я уж думала, что мы пропали, — сказала она у самой двери. Я дрожащими пальцами сунул ключ в замочную скважину:

— Быстро внутрь!

Кабинет Скадера оказался этаким техническим центром жилого отсека: повсюду были развешаны мониторы, на которых отображались данные. Небольшой интерфейс на столе был выключен. Пока Джой занималась компьютером, я старался отдышаться. Да, навыки никуда не делись. А вот психологически я из состояния мелкого карманника выпал. А может и нет — просто сейчас от моего умения зависела не только моя жизнь. И не только жизнь, если быть честным.

Джой — благослови Господь ее фамильную гениальность! — справилась с паролем минут за пять, и не спрашивайте меня, как она это сделала.

— Есть! — сказала она, — Набирай своего Риди, быстрее. Или что там: Интерпол, ФБР, ЦРУ, конную гвардию…

Она тоже нервничала. То, что начиналось как игра, могло привести к непредсказуемым результатам, и мы оба начали это понимать только сейчас.

— Давай, Дик, давай, — попросил я, уставившись в пустой монитор. Ради всего святого — оно же есть у тебя, это святое! — Риди, черт тебя дери…

Прошло еще секунд двадцать, прежде чем раздался щелчок, и на экране появилась знакомая физиономия. Я выдохнул с облегчением: сейчас я даже Дика был готов расцеловать, честное слово.

— Чарли, — удивленно произнес он, вглядываясь в мое лицо, и присовокупив пару предложений, от которых у Джой покраснели мочки ушей. Лично я считаю, что выглядит она при этом довольно мило, но продолжать Риди не дал, — Где тебя носит, черт тебя дери? Миссис Чанг чуть инфаркт не схватил! Думаешь это смешно, скрыться в неизвестном направлении да еще и прихватить с собой целую компанию юных гениев?!

Прекратить его словоизвержение удалось лишь одним:

— Дик, немедленно вычисляй адрес! Мы у "Альтернативного мира", нас похитили.

— Что? Где вы?

— В пустыне. Где точно, не знаю, — я говорил очень быстро. Сердце гулко отзывалось в висках биением крови. Риди мгновенно посуровел:

— Ты в порядке? Вы как там?

— Нормально! Дик, у нас очень мало времени. Если нас здесь застукают, то прибьют.

Джой, караулившая у двери, внезапно замахала руками:

— Кто-то идет, — прошипела она. Я нажал кнопку выключения, успев только губами прошептать Дику: пожалуйста. Он в ответ кивнул, и изображение исчезло.

Джой заметалась в панике — шаги в коридоре приближались. Я схватил ее за плечи и резко кинул в кресло, и, сам не понимая, что делаю, крепко обнял, и начал целовать.

У нее были твердые губы, пахнущие мятой и чем-то сладким — кажется, сливочным кремом от пирожных, что были на обеде, и, одновременно, чем-то соленым, может быть, кровью от нервно прокушенной пять минут назад губы. Она… целовала меня в ответ. Это было чудно — и что Джой Чейс отвечает на мой поцелуй, и вся ситуация в целом. Но в тот момент я ни о чем не думал: просто целовал ее с отчаянностью человека, которому никогда больше такая возможность не светила.

Кто-то — я находился спиной к двери и не видел, кто именно — открыл и закрыл дверь, и только после этого я отстранился, чувствуя, как теряю что-то безумно для меня важное.

— Что происходит? — процедила Джой с мягкой улыбкой, не оставляющей мне ни малейшего сомнения в том, что меня сейчас расчленят. Я выдохнул и пожал плечами:

— Все элементарно! Даже если Скадер понял, что мы взяли ключи, и пришел сюда, то увидел не то, как мы связываемся с властями, а то, как тискаются двое озабоченных подростков. Гормональный взрыв и все такое… Я тоже гений! — закончил я уже с улыбкой.

— Ты — клинический идиот! — отрезала Джой, — Это был Питер. И объяснять ситуацию я предоставлю тебе, уж не сомневайся! Надеюсь, он оторвет тебе голову.

Ох, черт, подумал я. Черт, черт, черт…

* * *

Аккуратно закрыв дверь и оставив ключ на полу столовой, как раз в том месте, где мы со Скадером столкнулись, я направился к Питеру. У меня были большие сомнения в том, что Пит сейчас отреагирует адекватно, но подставлять Джой тоже было не дело.

Я постучался в дверь и зашел, не дождавшись ответа. Пит сидел на стуле с какой-то книжкой в руках, но, судя по перевернутой обложке, явно не читал.

— Надо поговорить, — начал я. Питер с заметным облегчением отложил свою книженцию.

— Ну говори. Потешь мою душу.

Я сел на кровать, взглянул на друга. Злился. Да конечно злился!

— Не знаю, поверишь ли ты, но это правда не то, чем могло показаться, — сказал я. Пит скривился как от зубной боли:

— Конечно. Она просто уронила себе что-то в рот, а ты мужественно помогал ей в поисках, — съязвил он.

Я взлохматил и без того растрепанные волосы. Захотелось проорать, что я ни о чем не жалею, и, если бы только какой-нибудь добрый дух дал мне возможность повторить все, что сегодня произошло, я бы повторил без колебаний, и вообще, что Джой — не его собственность, чтобы так остро на все реагировать, и что Пит просто дурак, если он считает, что я настолько большой подонок, что… что я сделал это ради себя…

Но ведь это правда, сказал честный внутренний голос. Я велел ему заткнуться.

— Питер, выслушай меня. Это правда: я поцеловал Джой. Она этого не хотела. Просто мы думали, что в кабинет возвращается Скадер, и это был единственный выход.

Пит резко развернулся ко мне:

— Какого хрена вы делали у него в кабинете? — резко спросил он, — Я же просил тебя, дебила, не делать глупостей, и, тем более, не впутывать в это все мою сестру! Неужели трудно хоть раз сделать то, о чем тебя просят, Чарли?!

— Мы связались с полицией, — тихо вставил я.

— Ты, придурок, на кой надо было устраивать все это представление? А если бы долбаный Скадер или еще какой-нибудь долбаный козел сунулся бы в кабинет вместо меня? Думаешь, только я заметил вашу идиотскую сценку в столовой!

Он орал на меня, но я чувствовал мерзкое чувство облегчения. Питер посчитал, что тот поцелуй и впрямь был необходимостью, единственным выходом. Он так ничего и не понял. Так же, как и Джой.

— Пошел вон! — сказал он, наконец. — И не попадайся мне на глаза, Чарли Рихтер!

В его голосе была злость, но злость сиюминутная, несильная. Он перенервничал, понял я. Просто испереживался за меня и за сестру.

— Что сидишь? Выметывайся, — рявкнул Пит, указывая на дверь и я почел за лучшее пойти к себе.

На душе у меня стояла редкостная сумятица. Мы выполнили то, что задумали, Риди наверняка из кожи вон вылезет, но меня найдет (он делал так, даже когда я не хотел, чтобы меня находили), и, мало того, мне удалось даже поцеловать девушку, которая мне безумно нравилась. Но было что-то в этом неправильное.

Наверное, решил я, заходя в отведенную мне каморку, все дело в том, что я совсем не так представлял себе этот поцелуй. Мне меньше всего хотелось, чтобы это было впопыхах, торопясь. Даже то, что она ответила мне, казалось теперь лишь растерянностью. Она просто растерялась от неожиданности, вот и все.

Будь на месте Джой Рахиль, она бы все поняла.

Этим я и занялся: рухнул на кровать и начал размышлять о Рахиль и Джой. Рахиль вообще была намного сообразительнее чем Джой во многом, подумалось мне. Уж по крайней мере то, что я по уши влюблен в скандальную мисс Чейс она, в отличие от последней, заметила сразу. Джой — так же, как, наверное, и я сам, отличалась редкостным тупоумием в этой сфере.

Наверное, решил я, наконец, все дело во мне. Как и всегда.

Я не соврал тогда Рахиль. Я не умею любить. Меня не научили любить.

Все свое детство — а помню я себя лет с трех — мы куда-то ехали. Я привык к трейлеру, к постоянной тряске, к тому, что мама часто уходит, оставляя меня то одного, то с какими-нибудь новоявленными знакомыми в небольших придорожных мотелях, где мы останавливались на ночь-другую. Мы жили на съемных квартирах — по месяцу или больше, но нигде больше полугода, и мужчины возле нее сменялись по несколько раз за неделю, и я уже путался и никого не называл папой, как было с ее первыми кавалерами. Она не кричала на меня, нет. Просто меня не было в ее жизни.

Однажды, когда мне было уже лет семь, мы все-таки осели. Мама продала трейлер, добавила откуда-то взявшиеся деньги и купила маленькую квартирку в Бруклине. С тех пор, я и считаю Нью-Йорк своим родным городом. Я начал ходить в школу, она стала работать. Иногда по вечерам, после наспех приготовленного ужина из полуфабрикатов, она обнимала меня, и мы вместе делали мои домашние задания. Я помню, как она смеялась над моими ошибками по английскому: грамматика у меня и тогда хромала на обе ноги. Я помню, что она была красивая — темноволосая, с длинными черными ресницами, и такими же как у меня темно-карими глазами. Все говорили, что я очень на нее похож, только она — смуглая, а я светлокожий, в отца, как, смеясь, говорила она. Так продолжалось полгода — только она и я. А потом появился Брэд. А потом Тимоти. И еще много кто. И ей снова стало не до меня. С работы она бежала на свидания или в клуб, и все чаще от нее пахло странной смесью запахов: сигареты, дешевый виски и мужской одеколон. Я начал прогуливать школу, почти забросил занятия, слоняясь без дела по кварталу. Начались проблемы.

Я уже не помню, за что она ударила меня в первый раз. Кажется, это было после звонка моей классной руководительницы. Я почти не посещал школу, "запустил" всё, что только было можно, дрался с каждым, кто бросал на меня косой взгляд. Это было по детски, и стоило только маме на неделю забросить свои развлечения, как я снова выправлялся. Но в тот раз она начала кричать.

"… — Ты — урод! Такой же, как твой папаша! И закончишь так же!

Я стою перед ней, и мне страшно. Мама, такая близкая, такая родная, как же она может так.

— Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! — кричит она, и из глаз по красивому, но сейчас искаженному лицу текут потоки злых слез. Я пытаюсь оправдаться, но она со всей силы бьет меня по лицу, — Ненавижу тебя! Ублюдок!

Пронзительная боль от хлесткой пощечины. Я падаю, корчась в рыданиях.

— Мама! Мамочка, пожалуйста!

От нее пахнет спиртным, но глаза у нее трезвые. Я знаю, я вижу это. В свои восемь лет я очень хорошо понимаю, что такое пьяные люди. В нашем квартале, да что там, в нашем доме, таких полно. Пьяные — добрые. Они могут дать денег или конфет, или похвалить ни за что. Но мама не пьяная".

После это начало повторяться. Не знаю, что она на мне вымещала, какие обиды, какие свои лишения. Но через три месяца постоянных побоев, я впервые от нее сбежал. Просто сидел этажом ниже, в конуре у старика Мендеса — полоумного мексиканца, который ни слова не знал по-английски, и пытался сдержать слезы. Удавалось плохо.

Она нашла меня через день. Испуганная. Заплаканная. Обещала, что такое больше не повторится. И я ей поверил.

А еще через пару месяцев оказался в том самом своем первом приюте.

Мне просто неоткуда было научиться любви, вот в чем дело.

* * *

Я уже почти уснул, когда услышал звук тревоги. Чертова сирена орала так громко, что я подскочил с парой нецензурных предложений, куда можно было засунуть источник этого долбаного звука.

— …твою мать, — закончил я витиеватое ругательство и, наконец, понял.

Риди! Дик, миленький, если это ты, то я больше никогда в жизни не буду с тобой лаяться, только давай уберемся из этого милого местечка! Черт, я еще никогда не был так рад возникновению этого растяпы — лишь бы только все у нас получилось. Пожалуйста, Дик, пусть все получится!

Я схватил рюкзак, а потом бросил его обратно. Если это действительно подмога, плевать на вещи. Лишь бы уцелеть.

Дверь распахнулась. Две пары одинаково синих глаз посмотрели на меня с благоговейным ужасом.

— Да не я это, не я, — схохмил я по привычке. Питер и Джой — одетые и собранные — одновременно нервно хмыкнули, — У нас получилось, Джой!

— Знаю, — она посмотрела на меня странным, благодарным взглядом, совсем непохожим на тот полный яда взгляд, которым одарила днем. Внезапно я понял, что еще немного, и я буду выше нее: она уже сейчас смотрела на меня снизу вверх. Это открытие, сделанное не ко времени, меня отчего-то порадовало. — Пойдем!

Позже я так и не понял, что произошло. Мы бежали по узким серым коридорам, проталкиваясь через толпу паникующих людей, и попали в самую перестрелку.

…Пятнистая форма отрядов антитеррора. Синие кители и терракотовые значки "Альтернативного мира". Оружие. Крики. Я всегда боялся именно такого…безликого, что ли…боя. Когда ты не видишь, кто против кого. Когда тебя может убить случайный выстрел с любой из сторон. Я оттолкнул Питера и Джой в коридор, а сам лихорадочно соображал что делать. Это заняло не больше пары секунд, хотя мне показалось вечностью.

Как странно, в такие моменты время всегда замедляет ход. Я видел, как падает человек в синем, и на груди у него расплывается бурое пятно. Видел, как бежит, срывая на ходу каску, высокий негр со знакомым лицом и что-то мне кричит. Видел, как появился из какой-то двери Синклер, как он, отстреливаясь, бежит к Питеру и Джой. Они были нужны ему, для какой-то глобальной цели, для чего-то слишком важного, ради чего он с легкостью пожертвует своими людьми, понял я, и в тот же момент понял, что буду делать…

Я кивком показал Дику на Джой и Питера, дождался той секунды, когда он рванет к ним, защищая, а сам бросился наперерез Синклеру. Ни черта у него выйдет, билась в голове упрямая мысль. Я не позволю ему сделать с ними что-нибудь плохое. Не позволю, и всё!

Тонкое лицо Поля Синклера было омрачено гримасой разочарования. Я радостно оскалился, но моя радость была недолгой. Мимо, около уха с тихим, я бы даже сказал мирным, жужжанием пролетела пуля, и я запоздало понял, что нахожусь в самой гуще событий. Синклер, стоявший совсем рядом, окинул поле боя оценивающим взглядом, а потом повернулся ко мне и врезал прикладом. Последнее, что я помню: то, как кто-то взваливает меня на спину.

Дальше шла темнота.

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ, ЛИЧНАЯ, ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ТОМ, ЧТО У КАЖДОГО ПОСТУПКА ЕСТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ, И ИНОГДА ОНИ УЖ БОЛЬНО БЫСТРО НАСТАЮТ.

"..Делал обход. Тварь в Круге меняла

форму и в конце концов приняла вид

весьма привлекательной собачьей леди.

Но я не поддался на обман и не

нарушил границу Круга. С запахом ей

справиться не удалось…"

(Р. Желязны. "Ночь в тоскливом октябре")

Было больно. Черт, как же было больно.

Боль загнездилась в виске и скреблась тонкими острыми коготками. Боль была цвета стали. В уютной темноте, в которой я находился, боль выделялась как молния в ночном небе. Озноб… Холод…

Больно. Мать вашу, как же больно!

Я кричу от боли, тело выгибается дугой. Кто-нибудь, боже, кто-нибудь, избавьте меня от этой боли! Пожалуйста!

— Тихо, Чарли…Тихо… — чья-то мягкая рука касается виска, гладит голову. Голос. Спокойный женский голос, такой спокойный, что кажется, это море в тихий вечер. Голос дает желанное тепло, и боль растворяется в нем, становится частью вселенной.

— Мама, — шепчу я, — Мам… Не уходи.

Но тепло никуда не исчезает. Ладонь все гладит голову, пальцы перебирают давно забывшие о расческе лохмы.

— Я не уйду, мальчик. Не уйду…

Я верю ему, этому голосу. Темнота становится дружеской, почти материнской, и я погружаюсь в нее все глубже.

* * *

Через сколько часов произошло мое следующее пробуждение, я не знал. Подозревал только, что не через один день. Открыв глаза, я увидел светлые стены больничной палаты и открытое окно, в которое врывался, шевеля голубые занавески, холодный ветер. Пахло лекарствами, снегом и женскими духами — легким, почти воздушным ароматом.

С трудом приподнявшись, опираясь на локтях, я осмотрелся. На небольшом прикроватном столике стояла ваза с букетом, явно надранным не на местных клумбах, и валялся свежий выпуск "Нью-Йоркского времени". Отлично, решил я, хоть с определением места пребывания париться не придется.

Палата была странная. Будто частная. Раньше я частенько попадал в больницы, и всегда это была полупрозрачный бокс, через стены которого было видно, как бегают врачи, и слышно, как орет гудок в реанимации, и медсестры ругаются с санитарами. Но кто, и, главное, по какому поводу, мог положить меня сюда? Вроде я не такая важная шишка, чтобы лежать в собственной палате.

Так, оглядываясь, я начал методично вспоминать, что за такая хрень произошла, и почему я вообще в больнице. Обрывки воспоминаний сплетались в нечто целостное с трудом, и я рухнул обратно на подушки, мечтая, что придет какая-нибудь добрая сестричка, принесет мне кофе и сигарет, и я почувствую себя человеком.

Питер. Джой. Долбаный "Альтернативный мир" со своим рехнувшимся Синклером. Стычка в коридоре. Дик. Черный тяжелый приклад, стремительно летящий в лицо. Женский шепот в благословенной всеми богами темноте.

— Матерь Божья, — с чувством сказал я. Вообще-то, хотелось ругнуться, но я не стал, учитывая свою относительную целость и то, что мы вообще смогли выбраться из того, несомненно, милого местечка.

Дверь в палату открылась, и вошла молоденькая симпатичная медсестра с убранными в длинную косу рыжими волосами. Лицо у нее было типично строгое — и почему это у всех медиков такие лица?

— Здравствуй, Чарли, — сказала она, приближаясь к кровати, — Меня зовут Дона. Как себя чувствуешь?

— Как будто по мне асфальтоукладчик проехался. А в остальном — ничего. Где это я?

— В военном госпитале Нью-Йорка, — сказала она и улыбнулась. Военный госпиталь? Охренеть! Теперь палата VIP показалась мне маленькой и неприглядной. — По каким конкретно частям тела проехался твой асфальтоукладчик?

— Вроде только по голове, — ответил я, прислушавшись к ощущениям. Тело тоже болело, но это были, скорее всего, последствия от долгого лежания и от лекарств. — Но со всей дури!

— У тебя было сотрясение мозга, когда тебя к нам привезли, — поведала Дона, — Так что, убедительная просьба не вскакивать с постели от радости, не бегать, не прыгать и не играть в бейсбол.

— Ненавижу спорт, — утешил я, — А… ко мне никто не приходил? В смысле, я слышал женщину…

Воспоминание снова обожгло память, и я успел поклясться себе, что если это заявилась моя драгоценная мамаша, я вымету ее из палаты метлой для очистки снега, даже если мне придется из-за этого проторчать на кровати еще пару недель. Вот ведь дрянь, подумалось мне.

— К тебе много кто приходил, — усмехнулась Дона, — Одну ночь около тебя дежурила миссис Чейс, может, ты ее слышал.

— Миссис Чейс? — переспросил я в радостном недоумении, уже забыв про сам вопрос, — Миссис Мелани Чейс?

— Да. А что?

Я улыбнулся так широко, как только позволяло "окаменевшее" за несколько дней без мимики лицо. Ха!

— Да так, — ответил я, — Ничего особенного.

Пока Дона проверяла мою реакцию, я, краем глаза, изучал передовицу газеты. На первой же полосе была фотография семейства Чейс в полном составе: радостно ухмыляющийся Пит, Джой в обнимку с высоким темноволосым мужчиной и чуть полноватой, по домашнему какой-то уютной что ли, женщиной со светлой, как у Питера и Джой, шевелюрой. Там же, я с удивлением обнаружил и отвратительное фото самого себя, выдернутое, видимо, из моего "дела", лежащего у Риди — вид у меня на нем был куда как криминальный. Газетенка была от пятого января. Я мужественно перенес проверку глазной реакции, а потом все-таки не выдержал:

— Э-э-э, Дона, извините, а какое сегодня число?

— Восьмое, — не переставая проводить какие-то процедуры, отозвалась она, — И ты меня очень обяжешь, если не будешь дергаться, и дашь мне делать мою работу.

— А. Извините.

Она покрутилась около меня еще пару минут, записала что-то в блокнот, неодобрительно поджав губы. Кажется, будучи без сознания, я ей нравился больше.

— Извините, — в который раз повторил я. Столько извинений я не приносил за несколько лет вместе взятых, а тут за одно только утро — общение с медработниками всегда приводило меня в состояние некоторого ступора. — А когда меня выпустят?

— Когда посчитают нужным, — отрезала она, но все-таки смягчилась, — Не переживай, долго тебя здесь не задержат. Все показатели в норме, просто нельзя перенапрягаться. А теперь, извини, у меня есть другие больные.

Дона вышла, прикрыв по дороге окошко. В палате почти сразу же стало теплей. Я потянулся было за газетой, но стоило только перелистнуть страницу, заболела голова, и я, в кои-то веки не стал рисковать. Размышлять было не так интересно, как узнавать о событиях, творившихся в мире, но зато не так накладно.

Значит, родителей Джой и Пита нашли. Здорово. Нет, правда, я был рад за них.

Ну кого я сейчас обманываю? А?

Теперь, когда семья воссоединилась, жить в интернате Чейсам было не нужно. Пит и Джой наверняка переедут к родителям, я останусь в "Новом доме", и ведь останусь же, и никуда не сбегу, потому что я не такой уж дурак, чтобы угробить единственный шанс в своей жизни хоть на что-то хорошее. У Питера вообще выпускной класс, и он все равно бы уехал. А Джой…Джой…

Я нашел на шее шнурок, нащупал кулон и вытащил его из-под больничной пижамы. Камень ярко и весело сверкнул в электрическом свете. Идиот я. Даже не подарил его, момент упустил, кретин!

Мысли от Джой перескочили к словам медсестры о том, что около меня дежурила миссис Чейс. И чего это ей вздумалось околачиваться возле незнакомого мальчишки, который — если только Питер рассказал свою версию некоторых событий — подбивает клинья к ее дочери? Я бы поверил, если бы Дик здесь тусовался денно и нощно, но это, кажется, было с моей стороны чистым оптимизмом.

В итоге, ни до чего я не додумался, и уже даже почти уснул, как двери снова распахнулись.

— К нему нельзя. Больному прописан покой, — пыталась отбиваться моя новая знакомая Дона, но против урагана по имени Джой это было все равно, что пытаться затолкать зубную пасту обратно в тюбик. То есть, теоретически конечно возможно, но на практике еще ни у кого не получалось.

— Да он пятый день в покое, — брякнула Джой, — Хватит уже! Ну Дона, миленькая, не вредничайте! Питер, скажи ей!

— В самом деле, — я услышал вкрадчивый бархатный питеровский голос, которым он обычно говорил с Натали и учительницей по астрономии, старой мегерой мисс Томпсон — двумя самыми опасными женщинами в его жизни, — Дона, мы обещаем, что не будем шуметь и вываливать на него новости, и даже особо трогать не будем. Честное слово.

Не знаю, на что они ведутся, но строгая медсестра повела себя в точности как все остальные одурманенные образом "пай-мальчика и лучшего ученика" женщины мира. Я пришел к выводу, что это нечто вроде фамильной магии и мне секретов такого обаяния не постичь никогда.

— Ладно, — сказала Дона, — Но не долго.

— Конечно, — пообещал Питер с улыбкой чеширского кота. — Не больше часа.

— Полчаса!

— Сорок пять минут, — выторговал Пит с выражением лица профессионального аукциониста. Был бы рядом молоток, я бы стукнул по столу с возгласом "продано!". Дона сдалась еще быстрее, чем я думал:

— Ладно, — сказала она и вышла. Я присел на кровати, поправляя сбившееся одеяло:

— Черта с два вы не будете шуметь и вываливать новости! Выкладывайте, иначе я натравлю на вас самого злобного копа всего штата Нью-Йорк, и даже не поморщусь! — пригрозил я. Джой прыгнула на кровать и начала меня обнимать, да так, что я чуть поморщился: боль в голове сразу усилилась. Она заметила это, да и угрожающий взгляд брата, и отпрыгнула. Пит осторожно приобнял меня за плечи и пожал руку.

— Если ты имел в виду мистера Риди, то не надо врать, Чарли. Он очень милый парень, — отозвалась Джой, поудобнее устраиваясь на моей кровати, и в процессе этого севшая на мою ногу. Я взвыл, — Ой, прости, я случайно.

— Ну-ну… — засомневался я. Назвать Дика милым мог только слепой от рождения. Или известная своей экстравагантностью Джой Чейс.

— Как ты? — Питер сел рядом в позе лотоса, с интересом оглядел меня, — Выглядишь отвратительно.

— Спасибо тебе, — произнес я с чувством, — С такими друзьями, как и ты и Джой слова Отчаяние и Невыносимость прямо таки теряют свой смысл. Выкладывайте, что у вас там?

Джой подперла щеку рукой и уставилась на меня своими ярко-синими глазами. Я почувствовал, как у меня по всему телу забегали здоровенные мурашки. Питер перевел взгляд с нее на меня, но ничего не сказал. Впрочем, самого взгляда, которым с самых древних пор братья награждали парней, влюбленных в их младших сестер, мне хватило. Я отвернулся, сделав отсутствующий вид.

— Ну… — сказал Пит, — Этот ублюдок Синклер чуть не разбил тебе череп и сбежал. Спецназовцы так и не смогли его задержать. Но данных, которые были у него в документах, хватило, чтобы найти остальные базы "Альтернативного мира".

— И папу с мамой, — добавила Джой, — И всех остальных пленных.

— Ну да, и Джой уже положила глаз на Лукаса Волинчека, — сдал сестру с потрохами Питер. Я скривился.

— А что, он симпатичный, — парировала Джой, — и ма его любит как родного.

Настроение у меня и вовсе упало до отметки ниже нуля.

— Вот так, — продолжил Пит, — Сегодня родители поехали в "Новый дом", чтобы забрать наши вещи. Мы переезжаем в Чикаго, там у нас дом, вообще-то. Вроде фэбеээровцы должны выделить нам охрану как важным свидетелям, потому что Синклер сбежал, и они подозревают, что он будет искать нас.

— А ты теперь герой, — радостно перебила брата Джой, — Во всех газетах о тебе пишут. Правда, о нас тоже, но мы сказали, что если бы не ты, ничего бы не получилось! Чарли Рэндом Рихтер — самый популярный герой со времен Супермена!

Идиоты, решил я обреченно. И шутки у них идиотские. Увидеть бы Риди и пропесочить его за то, что он позволил двум этим кретинам рассказывать обо мне в СМИ. Придурки!

— А еще мы хотим, чтобы ты жил с нами, — сказал Питер уже серьезно, — В смысле, с родителями и нами в Чикаго.

Я поднял голову, внимательно осмотрел лица Джой и Пита. Непохоже было на то, что они шутили.

Питер поправил пальцем сползающие очки и поспешно добавил:

— Э-э-э… если ты не против, конечно.

Впервые за всю мою жизнь у меня совершенно не было слов. Неловкую тишину прервал скрип открывающейся двери и в палату ворвалась Дона, подталкивающая тележку с едой. Увидев сидящих прямо на кровати Пита и Джой, она разразилась длинной тирадой о гигиене, профилактике и нерадивых посетителях, которых с поразительной скоростью отнесло к двери.

— Пока, Чарли! — успела только крикнуть Джой, и дверь за ними закрылась.

Я пристроил подушку к спинке кровати и, улыбаясь, начал хлебать бульон.

* * *

Без Риди, разумеется, не обошлось. Он приперся после обеда, показал невнятно что-то возражавшей Доне полицейский жетон, уселся на стул, повернув его спинкой вперед, и достал сигарету. Осознав, по всей видимости, что больничная палата — не лучшее место для этого, спрятал ее обратно.

Я проводил сигарету тоскливым взглядом, но ничего не сказал. Что касается соблюдения больничного режима — я всегда "за". По крайней мере, с тех самых пор, когда я валялся с ножовым порезом в больнице, и мне вздумалось прогуляться, а шов открылся, и я чуть не истек кровью. После этого накрепко выученного урока нарушать предписания врачей мне было совсем не с руки.

Хотя курить хотелось неимоверно…

— И заставил же ты меня поволноваться, — сказал Дик.

Я огрызнулся:

— Я что, просил меня похищать?

— Дурак ты, Чарли, — сообщил Риди, — Сначала ты оставляешь мне бессвязное, но богатое на ругань сообщение, потом исчезаешь черт знает куда, да еще и с двумя подростками — надеждой науки будущего, потом звонишь из пустыни Гоби с истерическим сообщением о том, что вы у террористов. Что я должен делать, Рихтер? Сидеть на солнышке в Калифорнии, попивать "мохито" из трубочки и шляться по Городу Ангелов? Естественно, я волновался за тебя, Чарли!

— Пей успокоительные, — посоветовал я злорадно, — И какого хрена ты не брал трубку?

— Между прочим, у меня из-за твоей персоны уже несколько лет не было нормального отпуска. Имею я право пару недель отдохнуть от тебя и славного города Нью-Йорка?! — рявкнул он. Я криво усмехнулся:

— Выходит, я тебе опять отдых испоганил?

Риди почесал пальцем переносицу, снова вытащил из кармана пачку и начал рассеянно вертеть ее в руках.

— Да ладно уж, — сказал он задумчиво, — живой, и ладно. Похвально, конечно, что ты рисковал собой ради друзей, но если еще разок сунешься на рожон, я тебя сам прибью. Чтоб не мучиться.

— Злой ты, — укоризненно сказал я. Риди хмыкнул:

— Зато ты у нас весь из себя добрый, милый и пушистый. Я поседел за эту неделю из-за тебя, а ты даже извинений принести не хочешь.

Я присел на кровати, накрывшись с головой одеялом, и исподлобья посмотрел на Дика.

— Чейсы хотят, чтобы я жил у них.

Почему-то мне было сложно это сказать. Риди, казалось, не удивился. Он сложил на груди руки и уставился на меня.

— А ты хочешь?

Дик Риди был чертовым сукиным сыном. Не верите? Только этот человек из многих сотен моих знакомых мог заставить меня говорить правду — именно поэтому-то я его так не любил.

Ну, то есть, это было одной из нескольких тысяч причин, по которой я его терпеть не мог.

— Я… я не знаю, — выдавил я, краснея.

Заставить меня покраснеть могло только два человека во всей вселенной: и в это чудное утро каждый из них уже побывал в моей палате. Вот черт!

— Не знаешь? — голос Дика начал стремительно повышаться до ультразвука, — Ты еще не знаешь? Чарли, я вообще-то не сомневался в том, что остатки мозгов Синклер тебе вышиб, но чтобы до такой степени? Боже милосердный, он еще сомневается!

— Риди, не ори, — вспылил я, — Тебе не кажется, что это мое дело!

Я почти вскочил с кровати, но упал обратно на подушку: острая боль пронзила виски. Риди подобрал упавшее одеяло, осторожно меня накрыл.

— Позвать врача?

— Пошел ты! — простонал я.

Минуты две-три мы молчали. Резкая боль потихоньку проходила, но говорить ничего я не хотел. Наконец, Дик привстал:

— Ладно, пока. Где меня найти, ты знаешь.

Я подождал, пока он дойдет до двери, и вдруг произнес в спину:

— Я очень хочу. Но…

Риди развернулся и, совершив обходной маневр вокруг своей табуретки, уселся-таки на мою многострадальную кровать — она, похоже, пользовалась сегодня бешеной популярностью.

— Только не говори, что в приступе подростковой придури решил похерить самый большой шанс в своей гребаной жизни. Чарли, послушай, я знаю, что ты отдал бы все на свете, лишь бы избавиться от моего общества лет эдак на сто, но я все-таки желаю тебе добра. Скажи, много ли человек за последние лет пять — шесть хотели тебя усыновить? Насколько мне помнится, таких идиотов не было. Не пойми меня неправильно, Мелани и Ларри идиотами я не считаю, но, по всей вероятности, они решили взять тебя домой в момент крайнего помрачнения рассудка. Стресс там и все дела, ну ты понимаешь… — он поухмылялся вволю, но заткнулся, заметив выражение моего лица, — Что?

— Ничего. Дик, ты вправду так думаешь?

— О боже, Чарли! — Риди возвел глаза к белому больничному потолку, — Теперь я верю, что у тебя сотрясение мозга… Конечно, я так не думаю. Но проблем ты им подкинешь, факт! Хотя, твои друзья тоже не отличаются особым прилежанием. Кстати, Джой — это та самая девушка, о которой ты рассказывал?

— Да, но дело не в этом, — меньше всего я хотел сейчас обсуждать с Диком мои и без того запутанные отношения с Джой Чейс, вернее полное отсутствие оных.

— А она ничего, — не унимался он, — Только уж больно стервозная.

— Дик, заткнись.

— Хотя, любовь зла…

— Я тебя убью!

Я попытался ему врезать, но Дик со смехом увернулся. Мне смешно не было.

— Риди, не забывай, что я не вечно пролежу на этой кровати.

— Я так напуган… У тебя, что, к ней все так серьезно? — спросил он с совсем другим выражением лица.

Дружба-вражда. Несколько разговоров. Недопоцелуй в очень стрессовой обстановке. Серьезно ли это?

— Если ей перекроют кислород, от удушья умру я, — сказал я, и не соврал.

К Рахиль я такого не чувствовал. С ней было легко и весело, и не надо было думать о том, куда девать руки, я не краснел и не терялся в словах. А то, что было у меня к Джой, было болезненным, мучительным. Она была нужна мне как воздух, но стоило нам встретиться, я понимал, что ужасно боюсь сделать первый шаг.

Может быть, Дик видел в этом первую подростковую влюбленность, я не знаю, а для меня это чувство — как наркотик. Не хочу, не желаю, не буду… а глаза снова ищут в толпе длинные русые волосы и синюю футболку с забавной надписью. Может, это какой-то моральный садомазохизм, не исключено. Проверять я не хотел.

— У-у-у… — Дик озабоченно потрогал мой лоб, — температуры вроде нет, стимуляторов при мне не принимал… Чарли Рэндом Рихтер, а ты стишки про любовь, типа того, что по Сети гуляет, не сочиняешь? С рифмами "любовь-морковь-кровь-бровь"?

В его голосе было столько неприкрытого сарказма, что я нее выдержал:

— Вот дебил! — разозлился я, — Ты ни хрена не понимаешь в моей жизни! Ты вообще ни хрена не понимаешь!

— Ну да, — сказал он, — А ты — непонятый всеми герой — одиночка… Чарли, хватит морочить мне голову, это уже становится патологией.

Он заткнулся. Я смотрел в окно. Снова начиналась метель.

— Зима-то какая снежная нынче, — сказал Дик, вставая, — Я пойду, пожалуй, а ты тут не кисни. И обдумай все хорошенько еще раз. Это слишком важное решение, чтобы принимать его, основываясь на эмоциях.

— А иначе, зачем вообще его принимать? — спросил я, не поднимая головы.

Риди уже подошел к двери, но остановился, взявшись за дверную ручку.

— Может быть, чтобы просто жить дальше, как все нормальные люди… Увидимся, Чарли.

После его ухода в палате остался терпкая смесь запахов: крепкие сигареты и резкий хвойный одеколон. Запах Риди. Почему-то, не знаю почему, этот запах всегда ассоциировался с отцом, которого у меня не было. Я поплотнее укутался в одеяло и начал воображать жизнь, ждущую меня после выписки из больницы: большой белый дом, школа неподалеку, может быть даже собственная машина, если сдам экзамен, камин в гостиной. Семья.

Невозможно, сказал я себе. Это все просто невозможно. Нереально. Бредово. Так не бывает.

У всех бывает, сказал внутренний голос тоном Риди, отчитывающего меня за очередную историю, в которую я умудрялся вляпаться.

А у меня нет, возразил я самому себе. У меня так не может быть. Это же я, Чарли Нелепость Рихтер. Человек, который с завидной регулярностью похабит всё в собственной жизни.

Я не знал что делать. И решил не торопиться.

* * *

Меня выписали через пять дней со строгим наказом выполнять все предписания врача, расписанные на пяти альбомных листах очень мелким шрифтом. Риди, присутствовавший при выписке, изрядно повеселился, наблюдая за тем, как я согласно киваю головой, в такт перечислению всех пунктов этого безусловно очень важного документа. Который, кстати, оказался в мусорной корзине, стоящей возле входа в госпиталь, сразу же после того как мы вышли. Чувствовал я себя нормально, бегать, прыгать и драться сразу же после выписки, не собирался, и все остальные советы доктора автоматически перешли в разряд ненужных. Прячась от вездесущих журналистов, которые осаждали в последние дни не только Чейсов и остальных освобожденных заложников, но и меня — видимо для круглого числа — мы ушли с заднего входа, туда, где уже стояла дикова консервная банка с двигателем. Я поморщился:

— Слушай, ты же вроде обещал мне, что поменяешь эту археологическую древность на что-нибудь более или менее приличное.

— Она мне нравится, — Риди пожал плечами, — Вот станет раритетом и продам.

— Еще бы нашелся кретин, который это купит, — съехидничал я, садясь рядом с водительским креслом.

Мы ехали в Чикаго.

Дик вел машину молча, следя за дорогой — похолодало, и на трассе был гололед. Я смотрел, как белые снежинки летят на лобовое стекло, превращая шоссе перед нами в кружево. Из динамиков лилась странная мелодия, похожая по ощущениям то ли на горный водопад, то ли на острые грани прозрачного первого льда.

— Что это? — я кивнул в сторону проигрывателя.

— Что? А, это… Это Григ. "Пер Гюнт". Нравится?

— Красиво… — пробормотал я. Музыка подходила моему сегодняшнему "снежному" настроению так, что захватывало дух.

Дик усмехнулся и сосредоточился на дороге.

Я снова отвернулся к окну.

С Риди мы отродясь не ездили в такой тишине: то он скандалил по всяким мелочам вроде пары-тройки украденных бумажников, то я высказывал свое мнение о героической полиции Соединенных Штатов Америки и о Ричарде Риди в частности, но наша сегодняшняя игра в "молчанку" была закономерной. Нам не о чем больше говорить.

Это было странно, но я чувствовал какую-то грусть. Словно часть моей жизни — значимая, черт побери, часть! — закончилась, даже не дав мне опомниться. От той, прошлой, жизни, остались лишь воспоминания да несколько маленьких фотографий. Даже вещи, что были сейчас на мне — теплые джинсы, ботинки, свитер, шарф и куртку, купил Дик. Как он объяснил: на деньги, что выделило государство, лишь бы только избавиться от опеки над таким беспокойным гражданином, но я ему не очень-то поверил. Риди, альтруист фигов, вполне мог потратить собственные бабки, это вполне в его духе.

Мне пятнадцать лет, а за моими плечами осталась целая огромная жизнь. За стремительно убегающие пейзажи уходило всё: чертовы детские дома, приюты, ночлежки, трущобы городов всего мира, боль, крик, злость и ненависть. И туда же уходило все светлое, что когда-то было: воспоминания о матери, самые первые, тогда еще счастливые; люди, которых я встречал в бесконечном пути…и Дик. Риди тоже оставался в старой жизни, которую я решил похоронить глубоко в своем сердце. Мне не хотелось этого делать, но иначе я бы не смог. Иначе, я не поехал бы в Чикаго, а вернулся бы в "Новый дом", а то и вовсе бы сбежал куда-нибудь подальше. Куда-нибудь на теплое Западное побережье: Калифорния, Флорида… А может быть, все-таки в Вену, где сейчас в разгаре зима. Хорошо, что визовые режимы отменены давным-давно, а уж способов проникнуть на корабль или в поезд я знал предостаточно.

— О чем задумался? — хрипловатый голос Дика вернул меня к реальности.

— Да ни о чем, — я пожал плечами, но потом внезапно для самого себя разоткровенничался, — О том, что иногда все заканчивается.

— Что — всё? — заинтересовался Дик.

— Да вообще всё. Жизнь становится иной, а мы даже не замечаем этого. А когда осознаем, обычно бывает уже поздно. Вот так то.

Дик достал из кармана сигарету, пустил колечко дыма (я молча позавидовал — так и не научился этому трюку) в открытое окно и заметил вполголоса:

— А ты умнеешь, Мистер Нелепица.

Ну надо же, Дик Риди сделал мне полновесный комплимент. Стало быть, не сегодня, так завтра пойдет синий снег, ад замерзнет, а черти начнут кататься на коньках, держась за руки, в гармонии со всем гребаным миром.

Ничего этого я Риди не сказал, сам не знаю почему.

— Скорее, просто взрослею, — ответил я вместо этого.

Дик помолчал немного, выбросил окурок в окно, глубоко и искренне наплевав на все истерики "зеленых" по поводу мусора на обочинах, и сказал спокойно:

— Я рад, что ты это осознаешь.

Дальнейший путь до Чикаго мы провели молча, и это было правильно. Дик время от времени смолил свои сигариллы, заставляя меня вздыхать от зависти — просить их я у него не стал, зная, что это не принесет результатов. А я глядел на дорогу и представлял себе будущее с Чейсами.

Мелани и Лоуренс пришли ко мне в палату позавчера вечером, когда я, полулежа на кровати, смотрел в окно и считал пролетающих голубей, которых, если верить Доне, подкармливали сотрудники госпиталя.

Я их и не узнал, если честно.

В дверях стояли двое: высокий встрепанный мужик с темными волосами, с тонким типичным лицом деятеля науки, с головой ушедшего в последнюю, и женщина лет тридцати семи-сорока, с собранными в длинный хвост светлыми волосами. Она подправила падающие очки указательным пальцем, и до меня дошло…

Точно так же это делал ее сын. Внимательно смотрел, чуть наклонив голову с русыми волосами, собранными в хвост, и ловил съезжающие очки пальцем.

— Здравствуй, мальчик, — сказала миссис Мелани Чейс, и я понял, что той ночью, когда я лежал в бреду, все-таки она, а не моя мамаша, сидела со мной рядом. От ее объятий, в которые она меня заключила, веяло теплотой и спокойствием.

— Здрасьте, — пробормотал я. Лоуренс протянул мне руку:

— Здорово, сынок. Ты нас немного напугал, честно говоря.

У него были умные глаза, такие же неестественно ярко-синие, как у Питера и Джой. Ну, надо же…

Я улыбнулся:

— Я и сам малость испугался. Вы ведь родители Джой и Питера, верно?

— Верно. — Лоуренс кивнул. — Как ты?

— Нормально. Меня уже сто раз можно было выписать, — сказал я недовольно, — Этим эскулапам только попадись, завещание можно писать сразу.

— И что? — поинтересовалась Мелани. — Написал?

Я хмыкнул:

— Нет, конечно. Мне нечего и некому завещать.

Мы еще минут десять болтали на отвлеченные темы, пока Лоуренс не спросил в упор:

— Чарли, чем ты предполагаешь заняться после выписки?

Я потер переносицу в раздумьях:

— Не знаю. Вернусь в школу для начала. А что?

— У нас предложение. Мы говорили с Ричардом, и он сказал, что у тебя нет семьи…

Ричард — это, стало быть, Риди, отметил я. Чертов сукин сын!

— И мы хотим, чтобы ты жил с нами. Понимаю, это несколько неожиданно, но все-таки… В нашем доме достаточно места, и мы постараемся быть хорошими родителями… — он слегка запинался. Нервничал что ли? — Или опекунами. Вот чертовщина — за последние годы я разучился разговаривать с подростками!

Я по привычке убрал полезшую на лицо шевелюру ладонью и в который раз сказал сам себе — постригись. Очевидно, до парикмахерской я не дойду, и делать это надо будет самому в ванной.

— Ну, отнесись как-нибудь к этому, что ли, — беспомощно закончил Лоуренс, разводя руками. Если бы дело касалось его науки, мимоходом подумал я, ему гораздо проще было бы все объяснить сухим языком формул и сокращений.

— Я не знаю. Я…Как объяснить…Я не похож на Джой или Питера, я не гений, и явно не пример для подражания, так что… — замечательно, косноязычие — это заразная болезнь. Или я тоже нервничаю?

— Постой, Ларри, я, кажется, знаю, в чем дело, — сказала Мелани строго, и я тотчас понял, кто хозяин в этом доме. — И ты, Чарли, не торопись. Ты, кажется, думаешь, что мы делаем это из благодарности за детей, не так ли?

У Лоуренса заверещал телефон, и он, извинившись, вышел.

— Нет. — резче, чем надо было бы, сказал я в ответ на вопрос. — Не совсем так. Из жалости.

Господи, ну я и идиот.

Но я правда так думал. Посудите сами: кому на хрен нужен альтернативно одаренный подросток с чертовски дурной репутацией? Правильный ответ — никому. Разве что какой-нибудь тетушке с типажом вдовы Дуглас, на которую Мелани Чейс не походила никак. Логика железная, не подкопаешься, да вот только миссис Чейс рявкнула на меня так, что я мигом понял, в кого ее дети пошли характером:

— Знаешь что, мальчик, это уже глупость! Приятно, конечно, чувствовать себя уникальным, но мазохизмом заниматься не надо. Жалеть тебя никто не намерен, поверь!

Она замолчала и уставилась на меня. Русый длинный хвост, перекинутый через плечо, светлая, до сих пор гладкая кожа, лишь несколько морщинок в уголках глаз, и чуть заметная полнота, ясно говорящая, что передо мной уже не юная девушка. Наверное, ее дочь будет такой же через двадцать лет. Только глаза серые, а не синие.

— Вы — как Джой, — произнес я. Она подняла вверх бровь:

— Это комплимент или ругательство? Зная свою девочку, предполагаю, все-таки, второе.

— Ни то, ни другое. Но она тоже умеет говорить так, что ей веришь.

Мелани усмехнулась, и в этой усмешке появилось то, чего у Джой не было. Опыт. Взрослость. Мудрость.

— Я ей передам, — пообещала она.

— Не надо. Еще возгордится.

— Это не страшно.

В палату вошел Лоуренс, сжимая в руке мобильник:

— Милая, звонил Питер. Спрашивает, скоро ли мы приедем. И на сколько персон накрывать стол?

— Скоро, — отозвалась она, — Сегодня — на четыре. А вот после выписки, на пять, я полагаю.

— Угу, — я кивнул, — Но только если у вас есть приличный кофе.

— По такому поводу — найдем.

Лоуренс перевел веселый взгляд с жены на меня:

— А вы быстро спелись, — заметил он.

Мы не говорили больше о серьезном. Мелани, похоже, была любительницей пошутить, посмеяться, и я снова и снова сравнивал ее с детьми, а Лоуренс с удовольствием поддерживал ее шутки, но в основном молчал, то ли погруженный в свои собственные мысли, то ли наблюдал за нами. Он был похож на одного моего приятеля — мексиканца по имени Алехандро, с которым мы вместе промышляли в одной из уличных шаек: в компании он всегда был немного на отшибе, но без него любой сейшн был скучноват. Алехандро не потешал никого рассказами, но он умел внимательно слушать, а потом вставлял в разговор замечания, от которых сами рассказчики начинали кататься по полу от смеха. На время нашего знакомства мне было тринадцать с половиной, а ему уже шел семнадцатый, он жил с одной из шлюх того квартала, Кармен ее звали что ли. От него или нет — этого уже никто никогда не узнает — она залетела, и этот пентюх на ней женился, и ушел с улицы в рабочие, дескать денег там конечно меньше, но зато шансов не сдохнуть во цвете лет гораздо больше. Тогда нас это удивило, и, если честно, изрядно позабавило, а сейчас, сравнивая своего старого приятеля и знаменитого ученого Лоуренса Чейса, я вдруг понял, что Алехандро, единственный из всех, кто тогда был в этой компании, поступил по-мужски.

— Надо идти, — Лоуренс поднялся со стула, — Было очень приятно познакомиться, Чарли.

— Взаимно.

— До свиданья, мальчик, — Мелани наклонилась ко мне и поцеловала в щеку, — Я очень рада, что ты согласился. Правда.

Они ушли, а я подумал, что все, возможно, не так уж плохо. Не то чтобы сразу все решилось, но слова Дика все чаще звучали у меня в голове.

"Только не говори, что в приступе подростковой придури решил похерить самый большой шанс в своей гребаной жизни".

И тогда, валяясь на больничной койке, и наблюдая за тенями, ползущими по потолку, я и подумал о том, что пора бы уже налаживать свою гребаную жизнь. Чейсы — неплохие люди. Питер и Джой — мои друзья. Мою мамашу они на милю не подпустят к своему дому, если я попрошу, конечно.

Я буду счастлив в Чикаго. И точка.

Мы с Риди доехали через пару часов.

Чикаго — старый город, город индустрии. Мне он никогда особо не нравился. В Чикаго даже небо серое, как было пару сотен назад, когда над городом вился дым из заводских труб. Но сейчас наступал вечер, и город горел сотнями огней, на катках играла музыка, а витрины сияли оставшимися с Рождества гирляндами.

— Дом Чейсов должен быть через пару кварталов, — сказал Дик, сверившись с навигатором, — И какого дьявола ты не поехал с ними, а заставил меня забрать тебя из больницы?

— Ты же знаешь, что меня без сопровождения полицейского не отпустили бы. А ты — единственный знакомый мне коп, у которого выработался ко мне стойкий иммунитет.

— Ну-ну… Это тебе так кажется, — сообщил Дик, — Кажется, сейчас налево. Слушай, Чарли, личный вопрос тебе задать можно?

— Личный? Я даже не знаю, Риди, а может не стоит. Я как-то даже стесняюсь, — начал хохмить я. Дик скорчил гримасу:

— Ты можешь хотя бы иногда не быть такой заразой, а Чарли?

— Это и был твой вопрос? Нет, не могу, — меня изрядно веселило выражение лица Дика в этот момент. Казалось, еще чуть-чуть и он поднимет глаза к небу с мольбой о помощи. — Валяй, задавай.

Дик подозрительно глянул на меня, потом перевел взгляд на дорогу, и спросил через минуту:

— Ты счастлив?

У меня вдруг защипало в горле от того тона, которым он это спросил.

А счастлив ли я?

Я и сам не знал. Я никогда еще не испытывал счастья, я не знаю какое оно на вкус, цвет, запах. Сейчас мне было горько и светло одновременно, а в груди было ощущение пустоты, будто из меня вырезали что-то значимое, но приносящее боль. Если это и счастье, то оно с привкусом соли на губах.

— Я не знаю. Дик… Дик, прости меня за все, а. И — спасибо.

Мы резко притормозили у обочины. Риди развернулся ко мне корпусом:

— Да ты, никак, реветь собрался?

— Пошел ты, — огрызнулся я. Реветь не хотелось. Не то чтобы боялся перед Диком опозориться, он-то меня видел во всех видах, просто — не хотелось.

— То прости, то пошел… Тебя без виски не поймешь, — усмехнулся он. Положил руку мне на плечо, — Ты — молодец, Чарли. И я всегда это знал. И в этом доме ты будешь очень счастлив, это я тебе говорю. А что до всего остального… Парень ты неглупый, сам во всем разберешься. Просто тебе надо научиться прощать и доверять людям. Да что я тебе лекции читаю, сам все знаешь! — он залихватски махнул рукой. — Все, поехали, у меня еще дела в здешнем Департаменте. Надо передать твое "дело" здешним коллегам. Я, конечно, понимаю, что ты сейчас весь из себя правильный, но того, что натворил в прошлом, хватит еще на несколько лет наблюдения полицией.

— Даже не надейся, мне не стыдно, — пробурчал я. Риди расхохотался.

Мы доехали до дома, в котором нас ждал праздничный ужин, Мелани, Лоуренс, Питер, прикола ради сменивший традиционные рваные джинсы и футболку на пять размеров больше, на нормальный костюм и красивая как никогда Джой в вечернем платье. Меня ждала моя комната — моя собственная комната, на втором этаже, с видом на улицу, где горели фонари.

До комнаты меня проводил Пит, но заходить вслед за мной не стал, сказав только, что ждет внизу за столом. Через мгновенье я услышал, как он съезжает вниз по перилам.

Я поставил рюкзак на пол и подошел к окну. Наступала ранняя январская ночь.

Я люблю ночь куда больше дня. День однозначен, быстр и хлопотлив. А ночью… не было масок, что ли… Люди были не плохие, и не хорошие, они были просто люди. Я часто заглядывал ночью в освещенные окна квартир и домов, гадая что там, за стеклом, какие живут люди, о чем разговаривают, мечтают, над чем смеются или плачут, и догадываются ли о том, что кто-то может сейчас наблюдать за их двигающимися силуэтами в желтом проеме. А потом я уходил прочь, курил сигарету за сигаретой, каждый раз уговаривая себя больше не заглядывать в чужую жизнь, перестать надеяться на чудо, на то, что однажды и у меня будет дом, и окно, посмотрев в которое нечаянный наблюдатель увидит мою тень.

Повинуясь неожиданной мысли, я вгляделся в пустынную улицу. Нет, никого. Как странно… Не знаю, что бы я сделал, если бы кто-то, прислонившись к фонарному столбу, ловил ртом падающие снежинки и не отрываясь глядел на меня. Побежал бы вниз, наверное, чтобы привести человека в дом…

Счастливые не смотрят в чужие окна. Их ждет свет в одном единственном, своем окне.

— Так и собираешься томить нас всех ожиданием, мальчик? — я вздрогнул, услышав негромкий голос. Мелани Чейс бесшумно поднялась по лестнице и теперь стояла в дверях.

— Из-звините…Я не расслышал, как вы вошли. Вообще-то, меня трудно так испугать.

— Здесь тебе нечего бояться, — сказала она неожиданно, и я сразу понял, что она имеет ввиду не только то, что дом охраняется полицией и спецслужбами, и кивнул:

— Я знаю.

— И ты можешь рассчитывать на мою поддержку во всем, — добавила она. Я кивнул.

Мелани сделала странное движение — будто собралась подойти ко мне и обнять, но передумала на полдороге. Как ни странно, мне даже хотелось, чтобы она это сделала. Вместо этого она провела ладонью по моим волосами:

— Что, пора стричься? — глупо спросил я.

— По крайней мере, причесаться бы не помешало, — усмехнулась она, — И что у вас, молодых, за мода такая на длинные волосы? Что Питер, что ты… мальчишки, — закончила она неожиданно.

Мальчишки… Вот уже не думал, что интеллектуала Питера кто-то может назвать мальчишкой. И меня тоже, если честно.

— Пойдем вниз, — Мелани аккуратно подтолкнула меня к двери, — Все и так заждались.

* * *

В доме Чейсов я освоился быстро. Вообще-то я, похоже, освоился даже быстрее, чем его исконные обитатели, которые не жили здесь несколько лет. Я легко привыкаю к новой обстановке — иначе во всех тех приютах и детских домах, куда меня регулярно пристраивал Риди, было просто не выжить. Да и на улице от твоего умения "вписаться" зависит очень многое. Хотя, признаться, особо я в этом не преуспевал: от успехов моей так называемой "дипломатичности" не единожды разгорались скандалы. Тем не менее, в Чикаго мне понравилось.

Наш дом — а, черт, я сказал "наш"? — был… ну, он был домом. Не просто четырьмя стенами, потолком и окнами, не просто пристанищем на одну ночь и даже не местом, в котором живешь, но которое гипотетически будет покинуто через пару месяцев. Я даже не знаю, как объяснить, у Питера бы вышло лучше… в общем, дом — это то место, где тебя ждут. Понимаете, по-настоящему ждут: где у тебя есть не просто твоя комната, а целый принадлежащий тебе мир, где живут люди, которым ты не просто небезразличен, а которые тебя любят и ждут. С того вечера, когда Риди привез меня в Чикаго, прошло две недели, а казалось, что целая жизнь, и я в который раз думал о том, что судьба — тот еще юморист. Если бы я не попался тогда, в начале осени, с этим бумажником, если бы местные копы не вызвали Дика, если бы он не решил отправить меня в "Новый дом", если бы я не согласился на авантюрную идею Питера Чейса полететь в Европу… то ни черта бы у меня не было. Не было бы этого дома и тех людей, что в нем жили.

Эти две недели я веселился так, как никогда раньше. Мы наслаждались продолжившимися зимними каникулами: много разговаривали, собравшись у камина в гостиной, шутили, ходили каждый вечер на каток, что был в паре кварталов от дома. Даже пара наблюдателей из полиции, на которых я натыкался взглядом каждый раз при выходе на улицу, казалась неизбежной и оттого простительной. Я все больше узнавал старшее поколение Чейсов, которое порой поражало меня не меньше, чем младшее.

Мистер Чейс… "Да нет же, Чарли, просто Лоуренс. Или Ларри"… Молчаливый и не любящий высовываться, спокойный — или притворяющийся спокойным, и обладающий удивительным умением всегда быть к месту. Э-э-э… чтобы было понятнее: Питер и Джой, несмотря на свое пресловутое обаяние, хороши исключительно в гомеопатических дозах. Уж Джой-то точно. Лоуренс часами сидел за своими расчетами, что-то печатал, рылся в справочниках, но стоило только жене или кому-то из нас вытянуть его из кабинета, он начинал играть с нами в "страто" или шахматы или лепить снежки, или помогать готовить ужин.

Мелани была другой. "Вы — как Джой", сказал я ей в первую встречу. И это действительно было так. Она обладала таким же холерическим темпераментом, быстротой, искрометностью, чувством юмора — иногда язвительным, но все это сглаживалось опытом долгих лет и перенесенными испытаниями, которых наверняка было немало. Рядом с ней каждому было тепло. Не жарко, как с ее дочерью, а тепло. Джой и Питер тянулись к ней, как котята тянутся к любимому лакомству, но все же, что-то было не так.

За последние две недели все было слишком, неправдоподобно хорошо, и интуиция мне нашептывала, что так не бывает. Не бывает, и всё тут. Когда все идет хорошо, обязательно появляется какая-нибудь заноза, которая все портит.

И, как правило, заноза эта впивается в самое больное место.

* * *

— Итак, кто из вас скажет, что именно хотел сказать Сэлинджер в романе "Над пропастью во ржи"?

Класс загудел. То ли им это было на самом деле интересно, то ли, наоборот, не поймешь. Проучившись три месяца с юными гениями, которые с легкостью оперировали понятиями формальной логики, читали в оригинале Шиллера и возводили в уме число "пи" в энную степень, я немного отвык от обычных пятнадцатилетних лоботрясов, думающих только о гонках на орбите, эстрадных звездах и половом созревании. Чикагская школа, в которую меня определили Мелани и Лоуренс, была типичной для большого города, с этими курсами эстетики, изобразительного искусства и физкультуры. Меня "не катило", но деваться было некуда, по крайней мере, пока. Отправиться в "Новый дом" не давали спецслужбы, мотивируя это тем, что однажды нас оттуда уже похитили, и второй раз рисковать не очень хочется. Пит и Джой на этот счет могли не волноваться — оба курс средней общеобразовательной школы уже окончили, и теперь могли выбирать любой факультет любого университета страны — если бы захотели. Но Питер все время торчал в отцовском кабинете, помогая отцу с какими-то сверхсекретными разработками, а Джой попросту бездельничала, отмазываясь тем, что у нее внеплановые каникулы и куча дел, связанных с личной жизнью. Словосочетание "Джой Чейс и личная жизнь" доводило меня до зубовного скрежета, но, по крайней мере, Питер перестал смотреть на меня зверем и припоминать тот злосчастный поцелуй.

— Рихтер! — меня толкнул локтем сосед по парте, — Тебя спрашивают!

Я поднял голову и столкнулся взглядом с глазами преподавательницы. Сэлинджера я не читал, и отвечать мне, если честно, не хотелось:

— Прошу прощения, мэм, может быть, спросите у кого-нибудь другого…

По классу поползли ухмылки. Репутацию главного анфан террибля старшеклассников я заполучил в течение всего нескольких дней, проведенных в новой школе. Уроки меня не слишком-то интересовали, паре спортивного вида придурков (как позже выяснилось — звездам местной бейсбольной команды), пытавшимся язвить на мой счет, накостылял без особых угрызений совести, и на сентенции учителей мне было откровенно чхать. Что я и демонстрировал. Директор пытался надавить на Чейсов, на что получил вполне адекватный ответ от Лоуренса: тот пришел, полистал школьную программу, по уровню сложности мало чем отличающуюся от жевательной резинки, и сказал мне дома "делай-ка, сынок, что хочешь". Так что, мое нахождение в классах обуславливалось лишь тем, что мне надо было хоть как-то себя занять, плюс тем, что Риди больше не мог меня покрывать — мое "дело" было передано какому-то козлу из вечных бюрократов, и при непосещении школы меня могли "щелкнуть" из Отдела по делам несовершеннолетних.

— Знаете, Рихтер, — сказала мне мисс Гудвин после звонка, — Моя бы воля, я бы вас даже на порог своего класса бы не пустила.

Я отправил ей самую очаровательную из своих улыбок:

— Мэм, вы не поверите, но будь на то моя воля, я даже мимо вашего класса бы проходить не стал.

Ну да, я хам. Но меня действительно раздражают люди, навязывающие свое мнение всем и каждому. Еще больше раздражает, что как раз такие чаще всего идут в учителя.

Мне выставили очередную "D" за урок, и я с чувством выполненного долга побрел к раздевалке. Впереди толкались школьники, которым надо было успеть на автобус, и я, встав чуть поодаль, наблюдал за тем, как они забирают куртки из гардероба, с шумом и визгом. Кто-то упал, кто-то уронил сумку, и ее затоптали. Вот бред. И этот бред происходит каждый день.

Идиоты. Ненавижу толпу. И когда орут, терпеть не могу.

— Рихтер, ты пешком?

— Да. А что?

— Пойдем вместе?

Предложение прозвучало от Неда Дэйвиса, местной "белой вороны" до моего появления. Дэйвис был то ли метис, то ли на четверть индеец, с такими же, как у меня, черными волосами. Черты лица у него были вполне европейские, но резкость скул явно унаследовалась от исторических предков. Я лично слыхал, что девчонки перешептывались насчет того, что Дэйвис хоть и придурок, но симпатичный. Придурком он не был: мне кажется, Нед просто жил в каком-то придуманном собой мире, в фантазиях, куда мало кого допускал. Его травили те же футбольно-бейсбольные звезды, что пытались задевать меня, и уже это заставило меня ответить:

— Пошли.

Мы наконец добрались до курток, и, одевшись, вышли из школы. Начиналась легкая метель, и я поплотнее закутался в подаренный Мелани шарф.

— Ты живешь на Ривер-сайд? — то ли спросил, то ли констатировал он. Я кивнул. — А я на улицу выше. Я читал о тебе в газетах. Ты правда гений?

— Я? — и чего только эти клятые писаки не придумают! — А что, похож?

— Не знаю, раньше не встречал, — усмехнулся Дэйвис, — Но ощущение того, что тебе абсолютно на все плевать, складывается. Так, по-моему, могут только гении или…

— Или кто? — я язвительно хмыкнул. Дэйвис задумался на секунду, а потом все же выпалил решительно:

— Или чокнутые по жизни. Без обид.

— Интересная версия, — я чуть отстал, нагнулся, подхватил комок снега и слепил из него шарик. Тщательно прицелился и запустил в Неда. Глазомер меня не подводил никогда, и вся спина Дэйвиса была в снегу:

— Эй! — возмутился он. Я встряхнул снег с перчаток и довольно развел руками:

— Без обид. Я не совсем чокнутый, и уж точно не гений. Просто, так получается…

— Быть сильным? — спросил он заинтересованно.

А, вот в чем дело, понял я. Неду Дэйвису просто надоела роль местного козла отпущения, и он нашел себе гуру в лице меня. Зря. Мы остановились под фонарным столбом, и в его свете я увидел горящие каким-то жадным огнем черные глаза. Нет…нет, нет, нет! И еще раз нет!

— Слушай, Нед, не обижайся, но тут я тебе не помощник. Я не сильный, просто… я мыслю другими категориями, не как ты или все остальные в школе.

Как бы тебе сказать, чтобы не шокировать, что в то время, когда ты еще читал комиксы, я уже был под надзором доблестной полиции Соединенных Штатов? Вот ведь незадача…

— Какими?

А ты настырный…

— Слушай, Дэйвис, у тебя покурить не найдется?

— Держи, — он протянул пачку мерзкого легкого "Кэмэла", который и курить-то бесполезно. Ну, ладно, мне не для никотина, а для передышки.

— Спасибо.

Я увидел недалеко скамейку, подошел к ней и взгромоздился на спинку, игнорируя удивленные взгляды двух идущих за нами старух. Дэйвис сел рядом.

Внезапно я поймал себя на мысли, что мы, вообще-то, похожи. Не только внешне (я наконец сходил в парикмахерскую, где мои лохмы быстро превратились в аккуратную классическую стрижку, хотя концы все равно жутко завивались — у Дэйвиса была похожая прическа), но и чем-то еще.

— Мне надо знать, — сказал он упрямо, — Не хочу больше быть фриком. Правда, надоело. Все норовят достать, девчонкам нравятся идиоты из команды, даже драться бесполезно.

Я затянулся.

— Дэйвис, поверь мне на слово, лучше быть "белой вороной", чем шляться с малолетства по улицам, жрать то, что успел спереть с прилавка, и жить среди воров и бомжей. У тебя родители есть?

— Да ну их, — отмахнулся он. Значит, есть.

— Они тебя бьют? Или там пьянствуют беспробудно?

На лице у Неда возникло странное выражение.

— Нет, конечно! — сказал он шокированно. — Просто…им плевать на меня.

— Ага, — скептически сказал я, — Дэйвис, плевать — это когда девятилетнего мальчишку мать вышвыривает из своей жизни и сдает в детдом. Плевать — это когда ты знаешь про своего отца только то, что он гипотетически существует, и всё: не имени, ни фото, ни даже трогательной истории о том, что он был астронавт-испытатель и погиб на Плутоне во время экспедиции. Вот это — плевать! А все остальное делаем мы сами. Хотим — отличаемся от всех, хотим — бываем похожими. И ни хрена никто не поможет, пока ты сам, своим умом, до этого не дойдешь.

Я закончил, поражаясь тому, как легко меня оказывается "раскрутить" на эмоции, и, затянувшись едва ли не до фильтра, выкинул окурок в ближайшую урну. Нед смотрел на меня широко раскрытыми глазами:

— Что? — огрызнулся я в ответ на его невысказанный вопрос, — Трагедию в греческом стиле придумывать себе не надо, романтического флера во всем этом ни на цент. Это больно, холодно и обидно, уж поверь на слово.

— Да… проверять не хочется, — поежился он. — В газетах об этом почему-то не писали.

— И не напишут, — пессимистично подвел разговору итог я. Чертовы журналюги… — Пошли-ка домой, сегодня прохладно.

— Пойдем.

На перекрестке мы расстались, кивнув друг другу на прощание, и я, поглубже зарывшись носом в шарф, зашагал к дому.

Дверь открыла Мелани.

— Привет, милый. Звонила твоя учительница по литературе, и по-моему, она была очень тобой недовольна, — сказала она, помогая мне повесить куртку, — Не расскажешь, чем это объясняется?

Я состроил выразительную гримасу:

— Тем же, что и все остальные звонки: мне скучно. А что, еще не звонили по поводу "Нового дома"?

— Нет. Миссис Чанг думает, что они закончат оборудовать территорию охранной системой только к началу марта.

— Вот ведь черт!

— Не ругайся в этом доме, или хотя бы при мне, мальчик! — напомнила Мелани с язвительной ухмылочкой. Я возвел глаза к потолку, и она рассмеялась, — Ты голоден?

— Ага, — сказал я, — Просто чертовски.

Теперь расхохотались мы оба. Мелани дала мне шутливый подзатыльник и погнала в столовую.

Мы с ней, к моему великому изумлению, довольно быстро "сошлись". Я мог игнорировать Лоуренса, отстранять Питера, когда тот меня доставал, и хамить Джой, испытывая при этом настоящее удовольствие, но с миссис Чейс мне было легко и весело.

За столом уже сидели Джой, уткнувшаяся в какой-то яркий журнал и Питер с Лоуренсом, азартно о чем-то спорящие. На столе лежала куча бумаг с какими-то расчетами.

— Пап, смотри, это просто нецелесообразно, — Пит ткнул пальцем в один из листов, — Смотри, здесь погрешность аж несколько сотых! Привет, Чарли, — на секунду он отвлекся, кивнул мне, и снова начал горячиться, — Нет, я считаю, надо брать эти расчеты с поправкой на другие условия.

— Привет, — Джой отложила свою макулатуру в сторону, — Как дела в школе? Твоя училка уже звонила.

— Я в курсе. Дела — как в сказке.

— Это как? — поинтересовалась она. Я пожал плечами:

— Чем дальше, тем страшнее.

— Дочка, принеси с кухни хлеба. Чарли, садись, — скомандовала Мелани, — Вы, двое, убирайте свои бумажки со стола, будем ужинать. Ларри, что я сказала?

— Да, милая, уже убираем, — Лоуренс потер лоб, и продолжил доказывать свое, — Пит, ты хоть представляешь, сколько денег необходимо, чтобы организовать новую экспериментальную базу? Совет по науке весь изрыдается, если услышит такое предложение от семнадцатилетнего подростка!

— Во-первых, — с достоинством начал Питер, — Мне почти восемнадцать. Во-вторых, они уже утроили все средства, которые вкладывали на предыдущие исследования. В-третьих, это сейчас в интересах правительства!

— Извините, что встреваю… — осторожно начал я, заинтересовавшись тем, о чем они говорили, но меня перебил громкий голос прямо над головой. Мелани ловко поставила поднос с кастрюлями на стол, и рявкнула на мужа и сына:

— А ну марш со своими расчетами в кабинет. Или я за себя не отвечаю!

Лоуренс поднял руки:

— Сдаемся! А Питер?

— Видимо, придется, — Пит задорно улыбнулся, — Мам, ты случаем в армии не служила? Могла бы стать генералом, честное слово!

— Зато тебя, болтун, в разведку бы точно не пустили, — парировала Мелани, одним движением подхватывая все бумаги и перекладывая их на тумбочку.

Мы с Джой прыснули одновременно.

— Бог мой, и это — моя семья, — хмыкнула Джой. Раздался телефонный звонок, и она первая схватила пульт, — Я отвечу. Ма-а-ам, тебя или папу.

Мелани вышла в другую комнату, явно поняв, что при таких шуме и движении, разговор вряд ли получится, а мы, перешучиваясь, сели за ужин.

Я уже допивал свой кофе, когда она вернулась, явно посерьезневшая.

— Ма, что-то случилось?

— Ничего важного, Джой. Ларри, можно тебя на минутку?

Я, Джой и Питер переглянулись, когда они вышли. Я на какую-ту долю секунды встретился с Джой глазами и быстро отвел взгляд.

— Может, с работы, — предположил Питер, неторопливо помешивая ложечкой сахар в чае.

Мы согласились молчанием. Джой еще раз посмотрела на меня, но я успел перехватить ее намерение и отвернуться, якобы увлеченный бушующей за окном метелью.

Мелани зашла ко мне вечером, когда я уже лежал в кровати и читал все того же "Чужака в чужой стране" Хайнлайна (честно говоря, у меня была всего одна постоянно перечитываемая книга). Я уже дошел до того места, когда Майкла похитили из больницы, но отложил книгу, едва только Мелани села на кровать и вопросительно на меня поглядела.

— Можно с тобой серьезно поговорить?

— Серьезно? Ой да исправлю я все эти оценки, вы же понимаете, что эта школа для полных идиотов, — отмахнулся я, — И даже этого дерьмового Сэлинджера прочитаю, если это так уж необходимо для развития меня как гармоничной личности.

Мелани улыбнулась одними губами — глаза оставались…грустными? Печальными?

— Э-э-э, дело не в оценках? — неуверенно предположил я.

— И даже не в том, что твою директрису — по ее, разумеется, словам — твое поведение скоро доведет до сердечного приступа, — усмехнулась она.

Я изогнул бровь:

— А вот это для меня новость. Что случилось?

Следующий вопрос, заданный ею, вверг меня в шок. Мелани перебросила через плечо заплетенные в косу волосы, и спросила в лоб:

— Чарли, как давно ты виделся со своей матерью?

Я резко выпрямился.

— Если считать по факту, то почти три месяца. Она приезжала в "Новый дом". Я видел ее ровно полторы минуты. Мы не разговаривали. А вообще… в детдом она меня сдала пять лет и восемь месяцев назад. До дней, минут и секунд не помню. Что происходит?

— Послушай, я знаю, что тебе это будет неприятно, но… она звонила. Сегодня. Полицейские из департамента сообщили ей наш номер.

Может мне показалось, но сердце вдруг совершило акробатический кульбит, ударилось об горло, а потом оказалось в желудке. В висках застучала кровь.

— Что? Что ей опять нужно?

— Она хочет с тобой поговорить.

— Запретите ей. Вы ведь можете ей запретить?

Черт! А я ведь предчувствовал! А еще этому дурачку Дэйвису пытался умные советы давать, кретин!

Мелани осторожно взяла меня за руку. У нее были теплые тонкие пальцы, которые сжали мою дрожащую ладонь.

— Посмотри на меня, — я поднял глаза, — Послушай меня, мальчик. Я сказала, что сначала поговорю с тобой, и, если ты захочешь, вы встретитесь.

— Я не хочу, так и передайте, — мне внезапно захотелось сжаться в комок, закутаться в одеяло и выключить свет. Но Мелани, кажется, этого не понимала.

— Я не знаю, что такого она тебе сделала, что тебя до сих пор трясет от одного только упоминания о ней, но так нельзя, Чарли.

— Не надо меня учить, — огрызнулся я со злостью, — Психологов я уже проходил.

— Мальчик, я не психолог. Я — мать, — сказала она. — Я бы отдала все, лишь бы поговорить со своим ребенком.

— Вы своих детей не бросали!

Что-то мокрое вдруг упало мне на руку. Слеза. Моя?

Плакала Мелани.

— А что, по-твоему, Питер и Джой делали в приюте? Я все равно что бросила их, когда отправила на Землю.

— Вы их защищали. Они бы погибли в Луна-Сити!

— Может, и она тебя от чего-то защищала? — серые глаза все еще были влажными, но она быстро справилась с собой и перестала плакать. Это было хорошим знаком: в своем нынешнем состоянии утешать еще кого-то я был не в силах.

— Я что-то сомневаюсь.

— Но ты ведь никогда не узнаешь этого наверняка, а, мальчик?

Я отвернулся. Не верю я в это. Не верю, и всё.

— Когда Синклер нас захватил, мы ничего не знали о судьбе Питера и Джой. Это было невыносимо больно: не знать ничего об их судьбе, не знать даже долетели ли они до Земли. А знаешь, что было самое страшное? Это ведь я велела им сесть в тот грузовик, я, их мать. Как ты думаешь, каково мне было?

Ее голос был ровным, но я услышал в нем скрытую нервную дрожь — так бывает, когда говоришь о том, что давно пережил, но что до сих пор вызывает в тебе боль. Я и сам так говорю — временами.

— Я не осуждаю твой выбор, Чарли, — сказала она, вставая. Пальцы разжали мою ладонь, другая рука коснулась волос, — Ты имеешь право ненавидеть. Но я и ее не осуждаю. Она имеет право тебя любить.

Нет, не имеет, чуть не закричал я.

Чертов трус! Чего ты боишься — увидеть женщину, которая тебя выносила и родила? Увидеть в ее глазах прежнюю ненависть? Чего?!

— Я поговорю с ней.

Мой голос был глухим, но я, охрипнув от напряжения, все же сказал это. Мелани кивнула, мягко закрывая за собой дверь.

Это должно закончиться раз и навсегда. Не завтра, не через годы — сейчас.

* * *

Лоуренс открыл ей дверь и проводил в гостиную.

Мелани смотрела на нее с пониманием, Питер — изучающе, Джой — со злостью. Все четверо Чейсов вышли, оставляя нас одних.

Она не очень-то изменилась за эти годы: волосы такие же блестящие, глаза такие же выразительные. Когда-то она считалась красавицей, только сейчас ее красота стала зрелой, не девической, а женской. Движения стали плавней. Изменился стиль одежды — больше не было кричащих тонов, появилась…респектабельность, что ли.

— Здравствуй, Чарли, — сказала она. И голос был такой же: яркий, певучий.

Я кивнул, все так же стоя у окна. Там шел такой привычный для этой зимы снег.

— Ты… очень вырос. И очень изменился.

— Ты тоже изменилась. По крайней мере, больше не похожа на дешевую проститутку. Дороже берешь?

— Чак…

— Чарли, — поправил я, — Я ненавидел, когда ты называла меня Чаком, помнишь? Скорее всего, нет. И только не надо воображать, что раз ты приехала, я стану рыдать у тебя на плече от радости.

Она села в кресло, обхватив плечи руками:

— Ты имеешь право на меня злиться, — сказала она, — Я совершила ужасный поступок, и я раскаиваюсь. Поверь, Чарли, мне ужасно жаль… Три года назад я вышла замуж и стала искать тебя… Хотела поговорить, попросить прощения. Господи, мне правда жаль, — она разрыдалась, закрывая лицо ладонями.

Мелкая противная дрожь, поселившаяся внутри, сменилась мстительным удовлетворением. Получай, сука, за всё.

— Жаль? — спросил я, — Я тебе не верю, ясно? Хочешь узнать, чем я жил все эти годы? Я был беспризорником и вором. Убийцей. В моей долбаной жизни не было ни единственного светлого пятна, ради которого стоило бы жить. Меня презирали, унижали и били. Сказать тебе сколько раз я почти подыхал с голода? Не сосчитать. Если бы Риди за меня не боролся, я давно уже умер от наркоты, или сидел бы в тюрьме, или в психиатричке. Что, это для тебя открытие? В тринадцать лет я уже "кололся"! А ты что думала: я юный гений и шахматный чемпион? Все хорошее, что было за это время, случилось вопреки тому, что ты сделала!

— Чарли… — она пыталась что-то сказать, но я продолжал говорить, словно вколачивая слова, вытаскивая их сердца — навсегда.

— Я хочу, чтобы ты знала — что бы ты сейчас ни делала, какие бы деньги ни посылала — я не хочу тебя видеть в своей жизни.

— Я — твоя мать.

— Черта с два! У меня нет матери. А если даже и была, то давно умерла. Я хочу, чтобы ты исчезла из моей жизни, и никогда больше в ней не появлялась. Если бы у меня была такая возможность, я посмотрел бы, как ты мучаешься в геенне огненной, и продал бы душу дьяволу лишь записать это на видео.

Она впервые пристально посмотрела на меня — как на незнакомца.

— Ты стал жестоким, — прошептала она, и я узнал себя в этом страдающем лице. Мне удалось заставить ее страдать, так же, как страдал когда-то маленький мальчик, не имеющий будущего, бредущий без цели по дорогам всего огромного враждебного мира.

— Это ты сделала меня таким, — безжалостно добавил я, — А теперь уходи. Забудь дорогу в этот дом, забудь мое имя. Ты — всего лишь призрак прошлого. Не больше. Убирайся.

Она встала и медленно, словно в бреду, подошла ко мне. Я инстинктивно отшатнулся, когда она попыталась меня обнять.

— Прочь!

В комнату, похожая на маленький ураган, ворвалась Джой, и вклинилась между нами.

— Уходите. Немедленно!

Она ушла бледная, точно привидение, оглянувшись у порога с выражением странной мольбы на бледном лице.

Джой смотрела на меня со смесью заботы и какого-то суеверного страха, и я запоздало подумал, что, наверное, все слышали мои крики.

— Как ты?

— Хреново. Мне надо пройтись, подышать воздухом. Извини.

Я отстранил ее и вышел через черный вход, накинув на себя куртку Питера, которая была мне размеров на восемь больше. Охрана то ли "проспала" мой выход, то ли наблюдала уж больно профессионально, на "наружки" на себе я не заметил, хотя ощущение, что за мной кто-то наблюдает, было.

Снег проникал за шиворот, но это было хорошо. Как-то отрезвляло. Я чувствовал себя выпотрошенным как панцирь омара, абсолютно опустошенным. Ненависть, подпитываемая годами, выплеснулась в один короткий разговор, и мне было не по себе — словно исчезла неотъемлемая часть меня. Она не исчезла, но пропал страх, многолетний ужас того, что однажды меня снова кто-то выбросит на помойку как переставшего быть забавным котенка.

Сегодня я перестал быть ребенком, понял я. Тот насмерть перепуганный мальчик, что ютился в уголках подсознания, исчез, и остался лишь хмурый язвительный парень, у которого была надежда на будущее.

В парке, куда я машинально забрел, было малолюдно, но до меня все же успели докопаться.

— Чарли, здорово!

— Дэйвис, сделай милость, отвали, — попросил я. Нед посмотрел на меня неприязненно. Его черные волосы были все в снегу — неподалеку резвилось двое мальчишек лет семи-восьми, похожих на него, наверное братья. Вместе они играли в снежки.

— Рихтер, ты чего? Не понимаю…

— Какая конкретно часть словосочетания "Дэйвис, сделай милость, отвали" тебе непонятна? — съязвил я и, обойдя застывшего от изумления Неда по широкой дуге, пошел дальше по дорожке.

Я прошагал еще пару метров по дороге к маленькой беседке, где можно было посидеть и выкурить пару сигарет, как меня снова догнали.

— Эй, ты — Чарли Рихтер? — спросил рослый молодой мужик с неприметным лицом, которое принято классифицировать словосочетанием "без особых примет".

— Ну, я.

В область под сердцем мне ткнулся тускло блеснувший черным пистолет. Заряженный и снятый с предохранителя. Это что еще такое?

— Идешь со мной. Дернешься — сдохнешь.

Я оценил ситуацию: рыпаться было бесполезно, и на веселую шутку это мало походило.

— Вы кто?

— Заткнись и иди.

Мы шли к выходу из парка, где стояла, явно ждавшая нас серая "тойота", каких полным-полно на каждой дороге. Мужик втолкнул меня на заднее сиденье и сел рядом, даже не думая убирать оружие.

— Что за чертовщина здесь проис… — начал я и осекся. Сидевший спереди пассажир обернулся, и я узнал Поля Синклера. Его улыбка была тонкой как лезвие бритвы.

— Вот и встретились, — сказал он, — Роберт, поехали.

Единственное, что я успел сделать, это вышибить локтем окно, и проорать все еще следящему за мной глазами Неду:

— Дэйвис, твою мать, номера!

Мы быстро отъезжали, но я успел заметить, как Нед сгреб в охапку своих мелких и побежал по направлению к дому Чейсов.

ИСТОРИЯ ПЯТАЯ, МЕСТАМИ НЕЦЕНЗУРНАЯ, С ЭКСКУРСОМ В КЛИНИЧЕСКУЮ ПСИХОЛОГИЮ, ИСТОРИЮ И ГЕОГРАФИЮ.

Кто мы — Куклы на нитках, а кукольщик наш — небосвод

Он в большом балагане своем представленье ведет.

Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит,

А потом в свой сундук одного за другим уберет.

Омар Хайям "Рубаи"

Вот чертово дерьмо!

Я прошипел сквозь зубы множество самых грязных ругательств на всех известных мне языках.

— Сукин сын, твою мать! Ублюдок! Тварь распоследняя! Сволочь!

Ненавижу, ох как же я всё это ненавижу…

Я попытался дернуться, но наручники, которыми меня приковали к сиденью, держали крепко. Попытка выбраться из них оказалась неудачной — модель была новая, не механическая, а электронная. Тут скорее справилась бы Джой, но уж точно не я.

От браслетов, врезавшихся в кожу, заболели запястья. Кажется, железо порвало кожу — на ладонь струйкой стекала горячая кровь. Царапина. Пустяки!

— Урод! — от того, что я пнул сиденье, лучше мне не стало. Вдобавок ко всему, заболела нога.

Адресат всего вышеперечисленного посмотрел на меня с кривой улыбочкой. Я в ответ прошелся по всей его биографии, начиная от предков, явно бывших нетрезвыми в момент его зачатия, плавно переходя к трудному прыщавому отрочеству, и заканчивая крайне нерегулярной сексуальной жизнью, проходящей, в основном, с помощью правой руки.

— Весьма занятно, — заметил Поль Синклер, когда я остановился, чтобы вдохнуть, — Кстати, я — левша.

— Да пошел ты на… — я впечатал еще пару ругательств, и откинулся на спинку.

Это был небольшая серая комнатка где-то в пригороде Чикаго, если судить по тому, что мы ехали недолго. Сказать точно было трудно: после происшествия с Дэйвисом, голову мне закрыли пакетом. Я надеялся, конечно, что у Неда хватит ума сразу же поднять тревогу, однако… Дэйвис — парень, конечно, неплохой и неглупый, но слабак.

— Словарный запас, надо признать, у тебя богатый, — констатировал бывший премьер-министр Канады и главный террорист Земной Федерации, объявленный в розыск в тридцати шести странах мира, — Специально запоминал?

Ага, и записывал, чуть не сказал я ядовито.

— Интересный ты человек, — продолжил Синклер.

— Так вы меня украли, чтобы насладиться беседой? Весьма оригинально. А я-то думал, что для того, чтобы шантажировать Чейсов.

— Мальчик, не стоит быть таким самоуверенным. Неужели ты думаешь, что Мелани и Лоуренс Чейсы настолько полюбили бедного сироту, что будут готовы отдать все свои разработки ради твоего спасения?

— С-с-скотина! — я рванулся с места, так, что наручники едва не врезались в кости.

Так. Спокойно, Чарли. Если этот козел пытается тебя достать, ему это определенно удается. Не надо так остро на все реагировать.

Черт! Ну и денек у тебя выдался, Чарли Рихтер.

— Что? Вам? Нужно? — процедил я, — Снимите наручники, больно.

Синклер усмехнулся.

— Я тебя изучал, юноша. Так что, рисковать не буду.

Ладно. Я тебя тоже изучу, гад. И найду слабое место, такое слабое, что при малейшем касании будет язва. И тогда посмотрим кто кого!

В комнату вошел тот мужик, который схватил меня в парке:

— Флайер готов, сэр, — коротко сказал он. Синклер кивнул:

— Минуту, Генри. Мистер Рихтер летит с нами. Позаботьтесь, чтобы он ненароком не исчез, боюсь, его многочисленных талантов на это может хватить.

— В вашей каюте, сэр?

— Да, разумеется. Хочу держать его под присмотром.

— Куда вы меня везете? — спросил я, после того, как меня затолкали во флайер, — Почему? Почему я?

Синклер не ответил, глядя в иллюминатор. Даже в штатском костюме и куртке вид у него был абсолютно военный: выправка, манера держать голову, поза — одновременно свободная и угрожающая. Этому невозможно научиться за месяц-другой, армия должна быть в крови. У Риди, например, несмотря на весь его опыт, совсем другая осанка, и движения не такие плавные. Питер двигается ловко, как спортсмен, но в нем нет этой скрытой угрозы, ежесекундной готовности к нападению и обороне. За собой я не раз замечал привычку горбиться, но искоренить ее сил не хватало.

— Куда мы летим? — не унимался я, — Ох, ч-ч-черт!

Внезапное ускорение вжало меня в кресло, и меня замутило. Странно, до этого я летал на флайерах, но такой реакции не было ни разу. Я зажмурился до разноцветных кругов, стараясь сдержать подступающую к горлу тошноту (не хватало еще блевануть на глазах потенциального противника), а когда желудок наконец вернулся на свое историческое место, в круглом иллюминаторе была странная картина.

Не облака, нет.

Ох, ну я и влип…

Отличие флайера от другого летального средства передвижения, скажем, самолета, состоит в том, что на нем можно летать не только в пределах земной атмосферы. Особая конструкция и наличие двигателей Тодда позволяет вытащить эту посудину на орбиту Земли, и, если очень постараться, даже и дальше. Конечно, для этого надо быть искусным пилотом, знающим все тонкости техники такого уровня — большинство же владельцев флайеров были богатыми придурками, покупающими технику экстра-класса и использующими ее на уровне аэромобиля. Я не особо разбираюсь в технике, но у меня была куча знакомых, осчастливить которых можно было только выслушав полную лекцию об устройстве и принципах работы какого-нибудь шарикового подшипника.

В иллюминаторе был космос.

Я потрясенно уставился на черное пространство вокруг флайера, уплывающую позади громадную бело-голубую Землю и сухой, безжизненный шар Луны. Сидящий напротив Синклер внезапно потерял свою значимость.

Я видел фото и голографии Земли, сделанные из космоса. Видел модели в нью-йоркском планетарии, куда возили однажды воспитанников одного из приютов, в котором я тогда жил. Но я никогда не думал, что это может быть настолько странное и пугающее чувство: Земля не была маленькой идеально круглой каплей, висящей в пустоте — она была удивительна и величественна.

— Красиво? — поинтересовался Синклер.

Я хотел съехидничать, но не стал. Только кивнул.

— Поразительно. Вы не удивлены?

— Я не в первый раз в космосе, юноша. Но не перестаю любоваться этим зрелищем, если быть честным.

Я промолчал. Если забыть о том, как я здесь оказался, увиденное могло стать одним из самых ярких впечатлений моей жизни, и мне просто захотелось впитать его в память, чтобы когда-нибудь похвастаться перед восторженными слушателями. Жаль, что Пит и Джой выросли на Луне, и уже видели все это собственными глазами.

Мы двигались еще несколько часов, но Земля все не "отпускала". Я неосознанно дотронулся до синего камня, висящего на шнурке у меня под свитером, и вдруг подумал о том, что кулон, который я так хотел подарить Джой, похож на мою планету.

Забавно, у меня никогда не было родины. Я не знаю, где родился, да и вырос в самых разных местах, и даже Нью-Йорк, который я знал досконально, не был моим родным городом. Я никогда не думал, что я смогу ощутить странную теплоту к огромному шару, что оставался позади флайера.

— А это что за хрень? — сказал я через полтора часа, повернув наконец голову в другую сторону. Мы двигались к явно искусственному объекту, висящему в пространстве перед нами. Объект был…космическим кораблем?

Всем известно, что космических кораблей таких размеров не существует. Есть ракеты. Есть спутники. Есть флайеры, вроде того, в котором летели мы. Но на объект таких размеров понадобилось бы огромное количество энергии — чтобы он мог двигаться, вырабатывать кислород для экипажа, чтобы приборы, обеспечивающие его жизнедеятельность, могли работать. Навряд ли хоть у одного из государств мира хватило бы денег и возможностей — а может и просто смелости — на то, чтобы отгрохать такую махину.

Мозаика, начавшая складываться еще месяцы назад, после сообщения о том, что нашлась первая база "Альтернативного мира", внезапно обрела целостность. Корабль. Космический корабль, прям как в фантастических книжках.

— Мать честная, — пробормотал я себе под нос, — Вот оно что… Вы строили корабль. Поэтому вам понадобились Чейсы, и все остальные тоже.

Но, чуть не сказал я, для чего нужен этот черный металлический монстр, выглядящий как привет от "Звездных Войн"? К счастью, я вовремя прикусил язык. Вряд ли Синклер сказал бы мне правду, а даже если бы и сказал, я уже не был уверен, что хочу знать ответ.

— Но я вам зачем? Для чего вам я? Вы что, один из этих чертовых маньяков-педофилов, или еще что-то? Потому что я не верю в то, что нужен вам только потому, что я — хороший аналитик!

Сказался дерьмовый долгий день. Сначала эта проклятая женщина, потом путешествие в космос и теперь вот это… Наверное, я уже заработал себе право немного поистерить.

Синклера аж перекосило.

— Мальчик, у тебя скверное воспитание и ложное представление о мире, — сказал он, передернувшись. Я мрачно наблюдал за тем, как он ищет что-то в карманах. Наконец, он вытащил кожаный бумажник и, достав тончайшую пластинку, нажал на кнопку и бросил на стол, — Смотри!

Я взял в руки голографию осторожно, как ядовитую змею. На ней было изображение Синклера, который держал за плечи смеющегося мальчишку лет семи-восьми. У парня были темные кудри и серые веселые глаза, загорелая кожа, и едва заметный тонкий шрам над правой бровью. Синклер на фотографии был моложе и, как мне показалось, намного счастливей.

Я перевернул фото и увидел на обороте надпись, сделанную детским крупным почерком: "Деннис и Папа". Если верить дате, фотографии было около восьми лет.

Я поднял на него взгляд.

— Это…Ваш сын?

Поль Синклер медленно кивнул.

— Да. Он был бы твоим ровесником, мальчик, — сказал он, со странной печальной улыбкой.

— Был бы? — переспросил я, очень надеясь, что всегдашняя проницательность меня обманула. Но Синклер ответил, не отрывая взгляда от фото:

— Это наша последняя съемка. Восемь лет назад мою жену и моего сына убили по приказу американского правительства, а меня, воспользовавшись ситуацией, выжали с поста премьера моей страны. А знаешь почему, мальчик?

От его мягкой улыбки у меня побежали мурашки — Синклер не выглядел рехнувшимся, но и нормальным его назвать было сложно.

— Почему? — спросил я.

— Да потому что почти никто в Канаде не хотел объединяться в одно государство с Соединенными Штатами. Их взорвали у меня на глазах. Так что, не надо считать меня чудовищем, юноша.

Я заткнулся и молчал до самого момента пристыковки флайера к кораблю.

* * *

Давным-давно, лет в семь, я — как и многие мальчишки — увлекался коллекционированием моделей. Кто-то собирал миниатюрные копии гоночных машин, кто-то парусники, а мне, с молчаливого попустительства тогдашнего мамашиного хахаля, подфартило на серию "космос". Потенциальный папочка — назовем, его, скажем, Тед — был механиком и сам "болел" моделями, и заразил меня. Я хорошо помню, как целый месяц увлеченно искал, менялся, находил, до того самого дня, пока мы не тронулись с места в очередной раз, и Тед оказался не у дел. Мою коллекцию мать сплавила ему на прощанье, увлекаться стало нечем, и вскоре я об этом позабыл.

А сегодня вот вспомнилось.

Флайер наконец аккуратно пристыковался к кораблю, и через полчаса мы смогли оказаться внутри. У своеобразного трапа нас встретил чрезвычайно гордый экипаж, отдающий честь своему командиру, играла музыка, подозрительно напоминающая "Правь, Британия, морями", а Синклер довольно ухмылялся и раздавал рукопожатия. Честно говоря, я вполне мог поверить, что этот человек хоть и не долго, но правил целой страной.

— Только вот музыкальное сопровождение хромает, — сказал я ехидно, — По-моему, попахивает плагиатом.

Синклер оскалился — от меланхолии, что охватила его во флайере, не осталось и следа. Передо мной был энергичный и полный активности человек, хотя я бы поставил последние десять долларов на то, чтобы его активность протекала в каком-нибудь другом русле.

— Ну, как тебе "Квебек"? — поинтересовался он. Я клацнул нижней челюстью:

— Вы назвали корабль "Квебеком"?!

Честно говоря, я думал, что все это чудовище называется как в фантастических сериалах: что-то вроде "Энтерпрайз" или "Старквест", или с пафосом, типа "Гелиос", но чтобы кто-то назвал целый корабль в чести канадского захудалого городишки… Ну, ладно, не такого уж и захудалого, но будем честными, Квебек абсолютно ничем, кроме кленового сиропа и хоккейной команды, непримечателен.

— Ну да, — произнес Синклер, потирая подбородок, — Я родился и вырос в Квебеке. Там моя родина.

Я очень старался сдержать истерический смешок, и, кажется, в этом преуспел. Мы шли по коридору, и нас окружала целая толпа. Синклеру о чем-то докладывали люди в форме со значками "Альтернативного мира", люди в белых халатах (подозреваю, на "Квебеке" велся не один вид исследований, и при более приятных условиях Чейсы бы душу продали за возможность побывать в здешних лабораториях. Впрочем, утверждать не стану), и куча штатских — насколько я понял, это был обслуживающий персонал.

— Черт побери, — выдохнул я, вконец утомившись от мелькания незнакомых лиц перед глазами. Я бы с удовольствием упал бы где-нибудь на пол и посидел, приходя в себя, но тот факт, что Синклер тащил меня чуть ли не за руку, этому несколько препятствовал, — Как вы справляетесь? Тут же огромная куча народу.

— Шестьсот сорок восемь человек, — педантично уточнил он, — Плюс, мы с тобой. Шестьсот пятьдесят. Корабль рассчитан на вдвое большее количество людей.

— Вот именно, — я мотнул головой, — Как обеспечивается жизнедеятельность подобной громады? Ладно, допустим, кислород можно поставлять путем простейшего химического превращения. А еда? Постоянно есть химию небезопасно. Неужели закупаетесь на Земле?

— Мальчик, как ты себе представляешь "Квебек" на стоянке "МакАвто" где-нибудь в Питсбурге?

— Никак, — я пожал плечами, — но…

— "Квебек" строили в космосе, — ответил мне на мой невысказанный вопрос Синклер, — На Землю он не спускался. Слишком тяжелый и слишком заметный, как ты уже мог заметить. Он предназначен для другого — не для отдыха космических туристов и даже не для экспериментов ученых — хотя последние много бы отдали, за то, чтобы "Квебек" был в их руках. Но техническое оснащение самое лучшее из того, что только есть на Земле и на Луне. Да ты и сам видишь.

Я кивнул. "Квебек" действительно впечатлял. Он состоял из собственно технической части, палубы, капитанского мостика, жилого сектора, помещений, отданных яйцеголовым, и таинственного отсека, куда Синклер меня заводить не стал. К концу этой экскурсии, я валился с ног от усталости, накопившейся за этот долгий безумный день.

— Не сочтите за хамство, но мне уже глубоко плевать на ваш долбаный корабль, — сказал я, — У меня был редкостно хреновый денек, я устал, и жутко хочу спать. Могу удобно расположиться даже на полу, здесь в коридоре.

Поль Синклер внимательно посмотрел на меня. Должно быть, вид у меня был тот еще — всклоченные волосы, ввалившиеся щеки и красные глаза — и он сделал единственное на сегодня хорошее дело: довел меня до свободной каюты, что была рядом с капитанской, и оставил одного.

Я думал, что не смогу сразу уснуть — так много чувств и впечатлений было за эти сутки — но уже через минуту после того, как упал в жесткую армейскую койку, накрывшись куцым одеялом, погрузился в мир блаженной темноты.

* * *

Я проснулся, если верить своим старым часам с разбитым циферблатом, в три часа утра. Впрочем, распорядок дня на корабле вполне мог идти не по чикагскому времени, так что все было относительно. Голова болела как с дикого похмелья, а во рту будто порезвилась дюжина самых мерзких и грязных дворовых кошек. В какой-то момент я даже решил, что нажрался после разговора с матушкой как последний сапожник, и очутился в полицейском участке, а влезающие в логику повествования эпизоды с Синклером — побочный продукт злоупотребления дешевым виски, но, оглядевшись, пересмотрел свою точку зрения.

Трудно, знаете ли, отрицать очевидное, когда смотришь в иллюминатор и видишь перед собой космическое пространство.

На тумбочке, расположенной рядом с койкой, я нашел туалетные принадлежности и сложенный вчетверо костюм военного образца — такой же, какие вчера видел на большинстве экипажа, почти моего размера. Душ и туалет, если правильно запомнил, были где-то недалеко, метрах в ста по коридору. К счастью, там никого не было, да и в коридоре народа была поменьше, поэтому я беспрепятственно вымылся, причесался, и чувствовал себя почти по-человечески. Рубашку я сменил на ту, что мне подложили, но менять брюки на джинсы не стал. Во-первых, первые были мне катастрофически велики, а во-вторых, мне жутко не хотелось быть как все, на что, несомненно, рассчитывал Синклер. Брать меня на психическую атаку бесполезно в принципе: уж слишком многие пытались.

Вот. А теперь, когда в голове немного прояснилось, можно посидеть и подумать о том, что же теперь делать. Что-то последнее время такие раздумья начали одолевать меня чертовски часто.

Сбежать… не вариант. Я не военный и не герой комиксов, я не умею управлять флайером и перемещаться в космическом пространстве силой мысли.

Дать о себе знать на Землю? А как?

Вот черт!

Я не знал, зачем меня сюда привезли, я не знал почему Синклер решил, что я обладаю какими-то там мифическими аналитическими способностями, я ничего не знал. Незнание тревожило. Не хочу показаться снобом, но я люблю информацию в полном объеме, аккуратно расставленную в сознании по полочкам.

Странное дело, я совсем не вспоминал о вчерашнем. Разговор с матерью не стерся в моей памяти, но отступил на не то чтобы даже второй, а совсем дальний план, эмоции притупились, и я даже смог проанализировать свое вчерашнее поведение. Если честно, лучше бы мне этого не делать: совершил по горячке глупостей, и теперь за это отдуваюсь. Ладно, Риди мне всегда говорил, что холерический темперамент меня однажды погубит, уж ему-то можно в этом отношении верить.

Наверное, Чейсы волнуются. Зная Мелани, я мог бы предположить, что она уже подняла на уши всю полицию Соединенных Штатов, конную гвардию, армию и спецслужбы. Но сейчас думать об этом было… не больно. Это вообще не вызывало никаких эмоций.

Два года назад, после возвращения из Европы, я "подсел" на героин. До этого мне приходилось курить травку, но особого кайфа я не испытывал. И здесь думал, что отделаюсь тем, что попробую — и всё. Попробовал. И втянулся за какие-то пару раз. Слава всем богам, что Риди нашел меня, совершенно невменяемого, в каком-то шалмане, в Бронксе, и привез в психиатричку. Месяц я выл на серые стены и закатывал истерики, потом со мной начали работать психологи. Не то чтобы мне это очень нравилось — терпеть не могу, когда кто-то посторонний (а посторонними для меня тогда были все) лезет ко мне в душу, но кое-чему я от них научился. Например тому, что иногда можно посмотреть на ситуацию со стороны, а не лезть на рожон. Иногда я так и делал, собственно говоря. Но не часто. А вот сейчас мозг словно сам решил избавиться от эмоциональных перегибов и я чувствовал, что сейчас смогу действовать хладнокровно. Кажется, это малость смахивало на начальную стадию шизофрении, но по этому поводу я особо не переживал.

Мне чхать на политику, из-за которой убили семью Поля Синклера. И его горе, несмотря на то, что это было настоящее горе, по большому счету, меня тоже не особо тронуло. Я просто хочу, чтобы моей семье ничего не угрожало, хочу домой, просто жить, а не искать приключений на свою многострадальную задницу. Но раз уж для этого надо играть по его правилам, черт бы с ним, я согласен.

Я глубоко вдохнул сухой, много раз очищенный воздух корабля, и решительно зашагал к двери.

"Чарли Рэндом Рихтер — самый популярный герой со времен Супермена!" вдруг вспомнил я веселый голос Джой, и усмехнулся. Ну, спасибо вам, мисс Чейс, удружили. Тоже мне, Люк Скайуокер и Кларк Кент в одном лице.

Уже нажимая кнопку открытия двери, я успел подумать о том, что если бы здесь были бы Джой и Питер, они бы уж точно смогли придумать что-нибудь стоящее. Беда только в том, Чарли, что их здесь нет, проскрипел диковым тоном внутренний голос, и я вышел в коридор.

Капитанская рубка, если я только не запамятовал, находилась в самом носу корабля. Туда я и направился, по пути запоминая расположение помещений. Вчера Синклер провел меня по кораблю, но я был слишком утомлен, чтобы все запомнить, и потому большинство его комментариев прошло мимо моего сознания. Сегодня я озирался по сторонам, пытаясь затвердить в памяти план корабля. За каким чертом мне было это нужно — я пока не знал.

Дойдя до рубки я приложил руку к сенсорному замку, но здесь меня ждало разочарование. Механический голос процедил нечто вроде "объект не опознан", а дверь, естественно, не открылась.

— Вот черт, — сказал я. Хотя, этого следовало бы ожидать. Будь я на месте Синклера, по моему кораблю никто случайный тоже бы не шастал.

— Эй, это ты — Рихтер? — раздался молодой мужской голос позади меня. Я резко обернулся.

Парню было года двадцать два-двадцать три, хотя возраст я всегда определял плохо. Среднего роста, с очень светлыми волосами, падающими на лоб, серо-голубыми глазами, и слегка кривоватой ухмылочкой, он наверняка пользовался бешеной популярностью среди влюбленных в него старшеклассниц. Спросите, с чего бы это я взял?

Лукас Волинчек, чех по национальности, чемпион по орбитальным гонкам среди юниоров, ставший профессиональным пилотом в шестнадцать лет, сочетавший спортивную карьеру с углубленным изучением физики в Московском Университете — а это вам не какой-нибудь Массачусетский Технологический, похищенный в результате нападения на Луна-Сити, был — по крайней мере теоретически — парнем Джой. В общем, мне он сразу не понравился.

— Волинчек? — в ответ спросил я, — Какого черта?

— Долго рассказывать. Есть разговор, — он потянул меня за рукав, — Но здесь лучше не светиться. Ты уже ел?

Я мотнул головой.

— Проснулся полчаса назад. Да что происходит?

— Значит, тебя украли прямо из под-носа Службы безопасности? — переспросил он, когда я вкратце рассказал ему всю историю, сидя за завтраком в столовой — Ну и тупицы ваши американские копы.

— Эй, полегче, — сказал я, вспомнив про Дика, — Не все, и не всегда.

— О, извини.

— А ты как здесь оказался? — задал я встречный вопрос. Лукас пожал плечами.

— Я летел на тренировку, и тут у флайера сработала компьютерная система безопасности. Пришлось садиться. Оказалось, что это был вирус, и на земле меня уже ждал почетный эскорт. Троих я раскидал, но потом кто-то умнее шибанул меня парализатором. Очнулся уже здесь.

Я почувствовал, что неприязнь к этому заносчивому сукину сыну понемногу исчезает. Что ж, теперь мы — братья по несчастью. О, и один из пробелов в моем плане сбежать закрылся появлением пилота. Причем, не просто пилота, а одного из лучших флайер-пилотов последних двадцати лет.

— Мне одно непонятно, — сказал я задумчиво, допивая кофе из бумажного стаканчика (интересно, кстати, куда потом утилизируют одноразовую посуду, или даже бумажные стаканы здесь обретают вторую и третью жизни в процессе переработки) — Почему меня украли? То, что ты здесь, логично, но я…

Лукас горько усмехнулся:

— Не так это и логично. Я совершил глупость — сбежал от СБ, чтобы вволю потренироваться. Я и раньше так делал: улетал на полчаса-час, а потом возвращался и выслушивал негодования со стороны полиции. Видимо, у Синклера есть свой осведомитель в службе безопасности.

— И не один, — догадливо сказал я и ругнулся. Не нравилось мне все это, совсем не нравилось.

— Что будешь делать? — спросил Волинчек, рассеянно вертя в руках пластиковую вилку.

Если бы знал, то просто бы сюда не попал, чуть не сказал я. Но вместо этого только пожал плечами:

— Понятия не имею.

* * *

Союз с Волинчеком мне ничем не помог — он "осел" в лабораториях, и я мог видеть его лишь в корабельный "вечер", за ужином в столовой. Насколько я понял, его и увезли с Земли для того, чтобы он завершил начатые разработки. А вот какие?

— Я и сам не знаю точно, — сказал он за ужином очень тихо, — Мы все знали только часть правды. Я занимался тугоплавкими металлами, даже не подозревая, что потом их используют на обшивку корабля. Я вообще не думал, что это будет корабль!

Шли вторые сутки моего пребывания на "Квебеке". Синклер до меня не снизошел ни разу, но зато угрюмая женщина-офицер принесла пластиковую карточку с доступом в столовую, подсобные помещения и библиотеку. Лаборатории и основной отсек были для меня закрыты. Сдается мне, глава "Альтернативного мира" и сам не знал, для чего он меня сюда притащил.

Весь второй день я провел в библиотеке, за монитором, исследуя многочисленную литературу. В основном преобладали книги военной направленности, справочники по стратегии, технические энциклопедии, но я — слава всем богам — нашел пару книг по новейшей истории и с интересом начал их изучать. Заняться все равно было нечем — на попытку проникнуть в рубку мне ответили мягким, но очень уверенным отказом.

История 21 века умещалась в пяти объемных томах. Не очень-то много, по сравнению, например, с предыдущим столетием, полным войн и перемен. Двадцатый век был веком технического прогресса, освоения космоса.

Двадцать первое столетие было временем медицинских открытий — изобретены лекарства действенные лекарства от синдрома иммунодефицита, от рака крови, цирроза, и многих других заболеваний. Оно было веком финансовых кризисов — кризисов, рожденных сменой топливных источников, кризисов, возникших из-за отвратительной политики Америки, моей чертовой Америки. Двадцать первый век дал миру великую музыку "Людей Мира", заселение Луны, начало освоения людьми Марса. Люди начали покорять глубины океанов на новых подводных лодках, летать на флайерах в Ближний Космос, но и этот процесс только начинался.

Основные изменения двадцать первого века касались политики. Начавшаяся еще в конце XX столетия глобализация привела к объединению государств в Союзы. Азиатский Союз включал в себя Китай, обе Кореи, Вьетнам — Япония, как всегда оставалась особняком. В Союз Евразии входили Россия, мелкие страны Средней Азии, Белоруссия, Украина, Монголия, то есть, по сути, возродился могущественный некогда Советский Союз. Европейские государства, и начавшие пресловутую глобализацию введением единой валюты аж в самом начале века, стали Европейской Федерацией. Так или иначе, почти все страны были вынуждены теснее сотрудничать с соседями, хотели они того или нет. Объединения позволяли ввести безвизовые режимы и сделать границы государств номинальными, уменьшить налоговые пошлины (вот этот параграф, посвященный экономическим выкладкам, я пропустил почти весь), и допустили, чтобы такие бродяги как я могли шастать везде, не нарушая, по сути, законов. Другое дело, что нарушать закон все равно приходилось — если ты попадал в другую страну необходима была хотя бы первичная регистрация, для первичной регистрации нужен был какой-нибудь документ, а единственным документом, который у меня имелся, был отказ моей мамаши от меня, запротоколированный в Отделе по делам несовершеннолетних Департамента Полиции города Нью-Йорк, и подписанный Ричардом Риди. Свистнуть у него свидетельство о рождении мне так и не удалось. Так что, мое пребывание за пределами Соединенных Штатов тоже классифицировалось как преступление. Учитывая, что заповедь "не укради" нарушалась мной каждый раз, когда мне хотелось есть, меня вполне обоснованно могли считать мошенником прямо-таки международного масштаба.

Это я отвлекся. На самом же деле, не так все было и плохо. Меня пару раз выпроваживали из Мексики и с конвоем отправили в Нью-Йорк после того знаменитого венского случая, но, по большому счету, меня безвизовый режим вполне устраивал. Было весело забираться вечером в какой-нибудь товарняк, следующий через всю Европу, в…скажем, Марселе, а проснуться на следующий день в Праге. Познавательные путешествия по Старому миру закончились австрийским инцидентом, а на других континентах я так и не побывал.

Оказывается, я зря кичился знанием истории. Многое из того, о чем писалось в этих книгах, было мне неизвестно, но, с другой стороны, история это та наука, которая отличается чертовской субъективностью. Один единственный факт можно повернуть в любую сторону, которая тебе удобна, причем, не исказив ничего из произошедшего. Это виртуозно умеют делать полицейские, политики и — не сочтите за собственный опыт — бывшие жены.

Книги были на английском, но, судя по всему, изданы не в Соединенных Штатах. По крайней мере, таких резких выпадов в сторону политики США, в школьных учебниках я не читал. Я посмотрел на фамилию автора, и поймал себя на мысли, что совсем не удивлен.

Справочники были написаны Полем Синклером.

Разносторонняя он личность, черт его дери! Военный, политик, писатель, капитан космического корабля… интересно, это все его ипостаси, или есть еще что-то? Всё вместе это попахивало раздвоением личности. Или гениальностью, тут же поправил я себя. Но ведь, грань между двумя этими состояниями так мала, что порой даже незаметна. Взять ту же Джой: хоть и гений математики, но редкостная стервоза. А Питер? Помнить в течение долгих лет о том, что он убил человека, но "давить" в себе любое проявление жестокости — это что, нормально?

Я привычным жестом взлохматил себе волосы. Ну, слава Богу, у меня все хорошо хотя бы с этим. Я — не гений, а самая обыкновенная посредственность со способностями к шахматам, и не псих, хотя мне и довелось бывать в лечебнице. Со странностями, конечно, но у кого их нет?

Да, странности, Чарли Рихтер, это твой конёк, подумал я невесело. Но, по крайней мере, я не мог похвастаться тем, что меня разыскивали власти всех стран мира. И это, определенно, было неплохо, учитывая, что меня могло ждать подобное будущее.

Я выключил считывающее устройство компьютера, и посмотрел в иллюминатор. Диск Земли был почти невиден, но в небольшой точке, мерцающей мягким голубым огнем, было столько непонятной теплоты, что захватывало дух. Никогда этого не понимал — этой странной тоски тех, кто однажды побывал в космосе, по открытому пространству. Но, если удастся когда-нибудь сбежать с "Квебека", я тоже буду скучать. И по черноте в иллюминаторе, и по колючим искоркам звезд, и по голубовато-белому шарику, который светил только мне.

Дверь открылась, и я увидел в проеме высокую фигуру Синклера.

— Разрешишь войти, — церемонно сказал он. Я усмехнулся:

— Вы уже вошли, безо всякого на то разрешения. Может быть, хватит лицемерить?

Поль Синклер подошел к столу, кинул взгляд на валяющиеся коробки из-под книжек и удивленно поднял бровь.

— Увлекаешься? Ах да, помню, ты упоминал.

Я пожал плечами. Беседовать с Синклером мне не то чтобы не хотелось, но я уже успел понять, что ответов на мои вопросы он не даст, а выслушивать заведомо неправдоподобные истории про якобы существующую войну против глобализации, я не хотел. Не верю я в это. Только дурак может выступать против того, что неизбежно. Капитан "Квебека" может и был малость тронутым, но на идиота не походил.

— Вы, вероятно, тоже, — заметил я.

— Немного, — хмыкнул Синклер, — Вообще-то, я военный летчик, но после прихода в политику пришлось получать гражданское образование, и я выбрал историю. Меня она привлекала с детства. А тебе что нравится?

— Хотите оплатить мое обучение в Йеле или Оксфорде? — саркастически спросил я, — Спасибо, как-нибудь перебьюсь.

Его лицо скривилось:

— Слушай, я понимаю, что в сложившихся обстоятельствах ты вряд ли от меня в восторге, но можно было бы нормально разговаривать со старшим по званию!

— Я у Вас не служу, ясно?

— И, по всей видимости, карьера военного тебя не привлекает вовсе. Ты хотел бы заниматься наукой? Или бизнесом?

Откуда я знаю, что бы хотел делать в обозримом будущем, едва не сказал я. В конце концов, для начала мне хотелось бы вернуться на Землю и уж там заниматься поисками профессионального самоопределения.

— Знаете что, — начал я, основательно себя взвинчивая, — Совсем необязательно выдавливать из себя интерес к моей скромной персоне. Не проще ли просто сказать, что от меня требуется? И только не говорите, что решили удостоить своим вниманием бедного сироту — мне отлично жилось без Вас и Ваших сумасбродных идей!

— Мальчик, а что если мне просто стало тебя жаль, такой вариант тебе в голову никак не мог придти? — Синклер разозлился тоже.

Я скрестил руки на груди и уставился в его лицо:

— Настолько жалко, что Вы решили похитить меня из дома, от семьи, в которой ко мне замечательно относятся, силой увезти на чертов космический корабль, и держите меня теперь здесь против моего желания? Вы, должно быть, не уступаете по милосердию самой матери Терезе!

— Поверь, на это есть свои причины.

— Какие? Какие могут быть на это причины? Разве что Вы собрались взорвать к чертям собачьим весь Чикаго с окрестностями! — выпалил я, и вдруг заметил, что в лице бывшего премьера Канады что-то нервно дернулось.

Что? Нет, этого не может быть, просто не может быть, по определению. Потому что это глупо и нерационально, и вообще невыполнимо.

Синклер развернулся к выходу, но я успел перерезать ему дорогу у самой двери.

— Скажите, что это не так!

— Мальчик, отойди с дороги.

— Даже и не подумаю! Что вы задумали? — незаметно для себя, я начал кричать, — Да отвечай же, ты, придурок! Твою мать, отвечай!

Синклер без слов и особых нежностей швырнул меня в сторону, и вышел.

Я не удержался от того, чтобы тоскливо завыть, сидя на полу и обхватив себя руками. Впервые в жизни мне было страшно от неизвестности.

* * *

— Волинчек, нужно поговорить!

— Давай позже, у меня сейчас работа, — Лукас, в накинутом на плечи белом халате, выглянул из научного отсека. Слава всем богам, я успел выловить какого-то ботаника у входа в лаборатории и попросил позвать Волинчека.

— Позже? Насколько позже? Чтобы Синклер успел уничтожить всю Америку к чертям собачьим!

Кажется, я это проорал. Лукас вышел в коридор и внимательно огляделся:

— Рихтер, давай потише. Что произошло?

— Ты знал?

— О чем? Мать честная, ты можешь говорить спокойно, или это в тебя физиологически не заложено?

— О том что Синклер собирается сделать? О том, что он собирается уничтожить Чикаго, а может и весь мир, я не знаю… Черт, черт, черт!

Впервые я увидел в глазах Волинчека что-то, отдаленно напоминающее эмоцию — до этого его самообладание было великолепным.

— Тихо, — сказал он, — Сейчас мы куда-нибудь спрячемся и поговорим. И ты мне все объяснишь, ага?

Я кивнул. Его уверенность в себе меня немного успокоила. Я бы сгоряча натворил дел и ничего бы этим не добился, а Лукас хоть и являлся, в моем представлении, потенциально опасным соперником, был старше и вроде бы умнее.

Больше всего на свете я хотел сейчас оказаться в какой-нибудь норке и не казать оттуда носу, пока кто-то поответственней разбирается с ситуацией. Как же все глупо случается: тот, кто ничего никогда не решал даже в собственной жизни, и здесь тоже ничего не сможет решить.

Комната Волинчека была завалена книгами и расчетами, несколько компьютеров было включено, и мониторы мерцали в углах. Одним движением он их выключил, и уселся на стул. На столе я увидел небольшую модель флайера с дистанционным управлением.

— Говори.

— Он увез меня с Земли, потому что ему стало меня жаль. Он сам сказал.

— Но это еще не равнозначно уничтожению целой планеты, — скептически заявил он, — А почему жаль-то?

— Потому, — огрызнулся я, — Включи свои пресловутые мозги, умник!

О, Господи, как же легко было с понимающим всё — даже то, что не надо — с полуслова Питером!

— Я не понимаю, — признался Лукас через какое-то время, — Дело в чем-то личном?

— Да, в личном!

Вид у него действительно был непонимающий.

— Я — сирота. Мелани и Лоуренс Чейсы оформили надо мной опеку после того возвращения в Чикаго, так что я в круглом выигрыше и нет ни малейшего смысла меня жалеть. Синклер меня почему-то изучает с самой первой нашей встречи, поэтому он меня и увез. Неужели Джой не говорила? — вырвалось у меня машинально, — Ну, включай свою хваленую логику, гений ты или нет?!

Волинчек посмотрел на меня понимающими глазами. Ну, наконец-то….

— То есть…

Я кивнул.

— Ага. Понял ты все правильно.

Лукас пробормотал длинную фразу на чешском, из которой я узнал лишь пару неприличных слов и предлогов, хотя общий смысл угадывался безошибочно.

— Я думал, Синклер собирается обосноваться на Луне, — наконец перешел он на английский, — А корабль ему нужен, чтобы спугнуть Земные Федерации. Мы все так думали, наверное, — то ли от волнения, то ли еще от чего, но его акцент сразу стал ощущаться намного явственней. Мне нравятся восточноевропейские языки, но ударения при переходе на английский представители этой группы ставят ужасно.

Ну-ну, подумалось мне. Мне лично хватило даже небольшого времени, чтобы понять, что Поль Синклер — любитель доводить дела до их логического завершения. Этот человек мог бы сотни раз сломаться после поражений, но раз за разом поднимался и упорно шел к своей цели.

Он ненавидел Штаты. Черт побери, ему было за что ненавидеть мою страну, но для меня это не было оправданием. Убитый мальчишка с голограммы был для меня никем. Абстракцией. А вот Джой, Питер, Мелани и Лоуренс, Риди, ребята из "Нового дома" и даже бестолочь Дэйвис — были живыми, из плоти и крови, осязаемыми и реальными.

— У тебя курить не найдется? — спросил я у медленно приходящего в себя Волинчека. Он помотал головой:

— Не курю, и тебе бы отсоветовал, — занудливо сказал он. Я скорчил гримасу и послал его самого вместе с его советами куда подальше. Ощутить во рту терпкий вкус табака хотелось неимоверно.

Мы долго молчали. Лукас думал, а я за ним наблюдал. Ну… наверное, Джой он и впрямь нравится. Солнечная улыбка, умные глаза. Опять же, намного старше меня. Если нас поставить рядом, то любая девчонка сразу же, не раздумывая, выберет его хотя бы даже из-за внешности, даже не зная, что Волинчек — победитель легендарных орбитальных гонок. А теперь мы оба здесь. Вот ведь как всё вышло.

— Надо узнать все конкретней, — сказал он наконец, — Ведь как-то он собирается это сделать. Каким оружием? Когда?

— Надо, — согласился я нехотя, — Но как?

— Ты, кажется, его чем-то задел. Эмоционально. Значит, тебе и выяснять.

— Рехнулся, да?

Я сказал это и только потом осознал, что это и будет самым логичным выходом. Лукас Волинчек все-таки был гением. Ну… все относительно, конечно.

— И почему мне в очередной раз кажется, что все чертовски относительно, — сказал я задумчиво. Ответа на эту риторическую реплику не последовало.

* * *

Синклера в каюте не оказалось. Конечно, логичнее было бы караулить его у входа в рубку, но оттуда меня турнули в первые же десять минут. Поэтому я просто сел на пол около входной двери и начал ждать.

Стратегию поведения я не продумывал. Не то чтобы надеялся на собственную спонтанную дипломатическую гениальность — это было нелепо, просто я совсем не знал, что же ему сказать. Мне было бы легче, если бы я ненавидел Синклера: убить и всего дел-то (хотя убийство профессионального военного казалось чем-то практически невыполнимым).

Но я его не ненавидел.

В чем-то мы даже были похожи. Вот ведь черт!

В итоге я ничего не придумал, и, часа через два ожидания, незаметно для себя уснул прямо на полу, прислонившись спиной к стене, и глядя на холодные звезды в коридорном иллюминаторе.

Маленький мальчик с черными как смоль волосами и бледным лицом стоит у крыльца детского дома. То, что это детский дом, можно понять по тому неуловимому налету сиротского, которым отличаются все дети, что играют в прилегающем к зданию небольшом парке. Но мальчик еще этого не знает. У него еще есть мама.

Она стоит рядом, почти на коленях, и поправляет на мальчишке старенькую клетчатую рубашку. У нее смертельно усталое, но красивое, совсем молодое лицо, и, если бы мальчик не назвал ее матерью, можно было бы подумать, что она — его старшая сестра. В отрешенных глазах нет ни слез, ни каких-то других эмоций. Мальчик не обращает на это внимания — он привык.

И только когда она уходит, садится в машину и заводит двигатель, оставляя его одного рядом с воспитательницей — высокой худой женщиной, похожей на облезлую кошку, он бросает взгляд на надпись у дверей здания.

— Мама! Мама!

Машина, древний как Ноев Ковчег, потрепанный красный "форд", медленно трогается с места, и едет к воротам парка, постепенно набирая скорость. Мальчишка вырывается из рук схватившей его воспитательницы и бежит за ней. Он бежит и падает на выщербленном асфальте, поднимается со злыми слезами на некрасиво покрасневшем лице, и бежит снова.

В веселый детский гомон, шум мотора окончательно исчезающей из виду машины, и шуршание падающих желтых листьев врывается отчаянный мальчишеский крик:

— Мама! Нет! Н-е-е-ет!

— Нет! — я резко распахнул глаза, снова закрыл их, жмурясь от чересчур яркого света, и сел, бормоча ругательства, — Черт. Черт, черт, черт…

Идиотский был сон.

— Что ты орешь, мальчик? — голос говорившего заставил меня снова открыть глаза, чтобы, на этот раз, обнаружить себя сидящем на кровати в неизвестной мне комнате, на проверку оказавшейся кабинетом Синклера. Сам он выглядывал из-за рабочего стола, захламленного какими-то бумагами и расчетами — занятый не иначе как планами захватить весь мир с окрестностями.

— Н-ничего, — запинаясь, соврал я, — Просто сон. Как я здесь оказался?

— Уж поверь, — ехидно сказал капитан, напоминая о моих былых подозрениях, — Ни из каких темных побуждений я тебя к себе не затаскивал. А вот тот факт, что я нашел тебя спящим у моей двери, наталкивает на определенные мысли…

Я в простых словах объяснил ему, куда он может эти свои мысли девать. Синклер коротко хохотнул — вид у него был утомленный, но в глазах плескалось веселье.

— Может, поделишься тогда, с какой целью ты караулил меня у порога?

Вопрос был прямой.

— Надо было завершить разговор, это же очевидно. А что такого?

— Да ничего, — Синклер усмехнулся и откинулся на спинку стула, на котором сидел, — Вот он я. Можешь начинать. Только учти, что если ты — на этом корабле гость, то я — его капитан, и времени у меня не так уж и много.

Вот бы сюда Питера, подумалось мне. Или Джой с ее несомненным умением вешать лапшу на уши окружающих с самым невинным видом.

Я слегка потерялся в потоке вариантов. Начать можно было с криков и обвинений. Или с угроз. Или просто прыгнуть сейчас на Синклера и переломать ему шейные позвонки.

Вместо этого я просто вылетел из каюты, со всей силы пнув в коридоре быстро закрывающуюся дверь. План был провален полностью!

Ощущение того, что я нахожусь в самом центре непонятной мне игры, не покидало. У меня была куча вопросов — почему я здесь, что собирается делать капитан этого громадного корабля, какова вообще цель всего происходящего — но ответов не было. Вообще.

В том, что я — пешка в этой странной игре, я даже не сомневался. Скорей всего, просто прихоть Синклера. Он меня изучал, только и всего. Может быть, я напоминал ему сына, и это было моей основной версией на данный момент.

Корабль. "Квебек" был еще одной нестыковкой. Зачем на протяжении стольких лет тратить время, чтобы построить эту неповоротливую, на первый взгляд, громадину? Зачем похищать ученых, делать из всего этого страшную тайну, если любую помощь, любые расчеты можно было бы просто заказать или купить. Организация "Альтернативный мир", если верить Риди, имела в запасе активы, которые даже не снились половине земного шара. И потом, Волинчек обмолвился, что "Квебек" уже готов к выполнению всех своих функций, то есть…

Ох, ну я и дебил!

Если исходить из того, что похищение научного штата Луна-Сити было необходимо, чтобы создать космический корабль такого масштаба, то логически к моменту завершения работы над "Квебеком" необходимость в содержании черт знает какого количества народа просто-напросто отпала. И ими вполне можно было пожертвовать в тот, пусть и случайный, но все-таки предугаданный момент, когда одному бывшему беспризорнику вздумалось поиграть в героя. Никто не знал всей информации, только частично, и хотя сложить дважды два легче легкого, но противодействия от Земли ждать было глупо. На планете просто не было ничего, что может противостоять космическому кораблю такой мощи. Хотя, говорят, в Азиатском Союзе, этой проблемой активно занимались японцы, которые когда-то догадались поставить уменьшенные двигатели Тодда на миниатюрные, почти игрушечные флайеры, но результатов особых еще не было.

И не будет еще лет семь-восемь, подумал я. До того момента как соберутся работавшие над "Квебеком" умники и не догадаются разорить правительства и налогоплательщиков своих стран на энную кучу денег и построить такой же корабль. Но до этого момента Синклера без особых напрягов можно будет считать королем космоса.

Оставался один, самый главный вопрос: чего он добивается? Цели "Альтернативного мира" были на редкость просты и незатейливы для такой большой и разветвленной организации. Бороться с тем, что неизбежно, всё рано, что стоять на Трафальгарской Площади и размахивать плакатами — все равно ничего не изменится.

Как всегда в момент умственного напряжения, я безумно захотел кофе. Но той бурды, что наливалась в столовой, мне, откровенно говоря, не хотелось, а настоящего черного кофе я здесь еще не видал. Для полноты ощущений не хватало еще крепкой сигариллы, но это было еще недостижимей.

Вернусь на Землю — если вернусь, конечно — выкурю пачку "Кэптен Блэка" за день. И пусть мне будет плохо!

Да вот только возвращение на Землю казалось перспективой, все более отдаляющейся от меня с каждым мгновеньем. Если даже нам с Волинчеком удастся каким-нибудь Великим Чудом пробраться в стыковочный отсек и угнать флайер, даже если допустить, что он будет функционировать до самой матушки-Земли, мы ничем не сможем помочь.

Во-первых, потому что о корабле властям уже почти наверняка известно, а в Пентагоне, Кремле, японском Императорском дворце и прочих резиденциях вопросы такого рода решаются как-то без помощи остального населения страны. А во-вторых, потому что это все равно ничего не меняло. Мы ж не знали цели Синклера, того, ради чего он все это и затеял.

Думай, Чарли, думай, велел я себе. Голова никогда не была моим сильным местом, особенно если сравнивать с Чейсами или тем же Волинчеком, но разгадывать чужие замыслы мне всегда было легко. Когда ждешь от окружающих только плохого, ошибаешься редко.

Но в голову как назло ничего не лезло. Чертов сон, который я видел, все время заставлял отвлекаться с дела на размышления о моей мамаше. Я не хотел о ней думать — долгое время я и вспоминать-то о ней не хотел — но мысли сами лезли в голову.

Я когда-то читал сказку одного французского писателя, Экзюпери, кажется, про мальчика, который жил на крошечной планете и улетел, обидевшись на Розу. Неважно, что сама сказка показалась мне — тогдашнему, одиннадцатилетнему, немного наивной. Мне не было жалко Принца, и Летчика мне, пожалуй, тоже не было жаль, но я запомнил фразу, которая меня тогда здорово насмешила.

"Мы в ответе за тех, кого приручили".

Если верить этой сказке, каждый из нас был ответственен за своих близких. За друзей, за семью. За детей. За тех, кого любит.

Неужели она, спустя столько лет, вдруг это поняла, и пришла не потому что ей захотелось славы, или чего-то еще, или взыграла спящая до сих пор беспробудным сном совесть, а потому что она почувствовала ответственность за того, кого когда-то бросила? Навряд ли. Опыт подсказывал мне, что люди не меняются. Они покупают новые костюмы и машины, красят волосы в другие цвета и меняют лица, но сущность их остается прежней. Тогда почему?

В итоге, я решил, что размышлять об этом бесполезно. Жизнь так же богата на странности как Портленд на чудаков, и искать в ней логику может только человек, сам ее начисто лишенный. Изменять что-либо просто бесполезно, а вот приспособившись можно кое-чего добиться. Я терпеть не мог прогибаться под обстоятельства, но в данный момент решил это сделать. Из принципа.

* * *

Курить на "Квебеке" невозможно по той же причине, по которой запрещается курить на подводных лодках, и, как я слышал, в Луна-Сити: высокий уровень противопожарной безопасности и экономия кислорода, вырабатываемого установками. Спасаться в вакууме от пожара, так же как на дне океана, было довольно проблематичным, точно так же как и сделать производство кислорода максимально дешевым, и я это понимал. Но на седьмые сутки пребывания на космическом корабле я уже был готов выть от желания затянуться хотя бы самым распоследним дешевым "Кэмелом". Если бы не тот факт, что Синклер наконец нашел мне занятие, я просто рехнулся бы от никотиновой и кофеиновой ломки и вопиющего безделья. Но — к счастью или нет — Синклер свалил на меня всю заботу о корабельной библиотеке, дав задание создать каталоги и прошерстить всю ненужную подшивку. Учитывая, что половину контингента "Квебека" составляли ученые, библиотека была богатой, и работы мне хватало. Сначала я думал взъерепениться и послать его подальше, но потом осознал, что с моим неумением сидеть на месте больше получаса, я просто взорвусь от нереализованной энергии. К тому же, в библиотеке было интересно. Кроме богатой научной подборки обнаружилась пара сотен коробок с классическими романами, которые я отложил подальше, литература по военному делу, куча справочников по астрономии, и подшивка центральных газет со всего мира за последние несколько лет. Как ни странно, последние выпуски были совсем свежими — недельной давности или около того. Я сопоставил даты, и решил, что их купили в то же самое время, что похитили меня. Газеты я отложил на потом — писаки меня раздражали всегда, и я давно уже вывел, что чтобы найти в СМИ что-то полезное, а главное, честное, надо сначала прочесть уймы информации и вытащить пару абзацев правды.

Раньше — честное слово — чтобы заставить меня прочитать что-нибудь, кроме криминальной хроники, учителям приходилось стоять надо мной чуть ли не с палкой. Но годам к двенадцати я понял всю прелесть чтения, узнавания чего-то нового через книги. Это было интересно — жить чужой жизнью хотя бы час в сутки, представлять себя на месте героев. Книги ведь тоже своего рода наркотик.

Правда, фанатом книг, таким, как например Питер или Рахиль, я так и не стал. Им был интересен сам процесс. Пит, дай ему волю, вообще жил бы в библиотеке, выбираясь из нее исключительно в душ, туалет и кухню, да и туда с каким-нибудь печатным изданием в руках. В семье Чейс только Джой вела более активный образ жизни, предпочитая учебному процессу поход в спортзал, а здоровому сну развеселую вечеринку, что, впрочем, не сказывалось ни на ее успеваемости, ни на внешности.

Правда, читать мне до "Нового дома" приходилось редко. Когда живешь на улице тебе не очень-то до высоких материй, если честно. Попадая то в один приют, то в другой, я урывал моменты для того, чтобы заглянуть в библиотеку, пролистывая то одну книгу, то другую, пока не дорвался до Хайнлайна. "Чужак в чужой стране", украденный в детройтском приюте, валялся у меня в рюкзаке уже полтора года, путешествуя по всем тем местам, куда я умудрялся попасть. Иногда мне казалось, что эта книга словно написана про меня: нет, я не сравнивал себя с Майклом, разумеется, просто я тоже был чужим в любом месте, куда бы ни попал. Странно это было: давно умерший человек полтора века назад написал фантастическую книжку — что он мог знать про меня, мою жизнь? — но у меня порой возникало стойкое ощущение, что он знал или предчувствовал.

Когда я говорил об этом с Питером, он только рассмеялся, и сказал, что, наверное, у каждого из нас есть такая книга, читая которую он может сказать, что "это про меня". У самого Пита таких книжек была сотня-другая, не меньше, поэтому его авторитетному мнению вполне можно было доверять.

Черт, а я ведь скучаю!

Прошла всего неделя, а я уже тосковал по дому — а здание на Ривер-Сайд очень быстро стало мне домом, по долгим разговорам с Питером на отвлеченные темы, по перепалкам с Джой… Глупо, правда? И почему только в тот самый момент, когда у меня появилась настоящая семья, моей жизни обязательно надо было совершить очередной кульбит?

Так я и сидел, перебирая каталоги и размышляя о том, какую еще пакость приготовила мне судьба, когда в библиотеку вперся Волинчек.

— Вот ты где! Я уже обыскался!

— Ты с какой-то целью, или просто соскучился по моему обществу? — лениво поинтересовался я. Лукас мне по-прежнему стойко не нравился, несмотря на то, что мы довольно часто общались, встречаясь во время обеда и ужина в столовой и разговаривали о том, о сем.

Я… ну, давай, Чарли, будь честным хотя бы сам с собой…Я…ревновал! Да, ревновал, а что тут такого? Я прекрасно знаю, что поводов к ревности у меня было не больше, чем, к примеру, у Гордона: Джой одинаково относилась (а точнее, не относилась) к каждому из нас, и, если не считать того злосчастного поцелуя, ничего-то нас не связывало. Ну, кроме того, что она мне нравилась. Очень.

В общем, тот факт, что она неровно дышала к Волинчеку, заставлял меня скрежетать зубами и сжимать кулаки практически каждый раз, когда этот недотепа появлялся в пределах видимости. От попыток выяснить отношения раз и навсегда меня удерживал тот факт, что Лукас был моим единственным союзником на черт знает каком расстоянии от Земли, а я был самым настоящим прагматиком и всегда старался блюсти свою выгоду.

— Не скажу, что стосковался, — хмыкнул он, — просто пришел проведать. Думаю, тетя Мел мне за это сказала бы спасибо.

— Думаю, мы с Мелани Чейс разобрались бы сами, — тоном, источающим яд, проговорил я, — Нянька мне не нужна, со своими проблемами я справляюсь сам. Думаю, я выразился достаточно понятно?

— Понятней некуда. Чарли, я что, занимал у тебя полтинник и забыл отдать? Если нет, то чего ты постоянно на меня крысишься?

— Волинчек, сделай милость, заткнись, — попросил я, — Изображать из себя заботливого старшего брата не надо: я — единственный ребенок, да и ты, насколько мне известно, тоже.

— А откуда, если не секрет, известно? — поинтересовался Лукас, потирая переносицу (был у него такой характерный жест).

Ох и правда, откуда… как будто Джой была не единственным человеком, который прожужжал мне все уши темой: "боже, как мне нравится Лукас Волинчек и как хорошо, что мы идем сегодня ужинать в чешский ресторан "Королевская Дорога", потому что мне так нравится все чешское, а главное сам Лукас…Как, я это уже говорила четыре раза?". Джой иногда была чертовски утомительна, честное слово.

Я сделал гримасу:

— Сведения засекречены, доступ к ним запрещен всем, кто не имеет уровня А.

Волинчек ухмыльнулся:

— И кто же имеет такой доступ?

— Только я, — я кровожадно улыбнулся. Ну, спроси у меня еще что-нибудь, я тебя так далеко пошлю, что дорогу не найдешь…

То ли Волинчек обладал незаурядной интуицией, то ли был хорошим физиогномистом, но больше вопросов на тему Джой не последовало.

— Ты на ужин-то пойдешь, библиотекарь?

Я пожал плечами. Сидеть, обложившись бумагами, дисками и коробками от фильмов, было так уютно и спокойно, что забывалась тьма за иллюминатором, и ужасно не хотелось вставать. Лукас понял меня правильно и быстро ретировался, пообещав, если не поем и завтра, потащить меня утром в столовую за уши. За последние семь дней я опять начал терять в весе: мне просто не хотелось есть со всеми, а потом я про это забывал. Слава богу, зеркала у меня в каюте не было, а в душе я задерживался ровно настолько, чтобы вымыться, не заглядываясь на свое бледное и худосочное отражение.

После ухода Волинчека я убрал все книги на полки и занялся периодикой. Терпеть не могу газеты за традиционную идиотскую привычку издаваться в печатном виде; то ли дело журналы, которые в принципе уже лет двадцать нельзя найти в бумажном виде, с настоящими страницами, и толстыми глянцевыми обложками. В "Новом доме" была подшивка "National Geographic", не выходящего уже сорок лет: иногда, пока Питер искал материалы по физике, я пролистывал до сих не выцветшие страницы и с интересом погружался в мир прошлого. В общем, регулярные СМИ я складировал на отдельную полку, пока один из заголовков не привлек мое внимание.

"Формальное объединение в Земную Федерацию уже в марте! Съезд лидеров мировых государств 27 марта этого года в Пекине"

Ну да, об этом много говорили и писали. Мне, правда, всегда было не до политики — Риди наверняка был уверен, что до того возраста, когда можно участвовать в голосовании, я успею попасть за решетку, накопив на "пожизненное", но на самом деле, это было слишком запутанно и далеко от тех реалий, в которых я жил.

Значит, уже через два месяца я стану гражданином Земной Федерации. Звучало забавно. А вот стоила ли овчинки выделки — не знаю. Не мне судить.

В Пекине, если верить статье, должно было собраться чертова куча народа, и по сему поводу, предпринимались самые большие меры безопасности. Через объединенные силы спецназа и разведок всех стран мира мышь бы не прошмыгнула, хотя… меня ведь тоже охраняли… И это не помешало Синклеру и его ребятам увести меня, почти не поднимая шума. Если бы не Дэйвис со своими младшими, играющий в парке, я бы точно числился в списке пропавших без вести.

Постой-ка, Чарли Рэндом Рихтер, что ты сейчас сказал?

Я прокрутил эту информацию в мозге еще раз.

Так, что мы имеем? Скорого на решения бывшего военного и политика с жаждой мести, космический корабль непонятно какого предназначения (исследовательским его назвать было трудно — а вот вооружен он вполне мог быть), и собрание самых влиятельных людей планеты на одном небольшом кусочке Земли в один небольшой отрезок времени. Будь я на месте капитана "Квебека", я воспользовался бы ситуацией и кокнул всех этих политиканов одним единственным ударом. Но не думаю, что Синклер хотел их уничтожить: он не был сумасшедшим. Скорее всего, он хотел переломить ситуацию в свою пользу, в пользу "Альтернативного мира". Ведь количество членов организации было явно больше, чем шестьсот человек, находящихся на корабле.

Черт! Вот черт!

Конечно же, никакое Чикаго Синклеру на черта не сдалось. Пекинский съезд готовился уже несколько лет, и у него было до хрена времени для того, чтобы подготовить всю операцию и просчитать все до мелочей. Оставался лишь один вопрос: зачем ему нужен я, но и это, если подумать хорошенько, объяснялось тем, что я своим появлением едва не сорвал его планы тогда, в пустыне, и мог догадаться обо всем этом, живя в Чикаго. Он просто перестраховался, вот и все. Все слова о жалости были самой обыкновенной ложью, а я-то еще — вот кретин — ему поверил, испугался за Чейсов, за ребят и запаниковал.

Сволочь! Хренов манипулятор! Ублюдок!

Я рванул ворот рубашки, задыхаясь в бессильной злости, и зацепился за шнурок, на котором висел аквамариновый кулон. Синий камень блеснул в ярком свете лампы глазами Джой, и, внезапно, я успокоился. Самое главное, что Джой жива, как будут жить все, кто мне близок. Я смогу отсюда выбраться. Рано или поздно, Синклеру придется вернуть меня на Землю, и я вернусь в Чикаго, выкурю добрых полпачки "Кэптен Блэка", встану у порога дома на Ривер-Сайд и поцелую Джой, которая откроет дверь. И плевать на то, что если не меня не прибьет Питер, то сама Джой уж точно превратит в отбивную котлету.

ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ, ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОПРОСИТЕЛЬНАЯ, РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ТОМ, ЧТО ЛУКАС ШПИОНИТ, ЧАРЛИ НАПИВАЕТСЯ, А КАПИТАН КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ "КВЕБЕК" БОЛТАЕТ МНОГО ЛИШНЕГО.

"— Вы арестованы.

— У тебя пистолетик-то есть?

— Тогда задержаны…"

Из известной комедии начала двадцать первого века.

Следующие корабельные "сутки" прошли скучно. Я просидел в библиотеке почти весь "день", пока не заявился Волинчек и не вытащил меня в столовую, назвав по дороге какой-то "костлявой немочью" (я хотел было обидеться, но потом прикинул и решил, что это, наверное, представитель восточно-европейского фольклора, а не полноценное ругательство).

— Если тетя Мел узнает, что я был рядом и не следил за тем, как ты питаешься, она меня самого сожрет, честное слово, — сказал он, садясь за стол с двумя подносами, до верха наполненными едой, — Я же ее знаю. А Джой еще и добавит.

Я пробормотал о Лукасе кое-что нецензурное, когда услышал имя Джой в его исполнении, но он не обратил внимания — был слишком занят тем, что поливал жаркое кетчупом.

— Э-э-э… слушай, Волинчек, можно тебя спросить?

— Попробуй, — отозвался он.

Что, черт возьми, у тебя с Джой, чуть не выпалил я. Но не смог. Слова застряли в горле, и я почувствовал, как начинаю мучительно краснеть.

Лукас поднял голову от своего обеда, потер переносицу указательным пальцем и внимательно на меня уставился:

— Ну, спрашивай. Что, Чарли?

Я набрал в легкие воздуха, но… спросил совсем о другом:

— А как продукты доставляются на "Квебек". Это ведь очень трудоемко и дорого, поставлять их с Земли или Луны?

— А, — Волинчек усмехнулся, — Частично, овощи выращиваются в оранжерее. Но белок, по большей части, лабораторный, здешние химики просто придают ему вид и вкус, похожие на настоящие.

— То есть, это мясо — вовсе и не мясо? — я поковырялся пластмассовой вилкой в ранее выглядевшем аппетитно содержимом тарелки, — И картофель тоже искусственный?

— Тоже, — Волинчек выглядел так, будто его забавляла моя реакция, — Я думал ты знал, и поэтому почти не ешь в этой столовой.

— Я нормально питаюсь, — огрызнулся я, — И я этого не знал. Может, не будем говорить об этом за столом!

Об искусственной пище ходили разные слухи: и то, что есть ее было вредно для здоровья, и то, что производство было дорогостоящим (что не мешало азиатским странам богатеть на производстве). Мне доводилось в свое время питаться всякой дрянью, да и регулярное курение вряд ли укрепляло мой организм, так что я ел мало вовсе не поэтому.

Волинчек — вот идиот — только хмыкнул:

— Джой говорила, что ты парень со странностями, но я, если честно, не верил.

Если он еще слово скажет про Джой, я его убью, твердо решил я. Но спросил, не выдержав, сам:

— А что еще она обо мне говорила? Не то чтобы мне было интересно, но…

Лукас пожал плечами и лаконично ответил:

— Разное.

Развернутого ответа не последовало. Я подождал еще немного, поклевал искусственного мяса (по вкусу, оно, правда, совершенно не отличалось от натуральной говядины, поэтому я разохотился и начал есть нормально), допил дерьмовый корабельный кофе, и встал из-за стола. Уже в дверях я заметил, как Волинчек улыбается своим мыслям, и жутко разозлился.

Вот ведь черт! Я злился на себя за то, что спросил у него о Джой: было глупо ожидать, что он ответит, но еще больше я злился на самого Лукаса за то, что он не ответил. Наверное, это очередной приступ морального садомазохизма, но мне и в самом деле было важно знать, что Джой говорила обо мне.

Я мчался по коридору с такой быстротой, что налетел на шагающего по коридору Синклера, и выбил у него из рук громадную кипу бумаг.

— Мальчик, ходить помедленнее и оглядываться по сторонам тебя не учили? — спросил он раздраженно, — Или это, черт побери, диверсия?

— Ох, простите, я… — я смешался, пытаясь поймать кружащиеся листки, и думая о том, что за глупость записывать что-то на бумаге в век компьютеров. Но, с другой стороны, Лоуренс Чейс тоже чаще писал что-то от руки, а уж потом, собрав достаточное количество намёток, вводил данные в электронную память.

Когда я собрал упавшие бумаги и встал, то увидел, что лицо у капитана ужасно усталое.

— Извинения приняты, — мрачно сказал он, — Я могу идти, или ты так и будешь загораживать дорогу?

Я молча вжался в стену, и проводил его взглядом: высокий, атлетически сложенный человек, шагающий так, будто на его плечах лежит огромный тяжеленный груз. Он напомнил мне колонны в древнегреческих храмах — скульптуры, держащие на своих руках все здание, громадные, величественные.

О том, что иногда они не выдерживали эту тяжесть и обрушивались, я предпочитал не вспоминать.

Остаток дня я провел в библиотеке, в одиночестве, перемежаемом лишь приходом высокой худой женщины-офицера, попросившей помочь ей с поиском книги (она взяла, как это ни странно, справочник по астрографии Солнечной Системы и Новый Завет) и парня из механиков, который взял несколько развлекательных журналов и очень интересовался наличием эротической литературы, намекнув, что приплатил бы за оную. К счастью, эротики в библиотеке не было изначально — спорю на что угодно, тут уж постарался капитан "Квебека" — и я отослал любителя "клубнички" куда подальше. В общем, никаких событий не произошло, и к тому времени, как наступил корабельный вечер, я готов был убить себя за неуемное любопытство: слова Волинчека о Джой не давали мне покоя. В самом деле, удивительным был даже тот факт, что она говорила обо мне со своим бойфрендом, не говоря уж о том, что она говорила. Готов поспорить на все что угодно, включая последнюю десятку и раздолбанные часы с разбившимся циферблатом, которые носил больше по привычке, потому что время они показывали только периодически, что ничего хорошего из уст Джой Чейс обо мне еще никто никогда не слышал, и не услышит впредь.

Черт, и почему только меня это волнует? Еще далеко не факт, что я вообще выберусь с "Квебека", так почему я думаю не о том, как свалить отсюда побыстрее, а о том, что говорит или думает обо мне Джой Чейс? Что за бред, черт побери, Чарли?

Загнав в итоге все мысли о Джой куда-то в самую глубину сознания, я поплелся в свою каюту. Наступала "корабельная" ночь, и хотел уткнуться в подушку и постараться забыться.

Но тут меня ждал сюрприз.

Дверь в комнату была полуоткрыта, горел свет. Все мое сонное настроение мигом слетело, и я беззвучно подкрался к двери, очень стараясь не издавать ни звука.

Твою мать!

Лукас Волинчек собственной персоной стоял вполоборота у прикроватной тумбочки и внимательно изучал то, что на ней лежало.

Я напряг память. Утром там были свалены те самые газеты, которые я нашел в библиотеке. Конечно же, догадаться о том, чтобы спрятать их подальше от чересчур любопытных глаз, я подумал только сейчас, не раньше. Черт, да как я вообще мог подумать о том, что кто-то будет следить за мной и здесь тоже!

Волинчек перелистнул ломкие газетные страницы, еле слышно чертыхнулся и аккуратно убрал их на кровать. Там оставалась последняя вырезка, из "Нью-Йоркского Времени", с фотографией Чейсов на развороте. Он поднес ее к глазам, что-то неслышно прошептал, и, так же аккуратно, сложил все на место.

Да он же Джой любуется, мать его! Я дернулся было к двери, чтобы уничтожить этого урода на месте, но тот холодный здравый смысл, что поселился во мне после того, как я узнал о том, что задумал Синклер, заставил меня вернуться на свое место. От резкого движения дверь шелохнулась, и Лукас развернулся.

Я откатился за ближайший поворот и постарался не дышать, вслушиваясь в торопливые тихие шаги. Лукас вышел из комнаты, видимо, огляделся, и ушел куда-то в противоположную от меня сторону.

Черт! Черт, черт, черт…

Я сполз на пол, опершись о стену, и выдохнул. Бешеный стук сердца отдавался в висках гулким звуком — будто изнутри били маленькие молоточки. Хладнокровие? К чертям собачьим такое хладнокровие: будь на то моя воля, я разнес бы этот корабль со всеми его обитателями на мелкие кусочки и развеял по Дальнему космосу — пусть летают до скончания времен вокруг своей оси.

Что же это за сволочизм такой, а? Почему, не вот скажите мне, почему всё так происходит? Какого хрена этому долбаному Волинчеку понадобилось в моей комнате? Почему все постоянно мне лгут?

Ты этого никогда не узнаешь, Чарли, сказал внутренний голос — в кои-то веки обойдясь без сарказма. Я устало выдохнул.

Надо было, наверное, идти в комнату, ложиться спать, чтобы отдохнуть и не пропустить ничего важного, но я не мог заставить себя туда зайти. Влажное, липкое ощущение брезгливости остановило меня на пороге.

— Давай, Рихтер, не сходи с ума. Что за бред? Подумаешь, чертов Волинчек… — пытался я уговорить себя, пару минут стоя в дверях, но ощущение не проходило. Было противно и страшно — словно кто-то, походя, залез в душу и успел там натоптать грязными ботинками.

В любом приюте, конечно же, могли и украсть что-то из барахла, и пройтись по тумбочке, но в том было и дело — там это было в порядке вещей. Сам я ни разу так не поступал. Не то чтобы моральные принципы мешали, просто мне ничего не было нужно.

Я убрал газеты с тумбочки, сунул все имеющиеся вещи в пакет и вышел, хлопнув дверью. Просто находиться в этой комнате было неприятно до тошноты.

В итоге, я оказался у комнаты Синклера, и решительно постучался.

— Войдите.

Поль Синклер сидел за своим столом, аккуратно отмечая что-то в бумагах. Увидев меня, он скривился.

— Мальчик, что еще случилось?

— Ничего. То есть… могу я войти?

— Иисусе! Я же уже сказал, что можно, — Синклер отложил карандаш, которым делал записи. — Садись.

В его голосе я услышал уже привычное раздражение. Такое же периодически возникало в тоне Риди, когда я его в очередной раз доставал какими-нибудь глупостями. Раньше я даже думал, что Дик не умеет разговаривать иначе — только с нарастающим раздражением по любому поводу, выливающимся в крики и нотации. На какую-то долю мгновенья условный рефлекс сработал, и я уже был готов сбежать из комнаты капитана, боясь нарваться на педагогическую акцию, но я себя быстро одернул. Это было уж очень глупо.

— Садись и выкладывай, что у тебя? — повторил Синклер, — И я был бы очень благодарен, если бы ты уложился минут в десять. У меня очень много работы, мальчик.

Я уселся на стул напротив.

— Это насчет моей комнаты…

— Каюты, юноша, — поправил меня капитан.

— Из-звините…насчет каюты.

Синклер устало потер глаза, поправил воротник, врезающийся в шею, и, наконец, посмотрел на меня:

— Чем же она тебе так немила?

По идее, здесь должен следовать рассказ о произошедшем несколько минут назад, но…

— Мне в ней неуютно, — дерзко ответил я, — Мне другая нужна.

— Мальчик, я что, похож на гостиничного администратора? — ядовито спросил Синклер, — Постарайся как-то привыкнуть, "Хилтона" здесь нет.

— Но…

— Вопрос не обсуждается, Чарли. Ты мне мешаешь.

Формально, меня послали куда подальше, и теперь нужно было ретироваться с самой большой скоростью, на которую я только был способен, дабы не нарваться на большие неприятности. Так я и сделал.

Идти в комнату мне не хотелось по-прежнему. Вместо этого я ушел в библиотеку. Там стояло кресло, в котором — с натяжкой, конечно — но можно было спать, и там не было этого удушающего ощущения "присутствия".

Как вариант можно было пойти и придушить Волинчека, но этим я загнал бы пару последних гвоздей в крышку гроба своего великого плана, и, поэтому, я постарался утихомириться. Убить Лукаса я мог и после, причем, признаться, жаждал этого с нетерпением.

Ну да, я не пацифист. И что с того?

В библиотеке было холодно. Спать не хотелось совершенно, так же, как и думать о произошедшем, и я, взяв с полки томик Малой Энциклопедии Космоса, открыл статью про спутники Марса.

Фобос и Деймос интересовали меня примерно в той же степени, что и великая теорема Ферма — и к первому и ко второму я относился индифферентно. Но чтобы отвлечься годилось все, что угодно, даже учебники по астрономии. Я уселся в кресло, накрылся пледом и начал бездумно листать страницы. Будь здесь Джой, она наверняка осмеяла бы то, что я делал.

Будь здесь Джой, все было бы иначе…

Дверь в библиотеку открылась. Я вскинул голову, чтобы отправить непрошеного гостя, припершегося в столь поздний час, куда подальше, но наткнулся на изучающий взгляд Синклера.

— Что тут делаешь, мальчик? Почему ты не у себя в каюте?

— Вы мне что — папаша? Какая вам разница? — разозлился я.

Капитан уселся во второе кресло, скрестив руки на груди. Он, верно, уже собирался спать, и одет был в простую белую футболку и легкие светлые брюки.

— Иди спать, Чарли, — велел он. Я покивал, отказываясь:

— Я буду спать здесь.

— Мальчик, ты всегда так упрям? — поинтересовался Синклер. Я пожал плечами и напомнил:

— Вы же меня изучали. Должны бы знать.

Довести человека до белого каления один раз может любой — главное поставить цель. А вот делать это постоянно — уже умение, основанное на богатом опыте. У меня такой опыт был. Поль Синклер держался дольше Риди, но я не сомневался, что справлюсь.

Капитан потер подбородок.

— Пытаться меня разозлить бесполезно, — сообщил он.

— Ну конечно, — скептически сказал я.

У Поля Синклера на лице появилась легкая улыбка. От этого он стал выглядеть моложе, и как-то… не так отстраненно что ли.

— Конечно, — сказал он, улыбаясь, — Один человек пытался сделать это много лет.

Я кинул свою книгу на пол возле кресла и теперь с любопытством следил за задумавшимся о чем-то своем Синклером:

— Ну и как? — поинтересовался я, — Удавалось ему?

Капитан, погруженный в свои мысли, поднял голову:

— Что? А… да, удавалось периодически, — сказал он, с той же тонкой, едва уловимой улыбкой, — Но не очень часто.

Мне показалось, что я знаю, о ком говорит Синклер, но задавать вопрос не спешил. Слишком это было…личным, что ли. В конце концов, любопытство, как и обычно, оказалось сильнее меня.

— Вы… — я помолчал пару секунд, но потом все-таки решился на вопрос, — вы говорили о… о сыне?

В окружающей нас тишине этот вопрос прозвучал почти кощунственно. Я, конечно, тот еще сукин сын, но даже мне было не по себе.

— Простите, — добавил я после минутного молчания. Мне было тошно от самого себя — если бы мне кто-то задал такой вопрос, то рискнул бы нарваться на нешуточную трепку. К моему удивлению, Синклер не стал размазывать меня тонким слоем по стене.

— Скажи-ка мне, мальчик, ты кого-то терял? — спросил Синклер, изучая мое лицо.

Я смотрел на него очень долго, так долго, что в глазах запрыгали дурацкие черные мушки. Отвечать не хотелось. Я мог бы ответить честно Питеру или Дику Риди, или, пожалуй, Мелани Чейс, но больше никому.

— Можешь не отвечать, — заявил Синклер, — У тебя все на лице написано.

Я пожал плечами, не глядя на него. Был лишь один способ уйти от ответа.

— Ваши предположения — это ваша проблема, — по-хамски рявкнул я.

— Злишься?

— Ну конечно. Просто весь испереживался, — усмехнулся я, — Если честно, мне все равно, кэп. Мне откровенно плевать на ваши гипотезы. Единственное, чего я хочу, это свалить отсюда, и побыстрей, и только не говорите, что даже не подозревали об этом.

Синклер расхохотался:

— То, что ты потрясающе откровенен, я заметил еще на Земле, но сейчас ты прямо-таки бьешь все рекорды.

— Это комплимент? — осведомился я. Разговор принимал мою любимую форму пикировки, и я почувствовал себя лучше: не люблю задушевные беседы, особенно если они не ко времени.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Синклер.

Если меня что и бесит в разговорах, так это применение старого доброго сократовского метода: как правило, люди, отвечающие на вопрос фразой "а ты как думаешь?" просто-напросто не знают ответа, но, при этом, не хотят выглядеть дураками. Это раздражает. Очень.

Но — с другой стороны — злость помогает справиться с другими чувствами, и мне уже легче было продолжать беседу на откровенно хамских тонах.

— А почему бы вам ни катиться куда-нибудь подальше вместе со своими вопросами и пожеланиями, — предложил я откровенно.

— Наверное, потому, что мне все-таки интересно, что же такого произошло, что ты вдруг решил сменить место дислокации, — усмехнулся Синклер.

— Потому что мне не нравится, что в моей комнате шастают все кому не лень! — выпалил я, и поймал удивленный взгляд светло-карих глаз, — Вот такой вот я неправильный, и что?

Капитан как-то резко посерьезнел:

— Кто это был?

Я зачарованно наблюдал за тем как из расслабленного, почти домашнего человека, сидящего в кресле напротив, он мгновенно превращается в солдата: осанка, выражение лица, положение рук — всё сразу изменилось.

Неужели он не знает? Разве человек может так притворяться? Притворяться столь искусно, как могут только профессиональные актеры? Синклер был многогранной личностью, но неужели он умел и это тоже?

Навряд ли, решил я. Это было много даже для Поля Синклера.

— Чарли, — строго повторил капитан, — Я спросил, кто это был? Я жду ответа.

Вот Волинчек и попал, злорадно отозвался во мне внутренний голос. Но…

— Я вам этого не скажу, извините, — произнес я, — Это мое дело.

Самое отвратительное, что когда-либо могло случиться с человеком, живущим на улице, это прослыть стукачом. Доносчик терял уважение к себе, с ним переставали разговаривать, его переставали замечать. Мне всегда было плевать на законы улицы, но с этим правилом я был согласен полностью.

— Я не хочу одним прекрасным утром обнаружить на корабле труп, мальчик, — холодно сказал Синклер, — Надеюсь, моего намека тебе хватило, или объяснить ситуацию ясным текстом?

— Валяйте, — предложил я. Спать расхотелось окончательно.

Синклер потер шею абсолютно нехарактерным жестом, и я вдруг подумал о том, что вижу его таким, каким его, наверное, видел его сын, и уж точно никто из экипажа "Квебека" — обычным человеком, не лишенным слабостей.

— На корабле завелась "крыса", — сказал он, — Ты знаешь, кто это — но не говоришь. Следовательно, либо ты не слишком зол на этого человека (что опровергается твоим поведением), либо решил наказать его сам. Мальчик, мне вполне хватило нескольких недель знакомства, чтобы понять одну простую истину: характер у тебя чертовски сложный, а человек ты мстительный. Теперь доступней?

— Угу, — я кивнул, — Только есть две поправки.

— Какие? — поинтересовался Синклер.

— Первая: я не зол, мне просто противно, — я произнес это и понял, что сказал правду, и это действительно было так.

— А вторая?

Черт бы побрал тебя, Поль Синклер!

— Вторая… — я запнулся, — А вторая в том, что я…

Черт!

Вот ведь черт! Сукин сын!

Говорят, самое страшное на свете — это муки совести. Раньше я не вдавался в подробности: если верить Риди, совести у меня не было в принципе, но было кое-что в моей жизни, что даже меня пробирало. Воспоминания — чертова причина чертовых ночных кошмаров — были со мной всегда.

Убийца.

Пусть ненамеренно, пусть глупо, пусть всего лишь одним из нескольких, но я был убийцей. И этого уже было не изменить.

Если я чего и не любил на свете, так это необратимость.

— Ну, и в чем же вторая? — Синклер заинтересованно смотрел на меня. Я вздрогнул:

— Н-н-ни в чем, — отозвался я, — Вы и впрямь думаете, что я могу убить?

Капитан пожал плечами:

— Каждый может, мальчик. Я участвовал в десятках операций, мне доводилось стрелять в упор, и я считал это правильным. Твой приятель Чейс убил одного из моих людей, еще будучи ребенком, и я не думаю, чтобы он уж очень сильно раскаивался.

— Да что вы знаете?! — выпалил я, — Ни черта вы не знаете ни обо мне, ни о Питере!

Синклер пожал плечами:

— Может быть, — лаконично ответил он.

Я поплотнее завернулся в плед, продолжая разглядывать Синклера.

— Полагаю, — произнес он, — Ты так и не скажешь мне, кто именно заглядывал в твою комнату.

— Именно, — кивнул я, очень радуясь тому, что капитан так быстро и правильно уловил суть. Синклер усмехнулся:

— И возвращаться отсюда в свою каюту ты тоже не намерен?

— Точно! — сказал я, подозревая, что уж теперь-то меня точно вытряхнут подышать вакуумом в ближайший иллюминатор, чтобы впредь всем была наука — не спорить с капитаном "Квебека".

Бывший канадский премьер смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Отлично, — сказал он, вставая и извлекая из кармана брюк замысловатую плоскую фляжку. А потом добавил фразу, все-таки выдающую явный сдвиг по фазе, — Пить будешь?

— Что? — ошеломленно пробормотал я. Если кому и удавалось меня удивить, то Полю Синклеру точно.

— Питьевой йогурт, — саркастически заметил он, — Конечно, виски, что ж еще-то…

Кажется, мне удалось сдержать пару-тройку ядовитых замечаний, но совсем ничего не сказать я все-таки не смог.

— Не хочу показаться невежливым, но никогда не предполагал, что международный террорист номер один будет спаивать малолетку, — съязвил я, — Что будет дальше: косячок скрутите?

Синклер сделал из фляжки добрый глоток, и задумчиво произнес, разглядывая узоры на ее поверхности:

— Ты знаешь, иногда я жалею, что сам построил на этом корабле железную дисциплину. Все слишком увлечены своим делом, а выпить с капитаном совсем некому.

— Говорят, пить на работе не совсем прилично, — я хмыкнул, но протянутую фляжку в руки не взял, — А я, как ни суди, здесь вроде библиотекаря.

Синклер улыбнулся: у него была располагающая к себе, прямая улыбка: то ли такая от природы, то ли натренированная за годы политической карьеры.

— Все ясно, мальчик, — он аккуратно завинтил металлическую крышку и положил фляжку в карман, — Пошли.

— Куда?

— Ну не спать же тебе здесь в кресле, Чарли. Это, по крайней мере, глупо, — рассудительно сказал капитан. Меня едва не передернуло от его тона.

— Только не надо изображать из себя заботу и сострадание, — оскалился я, — Я — не ваш сын!

Порой мне становится тошно от самого себя — например, сейчас, глядя на мгновенно исказившееся в гримасе боли лицо Синклера. Недаром же Риди всегда говорил, что язык у меня, как метла — вечно сгребает всю грязь.

Капитан справился с собой почти моментально, но в глазах опять появилось то самое выражение смертельной усталости, которое запомнилось мне днем. В тот год, когда я — спасибо Дику огромное! — лежал в психушке, и лечился от наркомании, туда привезли парня, неудавшегося суицидника. Не помню, какую глупость совершил этот придурок, вроде с девушкой рассорился, но глаза у него были похожие. Глаза человека, успевшего уже попрощаться с жизнью.

Впрочем, извиняться перед ним я не стал. Навряд ли Полю Синклеру есть дело до моих извинений.

— И все-таки, пойдем, — сказал Синклер, — Найду тебе на сегодня койку, а завтра придумаем, что делать с твоей каютой. Я надеюсь, мальчик, что мы договорились?

Сдаваться не хотелось, но перспектива спать в холодной библиотеке, сидя в кресле, тоже была не очень. Капитан встал, и я тоже поднялся, направляясь к двери.

Он довел меня до своей каюты, в которой сегодня вечером я уже побывал — безрезультатно, к сожалению.

Аппаратура, компы, рабочий стол, заваленный какими-то бумагами, шкаф. И кровать — одна. Как же я мог забыть?

— Вы же не хотите сказать, что… — начал я, подозрительно оглядывая помещение и его владельца.

— Мальчик, по-моему, мы уже обсуждали этот вопрос, — явно понял меня Синклер, — и пришли к единому мнению. Думаю, поднимать его вновь не стоит.

Он подошел к одной из стен и нажал на пластину, похожую на устройства для генератора запахов (по крайней мере, я принял ее именно за это устройство). Внезапно, в двери открылся проем, вполне достаточный для того, чтобы мог войти человек среднего роста. Капитан, заходя, нагнулся. Я мог бы и подпрыгнуть.

— Вот черт! — вырвалось у меня.

Небольшая, но уютная комната была скорее похожа на жилище менеджера среднего достатка, старого холостяка, чем на место обитания бывшего главы огромной страны, военного, капитана космического корабля. Честно говоря, у Дика дома и то было как-то покрасочней. Деревянные полки с книгами, светильник, дающий мягкий красноватый цвет, проигрыватель голографических фильмов, детский рисунок на одной из стен. Я задержал на нем внимание: маленький мальчик держал за руки женщину с рыжими волосами и высокого мужчину. В нижнем правом углу была надпись тем же самым крупным подчерком, что и на той фотографии, которую капитан показывал мне в первый день на "Квебеке".

Кровать в углу, казалось, была нетронутой много дней, да и на всех горизонтальных поверхностях лежал серый пыльный налет.

— Ложись спать, Чарли, — подтолкнул меня в спину Синклер, — Я схожу в рубку, если что-то понадобится, возьми в кабинете.

Я сделал шаг к койке, но обернулся, когда капитан уже выходил.

— Спасибо, — прошептал я. Не знаю, услышал ли он, но мне было важно сказать это.

Проем в стене вновь задвинулся, и я рухнул в кровать, размышляя о превратностях судьбы и том, что в эту комнату меня занесло вполне удачно. Спать по-прежнему не хотелось, и я решил убить время на изучение обстановки.

Книги, аккуратными стопочками стоящие на полках, были в основном по истории Земли. Справочники, словари, несколько популярных изданий, учебники по художественной фотографии — Господи Иисусе, неужели Синклер умел еще и это? Пара альбомов с яркими детскими рисунками и один — со вполне взрослыми эскизами. Присмотревшись, я узнал в карандашных набросках самого капитана. Неизвестный мне художник сумел уловить и резкие черты, и полуулыбку, временами мелькающую на лице, и гордую посадку головы. На паре рисунков был его сын, но жены нигде не было, и я начал понимать, кто же был хозяином альбома.

В углу стояла маленький бар с напитками. Капитан, судя по тому, что я сегодня видел, имел дурацкую привычку глушить напряжение алкоголем. Так и есть — в баре было несколько бутылок хорошего шотландского виски, водка, вино (ну надо же, французское, лет пятнадцать выдержки, не меньше) и пара бутылок коньяка. Я хмыкнул: алкогольные напитки были не по моей части. Пара-тройка банок пива — и мне сносило башню будь здоров, поэтому я однажды принял решение не употреблять спиртное ни под каким видом, если не уверен в том, что не совершу ничего лишнего. Жизнь сразу стала гораздо богаче на ощущения и, чего таить, бедней на подвиги, как только я перестал принимать алкоголь и кокаин. Без курева и кофе было сложнее. Говорят, что чем менее вредна привычка, тем трудней от нее избавиться. Так вот — это правда.

Я уже лег и даже намеревался честно поспать, когда заметил, что на прикроватной тумбочке лежал шлем для голографических фильмов и всего лишь один единственный кубик с фильмом. Наверное, перед тем, как включать следовало бы спросить разрешения у капитана, но его в каюте не было.

Голографический проектор с объемным изображением — это редкость. Я слышал, что такие применяются военными и спецслужбами, но в широкое употребление они так и не вошли — слишком уж дорого это выходило. Они отличались от обычных трехмерных записей своим качеством и изумительной достоверностью, вплоть до мельчайших деталей, когда, при просмотре, можно было подойти к интересующему тебя объекту, едва ли не потрогать его. Зритель не просто смотрел трехмерную картинку, он мог очутиться "внутри" ее.

Внутренний голос пробовал было протестовать, пока я подсоединял все провода и разбирался в устройстве шлема, но я напомнил себе о том, что возможно, эта запись поможет мне свалить из этого места. Навряд ли Синклер стал бы смотреть художественные фильмы или учебные пособия по тактике боя. Почти наверняка на этой записи было нечто важное — может быть даже схема подготовки нападения на съезд президентов в Пекине. Конечно, Пит разобрался бы лучше, но ни Питера, ни Джой здесь нет, так что пришлось сделать все самому.

Мысль о Джой резанула сознание острой болью. Вот чертов Волинчек, чтоб его. Ненавижу.

Чтобы не думать о том, что там их может связывать, я натянул на голову шлем и щелкнул кнопкой начала.

Комната, в которой я сидел, исчезла, и вместо нее, я оказался в ясном солнечном дне, посреди оживленной улицы, заполненной звуками проезжающих машин, детскими голосами и шуршанием листвы, движимой ветром. Только вот ветра не было — я глубоко вдохнул и почувствовал лишь сухой, много раз очищенный корабельный воздух.

Улица походила на сотни таких же по всему свету, но люди вокруг говорили по-французски и по-английски, стало быть, это место было в Канаде.

Большой белый дом, огороженный невысоким забором, казался двойником дома Чейсов в Чикаго — жилище, построенное для большой семьи. За домом виднелся яблоневый сад. Если бы я захотел, я смог бы войти в сад и понюхать, как пахнут только начавшие завязываться плоды. Вместо этого, я присмотрелся к троим, выходящим из свежепокрашенной калитки, людям.

Две женщины. Одна — почти седая, со спокойным лицом человека, прошедшего хоть и трудную, но счастливую жизнь; вторая — высокая, рыжеволосая, в элегантном костюме, с движениями человека, привыкшего быть на виду. И мальчик.

Высокий для своих семи-восьми лет, кудрявый и симпатичный. Сын Синклера.

Деннис.

Они вели веселый разговор, и я придвинулся поближе, чтобы расслышать то, о чем они говорили.

— Жаль, что Пол не приехал, — сказала старшая из женщин, называя Синклера на американский манер, — Я соскучилась по своему очень деловому зятю.

— Мама, ты же знаешь, что Поль сейчас безумно занят. Но твой день рождения мы обязательно отметим все вместе.

Мальчик, нетерпеливо вертевший в руках смешную зеленую бейсболку, поднял голову:

— Мам, поехали уже. Мы опоздаем на матч!

— Подожди секунду, дорогой, мы с твоей мамой еще не наболтались. Знаешь, Сара, я, наверное, не успею слетать на твою выставку в Нью-Йорк. Сама понимаешь, сейчас это опасно.

— Ну, ба, — протянул мальчишка, — Наболтаетесь потом. Нам пора.

— Деннис, как ты разговариваешь с бабушкой? — строго спросила жена Синклера…кажется, ее назвали Сарой… — Ничего страшного, мам, я понимаю. К тому же, ты же видела почти все мои картины. Деннис, что ты сказал?

Мальчишка, пробормотавший кое-что нелицеприятное обо всех картинах на свете, мешающих сыграть наконец против "Ястребов" из параллельного класса в основном составе, моментально поднял голову:

— Я? — мальчик принял невинный вид. Глаза у него были хитрющие. — Я — нормально разговариваю. Мам, мы опоздаем, ну, пожалуйста, поехали быстрей.

Кажется, Синклер был прав насчет умения своего сына выводить из себя окружающих: ныть Деннис умел великолепно. Даже лучше, чем я. Через минуту и матери, и бабушке явно надоело его слушать, и Сара Синклер, обняв мать на прощанье, подошла к машине, припаркованной у дома.

Плохое предчувствие у меня появилось сразу же, как она начала открывать дверь новехонького "Пежо", но ничего не случилось. Следом за ней в машину влетел Деннис, и начал махать бабушке на прощанье рукой.

Я стоял так близко, что мог пересчитать все веснушки на загорелом носу Денниса, и внимательно изучая его лицо, вдруг понял, что завидую этому веселому смешливому парнишке, спешащему на какое-то свое детское соревнование, в котором он наверняка хотел бы одержать победу.

Нет, не так.

Не завидую.

Я почти знал, что случится дальше. Еще до того, как это произошло, внутри всё сжалось, и я съёжился в ожидании того, что будет. Ждать долго не пришлось.

Раздался звук заводимого двигателя, "пежо" тронулся, проехал два метра и, внезапно, я очутился почти в эпицентре страшного взрыва. Я не мог чувствовать жар или ударную волну — голографические записи на это не рассчитаны — но в глаза мне ударил ослепляющий свет, я зажмурился на минуту, а потом, снова их открыв, увидел, как к горящей машине запоздало бегут люди.

Я судорожно вдохнул, пытаясь определить, есть ли кто-нибудь живой, но это было абсолютно бесполезно. Взгляд упал вниз — серый асфальт резко контрастировал с забавной зеленой бейсболкой, измазанной чем-то красным и липким.

Я резко сдернул с себя шлем, вновь очутившись в уютной комнате Синклера и заозирался в поисках пакета. Меня тошнило. Мерзкую муть, подступившую к горлу, уничтожило лишь виски, которое я глотнул прямо из горлышка бутылки, не утруждая себя поисками стакана.

Я видел смерть. Раз даже стал ее виновником. Мне не страшна была кровь, я не боялся закрытых навсегда глаз людей, но эта клятая бейсболка все стояла у меня перед глазами — такая нелепая на сером полотне асфальта.

Я даже не сразу заметил Синклера, сидящего на стуле и глядящего на меня, а когда заметил — вздрогнул, и виски полилось на футболку.

— Понравилось тебе? — спросил капитан зло, — Ну как, а, мальчик?

Лицо у него было снежно-белое, а руки дрожали.

— Вы — псих, — сказал я уверенно. Как ему вообще могла придти мысль записать все это? — Законченный.

— Они прислали мне эту запись, — прорычал он, — С мельчайшими подробностями, заметь. Эти ублюдки знали, куда бить! Думаешь, после этого можно жить? Радоваться жизни, ходить на работу, смеяться? А? Что ты молчишь? Мальчишка!

Я сполз на пол и обхватил руками колени. Смотреть на Синклера было страшно.

— Я видел эту запись десятки раз, — его голос звучал глухо, будто он говорил сам с собой. А может, так и было. — Сотни раз. Я знаю ее до самой мелочи, до каждого звука, каждого движения. Если бы вернуть тот день, я бы смог сделать что угодно, лишь бы они не сели в эту треклятую машину.

Меня начало знобить, и я сделал большой глоток спиртного в надежде согреться. Не получилось. Только голова закружилась сильнее, и в речи появилось легкое заикание, которого никогда не было в трезвом виде. Комната перестала казаться уютной, и я бы отдал все на свете, лишь бы очутиться в каком-нибудь другом месте.

И, желательно, не смотреть в глаза Синклеру.

— З-з-зачем?

— Да потому что я любил их! — Синклер посмотрел на меня, как на ненормального. Я договорил, выжимая из себя слова:

— З-з-зачем их убили?

В наступившей звездной тишине он ответил мне просто:

— Потому что я любил их.

Минуту мы молчали. Я пил, не обращая внимание на то, что капитан весьма неодобрительно посматривает на потребление его виски. Монополию на нравоучения Чарли Рихтера давно заполучил Риди, и все остальные после него казались слабыми подражателями.

— Моему сыну исполнилось бы шестнадцать, — сказал он устало, — моему Деннису… Сейчас он был бы высоким красивым парнем, ходил бы в кино, гонял на флайере по орбите, пил бы с друзьями пиво, отмечая день рождения. Может быть, него бы уже была девушка, и каждый вечер он задерживался бы, чтобы ее проводить, а мы с матерью смотрели бы в окно и названивали ему через каждые пять минут. Понимаешь, мальчик?

Я кивнул. Синклер достал свою фляжку из кармана и непедагогично сделал весомый глоток.

— Не убей они тогда Денниса и Сару, всё было бы иначе. Никакого чертова космоса, никакого долбанного "Квебека", никакого правительства. Только мы втроем. И всё, — пошел капитан на откровенность, — Не возражаешь, я еще выпью? Вот и отлично.

Я отхлебнул из бутылки еще виски и почувствовал, что начинаю пьянеть. Ощущение было, если честно, странное. Виски согревал тело, заставлял работать мозг в каком-то странном режиме, ясные четкие мысли сменились на расплывчатое, но чертовски верное интуитивное виденье, которое включалось у меня очень редко, но уж когда включалось…

Редко, но бывало так, что я изменял своей привычке раскладывать все по полочкам и доверялся подсознанию, и в эти моменты вдохновения у меня получалось видеть то, что сокрыто ранее. К сожалению, почти все моменты откровения свыше заканчивались скандалом — как правило, вызывались они применением психотропных веществ, а продолжались выяснением отношений с Диком. Ирландский темперамент, доставшийся мне по наследству от мамаши, все-таки сильно портит мне жизнь, периодически заставляя совершать очевидные глупости.

Сейчас это чертово видение заставило меня повнимательней вглядеться в усталое лицо Сикнлера, и увидеть через железную занавесь самоконтроля самое главное.

— Как же вы живете? — медленно произнес я, все еще сомневаясь, стоит ли об этом говорить, — Вы же не живете, вы — существуете. Вы спрятались ото всех, поставили себе какую-то нелепую цель, собрали всех этих людей, но за этим всем ничего нет. Пустота, — я отчеканил это безжалостно, сам поражаясь тому, что могу все это говорить, глядя в утомленные карие глаза, и не бояться. То ли меня сейчас меня вело знаменитое кельтское вдохновение, то ли мне теперь было совсем всё равно. — Вы делаете вид, что живете, а сами уже давно мертвы. Мертвы с того самого дня, когда потеряли жену и сына. Вот и всё.

— Ты пьян, мальчик, — сказал Синклер, но меня было уже не остановить. Было жестоко говорить это, но я иначе не мог, — И несешь глупости.

— Черта с два! Я, может, и выпил, но я прав. И вы знаете, что я прав. А еще вы знаете, что даже если разнесете к чертям собачьим половину Земли, то все равно их не вернете!

Все, Чарли, шах и мат. Сейчас, решил я, меня вышвырнут в ближайший иллюминатор и на этом история окончится, едва успев начаться. Поклонники шоу "Народ против Чарли Рихтера" наверняка обрадуются.

Вопреки моим опасениям, капитан решил, очевидно, что убивать меня еще рано.

— Ты — умница, мальчик, в этом я не ошибся, — сказал он почти спокойно. Только в этом "почти", и в нервном дрожании рук все-таки можно было прочесть, что он чувствовал, — Одно неверно: я не стану разносить Землю.

Я глотнул еще виски, чувствуя, как горячая волна вновь разливается по телу, и уставился на Синклера. Ну, говори же, черт тебя дери!

— Я просто уничтожу тех, кто отдал приказ убить мою семью — и стану жить дальше. В своей стране.

Неожиданно даже для себя, я тихо сказал:

— Я все знаю про Пекин.

— Откуда? — спросил капитан, но в его голосе не было ни грамма удивления.

— Я что, на дурака похож? Это же элементарно. Зачем вам я, ну зачем? — сказал я, едва ли не плачуще, — Завоевывайте мир, сходите с ума от одиночества, мстите — делайте, что хотите, но без меня!

Мысли окончательно запутались, но в густом тумане, который заволок сознание, билось лишь отчаянное понимание того, что я чертовски хочу домой, к Питеру и Джой. Я вытряхнул из бутылки последние капли виски и посмотрел на капитана — в глазах пока не двоилось, но "картинка" была расплывчатая.

Черт, Чарли Рэндом Рихтер, и угораздило же тебя напиться, да еще и в обществе человека, от которого зависит твоя жизнь на этом долбанном "Квебеке".

Я попытался встать, но вместо того, чтобы уйти и исправить ситуацию, пошатнулся и едва не упал. Может, и грохнулся бы, но меня подхватил капитан. Он же аккуратно вытащил из руки пустую бутылку.

— Так, мальчик, всё, завязываем с алкоголем, — проговорил он успокаивающе, подхватывая меня на руки и мягко укладывая на кровать. Глаза закрылись сами, как только голова коснулась подушки, и голос Сиклера был слышен будто бы издалека, — Старый я дурак, не подумал о том, что тебе пить нельзя…

Сверху меня накрыло одеялом, и, уже засыпая, я услышал, как он говорит негромко:

— Я все объясню, Чарли, обязательно объясню, только не сейчас…

* * *

Во сне мне снилась Джой.

Я нахожусь на поляне, в парке, что был на территории "Нового дома", и ясный солнечный свет пробивается через густую хвою старых лиственниц. Стоит лето. Я никогда не бывал в школе летом, но точно знал, что все так и должно быть: перестук дятла в прозрачной тишине, запах хвои и молодой травы, и чьи-то легкие шаги.

Джой появляется из-за деревьев, одетая лишь в синий купальник, так идущий ее глазам. Я ловлю себя на мысли, что не могу отвести от нее глаз, и начинаю густо краснеть.

— Что, Чарли? — спрашивает она. В светлой тишине, что нас окружает, ее голос звенит как серебряный колокольчик.

— Н-ничего… — запинаясь, отвечаю я, — Ты — красивая.

— Ты, наверное, шутишь, — она кружится в танце без музыки, и длинные волосы задевают мое лицо. Мимоходом я успеваю ощутить их запах — яблочный цвет и свежий, почти неуловимый аромат мяты.

— Не шучу, — отзываюсь я. В пустынном парке мой голос отзывается тихим эхом.

Она оказывается совсем близко, так, что я могу слышать ее легкое дыхание, чувствовать теплоту ее кожи…тянусь губами к ее губам…

Проснуться меня, конечно же, угораздило на самом интересном моменте. Конечно же, я прекрасно знаю, что это такое. Первые эротические сны я начал видеть еще года два назад, и ими меня удивить было трудно — когда живешь на улице, тебе быстро и в простых словах рассказывают, что такое сексуальное влечение, а уж что такое первые подростковые сны — и говорить нечего. Только на сей раз все было по-другому…чище, что ли. Мне хотелось просто поцеловать ее, быть с ней рядом, только и всего.

Несколько минут я все вспоминал подробности сна, закутавшись в одеяло, но потом меня отвлекли чьи-то голоса. Когда проснулся, дверь в каюту была открыта, через проем в комнатку проникал свет, и я слышал, как Синклер о чем-то громко спорил с каким-то мужиком, насколько мне помнилось по голосу — старпомом "Квебека". Я прислушался к разговору, благо особо стараться было не нужно — эти двое кричали друг на друга до хрипоты.

— Пол, это глупо! Мы не можем рисковать всем только потому, что в тебе вдруг проснулись отцовские чувства!

— Мальчика нужно отправить на Землю, и я приказываю, — голос Синклера стал жестче, — понимаешь, ты, Антон, приказываю, а не прошу, организовать флайер и отправить Чарли на Землю.

Я приподнялся на локтях и всмотрелся в мелькающие в дверном проеме тени.

— Ты осознаешь тот факт, что на Земле он сразу же расскажет властям о том, что он здесь видел и слышал? Капитан, не обижайся, но этого пацана я бы тем более запер и не выпускал до самого конца всей этой истории. Ты же видишь, что мальчишка испорчен улицей, что ему нельзя доверять!

Раздался громкий стук, будто откатился в сторону стул, и я услышал стальной голос капитана:

— Не смей так о нем говорить!

— Это абсурд! Шесть лет работы — твою мать, шесть лет! — ты готов псу под хвост пустить из-за какого-то паршивца! — старпом явно решил перейти на ультразвук, и Синклер закрыл дверь. Я встал, чувствуя, как в голову отчетливо долбится парочка упорных дятлов, но любопытство пересилило даже самое жесточайшее похмелье за последние полгода. Закрытая дверь приглушала звуки, но разговор велся на повышенных тонах и я, привалившись к стене, мог слышать, как Антон продолжает орать. — И когда? За считанные дни до операции!

— А что ты предлагаешь, оставить его здесь и рискнуть его жизнью?

— Мы все тут рискуем! Тогда какого хрена ты волок его сюда из Чикаго? — задал старпом резонный вопрос. Я перестал дышать, вслушиваясь в голос капитана за стеной.

— Да потому что я собираюсь его усыновить! — рявкнул Синклер, и я на минуту забыл, что такое дышать.

Гулкая тишина перемежалась лишь ударами сердца, как бывает, когда ныряешь на небольшую глубину и не слышишь ничего, кроме стука пульса.

Один.

Два.

Три.

Прорычав многоэтажное ругательство, я рывком поднялся с пола и нажал кнопку открытия дверей. Апатия, наступившая после того, как я напился, превратилась в бешеную неконтролируемую злость.

Выражение лица Синклера мне прочитать было сложно, но вот "а я же предупреждал" от старшего помощника спутать с чем-либо было нереально. Именно этим взглядом чаще всего награждали Риди директора тех школ, куда его вызывали, дабы выдать меня на поруки после какого-нибудь особенно громкого происшествия. Происшествий на моей памяти было много.

— Чарли, иди спать, — начал было капитан. Я вскинулся:

— А не пойди бы вам… — уточнение места, куда мог направиться Синклер, заставило старпома фыркнуть (уж теперь-то он точно не сомневался насчет моей испорченности), — Как же я вас всех ненавижу, — с чувством сказал я и вылетел из капитанской каюты.

Это было… мерзко! Это было подло! Черт, как же я не люблю, когда кто-то действует за моей спиной, это же предательство, в конце концов!

Меня душила обида, но, только добежав до своего последнего оплота — библиотеки, я осознал, что обидеть может только человек, который тебе дорог. Это было самое плохое.

Я уважал его.

Синклер был псих, чокнутый, чертов придурок, но за последние месяцы я, кажется, к нему привязался. Это было ненормально.

Я где-то слышал или читал про "стокгольмский синдром", когда заложник начинал испытывать к тому, кто его захватил чувство привязанности, но ведь это же было не то? Если честно, я запутался и разозлился, и, к тому времени, когда в библиотеку вошел капитан, я разгромил пару книжных полок, и уже собирался устроить диверсию, расколотив к чертям иллюминатор, но инженеры, строившие "Квебек" уж такую-то мелочь как крепкие стекла, предусмотрели.

— Совсем необязательно устраивать разгерметизацию, — усмехнулся Синклер, стоя в дверях, — Все равно не получится.

— Катитесь в…

"История Северной Америки в период с 16 по 19 века" полетела в дверной проем, описав красивую дугу. Капитан ловко увернулся.

— Поговорим?

— О чем? О том, что собираетесь меня усыновить? — поинтересовался я с издевкой, — Так вот, рад вам сообщить — ни хрена у вас не выйдет! Я лучше удавлюсь!

— Мальчик, послушай меня…

— И не собираюсь! — следующий увесистый том расколотил стоявшую на полке вроде как для украшения не то вазу, не то просто абстрактную скульптуру (она давно мозолила мне глаза, и, не будь я сейчас настолько зол, я бы поаплодировал собственной меткости), — Убирайтесь!

— Чарли, я понимаю, что ты обиделся, но…

— Я обиделся? — от изумления я даже перестал громить библиотеку — Поль Синклер был, конечно, мастер преуменьшать. Почему бы тогда не назвать нападение на Луна-Сити досадным недоразумением, а похищение меня из Чикаго — мелкой неприятностью… — Вы, мать вашу, решили за меня мою судьбу, плюнули на то, что я жил с людьми, которые мне дороги, украли меня из семьи, где я был счастлив, только потому, что вам так захотелось! Конечно же, я не обиделся…. Вы же сделали такое хорошее дело — подобрали меня, как щенка на улице, только вот в благотворительности я не нуждаюсь, ясно?!

Я начал кричать, уже не контролируя себя. Мне было плохо, по настоящему плохо, не потому что все события последнего времени снова свалились на меня со всей тяжестью — и долбаная мамаша, и моя несчастливая влюбленность в Джой, и "Квебек", и та запись, на которой вновь и вновь умирал Деннис Синклер, а потому что меня снова предали, и предал тот человек, которому я начал верить.

— Я — не ваш сын! И никогда им не буду! Меня тошнит от вас, вашего корабля и того, что вы делаете!

Синклер слушал меня молча, а потом просто подошел и крепко схватил за плечи. Я из дикова-то захвата выбирался с трудом, а тут просто не мог пошевелиться.

— Прекрати истерить! — гаркнул капитан, — И выслушай меня!

— Пошел ты… — я извернулся и укусил его за руку. От неожиданности или от боли, но Синклер меня выпустил, и я тут же огреб здоровой рукой хлесткий удар по щеке, и мешком осел на пол.

Реветь я, вообще-то, не собирался — так уж само вышло. Пощечина отрезвила меня сразу же, но вместо бешеной ярости наступило дурацкое плаксивое состояние. Я не неженка — боли не боюсь, но здесь была совсем другая, не физическая боль. Я спрятал лицо в ладонях и судорожно вздохнул, пытаясь не показать слез обиды.

— Прости, — он сел рядом и дотронулся до плеча, — Я…это автоматически вышло. Я не хотел тебя ударить.

— Отвалите, — не поднимая головы, резко произнес я.

В тишине, которая стояла в библиотеке, можно было услышать, как невдалеке передвигаются люди, кто-то отдает команды, работают двигатели. И дыхание Синклера тоже было слышно — ровное размеренное дыхание на фоне того, как всхлипывал я.

Надо успокоиться, Чарли, надо успокоиться.

Успокоиться было невозможно хотя бы потому, что эта пощечина стала напоминанием о прошлом, о давнем-давнем прошлом, когда маленький мальчик с темными волосами, жил в Нью-Йорке со своей матерью, которая его била.

Господи…как же я это все ненавижу…

— Я должен тебе все объяснить, — начал Синклер. Я дернул плечом, высвобождаясь из его руки.

— Перебьюсь без объяснений!

— Мальчик, послушай меня. Я хотел тебе все рассказать…

— Да вот только не успели, да? — язвительно перебил я, — И много народу об этом знает? Все, кроме меня? А с мамашей моей вы, случаем, не знакомы, а то уж больно синхронно у вас двоих получается действовать мне на нервы!

Капитан замолчал. Я ждал ответа, но, так и не дождавшись, все-таки поднял голову, и увидел, как он смотрит впереди себя, закусив губу.

— Мальчик, ты очень похож на Денниса, — наконец прошептал он, — Наверное, вы были бы хорошими друзьями.

— Я — не он.

— Я знаю, — просто согласился Синклер, — И тем не менее… Знаешь, когда я впервые тебя увидел, мне показалось, что он вернулся, и я зацепился за эту возможность, уж прости. А потом выяснилось, что у тебя нет семьи, и я решил, что, может быть, со мной тебе будет лучше.

— А о том, что есть еще и мое мнение, вам сложно было подумать?

Я поднял глаза и наткнулся на изучающий пристальный взгляд. Синклер был вроде бы и спокоен, но в глубине каре-зеленых глаз плескалось…беспокойство? Тревога? Волнение?

За меня редко кто волновался, если честно. За всю мою жизнь, я могу по пальцам одной руки пересчитать людей, в чьих глазах видел такое же выражение, но в глазах Риди всегда была тревога напополам с досадой, Питер смотрел чуть покровительственно, а другие…другие либо раздражались, либо были равнодушны. Говоря по правде, последнее устраивало меня больше всего — люди шли мимо меня, не останавливаясь, не оставляя в душе следа. Привыкнуть к тому, что кто-то испытывает за меня беспокойство, было трудно, особенно если этот кто-то — один из самых влиятельных людей Земли, бывший премьер огромной страны и капитан огромного космического корабля.

— Ну, извини, — капитан пожал плечами, — Эта счастливая мысль как-то не сразу пришла мне в голову. Чарли, неужели ты думаешь, что я не спросил бы тебя, хочешь ты этого или нет?

— Вы и не спросили, — упрямо произнес я.

Синклер снова меня уставился:

— Хорошо, спрашиваю, — сказал он, невесело усмехаясь, — Мальчик, ты бы хотел, чтобы я тебя усыновил? Я понимаю, конечно, что не смогу дать тебе полноценную семью, но у тебя будет кров над головой, хороший университет на твой выбор… огромный целый мир, в конце концов.

— Нет, — вырвалось у меня. Чтобы не обидеть капитана, я добавил, — Не надо. Извините, но… не надо меценатства. Если я приму это от вас, я себя уважать не буду.

Он поднялся, снова дотронувшись до моего плеча, только теперь вроде как ободряюще.

— Я не жду ответа сейчас, Чарли, — сказал он, — И это — не благотворительность.

Он уже вышел, но я все так же остался сидеть, ощущая на плече его теплую ладонь. Библиотека была похожа на поле после сражения под Аустерлицем: пришлось встать, чтобы убрать осколки вазы, и расставить книги по полкам, а потом, посмотрев на часы, я обнаружил, что по корабельному времени уже почти полдень, а значит, в любой момент сюда может впереться огромная куча народа. Честное слово, иногда просвещение становится ужасно накладным делом.

К моему удивлению, в ближайшие часы никто так и не зашел, и я получил замечательную возможность хорошенько обдумать водоворот событий бурного вчерашнего дня. Получалось, если честно, хреново. Не то чтобы меня совсем уж переполняли эмоции — в какой-то момент на все становится просто-напросто наплевать — но и думать было невозможно. Мозг отчаянно пытался переварить огромное количество полученной за сутки информации, но не справлялся.

Ну, подумал я самокритично, вполне возможно, что похмелье тоже могло сказаться.

В итоге, ни до чего я не додумался.

Хотя нет — додумался. Пункт первый: целенаправленно и упорно измолотить Волинчека в очень мелкую крошку. Пункт второй: пообедать. При конечном обдумывании, дело номер один и дело номер два поменялись местами, и для начала я поел в столовке долбаного рагу из искусственного белка, а уж потом пошел в каюту Лукаса, прямо перед которой меня поймал парень, которого я пару раз видел около капитанской рубки. Память на имена у меня отвратительная, но, как ни странно, я даже запомнил, зовут его Нильс. Датчанин, должно быть, и, если правильно понимать дорогой золотой перстень на правой руке, не из бедненьких — должно быть один из тех богатеньких идиотов, мающихся от безделья дурью, о которых рассказывал Риди.

— Рихтер, к капитану.

— Ага, разбежался, — саркастически сказал я, — Передай, что я исчез с корабля в неизвестном направлении.

— Ну да, — с юмором отозвался синклеров посланец, — Да ты, никак Кларк Кент, сбежавший с Криптона?

— Жалко только, что Лоис Лейн не хватает, — усмехнулся я, в очередной раз вспомнив о Джой. Вместе мы поставили бы "Квебек" на уши, уж это точно.

Парень пожал плечами:

— Дело конечно твое, но приказ — есть приказ, и мне придется выполнить его в любом случае. Так что придется, видимо, шарахнуть пару раз по голове и нести твое бесчувственное тело к стыковочному отсеку самому.

— Валяй! — согласился я с усмешкой… и осекся, — А причем здесь стыковочный отсек?

* * *

В стыковочном отсеке был пустынно. Единственным человеком, стоящим у входа в уже подготовленный к полету флайер, был Поль Синклер. Он оглянулся на мои шаги и кинул в меня моей же курткой, ранее валявшейся где-то в "моей" каюте. Капитан бросил:

— Устраивайся, и быстро

— Что? — не понял я.

— То. Хотел ты домой? — вперед, отпускаю. Садись, пилот отвезет тебя на Землю. У меня будет лишь одна просьба — никому не рассказывать о том, что ты здесь видел и слышал.

— А если я улечу, а потом разболтаю все первому же встреченному "фараону"? — спросил я язвительно. Меня правда весьма заинтересовал этот вопрос. — Просто не выпустите или запрограммируете на то, чтобы я и звука не издал по поводу "Квебека"? Что? Должен же быть какой-то подвох.

Синклер весело рассмеялся:

— Господи, мальчик, какое же у тебя все-таки скверное представление о мире, — сказал он сквозь смех, — Я всего лишь прошу дать мне обещание. Отчего-то я верю, что ты не станешь его нарушать.

О да, конечно. Трогательная вера в лучшее в каждом человеке больше подходила восторженным школьницам, чем старому вояке, поэтому я позволил себе подозрительно выгнуть бровь.

— Оптимистично, — сказал я, — Только маловероятно, вот в чем трудность.

— Ну, значит не судьба, — философски рассудил капитан, — Давай, садись, и вали, Чарли Рэндом Рихтер. Мне надоело, что дисциплина на корабле с твоим появлением стремительно движется к минус бесконечности, да и книги ты в порядок привел, слава богу, так что будем считать, что твоя миссия на "Квебеке" выполнена.

Он шутил, конечно, но в карих глазах я снова читал жуткую усталость. Никогда не видел, чтобы человек был настолько утомлен своей жизнью, но при этом упрямо шел вперед. Не знаю, может быть, это моральный садомазохизм, а может, просто этому человеку было просто плевать на всю свою жизнь, и он ждал лишь одного мгновения — мести, чтобы потом просто уйти, неважно куда.

В люке появился пилот с недовольным лицом:

— Капитан, ну так что?

— Ничего, Дейв, погоди еще пять минут.

— Мы выбиваемся из графика, — проворчал пилот.

— График, — весомо сказал Синклер, разворачиваясь к нему, — устанавливаю я. Пояснить подробнее?

Дейв скорчил рожу:

— Я работаю на тирана, — буркнул он, сморщив нос, но я точно знал, что каждый человек на корабле, начиная от младшего кока и заканчивая старшим помощником польских корней, Антоном, могут изворчаться на Синклера как старые холодильники, но пойдут за ним в огонь, воду и открытый космос.

Как только пилот вернулся на флайер, капитан повернулся ко мне:

— Что ж, мальчик, лети. И… прости, за ту пощечину. Иногда взрослые делают вещи, о которых очень сильно жалеют, поверь. Мне очень жаль, что я тебя ударил.

— Я знаю, — сказал я негромко. Меня снова зазнобило.

Там, за тонкой непрочной стенкой был вакуум. А за ним — зеленая, покрытая лесами и полями, реками и океанами, Земля. Моя Земля, на которой меня ждали близкие мне люди. Окажись я там, снова начнутся милые моему сердцу пикировки с Риди, беззлобный обмен шутками с Питером и натянутое молчание с Джой. Там, на Земле, будет спокойно и весело, и однажды я все-таки исполню заветную мечту Дика и перевоспитаюсь в законопослушного гражданина, закончу школу и поступлю в колледж, не решил еще, правда, в какой.

А здесь был только Синклер. Человек, предложивший полузнакомому мальчишке не то чтобы даже покровительство, а скорее отцовство. И мне, никогда не видевшему своего папашу, это было действительно важно.

Неравнозначный размен.

Ненавижу выбирать, честное слово. Куда легче, если кто-то принимает решения за тебя, или когда выбора нет совсем — тогда просто делаешь то, что важно сейчас.

Я все-таки подошел к люку, ведущему во флайер, и только потом повернулся:

— Знаете, капитан, ваш сын наверняка был счастлив, что у него такой отец, — я помолчал немного, а потом резко выдохнул, — И я был бы счастлив.

Пока задраивался люк, я успел увидеть лицо Синклера. И мне показалось, что тот тяжеленный груз, что был у него на плечах, стал хоть чуточку, но легче.

Во флайере меня встретил звук из микрофона.

— Уважаемые пассажиры, прошу занять свои места и пристегнуть ремни. В связи с тем, что на борту не предусмотрены гигиенические пакеты и ментоловые леденцы, очень большая просьба не блевать на обшивку кресел, а добираться до гальюна, — весело вещал пилот Дейв. Учитывая, что единственным пассажиром был я, забавно не было.

Флайер взметнулся в пространство, и я успел только разглядеть крыло "Квебека" в иллюминатор, около которого устроился. Отчего мне казалось, что там Синклер точно так же смотрит за тем, как мы удаляемся от корабля.

— Прощайте, — прошептал я.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ, В КОТОРОЙ ОТКРЫВАЮТСЯ ВСЕ КАРТЫ.

"Если любишь цветок — единственный,

какого больше нет ни на одной из многих

миллионов звезд, этого довольно:

смотришь на небо и чувствуешь

себя счастливым. И говоришь себе:

"Где-то там живет мой цветок"

Антуан де Сент-Экзюпери

"Маленький принц"

— Рихтер, есть покурить?

Я оглянулся. Дино — один из старых моих знакомых по нью-йоркскому "дну", профессиональный карманник и один из самых отъявленных мерзавцев, которых я только знал, стоял на набережной и выжидательно смотрел на меня. Очевидно, слухи о том, что я появился в городе, успели за несколько дней дойти до всей уличной братии, в том числе и до этого редкостного сукиного сына.

— Бросил, — лаконично соврал я.

— Давно ли? — удивленно приподнял бровь Дино. Я испытал сильнейшее желание врезать ему прямо здесь, с ходу, не обращая внимания на толпу прохожих, вышедших на прогулку в этот солнечный весенний день, — Говорят, тебя усыновили.

— Кто говорит? — вскинулся я. Дино усмехнулся:

— В газетах писали. Да и Риди я как-то видел, он об этом упоминал. Вроде ты в Чикаго сейчас должен быть. Каким ветром в Нью-Йорк занесло?

Риди он видел, конечно, подумалось мне с сомнением. Дино был из тех, за кого доблестный отдел по делам несовершеннолетних перестал бороться еще в те годы, когда он ходил в начальные классы, а это показатель даже для меня.

— Скажи-ка мне, друг, какого такого хрена я должен перед тобой отчитываться? — с елейной улыбочкой спросил я. Дино аж передернуло.

— Рихтер, не забывай, что сейчас ты на моей территории, — сказал он, постаравшись придать голосу зловещую интонацию. Мне стало смешно.

Эти нелепые разборки — кто на чьей территории, кто верховодит над здешними шайками и почему — меня больше не касались. Да и на Дино мне, по большому счету, было глубоко и искренне плевать.

— Я больше не в "деле", — успокоил его я, — Так что можешь катиться со своим детским садом куда подальше.

Он злился — я это по глазам видел — но ничего не ответил. В свое время мы с Дино были на ножах: здоровая конкуренция двух профессионалов переросла в нездоровую вражду на почве того, кто из нас успешней. За словом в карман я не лез и в свои тринадцать, чем и завоевал себе кучу сторонников и несколько обидел бедного Дино.

— Что такого произошло? — в его изумлении настоящего было не больше, чем воды в Сахаре. — Попал под амнистию за обещание хорошо себя вести?

— Отвалил бы ты, друг, — посоветовал я спокойно, — Мне сейчас не до тебя.

Пять дней назад пилот по имени Дейв высадил меня около Нью-Йорка, и улетел. К счастью, в кармане своей куртки я обнаружил пачку долларов, очевидно припасенную для меня Синклером (я, правда, не исключал версию, что он просто перепутал карманы, а изначально хотел оставить их себе, но потом передумал), добрался до города и решил не казать носу в Чикаго до самой Пекинской конференции.

Предавать капитана я не хотел, да и не смог бы, наверное.

Обосновался я на Брайтоне. Здесь были дешевые квартиры в аренду, и никто не задавал лишних вопросов, а это было сейчас для меня самым важным. Не попасться на глаза знакомым тоже было приоритетом, и до сегодняшнего дня я с успехом справлялся. Меня видела пара местных полуприятелей, но я полагал, что это навряд ли станет событием. Я-то, дурак, еще не понял, какая это страшная штука — СМИ и все, что с ними связано. Что однажды попало в новости, то навеки запомнилось — это закон. С учетом того, что мои и Чейсов похождения несколько дней крутили по долбаному ящику, число запомнивших соответственно увеличилось в геометрической прогрессии. Это было плохо. Даже больше того — отвратительно. Задавшись вопросом, а почему все-таки я попросил высадить меня именно в Нью-Йорке, а ни в каком-нибудь другом городе огромного земного шара, я и стоял сейчас на набережной.

— Зря, — донесся до меня, прерывая раздумья, хрипловатый голос Дино, — У меня была работенка на примете, могу подкинуть. Миллионов не обещаю, но баксов пятьсот обломится, но только если будешь на "подхвате"

Я устало выдохнул:

— Слушай, это у меня проблемы с речью или у тебя со слухом? Я нормальным английским языком объясняю, что я больше не в "деле". Мне это неинтересно.

— Как хочешь, — пожал плечами Дино, — Но если поймаю в своем районе…

— Мелко нашинкуешь и пожаришь на медленном огне, — подхватил я, — Дино, ты б хоть репертуар сменил, а. Скучно же.

Он коротко кивнул мне на прощание, а я, наконец, достал из кармана пачку "Кэптен Блэка" (вишневого не оказалось и пришлось довольствоваться обычным), и с наслаждением затянулся.

Пять дней провел почти взаперти, изучая газеты с событиями предшествующих недель. Оказалось, что пока я находился на "Квебеке", ничего особо интересного не произошло. Показы мод в Милане меня особо не интересовали, а другие крупные новости касались местных проблем и мирового чемпионата по хоккею.

Впрочем, в "Чикаго Трибьюн" мелькнула статья, на которой я и остановился.

"Таинственное похищение приемного сына знаменитых ученых" — гласил заголовок. Как я и ожидал, небольшая статейка едва ли не на самой последней полосе, была обо мне. Разумеется, в ней расписали все мое криминальное прошлое, и то, что, скорее всего, исчез я вследствие маниакальной склонности к бродяжничеству, ладно хоть не со столовым серебром.

В первый момент я, разумеется, разозлился, но потом понял — правительство просто замолчало мое похищение, чтобы не вызывать никаких эксцессов. Или — "наверху" просто испугались.

Несколько раз я порывался набрать номер Чейсов, но останавливался на последней цифре. Дело было даже не в том, что телефон мог просматриваться и прослушиваться — просто слишком многое пришлось бы объяснять. А делать это до Пекина я не был намерен.

Будет Синклер мстить или нет, это уже не моя проблема. Но я дал слово и намерен его сдержать, что бы мне это ни стоило.

Впрочем, скучать мне не приходилось. Я обдумывал то, что произошло в последние месяцы, много читал и с удивительной периодичностью видел сны с Джой в главной роли. Ничего криминального в них не было, но за сам факт меня немного огорчал. Если бы мне снилась, к примеру, Рахиль, легко можно было бы представить дальнейшее развитие событий, но с Джой даже во сне дальше поцелуев ничего не шло. Хотя, поцелуи были удивительные… Иногда я просыпался среди ночи, краснея от одного только воспоминания о них.

Волинчек не имеет права быть с ней. Если он приблизится к ней на расстояние ближе десяти метров, я его убью, честное слово. И моя мифическая совесть совсем не будет меня мучить.

Честно говоря, об этом я думал с того самого момента, как сел во флайер и весь полет до Земли. А потом — после того как поозирался с непривычки на синее небо и ослепительное солнце (все-таки, за несколько недель на "Квебеке" выпал я из реальности здорово), и позже, уже сидя в арендованной зачуханной квартирке и пялясь на пыльно-желтые обои, я все думал о том, почему же все-таки меня настолько задевает то, что произошло.

Вариантов было несколько. Пару из них: то, что во мне взыграл собственнический инстинкт, и я не хотел делить Джой с кем-то другим, и то, что Волинчек раздражал меня еще и тем, что был признанным гением — я отмел за их абсурдностью. Гениев я навидался в школе Полины Чанг, там на двух нормальных человек (меня и охранника мистера Уоллеса) приходилось почти сто одаренных детей и их учителей. А то, что я просто не представлял себе Джой рядом с Лукасом…

Я просто люблю ее, вот и все.

Понимание пришло ко мне всего в трех простых словах, возникших в сознании внезапно, но как только я их увидел, мир приобрел удивительную целостность.

Я ее люблю.

Я осознал это, сидя в своей конуре в Бронксе, и рассматривая аквамариновый кулон, который так и висел у меня на шее. За окном лил серый мартовский дождь, сновали, накрывшись яркими зонтами, служащие, гудели машины в непрекращающихся нью-йоркских пробках, а я шептал одними губами всего три глупых слова.

Я люблю ее.

Я откинул со лба отрастающие лохмы и, не обращая внимания на светофор, перебежал дорогу в неположенном месте.

* * *

Ранним утром 23 марта меня разбудил звонок в дверь. Я по привычке вскочил с кровати, путаясь в тонком одеяле, и только после того, как почти добежал до двери, понял, что придти ко мне уж точно никто не может.

Еду я заказывал в одном из местных супермаркетов, новости смотрел по долбанному ящику или читал в Сети, и старался не мозолить глаза никому из соседей, либо безвылазно прячась в своей норе, либо шатаясь по городу, сливаясь с толпой. Так что, зайти ко мне было совсем некому.

Я глянул в экран. На пороге — и что бы вы подумали! — стоял Риди, дымя одной из своих сигарилл (висевшая на лестничной площадке табличка с надписью "Не курить!" его похоже не озаботила) и поглядывал на маячок камеры со своим любимым выражением лица а-ля строгий учитель.

— Черт, — выругался я и метнулся в комнату. Открывать я не собирался.

Звонок повторился едва я снова лег. Я проигнорировал. Через пять минут раздалась очередная длинная трель.

Я нецензурно выругался. Риди обладал удивительно мерзкой настойчивостью, порой переходящей в ослиное упрямство, и отступить его могло заставить только землетрясение. Если бы мы находились сейчас в Калифорнии, может и сошло бы, но в Нью-Йорке никаких подземных толчков не было со времени фильмов о Годзилле, так что вариант отпадал.

А Дино я при встрече морду набью, благо появился законный повод, подумал я мстительно, все-таки идя открывать дверь. Никто кроме этого мерзавца бы меня не сдал, это точно.

Риди с порога двинул мне в плечо.

— Твою мать, — охнул я. Рука у Дика все-таки тяжелая, — Соображаешь что делаешь, придурок?!

— А ты? — ответил вопросом на вопрос Риди, входя в прихожую, — Отлично устроился, милое место.

— Спасибо, я прямо утонул в восторге, — съехидничал я, — Пришел поздравить с новосельем?

Честно говоря, за ехидством я прятал страх, вполне понимая, что сейчас Дик меня пропесочит за то, что я, появившись, не вернулся в Чикаго и не сообщил ничего ему. Опасения оправдались сразу же.

— Ерничаешь? — прошипел Дик, наклонившись к моему лицу, — Ты, сукин сын, что же ты творишь, Чарли Рихтер? Ты сам понимаешь, что всех поставил на уши? Мелани мечется между Чикаго и Нью-Йорком как угорелая, Ларри послал к чертям собачьим правительственный заказ и собрал всю старую команду с Луна-сити, Питер и Джой чуть ли не в Белый дом собираются, а твой друг устроил грандиозную истерику прямо в полицейском участке, когда ему не поверили, что тебя похитили. Чуть до драки не дошло.

— Дэйвис мне не друг, — успел вставить я, охнув про себя — что бы Нед и устроил драку? Черт возьми, а я опять пропустил все самое интересное.

— А тебя шатает в неизвестном направлении, и вся эта закрытая история попахивает неизвестно чем, — закончил тираду Риди, и сделал глубокий вдох. Я воспользовался паузой:

— Я все могу объяснить! Но позже.

— Конечно, — на лице Дика было отчетливо написано "попробуй", — Ты говоришь так каждый раз, как происходит какая-то неприятность, и я что-то не припомню ни одного случая, чтобы ты снизошел до объяснений.

Господи…Вот и пришел день расплаты за все прошлые грехи. Честное слово, больше никогда так делать не буду.

— Дик, пожалуйста, — с мольбой проскулил я.

— Чарли, я знаю тебя много лет, и — уж поверь — на выражение лица как у щенка спаниеля вестись не буду, ищи других дураков, — отрезал он, — Ты выложишь мне всё и сейчас же! Что произошло, где тебя, черт побери, носило и какого такого хрена о твоем возвращении я узнаю от мелкого хулиганья, а не от тебя самого или счастливых Чейсов? Поделиться не хочешь, а?

Если я ему сейчас не расскажу, потеряю друга. Если расскажу, то предам Синклера. Выбирать было чертовски сложно. В итоге, я спросил:

— Кофе будешь? Могу сварить со специями.

— Не заговаривай мне зубы.

— Дик, я серьезно.

Секунд десять он смотрел на меня испытующе, а потом кивнул:

— Надеюсь, еда в этой богадельне есть, или ты снова перешел на питание воздухом?

Я кивнул:

— Сандвичи тебя устроят?

Через пятнадцать минут мы сидели на кухне за обшарпанным столом, пили свежесваренный кофе и варварски заедали его бутербродами. Я даже успел почистить зубы и теперь чувствовал себя почти хорошо. Почти — это оттого что надо было как-то начать беседу, а я никак не мог собраться.

— Ну, — сказал наконец Дик, доедая последний сандвич из тарелки. Я с тревогой поглядывал на то, что и количество пирожных тоже стремительно сокращается.

— Эй, оставь-ка мне хотя бы парочку.

— Перебьешься, — отомстил Дик, — Чарли, я жду объяснений. И буду ждать их здесь до того самого момента, пока не получу хотя бы правдоподобной лжи. Ясно?

Думай, Чарли, думай… Ты же не дурак, хотя успешно им притворялся много лет.

— Дик, я не могу, — сказал я в итоге совершенно серьезно, — Я понимаю, что это звучит глупо, но я не имею права тебе рассказать.

— Это как? — поинтересовался Риди с интересом.

Я пожал плечами:

— Я дал слово.

— О, и вероятно в первый раз в жизни решил его сдержать! Кому, если не секрет? — интерес Дика медленно, но верно начал перерастать в раздражение.

— Полю Синклеру.

Да, вот этой реакции я и ждал. Риди продемонстрировал весь свой богатейший словарный запас, помянув недобрым словом всех моих родственников до седьмого колена, местожительство предков и даже способ, которым меня зачали. Способ, кстати, был совершенно противоестественный, откуда Дик их только берет такие?

— Чарли Рэндом Рихтер, — закончил он почти на ультразвуке, — ты сам соображаешь, что ты говоришь? Это бред! Полнейший! Этот человек сначала тебя едва не избил, потом похитил, держал неизвестно где чертову уйму времени, делал с тобой непонятно что, а ты не рассказываешь, потому что дал слово?!

— Ничего он со мной не делал! — отчеканил я, начиная злиться. Трогательная забота, ага…

— Тогда какого черта ты творишь?! — взорвался Риди, — Возомнил себя Господом Богом и взялся решать за всех? Изволь в кои-то веки отвечать за свои поступки, твою мать!

Дика я видал всяким — злым и спокойным, ехидным и резким, периодически достающим своей дурацкой, никому не нужной заботой, но вот настолько разъяренным — впервые. Если бы он был белым, то наверняка побагровел бы от гнева, но так его выдавал голос: орал он от души, наверняка сейчас все соседи сбежались на крик, и тщательно возводимая мною который день незаметность рухнула к такой-то матери.

Так, Чарли, спокойно.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

— Послушай меня. Пожалуйста.

Я сказал это тихо, но Риди, к моему величайшему удивлению, услышал.

— Я бы и рад, — рявкнул он, — Да вот только ты почему-то не спешишь делиться!

Я подождал, пока он успокоится. Дика мне все равно не переорать, связки не те, да и гарантии, что он меня сейчас услышит, у меня лично не было.

— Ну, — он требовательно взглянул на меня. Я поднял глаза:

— Я не расскажу тебе ничего определенного, прости. Я дал слово и намерен его сдержать, несмотря ни на что. Дай мне… пять дней, — я прикинул какое сегодня число, мысленно соотнес его с датой Пекинской конференции и прибавил еще сутки — на всякий случай, — Это важно. Правда, важно.

Дик автоматическим движением достал из кармана пачку, молча щелкнул зажигалкой и закурил, пуская клубы дыма.

— Настолько важно, что ты не мог даже позвонить домой, чтобы сообщить о том, что ты жив и невредим? — спросил он, постепенно успокаиваясь. Голос, тем не менее, был ехидный.

Я потер стремительно замерзающие ладони, и поплотнее завернулся в одеяло. То, что я должен был сказать, будет казаться Риди нелепым, но…

— Настолько, — сказал я, — Это правда, очень важно. Я собирался сообщить о том, что я здесь, на Земле… — я произнес это и понял, что проболтался.

Хуже всего, что Дик тоже это понял. Судя по округлившимся глазам и еле слышному ругательству, понял даже слишком хорошо.

— Не спрашивай меня ни о чем, — быстро сказал я.

— Чарли…

— Я тебя умоляю, Дик. Ну хочешь — на колени встану?

— Совсем рехнулся?

Наверное, я и выглядел как немного помешанный. Но я не мог, не имел права на то, чтобы рассказать о Синклере, о Деннисе, о том, что было на "Квебеке"….

— Если я расскажу тебе, я предам… — я набрал в легкие воздуха и все-таки это сказал, — я предам своего отца.

Дик выразительно покачал головой, едва ли пальцем у виска не покрутил, но промолчал.

— Вот что, Чарли. Ровно через пять дней я приду сюда и увезу тебя в Чикаго. И тогда тебе придется всё рассказать — причем не только мне, но и долбанным властям, а еще Мелани и Лоуренсу, — сказал он, вставая, — Можешь меня не провожать, дорогу я запомнил.

Через пять дней мне не придется ничего рассказывать, чуть не вырвалось у меня. Все равно все новости будут об одном и том же.

— И еще, Чарли. Пора бы уже запомнить на будущее: в этом городе спрятаться от меня невозможно. До скорого.

Он вышел, как обычно широко шагая, и только когда хлопнула входная дверь, я понял, что ничего не спросил о том, как там Чейсы.

* * *

Следующие три дня я ходил в непонятном состоянии ожидания, подолгу зависая у ящика. "Си-Эн-Эн" и "Би-Би-Си" транслировали всякую чушь вроде песенного конкурса в Италии, и уникальной канарейки из Техаса, которая носила почту от некоей барышни мужу в местную тюрьму, пока наконец не началось….

Пекин в репортажах был великолепен.

Я никогда был в Азии, если честно. Не то чтобы не хотелось, просто не получалось как-то. Теперь, сидя у стереовизора, и наблюдая за ярким, красочным Китаем с его удивительными праздниками и совершенно отличающейся от западной философией, я пожалел. Когда-нибудь, обязательно туда поеду.

Вообще-то, меня недавно осенила отличная идея: стать путешественником. Пока не знаю, как это осуществить, все-таки эпоха великих географических открытий давно миновала, открывать на Земле больше нечего, поэтому все авантюристы и рванули в космос, но мне-то гораздо интересней было увидеть сотню незнакомых мне мест: джунгли Южной Америки, алмазные копи африканских побережий, заброшенные азиатские храмы, увитые лианами, изрезанные фьордами берега Норвегии… а не торчать на чертовом корабле посреди холодного космического пространства или ломиться аж на Пояс Астероидов.

Когда-нибудь, я все это увижу. Обязательно. Просто надо подождать еще хотя бы чуть-чуть.

Так вот, от новостей я не открывался почти ни на минуту. Столик перед стереовизором был завален пакетами из-под чипсов, коробками от заказанной по телефону пиццы и заставлен чашками из-под кофе, которых мне лень было мыть. Вместо пепельницы я поставил банку из-под вишневого джема, наполненную водой.

Нервничать, ждать, курить одну сигарету за другой, и грызть ногти было противно, но остановиться я уже не мог. Дик, наверное, прав — я, похоже, чокнулся, причем окончательно.

Накануне открытия съезда я не спал. Количество выпитого за сутки кофе достигло критической отметки в четырнадцать чашек, а банку с окурками я вытряхивал трижды, пока сердце не заколотилось в таком бешеном темпе, что чуть не начался приступ стенокардии. После этого злоупотреблять стимуляторами я перестал, убрав подальше и то, и другое.

Все началось в одиннадцать ночи 26 марта, когда все приличные люди уже спали, а неприличные шлялись по улицам в поисках приключений на свою многострадальную за…голову. Я относился, видимо, к промежуточному слою, сидя пятый час перед стерео, не пропуская даже идиотскую рекламу шампуней и кремов для лица.

Музыкальная заставка к новостям уже успела набить мне оскомину, но в этот раз все было иначе. Сердце заколотилось с такой скоростью будто хотело пробить ребра, руки, напротив, похолодели. Черт, неужели Синклер все-таки выполнил то, что хотел?

"— …Срочные известия из Китая, где в эти минуты должно состояться открытие совещания глав почти всех государств мира. Представители властей сообщают, что несколько минут назад террористами организации "Альтернативный мир" было выдвинуто требование выдать им представителей Соединенных Штатов Америки и Канады. В случае невыполнения требований главой террористической организации Полем Синклером обещано уничтожить пекинский дворец заседаний, созданный специально для этой международной встречи. В данный момент профессионалы уже ведут поиск взрывных устройств на территории города, а так же устанавливают противоракетные комплексы"

Дальше я слушать не стал, меня свалил истерический хохот.

Ищите взрывчатку, устанавливайте противоракетные комплексы, делайте что хотите, "Квебек" вы с орбиты не собьете…Синклер обманул всех, сделал то, что хотел и он добьется того, чтобы ему выдали этих несчастных. А потом он их убьет, спокойно и без жалости. И не сказать бы, что я его осуждаю.

В холодильнике валялась початая бутылка скотча, оставшаяся от прежнего жильца. Я добрался до кухни, налил себе в стакан виски, накидал туда же лед из морозилки и вернулся к ящику. В новостях показывали кадры из хроники, там, где Синклер был моложе, и еще стоял "у руля" в Канаде. Капитан на стерео улыбался в камеру, и я отсалютовал ему своим стаканом.

— А вы молодец, мистер Синклер, — сказал я, ухмыляясь, — Держу пари, вы сейчас просто наслаждаетесь процессом. Очень надеюсь, Риди это видит.

Больше суток без сна все-таки оказали свое действие на организм. Виски я — от греха подальше — убрал обратно на кухню, мне и пары глотков хватило для того, чтобы понять простую вещь: спать хотелось неимоверно. Машинально, уже не вглядываясь, я просмотрел еще пару истеричных репортажей, а потом уснул прямо в кресле, сжимая в руке пульт и думая о том, что если и есть на свете человек, на которого я бы хотел походить, так это капитан с его потрясающим упорством и стратегическим мышлением.

* * *

Ранним утром меня разбудило сразу несколько звуков: монотонно сигналящая машина под моим окном, убить владельца которой я захотел сразу же и бесповоротно, витиеватая ругань, доносящаяся из соседского открытого окна и мелодия заставки новостей. Оказывается, вчера я так и не выключил стерео, и новости шли всю ночь.

Риди должен был заехать за мной сегодня днем, и я готов поспорить на что угодно, что он выполнит свое обещание, независимо от того, захватили ли террористы президента США или на Нью-Йорк внезапно напал Магнето, или Статуя Свободы ушла под воду вместе с Алькатрасом. Поэтому я встал, проорал кое-что нелицеприятное дураку-водителю, сигналящему в пять часов утра под моими окнами, и направился в ванну, а после и на кухню. К счастью, в коробке оказалось еще два пакетика ройбуша, да и печенье вчерашнее я тоже еще не доел. Так, с кружкой и тарелкой печенья, я вернулся к стерео, думая только о том, что пора бы собирать вещи. Зная Риди, можно быть уверенным, что он припрется ни свет, ни заря, лишь бы только сделать мне мелкую пакость.

На "Би-Би-Си" конечно же вещали об одном и том же, решил я, устраиваясь поудобнее в кресле. Конечно же, о Пекине и Синклере, как будто и других новостей в мире нет. Но…От последних слов дикторши я резко дернулся и кружка вылетела из рук, и кипяток попал…ну, в общем-то, совершенно неважно куда именно. Потому что важнее было совсем другое.

— О, черт!

"— Наш корреспондент в Пекине сообщает, что операция по захвату лидера террористической организации "Альтернативный мир" Поля Синклера началась около часа назад. Напомним, что вчера "Альтернативный мир" выдвинул требование выдать им президента США и премьер-министра Канады, угрожая в обратном случае, разрушить Пекинский дворец. Слово нашему специальному корреспонденту. Энтони?"

Я съежился, когда появившийся в кадре на фоне какого-то китайского пейзажа парень продолжил тему:

"— Да, Джулия. На данный момент ситуация все больше накаляется. Въезд и выезд из китайской столицы запрещен на неопределенное время, армия и полиция находятся в состоянии полной боевой готовности. Репортеров не информируют о том, что происходит, но съемочной группе нашего канала удалось выяснить, что среди окружения Поля Синклера есть человек ФБР, благодаря которому и удалось выяснить месторасположение и намерения "Альтернативного мира" Его имя пока не разглашается, тем не менее, нам удалось выяснить, что…"

— Дьявол!

Я размахнулся и со всей дури бросил пустой кружкой в противоположную стену. Керамику сейчас делают крепкую — вопреки моим ожиданиям, упав, она не разбилась, а со стуком откатилась в сторону. Наверное, если бы осколки полетели во все стороны, мне стало бы легче. Так — не стало.

Вот я дурак. Ну зачем, хоть кто-нибудь знает, зачем, я свалил с "Квебека" при первой же представившейся возможности? Ведь знал же, чувствовал, что что-то будет, с самого начала знал, кто шпионит на корабле, но промолчал потому что мне не позволил что-то сказать долбаный кодекс чести. А теперь капитан из-за этого в опасности.

Если бы я остался, я переубедил бы его, и не было бы никакого Пекина. В своих способностях я не сомневаюсь, все равно бы переупрямил. Но мне, чертовому эгоисту, захотелось на Землю, на солнышко, на свежий воздух.

Идиот, кретин, придурок!

Я мог ему сказать, кто работает на Америку. Конечно, мог.

Укутываясь в плед, я снова уставился в картинку стерео.

"— На эту минуту известно, что объединенный космический и военно-воздушный флот Евразийского и Азиатского Союзов и Соединенных Штатов Америки готов нанести удар по космическому кораблю "Альтернативного союза". Напоминаю, Джулия, что вчера он был замечен на орбите Земли. Власти предполагают, что Поль Синклер и его сообщники находятся именно там. Однако уничтожение корабля может повлечь за собой гибель ученых, похищенных террористами несколько лет назад при нападении на Луна-Сити".

Репортер говорил это очень быстро, настолько быстро, что сознание успевало фиксировать лишь обрывки фраз.

Нанести удар…

Уничтожение корабля…

Как можно уничтожить "Квебек"? Это же бред, как в той басне Лафонтена про слона и уличную собаку. Он же огромен, туда вложен труд десятков сотен ученых, рабочих, строителей…

Я выругался еще раз. Тот, кто предал Синклера, знал о корабле очень многое, потому что сам участвовал в его постройке. Он наверняка знал технические параметры, максимальную скорость, маневренность, мощность двигателей.

Еще бы пилоту — если верить газетчикам, самому лучшему пилоту последних десятилетий, еще и техническому гению, в придачу — не знать таких простых вещей.

Резко заверещал дверной звонок. Ну, конечно, Риди.

— Как всегда вовремя, — съязвил я, открывая дверь. Дик вошел, как ни странно, не отвечая на колкость, и сразу же направился в комнату.

— Видел уже? — спросил он, кивая на картинку с новостями.

Ненавижу отвечать на глупые вопросы:

— Нет, я всю ночь смотрел порно, а утром решил взбодрить себя новостями! Конечно, видел, придурок! — взорвался я.

— Я узнавал последние новости по своим источникам, — произнес Риди, как бы нехотя, — Так вот, они утверждают, что знали о том, что будет, еще несколько недель назад и тщательно приготовились к оборонительной операции. Если бы твоему Сикнлеру не пришло в голову очень громко заявлять о своих намерениях, то никто бы даже ничего не заметил.

— Твои источники ошибаются! — безапелляционно заявил я.

Губы Риди согнулись в саркастической ухмылке:

— Ну-ну… Мой сокурсник работает в Белом доме, так что за достоверность сведений могу ручаться.

Проклятье!

Я рывком схватил со спинки кресла свитер и рюкзак, и попытался выйти из комнаты. Дик моментально загородил мне дорогу:

— Далеко ли собрался, Чарли?

— Так, слетаю на околоземную орбиту, убью одного человека и вернусь, — пообещал я. Риди схватил меня за плечо. Пальцы у него были железные, не иначе синяк останется на предплечье.

— Единственное, куда ты сейчас направишься, это Чикаго, Ривер-сайд, дом номер тридцать пять. Я понятно объясняю, или стоит подкрепить слова еще какими-нибудь стимулами?

А в самом деле, подумалось мне, что дальше?

Все, чего я хотел — улететь и забыть о "Квебеке" навсегда, жить вместе с Чейсами, увидеть Джой, наконец — вот оно, на ладони. Но…

— Что они собираются сделать? Они хотят его убить, да? — вырвалось у меня, — Пусти ты меня, наконец, больно же.

Дик подозрительно оглядел меня:

— Я как-то тебя уже отпустил. Напомнить, что было дальше?

Помнится, в тот раз я сбежал от Риди самым что ни есть простейшим способом: двинув ему в место, куда мужчин не стоит бить из соображений гуманности. Обиделся он тогда здорово, и припоминал этот случай в каждую нашу встречу еще полгода после.

— Мне уже не двенадцать, — усмехнулся я невесело, — Да и ты второй раз не попадешься.

На пару секунд мне показалось, что в его глазах промелькнул огонек иронии, но тотчас пропал, сменившись странным выражением, которое я расшифровал как сочувствие.

— Я не знаю, что будет с этим твоим Синклером, но уверен, что ничего хорошего. Международный трибунал, как минимум. В крайнем случае, погибнет в ходе операции, и — видит бог — я бы хотел, чтобы этого ублюдка застрелили.

Меня словно окатили холодной водой. Дик не мог такого сказать, это же…мерзко. У Риди конечно масса недостатков, но подлецом он не был никогда.

Ну, или я не замечал за ним такого.

— Что ты мелешь? Ты что, гад, мелешь?!

Его рука, лежащая на плече, наконец разжалась, и я сразу же проверил онемевшее место на целостность. Вроде кость находилась на месте, хотя полной уверенности у меня не было.

— Да он в сто раз лучше тебя или моей мамаши, или еще кого бы то ни было! Слышишь меня? — выкрикнул я зло.

— Не глухой, — огрызнулся Дик, — Отлично слышу. Рад, что ты наконец нашел себе идеал для подражания, жаль только что выбрал ты человека, которого разыскивают все спецслужбы мира. Впрочем, это было закономерно. А мне, дураку, еще казалось, что ты выбрал для себя нормальную жизнь с семьей и друзьями… Черта с два! Стоило Полю Синклеру поманить тебя, ты побежал за ним как собачонка.

Меня передернуло. Пока Риди нес свой бред, меня начало колотить, озноб пробирал до самых костей. Он был несправедлив и ко мне, и к капитану, и вообще, не имел никакого права со мной так говорить.

И, кажется, я обиделся.

— Да пошел ты, — сказал я, после того, как Дик закончил свою тираду, и отвернулся. За окном начал появляться народ, видимо, рабочий день начинался независимо от того, что сейчас творилось на орбите. Войны, террористы, космические корабли — все это не могло прекратить обыкновенную жизнь, с десятичасовым рабочим днем, зарплатой, и вечеринками в клубах и барах.

— Чарли, — Риди снова дотронулся до плеча. Я прошипел пару-тройку ругательств: было, между прочим, жутко больно, и он отдернул руку, — Извини, извини. Пойдем. Все равно, сейчас ни ты, ни я ничего не решаем, как бы нам того ни хотелось.

Солнце уже поднялось выше небоскребов, и осветило весенние улицы, и я почему-то вспомнил старую песню коренных нью-йоркцев, сочиненную больше ста пятидесяти лет назад.

— И будет наш Манхэттен, Нью-Йорк и остров Сэттен, — словно прочитав мои мысли пропел в тишине Риди, фальшивя через каждую ноту и нещадно перевирая мелодию. Я едва удержался от того, чтобы демонстративно закрыть уши ладонями.

Но это дурацкое совпадение мыслей меня даже обрадовало. Мы с Диком, конечно, постоянно ссорились, но все-таки друг друга понимали. Всегда.

— Мне надо тебе объяснить, — тихо сказал я. Риди наклонил голову и внимательно на меня посмотрел. Сейчас в его взгляде не было злости, только любопытство, и я все рассказал, начиная с того дня, как в чикагском доме Чейсов появилась моя мать и заканчивая моментом высадки на Землю, когда пилот по имени Дейв высадил меня во флайер-порту Нью-Йорка, воспользовавшись то ли фальшивыми, то ли просто чужими позывными.

Я рассказал о Синклере и его сыне, о том, чем занимался на "Квебеке", о том, как красива из космоса планета, и о том, что ужасно соскучился по Мелани, Лоуренсу, Питеру и Джой ("особенно, вероятно, по Джой" вставил Дик ехидно), и о том, что чертовски сложно сдержать данное слово, если ты находишься в совсем небольшом расстоянии от тех, кто тебе дорог.

Оказывается, мне просто надо было выговориться. Я говорил без остановок, минут, наверное, сорок, а потом почувствовал, что бешенство, сидящее внутри, понемногу проходит, и я уже не рвану черт знает куда чтобы уничтожить предателя. Теперь можно просто все обдумать, а потом уже решить, что делать, а не наломать кучу дров с перепугу.

— Вот так. — закончил я, — Все еще считаешь его подонком, да?

Дик нашел на тумбочке мою самодельную пепельницу — бывшую банку из под джема, вытащил из кармана пачку и закурил. Как ни странно, "Мальборо", а не "Кэптен Блэк".

— Пытаюсь бросить, — усмехнулся он, заметив мой недоуменный взгляд, — В конце концов, надо же подавать хороший пример для таких, как ты.

— А-а-а, — протянул я понимающе. Говорить о том, что таким, как я хороший пример подавать уже поздно, было наверное бестактностью, поэтому я промолчал. Кажется, Риди правильно все понял, и поэтому не стал развивать тему.

— Мне жаль, что все так вышло, — сказал он, и я сразу же понял, о чем речь. — Может, тебе и впрямь лучше было остаться на "Квебеке".

Я потянулся за свитером. Квартирка, в которой я жил, была, конечно, дешевой, но отапливали в ней хреново. Хотя, по правде, свитер тоже грел мало.

— Не знаю, — признался в собственной беспомощности я, — И что теперь делать, тоже не знаю.

Дик задумчиво повертел очередную сигарету. Я съехидничал:

— Ты же вроде собирался бросить.

Тонкая "мальборо" вернулась в пачку. Пачку Риди смял и выкинул в окно. Эта показательная педагогическая акция вызвала во мне ухмылку и желание сказать еще пару язвительных фраз, но я пожалел человека, курившего — по собственному признанию — уже больше десяти лет. Наверное, отказаться было сложно. Я приучился к табаку лет с одиннадцати, и жизнь без хотя бы одной сигареты в день казалась неполноценной. Хотя… на "Квебеке" я прекрасно обходился без сигарет. Впрочем, там была совсем другая жизнь.

— Знаешь что, Чарли, — начал Дик, — Я могу позвонить Энди в Вашингтон и узнать, что там происходит. Только обещай мне, что не совершишь никакой глупости.

Смотря что подразумевать под словом глупость, подумалось мне. Если считать мою обычную тенденцию бить, ломать и крушить все на своем пути, то глупостей я совершать не буду точно. Просто сил не хватит.

— Обещаю, — сказал я, почти не кривя душой. Риди посмотрел на меня подозрительно, но говорить ничего не стал, — Правда. Честное слово. Дик, звони. Пожалуйста.

* * *

Через шесть часов мы стояли, прячась от проливного дождя, под навесом в нью-йоркском флайер-порту и ждали прибытия друга Дика, заместителя начальника службы охраны Белого Дома мистера Салливана, в просторечии Энди, и я уже успел прослушать тысячу и одну историю о том, как чудили в студенческие годы эти двое. Честно говоря, меня уже тошнило от ностальгического тона Дика, и я поклялся себе, что ни за что в жизни не буду поступать в колледж, чтобы не напрягать потом окружающих рассказами о бурной молодости.

Хотя вообще-то, я прекрасно понимал, что он просто пытается отвлечь меня от дурных мыслей.

К прилету флайера из столицы я выкурил половину новой диковой пачки и собирался было пойти купить себе еще, но Риди не позволил. Длинную и нудную нотацию на тему вреда курения я прослушал, размышляя о своем, и, в конце концов, он просто на меня наорал, из чего я сделал вывод, что нервничаю сейчас не один.

Энди Салливан оказался высоким худым мужиком в очках одних с Диком лет, одетым в дорогущий костюм. Стригли его, похоже, там же, где и Президента — прически были абсолютно идентичными. Но двигался он почти как Поль Синклер, бесшумно и плавно.

— Здорово, Риди, — они пожали друг другу ладони с преувеличенно серьезным видом. Через секунду Дик отдернул руку с воплем, — Повелся, — с восторгом сказал Салливан.

— Черт, Энди, этому фокусу с током уже лет сто, сколько ж можно? — деланно возмутился Дик. Глаза у него, тем не менее, были довольные, — Позволь тебе представить — мой подопечный Чарли Рихтер. Он — то еще золотце, поэтому током его советую не бить, дабы избежать неприятных последствий.

— Насколько неприятных? — серьезно спросил Салливан. Риди ухмыльнулся:

— Намного, Энди, намного… Подробнее расскажу позже. Я припарковал машину у входа. Предлагаю проехаться до ближайшей забегаловки и чем-нибудь перекусить. Мы с Чарли не ели с самого утра.

— Поехали, — согласился Энди.

Мы остановились в маленькой итальянской пиццерии, заказали отдельную комнату со столиком и стереовизором, и только после того как официантка вышла с заказом, прикрыв за собой дверь.

— Что там происходит? — спросил я, уже не в силах сдерживаться. Дик посмотрел на меня со всей выработанной с годами строгостью.

— Чарли, не торопи события.

— Дик, заткнись и катись к черту! Мистер Салливан, пожалуйста.

У Салливана сверкнул в глазах опасный огонек.

— Дик, а у твоего подопечного не слишком большие запросы, а?

— Чарли, пойди прогуляйся, — велел Риди, протягивая мне десятку. — Закажи себе в баре шоколадного коктейля, поговори за жизнь с официанткой, ты же любишь.

— Пошел ты, — высказался я и хлопнул дверью. Денег, которые сунул мне в карман куртки Синклер, вполне хватило бы, чтобы скупить весь шоколадный коктейль в городе. Впрочем, Дику об этом знать было совсем необязательно.

Салливан прилетел, потому что говорить о Синклере по телефону было опасно, тем более, если ты работаешь в правительственной структуре такого уровня. Видимо, они с Диком и вправду были очень хорошими друзьями, раз уж он угробил на перелет уйму времени, и собственную безопасность.

В новостях за все это время говорили о чем угодно, только не о том, что в реальности происходит сейчас наверху. Много рассказывали о капитане, показывали старые фото и записи. Показывали ученых, которые находились в Луна-Сити во время нападения. Строились версии — одна фантастичней другой. В итоге, я, разозлившись, швырнул пульт от стерео в стенку, он по касательно задел Дика, а Дик, в свою очередь, принял своеобразные меры — позвонил в Вашингтон. Его друг примчался почти сразу.

Интересно, позвони я Питеру, поступил бы он так же? Наверняка все сначала бы взвесил, а уж потом, точно решив…

Стоп, Чарли, это плохая мысль. Ничего бы он не стал обдумывать, прилетел бы сразу — это ж Питер, великий защитник всей школьной малышни, брошенных котят и полудурков с криминальным прошлым.

У барной стойки было безлюдно: то ли народ наконец решил посмотреть новости и надолго припал к стерео, то ли начавшийся дождь не выпустил людей из офисов и домов.

— Двойной экспрессо без сахара, — заказал я. Смуглый парнишка-бармен из итальянцев, всего лет на пять старше меня, кивнул:

— Еще что-нибудь?

— Курить здесь можно?

— А ты не слишком молод? — саркастически спросил он. Я пожал плечами, и он показал на табличку: "курить запрещено".

По стерео крутили один из музыкальных каналов, что-то приторно-сладко пела певица, которая, насколько мне помнится, нравилась Джой. Все бы ничего, но вид полураздетых девиц вызывал сейчас во мне ничего только неприкрытое раздражение. Я отхлебнул кофе, и поинтересовался:

— Слушай, а можно переключить на Си-Эн-Эн или Би-Би-Си?

Бармен пожал плечами и кинул мне пульт:

— Да смотри что хочешь, все равно народа нет.

— Неудачная смена? — посочувствовал я, чтобы хоть что-то сказать. Он недовольно сморщился:

— Дерьмовая, а не неудачная, так вернее будет. С этими чертовыми политиками скоро все сойдут с ума. Ну, скажи, парень, какая разница, что там творится в Китае? Есть и пить все равно надо будет всегда.

Я индифферентно помотал головой: мне была разница, но говорить об этом не хотелось. Поскорее бы уже эти двое решили все между собой и рассказали, что происходит в космосе.

Щелкнуло, и пение, наконец, прекратилось, сменившись заставкой новостей. Я со стуком поставил чашку на лакированную столешницу барной стойки и переключил все внимание на ведущего.

"— В эти минуты миллионы жителей Земли с тревогой смотрят наш выпуск. Между тем, известия с орбиты приходят самые противоречивые. Всего полчаса назад нас информировали, что со стороны космического корабля "Альтернативного мира" к Земле вылетел флайер. Предполагается, что на борту находится один из агентов США".

Понятно, кто за штурвалом. Даже думать не надо. И чего я этого ублюдка не придушил в первый же день знакомства? Решил, что Джой этого не одобрит? Черт.

У меня сейчас было странное ощущение на душе: будто воздух вокруг начал свиваться от напряжения в тугую петлю. Я как-то смотрел фильм, в котором по сюжету главный герой попал в эпицентр урагана, и теперь чувствовал себя так же — вокруг все было натянуто… и натягивалось еще больше. Я не знал, что будет дальше, мне просто хотелось, чтобы произошло что-нибудь определенное. От неопределенности мне было душно, будто внезапно выкачали весь воздух.

Черт, быстрее бы все это закончилось.

Кофе больше не хотелось. Хотелось выбежать на улицу, под холодный дождь, чтобы хоть как-то успокоить нервы.

Наверное, мое состояние было заметно, потому что бармен как-то странно на меня посмотрел.

— Эй! Все нормально?

— Что?

— Тебя зовут, — он сделал кивок в сторону.

Я повернул голову и наткнулся на беспокойный взгляд Дика.

— Чарли, пойдем.

— Сейчас, — я соскочил с высокого барного стула и по дороге едва не сшиб локтем графин с водой.

Итальянец посмотрел на Риди подозрительно:

— Что это за хмырь?

— Коп, — ответил я, усмехаясь. Периодически Дика принимали за бандита, и он прекрасно об этом зная, всячески поддерживал образ. Пользуясь этим, он мог разгуливать по любому гетто, сливаясь с местными. Бармен все еще смотрел на него недоверчиво, и я добавил на чудовищном американском итальянском, таким же далеким от языка Данте, как сам торопливый современный итальянский был далек от чеканной классической латыни, — Он мой друг и мы здесь по делу.

— Я бы не стал доверять друзьям с такой физиономией, — ответил парень на той же смеси наречий. Я пожал плечами и направился к Дику. Вдогонку мне донеслось, — Эй, твой кофе!

— Больше не хочу, спасибо, — ответил я, не оборачиваясь.

В гостевой комнате было накурено. Официантка уже принесла огромную пиццу с пепперони, пива и стакан колы для меня. Колу я проигнорировал начисто.

— Садись, — Дик пододвинул мне стул.

— Может, обойдемся без церемоний? — начал закипать я. Не то чтобы меня злило отношение Риди, просто само ожидание доводило до бешенства. К тому же, за окном продолжался мерзкий, почти осенний дождь, а я всегда терпеть не мог такую погоду.

— Чарли, сядь, — в его голосе внезапно прорезалась сталь.

Шутить с Диком в такие моменты не стоит — себе дороже; прецеденты уже бывали. Я с грохотом подвинул к себе ветхий стул и плюхнулся на сидение с недовольным видом.

— Ну?

— Они знали о "Квебеке", — сказал Риди, кивнув на молчащего друга. Глаза у Салливана были напряженные — будто он не хотел, чтобы об этом говорили, — Знали, что он планирует сделать. И хорошо приготовились. Синклер уже все равно, что мертв. Ты извини, но ни я, ни Энди не скажем тебе ничего утешающего.

Я медленно-медленно выдохнул. Снова сделал вдох.

Духота накуренного помещения смешалась с воспоминанием — запахом корабля и пыли…

Я медленно и спокойно поднял глаза на Дика, перевел взгляд на Салливана. Не ложь. Конечно же, не ложь.

— Ясно, — сказал я так же размеренно, — Все ясно. Спасибо, мистер Салливан, и тебе Дик, спасибо. Мне…мне надо выйти.

— Мальчик, ты… — начал было друг Риди, но я все так же спокойно и тихо его оборвал:

— Не называйте меня так.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь — сначала в общий зал, а потом на улицу, там, где лил за шиворот холодный дождь.

* * *

В Нью-Йорке было много мест, где можно было раздобыть оружие. Китайские кварталы, негритянские гетто… там ничего не менялось уже вторую сотню лет, и если и были районы криминальней, то мало.

Если ты отираешься на улицах этого города с малолетства, то быстро понимаешь, где можно купить оружие, наркоту или контрабанду. Эти места не привлекают к себе большого внимания, но их словно окружает особая аура — атмосфера опасности. Здесь никогда не бывает людно и шумно, не бывает разборок и драк. Просто здесь — опасно.

В одно из таких мест, известных только тем, кто много лет живет по законам улицы, я и направился. С продавцом мы были немного знакомы, и поэтому он не удивился, увидев в своем заведении пятнадцатилетнего мальчишку, а не придурка из тех, кто постарше.

— Здорово, Рихтер. Ты в гости или по делу?

— По делу, — сумрачно ответил я. У Старика (как продавца звали, я не знал, но мы все знали его как Старика — в неполные сорок у него почти вся голова была седая) всегда было прохладно и темно. Про него поговаривали, что он был солдатом, другие говорили, что наемным убийцей, третьи и вовсе мололи всякую чушь. Старик жил здесь не всегда — просто три года назад обосновался в здании и открыл спортивный магазин для бедноты, продавал дешевую одежду и обувь, иногда делал мальчишкам скидки на мячи или бейсбольные перчатки.

А в подвале у него был запас.

— Могу предложить новые шахматы, — он потряс крохотной коробочкой, — стерео, отличная картинка, передвижение фигур с помощью ввода координат, тебе — как чемпиону — со скидкой.

— Мне не шахматы, — сказал я, не торопясь.

— Тогда что? — почти искренне удивился Старик. Почти — потому что я заметил оценивающий взгляд опытных серых глаз, скользнувших по фигуре. В один момент мне просчитали все: силу рук, ловкость, глазомер.

— Мне надо убить одного человека, — сказал я просто. В магазине, кроме меня была еще парочка, склонившаяся над ящиком с мячами, но они стояли далеко и навряд ли слышали, что я сказал.

Наверное, в этот момент выглядел я уж очень измученным, потому что Старик вдруг сказал:

— Посиди немного. Я выпровожу этих двоих и вернусь.

Рядом были обувные полки и стояла скамья. Я опустился на нее, наблюдая за тем, как хозяин магазина с любезной улыбкой говорит что-то своим клиентам. Те моментально выбрали черно-белый футбольный мяч и исчезли. Старик перевернул табличку на двери на "Закрыто" и вернулся ко мне.

Если он спросит, зачем это мне, я уйду, решил я.

А если начнет отговаривать — врежу.

Старик спросил:

— Холодное или огнестрельное?

Я вспомнил худое лицо капитана, каменевшее каждый раз, когда он говорил о сыне и жене. Вспомнил запись, которую смотрел. Вспомнил горький вкус виски. И ответил:

— Такое, чтоб наверняка. С небольшого расстояния.

В подвале, где располагался склад, Старик протянул мне тяжелый пистолет, оружие явно не новое, но, похоже, надежное.

— Возьми этот. Учить, я думаю, тебя не стоит.

Рукоятка удобно легла в руку.

Я еще никогда не стрелял — не то чтобы не хотелось, просто мне не по душе было огнестрельное оружие. Нож-"бабочка" всегда лежал в кармане, кулаки тоже были при себе, а вот стрелять в человека, зная, что тонкая линия его жизни находится в твоих руках, мне не доводилось.

Что ж, когда-то все бывает в первый раз.

Быстро и профессионально Старик показал мне, как пользоваться стволом, дал запас пуль, хотя я точно знал, что мне хватит и одной. Я расплатился и уже шел к выходу, как вдруг он спросил меня — наверное, в первый раз в жизни:

— Ты уже убивал?

У меня перед глазами промелькнула сценка многолетней давности: мертвый старик на асфальте, мы все — ошарашенные, все еще возбужденные борьбой, и еще не осознавшие того, что мы тогда натворили. И я, на грани истерики, только начинающий всё понимать, глядя в пустые глаза, лишенные жизни.

— Да, — сказал я и хлопнул входной дверью.

* * *

Дождь лил вторые сутки.

В серой пелене, что была за окном, можно было угадать улицу, яркие огни ближнего бара и свет в окнах напротив.

Я бродил по городу весь прошлый день, не боясь того, что меня найдет Риди — думаю, он бы не сунулся ко мне после того, что произошло, а потом наступил вечер, я вымок до нитки и хотел просто посидеть, прижавшись лбом к холодному стеклу. К счастью, на глаза попалась затрапезная гостиница для эмигрантов, в которой не спрашивали документов и вполне были согласны на то, чтобы меня звали "Джоном Смитом".

В номере было сыро и пахло плесенью, но меня это вполне устроило. Я сел на широкий подоконник, обхватил колени руками и начал смотреть на то, как косые струи с силой бьют о стекло. И думал.

Мысли были, если честно, не очень веселые. Дурацкие были мысли.

Но все это было неважным, потому что решение я уже принял и отступать от него не хотел. Пистолет, удобно устроившийся за пазухой, холодил кожу.

Вчера я узнал, что "Квебек" полуразрушен прямым попаданием. В него стреляли прямо в космосе, на орбите, большинство членов экипажа было спасено и доставлено на Землю для дальнейшего решения их судьбы. Погибло сорок девять человек, среди них старший помощник Антон, которого я узнал по кадрам в хронике.

О капитане старательно молчали. Его имя не упоминалось в списке погибших в Сети, куда я залез с тщетной надеждой узнать, как же все-таки произошло, что огромный корабль был уничтожен чертовыми космическими войсками в полторы ракеты каждое. О Синклере вообще старались не говорить, и я понял: его убили. Так, как планировали.

Как ни странно, но это понимание не отозвалось во мне болью. Эти дни казались мне ненастоящими, а новости, идущие по ящику — чьей-то глупой, совершенно бредовой инсценировкой. Мне казалось, что я смотрю сон, один из моих странных, непонятных снов, в которых настоящего было больше, чем в реальности.

Там, в этом сне, в одной из новостей, сказали, что Лукас Волинчек должен завтра прибыть в Чикаго. Я долго смотрел на светлоглазое, чистое лицо Лукаса и думал о том, что у него, наверное, своя правда. Что и он — может быть — прав. Его тоже похитили и лишили нескольких лет жизни, не дали нормально взрослеть, заниматься тем, чем ему хотелось.

Но у Синклера их тоже украли, в тот момент, когда убили его жену и Денниса.

Уже наступал вечер, когда я позвонил Чейсам. Не знаю, как я решился… просто набрал номер, чтобы — скорее всего — попрощаться. То, что я задумал, могло закончиться очень плохо… не знаю даже насколько… и я хотел увидеть Джой. Остальных тоже, но почему-то мне показалось главным сказать Джой о том, что я к ней чувствую.

Долго не отвечали, и смотрел в пустой экран, но когда я уже почти решил назвать красную кнопку, на нем вдруг появилось изображение. У изображения были синие глаза и длинные светлые волосы, собранные в конский хвост. Я даже выдохнул с облегчением: Джой.

— Чарли? — спросила она неверяще, и вдруг зажала рот рукой, — О, Господи, Чарли…

Она, кажется, заплакала. По крайней мере, замотала головой и вдруг спрятала лицо в ладонях. А потом, отняв от лица руки, пристально вгляделась в свой экран — наверное, смотрела на меня.

— Что?

— Ты… — она вздрогнула, и я понял, что она и в самом деле плачет. Рука сама потянулась к карману, в котором лежал носовой платок, и только через секунд пять я осознал насколько это глупо. — Живой… Я позову сейчас Пита и…

— Не надо, — попросил я, — Я только хотел сказать. Я приеду, скоро. Сначала разберусь с одним делом, и вернусь. Надеюсь, все удастся. А если нет… — я зажмурился, чтобы набраться храбрости, и сказал, наконец, — Я люблю тебя.

Я до сих пор не знаю, как мне удалось это выговорить. Слова, которые застряли было в горле, наконец вытолкнулись, и проговорив это, я почувствовал странное облегчение. Бояться было нечего — самое страшное я прошел.

Смотреть на ее реакцию сил уже не было, и я резким движением выключил телефон, и остался сидеть перед пустым черным экраном, сжимая крохотный кулон с аквамарином в кулаке.

Дождь продолжал барабанить по крышам и карнизам, но в его бое больше не было обреченности, только усталость.

* * *

Чикагский флайер-порт был намного меньше, чем в Нью-Йорке, и охранялся он хреново. Восточное побережье — место консервативное, многие до сих пор считают флайеры — новомодной игрушкой, а стройку Серенити — обычной блажью ученых. Тем не менее, народу сегодня собралось много. Не каждый день сюда прилетал известнейший спортсмен, ученый и супер-звезда для девочек-тинейджеров.

И чертов агент моей чертовой страны, который предал Поля Синклера…интересно из каких мотивов? Месть? Злость? Деньги?

Не все ли равно, а, Чарли?

Я прилетел с утра, заплатив одному из пилотов довольно круглую сумму и за полет и за конфиденциальность, сел, так чтобы меня не заметили, в разбитом у входа в порт небольшом парке, и стал ждать. Пистолет был заряжен — стоял на предохранителе — и оттягивал карман.

К моменту прилета Волинчека собралась целая толпа. Если приглядеться, то я бы наверняка увидел в ней Чейсов, уж Джой-то точно, но приглядываться сил не было, и лица были похожи на белые пятна в обрамлении ярких цветов одежды. Из порта всё никто не выходил, народу становилось все больше, и я заметил, что полиция не оставила без своего внимания это место.

Плевать.

Все равно я это сделаю.

Двери порта разъехались в разные стороны и я вскочил со своей скамейки и, рывком перемахнув через невысокое ограждение, оказался в гуще толпы, окружавшей дорогу от порта до машинной парковки, и, расталкивая людей локтями, очутился на дорожке — всего в пятнадцати метрах от застывшего, Лукаса. По обе стороны от него стояли охранники: видимо, то ли он был предупрежден, то ли власти решили-таки перестраховаться. Хотя, навряд ли кто-то еще знал то же, что и я.

Где-то в толпе раздался негромкий женский вскрик, чьи-то возмущения, раскатистый бас, похожий на голос Риди, а я все стоял и смотрел в его серо-голубые глаза.

Я все знал с самого начала. С того самого момента, когда впервые увидел его в коридоре, возле капитанской рубки "Квебека" и он рассказал мне абсолютно неправдоподобную историю о том, что в систему его флайера "подсадили" вирус и поэтому ему пришлось совершать незапланированную посадку. Конечно, откуда бы ему знать, что я совершенно случайно знаю о том, что в такой механизм как современные флайеры просто невозможно добавить никакую случайную программу, об этом позаботились в свое время изобретатели. Если бы вирус проник в систему, флайер бы просто не тронулся с места.

А потом была модель на столе в каюте Волинчека.

Я уже рассказывал, как в детстве увлекался моделями серии "космос", на которые меня "подсадил" когда-то тогдашний парень моей матери. Чтобы собрать одну из самых простых моделей, нам с Тедом требовалось дней пять, а то и вся неделя. Модели флайеров, вроде той, что стояла на столе у Лукаса, собирались месяцами, переносить их было нельзя — развалились бы. А Волинчек, если верить ему самому, конечно, появился на "Квебеке" всего за несколько дней до меня.

Последним "звонком" был тот вечер, когда я обнаружил его в своей каюте. Тогда я уже не сомневался в том, что Лукас работал на одну из земных разведок, скорее всего — американскую. До этого мне было плевать, будь он хоть посланником небес на земле, но та ночь все поменяла в моей жизни. Синклер внезапно стал одним из самих дорогих мне людей, но я по своей глупости не смог ему ничего рассказать.

И теперь, глядя в глаза Лукаса, я чувствовал, что обжигающая волна черной слепой ненависти поднимается откуда-то из глубин души, изнутри, и я готов уничтожить его просто за то, что он здесь и жив, а капитана уже нет, и его судьба была предрешена еще недели назад…

Что бы там ни было, Синклер не предал бы так…хладнокровно, что ли. Не стал бы — и всё.

— Сволочь, — сказал я негромко, — Какая же ты все-таки сволочь.

Не знаю, услышал ли он мои слова — расстояние между нами все еще оставалось порядочное, да и шум вокруг становился все сильнее и сильнее. Кажется, окружающие начали кое-что понимать.

Одно незаметное движение, щелчок от снятия предохранителя и я вытащил из кармана заряженный пистолет. Страха не было — только тонкая дрожащая нить внутри натянулась до немыслимого предела. Шаг вперед и…

"— Знаете, капитан, ваш сын наверняка был счастлив, что у него такой отец. И я был бы счастлив".

— Чарли, не надо, — крикнул кто-то из толпы, и я узнал голос. Джой. Какого черта?!

Я чуть повернул голову туда, откуда слышался крик Джой, и этого оказалось достаточно.

Один из телохранителей Лукаса выхватил оружие и направил его на меня. Краем глаза я успел заметить, как кривится его лицо, как черное дуло направляется прямо на меня, и что я совсем не успеваю ничего сделать.

Так иногда случается в моменты стресса — время будто останавливает свой ход и события видны, словно в замедленной съемке. Я отчетливо видел, как мужчина в черном костюме вскидывает руку, и нажимает на курок, почти не целясь… и пуля разрывает тугой воздух, и, вращаясь на лету, движется в мою сторону. Я не испугался- просто не успел, наверное, и слышал только свой странно-размеренный пульс: тук…тук…тук…

В те сотые доли секунд, когда пуля была уже совсем близка, мне, наконец, стало страшно. По-настоящему страшно. Меня раньше били, пару раз ранили в потасовке ножом, ломали руки и ноги, но вот убивать… Но вот что странно: жизнь не проносилась перед глазами, я не успел вспомнить даже последний день, и мог лишь зачарованно наблюдать за стремительно приближающимся смертоносным цилиндриком.

"Замедленность" прервало чье-то стремительное движение. Кто-то — я еще не знал кто — успел среагировать быстрее, просто заслонив меня своим телом, и обмяк у моих ног. Мир сразу же "включился" и я услышал крики, панический ор и знакомые голоса совсем рядом с собой. Впрочем, мне на это было плевать.

Я выронил пистолет, наплевав на то, что эти ублюдки могут стрелять еще, и, встал на колени, прямо на землю, увидел лицо спасшего меня человека.

— Не-е-е-е-т!

* * *

"— Ма-а, скажи, а почему небо синее?

Маленький мальчик черными, как смоль лохмами, держит за руку высокую девушку. Они похожи, как бывают порой похожи не мать и сын, а брат и сестра: одинаковые движения и жесты, одинаковые улыбки — одновременно озорные и добрые.

— Тебе рассказать, как учит физика, или как учит сказка? — смеется она. Ей лет двадцать, не больше, и она еще кажется школьницей, только вернувшейся со школьного бала, но ее сыну уже пять.

— Как сказка, — протягивает мальчишка со смехом. Они идут по уставленной фонтанами площади, в мелких брызгах играет полуденное солнце и мальчишка то и дело срывается то к одному, то к другому водяному горбу, чтобы поймать сверкание и подарить его маме. Ведь она сама только что призналась, что нет ничего красивей.

Девушка задумчиво смотрит на небольшой фонтан, созданный в виде русалочки. Той самой Русалочки, еще андерсеновской. И говорит, не торопясь:

— Наверное, потому что синий — цвет моря. Говорят, что жила когда-то в подводном королевстве принцесса-русалочка…

История про русалку, конечно, девчачья, но мальчику все равно. Главное, что он идет сейчас по летнему городу, сжимая в руке мамину ладонь, и все в мире следует своему установленному порядку. Мальчик не любил неожиданности, а если они все-таки случались, привыкал к новому долго, почти со слезами, хотя о последних — т-с…молчок.

— Мам, а почему она отдала свой голос колдунье? Ведь ей же было больно…

И короткое, почти невесомое касание губами его затылка:

— Потому что она любила принца, Чак. Так же, как я люблю тебя.

— Ма-а… Ну не называй меня Чаком…А ты тоже отдашь свой голос? — бесхитростно спрашивает мальчик. А девушка обнимает его за плечи:

— Хоть целую жизнь".

Она лежала на земле, а на груди, на шелковой серой блузке расплывалось алое пятно….Глаза были открыты — красивые глаза, такие же темные, как у меня, с длинными, не иначе как накрашенными ресницами. Но жизнь из них уходила.

Как она здесь оказалась? Какого черта?

Ведь я никому ничего не говорил, так какого дьявола она сюда приехала? Какого…

— Не умирай, — я осторожно положил ее голову себе на колени, взял за стремительно слабеющую руку, — Не смей умирать! С-с-слышишь?! Н-н-не смей!

Она молчала, только тяжело вдыхала. Наверное, сейчас ей было жутко больно — мне было страшно даже смотреть туда, куда попала пуля.

Все внезапно отступило на второй план — окружающая нас толпа, последние шесть лет, даже Синклер.

— Н-не вздумать меня снова бросать, ты… — заорал я зло, дергая ее руку.

— Больше не брошу, — прошептала она одними губами.

Взмах ресниц.

Легкая гримаса — словно не от боли, а от досады, мол, как это получилось, как же так вышло…

И улыбка. Застывшая в вечности счастливая улыбка на бледных губах.

Кто-то спешно вызывал "скорую", люди кричали, но вокруг меня сразу же образовалось пустое пространство. В него кто-то ворвался, хватая меня за плечи и отшвыривая назад:

— Не стрелять! Департамент полиции Нью-Йорка, капитан Ричард Риди, — Дик выхватил полицейский жетон и встал, закрывая нас от выстрелов, — Первый, кто дернется, будет застрелен без предупреждения. Ларри, вызывай подкрепление и "неотложку"! — рявкнул он в толпу и я краем глаза увидел тонкое нервное лицо Лоуренса Чейса, сразу же взявшегося за телефон.

Взгляд оценивал какие-то детали: растерянные глаза Лукаса, то, что он дернулся было вперед, но был остановлен тем самым подонком, который стрелял в мою мать; то, как расталкивая бегущих зевак, бежала ко мне с заплаканным лицом Джой; то, как кричала что-то высокая женщина в синем платье, стоящая у самого входа в порт…но сам я не чувствовал ничего.

Все внутри заледенело. Мозг все еще фиксировал подробности: логическая цепочка выстраивалась мгновенно — то, что Джой наверняка позвонила вчера Дику, а у того хватило ума, чтобы понять — в моем вчерашнем состоянии я готов на любую, даже самую отчаянную, глупость. Сопоставить пару фактов смог бы даже и Риди, не говоря уж о гениях семейства Чейс.

Только вот зачем она пришла сегодня сюда?

Зачем?

Господи…

Меня начало трясти от осознания своей чудовищной вины, и мозг выбрал самый простой способ: меня просто выключило из реальности — я потерял сознание, падая в холодную темноту.

* * *

Сгорбившись, я сидел на жесткой больничной койке и смотрел в никуда. Где-то ходили люди, слышалась сирена неотложки, гудели аппараты, но мне не было до этого дела. Ровным счетом. Никакого.

Хотелось завыть, убежать, спрятаться в какой-нибудь долбаной норе, но сил не было. Сил хватало лишь на то, чтобы сидеть, слегка покачиваясь, на кровати, и дрожать от странного озноба. Сил хватало лишь на то, чтобы не думать — вспоминать. Только вспоминать.

Надо выплакать это. Надо.

Когда плачешь, становится легче. Я мог отрицать это раньше, но, тем не менее, это было так. Но плакать не хотелось.

Не хотелось пить, есть, плакать, улыбаться. Ничего не хотелось. Мир словно подернулся серой тусклой пеленой, покрылся пеплом, а все желания стерлись как стирается старый карандашный рисунок.

В палату, громыхнув дверью, вошел Риди и сел рядом.

— Мелани и Ларри в коридоре. Я их пока к тебе не пустил, — сказал он, присаживаясь рядом. Я не ответил, и он помахал ладонью перед моим лицом. — Эй!

Хоть бы он ушел, мелькнуло слабое подобие мысли. Мне хотелось остаться одному, так же сидеть, глядя в пустоту перед собой, и ни о чем не думать.

— Чарли, — осторожно начал Дик через пару минут молчания, — Тебе плохо?

Плохо ли мне? Я не знал…

— Слушай, если ты хочешь поговорить, давай поговорим.

Я еле заметно кивнул:

— Не хочу. Дик, пожалуйста…

— Что?

— Оставь меня, — бесцветно пробормотал я, не глядя на него.

Он достал из кармана пачку "Кэптен Блэка", вытащил одну сигарету и начал нервно крутить ее в пальцах. От сигареты шел тонкий, почти неуловимый запах вишни.

— Я не уйду, — сказал он, — По крайней мере, пока ты в таком состоянии. Что я, по-твоему, совсем бездушная скотина? Господи, Чарли, ты сам на себя не похож!

С трудом унимая всё возрастающую дрожь, я поднял на Дика глаза.

— Она умерла, — слова не прозвучали, они будто упали, придавив своей тяжестью пол в палате. Мысленно, я повторил их еще раз, пробуя на вкус — она умерла. Фраза пахла соленым привкусом крови на губах и — отчего-то — серым осенним дождем.

Риди сделал неуклюжую попытку обнять меня за плечо. Я не отдернулся, и теплая тяжесть обволокла тело…

Она тоже хотела меня обнять. Хотя бы раз. А я — тупица, кретин, придурок! — делал все, чтобы избежать этого из глупого упрямства, из давно изжившей себя обиды, из слепой ненависти. Я все равно что убил ее сам. Боже мой…

Кажется, я проговорил это вслух, потому что услышал, как Дик тихо ответил:

— Это не твоя вина, Чарли. Ты не виноват, слышишь? Твоя мать сделала это, потому что любила тебя. Она хотела тебя защитить, потому что ты был ей дорог.

А еще — потому что я в очередной раз поступил как редкостная скотина, но теперь уже ничего не исправишь, просто потому что мертвых не оживишь, как ни пытайся, каких богов ни проси.

— Она любила тебя, — повторил Риди, — И, сдается мне, ты вряд ли стал бы горевать по человеку, который был тебе безразличен. Ты тоже ее любил.

Где-то в горле болезненно сжался комок нервов, и я почувствовал, как стремительно наливаются слезами глаза.

— Почему? — спросил я, давясь криком, почти воем, — Господи! Почему? Ты, сукин сын, объясни мне, почему?

Я рванулся из рук Дика, пытаясь уйти, но это было не так просто — Риди держал меня крепко.

— Пусти меня, ублюдок! Пусти, слышишь, твою мать! — я безрезультатно бился в плотном кольце рук Дика, но вырваться всё не получалось. — Ненавижу, ненавижу! Проклятье, как же я все это ненавижу!

Дик почему-то молчал. Он мог сказать тысячу слов, обвиняя меня в ее гибели, и был прав, чертовски прав…Слезы, душившие меня уже пару минут, наконец вырвались наружу, и я уткнулся лицом в клетчатый диков рукав, чувствуя, как железная хватка медленно ослабевает.

— Если бы не я, ничего бы этого не было… Она была бы жива, понимаешь ты, жива…

— Я понимаю, — еле слышно произнес Риди, — Конечно, понимаю.

Эти простые слова вдруг что-то во мне сломали: плотина из злости и ненависти рухнула в одну единственную секунду, и то, что годами скрывалось за ней, потоком полилось наружу.

Одиночество.

Боль.

Страх.

— Почему всё всегда происходит со мной? Я что, прокаженный или проклятый? Почему в моей жизни никогда ничто не бывает нормально? Я устал, Дик, я так устал… Я боюсь быть с теми людьми, которых люблю… вдруг с ними что-то случится… Я просто хочу жить, любить, иметь семью… Я что, многого хочу? Черт! А вдруг с Чейсами что-то случится по моей вине? Что, если еще кто-то умрет или исчезнет? Думаешь, я хочу, чтобы что-то случилось с Питером или Джой, или с тобой?! Если что-то случится, я просто сдохну в ту же минуту! Я не выдержу больше! Я просто больше не смогу.

Я выпалил это на одном дыхании, не ожидая, в общем-то, ответа. За много лет мне никто так его и не дал.

— Если тебя это утешит, Чарли, то Синклеру удалось сбежать. Его не нашли на "Квебеке". Это засекреченные сведения, разумеется, — невесело усмехнулся Риди.

Где-то в глубине сознания эти слова отозвались мыслью о том, что все было зря. Все — и даже моя нелепая выходка, которая привела ко всему этому.

— Почему? Дик, почему?

Меня била дрожь, но безразличие, владеющее мной раньше, отступило, сменилось ощущением странной пустоты, выговоренности, успокоения.

Дик выпустил меня из рук и сказал, смотря в глаза:

— Говорят, Бог очень любит некоторых людей. Он знает, что они на многое способны, но все же посылает им испытания для того, чтобы они смогли их пройти и доказать свою силу.

— У меня нет никакой силы.

Риди усмехнулся:

— Это говорит мне человек, который сумел обыграть профессиональных военных, один из первых учеников чертовой школы для гениев и самый лучший аналитик, которого я только знаю.

— Про одного из первых — брехня, — невесело улыбнулся я. В школьном табеле у Полины Чанг я шел аккурат предпоследним. За мной следовал Рыжик Нильсен, причем с минимальным отставанием.

— Я знаю, — произнес Дик с усмешкой, — Но это дела не меняет. Ты — удивительный человек, Чарли. В твоей жизни было так много зла, что иногда даже я думал о том, что все кончится плохо. Но каждый раз ты сражался: с дерьмовыми приютами, с одиночеством, с наркотой — и побеждал. И сейчас ты тоже победил.

Все это правильно, подумал я, только вот победа была невозможна без потерь.

И я потерял слишком многое.

ЭПИЛОГ

Стоял стремительный апрель.

В один из теплых весенних дней я вышел от Риди, у которого жил уже неделю, с рюкзаком на плече, захлопнул за собой дверь и направился к вокзалу. Стояли синие весенние сумерки, было ветрено — как и всегда на Восточном побережье — и я шел, вдыхая теплый воздух, и думая о том, что же теперь будет с моей жизнью.

В тот день, когда я ревел Риди в жилетку, оставаться в Чикаго мне не хотелось в принципе. Мне было плохо от одной только мысли о том, что придется что-то кому-то рассказывать, говорить о Синклере, Волинчеке и о маме. Дик нажал на несколько рычагов в полиции, и забрал меня на неделю к себе. Я особо и не сопротивлялся.

У Риди было типичное холостяцкое жилище с вечным бардаком, несобранной кроватью, пушистой серой пылью на всех горизонтальных поверхностях и холодильником, набитым пивом. Подружки, которая могла бы убрать все это безобразие, у него не было. На мой вопрос, почему этот редкостный дебил, дожив до тридцати лет, так и не женился, Дик только пожал плечами.

— Сначала я вел себя как идиот с девушкой, которая мне нравилась, а потом оказалось, что никто особо не стремится быть с парнем, женатым на своей работе. Вот так-то, — закончил он и усмехнулся, — Мотай на ус, Чарли. Вечно ты у меня не просидишь, и тебе все-таки придется поговорить с Джой.

— Я знаю, — пробурчал я. Еще бы я этого не знал.

У Дика я к тому разговору жил уже пять дней. Он взял отпуск за свой счет, и присматривал за мной, аргументируя это тем, "чтобы ты, Чарли, не натворил больше никаких глупостей". Мы вставали по утрам, разговаривали о том, о сем, но не упоминали в разговорах ни "Квебек", ни чертового придурка Волинчека(пару раз Дик все-таки спросил о том дне, но, наткнувшись на то, что я ухожу в молчание, перестал); играли в шахматы и шашки, пару раз ездили на побережье. Риди позволял мне уходить, когда мне вздумается, и я много ходил пешком. Нью-Йорк, город моего сумасшедшего детства, открылся мне совсем по другому: он был городом горечи и сожалений, грусти и успокоения. Иногда я садился на скамейке в Централ-парке, смотрел на уток, плавающих в пруду, и думал о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы у меня была настоящая семья.

А вчера Дик завел свою рухлядь и мы поехали на кладбище. Там, на холме, покрытом юной изумрудной травой, стоял свежий надгробный камень. Дик довел меня до него и оставил, вернувшись в машину, наблюдая за тем, как над холмами кружила и планировала на громадных крыльях одинокая птица.

Я сел у надгробья на еще холодную землю и бесшумно, одними губами, прочел надпись на камне.

"Беверли Роуз Рихтер".

— Здравствуй, мама.

Я так давно не произносил этого слова, что почти забыл, как оно звучит. Мама… была ли она моей матерью в полной мере… да это и не важно.

Важно, что она была.

Улыбалась.

Смеялась.

Плакала.

Умерла, защищая меня.

А значит….любила меня.

И я это запомнил.

Необратимость — страшное слово, и я никогда уже не смогу сказать ей этого, не смогу объяснить насколько сильно нуждался в ней, как хотел быть с ней рядом.

Орел, круживший в синих небесах, прямо надо мной, с клекотом описал еще круг, и я загадал глупое желание.

— Если ты меня слышишь, если ты меня простила, пожалуйста, дай знать, — прошептал я, — Ради всего святого, мне это нужно.

Ничего не произошло. Небеса не разверзлись, ангелы не заявились по мою душу, и даже Риди не завел свою консервную банку. Я отвернулся от могилы и смахнул с ресницы невесть откуда взявшуюся дождинку.

Что ж, это было ожидаемо, Чарли. Глупо верить в то, что не сбудется никогда в жизни. исполнение желаний — не по моей части, я знал это с того момента, когда впервые осознал себя, и… О, черт!

Я повернул голову, чтобы еще раз глянуть на надгробье и попрощаться… и наткнулся на изучающий взгляд желтых птичьих глаз. Огромный орел удобно устроился на камне, каким-то чудом бесшумно опустившись с неба. В круглых глазах читалось понимание — так бывает лишь у людей и у птиц.

— Прости, — только и смог сказать я. Несколько долгих минут орел смотрел на меня, а потом резко сорвался в небо.

Я смотрел наверх, пока у меня не заломило шею, но вскоре черная точка растворилась в лазурной дали. Чья-то рука коснулась плеча:

— Пойдем? — спросил Риди непривычно мягко.

Я судорожно вздохнул, медленно поднялся на ноги и встал рядом, с удовлетворением отмечая, что еще скоро, и я догоню Дика по росту. Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась, мне надо было сделать кучу дел: поговорить с Чейсами, выяснить, что же такое происходит между мною и Джой, увидеть Неда Дэйвиса, записать придуманное недавно начало одной шахматной партии и проверить в Сети, не изобретаю ли я велосипед, и многое-многое другое.

Вот ведь нелепо, подумал я. Человек живет прошлым или строит планы на будущее, хотя реально только одно.

Реально лишь настоящее.

Мы живем здесь.

Сейчас.

И это чертовски здорово.

Я оглядел то, что было впереди — покрывающиеся зеленью холмы и темнеющий вдалеке лес, и тоненькую полоску реки, блестящую на солнце, и ответил, почти улыбаясь:

— Пойдем.

Октябрь 2008 — май 2009

Казань