"Ненавижу" - читать интересную книгу автора (Монастырская Анастасия Анатольевна)8.00–14.00Вопреки своим ожиданиям, Эдик отлично выспался. Никакой нервозности и суеты. Никакого триммера, хотя накануне принял немало. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие, как завещал великий Карлсон. А чего волноваться? Он и так знает, что все будет хорошо. По дороге на телевидение Коробков улыбался, предвкушая наступающий успех. Удивленные лица Колобка и Жанны. Дурачки! Воображают, что переиграли по всем статьям. Пусть воображают. Проигрывает тот, кто недооценивает противника. А то, что недооценивают, понятно, тут и к гадалке не ходи. В паху вдруг сладко заныло от полученного накануне удовольствия. С годами Жанна усовершенствовала свою технику. Поставим ей пятерку с бо-о-льшим плюсом. Думают, он лох? Что ж, так даже спокойнее. Когда они поймут, что к чему, будет поздно. Никто не посмеет остановить прямой эфир на главном канале страны. Особенно, когда в это шоу ввалено столько денег. Спонсоры в ряд выстроились: крупный табачный концерн, несколько пивных компаний, крупный интернет-провайдер, оператор мобильной связи, обеспечивающий sms-голосование, ну, и так, по мелочи — банки, страховые компании, туристические агентства. Полный комплект. И самый главный спонсор — алкогольный. Следовательно, как бы ни развивалось шоу, его ход никто не остановит. Такими деньгами не рискуют, и Эдик отлично это понимает. Хотелось верить, что и Колобок поймет со временем, не дурак… Странное ощущение, когда в твоем рукаве спрятался Джокер. И ты знаешь то, чего не знают другие. Эдик щелкнул по обшлагу новой кожаной куртки, стряхнув несуществующие пылинки. Шоу начинается… — Милый, ты завтракать будешь? Кто, о чем, а она опять про еду. Тетеха! Жена порхала вокруг Вадима, тот застыл за столом с газетой в руках. Читал, и не понимал ни слова. Желудок скрутило холодным узлом, и даже третья чашка кофе не помогала. Не будет он завтракать, ему до вечера продержаться. Впервые за несколько недель Вадима одолевали сомнения: правильно ли он поступает?! Не по отношению к себе, а по отношению к жене — ведь она так ни о чем и не знает. Их взгляды встретились. Лика улыбнулась. Не сдержав приступ нежности, потерлась носом о макушку мужа. — Любимый! Нос у нее был холодный и влажный, как у собаки. И глаза такие же — доверчивые и блестящие. В горле запершило. Ну и пусть! Если не догадывается, значит, дура. А если дура, то заслужила. Он резко поднялся, ударив ее затылком по губам. Вскрикнула. Молча слизнула капельки крови. В собачьих глазах застыла обида. — Извини. Не подумал. Буду поздно, не жди. — У тебя встреча? — простодушно спросила жена, складывая грязную посуду в мойку. — Прямой эфир на телевидении. — Что ж ты не сказал! — укорила Лика, мигом вернувшая себе хорошее настроение. — Когда? По какому каналу? Надо же всем позвонить, чтобы посмотрели. И родителям. Твоим — в первую очередь. Знаешь, мне кажется, что отец после программы станет тобой гордиться. То есть он и так, но телевидение — оно человека совсем по-другому показывает. Правда? Истинная правда. Если бы ты знала, насколько права. Жребий брошен. Рубикон перейден. Вадим надел пальто, взял портфель и молча вышел из квартиры, зная, что больше сюда никогда не вернется. — Марин, перестань дуться! Я на съемках был. Честное слово. — Всю ночь? — Всю ночь, — Селезнев умудрился поцеловать Марину в кончик носа. — Малыш, ты опять ревнуешь? — Я не ревную, Игорь. Правда. Мы же с тобой давно договорились, что каждый волен поступать так, как каждый сочтет нужным. У тебя — работа. У меня — работа. У тебя — свой круг общения. У меня — свой круг общения. Общего у нас — ребенок и свидетельство о браке. Какие проблемы? — Никаких, — почему-то растерялся Селезнев. — А когда мы с тобой об этом договорились? Разве было? — Было все, даже больше. И уговор был. Странно, что ты совершенно не помнишь, — последний слова заглушил шум фена. Селезнев бросил взгляд на кожаный костюм, разложенный на кровати. Новый. Дорогой. Подчеркнуто сексуальный. Женщина в красном всегда будет в центре внимания. Плюс новое белье (тоже красное), броский макияж, да и с прической она никогда так не возилась. — Ты куда-то собираешься? — Собираюсь. — И куда, позволь спросить? — Позволю. На работу. — В этом? — прозвучало недоуменно-ревниво. Фен стих. — А что такого? Государственная дума приняла закон об универсальном дресс-коде? — Нет, но… но такой костюм выглядит слишком уж вызывающим. Так мне кажется. — Заметь, тебе кажется. Но не мне, — она демонстративно изогнулась, надевая короткую юбку. — Да, дорогой, сегодня вечером меня не жди. — Свидание? — едко спросил Селезнев. — Прямой эфир. В новом шоу. — Что?! — То! — Светик, тебя главный зачем-то вызывал! — в голосе старшего редактора Милочки проклюнулось любопытство. — Сказал, как только придешь, сразу к нему. Светлана Борисовна спокойно включила чайник, и бросила в чашку пакетик дешевого чая и три куска сахара. Не оборачиваясь, бросила: — Подождет! Глаза старшего редактора округлились: — Света, ты чего? Белены объелась? Тебя Колобок вызывает. Причем срочно, а ты чаи гоняешь. Вот вылетишь с работы, тогда поймешь… Светлана Борисовна также неспешно налила кипяток, размешала сахар, и только потом повернулась к Миле. — Мила, тебе сколько лет? — Двадцать пять, а что? — удивилась она. — А мне шестьдесят два. Какая я тебе Света? Бледные щечки девушки залил румянец. Румянец смущения, надо полагать… Но если быть справедливой, то злости. На себя, на нее, старую каргу и на дурака-босса. — Так ведь все вас так называют… — Все да не все, Милочка. А только те, кому я это позволяю. Тебе, например, не позволяла мне «тыкать». Я вот могу сказать тебе «ты», хотя бы потому, что значительно старше и опытней, а ты, милочка, пока подобной привилегией не обладаешь. Уж извини. В ответ Мила уставилась в экран компьютера и насупилась. Светлана Борисовна поставила чашку на тумбочку и бесшумно вышла. Главный, значит, вызывает. Интересно. С чего бы это? Она даже не была уверена, что Колобок знает о ее существовании. Оказывается, хоть какое-то понятие, да имеет. И даже не прочь ее увидеть. Какая честь! Она шутливо поклонилась собственному отражению. Перебинтованная рука. Рассеченный лоб. Разбитая губа, на которую пришлось наложить несколько швов. И лиловый синяк под глазом. Хороша, нечего сказать! Но почему-то Светлане Борисовне было сегодня весело и легко. Как просто это, ничего и никого не боятся, ничего и никого не любить. Как просто сказать «нет», если ты действительно хочешь сказать «нет». Что же это такое? Это свобода, Светка, — насмешливо прошептал ей Павел Петрович. — Полная и безоговорочная свобода. Дышать. Жить и наслаждаться жизнью. Делать то, что хочешь и плевать на окружающих. Почему ж ты раньше этого не знала, а? — Потому что любила тебя, Паша. И болела тобой. — Фу, как высокопарно! — сморщился голос. — А сейчас, получается, уже не любишь? — Не люблю. — Почему? — Потому, что я научилась любить себя. — Не слишком ли поздно? Вопросец-то с подвохом. Она даже остановилась, притоптывая отечной ногой на месте. Не слишком ли поздно? В шестьдесят два? И рассмеялась — в самый раз. — Вам чего? — спросила секретарша Ниночка. Сегодня она билась над пасьянсом «Паук» третьей сложности. — Вас что, вызывали? — Меня попросили зайти, — Светлана Борисовна сделала шаг по направлению к дивану. — Мне подождать, или сразу доложите? Доложила. Жаль, что так быстро: давненько Светлана Борисовна не сидела на таком удобном диване. Кожа мягонькая, как кошачья лапка, чуть-чуть поскрипывает и чуть-чуть пахнет деньгами. Также, как пахло то дорогое портмоне, которое она нашла лестнице. Принесла в дирекцию. А ее обвинили в краже. Столько времени прошло, а она помнит тот пряный кожаный дух. Колобок снисходительно указал на жесткий стул, но Светлана Борисовна проигнорировала: выбрала другой, с мягкой податливой спинкой. Поясница у нее не казенная, любит комфорт, как выяснилось совсем недавно. Колобок стерпел, лишь поморщился. Ну? Я пришла! Время пошло. И она шумно высморкалась в большой клетчатый платок. Колобок стерпел и в этот раз. Воцарилась тишина. — Сколько вы у нас работаете, Светлана Борисовна? — спросил начальник. — Не помню. Вы в отделе кадров посмотрите, там точно знают, — безмятежно отозвалась она. — Лепнина у вас богатая. И купидоны тоже. Это ведь купидоны? Колобок тупо посмотрел на потолок. — Амуры. — А-а… Но лепнина все равно богатая. Нигде такой не видела. — Итальянская. — А-а… Я думала — французская. — Французы плохо делают. — А-а… Вам виднее. И снова пауза, тягучая, словно цветочный мед. Некстати вспомнилась любимая Пашина поговорка: "Все пчелы приносили в улей сладкий и вкусный мед, и только одна, вредная и противная, деготь". Не она ли та самая пчела, вредная и противная? Колобок неслучайно напрягся, не зная, как приступить к теме разговора. Лично ей торопиться совершенно некуда. До вечера Светлана Борисовна совершенно свободна. — Я вот зачем попросил вас прийти, — нерешительно начал Колобок. — До меня дошли слухи, что вы собираетесь принять участие в сегодняшнем реалити-шоу. Светлана Борисовна удивленно посмотрела на него, но не ответила. — Для нашего канала подобное развитие выглядело бы крайне нежелательно. До меня дошли слухи о ваших… м-м-м… разногласиях с некоторыми нашими гостями. Люди они вспыльчивые, нервные, импульсивные, вполне возможно, что они вас и обидели… Со стороны канала я готов загладить причиненное вам неудобство. Что вы делаете, Светлана Борисовна? — Разве не видите? Снимаю повязку… Отталкивающее зрелище, не так ли? А всего лишь кипяток. Но рубцы останутся, теперь уже навсегда. Впрочем, как и шрам на лбу, на губах… Как вы это назвали? Неудобство? Трогательное обозначение сложившейся ситуации. И ведь заметьте, в суд подать на них я не могу. Кто будет слушать старуху, которая, не исключено, что выжила из ума?! Ведь Маша Потутина помогает детскому дому, и детишки ее просто обожают. Филипп Бредосович также неоднократно замечен в слезливой благотворительности. Такие люди просто не могли избить старую беззащитную женщину. Так их, Светка, так их, мать твою! Свидетелей не было, так что вы можете быть совершенно спокойны относительно слухов. Я ничего не стану предпринимать. И никого и ни в чем не буду обвинять. Господь им судья. Вздох облегчения. Подмышками два влажных пятна. Неужели для него это действительно так важно? — Спасибо вам, Светлана Борисовна. Я в вас не ошибся. Да, кстати… В конце месяца у нас премия. Я распоряжусь, чтобы вам ее выписали. — Распорядитесь. Премия никому еще не вредила. Я никого и ни в чем не стану обвинять. И ведь ни слова не соврала. За нее это сделает Эдик, у которого свои счеты. Я ничего не стану предпринимать. Когда женщина отвечала за свои слова и поступки? Тем более такая старая и обиженная? Господь им судья. Так приятно иногда почувствовать себя карающей рукой… А лепнина действительно богатая. И не амуры это, а купидоны. Уж она-то в искусстве разбирается. — Мазурик, ты сошел с ума! — Почему? — Семен Петрович вытащил зубную щетку изо рта и посмотрел в зеркало. Позади него стояла растрепанная супруга в туго перетянутом халате. — Ты уволился! — удивительно, сколько эмоций можно вложить в одно восклицание. — Допустим, я уволился. И что? — Мазурик снова приступил к процессу чистки зубов. — Как это что?! В твоем возрасте! — Причем тут мой возраст? — При том, то ты не сможешь найти такую работу! Мазурик набрал воды в рот, прополоскал, потом смачно сплюнул. И только тогда повернулся к встревоженной супруге: — А кто тебе сказал, что я собираюсь искать работу? — То есть как? — Жена даже попятилась от удивления. — Не поняла… А зачем же ты тогда уволился? — Видишь ли, — начал было Мазурик и вдруг замер. Потому что вдруг забыл, как зовут его жену. Еще вчера помнил, и вдруг — полный провал. Как будто и не было прожитых дней. Он даже смутился перед этой усталой, чуть полноватой женщиной. — Семен! Что вообще происходит?! — выкрикнула она. — Ты можешь объяснить? Любой знает… О! Вот оно! Люба. Жену зовут Люба. Семен Петрович улыбнулся сделанному открытию: все вернулось на круги своя. — Не кричи, Люба, — тихо попросил он. — Ольгу разбудишь. На кухне было не разместиться. Он, как истинный джентльмен, уступил супруге единственную табуретку, а сам втиснулся в оконный проем. Оба молча смотрели на закипающий чайник. — Семен, — уже спокойно спросила его жена. — Ты можешь объяснить, зачем ты ушел с работы? Он с полминуты раздумывал: сказать или нет? И все-таки выбрал компромиссный вариант. — Мне сделали интересное предложение. Возможно, я буду работать за рубежом. Рука Любы дернулась, и она пролила кипяток на клеенку. — За границей? — Да. — А я? — Что — ты? — Что буду делать я? — То же, что и раньше… За одним лишь исключением — я больше не буду тебе мешать. Что-то не устраивает? — Какая же ты сволочь! — оскорблено сказала она и вышла из кухни. Может, стоило ей все-таки сказать? А то как-то неловко получается, подло, не по-мужски. Словно удар в спину. Надо предупредить, но… не хочется. — И почему это я сволочь? — запоздало выкрикнул Мазурик вслед жене. — Поясните, сударыня! Люба фурией ворвалась на кухню: — Потому что думаешь только о себе! — А надо о тебе! — насмешливо парировал Семен Петрович. — Мазурики, вы чего… — Оля, уйди! — крикнули одновременно и уставились друг на друга, тяжело дыша. — Не вмешивайся! — Ты всегда думал только о себе. Квартиру эту убогую купил только потому, что до твоей работы недалеко. И плевать, что жене три часа до своей добираться. То, что ты потом сменил свое КБ на НИИ, уже не считается… Теперь и вовсе безработным стал, а я по-прежнему три часа в автобусе трясусь! — Все? — Когда ты в последний раз дарил мне цветы? Когда мы в последний раз ходили в гости к друзьям? От тебя ничего не дождешься: ни внимания, ни ласки, ни денег. Ты даже в постели свое побыстрее торопился урвать, а потом заваливался тюленем да так, что до утра не добудиться. Я отдала тебе лучшие годы, а ты… Мазурику стало скучно… У каждого своя правда, и если жена назвала мужа сволочью, значит, он сволочью и помрет. Или переживет ее, а потом все равно помрет. Еще большей сволочью. И чего взъелась? Будто он просил ее отдавать лучшие годы своей жизни! Неужели когда-либо претендовал на ее молодость и верность. Никогда! И уж тем более сейчас. Халат Любы на груди распахнулся, обнажив рыхлую отвисшую грудь. Мазурик перевел взгляд на Ольгу: завернувшись в одеяло, она хищно за ними наблюдала. Осклабился. — Что, Оленька, нравится скандал в благородном семействе? Не ожидала столь бурный страстей?! Может, присоединишься? Так сказать, сообразим на троих! — Оставь Ольгу в покое! — Давно оставил, — осклабился Мазурик. Дождался, чтобы смысл фразы дошел до жены, накинул куртку и вышел из дома. А ведь хотел поступить как честный человек, который, впрочем, в глубине души так и остался сволочью. — А кто его спрашивает? — ленивый голос секретарши перебивал яростный стук по клавиатуре. Ада запнулась. — Это его жена… — и тихо добавила: — Бывшая. Соедините, пожалуйста, это очень срочно. В трубке задергался Моцарт. Потому все тот же равнодушный голос сообщил, что генеральный директор телеканала на совещании и осовбодится очень не скоро. Ада зачем-то сказала «спасибо», а потом долго слушала короткие гудки: sos! sos! sos! sos!.. Попрощаться — не получилось, но, может быть, оно и к лучшему. Сказать-то все равно нечего, но почему-то стало обидно. Ладонью вытерла наступившие слезы и вышла на балкон. Конец октября. В минувшую субботу дворники смели ворох листьев, и теперь они — в длинных синюшных мешках лежали у подъезда. Пахло дымом, дождем, холодом и поздними осенними хризантемами. Густо-красными, почти черными. Этот сорт Ада особенно любила и всегда сажала на балконе. Когда выпадал первый снег, хризантемы, припорошенные белой поземкой, выглядели особенно торжественно и красиво. Аде нравилось смотреть, как они медленно и спокойно умирали. Маленькие самураи. Эдуард сказал, чтобы она ни о чем не беспокоилась: сегодня все произойдет также красиво и торжественно. На глазах у ее мужа. Ведь она мечтала именно об этом, не так ли? Ада спросила, как именно она умрет, но в ответ ведущий сочувственно погладил ее по плечу: — Зачем вам об этом знать? Обещаю, что будет небольно и быстро. Ву уйдете счастливой. И она поверила. Что еще оставалось? Правильно поступает тот, кто относится в миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна. Колобок очень любил цитировать «Хагакурэ»: слова отскакивали от него, как уже спелые, но еще не шелушенные орехи. Ада подбирала их, лущила и аккуратно складывала в мешочки памяти. Заворачивай свои намерения в иголки сосны… Воистину жизнь человека длится одно мгновение, поэтому живи и делай, что хочешь. Глупо жить в этом мире, подобном сновидению, каждый день встречаться с неприятностями и делать только то, что тебе не нравится… Не нужно быть все время настороже. Нужно считать, что ты уже умер. И тогда ты действительно умрешь с достоинством. Ада улыбнулась и стянула с пальца толстое обручальное кольцо. Прицелилась и бросила вниз, в сторону мешков с листьями. Нехорошо, если место казни расположено там, где проходит много людей. Ведь если преступников много, это позор. По прошествии времени преступник забывает о своем злодеянии. Поэтому лучше казнить виновных на месте преступления. |
||
|