"Гонки на выживание" - читать интересную книгу автора (Норман Хилари)

5

Совершив наконец переправу из Констанса в Крейцлинген в грубых джутовых мешках на дне лодки Клауса, под нестерпимо воняющими рыбой ящиками и неводами, Йозеф и Даниэль надеялись обрести свободу на той стороне озера, в чудесной зеленой стране Швейцарии. Вместо этого, когда их вытащили из мешков на швейцарском причале, их встретил наряд полицейских в мундирах.

– Нацисты? Папа! – Даниэль в ужасе прижался к Йозефу.

– Нет, малыш, – успокоил его Клаус. – Это всего лишь полиция. Считайте, что вам повезло, – обратился он к Йозефу. – Вас могли бы и отправить обратно. – Он понизил голос: – Я насчет вас договорился.

В кузове полицейского фургона Даниэль спросил одного из охранников, молодого парня с симпатичным лицом:

– Что теперь с нами будет?

Охранник добродушно улыбнулся ему:

– Проведете пару ночей в камере, пока вам не подыщут что-нибудь подходящее. Лагерь скорее всего.

– Лагерь? – ужаснулся Йозеф. – Концентрационный лагерь?

– Конечно, нет, герр Зильберштейн. Просто место, где вы с мальчиком сможете побыть, пока не подвернется что-нибудь более удобное.

Проходили месяцы. Некоторых перевели в рабочий лагерь, но Зильберштейны так и остались в пересыльном лагере, потому что Йозеф был непригоден к работе, а Даниэль слишком мал. Они привыкли к распорядку своей новой жизни, стали заводить и тут же терять друзей, так как состав интернированных постоянно менялся подобно фигурам на шахматной доске.

– Сколько мы еще здесь пробудем? – ежедневно спрашивал Даниэль у лагерного начальства.

– Пока для вас не будет найдено подобающее место, – таков был неизменный ответ.

– Если не получите въездную визу в США или в Палестину, вы никогда отсюда не выберетесь, – сказал Йозефу один француз. – Разве что война кончится, и тогда вы сможете вернуться домой. У вас ведь есть деньги, не так ли, Зильберштейн? Почему бы вам не потребовать адвоката? Он мог бы выхлопотать визу для вас и для мальчика.

– Я не хочу покидать Швейцарию, – возразил Йозеф. – Уехав отсюда, я рискую разминуться с женой и дочерью.

– Вы же говорили, что они в Дахау! Почему вы думаете, что их оттуда выпустят?

У Йозефа возник мгновенный соблазн врезать обоими кулаками по лицу француза, но тотчас же на него напал приступ кашля, а затем его охватила уже привычная апатия, и он махнул на все рукой.

Прошел год, но обитатели лагеря этого даже не заметили.

В конце августа 1942 года Даниэль подружился в лагере с двумя мальчиками постарше. Бернгард Сигал и Эрик Мазински сказали Даниэлю, что собираются сбежать и готовы взять с собой третьего.

Даниэль с любопытством взглянул на Бернгарда.

– Каков ваш план?

– Ничего ему не рассказывай, пока он не с нами, – предупредил Эрик.

– Что скажешь, Дэнни?

Даниэль перевел взгляд с одного на другого. Бернгард был похож на первого ученика в школе и нравился ему больше, чем Эрик. Глядя на него, невозможно было поверить, что он способен разрабатывать безумные планы побега.

– Я не могу уйти, – признался он с грустью. – Мне бы очень хотелось, но это невозможно.

– Я же тебе говорил – пустой номер, – сказал Эрик.

– Но почему? – спросил Бернгард, не обращая внимания на Эрика.

– Из-за отца. Бернгард кивнул.

– Я знаю, это трудно, – кивнул Бернгард. – Если мы с Эриком сбежим, наши родители смогут утешить друг друга, а твой отец остался бы совсем один.

– Но тогда ты можешь остаться здесь навсегда, – прошипел Эрик, поминутно оглядываясь, чтобы убедиться, что их никто не слышит.

– Ты знаешь, Дэнни, он ведь прав. Рано или поздно тебе придется подумать о себе.

– Тут не о чем думать. – Даниэль плотно сжал губы.

– Не говори потом, что тебе не предлагали, – презрительно бросил Эрик.

– Мне очень жаль, – сказал Бернгард.

– Это не твоя вина, – пожал плечами Даниэль.

Они немного помолчали, потом Бернгард спросил:

– А твой папа пошел бы с нами?

– И не мечтай, – горько рассмеялся Даниэль. – Поначалу папа ненавидел лагерь даже больше, чем я сам, но теперь, по-моему, ему тут даже нравится. Он только и делает, что ждет, когда ему прикажут, что делать дальше.

– Должно быть, он тоскует по твоей матери.

Даниэль кивнул, слезы навернулись ему на глаза.

– Я тоже.

Бернгард схватил его за руку.

– Послушай моего совета, Дэнни. Не решай ничего прямо сейчас, не отказывайся бежать вместе с нами. – Он горько усмехнулся. – Мы еще не скоро отсюда удерем. Эрик любит напустить важности, но никаких реальных планов пока нет.

– Ничего не выйдет, – покачал головой Даниэль. – Мама заставила меня пообещать, что я буду заботиться об отце, а он ни за что бы ее не оставил, если бы не я. – Он выдавил из себя улыбку. – В общем-то тут тоже жить можно.

Зима в тот год выдалась холодная и мрачная, Йозеф то и дело простужался, его лихорадило, у него начался хронический бронхит. Как и многих других, его переводили в лазарет, когда повышалась температура, и заставляли спускаться вниз, как только она снижалась.

Однажды за ужином в феврале 1943 года Даниэль заметил, что картошка с капустой на тарелке его отца остались нетронутыми.

– Папа? Ты не ешь?

Лицо его отца казалось воспаленным. Он невидящим взглядом смотрел на тарелку с едой. Даниэль коснулся его руки. Она горела. Он пощупал лоб отца.

– Папа, у тебя опять жар. Давай уйдем отсюда.

Отец повернулся, словно впервые заметив Даниэля. Он покачал головой, его дряблые щеки затряслись.

– Только не в лазарет, – прошептал он, и его лицо сморщилось как у ребенка, собирающегося заплакать.

– Идем, папа.

Одной рукой Даниэль заботливо обхватил плечи отца, другой взял его под локоть. У Йозефа была такая высокая температура, что жар его тела обжигал Даниэля через одежду.

Йозеф был отправлен в больницу во Фрауэнфельде. Поскольку Даниэль был его единственным кровным родственником, на этот раз никто не протестовал против его еженедельных посещений, но сами визиты выходили мучительными. Сначала Йозеф, заболевший двусторонней пневмонией, находился в бреду, но и когда температуру сбили, его разум не стал яснее. Даниэль сидел на краю его постели, держал его за руку, разговаривал с ним, но вместо того, чтобы поговорить с сыном, Йозеф начал разговаривать с воображаемой Антонией.

Физически Йозеф поправился, но его умственное и душевное состояние продолжало неуклонно ухудшаться. В апреле он вернулся в лагерь и стал первым постоянным пациентом лазарета. Однажды Даниэль обратился к доктору и спросил, почему его отец не может спать внизу вместе с ним.

– Твоему отцу лучше оставаться в лазарете, – ответил доктор. – Ему нужен медицинский уход.

– Он поправится?

– Это возможно. Такие случаи бывали, – ответил врач, – но вряд ли состояние твоего отца когда-нибудь серьезно улучшится. – Он потрепал мальчика по плечу. – Мне очень жаль, Даниэль, но по крайней мере сейчас он вполне доволен жизнью.

Расставшись с доктором, Даниэль направился прямо в лазарет к отцу. Впервые за много лет он был тепло одет и сидел у окна на стуле с прямой спинкой; его редкие волосы были аккуратно зачесаны на затылок, очки с толстыми стеклами торчали на кончике носа. Даниэлю он показался очень хрупким и очень, очень старым.

– Папа, – громко окликнул его Даниэль, – тебе здесь хорошо? Ты доволен?

Он изо всех сил пытался разглядеть за толстыми стеклами очков выражение глаз отца.

– Доволен? – удивленно откликнулся Йозеф. – Конечно, я доволен. Мама скоро зайдет меня навестить. – Он улыбнулся сыну. – А ты тоже здесь живешь?

Даниэль уставился на него. Его бабушка умерла больше двадцати лет назад, а папа верит, что она скоро зайдет его повидать. Мальчик испуганно и пристально вглядывался в отца, но тут в комнату вошла медсестра и посмотрела на него с явным неодобрением. Даниэль торопливо поцеловал отца в щеку и ушел.

Общая комната на первом этаже была, как всегда, переполнена, а Даниэлю хотелось побыть одному, поэтому он вышел во двор. В воздухе ощущался мороз, вскоре пошел снег. Он сделал несколько глубоких глотков свежего холодного воздуха, вернулся внутрь и прошел в спальное помещение.

Присев на свой матрац, Даниэль уставился в пол. Физически его отец находился в лучшей форме, чем даже в Нюрнберге. И выглядел он спокойным. Но он перестал узнавать собственного сына.

Даниэль встал и подошел к постели отца. Он поднял маленькую жесткую подушку и увидел, что фотография, которую отец всегда под ней держал, лежит на месте. На фотографии его отец и мать стояли обнявшись перед своим домом на Гюнтерштрассе, а перед ними в прогулочной коляске сидел он сам, совсем еще маленький.

Он вновь пересел на свой собственный тюфяк, не отрывая глаз от фотографии. В Нюрнберге она стояла в изящной серебряной рамке на туалетном столике его матери и до сих пор сохранила нежный, еле уловимый запах ее духов. Даниэль поднес ее к носу и глубоко вдохнул. Потом он спрятал фотографию под свою собственную подушку и расплакался. Он плакал, пока не заснул, вконец измученный.

В последнюю неделю июня произошло событие, заставившее его принять решение.

Бернгард и Эрик срочно вызвали его на встречу у изгороди. Когда он пришел, вид у обоих мальчиков был мрачный.

– Что случилось? – спросил Даниэль.

– Произошло кое-что, о чем тебе следует знать, – сказал Бернгард, смущенно взглянув на Эрика, который на этот раз, видимо, не находил слов, хотя на него это было не похоже.

– В чем дело? – Даниэлю вдруг стало страшно.

– Тебя хотят отдать под опеку, Дэнни, – сказал Бернгард. – Это из-за того, что твой отец болен.

– Что это значит?

– Скорее всего речь пойдет о каком-нибудь сиротском приюте, – объяснил Бернгард.

– Там еще меньше свободы, чем здесь, – мрачно добавил Эрик. – И ты там застрянешь до восемнадцати лет. Тебя не может усыновить какая-нибудь семья, потому что твой отец жив, да и вообще, кто в наше время захочет усыновить двенадцатилетнего еврейского мальчишку?

Даниэль принялся лихорадочно обдумывать услышанное. Ему не было нужды выяснять, откуда у них такие сведения, он нутром чуял, что они говорят правду.

– Если тебя заберут и запрут в каком-нибудь вонючем приюте, – сказал Эрик, – тебе оттуда никогда не выбраться.

– Итак? – спросил Бернгард.