"Взрыв у моря" - читать интересную книгу автора (Мошковский Анатолий Иванович)

Глава 13. ДОМА

Еще вчера вечером, когда Костя звонил в «Глицинию», он понял, что родители спохватились и жалеют о случившемся, и все равно идти домой было мукой. Он знал, что прав, а отец — нет, и прав, что все сказал ему. И это чувство собственной правоты еще сильней утвердилось в Косте, когда он поднимался по лестнице. И все-таки легче от этого не было.

— Где ж твоя рыба? — спросила мама, выскочившая в переднюю, лишь Костя щелкнул ключом, и ее круглое, все в мелких рыжих веснушках лицо отражало одновременно непомерный испуг и еще более непомерную радость. — Или не поймал ничего?

— Поймал… Мелюзга одна… — Костя отвел глаза от маминого лица. — Сашке оставил…

— Говори мне! Костя, а тебе очень нравится Саша?..

— Ничего, — ответил Костя и подумал, почему она об этом спросила. — А тебе разве нет?

— Хороший мальчик, воспитанный, дельный… — проговорила мама, хотя и не слишком уверенно. — Поешь?

Костя кивнул, и мама ушла на кухню. Он заглянул в столовую и увидел Леню, коловшего щипцами миндальные орехи.

— А, явился наконец! Все-таки дома лучше! — сказал брат. — Хочешь орехов?

— Хочу, да боюсь, что тебе не хватит, жаловаться будешь, что объел тебя… — ответил Костя и подумал: «Что это Леня вдруг стал такой щедрый?» И поймал себя на мысли, что не может сказать брату слова, чтоб как-то не поддеть его: уж очень хитрый он и ловкий и вечно что-то клянчит у отца.

— Воображала! — брякнул Леня довольно добродушно, и Костя все понял: родители не только друг с другом, но и с братом обсудили все и сговорились за Костиной спиной, как вести себя и держаться с ним. Ну и пусть!

Скоро мама позвала Костю, и он с аппетитом ел на кухне жареную пиламиду с картошкой. Он ел на краешке стола, а мама гладила белье и уж очень ласково поглядывала — прямо наглядеться не могла! — на него, и он усиленно старался не встречаться с ней глазами. Мама водила утюгом, время от времени потряхивая непривычными для Кости огненно-коричневыми локонами. Вообще-то волосы у нее были, как у Лени, русовато-серого цвета. Потом, года два назад, она выкрасила их, и они стали, как у отца и Кости — почти белые, и отец отчитал ее за это, заявив, что ему надоел такой цвет, и пригрозил, что завтра же примется ухаживать за жгучими брюнетками, и мама то ли в шутку, то ли всерьез через день явилась домой с волосами цвета вороньего крыла; Костя за год привык к ним, и вот теперь — огненно-коричневые… Да, мама была в последний год очень нервной, встревоженной: и за отца опасалась и переживала — ну, теперь-то Костя немного понимал, в чем там было дело, — да, наверно, и за себя мама боялась, как бы не постареть раньше времени: отец-то, хоть и много ему лет, выглядит как молодой… Костя жил в курортном городке, водился с разными парнями и уже немного разбирался во всем этом.

Кончив есть, он ушел в спальню, и в глаза ему бросилась столько уже раз виденная им рамка с фотографиями, убранная маленькими бумажными розами. Раньше она висела на видном месте в столовой, потом мама почему-то перевесила ее сюда. В рамке было множество фотокарточек разного размера. Вот мама, совеем еще девчонка, в коротеньком сарафанчике на скамейке возле избы с сестренками; а вот она уже совсем другая, на стройке, на лесах, в заляпанных раствором лыжных штанах с подругами-штукатурами; а вон мать мамы, — деревенская сморщенная бабка в белом платочке с загогулинками; и отцу в этой рамке нашлось место: на одном фото он — бравый глазастый морячок, в отглаженной форменке и бескозырке, на ленте которой можно разобрать имя его эсминца — «Мужественный» (как только Сашка не реквизировал у него эту фотографию?!), очень ответственно и поэтому немножко деревянно смотрит в объектив аппарата; и Костя с Леней широко представлены тут, но это уже совсем неинтересно… Как сейчас отец с мамой, да и все изображенные в рамке непохожи на нынешних! И не скажешь, что это они!

Костя подошел к окну. Вот-вот должен был явиться отец. Стало смеркаться. Костя смотрел на улицу и слушал треск орехов за дверью: щипцы в руках брата лязгали, как затвор винтовки. Потом донесся голос теледиктора, сообщавшего о погоде на завтра, — Леня, как всегда, включил «Рубин» на полную мощность, и звук легко пробил стены их квартиры. Брат заведовал телевизором: включал, регулировал громкость, наводил четкость изображения и, так как гарантия на него недавно кончилась, старательно закрывал экран льняной скатеркой, оберегая кинескоп от прямых лучей солнца…

«Как будет вести себя отец? — думал Костя. — Что скажет?»

Костя так погрузился в свои мысли, что забыл следить за дорогой. Он опомнился, заметив отца в каких-нибудь двадцати метрах от дома. Он шел быстро и упруго. Вот за ним громко хлопнула входная дверь, и звук этот гулко отдался в Косте. И хоть он знал: они решили подобру с ним, все равно ему было тревожно.

Прошло несколько долгих минут.

Вот за Костиной спиной скрипнула дверь. Он весь напрягся. Нужно было обернуться — нельзя было не обернуться! — и глаза его отчего-то слабенько защипало. Костя крепился, не оборачивался и угрюмо, как слепой, смотрел в окно. Кожей затылка, шеей, спиной чувствовал Костя, что отец стоит сзади и смотрит на него. И не только стоит, и не только смотрит, но и улыбается… Что сказать ему? С чего начать?

Знал бы, знал бы отец, как нужен он Косте!..

— Здорово! — раздалось сзади, и это было произнесено нетвердо, улыбающимися губами. — Давненько не виделись… А ну кру-гом… шагом марш!

Костя обернулся к отцу. В голове была полная сумятица, и ни одно нужное слово не приходило на ум.

— Давай лапу? Ну? — потребовал отец. Лицо его было насмешливо серьезное, очень живое, загорелое; оно у него всегда загорелое от долгого пребывания на солнце и воздухе.

Костя протянул руку и почувствовал облегчение: его рука очутилась в сильной, цепкой пятерне отца, и это было скорей рукопожатие не отца, а товарища.

— Я, между прочим, тебе кое-что привез. — Отец протянул Косте целлофановый пакет с чем-то синим внутри.

— Что это? — с некоторой опаской спросил Костя.

— Не бойся, не кусается. — Отец вытащил из пакета великолепные шерстяные синие плавки: на них был карманчик с «молнией», а над ним серебристая рыбка и надпись по-немецки: «Гольдфиш» — «Золотая рыбка». Костя давно мечтал о таких плавках: красивые и в карманчике можно держать мелочь, чтоб купить лимонаду или мороженое на пляже. — Она может принести счастье, хоть рыбка не золотая, а серебряная. Только поменьше дури и получше проси у нее!

— Какое там счастье… — Костя набычился и убрал за спину руки, чтоб подальше были от этих плавок.

— А в чем дело? — Отец бросил плавки на Костину кровать.

— Слушай, пап… — Костя посмотрел в его лицо — худое, с острыми быстрыми глазами и постоянной усмешкой на губах. — Только не сердись, не кричи… Ну зачем ты…

— Сын, — тихо сказал отец, и с его лица стала медленно сползать улыбка, и у Кости сразу пересохло во рту. — Вот тебе мой совет: не лезь в жизнь своего отца, ты еще мал для этого. Я не хапуга и не рвач, о которых пишут в газетах, но и не лопух, прошел, как говорится, огонь, воду и медные трубы, кое-что заслужил и могу постоять за свои интересы… Понял? — Отец вдруг осторожно, чтоб не причинить Косте боль, запустил в его густые волосы руку. Костя не двинулся с места:

— И сажать в машину кого хочешь?

Отец медленно вытащил из Костиных волос руку и сдержанно сказал:

— Случается и так… Что ж в этом такого? Я не враг себе и не из робких, не из тех, кто боится собственной тени и кого может хватить инфаркт от свистка орудовца или инспектора ГАИ, не забывай — я братишка, морячок, флотский, и ни перед кем не унижаюсь… Клиенты охотятся за мной, а не я за ними… И, к твоему сведению, я ни у кого ничего не прошу, не клянчу, а дают сами — не отказываюсь… Ужасно плохой у тебя папка, правда?

— А ты думаешь — хороший? — в упор посмотрел на него Костя.

— Слушай, сынок, что с тобой стало? — грустно покачал головой отец. — Раньше ты был понятливей… Может, от кого-нибудь набрался?

— Ни от кого. — Этот вопрос удивил Костю.

— Ты говоришь свои слова?

— А то чьи же? — Костя еще больше удивился. На кого отец намекает? Он все время на кого-то намекает! И он, и мама.

— Все, — сказал отец. — Есть еще вопросы? Выкладывай все сразу, чтоб больше не возвращаться к этому… А еще лучше вот что: напиши-ка и вывеси в доме специальную инструкцию в сто пунктов, что твоему отцу разрешается делать и что не разрешается… Буду выполнять. А сейчас пойдем-ка лучше посидим у подъезда, подышим свежим воздухом, — предложил отец подобревшим голосом. — А то голова трещит после работы, да и скучно одному…

— А Семен Викентьевич на что? — сказал Костя. — У него такой нюх на тебя — сразу выбежит…

— Ох и стервец ты! — Отец улыбнулся. — Ох и обормот! Никакого почтения к старости! Никому житья не даешь! — Отец с силой потряс его за плечи, и Костя в который уже раз ощутил знакомый с детства и навсегда связанный с отцом, исходящий от его жилистых рук слабый запах бензина. Отец был в костюме с сувенирным галстуком со стеклышками-блестками; носить эти галстуки здесь считалось высшим шиком, их по специальному заказу изготовляли для отдыхающих в Кипарисах, изображая на ткани по желанию заказчика летящую чайку, якорек, три кипариса или загорающую на пляже девушку с красивой фигурой — у отца был полный набор этих сувенирных, с блестками, галстуков.

— Пап, а кроме шуток, — продолжал свою атаку Костя. — Почему ты с ним водишься? Ведь все в доме его презирают. Он лишь кажется правильным и заботливым, а сам склочник, ему бы поначальствовать, и никому нет от него житья…

— С чего ты это взял? — привычным для себя тоном балагура и насмешника проговорил отец. — По-моему, он ничего… Занятный старичок, бывает занудой, но не всегда же…

Костя стал хмуриться.

— Я у тебя спрашиваю серьезно, а ты… Ну скажи правду, почему? Разве он хороший человек?

— А что такое хороший? Для одних он может быть и так себе, дрянцо, а для других и хороший… Не можешь допустить такого?

— А для тебя он какой?

— Ты опять пристал с ножом к горлу? Со мной разделался, так теперь за него?

— Папа, с тобой можно хоть раз поговорить серьезно?

— Можно. Так вот: я от него не в полном восторге, но чего мне с ним ссориться? Живет, ну и пусть живет… Нас с тобой не трогает, а иногда дает полезные советы…

— А то, что он трогает других, тебе все равно? Если б ты знал, как он угрожал Полозову за то, что тот не успел еще прописать Филонова с женой! Какое его дело? А как он мешает жить нашим ребятам… Ну почему он суется во все?

— А зачем мне это знать? — сказал отец. — Уволь! У меня своих забот по горлышко, — отец показал ребром ладони, — с собственными огольцами, например, сладить не могу…

— А я ненавижу его! — рубанул Костя.

— Уж больно ты свиреп, сын. Значит, плавки не понравились?

— Почему же? Спасибо… — Костя протянул руку к целлофановому пакету. Не взять их значило обидеть отца, а Костя не хотел его обижать, потому что разговор у них еще не был окончен. — А Леньке купил что-нибудь? Не разорвет меня на куски? — спросил Костя, потому что знал: младший брат начинал дуться на него, если отец забывал что-то покупать и ему, или если подарок, доставшийся Косте, был, на его взгляд, более интересным…

— Как же можно забыть Леника? — Отец щелкнул зажигалкой, закурил сигарету и, напевая, ушел из дому.

Косте очень хотелось договорить с ним, доспорить, объяснить, что отец не прав. Он не вытерпел, спустился вниз и осторожно выглянул из подъезда: а вдруг отец один?

Отец был не один. Он сидел на скамейке и, покуривая, посмеиваясь, разговаривал с Филоновым, сталеваром из Макеевки, снимавшим комнату у Полозова, того самого, которому грозил Семен Викентьевич. Костя вернулся к себе.

Перед тем как лечь спать, он примерил плавки. И уж тут Костя не мог удержаться, выскочил в плавках в столовую и сказал брату:

— Ну как, ничего? — и повернулся перед ним, сверкнув серебристой «молнией».

— В самый раз! — сказала мама. — У Лени тоже кое-что есть… Покажи ему, Леник.

И Леня показал ему блестящую шариковую ручку в прозрачном футлярчике. Ох как хотелось Косте раззадорить сейчас брата! Он взял ручку, оглядел со всех сторон и авторитетно заявил:

— Красивая, но я слышал, в стержнях к таким ручкам быстро высыхает паста…

— Убирайся отсюда! — Мама засмеялась и шлепнула Костю.