"Тихая мелодия" - читать интересную книгу автора (О'Брайен Кетлин)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Эхо слов Дженни растаяло в воздухе. Майкл выпустил ее, словно вдруг его руки перестали слушаться и не могли больше ничего удержать. Он отступил на шаг назад и изумленно уставился на Дженни, будто видел ее впервые в жизни.

Дженни же не знала, как ей теперь быть. Противоречивые чувства раздирали ее. Она прижала ледяные ладони к пылающим щекам и тихо застонала.

Боже правый, как она могла позволить такому обвинению сорваться с губ? Она же совсем не хотела делиться с Майклом своими подозрениями – знала, что это бесполезно! Если он действительно виноват, то ни за что не признается. А если нет…

Если нет, значит, она сказала непростительную гадость, он ведь когда они с Клер беседовали, все звучало так убедительно, каждая мелочь казалась полной скрытого смысла: случайное отсутствие Майкла в ночь гибели Кина, его упорное молчание о том, что произошло в ту ночь, его поспешное бегство из Техаса и необъяснимое везение в делах; наконец, его согласие помочь старому Керни отыскать Клер… Трое молодых людей когда-то были самыми близкими друзьями, и, если у Алекса завелись темные делишки с Митчеллами, почему бы Майкл остался в стороне?

Но подобно тому, как меняется, становясь то синим, то зеленым, цвет морской воды, так рядом с Майклом все становилось другим. Здесь, около него, Дженни ясно понимала: то, что Клер считала очевидным, на поверку оказалось нагромождением страхов и предрассудков. Они с Клер сами создали жутковатую тень и принимали ее за чудовище, а подозрение – за неопровержимое доказательство.

А как же тогда очевидность ее собственных ощущений? Когда она была с Майклом, то испытывала лишь желание и боялась только одного: полностью отдаться его чарам.

Например, сегодня… Ее силы были на пределе после общения с Клер, но все же она не поехала домой, где оказалась бы один на один с Майклом на втором этаже. Вокруг дома – бескрайние пустые пастбища и луга, а больной отец и робкая сиделка не смогут защитить ее. Потому Дженни и помчалась в «Кернико», где, благодаря отцовскому маниакальному стремлению к безопасности, днем и ночью охранялись все входы и выходы и на каждом этаже дежурил охранник, готовый кинуться на выручку, стоило только нажать кнопку.

И все же сейчас, одна в темном кабинете рядом с Майклом, Дженни боялась не его. Это разрушало все логические построения Клер.

Что же дальше? Пока она стояла и думала, что бы сказать, как исправить положение, Майкл отошел к окну. Он, не отрываясь, смотрел на пустую темную улицу. Одинокий фонарь светил сквозь открытые жалюзи, отбрасывая полосы света на его непроницаемое, незнакомое Дженни лицо.

– Когда мне было шесть лет, у меня умер отец, – вдруг заговорил он, и звук его голоса рассек плотную, сгустившуюся в комнате тишину. – Мать после его смерти пошла по рукам. Она жила то с одним, то с другим – сменила с полдюжины мужчин, пока в шестнадцать я не ушел из дома.

Дженни нахмурилась, удивленная и самим рассказом, и желанием Майкла пуститься в воспоминания детства. При чем здесь Кин? Или Майкл хочет объяснить, почему деньги Митчеллов были для него так соблазнительны? Неужели после стольких лет Майкл, наконец, решил нарушить молчание?

– Лучшее, на что я мог рассчитывать, – это чтобы меня не трогали совсем. Когда я был маленьким, то подолгу тренировался, учился быть невидимкой: часами не шевелился, едва дышал, чтобы никто не заметил меня, если придет пьяный или обкуренный…

Наверное, он разговаривал сам с собой. Он все смотрел в окно, стоя к Дженни спиной. Не оправдывался, а рассуждал, словно вдруг решил сам погибнуть, что к чему.

– Я не смел ошибаться. За неподходящую отметку по арифметике меня могли избить до синяков, за невыполненную домашнюю работу – вышибить пару зубов. Учителя были в восторге от моего трудолюбия, так что я легко устроился на работу, когда ушел из дома. Я работал на двух работах, чтобы оплачивать учебу в школе. А потом пошел в армию.

Армия… Дженни вспомнила Майкла в военной форме. Высокий, смуглый, мощный, он прекрасно оттенял утонченное изящество белокурого Кина, и вместе они были так хороши, что при взгляде на них у любой красотки захватывало дух.

В горле Дженни встал болезненный комок, она проглотила его, боясь вымолвить слово, чтобы не прервать полубессознательный поток его речи. Она никогда не знала и не стремилась узнать, как жил Майкл до встречи с ней. Раньше это не казалось ей важным, но теперь она понимала, как не права была, услышав его исповедь.

Майкл надолго замолчал, но Дженни мужественно удержалась от вопросов, предоставляя ему право самому все объяснить.

– В армии я познакомился с Кином и сразу понял, что он там не в своей тарелке. Я даже догадался, что он решил насолить отцу. Ведь с богатыми детками такое случается, верно?

Дженни показалось, что в уголке рта Майкла мелькнула улыбка, но возможно, это просто был обман зрения.

– Кин вечно попадал впросак, а иногда и у других из-за него случались крупные неприятности. Но он был добрым малым, чертовски обаятельным, и никто на него всерьез не сердился. – Майкл покачал головой, словно до сих пор не мог понять Кина. – Его все любили. – Он тяжело вздохнул, провел пальцем по полоскам жалюзи, и те тихо задребезжали. – Даже не знаю, почему мы с ним так сдружились. Думаю, как раз из-за полного несходства. Его забавляло мое умение избегать любых проблем… А я, – он еще раз с силой втянул в себя воздух, будто кислород в его легких кончался слишком скоро, – я ни у кого не встречал такого безрассудства, как у Кина. Для него жизнь была захватывающей игрой, вернее, он сам делал ее игрой. Мне же до встречи с ним жилось не слишком весело, и, наверное, я тогда слегка спятил.

Дженни осторожно подошла поближе, но Майкл, погруженный в воспоминания, ничего не заметил.

– Потом Кин пригласил меня к себе домой на Рождество. Он знал, что мне в праздник некуда идти. Если бы я поехал к матери, то точно пришиб бы ее очередного дружка, и поделом. Он был ненормальный, и я… В общем, тогда я и познакомился с вашим семейством. Артур принял меня как сына, Клер была так же обворожительна, как и Кин, а ты… ты была от меня в полном восторге. Ты тогда была совсем еще маленькая и любого взрослого парня, вошедшего в твой мир, вознесла бы до небес, но я был польщен. Твое обожание было точно наркотик, и скоро я к нему привык.

Дженни хотела было сказать, что и она привыкла к нему, к его грубоватой мужественности, такой необычной в ее сверхрафинированном окружении, к обаянию душевной и телесной силы, исходящему от него, но все-таки промолчала.

– К несчастью, я привык еще и к другому, – горько вздохнул он. – Я привык относиться к жизни беззаботно, как Кин: допоздна дуться в карты, флиртовать со всеми женщинами подряд, поздно вставать, слишком много пить и увиливать от своих обязанностей. У Кина все это выходило легко, а я так изголодался без развлечений, что шел всюду следом за ним, будто под ногами у нас лежала та самая сказочная дорога, вымощенная желтым кирпичом.[3]

Дженни, ловившая каждое слово Майкла, с удивлением услышала в его голосе нотки самоуничижения. Неужели он действительно считает себя таким плохим? Она-то помнила, как часто именно Майкл внимал соображениям здравого смысла и удержал-таки Кина от нескольких особенно безрассудных выходок.

Вдруг громко и тревожно заверещал селектор. Сначала у Дженни сердце ушло в пятки, потом она узнала знакомый звук и успокоилась. Звонил охранник, и Дженни про себя ругнула его за излишнее рвение. А если Майкл так и не закончит некстати прерванный рассказ?

Она поспешила нажать кнопку ответа.

– Все в порядке, мисс Керни? – скрипуче спросил странный, какой-то электронный голос.

– Да, Джордж. – Дженни изо всех сил старалась говорить вежливо. – Я тут еще поработаю, не беспокойтесь.

Она выключила селектор, потом молча прошла к двери и, ничего не объясняя, заперла ее. Майкл смотрел на нее и ни о чем не спрашивал. Повернувшись к двери спиной, Дженни взглянула прямо ему в глаза. Теперь он, по крайней мере, поймет, что она ему верит.

Но Майкла это ничуть не успокоило. Он напоминал загнанного зверя – взбудораженного, нервного, погруженного в себя. Вот он отошел от окна и двинулся к Дженни, бесцельно дотрагиваясь до спинок стульев, абажура настольной лампы, перебирая журналы и карандаши на столе. Дженни не двигалась с места и не сводила с него глаз.

Он остановился у портрета Кина на книжной полке.

– С шести лет я твердо знал, что никому и никогда не удается чего-то избежать. Я должен был понять, что та дорога, вымощенная желтым кирпичом, вела не в волшебную страну Оз, а в глухой тупик.

Кин улыбался из рамки; лицо Майкла было хмурым и угрюмым.

– И еще, черт побери, я должен был задаться вопросом, почему Митчеллы так много платят за охрану своего склада. И зачем они наняли в ночные сторожа трех зеленых юнцов. Но тогда я не подумал об этом, потому что предложение казалось крайне заманчивым. Легкие деньги. Да и голова моя была занята совсем другими мыслями.

Он, наконец, отвел взгляд от портрета, покачал головой.

– К тому времени Алекс уже положил глаз на Клер, а мы с Кином познакомились с Брук и ее соседкой. Наши подруги были умны, искушены в удовольствиях, веселы, и им ужасно нравились частные детективы.

Майкл двинулся дальше по комнате, взял журнал, не листая, швырнул его на низенький столик с такой силой, что журнал полетел на пол. Голос Майкла зазвучал громче:

– Мне было двадцать три года, а ума, как выяснилось, недостало бы и для шестнадцатилетнего. Брук с подружкой жили всего за несколько кварталов от склада, на третьем этаже. Мы называли лестницу в их доме «лестницей в небо» и были в восторге от собственного остроумия.

С губ Дженни слетел тихий стон, но даже если Майкл и слышал его, то не обратил внимания, торопясь закончить свой рассказ. Дженни расправила плечи, поставила пятки вместе, словно ей в лицо дул ураган, против которого надо выстоять. Она дослушает до конца, как бы ни было больно.

– Алекс охранял склад днем, а мы с Кином – по ночам, сменяя друг друга: в понедельник он работал, а я шел развлекаться, во вторник сторожил я. Так продолжалось около недели. И вот однажды, пока я лежал в постели с Брук, кто-то напал на склад. – Майкл сжал обеими руками тяжелое стеклянное пресс-папье, голос его стал совсем хриплым. – Они взломали дверь, а там был один Кин. И они убили его.

– Майкл… – заговорила Дженни, справившись, наконец, с душившими ее слезами, – Майкл, значит, на его месте мог бы оказаться ты?

Она и не подозревала, что Кин тоже уходил по ночам со склада. Майкл никому об этом не рассказывал, даже в полиции во время дознания молчал, и потом тоже, и в результате родилась легенда о мученической смерти Кина, которую семья Керни свято хранила.

– Ведь это могло произойти в ночь твоего дежурства. И тогда на месте Кина был бы ты…

Голос Дженни сорвался, она содрогнулась, представив себе истекающего кровью Майкла на руках у Кина.

– Но там был он – В три шага Майкл пересек комнату и встал перед Дженни, сжав кулаки. – Ты знаешь, что я тысячу раз хотел бы оказаться там вместо него? Ты знаешь, что я снова и снова проигрывал в голове события той ночи, что я до полного безумия доходил, думая, что было бы, если бы я не остался у Брук или хотя бы ушел от нее пораньше, чтобы вовремя вернуться на склад? Дженни, я так и не знаю наверняка, что произошло на складе в ту ночь. Я не знаю, были это Митчеллы или случайные подонки с улицы. Но знаю точно: будь я там, я помог бы Кину, прикрыл бы его. Если бы не думал только о собственных удовольствиях, не вел бы себя как последний эгоист…

– Замолчи, ради Бога! Я слышать об этом не хочу!

Дженни закрыла ему рот ладонью. Воображение слишком живо рисовало ей Майкла в обнимку с другой женщиной, боль раздирала ее, рвала на части изнутри.

– Но это правда, – возразил он, резко отстраняя от губ ее руку. – Я вел себя как вонючий ублюдок, Дженни, а платить пришлось Кину.

Он все не отпускал ее руку, держал ее в ледяном плену своих стиснутых пальцев.

– Но я тоже был наказан. Той ночью Брук забеременела от меня. Я ее не любил, никогда не любил, но я сделал ей ребенка. Поэтому женился на ней, и хотел научиться любить ее, и отчаянно ждал рождения малыша, который вернул бы смысл моей жизни, давно ставшей грязным фарсом.

Он так сжал ей руку, что все косточки склеились, но Дженни терпела. Она не хотела отстраняться, зная, что ему сейчас нестерпимо больно, и радуясь, что может разделить его боль. Про ребенка ей известно не было, и она подумала, а не соврала ли Брук Майклу, чтобы женить его на себе?

– Она была уже на шестом месяце, когда в ее машину врезался грузовик. Погибли все: шофер грузовика, Брук, – Майкл застонал, закинув голову; лунный свет влажно блеснул на его длинных темных ресницах, – и мой сын.

У Дженни брызнули слезы, она попыталась вздохнуть – и не смогла. Она без слов молила Брук о прощении за то, что плохо подумала о ней; она молила сама не знала кого, чтобы ей стало хоть чуточку легче и чтобы Майкл так не мучился.

– Господи, Майкл, – прошептала она, гладя его по щеке. Пальцы нащупали мокрую дорожку.

Майкл открыл глаза и потерянно взглянул на нее.

– Видишь, Дженни, я заплатил. Понимаю, это не больше того, что я заслуживаю, но хочу, чтобы ты знала: я заплатил за смерть Кина. И продолжаю платить, как и ты, и твоя семья, и Клер. Значит, еще мало…

– Тссс, – упрашивала она, убирая ему, волосы с пылающего лба, – хватит. Даже слишком.

– Нет, – возражал он, но Дженни поцелуем заставила его замолчать.

Она вовсе не хотела раздразнить его желания. Наоборот – утешить, успокоить, простить. Но стоило только ей коснуться губами его губ, как она почувствовала, что, кроме сострадания, ею движет еще что-то неодолимо плотское, а тихий голос нашептывал ей: так души находят друг друга через телесное прикосновение, и тогда физическая близость превращается в благословенную любовь.

Дженни долго наслаждалась новым ощущением, потом тихо отстранилась.

– Майкл, – торжественно произнесла она, – все, твоей боли больше нет.

Он только молча покачал головой, но его недоверчивые глаза не отрывались от ее лица, словно что-то в нем могло заставить поверить ей.

– Да, – сказала она, – и теперь пришло время лечить друг друга.

Губы Майкла дрогнули.

– Ничего не выйдет.

– Выйдет. – Дженни шире открыла глаза, чтобы он мог заглянуть ей прямо в душу. – Только ты люби меня.

Волна крупной дрожи прошла по всему телу Майкла, от щеки, к которой прижималась ладонь Дженни, до ног – Дженни сквозь ткань одежды чувствовала их близкое тепло.

– Дженни…

– Пожалуйста, – прошептала она, – я так давно тебя люблю. – Она запустила пальцы в его вьющиеся волосы. – Ох, Майкл, зачем ты встречался с Брук? Ведь я уже тогда была бы твоей, если бы ты захотел.

– Знаю, – хрипло ответил он. – Но, Дженни, тебе было семнадцать лет. Совсем девочка. – Он легко коснулся ее подбородка. – Хоть я и плохой, но не настолько, чтобы совращать невинных детей.

– Так возьми меня теперь, – шепнула она, – я уже не ребенок.

Он сдержал улыбку, провел пальцами по ее подбородку, по горлу, вниз к ключичной ямке, где бешено, бился пульс.

– Знаю, – повторил он. Его рука, не останавливаясь, спускалась ниже, и Дженни затрепетала от нетерпения.

«Возьми меня, – звала Дженни без слов, молча, всем телом. Она закрыла глаза, закинула голову в томительном ожидании. – Возьми же!..»

Но Майкл не спешил. Он накрыл ладонью выступающий бугорок ключицы, ловя биение ее сердца, ища ответа в его стремительном галопе.

– Не знаю, смогу ли я быть с тобой так, как ты хочешь, Дженни, – невнятной скороговоркой произнес он. – Мне это трудно. После Брук… после Кина.

Что он втолковывал ей? Конечно, он не мог отрицать свою мужскую силу. Для таких предположений было уже слишком поздно: Дженни знала, ощущала, как он желает ее, и от напора его страсти у нее кружилась голова.

Значит, дело в чем-то еще. Но в чем? Дженни открыла глаза, зная, что в них он прочтет ее нежный зов. Что могли значить слова в новом, чудесном мире, который они с Майклом уже готовы были открыть для себя? Почему он этого не понимает?

– Должен разочаровать тебя, – между тем медленно говорил Майкл, – я не смогу… полностью забыться, понимаешь? Я ничего не почувствую. Странная штука вина, Дженни. Она мешает.

– Только не сегодня, – тихо ответила Дженни, кладя его руку себе на грудь. – Сегодня ничто не может встать между нами.

Майклу очень хотелось верить в это. Но лишь только его ладонь ощутила теплую тяжесть груди Дженни, все застыло у него внутри. Мозг отказывался принимать нервные импульсы; так влюбленный, которого долго отвергали, рано или поздно внушает себе, что он никого не любит.

Раньше он умел любить, умел наслаждаться. Надо вспомнить, надо найти путь назад. Сегодня ночью, с Дженни, ему никак нельзя быть неживым.

Деревянными пальцами Майкл расстегнул на ней платье. Ее кожа отливала жемчугом в свете луны, грудь часто вздымалась. Он протянул к ней руки, вот уже под ладонями затвердели бугорки сосков; он знал, что Дженни дрожит от его прикосновений, но сам не чувствовал ничего. Он видел, как жаркие волны захлестывают Дженни, понимал, как необходимо ему сейчас качаться на этих волнах, вместе с ней, однако, полный безнадежной тоски, оставался на берегу.

Мышцы Майкла каменели от отчаянного напряжения. Странно, физически он был как нельзя более готов к соитию и сознавал, что немедленно может овладеть Дженни, войти в нее с такой силой, которая заставит ее кричать от наслаждения, пробыть с ней сколько угодно, удовлетворить ее желания с безотказностью машины.

Потом, когда она устанет, он бы равнодушно завершил эту процедуру, и она не заметила бы ничего недоброго, как бы ни следила. Он делал бы все, что положено, но сам, даже в наиболее ответственный момент, отнесся бы к собственным содроганиям как к любому другому безусловному рефлексу. Холодок ожидания не пробежит по коже, и он не ощутит ничего, кроме мертвящей пустоты и отчаяния. И все же, хотя именно к этому звали его тихие вздохи Дженни, он не был вполне уверен, что у него получится. С Дженни так нельзя. «Прошу вас, – взмолился Майкл, обращаясь к своим неловким, неживым рукам, – не надо так с Дженни».

Руки не слушались, а он знал, что не имеет права оставить Дженни сгорать на медленном огне неудовлетворенного желания, даже если сам не ощущает жара пламени. Он должен помочь ей испытать наслаждение и постараться быть счастливым хотя бы оттого, что счастлива она.

С горьким предчувствием неудачи Майкл коснулся бедер Дженни, бессознательно-нетерпеливо прижимавшихся к нему все теснее. Он расстегнул последние несколько пуговиц на ее платье и посадил Дженни на край стола. Она уткнулась лицом ему в плечо и тихо застонала, а он нежно, едва касаясь, провел пальцами по шелковой вздрагивающей коже, постепенно добираясь до самых тайных мест.

Он убрал руку, подхватил Дженни и отнес на диван.

Устроив ее поудобнее, Майкл присел рядом, помог ей раздеться, снял с ее ног туфли, нежно поглаживая высоко выгнутый подъем каждой ступни. Дженни не противилась, только закрыла скрещенными руками обнаженные груди и задрожала, когда он дотронулся до ее живота.

У нее были самые синие, самые большие и самые лучистые глаза из всех, что Майклу доводилось видеть. Она неотрывно смотрела ему в лицо, будто в зыбкой и страшной вселенной только он мог быть незыблем, а он тем временем освободил ее от последнего прикрывавшего ее лоскутка кружева.

Свет луны делал Дженни похожей на изящную мраморную статуэтку. Прежде чем дотронуться до нее, Майкл быстро разделся и достал из кармана брюк маленький пакетик. Он не хотел, чтобы Дженни увидела это, с ужасом думая, что она заподозрит его в запланированное легкой победы над ней. На самом деле он ни разу за эти шесть лет никуда не вышел, не имея при себе презерватива, как бы дико это ни могло показаться: есть уроки, которые усваиваются раз и навсегда.

Но Дженни не сказала ни слова, только молча наблюдала за ним. Дыхание ее делалось все чаще, она не могла больше ждать, и Майкл склонился над ней. Диван плохо подходил для занятий любовью, хотя и был очень красив. Места на нем хватило, только чтобы опереться ладонями. Дженни обвила Майкла ногами и тихо всхлипнула. Майкл знал: она почувствовала ответное движение его тела.

– Майкл… Майкл, я так люблю тебя.

Ее голос дрогнул, проник в самую глубину души Майкла, отвлек его. Майкл долго смотрел на нее, потом нерешительно коснулся ее щеки.

– Боже мой, Дженни…

Что еще мог он сказать? Но она улыбнулась и с облегчением закрыла глаза.

Да, всего-навсего улыбнулась, но так доверчиво и спокойно, что внутри у Майкла все перевернулось, тяжелый заслон, когда-то закрывший выход чувствам, сдвинулся с места. Не веря себе, Майкл затаил дыхание. Медленно, слабыми, полузастывшими ручейками, еще не набравшими силу прежнего потока, по жилам разливался забытый жар.

Но даже это было невероятным чудом, а самым большим чудом была его Дженни. Она верила ему безраздельно, верила, что он не причинит ей боли и защитит любовь, которую она так щедро дарила, когда он уже перестал надеяться на такой исход.

Майкл тихо склонился к плечу Дженни. Он боялся дотронуться до нее, боялся, что ее нежное стремление к нему окажется сном, а наяву его ждет ледяной взгляд, ведь именно таким он был еще недавно.

Но ничего не менялось, и в порыве благодарности он зарылся лицом в ее волосы, прижался губами к теплой шее, ощущая горячее биение сердца. Дженни была как летний океан, и внезапно все тело Майкла заныло от свирепого желания утонуть в ней, раствориться в ее живом тепле, отогреть в нем свою замерзшую душу.

– Я люблю тебя, – повторила она и крепче прижалась к Майклу. Он уже не мог сдерживаться. Он дотрагивался до нее всюду, руками, ртом, вбирал ее тепло, каждой клеточкой своего тела, чувствуя ускоряющийся ток крови в жилах, выплескивая остатки прошлой немоты.

– Да, Дженни, да, – вскрикнул он, – люби меня.

Она мгновенно откликнулась. Обняла его, дрожащими от нетерпеливого желания пальцами погладила по плечам, по спине, спустилась еще ниже, крепче обхватила его, обвила ногами его бедра.

Закрыв глаза, шепча ее имя, Майкл отдался на волю течения, пропал в нем, приветствуя благодатную боль возвращения к жизни, к любви, к Дженни.

– Дженни! – хрипло позвал он, услышав ее стон, почувствовав, как судорожно сжались пальцы девушки.

Но Дженни не позволила ему отстраниться, и с пронзительным криком его душа освободилась от остатков страха и заплескалась в искрящемся роднике счастья.