Джулия

— Звонил мой отец?

Смеюсь, чтобы скрыть неизгладимую печаль. Я всю жизнь придумывала объяснения для школьных друзей. Но теперь меня это не волнует. Никто не станет терзаться из-за того, чего никогда не было, верно?

— Вряд ли это он, — добавляю я, смятенная, охваченная страхом.

А если он?

Снова нервно смеюсь. Он ушел из-за меня? В детстве я всегда так думала — из-за маминого отказа говорить о нем. Я была уверена, что отец ненавидел меня и потому бросил нас с мамой. А она не находила в себе сил, чтобы рассказать об этом.

— Ну, может, это был не твой отец, но какой-то пожилой мужчина. Он попросил передать, чтобы ты срочно ему позвонила. Это не Марри. И уж точно не Алекс. — Али вгрызается в яблоко, и не подозревая, какой всполох боли вызывают ее слова. Она кладет передо мной листок с наспех записанными цифрами. — Ладно. Мне пора приниматься за дело. Как насчет вечеринки в пятницу?

Али возглавляет школьную администрацию. Без нее нам пришлось бы туго.

— А почему бы и нет? — говорю я. — Мне уж точно не помешает немного развеяться. Оставлю детей ночевать у Марри, и на славу покутим! — От собственных слов чувствую себя последней дурой.

— Да, судя по твоему виду, веселье тебе пойдет на пользу. Сначала поедим, а потом…

Но я уже не слышу, что сулит нам вечер пятницы. Увидев на бумажке номер Дэвида, хватаю сумку и стремглав выскакиваю из кабинета Али.

Укрывшись в дальнем углу игровой площадки, вслушиваюсь в гудки. Мне кажется, их не меньше пятисот, хотя на самом деле вряд ли больше пяти.

— Дэвид? — Я почти не дышу, изо всех сил стараюсь сдержать дрожь, но ничего не получается, меня так и трясет. — Что… что нового? — Я не смею спросить, выпустили ли его из тюрьмы.

— Джулия.

Голос гладкий и стремительный, точно птица. Я поднимаю глаза к небу.

— Ты… ты правда… — Нет, не могу этого произнести.

На какое-то мгновение меня опаляет сумасшедшая надежда. Если только я не ошибаюсь, если… то моя жизнь наладится, все развернется в обратную сторону. Мама обязательно выздоровеет, Алекс и Флора обретут наконец стабильность, а я… а я получу шанс начать все заново.

— Дэвид, где ты? Тебя выпустили? — Скрещиваю пальцы в перчатках и зажмуриваюсь.

— Я дома. — Из-за вечных проблем с сигналом слова звучат угасающим эхом.

Орать на Марри не имеет смысла, но я все-таки ору что есть мочи.

— Ты болван! Почему ты не сказал, что его сегодня выпустят? Я бы его встретила! Ты же говорил, что это затянется! Что много волокиты! — Я умолкаю, чтобы вдохнуть воздух, и уже спокойнее спрашиваю в трубку: — Что там насчет условий освобождения?

Машина тормозит у спуска к реке. Я выпрыгиваю из нее и бегу к причалу. Нужно заехать за детьми. А потом к Дэвиду.

С разбегу запрыгиваю на палубу чудовища, что Марри именует домом.

— Марри, когда же ты повзрослеешь? — Я бросаюсь на него, прижимаюсь лицом к нежной коже под ухом. От него исходит такой родной запах, что я отшатываюсь. — Прости, — шепчу я. — Больше не буду кричать. Уже все хорошо.

— Нам повезло, — говорит Марри деловито, и это так не похоже на него, что я тут же пугаюсь. Он наверняка что-то скрывает. — Ты уже в курсе, что служба надзора сочла улики недостаточными для обвинения. Вот и все.

Нет, не все! По крайней мере, для меня.

— Но ведь это хорошо, правда?

— Пока да, — отвечает Марри. — Но по условиям освобождения Дэвид не имеет права покидать место проживания и должен каждые три дня являться в полицию. Паспорт ему не вернут. Если найдут хотя бы крошечную, но новую улику, свидетельствующую против него, обвинение выдвинут снова. Полиция не успокоится, пока не засадит его обратно, Джулия.

— Господи, неужели все так плохо? — почти весело спрашиваю я.

Марри кивает:

— Есть еще одно условие.

Я замираю в ожидании. Ничто, решительно ничто не омрачит мою радость.

— Какое?

— Ему нельзя приближаться к тебе и детям.

На секунду я верю ему. И сквозь прогнившее дно этой несчастной посудины проваливаюсь в воду, ил забивается в рот, в нос, и я не могу дышать. Вместе с илом я выплевываю:

— Это что, шутка?!

Марри отрицательно качает головой. Я в жизни не видела его таким серьезным.

— Кто это сказал? Судья? Полиция? Служба надзора? Кто, черт тебя возьми, решает жизнь ни в чем не повинного человека? — Я ору, надрываюсь, срываюсь на хрип.

— Нет, Джулия. Это сказал я.

Дети в восторге от того, что я приехала за ними раньше времени. Директриса моей школы, мягко говоря, не рада, что я, не успев вернуться на работу, уже прошу освободить меня от последнего урока, но я смываюсь, едва она успевает в удивлении округлить глаза.

— Мама, они поймали убийцу? — Несмотря на ремень безопасности, Алекс подпрыгивает на сиденье. — Дэвид расскажет мне о настоящих бандитах, с которыми он сидел в тюрьме?

Я улыбаюсь и смотрю на детей в зеркало заднего вида. Вот моя жизнь, затянутая ремнями безопасности. Сын — будущий полицейский, а дочь одержима рисованием. Люблю их больше жизни.

— Милый, Дэвид наверняка устал, так что избавь его от допроса с пристрастием.

— Что такое допрос с пристрастием?

— Это значит, когда пристают с вопросами.

Я резко торможу, чтобы не переехать сонного фазана, разгуливающего по шоссе. Еще немного, и будет поворот к дому Дэвида. Странно, но оттого что дом затерялся в глуши, мне спокойнее.

— Ну вот и приехали. Помните: не приставайте с вопросами и не шумите.

Жестами повторяю для Флоры и помогаю ей вылезти из машины. Она забирает с заднего сиденья карандаши и куклу.

— Мы что, там, где не ступала нога человека? — спрашивает Алекс, озираясь.

Густой лес стеной темнеет в опускающихся сумерках. Если пройти сквозь лес, окажешься недалеко от Грозовой пустоши — луга, где я нашла Грейс. Я вздрагиваю. Не буду сейчас об этом думать.

— Почти.

Флора вцепляется в мою руку.

В каменной громадине сияют два желтых прямоугольника. Такое чувство, будто мы приехали домой. Дверь открывается в ту секунду, когда я берусь за дверной молоток. Перед нами Дэвид, спокойный и уверенный в себе — как всегда. Тепло и аппетитные запахи манят внутрь. Дэвид разводит руки, и я падаю ему на грудь. Он немного похудел, и во взгляде появилась настороженность. Наконец Дэвид легонько отстраняет меня и всматривается в лицо.

— Алекс, будь другом, запри дверь.

— О, Дэвид! — всхлипываю я. — Это было ужасно. Когда мы с тобой стояли здесь, а полиция…

— Тихо. Все уже позади. Теперь я дома, и мне кажется, что я никуда не уходил. Все хорошо. Бывало и хуже.

Он удивительный человек. Жизнелюбивый и твердый. Его не сломать. Поэтому он мне так нравится. Мимолетно отмечаю странное «бывало и хуже», но тут же вспоминаю, что Дэвид — врач и наверняка побывал в самых поразительных ситуациях.

Кухня сверкает чистотой. Ничто не напоминает о случившемся в тот страшный вечер. Из духовки тянет мясом и чесноком.

— Неплохо, — весело говорит Дэвид, открывая дверцу духовки. Удивительно, до чего он спокоен. Его только что выпустили из тюрьмы, а он делает вид, будто не произошло ничего примечательного.

Вскоре мы садимся за стол. Клацают ножи и вилки, мы перебиваем друг друга, оживленно переговариваясь. Потом перемещаемся в гостиную. Алекс и Флора устраиваются на полу играть в карты.

— Продолжим с того, на чем закончили, да?

Я подныриваю под руку Дэвида, меня слегка смущает мысль, что дети могут обернуться и увидеть нас. Но когда-нибудь это произойдет. Им нужно привыкнуть к близости между нами.

— Я всегда знала, что ты не виноват, — шепчу я ему на ухо. — Все это полная ерунда. Как только Эд посмел…

Он прижимает к моим губам палец. В темных глазах неясная мольба.

— Знаешь, что было самым неприятным в тюрьме?

Я качаю головой. Да сотня вещей: страх навсегда быть отрезанным от внешнего мира, жестокие соседи, ужасная еда, грубое обращение…

— Не знаю, Дэвид. — Это правда. — Просто не могу представить, что ты там испытал.

— Больше всего я боялся, что не увижу тебя.

Внезапно он встает и подходит к детям.

— Нет-нет-нет, — обращается он к Алексу. — Так не пойдет. Смотри, карты нужно держать вот так. — Дэвид опускается на корточки и забирает у Алекса карты. — А вторая рука у тебя должна быть всегда наготове, чтобы хлопнуть по столу, как только тебе раздадут парные карты. — Лицо Дэвида в нескольких дюймах от лица моего сына. — Понимаешь?

Алекс медленно кивает и улыбается:

— Да.

Я с шумом вдыхаю, осознав, что сидела затаив дыхание. Флора отчаянно жестикулирует, обращаясь ко мне. Это несправедливо. Мамочка, поиграешь за меня?

Конечно, — отвечаю я и присоединяюсь к ним.

Весь вечер мы режемся в снап. Алекс и Дэвид покатываются со смеху, когда мы с Флорой ошибаемся. Флора в конце концов начинает злиться и раскидывает колоду по всему ковру. Алекс готов наброситься на сестру, но Дэвид перехватывает его и принимается щекотать. Перед глазами встает Марри, он вот так же всегда усмиряет сына.

— Ты слышала? — Дэвид внезапно замирает и поднимает руку, чтобы мы замолчали. — По-моему, какой-то шум с улицы. (Господи, да он на грани нервного срыва, и как я сразу не поняла.) То ли удары, то ли топот. — Дэвид встает, выключает свет, подходит к окну, выглядывает наружу и резко задергивает шторы.

Потом поворачивается к нам, и я даже в темноте вижу, какое у него бледное лицо.

— Что? Что такое?

Вскакиваю и бросаюсь к окну.

— Там два грузовика. И куча народу с плакатами. И все что-то кричат.

Голос у Дэвида срывается. Таким же напряженным он был, когда его уводил Эд.

Я осторожно приоткрываю занавеску. У забора топчется толпа демонстрантов.

— Боже!

— Подожди. Дай подумать.

Я чувствую адреналин в его дыхании, слышу, как бьется сердце под рубашкой.

— Надо позвонить в полицию. Я свяжусь с Эдом. Теперь полиция на твоей стороне. С тебя же сняли обвинения. — Я сжимаю его ладонь, но это не помогает. — Более того, они должны были предусмотреть это сборище и обеспечить тебе защиту.

Дэвид меня не слушает. Он начинает метаться по дому, проверяет все двери и окна, задергивает все занавески.

— Ты должна вывезти меня отсюда. — Голос у него выцветший, как и лицо.

Он имеет в виду всех нас, поясняю я себе.

— Но ведь это твой дом. Ты же не позволишь, чтобы кучка крикунов выгнала тебя отсюда спустя несколько часов после освобождения?

— Мам, что случилось? — встревает Алекс. — Давайте еще поиграем.

— Не сейчас, — голос Дэвида чуть теплеет, — сначала я разберусь с тем, что происходит, а потом мы опять будем веселиться.

Ответ удовлетворяет Алекса, но я чувствую, как нарастает в нем напряжение. Безмятежна лишь Флора, уже погрузилась в любимое занятие, рассыпала по ковру карандаши и рисует.

Снаружи глухо доносятся крики:

«Судить за Грейс… у-бий-ца… судить за все…»

Раздается звон стекла. Осколки будто впиваются в меня, я вздрагиваю.

— Убийца? — выдыхаю я, но Дэвида уже нет в комнате.

Я выбегаю вслед за ним из гостиной и резко останавливаюсь. Стекло на лестничной площадке разбито, на полу валяется кирпич, обернутый бумагой. Над кирпичом неподвижно стоит Дэвид. Я поднимаю тяжелый сверток, разворачиваю бумагу. На ней что-то написано. У меня начинают дрожать пальцы.

— Дети, одевайтесь, — говорю я, стараясь не паниковать. Нужно срочно увезти их отсюда.

Я передаю записку Дэвиду.

— Боже, боже, — шепчет он побелевшими губами.

Это ксерокопия газетной страницы с фото Грейс, рядом наклеена вырезка из сегодняшней газеты — снимок Дэвида, выходящего из тюремных ворот. Его осунувшееся лицо перечеркнуто жирным черным маркером, а внизу намалевано: Доктор Смерть.

— Почему они называют меня убийцей? — голос у него чужой, в нем один лишь страх. И тут же добавляет совсем иначе: — Нам надо выбираться отсюда.

Внизу Дэвид останавливается.

— Послушай. Они пришли за мной, а не за тобой и детьми. Если ты выйдешь на крыльцо, они растеряются и я смогу выскользнуть через заднюю дверь. Через поле я выберусь на Хоганс-лейн. Заберешь меня у моста через реку через десять минут?

— Конечно, — не задумываясь отвечаю я. Руки по-прежнему трясутся. — Захвати фонарик. И все, что нужно. — Не позволяю панике овладеть собой. Мы справимся. Непременно. — Пожалуйста, разреши мне позвонить Эду.

Дэвид качает головой. Еще минута — и повторится уже знакомая до отчаяния сцена прощания.

— Не останавливайся, пока не выедешь на шоссе, — наставляет он. — Я три раза помигаю фонариком, когда доберусь до перекрестка.

И затем, не обращая на меня внимания, словно нас уже нет здесь, принимается рыться в шкафах. Достает маленький деревянный ящик, из которого извлекает нож с костяной рукояткой, — наверное, охотничий или рыболовный, думаю я. Щелчком открывает его и закрывает. Лезвие словно серебристая плоть.

— Для обороны, — поясняет Дэвид, опуская нож в карман. С тем и выскальзывает через черный ход.

Я набираю в грудь воздуха, словно мне предстоит проплыть милю под водой, прижимаю к себе Алекса с Флорой и распахиваю дверь. Толпа умолкает при виде перепуганной женщины с детьми. Но уже через миг тишина взрывается улюлюканьем.

— Где он? — кричит женщина.

Я не смотрю на нее. Я укрываю руками детей, и мы бежим к калитке, уткнув глаза в землю.

— Мама, мне страшно, — совсем по-детски пищит Алекс.

— Все хорошо, милый, не бойся. Я с тобой.

Словно электрошокер наставляю на толпу ключи от машины. Чтобы уехать, нам нужно пробраться между этими людьми.

— Пожалуйста, пропустите нас.

Чувствую, как дрожит Флора.

— Он там? В доме?

Я замираю, услышав рыдания женщины. Капюшон спадает с ее головы. Я смотрю в пустые глаза.

— Да, — лгу я. И добавляю: — Простите, — хотя сама не знаю, за что извиняюсь.

Память озаряется вспышкой. Школьная постановка «Ромео и Джульетты», где Грейс играла главную роль… Но снова раздаются крики, и воспоминание гаснет. Я хочу коснуться руки этой женщины, поговорить, объяснить, что все не так, как она думает. Хочу рассказать ей о Дэвиде, чтобы она поняла: он не мог сотворить такое с ее дочерью.

Алекс тянет меня за рукав:

— Мама, пойдем.

— Мне очень жаль, — мягко говорю я.

Пальцы женщины мнут маленького коричневого медвежонка. Любимая игрушка Грейс? Мне требуется вся сила воли, чтобы отвернуться и побежать к машине. Я крепко держу Алекса и Флору за руки.

Суетливо заталкивая детей в машину, слышу, как за спиной нарастает новая волна ярости.

— Правосудия!

Я узнаю голос матери Грейс и мысленно затыкаю уши. Мотор заводится только с третьей попытки, и, пока я выруливаю на дорогу, толпа расходится все сильней, и о машину ударяются камни.

Будит меня телефонный звонок. Какое-то мгновение я не понимаю, где нахожусь, но когда взгляд наталкивается на громоздкий пластмассовый телефон, реальность обрушивается с тошнотворной отчетливостью. Дэвида изгнали из собственного дома.

— Марри, — бормочу я хрипло. — Какого черта так рано?

Я разглядываю стену, не смея повернуться и посмотреть на другую половину кровати. Мне чудится, что моего обнаженного плеча сейчас коснется теплая рука и… Только бы голос не выдал меня, иначе Марри мигом догадается, что произошло… что могло произойти между мной и Дэвидом.

Марри объясняет, почему звонит так рано, а я мыслями во вчерашнем вечере.

Уже совсем стемнело, когда мы остановились у какого-то безымянного ресторанчика и купили еды на вынос. После беготни через заснеженное поле Дэвид окоченел. Мы направлялись в Нортмир — уставшие, напуганные, но полные решимости. Присмиревших и до странности тихих детей я сразу уложила спать и спустилась на кухню. Купленную бутылку бренди Дэвид поставил на столик у камина. Его присутствие здесь, в Нортмире, казалось мне… правильным. Удивительно, но он наотрез отказался обсуждать как недавние события, так и меры безопасности. Я настаивала на том, чтобы позвонить в полицию и посоветоваться, но он не желал об этом и слышать. Нет, куда сильнее его интересовала другая тема — я. Он засыпал меня целым ворохом странных вопросов о детстве. Рассказал и про себя — о том, что поделывал, когда я была совсем ребенком, подчеркнув тем самым нашу разницу в возрасте. Например, выяснилось, что, когда я родилась, Дэвид учился на втором курсе медицинского факультета в Кембридже. Может, этим он деликатно хотел показать мне, что у нас нет будущего, потому что нас разделяют целые миры?

— А школа? — спросил он. — Ты хорошо училась?

— Средне, — ответила я и не успела ничего добавить, потому что он уже торопился дальше.

Была ли я счастлива? С кем дружила? Кто внушил мне желание стать учительницей?

— А твоя мать, Джулия? Вы хорошо ладили, когда ты была маленькой? Не ссорились? У вас были близкие отношения? Вы много времени проводили вместе?

Я не успевала отвечать. Дэвид налил мне бренди. Его глаза сверкали. А затем он нанес решающий удар:

— Каково это — расти без отца?

— Послушай, я очень устала. День выдался безумный.

Должно быть, в моем взгляде он прочел нежелание обсуждать эту тему. Мама не разрешала мне спрашивать об отце, и я не позволю этого Дэвиду. Во всяком случае, пока.

— Пойду наверх.

Иду в душ, пообещав себе, что приготовлю для Дэвида свободную комнату, что увижусь с ним утром… Но мечтаю о том, как сильная теплая рука обнимет меня за талию, как мое сердце забьется часто-часто и…

Я все лежу в постели, прижимаю трубку с бубнящим в нее Марри и жду. Вот сейчас дыхание коснется моей кожи, губы скользнут по шее и он скажет, что приготовит завтрак… Ничего не происходит. Я резко поворачиваюсь. Кровать пуста.

— Джулия? — зовет голос Марри.

— Прости. Очень устала. Вчера поздно легла спать.

Помню, как Дэвид нежно гладил меня по волосам. Помню его запах, ласковые пальцы.

— Что ты хотел?

Раздельно, чуть ли не по слогам Марри отвечает:

— Мне нужны мои дети.

Тост подгорел, и я, конечно, обвиняю в этом Марри. Это лучше, чем вопить на него из-за безумной идеи, посетившей его с утра пораньше. Дети таращатся на меня так, будто у них не мать, а двухголовое чудовище. Дэвид до сих пор не появился, хотя мне позарез требуется поддержка.

— Думаешь, это самый подходящий момент? — Остервенело скребу тост, и черная гадость сыплется на пол. — В их присутствии?

Спокойствие Марри меня бесит.

— Я просто хотел предупредить тебя о том, что буду претендовать на опеку над детьми. Насколько я понимаю, все наши договоренности относительно Алекса и Флоры — точнее, твои договоренности — больше не действуют. Поскольку ты якшаешься с… — Марри хватает ума, чтобы замолчать. — В их жизни и без того все вверх тормашками. Пока ты не разберешься, что происходит в твоей жизни, у них нет ни единого шанса на стабильность. Это все, что я хотел сказать.

— Ха! — выплевываю я. И это говорит Марри? — А ты, значит, сделаешь их жизнь более стабильной, да? В тонущей убогой лодке с крысами? Нет, Марри, не теряй времени. Смирись. Мы почти развелись, дети живут со мной, у тебя всегда будет возможность с ними видеться и…

— Тогда отпусти их со мной сегодня.

— Что?

— Отпусти их со мной на весь день, докажи, что не врешь.

— Марри, это неразумно.

Вдруг за моей спиной вырастает Дэвид. В тот самый момент, когда я нуждаюсь в нем особенно сильно.

— Джулия, сегодня суббота. Этот день дети всегда проводят со мной.

Я в отчаянии трясу головой.

— С этого и надо было начинать, Марри. Вместо того чтобы пугать меня. Они не игрушки, чтобы требовать их. — Слабость Марри приносит мне облегчение. — Это же наши дети.

— Господи, я всего лишь стосковался по своим детям. Что тут ужасного? Я приготовил для них сюрприз и… ну… — он бросает взгляд на Дэвида, — не знаю, какие у вас планы и… — Он опускает голову.

Я наблюдаю за ним, вцепившись в ладонь Дэвида и стараясь понять, о чем думает сейчас Марри. Мужчина, которого я любила. Почему же я так боюсь отпускать с ним детей? Вдруг замечаю в глазах Марри слезы и сдаюсь. Я всегда была чувствительной дурочкой.

— Прости, Марри. Как глупо с моей стороны. Конечно, сегодня дети побудут с тобой. Только больше никаких разговоров про опеку и суды.

— Сюрприз! — Алекс показывает Флоре, что их ждет нечто приятное.

Какой сюрприз? — спрашивает она.

Тогда это уже не будет сюрпризом, понимаешь? — показывает Марри.

— Ты приведешь их домой к шести?

— Нет, к восьми.

— Тогда к семи.

— Нет, к восьми, — твердо отвечает он, и я благодарю небо за то, что он вообще собирается их вернуть.

Алекс складывает тарелки в раковину и торопливо одевается. Флора сосредоточенно собирает свое рисовальное добро. Альбом ее уже почти до последнего листа заполнен. Она сует в сумку две маленькие куколки и полпакетика жевательного мармелада. Все, она готова к субботним сюрпризам.

— Ну, желаю повеселиться, — с легкой завистью напутствую я, впрочем, вполне довольная тем, что останусь наедине с Дэвидом.

Дети возбуждены и забывают поцеловать меня на прощанье, а Флора так и вовсе выскакивает из дома без пальто. Я несусь вслед за машиной, размахивая ее пальтецом, рукава болтаются в беззвучной пантомиме, но Марри то ли не видит меня, то ли боится, что я изменю свое решение. Тяжело дыша, я останавливаюсь и смотрю, как автомобиль увозит моих детей. Губы мои, которые так и не коснулись их щечек, жжет будто огнем.