"Сказка о хитром жреце и глупом короле" - читать интересную книгу автора (Таскаева Светлана)Часть 1. Дорога к ХрамуОни прибыли на место встречи в сумерках — как и рассчитывал Арундэль. Он остановил коня в долинке между заросшими лесом холмами. — И где же вестник? — вопросил он у провожатого. Паренек нервничал всю дорогу, но Арундэль знал, что тот не врет. — Не знаю, господин, пора ему уже… В это мгновение Арундэль увидел поверх головы собеседника, как из-под деревьев по склону холма съезжают люди, одетые в черное с красным. Он мгновенно повернулся, успев краем глаза ухватить движение на другой стороне долины, и хлестнул лошадь мальчика: — Это засада, скачи прочь быстрее, я прикрою! Рыжий конек стрелой вылетел из долины. Арундэль развернул своего жеребца к нападавшим. Слева на него скакали гвардейцы, а справа мялись и не спешили в бой какие-то воины в незнакомых красно-золотых одеяниях. — Элэнна! — с боевым кличем Арундэль напал на первого из Черных Стражей — здоровенного, но неповоротливого быка в вороненой кирасе. Через несколько мгновений крепкая лошадь уже волокла по траве две половинки трупа, каждая из которых с недоумением взирала в вечернее небо единственным глазом. Остальные были ни разу не соперники нумэнорцу, и, откатившись прочь, они недосчитались половины. Арундэль повернулся к красно-золотым, рядом с которыми вдруг обнаружился странный человек в одной белеющей набедренной повязке. Человек поднял посох. «Что он тут делает?», — подумал Арундэль, как вдруг с посоха сорвались две искры. В последнее мгновение он попытался спрятать лицо в гриве коня, но не успел: в глаза ему вонзились огненные стрелы. От дикой боли — в первое мгновение ему показалось, что глазные яблоки лопнули от жара — Арундэль закричал. Перед глазами плясали головокружительные ослепительные вспышки, в висках звенело как от удара. Его жеребец с ржанием вздыбился и ударил копытами. Арундэль взмахнул мечом и почувствовал, что попал. Он яростно рубил наугад, пытаясь одновременно вернуть зрение, но слепота не отпускала. Насколько он слышал сквозь неумолчный гул в ушах, вокруг него толклись все бывшие на поляне, и властный голос повторял: «Живьем! Живьем его!». Удар в правую руку выбросил его из седла. Тотчас на него навалилась страшная тяжесть, вырывая из рук оружие. Он бил локтями и ногами, но его перевернули лицом вниз, крепко и умело скрутили и вбили кляп в рот. — Что же вы ждете, скорее оглушите чародея! — блеял кто-то в испуге. Арундэль из последних сил неслышно крикнул — «Альв!» — и на него обрушилась тьма. Альвион был в трапезной, когда раздался зов. Следопыт вскочил посреди разговора, и соседи — юная дама и лорд Эгнор — воззрились на него с изумлением. Альвион застыл, но голос Арундэля умолк. — Что с вами, дорогой друг? — промолвил начальник разведки Умбара. Альвиону было не до соблюдения тайны. — С Арузиром беда. Так я и знал: нельзя было вам отпускать его туда одного! Мне надо за ним. Лицо Эгнора посуровело: — Вот об этом не может быть речи. Пойдемте к лорду Наместнику. Пока он извинялся перед дамой, Альвион пытался дотянуться до Арундэля, но это ему снова не удалось. Когда они шли по освещенной факелами галерее, Эгнор сказал: — Помните: от вас зависит судьба Кузнеца. Вы не можете уехать, не дождавшись прибытия посольства. Следопыт ничего не ответил. После тяжелого молчания Эгнор спросил у него: — Вы знаете, что с вашим другом? — Скорее всего, он сейчас без сознания, — и, помолчав, Альвион добавил: — Я бы почувствовал его смерть. Когда Арундэль разлепил веки, вокруг царила непроглядная тьма. Впору усомниться, открыл ли он глаза и не слеп ли — при этой мысли его охватил мгновенный ужас. Но вихрь огненных пятен исчез, и звон в голове поутих. «Наверное, маг не до конца меня ослепил. Глупец, мальчишка! Даже не вспомнил про колдовство!» Он шевельнулся, и правую руку пронзила боль. Он попытался коснуться ее и обнаружил, что левое запястье схвачено тяжелым наручником, от которого отходит в сторону и вверх, видимо, — к стене — толстая грубая цепь. Арундэль, морщась, привстал и, извернувшись, нащупал левой рукой правую. Повязка заскорузла от запекшейся крови и ссохшегося целебного бальзама — значит, он пролежал без сознания гораздо дольше, чем должен был. Ответом на эту загадку был незнакомый болотно-приторный привкус во рту — его чем-то опоили. Арундэль покрутил головой, пытаясь уловить хоть какие-нибудь проблески света — безрезультатно. Оставалось ощупывать пол и стену полубесчувственной от боли правой рукой. Выяснилось, что он прикован к стене, сложенной из гладкого как стекло камня. В стене оставлена какая-то странная ниша, а звон в ушах оказался на самом деле перебором водяных капель, стекавших в углу по стенам в углубление, вытесанное в каменной плите пола. Арундэль напился оттуда, прогоняя головокружение и дурманящий привкус — вода, хотя и отдавала ржавчиной и камнем, была довольно чистой. Внезапно рядом с ним что-то зашуршало и стукнуло. Арундэль осторожно протянул руку и нащупал в нише, оказавшейся дном колодца, что-то вроде деревянного корыта на веревке, в котором лежала черствая горбушка и стояла миска с похлебкой. Пока он ел, надежда встретиться с тюремщиком и узнать, куда он попал и не ослеп ли он окончательно, медленно угасала. Вдоль растянувшегося посольского поезда, вздымая облако пыли, скакал человек в черном с серебром. Жрец, прикрыв глаза рукой от низкого солнца и пыли, внимательно смотрел на него. Нумэнорец, добравшись до конца колонны, развернул своего вороного и подъехал прямо к нему. — Приветствую! Лорд Рингор поручил мне заботиться о нуждах посольства. Если что-то случится или вам что-то понадобиться — обращайтесь ко мне. Да, меня зовут Нимрихиль, я из свиты Лорда Рингора, Наместника Умбара. Гнедой харадский мерин жреца был ниже могучего вороного жеребца, а харадец — тщедушный и узкогрудый — сильно уступал в росте смотревшему на него сверху вниз рыжеволосому Нимрихилю. Жрец стряхнул песок со складок своего парадного красного облачения и склонил голову: — Велика же забота владыки Умбара, что простерта вплоть до наинижайшего. Ничтожный Амети готов служить ему и высокородному Нимрихилю. — Подобает ли называть себя ничтожным носящему знак храма, о котором слышали далеко за пределами южных стран? — вежливо осведомился нумэнорец. Жрец дотронулся висящего у него на груди амулета: — Поистине, лишь Золотой Скарабей, что движет солнце и светила, освещает жизнь младшего из жрецов его. Нимрихиль живо отвечал: — Что касается меня, то я много слышал о вашем Храме, и мне любопытно, что из сказанного правда, а что — выдумка. Я надеюсь, вы отчасти удовлетворите мое любопытство? Амети мельком глянул на собеседника, и маленькие глазки, похожие на пересохший изюм с черной косточкой внутри, встретились с жестким голубым взором. Жрец скромно потупился: — Я раб высокородного, но об иных тайнах молчание должно пребыть нерушимым. — Несомненно, — нетерпеливо кивнул Нимрихиль, — но я лишь хотел узнать, правда ли, что высота вашего Храма превышает восемьдесят локтей и что он крыт золотом? — Сие правда, к тому можно присовокупить, что стены Храма сложены из полированных каменных блоков и покрыты серебром. — В самом деле? Я и не знал, что такое возможно, — задумчиво промолвил Нимрихиль, — Велико искусство строителей Храма… И велика сила самого Храма — говорят, сам Сын Зари прислушивается к Слугам Скарабея и по их слову отправил на север посольство? Я вижу здесь помимо уважаемого Амети много осененных Золотым Скарабеем из числа облаченных в красное… Амети моргнул. — Что до вашего раба, о ведающий словоплетение Юга, то я всего лишь отправляю службы при Посланнике Дхарина. Ведь негоже благородному обходиться без божественной молитвы даже в чужом краю… Нумэнорец поскучнел лицом: — Ничего не могу сказать по этому поводу: наш народ не имеет нужды в молитвах и обрядах… Жрец счел нужным удивиться: — Неужели вы не верите в богов и не поклоняетесь им? — Верим, но не поклоняемся. Лишь изредка возносим благодарность Тому, кто сотворил Богов и нас самих. А потому ни жрецов, ни магов у нас нет. Амети неловко выпрямился в седле: — Не приличествует смешивать жрецов, что служат богам, с нечестивыми колдунами, что служат лишь себе и нарушают установления божеские и человеческие. Трижды будь благословен Дхарин, что назвал подлых чернокнижников нелюдями и объявил их вне закона! Нимрихиль смотрел прямо перед собой, лицо его было непроницаемо. Потом он произнес: — «Всяк, обвиненный в колдовстве по доносу или следствию, подлежит посажению на кол…, десница же Сына Зари строга, но справедлива пребудь». — Это точно. Дхарин строг, но милосерд, — согласился Амети, — Те, кто покаялся в грехе колдовства, были прощены. Вот у нас в Храме живет один такой на поруках. А чернокнижники, между прочим, злоумышляли на жизнь Дхарина. У четвероюродного братучада первого визиря родного брата-колдуна обезглавили — хотя могли и на кол посадить. Так он собрал десяток заговорщиков, и они спрятались в молельне Дхарина, чтобы заколоть его во время молитвы. Так боги помогли королю: он лично всех их и убил. Нимрихиль прищурился: — Что, всех десятерых одним кинжалом? А сам без единой царапины? — Да, — растерянно сказал Амети. — Только откуда об этом известно высокорожденному с севера? — Немало я наслышан о су… о Сыне Зари… — процедил нумэнорец сквозь зубы, — сила его и удача, поистине, превышают отпущенное на долю смертному. — Нет преувеличения в словах ничтожного, — щепетильно произнес Амети, — сие слышал я из уст Черного Стража Дхарина, который был при этом… Тут Амети осекся, наткнувшись на взгляд Нимрихиля: — Наверное, у старшего визиря тоже были неприятности? — спокойно спросил нумэнорец, — И не у него одного? — Да… — промямлил Амети. — Он до выяснения посажен под замок, а кое-кто… Тут он, что-то вспомнив, остановился и искоса взглянул на своего собеседника: — А кое-кому повезло гораздо меньше… Нимрихиль пристально смотрел на жреца и слушал его очень-очень внимательно. — И его голова украшает пику перед Золотым Дворцом… — Чья? — Что — чья? — недоуменно спросил Амети. — Чья голова, я спрашиваю? — Какая голова? — удивился жрец. — Которая украшает пику… Чья она? Амети спрятал торжествующую улыбку: — А, это… Их там несколько… Нимрихиль перевел дыхание и вытер влажный лоб, убрав прядь волос. На правом виске у него было несколько шрамов как следы когтей. — Прошу меня простить, но я вынужден покинуть вас — меня призывают обязанности. Приглашаю вас воспользоваться моим гостеприимством и… — вам ведь не запрещено вино? Амети невольно облизал губы: — Нет, разрешено. Ничтожный раб благодарит высокорожденного за оказанную честь и приглашение. Только завтра я не могу — суббота… — Ну тогда свидимся в Нимрихиль коротко кивнул на прощание и пришпорил вороного. Амети смотрел ему вслед, а в голове у него звучал голос старшего жреца: «Не забудь, Амети, выведать про ихних доносителей при дворе Дхарина. А если получится — поговори-ка о лазутчиках вот с этим из Морского Народа, только будь осторожен как змеелов». Тогда старший жрец дал ему прочесть свиток, чьи буквы отпечатались в памяти Амети как некая Ладонь в неком Камне — навеки: «На вид ему лет не больше тридцати, росту высокого, но не чрезмерно, глаза голубые, волосы песочного цвета. Из особых примет — справа на лбу следы когтей. Ежели объявится сей злокозненный чародей из врагов Востока, то немедля взять его живым или мертвым и препроводить в Золотой Дворец Кхамула Дхарина. Наградой да будут полтораста золотых монет новой чеканки или же сотня рабов». Шли дни. К Арундэлю в темницу никто не приходил, только спускали еду — вероятно, два раза в день. По крайней мере, его не бросили умирать от голода и жажды в каменный мешок. Арундэль уже устал гадать, что означает одиночное заточение — по его представлению, он должен был очнуться в застенке королевского дворца. Потом он вспомнил, что красный и золотой — цвета харадского Храма Скарабея. Но причем тогда маг и Черная Стража? Да и зачем жрецам следопыт — жертва, заложник, пленник ради выкупа, выигрышный камешек в игре с королем или Умбаром? Глупо. Может, они и сами этого не знают. Куда Храму против… Арундэль невесело усмехнулся. Арундэля сильно беспокоила раненая рука: она не желала заживать, а когда он попытался залечить ее, то словно натолкнулся на стену. Казалось, прикована не только рука — сама душа его распята незримыми цепями и оттого не может собраться и сосредоточиться. Он снова и снова звал Альвиона, но у него появилось ощущение, что его зов рождает лишь неуловимое эхо в странно гладких стенах камеры и ничего более. Потом ему пришло в голову, что он очень похож на приманку в ловушке: «Неужели они хотят добраться и до полукровки?» И он перестал призывать следопыта. Когда же он попытался почувствовать Альвиона внутренним зрением, тьма свинцовыми пальцами надавила на веки, пытаясь смять его и подчинить себе. Скользя в спасительное забытье, он понял, что вся его сила здесь бесполезна, ибо эта тьма не была простым отсутствием света. Повернув из-за угла галереи, Альвион узрел своего нового знакомца — младшего жреца Золотого Скарабея — согнувшимся над замочной скважиной одной из комнат, в которых разместили посла и свитских. Следопыт бесшумно подошел поближе и хлопнул его по плечу. Тот подскочил как ужаленный и в ужасе обернулся. — Приветствую вас, уважаемый Амети, — обратился к нему Альвион. — У меня появилось свободное время, и я решил отыскать вас, дабы исполнить свое обещание относительно кувшина холодного вина. К концу этой речи жрец оправился от испуга и смущения и принял свой обычный благочестивый вид: — Поистине, прохладное вино в такую жару — как родник на пути каравана, а беседа с высокорожденным Нимрихилем — как тень смоковницы. — Гм… — отозвался следопыт, — будем же надеяться, что смоковница нашего разговора не останется бесплодной. И широким жестом он пригласил Амети, оробевшего от такого вступления, следовать за собой. Запотевший серебряный кувшин уже дожидался их посреди небольшого круглого стола, накрытого расшитой скатертью. Там же стояли серебряные кубки и драгоценные вазы со сладостями и плодами, неизвестными харадцу. Амети обреченно взирал на всю эту роскошь: он почуял, что нумэнорец решил взяться за него всерьез, и не знал, как ему выпутываться из эдакого змеиного клубка. Они уселись друг напротив друга, и хозяин разлил вино. По небольшой комнате разошлось дивное благоухание. Амети внимательно наблюдал за действиями нумэнорца и, хотя не заметил ничего подозрительного, отпил из кубка только после того, как Нимрихиль пригубил из своего. «Может, обойдется, хоть он и чародей», — подумал Амети. Напиток оказался чудесным. — Это красное с юга Хьярнустара, — сказал Альвион, заметив смущение жреца, — одно из самых лучших тамошних вин. Амети с видом знатока поцокал языком, хотя впервые в жизни слышал про Хьярнустар и пробовал подобный напиток. Хозяин долил вина себе и гостю, и некоторое время они увлеченно обсуждали и сравнивали свойства нумэнорской и местной виноградной лозы. Нимрихиль поделился с Амети некоторыми предположениями относительно истории виноделия в Эндоре. По его словам получалось, что виноград жителей Средиземья научили возделывать Люди Моря. Амети не спорил, но лишь снисходительно улыбался: он прекрасно знал, что виноградной лозой, как и многим другим, люди обязаны непосредственно Золотому Скарабею. После этого оба собеседника почувствовали, что мосты наведены и можно переходить к делу: — Значит, говорите, головы сохнут на пиках перед Золотым Дворцом…? — Головы? А, да, конечно же… жара ведь стоит. А если вы удивитесь, что их так много, так недавно же заговор раскрыли… — Как, еще один? — спросил Нимрихиль, обрывая ягоды со спелой грозди. Так небрежно, что будь Амети помоложе, то он непременно бы подумал, что ошибся в собеседнике. — Д-да… Амети собрался силами: — Говорят, что в нем замешаны еще и чужеземные лазутчики, — сказал он доверительным полушепотом, наклонившись к хозяину и сделав страшные глаза. Удар попал в цель. Нумэнорец выпрямился и на мгновение ушел в себя — как всегда, когда он слышал что-то важное. — В самом деле? — вопросил он с видимым безразличием, но Амети понял, что наживка схвачена. — И как, интересно, об этом стало известно? — А вот так дело было, — сказал Амети с важностью. — Как вам ведомо, шестой день недели, что вы зовете Днем Моря, Золотой Скарабей заповедовал нам проводить в праздности, дабы мы могли, забыв о делах житейских и насущных, поразмыслить о его величии и страхе, а также об иных возвышенных предметах и материях. И обычай этот у нас выполняется неукоснительно: ежели приходилось вам слышать, то даже воины наши откладывают оружие, как только Солнце проходит через надир, возвещая начало нового дня. И за тем строго следят служители всех храмов… Нимрихиль нетерпеливо кивнул. — Так вот, — неторопливо продолжал Амети. — Стали в Золотом Дворце примечать, что некий высокий придворный чин из покоев правой руки запирается у себя по субботам. Стали за ним следить и узнали, что вместо того, чтобы исполнять обычаи праздничного дня, он что-то пишет, а потом, переодевшись, куда-то уходит… Тут-то и открылось, что он чужеземный лазутчик — ибо какой прирожденный харадец станет делать что-то в субботу, будь он хоть трижды заговорщик и чернокнижник? Сразу его и того — взяли в железо… Тут, к удивлению жреца, Нимрихиль довольно откровенно перевел дух и успокоился. — Ну что же, уважаемый Амети, могу сказать только одно: туда ему и дорога, — сказал с усмешкой нумэнорец и отпил из своего кубка, — Уж если он оказался неспособен соблюсти обычай народа, с которым свела его судьба… И он выразительно пожал плечами. Амети тоже отпил вина, чтобы спрятать растерянность и смущение: он был уверен, что придумал совершенно замечательную историю, чтобы вывести нумэнорца на чистую воду, и не мог понять, где допустил ошибку. «Неужели я счел его таким глупцом, что выставил дураком самого себя?» Но тут он, забыв еще раз отхлебнуть из кубка, чтобы скрыть вспыхнувший румянец, уставился на Нимрихиля: жреца вдруг осенило. — А вот если лазутчик еще и чародей бывает… — сказал он обиженным голосом. — Злокозненный и из врагов Харада… Рука Нимрихиля застыла в воздухе, и вино из кубка плеснуло на драгоценную скатерть. —…Тогда сразу и в заплечную… — неуверенно закончил Амети, глядя на враз побледневшее лицо нумэнорца. Жрецу вдруг подумалось, что не стоило пугать злокозненного чародея. Себе дороже. — Вот оно значит как, — вдруг тихо сказал Альвион. — Заплечная… А может быть, сначала все-таки Храм? Что скажешь, осененный Золотым Скарабеем? Амети онемел. — Я ведь тоже что-то знаю, — твердо добавил нумэнорец. — И про Черную Стражу, и про золотую с красным… — А я… ничего… эта… Они посмотрели друг на друга. Нумэнорец, наконец, поставил свой кубок на стол. Кубок упал: Нимрихиль успел сильно помять чеканное серебро. — Собственно, я… Это не имеет значения, но раз так получилось… Теперь будет проще говорить… Мне нужна помощь. Амети воззрился на нумэнорца, приоткрыв рот. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Нимрихиль решительно закончил: — Вытащи из вашего Храма моего бра… Моего друга. Я заплачу. В этот момент Амети захлопнул рот: к нему вернулось соображение, а вместе с ним и память: — Злокозненный чародей… из врагов… ничего не… Черная Стража… И храмовая… Ах да, и чернокнижник тоже… — Что?! — рявкнул Нимрихиль, вскочив на ноги, и тут Амети окончательно пришел в себя, больно прикусив язык. — Я понял, понял, — залепетал он. — Это было недель пару назад, они брали с собой чернокнижника, на поруках который, королевская Стража и наша… — И что, что дальше? — вопрошал Нимрихиль, нависая над харадцем. — Ты его видел? — Кого, чернокни… — Да нет же! — А, друга вашего… Видел, то есть, нет, не видел… Нимрихиль стукнул по столу кулаком так, что искалеченный кубок, подпрыгнув, упал на пол: — Он жив? Амети с трудом успевал переводить дыхание: — Я не видел, потому что… Кажется, жив он был, но связанный и без сознания. Я из-за занавеси… Остановившись, он прибавил: — Темноволосый и одет был как вы, в черное, так? Нимрихиль кивнул. Амети посмотрел на него снизу вверх и робко спросил: — Вы что-то про заплатить говорили? — Сколько ты хочешь? Жрец зажмурился и быстро сказал: — Триста золотых. Следопыт напряженно задумался. Амети затаил дыхание, приоткрыв один глаз: сумма была огромна. Он уже было приготовился торговаться, когда Нимрихиль кивнул: — Хорошо. Столько я смогу достать. «Неужели продешевил?» — поразился Амети и приоткрыл второй глаз: — Треть вперед, и все золотыми новой чеканки? — Да, но только я тоже поеду с тобой в Харад, — уточнил Альвион. Амети широко распахнул оба глаза и измерил Нимрихиля взором: — Не получится, однако… Ты, высокорожденный… — тут Амети поперхнулся и мысленно зажмурился от собственной наглости, но нумэнорец, кажется, и не заметил, что жрец обратился к нему на «ты». — Прости, но на харадрим ты нисколько не похож. — Это мое дело, буду ли я через пару дней, когда соберусь и деньги достану, похож на харадрим, или нет, — проворчал Нимрихиль. — Язык я знаю и в Жрец подскочил: — Как — через пару дней? Да кто же меня отпустит из посольства домой? — Скажешь, что узнал нечто важное. От меня. И что тебе надо ехать домой. Тебе, скорее всего, поверят. А я… будь возможность, я бы сегодня уже уехал. Или неделю назад. Амети внимательно посмотрел на нумэнорца: — А что именно ничтожный узнал от высокородного? — вкрадчиво поинтересовался он. — Если бы что-то о чужеземных лазутчиках в Золотом Дворце… тогда бы меня непременно отпустили домой… с такими-то важными вестями… Нимрихиль закусил губу. — Даже если бы тебе поверили, что ты узнал что-то в этом роде… Нет. Жрец вздохнул. Нумэнорец добавил: — Придумай что-нибудь… За триста золотых можно и постараться. Амети покорно кивнул. — Значит так: через два дня, в Амети снова кивнул. Нимрихиль наклонился к самому его лицу: — А если что, то знай: за меня мертвого ты получишь от короля гораздо меньше золота, чем от меня живого. — Я знаю, — пискнул Амети. Нумэнорец усмехнулся: — Ну, тогда ты видишь, что мне можно верить. Если ты все-таки решишь удовольствоваться меньшим и предашь меня, я успею тебя убить. Даю тебе в том слово. Он отошел от Амети и сел в свое кресло. Амети перевел дух и жалобно сказал: — Что вы все пугаете… Я же честный человек — как пообещал, так и сделаю… Только сделку надо заключить — что и вы меня не обидите… Как положено. — А как положено? — с любопытством спросил Нимрихиль. Вместо ответа Амети протянул ему через стол узкую смуглую, словно грязноватую, ладонь. Поколебавшись какое-то мгновение, следопыт подал ему руку. На закате дня — Что, уважаемый, не узнал старого знакомого? Амети протер глаза: в черноволосом смуглом харадце — с белым щегольским тюрбаном на голове, изогнутым клинком за широким алым шелковым кушаком, верхом на тонкокостной гнедой лошадке — совершенно невозможно было узнать давешнего нумэнорца, от которого остались лишь высокий рост и широкие плечи. Двухдневная черная щетина довольно удачно маскировала тоже нетипичные черты лица. Даже светло-голубые глаза под черными ресницами казались темными. Пораженный Амети чуть было не протянул руку, чтобы проверить, не линяет ли краска, но вовремя спохватился. — Откуда взялась одежда посольской охраны? — спросил он вместо этого, но все равно невпопад. Нимрихиль с незнакомым лицом улыбнулся, сверкнув зубами: — Выиграл в кости у свитских. Два дня кидал кости, пока не собрал сто золотых. На, держи, можешь пересчитать. И он вынул из ковровой переметной сумы увесистый мешочек из вощеной кожи и подал его жрецу. Амети торопливо схватил его и, открыв, увидел завернутые в пергамент столбики. Он развернул пергамент, достал монету и попробовал ее на зуб: золото было настоящим. — Если ты так будешь все проверять, мы тут заночуем, — сказал непохожий на нумэнорца Нимрихиль. — Золотишко у тебя с иголочки, как и одежда, — нагло, как своему, ответил Амети. — Не сам ли чеканил? Или казну какую успел расхитить? — Нет, — совершенно серьезно ответил Нимрихиль, — это не краденое. — Неужели это все твои деньги? — снова изумился Амети. — Тебе такое жалование платят? — Нет, не мои. Я их взял… в долг. Амети недоверчиво хмыкнул. — Если ты сомневаешься насчет остального золота, то зря, — сказал Нимрихиль. — Я спрятал его в тайнике, про который знаем я и мой друг. Так что если меня убьют или у тебя будет выбор, кого спасать — спасай его. Деньги он тебе отдаст. А теперь поторопимся: скакать будем всю ночь, чтобы нас видело как можно меньше народу. Нимрихиль тронул коня, и они выбрались на дорогу и поехали на юг. — Прости, высокородный, — спросил через некоторое время Амети, подъехав к нумэнорцу, — но как мне теперь называть тебя при людях? Альвион придержал коня и оглянулся назад, на север. Потом неприятно улыбнулся и, повернувшись к Амети, спросил: — Моран — подходящее имя? Амети кивнул, и нумэнорец, коротко рассмеявшись, пришпорил гнедка. Они ехали всю ночь почти без остановок и перед самым рассветом беспрепятственно миновали нумэнорскую заставу: и маскировка Нимрихиля, и умбарские посольские подорожные показали себя блестяще. На ночлег в лесу они остановились, когда уже взошло Солнце. Несмотря на страшную усталость, Амети долго ворчал и жаловался, что не может уснуть на земле и корнях, потому что привык к человеческой постели, а не к звериному логову, пока нумэнорец не объяснил ему, что не собирается ехать дальше в форменной одежде, чтобы не нарваться. А синюю джуббу, белый тюрбан и алый шелковый пояс нельзя переодеть и спрятать в гостинице или постоялом дворе, а надо зарыть в лесу. После этого Амети, в очередной раз убедившись в предусмотрительности Нимрихиля, заснул как мертвец. Будучи поднят от беспробудного сна уже после полудня, он снова не узнал своего спутника. В сером халате и простом синем поясе Моран-Нимрихиль на сей раз походил на охранника небогатого купеческого каравана, который на обратном пути подрядился сопровождать служителя Золотого Скарабея. Так они и ехали дальше все пять дней: впереди Амети, с гордым видом кивавший на поклоны встречных простолюдинов и приветствия благородных, а за ним нумэнорец. Когда дорога, обезлюдев, уходила от очередного селения, Нимрихиль подъезжал к жрецу и въедливо его расспрашивал. Амети трижды или четырежды пришлось рассказать ему, как он узнал о пленении следопытова друга. — А как ты там вообще оказался — тебе вроде не положено? — Я уже говорил высокородному: меня отрядили сделать опись всего храмового имущества. У нас много имущества — и год, и два можно описывать… Подвалы еще. А там ваза стояла за занавесью. Я решил проверить, нет ли в ней чего ценного. Потом услышал голоса и… и решил их не беспокоить. — Кого их? Кто там был? — Там? Сейчас вспомню… Старший жрец там был, которому я подчиняюсь… Ну, поэтому я и решил, что не буду его тревожить своим появлением… Еще чернокнижник там был наш — тот самый, что на поруках. — Это я уже слышал. Так, говоришь, он настоящий колдун? — Еще бы. Если бы не он, ни за что бы вашего друга бы не поймали. — Так-так-так… А вот отсюда поподробнее… Как сие могло получиться? — Да просто. Двоих или троих наших воинов привезли покойниками, да еще раненых, а уж сколько ваш друг Черных Стражей искрошил — страшное дело! Это как они передавали. Там еще наш начальник охраны был с ними в той комнате, он и сказал, что если бы не чернокнижник, то эта нумэнорская со… хм… Ну, то бишь ваш приятель… Он бы там, дескать, всех их порубил. — А что чернокнижник-то сделал, ты можешь мне объяснить? Огнем дышал или фокусы показывал? Амети оскорбился: — Он не гаер балаганный, а самый настоящий колдун: по воздуху летать умеет и порчу наводить, сквозь стены видит. И все такое. А вашего друга он ослепил. — К-как…? — О-сле-пил. При помощи колдовства. Чародейства черного. Потому его только и смогли в плен захватить, что он не видел ничего, а только мог мечом махать. И то, сколько наших положил… Верно, супротив белого мага только черный поможет… Нет, не место колдунам на свете… Амети еще долго разглагольствовал о пользе королевских указов и вреде чародейства, пока потрясенный Нимрихиль приходил в себя. — Но это невозможно! — воскликнул нумэнорец. — Это же… Он не может быть… Тут он резко замолчал. Амети решил обидеться: — Уж если вы мне не верите, то как хочите. А я говорю, что видел и слышал сам. А чтоб наш начальник стражи кому должное отдал — это чудо еще почище всякой магии, и черной, и белой… — Ну ладно, а что после этого разговора было? — Старший жрец велел вашего друга, который все время без сознания лежал связанный, нести в каменные темницы. — Это что такое? — Ну… Это тюрьма такая особенная… Для осквернителей, чернокнижников и прочих ужасных преступников. Для всякой шелупони у нас в Храме отдельное узилище есть. — Ладно. Что потом было? — Ничего… разошлись они. Я тоже ушел, потому что в вазе только дохлую мышь нашел летучую. Увидев впереди по дороге повозку, Амети пришпорил каблуками своего мерина, чтобы заодно отделаться от настойчивого собеседника. Но когда повозка, проехав мимо, скрылась за поворотом, Нимрихиль снова нагнал жреца: — Ваши каменные темницы, наверное, хорошо охраняются, и в них трудно пробраться, верно? Амети терпеливо кивнул. — Так как же ты сможешь вывести оттуда пленника? — Ну, это, конечно, не просто, но можно… — Расскажи, пожалуйста. Амети долго мялся и отпирался, но наконец поведал, что однажды, как обычно «занимаясь описью храмового имущества», он набрел в одном из дальних переходов на келью отшельника. Как он объяснил, жрецы иногда запирали себя в кельях, чтобы умереть от голода и жажды — это считалось особенной доблестью. Нимрихиль морщился, но слушал внимательно. — …А дверь в келью рассохлась и приоткрылась. Я решил посмотреть, нет ли там чего ценного. Нашел там голый скелет внутри и… и больше ничего. Только потом вдруг задел стену, и увидел, что камни будто качаются. Я присмотрелся: а они не скреплены раствором, а просто положены один на другой. Я их аккуратно разобрал и полез за стену. Прошел еще вперед по проходу и увидел, что там начинаются каменные темницы. — У вас стражи нет в этой темнице, что ты так спокойно там гулял? — Каменным темницам стража не нужна, потому что из камер узники сбежать никак не могут. — Это каменные мешки? — обеспокоено спросил нумэнорец, уже наслышанный о харадских тюрьмах. — Нет… Это камеры просто такие особенные… — сказал Амети, вильнув взглядом в сторону. — Чем же они особенные? Говори, уважаемый, до конца, немного осталось. Амети решился: — Они открываются словом, и иного замка у них нету. Нимрихиль присвистнул. — Как я посмотрю, у вас там сплошное чародейство в Храме… Ладно, Амети, не обижайся, а лучше скажи, откуда ты узнаешь нужное слово. Ведь его, наверное, знают только тюремщики и хранят в тайне? — Там даже и тюремщиков-то нет, потому что еду узникам через колодцы спускают. А слово я узнаю от моего старшего жреца. — Так он тебе и скажет… — Так и скажет! — запальчиво возгласил Амети. — Как я ему налью нумэнорского вина, так он мне все тайны семи небес и двенадцати глубин откроет, а не то что слово, отпирающее каменную темницу. А вина я еще в Умбаре запас специально для него цельную фляжку! И Амети похлопал по оплетенной лозой пузатой стеклянной бутыли, торчавшей из седельной сумы. — Ладно, не бей так сильно, а то разобьешь. Я понял. Значит, ты узнаешь тайное слово, откроешь камеру, выведешь узника через келью отшельника… А как же дальше? — А дальше я его поведу через подземный лабиринт, что под Храмом. Из этого лабиринта есть несколько выходов, спрятанных в разных местах у подножья горы, на которой высится Храм. Там ты и будешь меня ждать, — распорядился разгоряченный Амети. К его удивлению, следопыт спокойно кивнул, соглашаясь, и больше не спорил. Поздно вечером в Амети, вымотанный двухдневной гонкой, с утра в — Ничего с твоим другом за этот день не случится. Опять же, с людьми поговорим, чего новенького, разведаем. А в субботу даже палачи отдыхают, ты не волнуйся… В ответ на эти утешения Нимрихиль только фыркал и продолжал мерить своими длинными ногами устланный пестрыми циновками пол комнатушки, отведенной им на праздничный день, пока Амети не намекнул, что на такое неблаголепное поведение могут обратить внимание постояльцы снизу. Тогда Нимрихиль, усевшись на свое ложе, посоветовал Амети сойти вниз и побеседовать с обитателями постоялого двора, а не маячить у него перед носом. Амети не имел ничего против и послушался. Жрец вернулся, когда комнатушку уже освещали лучи закатного Солнца. Шагнув в комнату, он почувствовал что-то странное и почти сразу же увидел нумэнорца, неподвижно и с закрытыми глазами сидевшего на своей постели в той же позе, в какой Амети, уходя, его оставил. Амети вдруг испугался, что тот умер. Он быстро подошел к Нимрихилю и потряс того за плечо. Нумэнорец открыл глаза. Лицо его осунулось, глаза запали, а на лбу, словно от тяжелой работы, выступили капли пота. Некоторое время он смотрел на Амети, словно не узнавая, потом глухо произнес: — Он жив… — Кто жив? — испуганно спросил Амети. Он вдруг почувствовал, что воздух комнаты пронизан незримыми трепещущими нитями. Нимрихиль тряхнул головой, приходя в себя, и неслышные струны перестали звенеть в голове жреца: — Мой друг. Его нет среди мертвых. Амети поспешно убрал дрогнувшую руку с плеча нумэнорца и быстренько отодвинулся в сторонку. Но пристальный взгляд последовал за ним, словно Нимрихиль видел жреца насквозь: — Не бойся, Амети, я не черный чародей и не умею вызывать мертвых. Я не причиню тебе никакого вреда. Даю тебе в том слово. — Не одно, так другое, — проворчал Амети, несколько успокоившись. В ответ на вопросительный взгляд он пояснил: — У меня дурные новости…Моран. Столица в большом волнении. Сплетничают, что раскрыт очередной заговор, но отрубленных голов у Золотого Дворца не прибавилось. — А что, собственно, происходит? — обычным голосом спросил нуменорец. — Да то, что на всех въездах в город стоят усиленные заставы. И не простые заставы, а из Черных Стражей. То ли ищут, то ли охраняют — непонятно. — Раз Черная Стража… А что ваш…король? Амети огляделся по сторонам, словно боясь увидеть за спиной соглядатая, потом подошел к Нимрихилю и, нагнувшись, прошептал ему на ухо: — Я так понял, что Король поссорился с нашим Храмом: люди шепчутся, что к Храму с неделю назад приезжал зачем-то от Дхарина Черный отряд, что-то требовал от настоятеля, но их даже не пустили внутрь. И теперь может случиться всякое… — Но прежде король благоволил Золотому Скарабею? — следопыт тоже перешел на шепот. — Если даже посольство отправил с вашими жрецами? — В том-то и дело, что размолвка вроде как на пустом месте. Ведь и месяца не прошло, как королевская гвардия и наша стража вместе твоего приятеля ловили, а теперь гляди что… Тут Нимрихиль порывисто вскочил на ноги, так что Амети отнесло в сторону: — Как я сразу не догадался! — воскликнул он в полный голос. Потом опустился обратно и тихо добавил: — Это все, наверное, из-за меня и моего друга, Амети… Король потребовал его у Храма, но Храм почему-то отказался исполнить эту, хм, просьбу. И тогда Дхарин решил дождаться меня… Амети застыл, пораженный страхом: — Это, значит, все из-за…? — спросил он слабым голосом, уставив дрожащий указательный палец на Нимрихиля. Нумэнорец кивнул, и жрец со стоном опустился на свою кровать. — Ничего не поделаешь, Амети, — твердо сказал Альвион, — Теперь тебе придется идти со мной до конца. Я видел твой Храм и понял, что он гораздо опаснее и страшнее, чем даже ты думаешь. А потому мне надлежит явиться туда вместе с тобой, ибо это единственный способ спасти узника, а ты единственный, кто может быть мне провожатым. Время шло, и силы Арундэля медленно, но верно таяли. Дело было не в кровоточащей ране, затхлой воде, скудной пище и отсутствии света. Все это можно было вынести. Но его убивала тьма, неизменной тяжестью давившая на разум и чувства. Он часто и надолго терял сознание, блуждая в призрачных лабиринтах, а потом целыми часам лежал не в состоянии протянуть руку за едой или водой. Вся его внутренняя сила уходила теперь на противостояние тьме. Он сдерживал ее напор уже не для того, чтобы выжить, а чтобы, сломив сопротивление и обрушившись на него, она отняла не разум, но разорвала истончившуюся нить, соединявшую тело и фэа. К утру — В Храм мирянина могут пустить, если у него какая-то надобность. Но коли сейчас они заперли Врата Скарабея перед людьми Короля, то уж я и гадать боюсь, что там сейчас происходит и разрешат ли тебе войти внутрь. Альвион кивнул: — Еще может статься, что Кхамул, — в устах следопыта это имя прозвучало как последнее ругательство, — поставил стражу и у вашего Храма — на случай моего появления. Поэтому надо измыслить какой-то другой способ. Амети выпучил глаза: — Где ж я тебе найду другой способ?! Хотя… — Что ты придумал, уважаемый? Амети крепко почесал затылок: — Придумал, но это в крайнем случае, если совсем все плохо будет. Так что поторопимся, чтобы в дороге узнать новости… Решено было объехать город, чтобы не рисковать, проезжая заставы у городских ворот. У какой-то чайханы возле очередных ворот Амети спешился и вошел внутрь. Когда он вышел обратно, пнув по пути шелудивую кошку, и неловко залез на коня, лицо его было мрачнее тучи: — Сбылись твои пророчества, прах меня побери. Храм запер ворота, а перед ними — застава Черной Стражи. Такого уже и припомнить трудно сколько времени не было… Всех, кто едет в Храм, они заворачивают и не пущают, показывая королевскую грамоту с черной печатью: никого в Храм не впускать и никого не выпускать… — Тогда рассказывай про свой способ, — твердо сказал Нимрихиль. Амети искоса взглянул на него: чем больше препятствий появлялось перед неугомонным нумэнорцем, тем сильнее становилась его решимость. Жрец вздохнул: — Я могу провести тебя внутрь как храмового раба. Нимрихиль отпрянул как от удара хлыстом: — Что? — с отвращением воскликнул он. — Как раба? — Да, — сказал Амети с тайной надеждой. — Они у нас все с отрезанными языками, так что по говору тебя никто не признает. Но у них есть свой язык жестов, который мне неизвестен. Но если он рассчитывал этим отпугнуть Нимрихиля, то ничего не добился. Следопыт овладел собой и, нахмурившись, серьезно сказал: — Немого я смогу сыграть. Это несложно. С языком жестов… Новичок может его и не знать, так? Амети нехотя склонил голову. — Что еще надо храмовому рабу? — продолжал допрашивать нумэнорец. — Еще клеймо должно быть на плече и голову надо обрить. И добыть лохмотья попаршивее, — злорадно сказал Амети. — А клеймо у нас глубокое, до кости прожигают, его не подделаешь и не нарисуешь. Ах, да: оружия храмовым рабам, естественно, тоже не полагается. — Так, — сосредоточено произнес Нимрихиль. — Кроме клейма все сделать можно. А вот клеймо… Рисунок, говоришь, беде не поможет? — Нет, уж больно у нас клеймо основательное. Но у меня есть одна знакомая хрычовка… Она ставит любые клейма. Хотя нет, оно все равно будет выглядеть свежим, — покачал головой Амети с лицемерным сочувствием. — Так что не пойдет… Но следопыт неожиданно ухватился за эту мысль: — Это проще всего. А что это за, как ты выразился, м-м-м, женщина? — Хрычовка-то? Да это старуха, которая ничем не брезгует: ни ростовщичеством — лихву берет просто страх, — при этом лицо Амети болезненно скривилось. — Сводничеством тоже… В общем, промышляет всем, чем можно. Она сама из горцев, и потому чадры не носит, а жаль, потому что страшна как железная преисподняя. — Ты ей должен? — прямо спросил Нимрихиль. Амети угрюмо потупился. — Это плохо. Тогда она тебя выдаст, если что. — Э нет, кто ж ей тогда долг заплатит? — удивился Амети наивности своего собеседника. — А вообще да, выдаст, — вдруг оживился он, подумав. — Но ее можно сразу того… — Чего «того»? — Ну… того… Зарезать ее, чтобы не разболтала. Как? — блестя глазами, обратился Амети к нумэнорцу. Лицо Нимрихиля исказилось яростью. Он вдруг вытянул руку, ухватил жреца за перед рясы и приподнял его над седлом: — Если ты думаешь, что я буду твоих заимодавцев резать..! Болтаясь в его руке как тряпка, Амети сипло выкрикнул: — Да ты что! Я же пошутить хотел! Нумэнорец тотчас отпустил его. Похоже, ему было неловко за эту вспышку: — Извини меня: мне показалось, что ты говорил серьезно. Мне не следовало вести себя подобным образом. Но и ты больше так не шути, Амети, хорошо? Амети кивнул, чуть не сломав себе шею, и дрожащими руками принялся поправлять на себе рясу. Говорил-то он, конечно, на полном серьезе, потому что старухе был должен никак не меньше двадцати золотых и лихву — пять. Расставаться с этими деньгами ему не хотелось до крайности. — А насчет старухи не беспокойся: я сделаю так, что она забудет обо всем, — продолжал нумэнорец. Амети, приоткрыв рот, уставился на собеседника: — Заколдуешь ее? — Нет, — поморщился Нимрихиль. — Просто сделаю так, чтоб она помнила только то, что ни тебе, ни мне не повредит. — А может… — начал было Амети, но вовремя остановился. Нумэнорец пристально на него поглядел: — А заставить ее забыть о твоем долге и не уговаривай: я даже при желании этого сделать не смогу, сил не хватит. Ну что, поехали к ней? Амети кивнул, потирая горло, и повернул коня к небольшой слободе. Они спешились у жалкой халупы на окраине предместья, оставили коней у покалеченной коновязи, и Амети, не стучась, пинком отворил дверь в дом и вошел внутрь. Альвион последовал за ним. Навстречу им с замызганного топчана поднялась с негодующим воплем старуха, лицо которой полностью соответствовало описанию Амети. Узрев жреца, она расплылась в улыбке, которая обезобразила ее еще сильнее, и угодливо к нему подсеменила. Амети сказал ей по-свойски «Привет, старая карга» и отвел в сторонку, чтобы пошептаться. Поговорив с Амети, старуха подошла к Нимрихилю и без обиняков спросила, обшаривая его лицо бесцеремонным взглядом: — Сколько дашь за работу, чужак? Альвион вынул из пояса три золотых кругляша и показал их старухе. За ее спиной Амети вдруг закашлялся и принялся делать нумэнорцу всякие знаки, суть которых сводилась к тому, что Нимрихиль пообещал слишком много. Следопыт не обратил на ужимки жреца ни малейшего внимания. Старуха в знак согласия тряхнула копной грязно-серых волос и, постелив на пол для дорогих гостей два сильно траченных молью коврика, удалилась в соседнее помещение. Она быстро прикрыла за собой дверь, но до жреца и нумэнорца успели донестись звуки человеческих голосов. Незаметным молниеносным движением Нимрихиль оказался у двери и приник к щели. В руке его тускло блеснул непонятно когда вынутый из-за пояса ятаган. Амети на цыпочках подошел к двери и пристроился рядом. — Нет, это не чужие, это ее девки. Спрашивают, не к ним ли гости. — Надо было велеть старухе помалкивать — у меня не хватит сил еще и с ее… девками воевать, — прошептал Альвион. — А может, все-таки… — и Амети провел ладонью по горлу, вопросительно взглянув на спутника. — Даже не думай, уважаемый, — нехорошо посмотрел на него нумэнорец. — И не надейся. Амети увял. За дверью зашаркали туфли, и они оба поспешно и бесшумно вернулись на свои места. Старуха втащила в каморку жаровню с дымящимися углями и бросила на пол звякнувший сверток. Нимрихиль поднял его и развернул: это были какие-то грязные лохмотья и покрытое гарью клеймо Скарабея. Он поморщился и начал раздеваться. Старуха тем временем принесла воду в треснутом кувшине и бритву, ржавую и даже на вид совершенно тупую. Нимрихиль молча подал ей собственный кинжал, наточенный до зеркального блеска, и уселся на свой коврик. Раздув угли, Амети положил на жаровню клеймо, украдкой глядя на покрытые шрамами предплечья и грудь следопыта. Это уже были не следы когтей. Старуха, что-то бормоча под нос, вылила на голову Нимрихилю воду, прибавила горсть пепла из очага и взяла кинжал. Скоро пряди жестких черных волос усыпали коврик и пол вокруг. Нимрихиль скосил глаза на жреца: — А ты чего ждешь? Вечера? — Жду, пока как следует раскалится, — отвечал Амети простодушно. Старуха закончила брить и вылила на голову Нимрихилю остатки воды, чтобы смыть пепел. Нумэнорец повернул к Амети странное незнакомое лицо с обнажившимися шрамами на виске и сказал: — Оно уж красное. Давай скорее. — Ты уверен, что тебя не надо связывать? — озабочено спросил Амети. — Уверен, — твердо ответил Нимрихиль. — Поторопись, уважаемый. Амети взял клеймо за обугленную деревянную ручку, повернул его правильной стороной и быстро и с силой вдавил зашипевшее клеймо в правое предплечье Нимрихиля. Тот даже не дрогнул, только закрыл глаза. Амети держал клеймо, пока по каморке не начал расползаться отвратительный смрад горелого мяса. Старуха надсадно закашлялась: — Кончайте, досточтимый, хватит ужо. Амети послушался. Старуха достала откуда-то ворох сомнительной белизны тряпок для перевязки. — Принесите чистой воды, — спокойно сказал Нимрихиль, открывая глаза. — Больше ничего не надо. Старуха недоверчиво отвесила губу, сделавшись еще уродливей, но послушно вышла за дверь с пустым кувшином. Нимрихиль протянул левую руку к жаровне, словно согревая ее над углями. Потом положил руку на отвратительный ожог в ошметках обгорелой кожи и спекшейся крови. И застыл — сосредоточенный, прикрыв веки. Амети показалось, что время остановилось, уподобив их насекомому в янтаре. Потом дверь заскрипела — это вернулась с водой старуха. Нимрихиль открыл глаза и медленно убрал левую руку с ожога. Изумленная старуха молча подала ему кувшин и не спускала с него глаз, пока следопыт смывал с правого предплечья копоть и кровь. Потом она охнула. Амети приподнялся и тоже взглянул: ожог казался почти полностью зажившим, остались лишь припухлость и краснота. Внутри у Амети что-то екнуло, но, стараясь казаться равнодушным, он зачерпнул в очаге пепла и присыпал клеймо, чтобы оно выглядело старым. Старуха жалась в углу, перебирала охранные талисманы у себя на груди и шептала заговоры. — Ну, теперь поехали, — сказал Нимрихиль, подымаясь и как ни в чем ни бывало надевая принесенный старухой дырявый халат и свой пояс. Потом вынул из пояса три монеты и вложил их в руку трясущейся от испуга старухи. Амети издал какой-то полузадушенный звук. — Иди к лошадям, а я тебя сейчас догоню, — повернулся к нему следопыт. Амети проглотил все слова, какие вертелись у него на языке, и послушно поднялся. Нимрихиль тем временем собрал раскиданные вокруг черные пряди и кинул их в жаровню. Спасаясь от вони, Амети выскочил за дверь. Нимрихиль вышел через несколько минут: — Все в порядке. Теперь старуха будет помнить только, что продала тебе раба, которого ей вчера привезли. Тут Амети не выдержал: — Зачем, ну зачем ты ей заплатил? Она бы ничего не помнила! — Я обещал. Потом, уважаемый, считай деньги в своем кармане, а не в чужом. Но Амети не унимался: — Лучше бы ты их мне отдал, клянусь Скарабеем! Взгляд нумэнорца ожег его как плеть. — Амети, ты и в правду возомнил меня своим рабом? Жрец выпустил набранный в грудь воздух. Несмотря на бритую голову в свежих царапинах и засаленный драный халат, Нимрихиль ухитрялся походить не на раба, а, скорее, на пустынного разбойника, хотя безоружных разбойников не бывает. В отсутствие признаков свободного этот человек продолжал излучать какую-то власть и непонятную силу. Только теперь Амети заметил, что глаза Нимрихиля даже на Солнце сверкают ярче, чем у обычных людей. Пререкаться с ним хотелось еще меньше, чем раньше. — По поводу рабов, — произнес Амети примирительно, — вид у тебя, однако, совсем не рабский: шрамов и синяков маловато, зубы, опять-таки, все целы. Может, выбить парочку? Нимрихиль отрицательно помотал головой, затягивая подпругу. — Ну тогда хотя бы держись как-то по-другому — в глаза не смотри, сутулься почаще и пониже, — продолжал Амети поддерживать беседу, — и главное, не забудь, что ты немой. — Не забуду, — коротко отозвался следопыт. — А ты кончай разговоры разговаривать, или мы засветло не доберемся. — Доберемся-доберемся, — подхватил Амети, забираясь в седло, — недалеко осталось. День близился к закату, когда по белой от пыли дороге, оставив за спиной столицу, путники подъезжали к высившемуся на безлесой горе огромному зданию, чья крыша в вечернем свете сверкала огненным блеском, а стены отливали зеркальной белизной. В двух сотнях рангар от высоких, в три человеческих роста, Врат Скарабея, украшенных позолоченным изображением солнечного диска, их остановили черно-красные солдаты. На возмущенные крики и вопли Амети из поставленной на обочине палатки вышел их командир, одетый в вороненую кольчугу и красный плащ поверх нее. В сильных и недвусмысленных выражениях офицер сообщил жрецу, кто он такой и куда должен отсюда идти. Идти надо было далеко, и Амети услышал, как Нимрихиль за его спиной издал звук, больше всего похожий на сдавленный смех. Жрец обозлился и пригрозил проклятием, но командир махнул рукой, и один из солдат стукнул лошадь Амети по морде плоской стороной копейного железка, так что смирный мерин от неожиданности взбрыкнул и чуть не сбросил жреца в пыль. Справившись с конем, Амети потрусил прочь под дружный гогот солдат. Когда они спустились за поворот, где их уже не было видно от ворот, Амети подъехал к Нимрихилю и зло бросил, сплюнув в пыль: — По милости этих отродий прокаженной суки нам придется теперь добираться в Храм через подземный лабиринт, бросив коней возле входа. И молись кому хочешь, чтобы там тоже не оказалось королевских солдат! Амети слез с коня и, ведя его в поводу, свернул с дороги на еле заметную тропинку, извивавшуюся по голому каменистому склону за отрог горы. Следопыт последовал за ним. Они шли около часа, прежде чем добрались до нужного места. Амети внимательно смотрел по сторонам и ворчал, что когда начнет темнеть, он просто не увидит хода в подземелье. Наконец, с помощью следопыта, углядевшего в пыли следы чьих-то ног, ведшие за большой серый камень, жрец нашел вход — узкую и низкую расщелину, сквозь которую надо было ползти на четвереньках. Снимая с лошади суму с драгоценной флягой, Амети посмотрел на алеющий ясный закат, соображая время: — Бегом придется бежать по лабиринту, а то не успею ни с кем поговорить до жертвоприношения… — Какое жертвоприношение? — вдруг стремительно обернулся к нему Альвион, собиравший свои вещи в старую торбу, из которой обычно кормился овсом его гнедой. Амети в очередной раз мысленно проклял свой длинный язык. — Еженедельное, какое же еще? — сказал как можно более простодушно. Но это не помогло. Следопыт что-то почуял. Он пристально поглядел в глаза Амети: — Облаченный в красное, ответь: какую жертву приносят в день — Эй, ты это… зачем за оружие взялся… Мы ведь с тобой сделку заключили, ты мне поклялся… — залопотал Амети, холодея. — Ты поклялся, что не причинишь мне вреда! — закричал он, в ужасе пятясь от следопыта и закрывая лицо словно от удара. Альв застыл неподвижно. Лицо его сильно побледнело, несмотря на краску. — Жрец, это человеческая жертва… Амети, не имя сил отпираться, кивнул. Некоторое время следопыт смотрел на жреца, и на его лице читались гнев и ненависть. Потом он сказал: — Тебе бояться нечего: я не трону тебя, если ты не предашь меня. Но твой Храм… Я… Если я смогу, я уничтожу его. Так и знай. У подножия горы, на которой высился величественный Храм, чьи посеребрёные стены возносили золотую крышу на восемьдесят локтей, эти слова, сказанные человеком с рабским клеймом, мелькавшим в прорехе грязного рукава, не показались жрецу шуткой. Альвион снова склонился к своим вещам, словно пытаясь скрыть свои чувства, но Амети слышал его тяжелое дыхание. — Поторопись, если хочешь успеть, — сухо бросил нумэнорец, убирая в седельную суму, остававшуюся на гнедом, свой ятаган. Амети, чувствуя, как колотится сердце, собрал вещи, и Нимрихиль отвел лошадей вниз по склону, туда, где виднелась какая-то скудная зелень. Там следопыт их и оставил пастись. После этого он, вслед за Амети, пробрался сквозь расщелину. В подземелье Амети высек огонь и зажег захваченную у старухи свечу, при неровном свете которой они отправились дальше вдоль грубо обтесанных стен. Потолок вскоре сделался выше, но недостаточно, чтобы нумэнорец мог выпрямиться. Это был настоящий лабиринт, сквозь путаницу ходов и поворотов которого даже памятливый Амети не всегда помнил верный путь. Время от времени он подносил свечу к непонятным знакам, высеченным на поворотах. Пару раз им пришлось перепрыгивать через пересекавшие тропу провалы, откуда тоскливо тянуло сыростью и гнилью. Но проход все время вел их вверх. Наконец Амети остановился перед небольшой железной дверью. Собравшись духом, он обратился к Нимрихилю: — Если хочешь остаться в живых, то молю тебя: не выказывай никакого недовольства или удивления, а паче того — отвращения к тому, что увидишь. Помни, что ты должен выглядеть как раб, вести себя как раб, молчать как раб и терпеть все как раб: иначе ты погубишь не только себя или меня, — тут его голос предательски дрогнул, — но и своего друга не спасешь. Ты понял меня? Нимрихиль молча кивнул. Лицо его, обезображенное шрамами и покрытое пылью, было в мигающем свете лицом раба. Амети тяжело вздохнул и, задув свечу, отворил громко заскрипевшую дверь. Они вошли в Храм. |
|
|