Валентин Распутин КИТАЙСКАЯ ЛОВУШКА. Из Слова китайскому (и русскому) читателю

Я, конечно, рад тому, что новая моя книга "Дочь Ивана, мать Ивана" переведена на китайский язык. И тем более рад этому китайскому переводу, что он пока единственный; точно так же книга моих последних рассказов вышла, помимо нескольких российских изданий, только в Китае. Западный мир, еще недавно задававший утонченный тон в литературе, без всякого сожаления его растерял. Россия, державшая в литературе взыскательный и целомудренный вкус, развеяла его по ветру так скоро, будто не было у нее великого по мастерству и содержанию XIX века, а затем на три четверти и века XX. Электронная революция, поглотившая человека в виртуальный мир, преображает его в нечто новое, вторичное, бездомное. Наполовину он еще здесь, на земле обетованной, а наполовину где-то в разреженных бесконечных просторах, где созидание и разрушение не имеют ни своих отдельных признаковых границ, ни плодородной почвы.

Ничего удивительного, что литература перед таким человеком оказалась в растерянности. Что ему только ни предлагается для развлечения — и буйство нездоровых страстей, и уродство ума и сердца, и грубый язык, и неприличные сцены, и богохульство, и содом... А ему всё неинтересно, всё пресно и вяло. Да полно, как понять этот мир, будто бы свихнувшийся, потерявший опору на земле, и как понять в нем себя, будто остающегося в разумном состоянии! Да разве такой разрыв, такое несоответствие одного другому может быть?! Нет, тут что-то не то. Что-то мы, люди старой закваски, не понимаем в происходящем, потеряли способность понимать!

И разве может быть не прав великий Габриэль Гарсиа Маркес, автор "Ста лет одиночества", который после десятилетнего молчания, проведенного, должно быть, в страстных поисках смысла литературы в новом мире, только что выпустил книгу под названием "О моих проститутках". Расходится она, как сообщают газеты, с бешеным успехом. Приходится соглашаться: роман-то, вероятно, о целомудрии, о чистоте и верности, о чувствах трепетных и нежных. А "проститутки" на обложке — это, скорей всего, хитрый ход, иносказание, наживка, потому что назови современный автор книгу в каком-нибудь пошлом стиле — например, "Митина любовь", как у Бунина, "Повесть о любви, как у Тургенева, или даже "Отвергнутая любовь", как у Чехова, — примут за неприличие или заподозрят в неумелых действиях с женщиной. А тут сразу на крючок — и рвать губы и остатки чувств...

Так почему же китайское издательство, считающееся и опытным, и разборчивым, переводит и печатает книги, написанные по старинке, по заповедям и нормам тех времен, когда морализаторствовали Толстой и Достоевский, Диккенс и Фолкнер, а также китайские Лу Синь и Лао Шэ. Или Китай опять заснул и неспособен, подобно России, наслаждаться искусством, от которого стыдливо опускаются глаза и кровь в жилах стынет от ужаса? Да нет, не сказать, что заснул: бурно развивающаяся страна, наступающая на пятки Америке, небывалый строительный бум, прорыв в космос, почти полуторамиллиардное население.

Так в чем же дело? Все так, как у всех, и даже разумней, быстрей, чем у всех, а в литературе застой, читатель с вниманием и улыбкой сидит перед книжкой, а не прячет глаза от стыда и ужаса.

Или опять какая-нибудь китайская хитрость? Спереди цивилизованный мир с его бурлящей, кричащей культурой не взять, так не придумали ли какую-нибудь ловушку с обратной стороны?

Мне кажется, я разгадал эту ловушку. И был бы счастлив, если бы она сработала. Готов помогать всеми силами, чтобы сработала. В Китае почти полтора миллиарда населения, из них не меньше миллиарда читателей, и если всех их воспитать на добрых и чистых примерах, на милосердии и трудолюбии, на красоте природы и красоте человеческой души, на мудром и глубоком языке, на примерах любви к своей земле и своим традициям — о, много в литературе есть прекрасного и учительного! — и если бы миллиард китайцев воспитался на ней, да миллионы в России, не падших еще под властью зла, да кое-кто из спасшихся на Западе, да великий Восток, да немалый и остальной мир, — да ведь это явилась бы новая цивилизация, решительно отказавшаяся от зла в книгах да и во всех иных искусствах!

Ведь знаем же мы: сильно зло, но любовь и красота сильнее.