"Шкатулка с драгоценностями" - читать интересную книгу автора (Дэвис Анна)

Глава 9

Придя на работу с Маргарет, Грейс незаметно для окружающих сменила выходное платье на запасной костюм. Она быстро принялась за работу и к полудню уже почти завершила эскиз для «Бейкера». Никто ни словом не упомянул о ее недельном отсутствии в офисе. Все это успокаивало ее, создавая ложное ощущение безопасности. Именно в этот момент ее вызвал Пирсон.

Вызов пришел от мистера Генри, но, когда Грейс увидела в кабинете рядом с ним мистера Обри, ей стало ясно, что дело плохо. Тихим голосом заговорил мистер Генри. Его пушистые баки угрожающе топорщились, а обычно моргающие глаза сегодня оставались неподвижными.

— Я всегда был вашим защитником, мисс Резерфорд, — говорил он. — Потому что у вас есть потенциал… искра… называйте это как хотите. Вы способная молодая леди и могли далеко пойти в нашей компании…

«Могли»… Он уже говорит о ней в прошедшем времени, хотя она сидит перед ним! Пока мистер Генри говорил, его брат стоял у окна, глядя на улицу. Вероятно, он был слишком разгневан, чтобы смотреть на нее.

— Вы отлично справились с работой над «Бейкерс лайтс», — сказал мистер Генри. — Ваши идеи относительно «Поттерс уандерланч» были абсолютно фантастичны.

Она словно слушала собственный некролог. Должен же быть какой-то выход…

— Но это еще далеко не предел, сэр. Мне могут прийти в голову еще более фантастические идеи. Я это знаю.

— Не здесь. После того, что вы сделали. — Мистер Обри стоял повернувшись к ней спиной, и солнце, проникающее в окно, отражалось от его лысины. Он стоял, держа руки за спиной, немного покачиваясь, с пятки на носок, с пятки на носок, вероятно даже не осознавая этого.

Шея у мистера Генри покраснела.

— Что будет, если все станут вести себя так же, как вы, мисс Резерфорд? Вы, кажется, вряд ли понимаете, что существуют правила, не говоря уж о том, что их необходимо соблюдать. У вас, по-видимому, нет ни малейшего чувства уважения к приличиям.

— Но что я сделала? — съеживаясь от страха, спросила Грейс. За последнее время она совершила столько нарушений, что не знала, которое из них оказалось каплей, переполнившей чашу терпения босса.

— Вас видели, мисс! — Мистер Обри повернулся лицом к Грейс и стукнул кулаком по столу. — Вас и вашего дружка, которого язык не повернется назвать джентльменом.

— В здании в ту ночь работала уборщица, мисс Резерфорд! — Мистер Генри пошевелил перед собой бумаги, избегая встречаться с ней взглядом. — Бедная девушка сгорала от стыда, когда рассказывала о вас мистеру Като-Фергюсону. Я буду вам признателен, если вы к обеду освободите ваш кабинет. В конце недели мы выплатим вам ваше жалованье. В данных обстоятельствах я считаю это более чем великодушным.

— Если бы вы были мужчиной… — Мистер Обри гневно хрустнул костяшками пальцев.

— Вы были нашей первой леди — составителем рекламных объявлений. Я не думаю, что мы в ближайшее время найдем вам замену.

В последовавшем за этим молчании Грейс поняла, что они ждут, чтобы она что-нибудь ответила. Наконец, ей это удалось.

— Спасибо, сэр. — Она встала и собралась идти, но не могла отказать себе в последнем слове. — Не все женщины одинаковы. Не пользуйтесь мной как предлогом для того, чтобы не давать шанса другим. Если вы не видите, что женщины, составители рекламных объявлений, могут сделать для вашей фирмы, вы навсегда застрянете в девятнадцатом веке, тогда как ваши конкуренты стремительно ворвутся в новый мир!

— Довольно! — Мистер Генри поднял руки, словно хотел стереть ее в порошок.

Выходя в последний раз из здания со всем своим скарбом, Грейс увидела, что дверь в кабинет Като широко открыта. Вероятно, он хорошо видел ее уход. Подняв взгляд, она встретилась с ним глазами, и он ей весело помахал.

Поставив свои вещи на ковер, Грейс вошла в кабинет. Като сидел в кресле лениво развалившись, положив ноги на стол, говоря по телефону, и не прервал разговор при ее появлении. Правда, слегка улыбнулся. Улыбка вновь появилась на его лице, когда она взяла вазу, стоящую на его столе. Белые, безликие цветы. Она подняла их к лицу и понюхала. Никакого запаха. Вынув их из вазы, она вылила воду ему на голову.

Трубка выпала у него из руки.

— Ты… — Но больше у него ничего не вышло сказать.

— Ты никогда не мог найти нужных слов, правда? — Грейс повернулась и вышла из кабинета.

До нее донесся веселый смех машинисток. Грейс небрежно раздала им цветы, затем взяла свои вещи и вышла из здания.

На улице она не чувствовала себя так беззаботно. Большие двери очень уж безвозвратно захлопнулись за ней, и она оказалась на ослепительном утреннем свете, с пакетом в руке, выброшенная, никому не нужная. Что же теперь делать?

Можно, конечно, пойти домой. Но перспектива встретить сочувствие Нэнси сейчас ее не привлекала. И Нэнси в любом случае заботится о Крамере, хлопочет над ним, помогает ему вернуть человеческий облик. А мама… что ж, Грейс не чувствовала, что у нее хватит сил выдержать материнское разочарование и неодобрение, по крайней мере сегодня.

За неимением лучшего плана она решила внять собственному сердцу и направилась в «Лайонс Корнер Хаус» на Пиккадилли, чтобы поправить себе настроение мороженым, шариком ванильного и шариком лимонного на стеклянной тарелочке. Она ела крошечными порциями, как ребенок, который хочет заесть лекарство, и растягивала удовольствие. Затем она заказала чай и сидела с полной чашкой до тех пор, пока чай не остыл и не приобрел масляный серый блеск.

«Мы с Нэнси сидели здесь в ее двадцать четвертый день рождения, — думала она. — За этим столиком. Это было в тот день, когда я порвала с Джорджем».

Это воспоминание не расстроило её. Из-за чего расстраиваться? Это всего лишь столик в кафе. Они с Нэнси тогда славно провели время, если бы не невидимая стена между ними. Нет, просто это наводило ее на мысль о том, как мы возвращаемся в свое прошлое. Вот она опять за этим столиком и снова пытается решить, как подвести черту под недавними событиями и двигаться дальше. Тогда она порвала с Джорджем, но осталась дома, со своей семьей, решив, что они должны быть на первом месте, и всегда будут на первом месте. Сейчас она задумалась: не будет ли лучше для всех, если она поступит противоположным образом, то есть уедет куда-нибудь далеко и начнет жить заново?

Борясь с искушением заказать еще одну порцию чая, Грейс поняла, что не сможет посмотреть в глаза официантке. Она знала, что на нее будут смотреть с раздражением, как официанты всегда смотрят на тех, кто заказывает мало, а сидит слишком долго. Она попросила счет. Но, ища в кошельке мелочь, чтобы дать на чай официантке (она решила дать щедрые чаевые, вероятно, для того, чтобы доказать, что не из тех, кто «слишком засиживается»), Грейс кое-что вспомнила. Ей есть куда сегодня пойти!

Это было одно из больших, белых, чистых зданий в георгианском стиле на нарядной площади недалеко от Музея Виктории и Альберта. Грейс всегда считала Южный Кенсингтон ярким, солнечным, цветущим районом. Хэмпстед, с другой стороны, был крутым, мшистым и зеленым районом Лондона, местом для глубоких меланхолических раздумий.

В детстве Грейс много раз бывала в доме Гамильтонов-Шапкоттов, но никогда не была там взрослой. Родители Шеридана давно умерли, и его стараниями дом приобрел ярко выраженный египетский стиль. Воротные столбы венчали черные с позолотой сфинксы с томными, чувственными глазами. Медная дверная ручка имела форму головы шакала. И даже номер его дома, 8, напоминал свернувшуюся змею с хвостом и ртом, очевидно пытающуюся пожрать самое себя.

Коренастый человек в ливрее швейцара открыл ей дверь, взял у нее пакет и проводил по коридору, стены которого были украшены позолоченными иероглифами (похожими на те, что на визитной карточке Шеридана), в комнату, напоминающую скорее зал музея, чем гостиную. В стеклянной горке помещались старинная керамика с отбитыми краями, зловещего вида кинжалы — драгоценности настолько дорогие, что трудно было поверить в их реальность. Стены были заставлены книгами, на них висели свитки и гобелены, роспись на потолке изображала пирамиды.

— Мистер Гамильтон-Шапкотт сейчас к вам выйдет. — Дворецкий жестом пригласил Грейс сесть в один из красных шезлонгов. — Располагайтесь, пожалуйста. Не желаете ли чаю с бисквитами?

— Ггейс, догогая! — Шеридан выступал в белой хлопчатобумажной рубашке волнистого романтичного кроя и серых фланелевых штанах. Без обычного макияжа он имел забавно-невзрачный вид. — Я так гад, что ты пгишла! — Он посторонился, чтобы дать пройти дворецкому. — И пгизнаться, немного удивлен. Я думал, ты совсем забыла о нашем уговоге.

— Ничего не забыла. Боже мой, как изменилась эта комната! Я, кажется, припоминаю отделку бисером и полотна великих английских мастеров. Гейнсборо и прочих.

— Вегно. И все такое. — Он сделал большие глаза, скинул тапочки и плюхнулся в один из шезлонгов.

Она села в другой, сняв туфли и поставив их на коврик перед собой.

— Я подумал, что если полностью пгеобгажу дом, он станет полностью моим и пегестанет быть домом отца.

— И тебе это удалось.

Он помотал головой.

— Может быть, он больше не в его стиле, но это больше его дом, чем когда-либо. Он пгисутствует за всеми этими золочеными госписями и пгоизведениями искусства, кгитикуя мою глупость и стгасть к мишуге. У меня внизу стоит большой египетский сагкофаг, я его тебе потом покажу. Иногда мне снится, что отец выскакивает из него, весь пегепеленутый, как мумия.

Грейс невольно рассмеялась.

— Еще одна пгоблема — Сесиль. — Он откинулся на спину и глядел в потолок, скрестив руки за головой. — Ты когда-нибудь встгечалась с моей женой Сесиль? Бывшей женой, я бы сказал. Мне ужасно хотелось пгоизвести на нее впечатление. Все, что здесь сделал, я сделал для нее. Но она ушла, и все кажется бессмысленным.

— Мне очень жаль.

— Не надо. Это моя собственная глупая ошибка. Дворецкий принес поднос с чаем и бисквитами.

— Дженкинс, вы великолепны. Поухаживайте за дамой, хогошо? Славный малый.

Молчаливый Дженкинс в белых перчатках налил чай, кивнул и удалился.

— Как ты, Ггейс? Ты сегодня выглядишь немного гасстгоенной. Встгетила на вечегинке слишком много стагых дгузей? У Дженкинса есть чудесное сгедство, если тебя это интегесует. По-видимому, он пегенял его от своей матушки.

— Нет, спасибо. Сейчас все пройдет.

Шеридан недоверчиво поднял брови.

— Послушай, если ты действительно хочешь знать. Я оказалась в неприятном положении из-за мужчины… вернее, из-за двоих мужчин.

— Но ведь ты была занята!

— Более того, я только что лишилась работы. Я нехорошо себя повела. Сейчас я об этом жалею, но, честно говоря, мне хотелось бы ненадолго уйти из дома. Мамино неодобрение и Нэнси… Сейчас это было бы слишком.

— Как интгигующе! Что ж, ты всегда можешь пожить у меня. Я буду гад твоему обществу. — Увидев, что Грейс открыла рот, чтобы запротестовать, он добавил: — Я сказал, Ггейс. Мы семья, ты и я.

— Спасибо. — Эмоции настолько переполняли ее, что она не могла больше ничего сказать. Только сидела с чашкой чаю и разглядывала артефакты в стеклянном шкафу.

Шеридан посмотрел в ту же сторону.

— Ты, навегное, считаешь мою египетскую коллекцию нелепой… догогое хобби для избалованного богатого мальчика.

— Вовсе нет.

— Я бы не стал осуждать тебя, даже если бы ты так считала. — Он встал, подошел к высокому книжному шкафу и взял оттуда тяжелый альбом. — Посмотги. — Он перевернул пару страниц и протянул ей.

На одной фотографии была изображена шеренга мужчин, опирающихся на заступы, кирки и прочие инструменты. Все они были в коротких штанах, тяжелых ботинках и широкополых шляпах, и все они выглядели счастливыми. Что было изображено на остальных фотографиях, определить было сложно. Темное пространство с различными неразличимыми предметами.

— Это могила знатного человека… мы полагаем, что это был пгавитель Луксога. Я пгисутствовал, когда ее откгыли. Я пегвым вошел в нее. Посмотги на это.

Он перевернул страницу. Еще одна фотография: какие-то черные, похоже обуглившиеся, предметы.

— Это внутгенние огганы цагицы. Их вынули из тела после смегти. Я пгивез их сюда и подагил Бгитанскому музею. Сегодня они находятся там в сейфе. Думаю, сотгудники музея боятся, что если их слишком часто оттуда вынимать, они пгосто могут газложиться. Само то, что они еще существуют, — чудо. Но я надеюсь, что когда-нибудь изобгетут машины и устгойства, котогые позволят пгоанализировать их более тщательно, выяснить, что цагица ела, как она умегла, сколько ей было лет. Я хочу хогошо узнать ее и думаю, когда-нибудь мы ее узнаем. Она долго ждала, чтобы мы ее гасшифговали, и, надеюсь, еще немного подождет. Надеюсь, я до этого доживу.

Грейс снова посмотрела на шеренгу улыбающихся людей перед могилой знатного человека.

— Египетская знать бгала все свои любимые вещи в заггобный миг, — сказал Шеридан. — Могила этого пгавителя почему-то была более личной, более откговенной, чем более пышные могилы. Стены были гасписаны изобгажениями пгазднеств: людей, иггающих на музыкальных инстгументах и гоняющихся дгуг за дгугом. Был там и погтгет кгасивой женщины, несомненно его жены, в длинных белых одеждах. Много высохших виноггадных лоз.

— Мне кажется, я знаю одного-двух человек, которые хотели бы взять с собой в Великое загробное путешествие подобные воспоминания, — сказала Грейс.

Шеридан отложил фотоальбом в сторону.

— Моя мама ушла из жизни так же полностью, как эти египтяне. Вероятно, в некотором смысле еще полнее. То, что она мне гассказала умигая, — на самом деле лишь фгагменты, но они показали мне совсем дгугую женщину, не ту, котогой я ее считал. И фактически пегспективу моей жизни тоже.

— Как это? — Грейс осушила свою чашку.

— Это может показаться смешным, но я никогда не понимал себя, если погазмыслить в этом контексте. Если бы агхеолог гаскопал мою семью, он бы сгазу гешил, что что-то не так. Смотги: мама была мягкой и утонченной, а отец ггубым севегным пгомышленником. Человеком, вагившим плохое пиво для людей, котогые не умеют ничего лучшего, как только пить его. Да, это очень плохо, семейное пьянство, но не говоги! Ты видишь несоответствие, не так ли? Как сошлись двое таких газных людей? А я, их сынок со стганностями?

— Но безусловно, ни одна семья не имела бы смысла, если рассматривать ее в таком аспекте, — сказала Грейс. — Люди влюбляются по самым странным причинам. А что касается детей… никто не может угадать, что из них вырастет.

— Вегоятно, ты пгава. — Он налил еще чаю. — Возможно, я газвил свою личность в пику папе.

— Ну, так далеко я бы не заходила…

— Я и не пгедполагал, что ты зайдешь так далеко, но ведь твой отец был совегшенно очаговательным человеком, насколько я его помню. Культугным, интеллигентным человеком… дагвинистом. Должно быть, это было стганно: наши матеги, две близкие школьные подгуги, сошлись с двоими фактически полягно пготивоположными мужчинами. Как они, навегное, удивлялись, когда в их мужьях пгосматгивалось сходство. И как пгекгасно, что две семьи так долго были тесно связаны.

— Это было прекрасно, — сказала Грейс. Затем, попробовав воду, спросила: — Как ты думаешь, что заставило их вдруг оборвать всякую связь? Наверное, между ними произошла какая-то ссора, ты не считаешь?

— Ты помнишь, что моя няня-игландка заставляла нас всех есть тгебуху? — как бы невпопад спросил Шеридан. — А тот день, когда вы с Нэнси заставили меня напялить ту дугацкую шляпу? — Он посмотрел на Грейс оленьими глазами.

Она так и представила его в этой шляпе, с лицом обрамленным кружевом.

— Я всегда очень гевновал вас с Нэнси.

— Ревновал? Почему?

— Вы были дгуг у дгуга. А я был один. После ссогы, конечно, стало еще хуже. Было ужасно потегять вас обеих.

Грейс ожесточилась.

— Шеридан, зачем ты на днях приходил к маме? Не для того же, чтобы сидеть и предаваться воспоминаниям над этими фотографиями, правда? Ты хотел поговорить с мамой о чем-то конкретном.

Он покачал головой:

— Ах, Ггейс. Это очень сложно. Я так хотел поговогить с тобой, но Кэтгин взяла с меня слово молчать.

— Забавно. С меня она взяла такое же обещание. — Грейс прикусила губу.

Шеридан смотрел на нее.

— Дело в том, что моя мама, а она, как тебе известно, была не самым откгытым и обходительным человеком, так вот, она многое мне гассказала на смегтном одге.

— Да?

— Она гассказала о прошлом и всем таком. Что-то пгоизошло, Ггейс. Между нашими годителями…

— Я об этом знаю, Шеридан. И Нэнси тоже. Все в порядке… мы все знаем.

Его лицо озарилось.

— Слава богу! Как чудесно, что можно свободно об этом говогить! Кэтгин была совершенно увегена, что никто из вас ничего не знает. — Он вскочил и схватил ее за руки. — Поживи у меня некотогое вгемя. Нам будет так весело. В тихом омуте чегти водятся, не так ли?

— Успокойся. — Сила его возбуждения озадачивала. — Я хочу сказать, спасибо, это очень мило с твоей стороны, но…

— То, что мама гассказала мне… ну, знаешь, когда она умигала… Так вот, мне кажется, я всегда знал это в душе. Я так и не смог пгивязаться к отцу. Я всегда, с детства, чувствовал, что я совегшенно иной. У нас не было ничего… ничего общего. И конечно, оказывается, тому была пгичина. У меня не было помгачения ума, и все произошло не в моем вообгажении. — Он отпустил ее руки и выпрямился, улыбнувшись ей. — Я всегда чувствовал себя таким одиноким… А тепегь оказывается, я не одинок! Газумеется, ты должна остаться и пожить у меня, догогая сестгенка!

Сестренка? Или это псевдоегипетское ласкательное имя?

— Шеридан, у меня, конечно, тоже самые теплые воспоминания о нашем детстве. Но все эти разговоры о крови и о том, чтобы не быть одному… Я просто не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ах, пгости! Я, должно быть, непгавильно понял. Мне казалось, ты сказала, что знаешь. Я твой бгат, Ггейс. Ну, единокговный бгат, понимаешь? Но и это неплохо, пгавда?

Она не могла сдержать смех.

— Ты спятил? Я бы уж, наверное, знала. Если бы у моей мамы был еще один ребенок!

Но теперь Шеридан смущенно нахмурился, Шеридан, который силился найти верные слова.

— Догогая моя, — сказал он наконец. — У нас, похоже, пготивоположные намегения. Если я пгавильно понимаю твои слова, ты пгедполагаешь, что между твоей мамой и моим отцом был гоман. Мне ничего об этом не известно. Я говогил о длительном гомане между моей мамой и твоим отцом! То есть нашим отцом!