"Ненавижу" - читать интересную книгу автора (Монастырская Анастасия Анатольевна)

ЭДИК

Все было так, как обычно. Тот же бегающий взгляд главного, те же стройные ножки секретарши, тот же растворимый кофе в одноразовой чашке и тот же дым исчезающих надежд.

— Понимаешь, старик, концепт хорош, но нет драйва. Извини. — Пухлая папка могильной плитой придавила колени. Аудиенция окончена.

Повисла пауза. Такая же склизкая, как капля пота, скатившаяся по спине.

Он неловко поднялся из глубокого низкого кресла. В кармане ехидно звякнули монетки. Мелочь на метро. И все. Ни сегодня, ни завтра денежных поступлений не предвидится. Если по справедливости, то и послезавтра ситуация вряд ли станет лучше.

— Но если что-то… вдруг… — тонкий, остро-просящий тон разодрал пересохшее горло. Самому стало противно. Грустно и противно.

— Если что-то, если вдруг… — сыто хохотнул его собеседник. — Тогда я тебе сам позвоню. А сейчас извини — работа. Шведы приезжают. Совместный проект, сам понимаешь. Пропуск подпишешь у Нины. Больше не задерживаю. Удачи!

Эдик кивнул. Ну да, все, как обычно. По глупости покупаешь лотерейный билет и до самого розыгрыша веришь: статус официального российского миллионера у тебя в кармане. Нужно только подождать пару дней. А потом бурные овации и неискренние объятия вчерашних друзей: что ты такого сделал, старичок, что тебе так повезло?! И в ответ — я просто верил в удачу. Я достаю из широких штанин! Смотрите! Завидуйте! И ведь действительно позавидуют, если выиграешь, конечно. Поэтому и покупаешь на последние деньги свое лотерйное счастье. Пока в прямом эфире платят мизерные выигрыши — радостно напряжен, эмоционально надушен и в то же время обманчиво спокоен. Ну? Шарики с веселым стуком прыгают в лототрон. Ну! Шевелись, фортуна! Шаг туда, шаг сюда, стук целлулоидных бочков, и мы почти у цели. Поздравьте нового миллионера!

Но… иллюзия. Чудес не бывает: мало того, что фортуна хромонога, так она еще и туга на ухо. Шарики выпали, цифры названы, а во рту металлический привкус поражения: чем я-то хуже? Ничем — сегодня не повезло.

…В приемной Эдик нашел в себе силы задержаться у стола секретарши, у которой никак не сходилась виртуальная "могила Наполеона".

— Подпишите, пожалуйста. — Холеные тонкие пальчики нащупали «паркер» и, не глядя, поставили каллиграфическую закорючку. — Спасибо, Ниночка. Вы очень любезны. Кстати, кофе вам сегодня особенно удался.

В ответ безразличная тишина: Наполеон в кои-то веки проявил признаки жизни, и в отличие от Эдика сулил определенные надежды.

Дверь вкрадчиво вытолкнула посетителя в коридорный рой. Ваше время истекло, нам не до разговоров. А что он, собственно, хотел? Продолжения в банкетном зале? Вечер при свечах с бокалом шампанского? Как бы не так. Его кредитоспособность оценили еще тогда, в тот самый первый раз. На лбу до сих пор зудело: "Не мой уровень". Видали! Не ее уровень! А всего лишь секретарша… Секретутка. Офис-менеджер. Слишком хороша для него. А он что? Получается, слишком плох? Из пункта А и из пункта Б навстречу друг другу вышли двое. Вопрос, почему не встретились. Ответ: потому, что не судьба. Один сел в троллеубус, второй в «крайслер». Не встретились.

Эдик сжал папку онемевшими пальцами и ссутулился. Но почему?!

— Ба! Эдик! Опять сценарий принес?

— Эдичка! Когда же мы увидим твое новое шоу?

— Эдуард, да вы неисправимый романтик… Опять вы здесь, опять вы с нами.

И наконец:

— Эдик, что-то ты слишком часто ходишь по нашему коридору. Штирлицем себя вообразил?

Очень смешно. Шутка дня. Смеяться после слова «Штирлиц». Эдик вяло отвечал, но руку не протягивал, наученный горьким опытом. Здесь никто не подает руку неудачникам. Собственно, по этому жесту или его отсутствию и определятся твой статус, твое истинное место под ТВ-солнцем.

Два года назад он принес сюда свой первый сценарий. Поджилки тряслись от торжества момента. Государственная телерадиокомпания. Рупор эпохи. Надежда и опора страны. Святая святых, блин! Чтобы попасть сюда, ему пришлось напрячь связи своей бывшей. Хотя напрячь — сильно сказано. Всего один телефонный звонок (но как этот звонок тяжело дался!), и вот он в кабинете главного редактора. Начинающий автор, подающий большие надежды. Прошу любить и жаловать!

В разговоре телевизионный босс, круглый и добродушный, как колобок, замешанный на финских дрожжах, источал лишь дружелюбие и снисходительную мужскую солидарность. Так беседуют мужчины, побывавшие в постели у одной и той же женщины. Женщина, кстати, присутствовала тут же. Привычно раскинувшись на кожаном диване, Жанна флегматично полировала свои острые коготки. Босс жмурился от удовольствия. Эдик испытывал чувство неловкости. За всех. Но почему-то больше за нее.

Сценарий взяли сразу же, посулив его автору небывалый успех. Эдик, было дело, заикнулся о собственной программе, и его поощрительно похлопали по плечу: "Как знать, старик, как знать!". Перспективы воодушевили настолько, что на последние деньги Эдик купил букет роз и нанес спонтанный визит своей благоверной. Бывшей, конечно, но как знать, как знать… Цветы приняли, экс-муженька брезгливо выставили вон: "Милый, кто же входит в одну реку дважды, тем более, в такую реку!". Он, помнится, тогда униженно кивнул: "Конечно, конечно… Просто так зашел заглянул и сейчас ухожу. Извини, воспоминания". О чем, чудак рогатый, он хотел вспомнить?! О том, как были счастливы вместе? Глупо вспоминать о том, чего не было. Со времен их совместного житья много воды утекло. Оба изменились. Стали старше. Мудрее. Она приобрела лоск зрелой красавицы, он — агрессивную матерость. Жанна хохотала, услышав о «матерости»: "Да ты же лох! Слава богу, у нас нет детей, иначе они тоже бы стали лохами!".

Бывшая оказалась права — он лох.

Сценарий вернули через два месяца.

Перспективы лопнули как розовый пузырь.

А еще через шесть недель — страна прильнула к плоским домашним экранам. Новое политическое ток-шоу, заявленное телеканалом, с первых минут стало сенсацией. Ведущий — эпатажный мальчик — без запинки произносил его, Эдиков, текст. Вместе с приглашенными экспертами он виртуозно решал проблемы, которые еще не так давно волновали самого Эдика. В титрах были указаны все, кроме автора проекта.

Он ворвался сюда, вооружившись законом. Закон гарантировал соблюдение всех его прав, сулил многотысячный иск и торжество справедливости. Потренировавшись перед зеркалом, Эдик приготовил убийственную фразу: "Я подаю на вас в суд!". Так и вошел в кабинет: с гордо поднятой головой и двумя стопками водки в желудке.

Штатный юрист не испугался. Отложил закон в сторону. Похлопал по плечу. И популярно объяснил автору его права и обязанности. Прав — ноль. Обязанности — пойти по известному адресу и постараться получить максимально возможное удовольствие. Иначе многотысячный иск и торжество справедливости. Понял, нет?

Аргументы вкупе с водкой произвели должное впечатление: пришлось пойти. На мировую. Он так и не понял, как именно его обманули, но то, что сделали это играючи и легко, новоявленный сценарист осознал сразу. Впрочем, на тот момент все стало неважно: открылись новые перспективы. Главный как бы вскользь и как бы по секрету пообещал, что следующий сценарий обязательно пойдет…

Следующий сценарий действительно пошел. Викторина, придуманная Эдиком, мгновенно стала популярной, получив все мыслимые и немыслимые телевизионные премии. Эдик смотрел трансляцию «Тэфи». Сытые телеакадемики. Хамоватые звездочки. Народные артисты. Заслуженные подлецы. Счастливое лицо главного. Тот не влезал в экран, лучась широкой улыбкой. Иногда камера выхватывала очаровательную спутницу телебосса. Эдик мрачно глотал теплую водку: "И чем я ей не угодил?".

С тех пор так и повелось. Примерно раз в полгода происходил рецидив. Эдик приносил очередной сценарий, выслушивал хвалебные возгласы и получал изысканный пинок под зад. Иногда он себя спрашивал, сколько можно наступать на одни и те же грабли. Но с настойчивостью интеллектуального маньяка наступал вновь и вновь. Как сейчас, например. Он не сомневался, что на канале уже полным ходом идут пилотные съемки. И вскоре страна будет чествовать нового героя. Не его. Черт побери, опять не его.

Он убыстрил шаг, завернул за поворот и столкнулся со Светланой Борисовной. Наш старейший работник — так ее представляли на всех торжественных вечерах и праздниках. В будние дни — старушка на побегушках: "Света, сначала поди туда, затем сюда, принеси то, не забудь это! Поторопись, Светуля, это телевидение, и оно не может ждать вечность!". Ее все так и звали — Света, Светик, Светуля. И только один Эдик — Светлана Борисовна. В память о прошлых днях, когда он приходил сюда если не героем, то, по крайней мере, весьма перспективным молодым журналистом. Сколько лет прошло? Много. Ведь он помнил ее бальзаковский возраст, зрелое очарование и первые морщинки на счастливом лице. И что скрывать, даже был немножко влюблен. В пику Мамонт-Дальскому, в которого был влюблена она.

Телевидение не может ждать вечность. И даже самые признанные герои очень быстро становятся вчерашними. Пария всегда чувствует изгоя, изгой — парию. Но как-то ведь удержались, чтобы хотя бы иногда встречаться в накуренных калуарах?

Эдик нацепил бодрую улыбку, расшаркался, и не смог сделать ни шага… Обычно Светлана Борисовна, встретив Эдика, вела его в свою каморку: отпаивать чаем и утешать, но сегодня…

Всхлипывая, она баюкала багровую руку, на которой уже проступили отвратительные и болезненные волдыри.

— Что случилось? — он инстинктивно потянулся, но тут же одернул ладонь, опасаясь сделать ей еще больнее.

— Ничего, Эдинька, ничего. Стакан с кипятком на себя опрокинула, старая. Мазью помажу, и пройдет.

Интуитивно Эдик понял: врет.

— Вас кто-то обидел?

Она беспомощно мотнула головой:

— Ну, что ты милый! Кто ж здесь старуху-то обидит? Люди вежливые, внимательные, интеллигентные…

Толчок, и Эдик отлетел в сторону. Второй — и Светлана Борисовна рухнула прямо на него. Нечего на дороге стоять, быдло!

В лучших традициях отечественных сериалов двинулись массивные секьюрити, за спинами которых скрывался никто иной, как пересмешник российской эстрады — Филипп Бредосович собственной персоной. Обладатель всяких музыкальных премий. Певец. Актер. В будущем — модный писатель или дизайнер. Тут уж ничего предугадать нельзя — как карты лягут. Но, скорей, дизайнер. В литературе — там еще думать надо. А тут оделся, как бог послал, и сразу новый стиль. Эклектика называется. На голове — белая шляпа с павлиньим пером, оттеняющая крашеные кудри. Длинный серебристый плащ с красными драконами. Узкие кожаные штанишки, подчеркивающие сначала выпуклость гениталий, и только потом уже относительную стройность ног. Кокетливые сапожки со шпорами. Хипповатая рубаха почти до самого пупа открывает буйную, тщательно уложенную растительность. Платиновые цепи с золотым покрытием в три ряда вокруг шеи, блеск бриллиантов и стразов. Звезда!

Прошел, не глядя, обдав тяжелым духом парфюма и перегара, изображая торопливость. И только когда прошел, Эдик заметил, что Светлану Борисовну бьет крупная дрожь.

— Он? Это он сделал?! — указал на ожог.

Она стыдливо отвела взгляд и только коротко кивнула.

— Говнюк! — Эдик рванулся было вслед, но она повисла на нем. Задела больную руку. Ойкнула.

— Не надо, Эдинька! Не стоит того. Тебя и близко к нему не подпустят. Только покалечат.

— Покалечат — в суд подам, — мрачно буркнул Эдик. — Засажу! На зоне, знаете, как таких красавчиков любят?! В сметане, под хреном и еще в винном соусе.

Тем не менее, понимал, что права Светлана Борисовна, ой, как права… Вспомнить, что ли, для примера, что случилось с продавщицей цветов в киоске у метро, или с управляющим рестораном, сделавшим справедливое замечание? Иных уж нет, а те далече. Про журналистов и вовсе помолчим… Светлая память той розовой кофточке. Так что живым вполне мог и не уйти, оттого и бесился еще больше.

— В медпункт? — он обнял Светлану Борисовну за хрупкие плечи и осторожно повел к леснице: всего-то два пролета, три поворота, и мы у цели.

— Опять сценарий принес? — Светлана Борисовна тактично перевела тему, с больной руки на больную голову.

— Уже уношу, — Эдик перехватил поудобнее папку. — Встреча была короткой, но очень плодотворной. Меня еще так быстро не посылали на.

— Не пригодился?

— Пригодился, но не мне. Кто бы сомневался?! Тут вообще со стороны мало, что берут. А если и берут, то сразу своим объявляют. Вы же знаете.

— Ничего, поначалу всегда так бывает, потом тебя обязательно оценят. Пригласят…

— И даже наградят посмертно? — в нем с новой силой прорвалась обида. — Нет, Светлана Борисовна. Все было. Дважды в одну реку не входят. Сам виноват. Не удержался в струе, выплеснули, не заметив. Никто не оценит, никто не пригласит, и никто не наградит. В моде нынче хамы, они на волне популярности. Им почет и уважение. Вон звезда прошла, все расступились. Кто мы для нее? Быдло. А она кто для нас — звезда! Почувствуйте разницу! За что, кстати кипяточком-то обласкал?

— Да бог бы с ним, заживет… — она опять ушла от темы. — Филипп хороший, я его с детства знаю. Он ведь еще в программе "Шире круг записывался". Мальчик просто погорячился. Шоу оказалось неудачным, вот и сорвался на первого, кто под руку попался.

— Мальчик? Да ему, перцу болгарскому, скоро пятьдесят стукнет!

— А мне семьдесят, — кокетливо улыбнулась Светлана Борисовна. — так что для меня он совершенный мальчишка.

— Мальчиш-плохиш.

— Зачем так зло? Он поймет, одумается.

— Почему вы прощаете? — шаг Эдика сделался совсем уж черепашьим, — Разве можно такое прощать? Ведь не может же человек чувствовать себя совершенно безнаказанным?! Нельзя так, нельзя!

Она горько улыбнулась, погладив его по плечу:

— Конечно, нельзя. Вы это понимаете, я это понимаю, а им не дано. Мы живем в разных мирах, и эти миры почти никогда не пересекаются. Они параллельные. Помните, Эдик, у Достоевского? Только у маленького человека есть совесть. У тех, кто наверху, совести нет.

— Федор Михалыч-то тут при чем?! — взмолился Эдик. — Вы еще Библию вспомните! Про милость к падшим, брошенные камни и благое всепрощение. Вот вы о совести, Светлана Борисовна, говорите, маленького человека сюда приплели, если так и дальше пойдет, то без гоголевской шинели нам никак не обойтись — все мы из нее вышли — маленькие и большие, порядочные и полупорядочные. Ну, и что с того? Подвели вы теорию под практику. А практика — бац! — и кипяточком по голой душе. Дальше-то как? У хама нет совести, потому что он хам. И разрешая ему относиться к себе по-скотски, вы не только его превращаете в скота, но и себя. Себя, понимаете?! Сегодня вас облили кипятком, завтра — публично дадут пощечину, а послезавтра? Случайно ножик воткнут, или удавку накинут?

Светлана Борисовна остановилась, глядя снизу вверх:

— Все так, Эдик, все правильно. Вы большой умный мальчик. А я маленькая старая дура. Но позвольте вопрос: почему, обличая хамов и осуждая хамство, вы по-прежнему приносите сюда свои сценарии?!

Удар попал точно в цель. Эдик растерялся:

— Но меня, по крайней мере, по морде не бьют.

— Лукавите! Вас бьют не только намного сильнее, но и подлее. Только вы не готовы признать это как факт. Самое страшное, Эдик, в нашей профессии, когда у тебя крадут тебя же. А ты ничего не можешь сделать. Может быть, даже и не хочешь, потому что боишься что-нибудь сделать.

— Почему это я боюсь?

— А вы не уверены, что справитесь с этой системой. Скорее, система справится с вами.

…Дождь подстать настроению. Выйдя из роскошного здания, хотел закурить сигарету, но та мгновенно намокла. Сунул папку под тонкую куртку и побрел к метро. Душила ненависть. Ненависть к дорогим иномаркам и не менее дорогим женщинам. К мужчинам, которые могут себе позволить и то, и другое. К бывшей, с ее умением устраиваться. К главному, с его бегающими глазами. И к секретарше, с ее безразличным видом. Если ты такой талантливый, то почему такой бедный?! Именно поэтому. Сколько себя помнил, судьба всегда над ним смеялась. В первый раз, когда он появился на свет. Отцу шестьдесят, матери почти пятьдесят. Божий подарочек. Первые пять лет по больницам. Капельницы и уколы, которые загоняли пилу мигрени куда-то вглубь, до следующего мучительного приступа. До семи лет Эдик вообще думал, что боль — это нормальное человеческое состояние. Родителям он надоел еще в пеленках. Отпрыск, на которого возлагались такие надежды, почему-то не спешил говорить и ходить, орал все ночи напролет, требуя соску, пока не доорался до грыжи. В больнице поставили еще пару диагнозов: "А что вы хотели? Поздние роды и все такое".

Они хотели гениального ребенка. У поздних отцов рождаются гениальные дети. Александр Македонский. Петр Великий, Петр Ильич Чайковский… Примеры, на которые нужно и должно равняться. Правда, если мать младше отца лет на…цать. Последний факт родители Эдика сочли досадной мелочью. Главное — конечный результат. Результат нарекли претенциозным именем — Эдуард. Судьба ухмыльнулась во второй раз. Как не склоняй, все равно плохо и фальшиво. Эдичка — и во рту сразу же становится кисло. Эдик — и мир окрашивается в голубой цвет. Эд — и твое имя снова меняется на непристойность. Так что правильно в песне поется: "Как вы лодку назовете, так она и поплывет". Пока он плывет не по той реке и не в той лодке.

Чтобы быть успешным, надо эпатировать, провоцировать и хамить. Много, умело и одновременно. Именно этого требовала эпоха хама. Эпатировать Эдик не умел, хамить было стыдно. Он просто хотел быть телеведущим своего собственного шоу. Собственного — от начала до конца. Но идеи воровали другие — бесчисленные главные и дети состоятельных родителей. Сколько он перевидал холеных девочек и гладких мальчиков, сумевших стать «звездами» только потому, что их кто-то вовремя подтолкнул, куда надо. Ему никто не помогал. Ни родители — из могилы вряд ли получится, ни друзья — дружба не выдержала проверки временем, ни меценаты — где их сегодня найдешь. Конечно, какая-нибудь амбициозная барышня может пойти на риск и дать объявление: "Ищу спонсора". Ему же эта дорожка заказана. Разве кто сдуру клюнет на Эдика…

А ведь когда-то… Он вдруг вспомнил свой замшевый пиджак с кожаными модными зарплатами. Пиджак был куплен на первый телевизионный гонорар. Он тогда устроился внештатным корреспондентом. Под пиджаком нейлоновая белая рубашка. Или черная? Все-таки черная. Потел он в ней кошмарно, но все равно носил. Стиляга хренов! Барышни морщили носики — фу, как воняет потом, но не уходили. От звезд никто и никогда не уходил. Это мы уже проходили. Крысы бегут с корабля, только когда корабль тонет. Вот и его лодка-корабль ушла (ушел?) на дно. Ни один Жак Кусто не разыщет.

Как снова стать звездой? Господи, если ты там есть, подскажи: как стать звездой? Молчит. Ну, ладно, не навсегда. Хотя бы на час. А? Подумай, всего-то — звезда на час. Слава на минуту. Черт, пусть под меня, наконец, прогнется этот безумный и подлый мир. Тебе-то это ничего не будет стоить, Господи! Ничего! Но и этот ГЛАВНЫЙ тоже молчит. Сговорились они, что ли? Или не слышат?

Слышат. Из ближайшего ларька звонкий издевательский голос как утешительный приз: "Кто хочет, тот добьется!". Сволочи! Он хочет, но у него ничего не получается. Вечный конфликт между верхами и низами. Он очень хочет стать звездой: чтобы девочки снова визжали, увидев на улице, падали в обморок и сами собой в штабеля укладывались. Чтобы деньги не считать. Чтобы вернуться и стать завсегдатаем светских тусовок. Хотя какие в его времена тусовки? Так, "Кабачок 13 стульев" на польской подтанцовке. И все равно узнавали: "Ой, а мы вас в прошлом месяце видели за пани Моникой! Второй слева. Вы еще так смешно танцевали твист — ваши ноги разъезжались".

Слава… Да где ж она слава?! Чтобы с усталой снисходительностью бросать в толпу: "Истоки моего творчества… Мой новый проект… Глубина бытия". Имел он эту глубину вместе с бытием! Да, он хочет всего и сразу. Здесь и сейчас. Он хочет, как все. Одержимость? Нет! Идея фикс! Да! Стоп! А в этом что-то есть…

Эдик споткнулся на полпути. Спокойно, Эдуард, спокойно, главное — не спугнуть. Мысль медленно крошились, словно подсохшая глина под твердыми пальцами. Экстремальное шоу. Люди, одержимые идеей фикс. И он, как небожитель, станет вершить их судьбы, даст шанс воплотить эту идею в жизнь. В прямом эфире. На глазах у восторженной миллионной публики. Все пороки человечества. Самые скандальные желания. И убийство, да-да, обязательно убийство, — он даже облизнул губы от предвкушения. Как славно: во время шоу выстрелить, к примеру, в главного, в Колобка. И главное (пардон за каламбур!) попасть. Бутафорской пулей. Или не бутафорской. Ха-ха! Или еще лучше — перейти с ним на «ты». И когда он начнет орать, снисходительно заметить: "Да пошел ты на…". И сразу будет понятно, куда и зачем идти.

Эдик запрокинул голову, вглядываясь в питерский неон. Город казался размытым: он то надвигался, то куда-то уплывал, теряя и без того нечеткую форму. Блики света, клочки разговоров и тяжелые капли дождя. В ближайшем кафе играли джаз. В приоткрытой двери — пике саксофона, срывающийся женский голос — "Покажи мне свое сердце!", ритм холодной безнадежности. На острие ножа подрагивала затихающая нота. Вот только люди за стеклом улыбались и курили. А он был готов заплакать. Осенний джаз. Осенняя печаль. Набор сезонных штампов и еще этот дождь. Черт бы его побрал, этот октябрьский дождь.

Горло вновь стянуло. Ненависть не просто просилась — рвалась наружу. Что ж, вы сами этого хотели. Слышите, он вас предупредил, а вы не услышали. Ваше право. На этот раз все будет по-другому! Хватит кормить своим интеллектом других. Хватит! Пришли иные времена. Теперь он сам будет диктовать условия. И пусть попробуют только возразить, он им тогда покажет, каким должно быть настоящее шоу!

Эдик прижал к себе папку и сделал еще один неосторожный шаг, едва не угодив в лужу.

Рядом притормозила иномарка, обдав холодными брызгами. Эдик ругнулся, беспомощно разглядывая грязные потеки на джинсах.

— Чего застыл? — раздался смутно знакомый голос. — Садись, подвезу, заодно и поговорим. Давно не виделись. Сто лет прошло.

Но он топтался на месте, не решаясь открыть дверь. Многое бы отдал, чтобы эта встреча никогда не состоялась. Но поздно — состоялась. Позади гудели машины, джаз становился глуше… Покажи мне свое сердце! Покажи! Покажи!

— Ну! — Это не просьба, мальчик, это приказ. — Долго я буду ждать?!

Покажи мне свое сердце!

И рука против воли потянулась к блестящей мокрой дверце:

— Здравствуй! Как жизнь?