"Гонки на выживание" - читать интересную книгу автора (Норман Хилари)

20

– Кто дал вам разрешение меня рисовать?

Она нахмурилась, но продолжала делать набросок: ее правая рука так и летала над бумагой.

– Может, вы меня не расслышали? – Его тень закрыла рисунок.

Угольный грифель у нее в руке сломался надвое, она опустила альбом для эскизов на колени.

– Вы заслоняете мне свет!

Он стоял подбоченившись, сверля ее возмущенным взглядом. Руки у него были перепачканы машинным маслом, обнаженная потная грудь поблескивала на солнце.

И тут он разглядел сделанный ею набросок.

Она рисовала его машину.

Александра приехала в Сильверстоун, чтобы понаблюдать за Алессандро с близкого расстояния. Ей случалось встречать красивых мужчин и раньше, в школе искусств они бродили толпами, но обладателя более привлекательной внешности ей в жизни видеть не приходилось. Эти глаза, казавшиеся на фотографиях просто темными пятнами, в действительности оказались горящими угольями, светлые, почти белые волосы, которые она презрительно считала крашеными, как выяснилось, были натуральными и сияли на солнце чистейшим серебром, кроме того, он был необыкновенно грациозен в движениях, у него была легкая, как будто звериная походка, его жесты отличались текучей плавностью.

Он, безусловно, был хорош собой. И при этом наделен чудовищным самомнением.

– Ваш автомобиль хорошо сочетается с вами, – правдиво заметила она, и не думая ему льстить.

Он перевел взгляд с рисунка на нее.

– Вы собираетесь вышвырнуть меня отсюда? – спросила Александра.

– С какой стати мне это делать? Как вас зовут? А то вы меня знаете, а я вас нет. Неудобно как-то.

Александра соскользнула с изгороди, на которой примостилась как воробушек, и протянула ему руку.

– Я Александра Крэйг.

Даже в сандалиях без каблуков она была почти с него ростом. Несколько секунд они смотрели друг другу глаза в глаза, потом он вдруг отрывисто бросил:

– Подождите здесь.

Алессандро вернулся к красной «Мазератти», над которой трудился вместе с Сальвадори и еще тремя механиками.

– Справитесь сегодня без меня?

Сальвадори удивленно поднял голову.

– Я думал, тебя беспокоит трансмиссия.

– Я хочу поговорить с этой леди.

Итальянец усмехнулся. Такой мотив был ему понятен.

– Иди, – великодушно согласился он. – А что это за красотка?

Андреас подобрал с земли свою рубашку.

– Понятия не имею. Но она рисует машины.

– Ладно, – сказал Сальвадори и вновь нырнул под машину.

Перебросив рубашку через плечо, Андреас вернулся к девушке.

– Поужинаете со мной сегодня, мисс Крэйг?

– Нет. Я вас не знаю.

Она наклонилась, подобрала куски сломанного угольного грифеля и подняла с земли большую плетеную сумку со своими принадлежностями, которую таскала с собой повсюду.

– Так ведь и я вас не знаю, но тем не менее хочу с вами поужинать.

Он вытащил альбом из сумки и начал его листать.

– Не стесняйтесь, – саркастически заметила она. – Смотрите на здоровье.

Он взглянул на нее с любопытством.

– Вы американка?

– Да.

– Я плохо разбираюсь в акцентах, – улыбнулся Андреас. – Ирландский и американский выговор кажутся мне почти одинаковыми.

Она отняла у него альбом и спрятала в сумку.

Андреас продолжал смотреть на нее не отрываясь. Сальвадори не зря назвал ее красоткой, но этого было мало. Андреас так и поедал ее взглядом, любуясь тонкими чертами. Все линии ее тела были удлиненными и вытянутыми, но в то же время плавно закругленными. Черные, как эбеновое дерево, волосы свободно падали ей на плечи, нос казался чуть длинноватым, но он ее не портил и лишь подчеркивал живой блеск глаз и четко очерченные скулы. Плотно сжатые губы хранили капризное выражение.

– Не пойму, глаза у тебя серые или зеленые? – вдруг спросил Андреас, пристально вглядываясь в них.

– И те и другие, – ответила она. – По очереди.

– И что заставляет их менять цвет?

– Мое настроение.

Он рассмеялся.

– Вот это хорошо! Значит, ты не можешь скрывать свои чувства.

В двадцати метрах от них механики завели мотор «Мазератти», и он взревел как пробудившийся зверь.

– Пошли отсюда. – Андреас взял ее под руку.

Александра бросила взгляд на часы.

– Мне все равно пора уходить.

– У тебя свидание?

– Нет. – Она вскинула подбородок.

– Тогда поужинай со мной.

– Я же сказала: мне пора уходить.

Андреас подошел ближе. При обычных обстоятельствах он бы уже начал проявлять нетерпение: в мире было слишком много женщин, готовых ухватиться за его приглашение.

– Ну тогда выпьем по коктейлю.

– Я не люблю пить, не закусывая.

Андреас улыбнулся.

– Стало быть, поужинаем? – Он выдержал краткую паузу. – Вот и хорошо. В восемь. Мне зайти за тобой, или ты предпочитаешь встретиться у меня в отеле? Я остановился в «Дорчестере».

– Пусть будет восемь тридцать; встретимся там. – Она оглянулась на гоночный автомобиль и насмешливо улыбнулась. – Ну беги, возвращайся к своим друзьям, Алессандро.

Три часа спустя Александра вошла в мраморный вестибюль отеля «Дорчестер» в платье без бретелек из серого шелкового шифона, перехваченном в талии узким шелковым поясом. На ней были изящные туфли, в руках – крошечная вечерняя сумочка. Волосы, уложенные узлом на затылке, подчеркивали красоту шеи и плеч.

– Ты опоздала.

Александра улыбнулась.

– Я знаю. – Она окинула его взглядом. – Выглядишь великолепно.

Настал его черед улыбаться.

– Спасибо. Хочешь выпить коктейль здесь, или пойдем сразу в ресторан?

– Я же сказала: не люблю выпивку без закуски.

– Знаешь такое место: «Французский экю»? Мне говорили, что там отлично кормят.

Они взяли такси до ресторана. Улицы были почти пусты: театралы уже заняли свои места в зрительных залах, многие лондонцы в этот теплый летний вечер предпочли остаться дома, на своих террасах или в маленьких садиках, поэтому до ресторана на Джермин-стрит они добрались за пять минут.

Они сразу сели за стол и сделали заказ. Пока они ели ледяную кавайонскую дыню, которую полагалось вычерпывать прямо из кожуры, Андреас узнал, что Александра – сирота англо-американского происхождения. Пока они макали кусочки филе-миньон в беарнский соус, Александра сообщила, что друзья зовут ее Али и что она сделала себе имя в артистических кругах Лондона, рисуя мрачновато-романтические портреты членов театрального сообщества. К тому времени, как они начали пить «Шато-марго» из огромных кубков, у Андреаса уже перехватывало горло всякий раз, когда он заглядывал ей в глаза, пальцы у него зудели, так сильно ему хотелось к ней прикоснуться. И за все это время ему ни разу даже в голову не пришло побеспокоиться о трансмиссии своей «Мазератти»!

– Я думала, гонщики должны соблюдать строгий режим, – заметила Александра, глядя, как Андреас поглощает землянику с кремом шантильи.

Андреас положил ложку.

– Давай не будем вспоминать о гонках. – Он поднял свой бокал с вином. – Сегодня особый вечер!

Она засмеялась, потом откинулась на спинку стула и взглянула на него.

– Ты мне позволишь написать твой портрет?

– Зачем тебе это нужно? – удивился он.

– Ты очень красив, – ответила она, ни секунды не задумываясь. – Извини, если я тебя смутила. – Александра выпрямилась на стуле и серьезно посмотрела на него. – Но ты не можешь не знать, насколько ты привлекателен. Как, по-твоему, по какой еще причине твои фотографии украшают обложку «Ньюсуик» и даже такого журнала, как «Макколлз» [16], хотя ты даже не записан на чемпионат?

Она пожалела о своих словах в ту самую минуту, как они сорвались с языка.

– Я думал, что пригласил на ужин женщину, а не репортера с Флит-стрит с кистью в руке вместо фотокамеры.

– Извини, – смутилась Александра, – это было бестактно. Я здесь ради тебя, а не ради картины… во всяком случае, не только ради нее. Но если я вижу что-то или кого-то, достойного кисти и холста, для меня это становится настоящей головной болью. – Она пожала плечами. – Я бы солгала, сказав, что мне не нравится, когда мои картины хорошо продаются. Если бы я не добилась определенного успеха за последние годы, корпеть бы мне сейчас в какой-нибудь конторе, проклиная свою незадавшуюся жизнь. И уж конечно, не сидела бы я сейчас в этом чудесном месте и не просила бы тебя мне позировать.

Андреас прищурился.

– Если я соглашусь, сделаешь мне одно одолжение?

– Смотря какое.

– Позволь мне посвятить тебе мою следующую гонку.

Александра радостно рассмеялась:

– Я думала, ты гонщик, а не тореадор!

Он перегнулся через стол, взял ее правую руку и поднес к губам.

– Это практически одно и то же, – сказал Андреас. – Да или нет?

Дрожь возбуждения пробежала у нее по спине.

– Почему бы и нет? Я согласна.

Он перевернул ее руку ладонью кверху и снова поцеловал, на этот раз долгим поцелуем, медленно проводя губами вверх-вниз. На мгновение Александра закрыла глаза. Потом ее ресницы дрогнули и поднялись, глаза блеснули.

– Вот! – воскликнул Андреас так неожиданно, что она вздрогнула. – Они изменились! – Он наклонился еще ближе, изучая ее так пристально, что Александра покраснела. – Они похожи на полированный малахит!

– Надо же, какие романтические пошли нынче гонщики! Ты прямо поэт! А когда гонка? – спросила она, чтобы сменить тему.

– В воскресенье. Ты придешь?

– Как же я могу пропустить гонку, посвященную мне?

– Ни в коем случае не можешь, – подтвердил он.

– Ну, а ты будешь мне позировать?

– Я тебе позвоню. Я еще не знаю своего расписания.

Было три часа ночи, когда ее разбудил телефонный звонок.

– Как насчет завтрашнего дня? – сообщил Андреас, не извиняясь и ничего не объясняя.

– Андреас, на дворе глубокая ночь!

– Я не мог заснуть. Так как насчет завтра?

Она протерла глаза.

– Да, пожалуй.

– Отлично. В четыре часа?

– Как скажешь.

– Меня угостят английским чаем?

– Если будешь сидеть смирно.

– Спи. Уже и вправду очень поздно.

Александру не смущало фамильярное обращение; оно напоминало ей отца. Джон Крэйг тоже был художником, хотя далеко не таким преуспевающим. Ее родители, после свадьбы попытавшиеся было осесть в Нью-Йорке, разошлись, когда Александре было пять лет. Джон Крэйг вернулся в родной Бостон и возобновил свое прежнее богемное существование, а Люси, мать Александры, решила переехать домой, в Англию.

Мать и дочь прибыли в Корнуолл, где жила сестра Люси, за три месяца до начала войны. Они обосновались в Полперро, в относительной безопасности, но в июне 1944 года Люси отправилась в Лондон, чтобы провести день со своим новым приятелем, офицером королевского военно-воздушного флота, и была убита снарядом, упавшим на английскую столицу. Александра оставалась в Корнуолле с тетей, пока трансатлантические рейсы не стали безопасными. После этого она вновь пересекла океан и вернулась к отцу.

Следующие полгода Александра посещала школу в Бостоне. Ей нравилось жить с отцом, она заменила ему домоправительницу и открыла в себе любовь к живописи. Она обожала Крэйга, легко мирилась с его безалаберной жизнью, хотя он сильно пил, зарабатывал своими работами гораздо меньше, чем мог бы, и приводил домой бесконечную череду «сомнительных» женщин. Они жили в ветхом доме на Хантингтон-авеню, на достаточном отдалении от семейного особняка на Бикон-хилл, поэтому стрелы презрения, пущенные аристократической родней Крэйга, до них не долетали.

В 1952 году, однажды утром, Александра обнаружила отца распростертым на заляпанном красками ковре перед мольбертом. Тело уже успело остыть. Собрав все свои силы и волю, она организовала похороны, продала дом и отправилась обратно в Европу. Ей уже было восемнадцать, она была вольна распоряжаться собой и полна решимости не поддаваться влиянию отцовской семьи, этой «касты браминов», как называл ее сам Крэйг. Целый год Александра вела бродячую жизнь в Италии, впитывая красоты Рима, Флоренции и Венеции, зарабатывая себе на спартанское существование моментальными уличными зарисовками и портретами туристов. На следующий год она переехала во Францию, приобщилась к экстравагантному существованию парижской богемы, собиравшейся на Монпарнасе, и с восторгом открыла для себя ослепительные краски Юга, подлинного рая для художников.

Но к 1955 году она поняла, что, если хочет обеспечить себе более или менее стабильное существование, ей необходимо хоть немного дисциплины и профессиональных знаний. Деньги, полученные от продажи дома, в основном ушли на оплату отцовских долгов, а зарабатывать на жизнь живописью было невозможно, не зная, как потрафить вкусу покупателей картин. Александра с болью простилась с Парижем, втиснула свои немногочисленные пожитки в один-единственный чемодан, села на паром в Кале, вернулась в Лондон и без предварительной записи ворвалась в приемную секретаря Школы изящных искусств Слейда [17].

– В школу Слейда нельзя поступить просто так, мисс Крэйг. Нужно подать правильно оформленное заявление, и в любом случае для иностранцев свободных мест нет на ближайшие два года, – сказала ей секретарь приемной комиссии, тонкая, как тростинка, женщина в строгом костюме с жемчужным ожерельем на груди.

– Но я не могу ждать! – Александра раскрыла папку с этюдами и принялась извлекать из нее пастели и акварели, пока весь пол приемной не расцветился, как волшебный ковер, яркими зарисовками Латинского квартала, оливковыми, охряными и огненными пейзажами осенней Венеции, анемично-бледными лицами американских туристов, мелькающими в смуглой и веселой неаполитанской толпе.

– Мисс Крэйг, я ничем не могу вам помочь. Наш курс обычно длится четыре года… Правда, есть краткосрочный годичный курс для студентов, не получающих диплома…

– Это то, что мне нужно! – Александра выбрала одну из любимейших своих работ – сделанный пастелью эскиз подростка, любующегося «Давидом» Микеланджело во Флоренции, – и протянула его женщине-секретарю. – Прошу вас, покажите это кому-нибудь! Я проехала ради этого несколько тысяч миль, постарайтесь помочь мне!

Англичанка посмотрела на нее с любопытством.

– Вы действительно проделали весь этот путь ради Слейда?

– Именно так, – сокрушенно вздохнув, ответила Александра. – Я сегодня приехала сюда прямо из Дувра.

– Вам есть где жить?

Александра покачала головой. Порыв, приведший ее сюда, вдруг показался ей чистейшим безумием.

Секретарь деловито поднялась из-за стола.

– Уберите весь этот беспорядок, мисс Крэйг, и пойдем взглянем на доску объявлений. Что-нибудь непременно найдется. Наши студентки вечно ищут родственную душу, чтобы было с кем разделить жилье за плату. – Она с любопытством оглядела Александру. – Деньги-то у вас есть?

– Да, у меня есть сбережения. Вот почему я решила действовать сейчас, пока не потратила все.

– Учтите, плата за обучение у нас высокая. Студентам-иностранцам стипендия не полагается.

– Вы хотите сказать, что у меня есть шанс?

Женщина предостерегающе вскинула руку.

– Не надо так спешить! Шансы невелики, и вы должны это понимать. Но… – Она помедлила, осторожно и тщательно подбирая слова. – На меня ваша работа произвела впечатление.

Всю усталость Александры вдруг как рукой сняло. Она была готова взять этот чужой и грозный город штурмом.

Девушка покраснела.

Александра проучилась в школе Слейда тот самый год, о котором так просила. Ее научили сдержанности и дисциплине; показали, как наилучшим способом использовать свою природную склонность к цвету и фактуре; ей читали лекции; ее укрощали, натаскивали, обучали, просвещали и поощряли. Она покинула школу с чувством облегчения. Теперь она вновь была вольна выбирать: погрузиться ли опять в свой утопический мир или, в случае необходимости, взяться за заказ, хоть и менее вдохновляющий, но зато приносящий доход.

Первая «коммерческая» возможность открылась перед ней, когда она еще училась у Слейда. В лондонском театре «Феникс» Александра увидела спектакль с участием Сибил Торндайк и была так потрясена воздушной и хрупкой красотой актрисы, что осталась дожидаться выхода звезды у служебного подъезда. Пока остальные поклонники требовали автографов, Александра выразила свое робкое и страстное желание написать ее портрет. Кавалерственная дама [18] Сибил уже не раз позировала знаменитым, прославленным художникам, но ей понравилась юная американка, и они договорились, что актриса будет позировать по часу перед началом спектакля раз в неделю, пока портрет не будет закончен. В конце концов она настояла на том, что купит портрет, причем предложила весьма щедрую цену. Итак, удача сопутствовала Александре с самого начала. К концу 1956 года она создала портреты еще двух знаменитых театральных актеров: Уильяма Сквайра и Патрика Уаймарка.

В течение следующего года она написала еще двенадцать театральных полотен: достаточно для небольшой выставки в галерее Мэйфер. И ее работы начали продаваться! Затем она отправилась в Бад-Гаштейн на мировой чемпионат горнолыжников 1958 года: ее новым увлечением стало атлетически сложенное и развитое тело. Очень скоро внимание Александры переключилось с лыжников на гимнастов и ныряльщиков, а затем ее увлек полный драм и трагедий мир автогонок. Здесь, к своему удивлению, она обнаружила, что гоночные машины не менее привлекательны, чем сами гонщики. Александре они не казались неодушевленными предметами; машины были живым продолжением своих водителей, чья индивидуальность обычно ускользала от ее кисти, пока они не садились за руль.

Она решила, что точно так же будет и с Алессандро; ей было любопытно узнать, что он собой представляет вне гоночной трассы, вдали от своего автомобиля, но она не собиралась писать его портрет в своей мастерской. Однако сейчас, в три часа ночи, после его неожиданного звонка, Александра долго лежала, уставившись в потолок, не в силах заснуть. И зачем ей понадобился этот Казанова с автодрома?