Цутому Макаками
Снежная дорога

1

Мать, в свитере с обтрепанным воротником и полосатом переднике, выводит из заснеженной конюшни лошадей. Годы согнули ее спину, и эта работа ей не по силам. Дойдя до угла – поводья провисли почти до земли, – она останавливается и, похлопав лошадь по брюху, привязывает ее к коновязи; тяжело дыша, подолгу смотрит в небо.

Обнаженные лиственницы почти вплотную подступают к конюшне и стоящему рядом дому. Солнечные лучи недолгим дождем льются сквозь ветви. В три часа солнце уйдет. Лошадей обычно выводят до полудня.

Лошадь дурит: вздрагивает всем телом, фыркает, мотает головой. Бродит из стороны в сторону, на всю длину свободно висящих поводьев, роет снег передними копытами. Сыплет коричневые яблоки.

Отца схоронили седьмого января. Прошлой зимой лошадей выводил он сам, один. Привязав всех пятерых на дворе, перетряхивал соломенные подстилки в денниках, мыл кормушки. Последний раз я видел его, когда он расчищал копыто старушке гнедой. Скорчившись у лошади под брюхом, он положил ее ногу на согнутое колено и, бережно держа на весу копыто, постукивал по нему бамбуковым скребочком. В больницу Уэда отец лег в конце осени, а третьего января скончался. Похороны состоялись седьмого. В городе говорили – умер от рака легких. С той поры лошадей выводит мать. Вскоре вернулась и дочь. Она училась на курсах в Токио, но мать вызвала ее домой. В феврале маленькая, с точеным личиком девушка уже трудилась не покладая рук. Поверх старенького свитера – фартук, талия перетянута шнурком. Выведя лошадь, она, как и мать, привязывает ее за недоуздок к соседней, чуть поодаль, коновязи. Может быть, оттого, что все это она видела с детства, получается ловко. Привязала лошадь – и назад, на конюшню.

И эта лошадь резвится. Шарахнувшись в сторону, приседает на задние ноги; ложится брюхом на землю, заваливается на бок. Тянется, зарываясь мордой в сугроб. Лошадям нравится свежий снег.

Мать редко выводит на улицу пятерых, как это, бывало, делал отец. Одну, двух, редко – трех. И день короток, и мужских рук не хватает. Три денника мать с дочерью чистят до темноты. Я частенько вижу, как они бегут от конюшни к компостной яме с полными охапками соломы, от которой валит пар. Даже лица у них в грязи. Волосы, собранные на затылке в пучок, рассыпались, свисают прядями.

Из-за конюшни, врытой в землю, и сам дом выглядит приземистым, ниже всех остальных в округе. Когда на крыше скапливается снег, дом, зажатый сугробами, которые насыпали проезжающие по дороге самосвалы, кажется погребенным под снежной массой. Я люблю смотреть на этот пустынный пейзаж, с поднимающейся за домом стеной лиственничного леса; никого – лишь старуха, девушка, лошади.

Одна лошадь вороная, местной породы, из Кисо, остальные – серая и темно-гнедые. Говорят, помесь арабских скакунов с англо-нормандцами. У вороной грива короткая, ушки маленькие: четырех-пятилетка, не старше. Но и она, похоже, не чистых кровей – слишком провис живот и коротковаты ноги.

Сам я родом из Вакаса. В пору моего детства у нас еще пахали на лошадях, и я немало повидал таких же низкорослых лошадок. То были рабочие клячи, которых разводят на Хоккайдо и в Тохоку. Рядом с сухими длинноногими скакунами они выглядят неказисто. Но я люблю их за доброту и ровный характер. Породистые лошади все как одна капризны и норовисты.