"Гражданин уральской Республики" - читать интересную книгу автора (Молотов Владимир)

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Прошло минут пятнадцать после открытия. В зале с двумя посетителями, торопливо проглатывающими завтрак, ощущалась какая-то трагическая пустота. Костя занял удобную позицию — столик около углового окна, откуда парковку можно было наблюдать как на ладони.

В другом углу типичный менеджер лет двадцати пяти, в сером костюме с красным галстуком, тыкал вилочкой в стручки картошки-фри. Счастливчик, оставшийся в смутное время с работой, заключил Костя. У противоположной стены опохмелялся мужичок неопределенной внешности, в потрепанном плаще. Он сразу же вызвал у Кости чувство зависти. В горле была засуха, в желудке крутило. Муконин поглядел на часы. До назначенного времени еще десять минут. Он прижал ноги к чемоданчику под стулом, чтобы ощущать его боковыми костяшками.

— Что будете заказывать? What do you wont?

Девушка в панаме с иероглифом «М» игривыми от рождения глазами смотрела на Костю. Чуть пухлые губки улыбались, и на румяных щеках вырисовывались такие чудные ямочки. В этот пасмурный день своим появлением она могла бы заменить редкое солнышко.

— Один кофе, please. — Костя улыбнулся в ответ, но скорее посмеиваясь над дурацким правилом задавать вопросы на двух языках.

— Это все? — Девочка ни капли не удивилась.

— Пожалуй, пока да.

Она записала в блокнот и так же быстро исчезла, как и появилась.

Менеджер равнодушно глянул в сторону Кости. Пьяница стеклянными глазами уставился в проход. Костя посмотрел в окно. Черный Опель пока отсутствовал. Ну да, и не мудрено. Зачем им приезжать раньше времени? Но что это? Кажется, ткань кофты шевелится. Сердце так стучит?! Зачем волноваться, все будет хорошо.

Костя поискал глазами предупреждающую надпись «No smocking» и не нашел. Достал сигарету и прикурил. Видимо, заметив его манипуляции, официантка с чудными ямочками вернулась с пепельницей и уже готовой кружкой кофе. Кружка была с большой наперсток.

Костя кивнул. Отпил горячий и крепкий напиток. Кофе бодрящим теплом омыло ноющий желудок.

Время тянулось не рвущейся липкой слизью. Восемь двадцать пять. Бесконечность. Восемь двадцать шесть. Еще одна бесконечность. Восемь двадцать семь. Не надо было приезжать заранее. Не надо было обрекать себя на муки ожидания.

Перед глазами всплыло сонное лицо Севы, еще более забавное в своей осоловелости, с утренними морщинами. Еле растолкав его за плечо, Костя известил, что уходит по делам. Сева не сказал ни слова. Встал, шагнул лунатиком. Проводил до двери, шаркая тапками по затхлой квартире, пожал руку и заперся. Нет, что-то бросил на прощание. Кажется, пожелал удачи. А она сейчас ой как нужна!..

Муконин растягивал кофе, как мог, хотя всю эту дозу легко выхлебнуть за один раз. Когда в кружке остался последний маленький глоток, натикало восемь тридцать. Черный Опель, словно нехотя, высунул нос из края окна и замер. Черные окна машины таили загадку и надежду.

В груди будто бы метнулся большой паук. Костя положил на стол замусоленную купюру, схватил чемоданчик и медленно, на нетвердых ногах, пошел к выходу.

На улице поддувал неприятный ветерок. У дверей Макдоналдса стоял небритый опухший тип в приличной синей куртке (ворованной?) и отсчитывал мелочь на грязной, шершавой ладони. Слева, со стороны перекрестка двигалась к кафе молодая пара — парень и девушка с правильными лицами, так необычно счастливыми в этом безумном и жестоком мегаполисе, хотя и несколько трусливыми.

Костя пошел направо, к черной машине, перехватив чемоданчик в другую руку. Всего десять шагов. Ему показалось, что в непроницаемых окнах кто-то зашевелился.

И вдруг заурчал мотор, но не со стороны Опеля, а со стороны пустой в утренний субботний час дороги. И тут же вероломно захлопало, часто-часто, оглушая в ушах. И жестокая боль железным прутом вошла в бок и горячо растеклась, поднимаясь к сердцу. Вмиг одеревеневшие ноги подкосились, он упал. Только бы не выпустить из рук Минипу.

И уже кто-то подбежал под несмолкающие хлопки и склонился над ним. Свой или чужой? Но серое небо неумолимо опускалось прямо на глаза, веки тяжелели. И через мгновение мир исчез.

Черная глубокая яма, глухой провал и вдруг свет — забрезжил свет, мерцающий, неустойчивый. А вместе с этим светом врезалась боль, где-то снизу и сбоку, изгрызающая, жаркая — как будто он сидит в луже раскаленной желтой лавы. Налитые грузом веки, наконец, разомкнулись, и он увидел слева покачивающееся окошко — вот откуда дрожащий свет! Но он понял, что это покачивается его голова, неприятно выстреливая в висок приступами мигрени. И горячий пот на лбу сильно захотелось вытереть. Но безвольная металлическая рука не поднималась.

Да, он понял, что сидит в легковой машине, на заднем диванчике, где-то посередине, в мелких льдинках битого стекла. И его оглушают какой-то всеобщий грохот и мощное стрекотание, смешанные с нудным воем нутра автомобиля.

Над ним возникла голова соседа справа, соседа, как оказалось, грубо прижимавшегося к плечу. Размытое карикатурное лицо со впалыми скулами.

— Ну ты чо, очнулся, братка? — ломкий молодой голос пытался переорать адскую какофонию шумов.

— Где я? — банально выдавил из себя Муконин.

— Мы друзья. — Карикатурное лицо тревожно глянуло назад. — Твою мать, Бурый! Уходи щас в подворотню, там выезд есть на Запорожскую, я знаю!

Голова пригнулась, резко просвистело, словно ватой заткнуло уши, и Костя услышал очень глухо:

— Крепись, братка. Натовцы, пидоры, пронюхали про нашу стрелку, или кто-то из своих заложил.

— Ничего, держись, Костян, рана пустяковая. — С переднего сиденья глянул уместившийся бочком лысый человек с яйцеобразным черепом, с Калашником в руках, — его окно было открыто, и оттуда с шорохом врывался ветер, освежающе поглаживающий Муконина по челке, по каплям пота. — Еле успели тебя перехватить, а сейчас главное, от погони уйти.

Лысый высунулся в окно, плечо его задергалось в такт автомату. Левша, смутно подумал Костя.

Водитель, похоже, молодой совсем парнишка с повязанной черной банданой, — водитель резко вывернул руль, где-то под полом взвизгнуло, и тачка проскользнула куда-то во двор.

— А-а, бля-я, с-с-суки! — Лысый вдернулся в салон, схватившись рукой за череп. И по гладкой выбритости потекло жутко алым из-под пальцев. И он как-то сполз в своем кресле.

И пахнущий какой-то гуталиновой гадостью (или это только почудилось в жаркой полубредовости?) человек с карикатурным лицом подался вперед, затеребил за плечо безволосого.

— Бора, ты чо? Бора, тока не отключайся, пожалуйста! Бора, бля! Бора-а!

— На фиг, Дрюн, хватай Калаш, — заорал на перебив Бурый, снова выкручивая руль.

Опель опять завизжал, Костю качнуло, и с этим подмахнуло приступом тошноты, и даже к горлу подступил отвратительный гоголь-моголь.

Дрюн послушно схватил автомат, свирепо, со звоном выбил стекло. Костя зажмурился, но все равно один осколок, стало быть, мелкий, впился комариком в нос… Когда Костя приоткрыл один глаз, Дрюн уже колыхался под управлением автомата.

Муконин сплюнул противную слизь под ноги, начал ощупывать себя. Что это? Бинты? Кто-то успел наложить бинты, уже мокрые, склизкие от проступающей крови. Кто же это сделал? Не Дрюн ли? Ну конечно он. Так, левый бок, где-то под ребрами. Может, и вправду, пустяковая?! В крайнем случае, останусь без селезенки, эка невидаль! Но ведь выживу же, да? Ну ясен пень, выживу! Только почему ж такая адская, невыносимая боль, будто выколупывают скальпелями мясо, предварительно ободрав кожу? А вдруг я умру от потери крови? Кого он там перевязал? Курам на смех! И мурашки от страшной мысли сразу пробежали по всему телу. Нет, ты не можешь, ты должен! Ведь бывало и хуже. Но ради кого? Ради чего? Просто хочется жить. Обалдеть, как хочется жить. Никогда так не хотелось! Да пусть хоть ради нее. Увидеть ее снова. Прибежать, принестись к ней и сказать, что все ошибка, сказать, что прости, что я хочу быть с тобой, здесь и сейчас. А будущее в наше время так призрачно. А вечность нам все равно не дана.

Провал. Маленькая черная дыра. Встряска. Неимоверная встряска. Все внутренности отбивают молотком. И вот опять свет. Боль просыпается. Она становится еще сильнее. Черт возьми, когда же это все кончится?! Господи, помоги мне! Ну когда же это все кончится? И вот уже его вытягивают за руку, за здоровый бок, вытаскивают из Опеля. Кто? Дрюн. Милый, добрый Дрюн, ангел-хранитель, парень с карикатурным лицом, с рыжеватой челкой.

— Идти можешь? — горячо и влажно спрашивает в ухо.

Костя неопределенно мотает головой — то ли да, то ли нет. Как-то странно искажается карикатурное лицо, причудливый длинный рот искривляется. Дрюн подставляет плечо. Костя опирается на Дрюна здоровым боком, обнимает его за тонкую шею, и вместе они пытаются сдвинуться с места. Бежать не получается, лишь сбивчиво идти.

Топот. Кто-то еще семенит рядом. Кто это? Парнишка в джинсовом и бандане! Бурый. Водила. Тоже тащит кого-то. А, ну да, волочет лысого, как бишь его? Неважно, впрочем. Тот едва переставляет ноги. А где же Минипа? У Бурого в руке мелькает чемоданчик! А Опель? А что же Опель? Хлопок! Что-то хлынуло вдогонку, может, дуновение какое-то? Да что там, бляха? Да там Опель полыхает. Еще хлопки. Та-та-та-та-там! Та-та-та-та-там. Свист под ногами. Пули разлетаются в стороны! Отскакивают от ледяного асфальта, как от брони. Нет, это только кажется. Они не отскакивают…

Господи, до чего неудобный этот Дрюн, весь костлявый и пыхтит как паровоз. Костя пытается отталкиваться непослушными ногами. Колко и жестко. Как по раскаленному металлу. Боль и сюда добралась, отдается по нитям нервов. Все связано. В теле все связано.

— Бора… Хух-хух… Бежим туда… Хух-хух… Там схрон есть… Хух-хух… — порывисто раскатывается в ухе.

Меняют направление. Резко сворачивают влево. Еще немного, еще чуть-чуть. Все что хочется — лишь обрести покой. Где-нибудь заныкаться со своей болью. Лежать и ныть, как собака. Как раненый волк. Одинокий волк. Теперь ты не один. Теперь тебе помогут.

Узкая тропинка между каких-то кирпичных развалин. Зияющий проем, свист, пуля! Отщепляется уголок кирпича прямо под рукой, отлетает куда-то назад. Первым, Дрюн с немощным Костиным телом пролазит первым. Ждет, отдыхает, воздух с хриплым свистом тяжело вырывается из его легких. Протискиваются Бурый с тушей Боры. Бора клюет головой в плечо Бурого. Кровь от раны на виске Боры сочится каплями на одежду Бурого. Бурый садится на корточки под тяжестью тела товарища. Дышит плечами, словно складывающимися и раскладывающимися крыльями. Тоже громко, с присвистом.

— Бурый, ты как?

— Все нормально… Фуф… Бежим быстрее.

Опять начинается трясучка в обнимку с Дрюном. Ноги почему-то становятся картонными, голова кружится, ступни все время натыкаются на какие-то жгучие угли, на обломки кирпичей. Боль притупилась в боку, но ее отзвуки стучат молоточками в голове. Тик-так. Тик-так.

— Бурый… Хух-хух… — Дрюн останавливается, стук молоточков замедляется. — Открывай погреб. Хух-хух… Да, бля, конский член… Хух-хух… Видишь, завал картона? Там люк.

Бурый сбрасывает дружка прямо в ворох разобранных коробок, начинает копошиться.

Новый провал. Костя открывает глаза уже в погребе. Темно, сыро, пахнет плесенью. Но зато тепло и не душно.

Что это? Мы спасены? Наконец-то спасены! Где он лежит? На каком-то влажном тряпье. Ты же хотел остаться наедине со своей болью, спрашивает внутренний голос? Вот и получай. Вот и получай. Вот и получай. Веки опять наливаются. Я ухожу? Нет, мне не хочется уходить! Но сил нет удержать веки. По крайней мере, там не будет боли. Все к черту. Я ухожу.