Николай Кузин ТОРЖЕСТВО ИДЕЙ «ГОРОДА ГРАДОВА». К 80-летию повести Андрея ПЛАТОНОВА

А почему бы и не отметить "круглую дату" произведения, которое, пожалуй, всеми признано гениальным, но усиленно замалчивается и по сей день?

Действительно, пересмешническая проза М.Зощенко, И.Ильфа и Е.Петрова и даже весёлая сатира М.Булгакова всячески пропагандируется на всех широтах нашего бытия, а вот поистине жестко-ядовитые сатирические произведения Андрея Платонова, в том числе и небольшая, но великая по своему значению повесть "Город Градов", незаметно снова (имею в виду последнее десятилетие) предаются забвению.

Что бы это значило? Почему напористо переиздаются сочинения названных выше авторов, а Платонов по-прежнему — на обочине? Не говорю уже о телепропаганде (сериалы по роману "Мастер и Маргарита", учащённые до назойливости "прокрутки" и "Двенадцати стульев и "Золотого телёнка"), критических статьях и "раскопках" навроде "Одинокого паруса Остапа Бендера" молодого уральского критика Сергея Белякова ("Новый мир", 2005, №12), в которых вновь и вновь слагаются панегирические гимны сатирическому "гению" авторам "смехопанорамных" бестселлеров 30-х годов прошлого века.

А на мой взгляд, никакой там (имею в виду сочинения Ильфа и Петрова и даже Зощенко) сатиры и не ночевало — сплошные "шутейные" штучки, подобные современным развлекаловкам из арсенала Н.Задорнова, Евг.Петросяна и К° или "язвительного" Шендеровича. И может быть, как раз в этом и зарыта собака, что, скажем, "юмор" ильфо-петровского разлива в почёте, а платоновская сатира в загоне? Ведь нынешние управленцы России и подпевающие им СМИ давно прекрасно поняли полную безобидность тех же ильфо-петровских шуток, уловили и безопасность для себя даже булгаковского сарказма, а вот Гоголь и Щедрин (помните знаменитую эпиграмму про "нетрогующих" нас Гоголей?) и "примкнувший" к ним в XX веке Платонов заставляют их (нынешних правителей наших) напрягаться.

Потому-то и рискнул я напомнить прежде всего именно правящей "элите' России и их холуйствующим "продолжателям" о полузабытой небольшой платоновской повести "Город Градов" — благо и повод есть: 80-летие со времени рождения повести. Правда, опубликована она была в 1927 году в платоновском сборнике "Епифанские шлюзы", но сотворена как раз 80 лет назад — в 1926 году и положила начало целому сатирическому циклу писателя ("Че-Че-0", "Государственный житель", "Усомнившийся Макар", "Впрок"). Эта повесть, на мой взгляд, осталась высшим достижением сатирического гения Платонова, ибо именно в "Городе Градове" писатель высветил уникальное явление русской жизни (вслед за хлестаковщиной, маниловщиной, угрюм-бурчеевщиной, головлёвщиной), — которое я называю шмаковщиной по имени фанатичного идеолога бюро-кратического обустройства общества, главного героя повести Ивана Федотовича Шмакова.

Высветил и предугадал бессмертие этого явления.

"Город Градов" Платонов написал в 26-27-летнем возрасте, имея за плечами пролетарскую воронежскую юность, бурную революционную литературную молодость всё в том же Воронеже, где Платонов испробовал свои силы в публицистике (книга "Электрификация"), в поэзии (сборник "Голубая глубина"), в литературной критике, публицистике и прозе (статьи, рассказы "Маркун", "Потомки солнца", "Лунная бомба"), увлекательную работу "заведующим электрификационными работами" в Воронеже (нечто вроде Чубайса губернского масштаба с той лишь разницей, что Платонов был первоклассным специалистом), губернским мелиоратором в Тамбове. И на всём сделанном в эти годы молодым инженером и литератором лежит печать яркой и незаурядной талантливости. И мастеровитости. То есть к созданию своего первого сатирического произведения Платонов, несмотря на относительную молодость, приступил умудрённый и житейским опытом, и серьезными навыками литературного ремесла.

Причину обращения молодого писателя, всем сердцем принявшего революционную взвихренность первых послеоктябрьских лет, к сатире, к яростному развенчанию практических извращений по переустройству общества многие видные исследователи творчества Платонова (Л.Шубин, В.Чалмаев, В.Васильев) объясняли по-разному. Например, В.Чалмаев в монографии "Андрей Платонов" довольно подробно анализировавший повесть "Город Градов", полагает, что она "выросла в душе романтика революции, увидевшего, как бюрократизм, прожектёрство чиновников подменяют действительное творчество жизни, разрушают систему духовных и сердечных связей между людьми". Критик очень обстоятельно делится своими, на мой взгляд, абсолютно неубедительными предположениями-домыслами о том, что в образе Шмакова есть нечто от Платонова, скрупулёзно разбирает один из центральных эпизодов повести — пирушку градовских чиновников по случаю двадцатипятилетней службы "самого главного из них" Степана Ермиловича Бормотова, где якобы происходит превращение шмаковской оды в честь бюрократии в её... самобичевание. Всё это приблизительно верно, но почему-то оставляет чувство явного неудовлетворения.

Другой крупный исследователь платоновского творчества Л.Шубин, сделавший такое любопытное признание ("Моё знакомство с книгами Андрея Платонова относится к середине 50-х годов, когда занятия сатирой вывели меня неожиданно на "Город Градов"), полагает, что платоновская сатира "была направлена против тех, кто пытался присвоить себе право" думать за пролетариат"; исследователь даёт в краткой форме и краткую характеристику "шмаковщины" (без употребления этого термина), но точные шубинские наблюдения, к сожалению, были сделаны бегло, мимоходом. Некоторая торопливость проглядывается и в анализе повести В.Васильевым в его книге "Андрей Платонов".

А повесть, ей-ей, заслуживает куда более пристального внимания, ибо сатирический её прицел оказался всюжизненно-пророческим...

Кто такой главный герой повести "Город Градов" Иван Федотович Шмаков? Тридцатипятилетний столичный чиновник, направленный в глубоко провинциальный губернский центр заведовать подотделом земельного управления "с четким заданием — врасти в губернские дела и освежить их здравым смыслом". По нынешним меркам чиновничья карьера Шмакова явно подзатянулась (чубайсы-гайдары и иже с ними в его возрасте становились министрами и даже премьерами), но надо учитывать, что лично сам Шмаков карьерных наклонностей особо и не испытывал, потому как "славился он совестливостью перед законом и административным инстинктом", чего не скажешь о нынешних его последователях. Кроме того, Шмаков был чиновником необычным и помимо "административного инстинкта" наделенным острым аналитическим умом и недюжинными стратегическими способностями. Это был чиновник-философ, чиновник-теоретик, чьи "Записки государственного человека" свидетельствуют не только о его творческой натуре, но и о чётком понимании им своего чиновничьего призвания.

Утверждали, что Шмаков — один из столпов бюрократизма, и это верно. Да, Шмаков и впрямь полагал, что революция при помощи... бюрократии привела Россию к тому торжеству "гармонического разума и порядка", о коем, в сущности, мечтает любое общество. Но давайте-ка повнимательнее вчитаемся в "Записки государственного человека", которые Шмаков сочинял в глубокой тайне.

"Современная борьба с бюрократией основана отчасти на непонимании вещей", — утверждает Шмаков и далее так развивает свою мысль: — "Бюро есть конторка. А конторский стол суть непременная принадлежность всякого государственного аппарата.

Бюрократизм имеет заслуги перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, пронизала их волей к порядку и приучила к однообразному пониманию обычных вещей...

Что нам дают вместо бюрократии? Нам дают — доверие вместо документального порядка, то есть дают хищничество, ахинею и поэзию.

Нет! Нам нужно, чтобы человек стал святым и нравственным, потому что иначе ему деться некуда. Всюду должен быть документ и надлежащий общий порядок.

Бумага лишь символ жизни, но она и тень истины, а не хамская выдумка чиновника.

Бумага, изложенная по существу и надлежаще оформленная, есть продукт высочайшей цивилизации. Она предучитывает порочную породу людей и фиксирует их действия в интересах общества.

Более того, бумага приучает людей к социальной нравственности, ибо ничто не может быть скрыто от канцелярии".

Вдумайтесь в эту поистине гениальную теоретическую демагогию, которая намного превысит все суммарные, тоже демагогические разглагольствования того же "блистательного" Остапа Бендера или словоизлияния зощенковских говорунов из "Голубой книги", и вы всеми фибрами души почувствуете огромную разницу между подлинной сатирой и весёлым зубоскальством.

Но Иван Федотович Шмаков не только, так сказать, теоретик от бюрократов-чиновников. Он еще и прекрасный практик. Вспомним, что первыми его делами при "врастании в губернские" были: резолюция о превращении посёлка Гора-Горушка, что "жил тихим хищничеством с железной дороги", в вольное поселение "по принципу немецкого города Гамбурга" с изъятием у жителей неиспользованных ими земель и с передачей последних "в трудовое пользование", и попытка реорганизовать свой подотдел, сократив его штат в восемь раз или "на тридцать семь единиц", — тут чувствуется размах очень вдумчивого и рачительного администратора, жаль, правда, что его практические деяния не получают поддержки.

Однако именно эта практическая административная жилка и позволила произнести Шмакову импровизированный искромётный монолог на юбилейном вечере начальника учреждения Бормотова, монолог как бы выбивающийся из общей теории автора "Записок государственного человека".

"— Кто мы такие? Мы за-ме-сти-те-ли пролетариев! Стало быть, к примеру, я есть заместитель революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Всё замещено! Всё стало подложным! Всё ненастоящее, а суррогат! Были сливки, а стал маргарин: вкусен, а не питателен! Чувствуете, граждане?.. Поэтому-то так называемый, всеми злоумышленниками и глупцами поносимый бюрократ есть как раз зодчий грядущего членораздельного социалистического мира".

"Членораздельный социалистический мир" н

ынче приказал долго жить. В России опять "строится" нечто нечленораздельное. Но посмотрите, как животрепещуще звучат шмаковские слова о том, что всё настоящее заменено суррогатом, а панегирик в адрес бюрократии как о зодчем грядущего, как о силе, сумевшей склеить "расползавшиеся части" (это уже не революция, а как раз бюрократия) общества и навести в нём более или менее сносный порядок или хотя бы видимость его — разве это не торжество шмаковских идей?..

Иван Федотович Шмаков мечтал об обществе, в котором "деловая официальная бумага проела и проконтролировала людей настолько, что, будучи по существу порочными, они стали нравственными".

Разве мы теперь живём не в таком обществе? Разве канцелярская бумажка не символизирует нынче" стабильность" ("надлежащий общий порядок" и "однообразное понимание обычных вещей"), разве она не управляет действиями людей на всех уровнях жизни? Попросите-ка предпринять что-либо без этого самого "апостола" документального порядка, и вас неминуемо сомнут, сотрут в порошок. Остается только недоумевать: почему это воплощённые в жизнь шмаковские идеи не получают открытой поддержки со стороны правящего режима (имею в виду опять же этакое "безразличие" к платоновской сатире)? Впрочем, недоумение наше можно объяснить еще и таким фактором.

Торжество шмаковской концепции стало, можно сказать, необратимой сущностью нашего бытия, но она, эта концепция, не смогла бы победить и утвердиться, если бы не было Бормотовых — этих "государственных" мужей, что сумели прихватизировать полтора десятилетия назад рычаги управления страной. Вспомним, что и платоновский Степан Ермилович Бормотов — этот "носитель неуклонного государственного взора" — выдвинулся в управленческие вожди отнюдь не за революционные заслуги. Это чиновник-наймит или как бы сегодня сказали менеджер-временщик, готовый служить кому угодно и какому угодно режиму. И в отличие от Шмакова, Бормотов совсем не выделяется административным усердием и порядочностью. Напротив, на замечание Шмакова о творящейся в бормотовском учреждении почтовой волоките Бормотов замечает: "А как же в Вавилоне акведуки строили? Хорошо ведь строили? — Хорошо! Прочно! А почта ведь там раз в полгода отправлялась, и не чаще!.."

И само собой разумеется, что "Шмаков сразу утих от такого резона Бормотова и недоуменно вышел".

Да, демагогия Бормотова совсем из другого теста, нежели "научно-административный" подход к "достоинствам" бюрократии Шмакова. Ведь Бормотовы созданы, чтобы лавировать, а не теоретизировать. И, лавируя, управлять... отраслью, областью и страной, если хотите. ("Ещё давно Бормотов сказал, что в мире не только всё течет, но и всё останавливается. И тогда, быть может, вновь зазвонят колокола. Бормотов, как считающий себя советским человеком, да и другие не желали, конечно, звона колоколов, но для порядка и внушения массам единого идеологического начала и колокола не плохи. А звон в государственной глуши, несомненно, хорош, хотя бы с поэтической точки зрения, ибо в хорошем государстве и поэзия лежит на предназначенном ей месте, а не поёт бесполезные песни.") Потому-то для людей типа Бормотова почти не существует никакой разницы между губкомом и епархией, между профсоюзом и ремесленной управой. Они ждут своего часа, когда "всё останавливается"), и совершенно без особых усилий вписываются в "руководящую элиту", для которой "история текла над... их головами", когда всё становится подложным и суррогатным, но и в этом суррогате они могут узреть массу достоинств, а в оболванивании и ограблении народа сыскать необходимый "государственный резон".

А Шмаковы, к несчастью, и нынче, будучи субъктивно честными людьми, теоретически обосновывают закономерность притязаний Бормотовых на власть. И пока будет существовать и процветать симбиоз Шмаковых и Бормотовых, торжество шмаковщины как особой формы организации общества, вернее, особой формы управления этим обществом, останется непоколебимой...

Андрею же Платонову, гениально запечатлевшему это "бессмертное" явление, увы, никогда не заполучить благосклонности властьпредержащих и их прислужников, потому как... "кто сам плут, тот другим не верит".