Алексей Проскурин НАШЕ ПОЛЕ – ЭТО НЕБО

Нас с Сергеем Каргашиным лет двенадцать назад познакомил мой отец, Пётр Проскурин, который поэтическое дарование тогдашнего спецкора "Советской России" приметил ещё тогда, в начале 90-х, да и впоследствии неоднократно высоко отзывался о его творчестве.

Нынешняя московская жизнь плохо располагает для неспешного вдумчивого общения – не шестидесятые, чай, и не даже восьмидесятые, встретиться-то иногда не получается месяцами, не то что поговорить по душам. Тем не менее, иногда случается это чудо – роскошное, открытое, неспешное общение, из которого люди выходят освежёнными, а не разражёнными и недовольными друг другом.

И вот как-то раз, зимой 2002 года, мы долго рассуждали об изменившейся роли литературы в обществе. Это было время, когда в патриотической интеллектуальной среде ещё было принято при встречах пугать друг друга: "Кончается русская литература! За великими стариками: Бондаревым, Беловым, Проскуриным, за чуть более молодыми Прохановым и Личутиным – никого".

Разумеется, и сами восклицавшие, и их слушавшие понимали, что дело обстоит не совсем так. Но всё же в литературе, а главное в восприятии её обществом и народом, несомненно, имелось что-то пугающее, какой-то злорадный оскал явно силился выплюнуть из нечистых уст что-то вроде: "Ну что, дописались, властители дум? А через десять лет о вас вообще никто не вспомнит. Никогда не будет более этих переполненных концертных залов на творческих вечерах и горящих глаз, требующих откровения. А литература займёт своё подобающее место в комнате доживающего свой век старика или сентиментальной девчонки-институтки".

Я находился тогда в весьма угнетённом состоянии духа. После смерти отца едва прошёл год, огромный кусок жизни, который был связан с ним, в одночасье перестал существовать. Неожиданно я с испугом в самом себе обнаружил явные признаки падения интереса к чтению и полное отсутствие желания знакомиться с новинками, в душе надеясь, что это временное и относя это на счёт собственной жизненной ситуации.

С другой стороны, журналистика приучает к анализу, и попытка взглянуть на ситуацию объективно светлых красок не прибавляла.

Мне и до сих пор представляется, что основная причина снижения статуса литературной деятельности состоит в изменении привычной модели русской жизни, русского космоса. В нём всемогущей власти всегда противостояла интеллигенция, прежде всего – литература. Власть управляла, угнетала и карала, литература – указывала на ошибки, защищала и призывала к милости, иногда, когда дозволялось, – почти открыто, иногда – с помощью разнообразных эзоповых средств. Так было во времена Екатерины и Новикова, Николая I и Пушкина, Николая II и Толстого, Сталина и Булгакова. И во времена Брежнева имена крупнейших литераторов ассоциировались с некой русской альтернативной позицией. Например, именно писатели возглавили протест против поворота сибирских рек.

Что же сейчас? – Огромная часть функций русских писателей перешла в руки политической оппозиции. Надежды и чаяния народа в поисках альтернативных ответов теперь связаны прежде всего с ними.

И теперь, когда литература лишилась своей политической функции – будущее её тёмно, удел её – упражнения в стиле. Да ещё детективы и писанье бесчисленных сценариев для столь же бесчисленных сериалов.

Сергей же в ответ на все эти мои мрачные пророчества просто-таки поразил меня каким-то удивительно светлым мироощущением, упорной верой в будущее литературы. Вот его слова 5-летней давности: "Я думаю, это временное явление. Ситуация уже меняется. Конечно, по объективным причинам, литература прежней роли, как, скажем, в советское время, в жизни нашей страны играть не будет. Но своя площадка, серьёзная трибуна у Слова в России будет всегда. И мне даже кажется, что как только наши люди всё-таки поймут, что против нас ведётся духовная война, они станут вести себя совершенно по-иному. Я верю, что рано или поздно – всё встанет на свои места. Главное – каждый день совершать, пусть маленький, но шаг вперёд".

И этой твёрдости, неспешной, несуетливой уверенности в своём предназначении и в своей значимости, так поразивших меня в Каргашине образца 2002 года, за прошедшие пять лет только поприбавилось. Его последняя книга стихов "Камни во сне летают" – это отнюдь не маленький и очень уверенный шаг вперед. Более того, она неопровержимо свидетельствует, что автор – один из первых российских поэтов, который действительно научился независимо существовать в изменившемся мире, выработал свою модель существования и свою творческую позицию.

Совсем недавно, незадолго до начала предвыборной кампании-2007, мы снова встретились, перекинулись парой слов на бегу, и Каргашин снова меня удивил. Многие ли, скажите, поэты современной России станут сомневаться и колебаться в случае, если им будет предложено издать книгу? А ему предложили. Влиятельная партия. Условие было только одно – на выходных данных должно было стоять название партии. Сергей отказался. И в этом суть его позиции: отнюдь не избегая соблазнов мира, в то же время отвергать те из них, в которых он зорким взором поэта различает змеиное жало предательства или мрачный перезвон "тридцати серебряников".

Его нон-конформизм некриклив, несуетлив, однако, сколько упорства и силы, например, в таких словах:

От посторонних глаз вдали,

В тени глуши лесной,

Бежит родник из-под земли –

Родник воды живой.

…

Пусть травы ветром посечёт,

Пусть всюду ляжет снег –

Он всё равно бежит, течёт,

Стоит из века в век…

Каргашин не стоит на пороге у мира, как нищий в рубище с протянутой рукой и не пытается повелевать, потрясая туго набитым мешком. Не суетится в прихожих и не пытается мелькать на тусовках. Но и не мнит себя самовольно прорабом духа или лидером мнений. Его диалог с миром – это равноправный разговор очень сильного и очень доброжелательного человека.

В этом огромная и литературная, и, если хотите, терапевтическая ценность творчества Каргашина для современников, особенно для совсем молодых наших сограждан, ибо им в отличие от нас, родившихся в обществе действительно равных людей, уже смолоду приходится столкнуться совсем с другим миром. В нём ощущение жуткого, зияющего чернотой инферно, запредельного неравенства, его вечности и неизбывности, по мере того, как Россия будет двигаться в будущее, по моему мнению, будет только нарастать и станет одним из главных лейтмотивов нового литературного процесса.

Всё новые и новые жаждущие сердца родившихся сильными будут обращаться в поисках ответа на вопрос "Почему так?"

Но право подлинного ответа будет дано далеко не всем. Его надо завоевать, выстрадать, заработать, отстоять. Каждый Творец ведет бой с миром за право говорить с ним от своего имени, за возможность не раствориться в этом мире, за чудо остаться собой… И только поэт, уже отстоявший Себя, сумеет написать так:

Небо – это тоже чьё-то поле,

А не только вешалка для крыл.

Русь моя, мозоли на мозолях,

Пашет небо, не жалея сил.

…

И каким бы горьким хлеб наш не был,

Ничего сытнее в мире нет!

Потому, что наше поле – небо!

Остальное – суета сует.

Это не смиренная молитва монаха о вечном небе и вечной земле, которым никогда не встретиться в одном сердце! Но это и не безумие богоборца, мечущего в небеса молнии и проклятия. Это в высшей степени серьёзная, но и задорная притча землепашца о его небе, о его отношениях с вечностью, уважительная, но без покорности, дерзкая, но без нахальства.

Словом, перед нами та самая народность поэзии, коей днём с огнём не сыскать уже и у иных маститых, не говоря уже о более молодых...