"Грешные удовольствия" - читать интересную книгу автора (Трапп Джессика)

Глава 23

Джеймс направился к сгоревшей башне, чтобы спасти то ценное, которое, может быть, еще осталось. Дождь стекал с него ручьями, но он его не замечал. Когда он увидел, какой ущерб нанес пожар — полностью уничтоженная крыша и обугленные рамы окон, — у него защемило сердце. От картин Бренны скорее всего ничего не осталось.

— Там женщина… Леди Бренна! Идите сюда, господин Монтгомери! — позвал его один из слуг, стоявший у полностью выгоревшего входа в башню.

Джеймс похолодел. Он бросился внутрь, одним махом преодолев скользкую от воды и сажи узкую каменную лестницу. Разве Бренна заходила в башню?

Двое мужчин уже были в спальне Бренны. Все ее холсты и доски превратились в пепел. Часть пола провалилась, из дыр торчали обгоревшие доски.

— Господин, — сказал один из мужчин и отступил от того, что совсем недавно было кроватью.

На кровати лежало обугленное, скорчившееся тело женщины. Ее лицо было неузнаваемо, так же как цвет ее платья.

— Это леди Бренна, милорд.

Слезы подступили к глазам Джеймса. Только не Бренна. Только не его Бренна.

— Нет, это невозможно, — прохрипел он. Он же видел, что она была во дворе, разве не так? Он же послал ее встать в ряд с людьми, передававшими ведра с водой.

В изуродованной огнем руке женщина сжимала обрывок пергаментной бумаги. Ему показалось, что его сердце разорвется от боли.

В отчаянии он опустился перед ней на колени. Уже много лет он не молился. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы наказывать людей за их грехи, а свои собственные грехи он предпочитал не замечать. Но сейчас ему захотелось помолиться: «Пожалуйста, пусть это будет не она».

Он знал, как сильно она страдала, как хотела спасти свои картины. Надо было приковать ее к себе. Стон отчаяния вырвался из его груди.

Он разжал ее ладонь, чтобы посмотреть, что сжимала в руке эта несчастная женщина.

Он смотрел на обрывок и не верил своим глазам.

Это была часть миниатюры с изображением обнаженного мужчины, склонившегося над распростертой на постели нагой женщиной.

На плече мужчины был изображен точно такой же серповидный шрам, как у него. Сомнений не было — на картине был он!

Все кончено. Бренна умерла.

Почему он отпустил ее от себя? Почему не приковал к себе, чтобы она не могла пойти в башню? Но она пошла, чтобы спасти свои картины.

Он сжал клочок в кулаке. Боль в сердце на какое-то мгновение отступила, когда до него дошло, что Бренна была автором «Любовниц короля».

Он это уже подозревал. В глубине сердца он это знал. Она была слишком страстной в постели, слишком смелой для девственницы. Слезы потекли по щекам Джеймса, но он не стал их вытирать.

Он уткнулся лбом в черное, обгоревшее тело своей жены. Он сжимал и разжимал в кулаке мятый клочок. Что бы он сделал, если бы обнаружил все это, когда она была жива? Его долгом было бы взять ее под стражу и отвезти к королю. Но сейчас, когда ее уже нет в живых, в сердце образовалась пустота.

— Вот он! Тот художник, который написал эти мерзкие миниатюры! Тот самый человек, которого велел найти король, — в комнату вошел брат Гиффард в окружении толпы бандитов. Дрожащим пальцем он указывал на Джеймса.

— Хватайте его, люди! — воскликнул какой-то человек с темной бородкой. — Именем короля Эдуарда.

Джеймс вскочил.

— Какого…

Его окружили люди, не дав ему времени опомниться. Кто-то вырвал у него из рук злосчастный клочок.

— А вот и доказательство, капитан, — сказал он и, расправив обрывок, протянул его человеку с бородкой.

— Это не моя работа, — сказал Джеймс, в изумлении оглядывая окруживших его людей.

Они были не более чем бандой головорезов, скорее всего даже не солдатами королевской армии, а наемниками, посланными с каким-то тайным заданием. То, в чем его обвиняли, было просто смешно.

— Я вообще не умею рисовать.

Когда бандиты сомкнулись вокруг Джеймса, Гиффард попятился к выходу. Его сутана волочилась по усыпанному пеплом полу, а из-под нее сверкали грязные ступни. Монах, как обычно, был босой.

— Гиффард! Гнусный пес! Скажи им, что я не художник! — окликнул монаха Джеймс.

Гиффард не обернулся, а бандиты загородили Джеймсу дорогу.

«Предательство», — промелькнуло у него в голове.

— Нам велено препроводить вас в Лондон, — объяснил капитан, а его люди обнажили свои мечи, ножи и другое оружие.

Джеймс был в ярости. Он указал на мертвое тело и глубоко вдохнул. Их слишком много, чтобы он мог один справиться с ними всеми.

— Моя жена только что умерла, и я должен похоронить ее.

Люди переглянулись, но не спрятали оружие. Капитан с черной бородкой выпрямился, расправив плечи.

— У нас нет времени.

— Но…

По сигналу капитана наемники снова сомкнулись вокруг Джеймса.

Кожа Монтгомери горела от укусов многочисленных блох, которые ползали в соломе на полу крошечной камеры, куда его бросили по приказу короля. В Лондон его не повезли. Вместо этого его держали здесь, в этой темнице, по обвинению в том, что он является автором «Любовниц короля».

Подумать только! Он расплачивается за дела Бренны. Он рассказал бы об этом королю, если бы мог добиться аудиенции. Однако Эдуард не пожелал выслушать его, а послал свою банду схватить его и бросить в темницу.

Кожа покрылась болячками и зудела. В камере стояла невыносимая вонь плесени и гниения. Но все это было ничто в сравнении с тем, как болело у него в груди.

Он снял цепи с Бренны всего на один день. На один день, будь он проклят!

Она уже перестала быть ему безразличной. Он уже начал любить ее — ее страстность, ее упрямство, ее ум. Ему уже начинало казаться, что у них есть общее будущее.

Она отрицала, что написала эти чертовы миниатюры, а он — влюбленный дурак — поверил ей.

Годрик и. Мейбриел наверняка его ищут, но место, куда его привезли, было настолько уединенным, настолько глухим, что у них почти не было шансов найти его.

Джеймс провел пальцами по железной решетке в надежде обнаружить какую-нибудь щель или изъян в металле и попробовать выйти на свободу. Но решетки, хотя и были покрыты ржавчиной, все еще были крепкими.

О нем забыли. Оставили здесь гнить. Его мучила жажда, и ему было трудно не только глотать, но просто дышать.

На какое-то мгновение показалось, что ему снова семь лет и отец запер его в каморке под лестницей за то, что он попусту терял время, мечтая о приключениях, вместо того чтобы учиться тому, что ему понадобится в жизни.

Он стиснул зубы. Бренна заставила его снова поверить в возможность приключений. В то, что бывает страсть. Он хотел повезти ее в Италию.

Он сел на гнилую солому и, обхватив голову руками, предался воспоминаниям о том времени, когда они были вместе. Она затронула ту часть его души, которая, как ему казалось, была мертва, — ту часть, которая мечтала о просторах океана, о смехе и об удовольствии от того, что женщина обхватывает ногами его бедра.

Ему хотелось ее ненавидеть. На самом деле хотелось. Но он не мог. Даже зная, что ее страсть была уловкой, чтобы найти способ сбежать, — не мог.

Может, он мог бы ее ненавидеть, если бы она была жива. Но она умерла.

Последнее воспоминание о ней было ужасным — обгоревшее до неузнаваемости тело. Черное лицо смотрело на него пустыми глазницами. Его разум обвинял ее в предательстве, но сердце болело от невосполнимой утраты. Она не послушалась его и вошла в башню, чтобы спасти свои картины.

Разве можно ненавидеть мертвую женщину?

Бренна.

Его Бренна.

Его прекрасная, невозможная, страстная, непокорная Бренна.

Прижавшись к нему, она оплакивала свои картины, свое искусство. Он должен был остаться с ней, приковать к себе и не пускать в горящую башню. Вместо этого он велел ей встать в цепочку людей, тушивших огонь, считая, что физический труд поможет ей справиться со своими эмоциями.

И она его послушалась.

Да-да, послушалась! И в первый раз не спорила. Она подчинилась ему, поверив в то, что он главный.

Она встала в ряд. Он видел, как она передает ведра. Другие знатные дамы в такой ситуации стояли бы в стороне, как пассивные наблюдатели, а она боролась за то, чтобы башня не сгорела. В течение нескольких часов, когда он проходил мимо, он видел ее: потная, уставшая, она передавала тяжелые ведра с водой так же, как мужчины. Его то и дело отвлекали, но всякий раз, когда он возвращался, она все время стояла в цепочке.

Труп был сильно обожжен. Неузнаваем.

Это было невозможно, если только она не была внутри башни в самый разгар пожара.

Она не входила в башню.

Она не умерла.

Эта мысль так поразила Джеймса, что он быстро встал, так что чуть было не стукнулся о железную решетку у себя над головой.

Она предала его. Она все подстроила: кто-то положил этот труп на кровать, а она засунула ему в руку клочок пергамента, на котором они оба были изображены обнаженными, и заставила брата Гиффарда обвинить его в том, что он является автором этой миниатюры. Это было единственное объяснение. А потом она сбежала. Скорее всего в свою любимую Италию.

У Джеймса от гнева потемнело в глазах.

Она опять его предала.

Он постарался сосредоточиться на своем открытии — Бренна жива. Он снова ощутил в себе силу — ее подпитывали ненависть и желание мести.

Он привык себя контролировать и не давать волю эмоциям, но сейчас чувства захлестнули его. Каким-то образом она тайно организовала пожар в башне, чтобы иметь возможность сбежать. Она инсценировала свою смерть и передала свои картины королю, чтобы его бросили в тюрьму. И вдобавок посмеялась над ним, сунув в руку трупа миниатюру, где были изображены они оба. Но каким образом ей это удалось?

Неужели она все это время поддерживала связь со своим отцом?

Превозмогая боль, он встал и начал внимательно осматривать камеру.

Она где-то там, на воле. Живая. И он ее найдет.

Он приведет ее к королю и заставит во всем сознаться. Вернет себе поруганную честь. И свои земли.

Где-то с краю решетки, там, где она касалась осыпающейся стены, он нащупал влагу. Крошечные капельки воды стекали по стене на пол, просачиваясь сквозь щель в потолке.

Острое желание отомстить заставило его пасть на колени и начать слизывать воду языком. Он чуть было не поперхнулся от тошнотворного вкуса ржавчины, но вода охладила его горло и придала ему сил.

Он провел пальцами по неровным краям решетки. Та ее сторона, по которой стекала вода, показалась ему более податливой, чем остальные. Вроде бы немного прогнувшейся.

Он обхватил ее пальцами и с силой дернул. Перекладина заскрипела.

Отойдя на шаг, Джеймс набрал в легкие побольше воздуха и собрал все свои силы. В его лучшие годы такая решетка не могла бы быть для него препятствием. Но сейчас он устал, его мучит жажда и он ослабел от того, что ел только жидкую баланду, которой его кормили тюремщики.

Надо сосредоточиться на Бренне. На ее предательстве. Боль и усталость немного утихли, и сердце забилось громко и ровно, словно полковой барабан перед боем.

Обхватив перекладину рукой и уперев ногу в стену, он сначала рванул, а потом начал тянуть, до предела напрягая мышцы. Перекладина начала гнуться. Он стиснул зубы и удвоил усилия. Пот заливал ему глаза. Сердце бешено колотилось от напряжения. Мускулы против железа. Но сейчас он не может отступить.

Его жене слишком много раз удавалось его одурачивать. Эта мысль прибавила ему силы.

Со страшным скрипом решетка подалась, и ее углы выскочили из своих гнезд. Тяжело дыша, он сдвинул решетку вбок и, обессиленный, упал на солому. В глазах было темно. Потом усилием одной только воли он встал.

Он найдет Бренну.

Он ей отомстит.

Бренна писала нимб над головой очередного святого, но ее мысли были далеко. Она сидела на стуле с высокой спинкой в своей пустой студии в монастыре, расположенном в сонной деревушке недалеко от побережья Италии. Ее взгляд был затуманен, и, несмотря на тепло средиземноморского солнца, пальцы были холодными и негнущимися. Она водила кистью по холсту, пытаясь заглушить боль в сердце.

Утром ей помогала смешивать, краски послушница. Днем к ней приходили учителя. Аббатиса освободила ее от молитв, чтобы она могла вовремя закончить картину к приезду архиепископа в конце следующей недели. Мать Изабелла была к ней более чем добра. Она приняла ее в лоно монастыря, словно она была блудной дочерью. У Бренны было вдоволь кистей и красок и дорогого холста вместо досок и пергаментной бумаги.

Все, о чем она когда-то мечтала: время, учителя, кисти и краски, холсты, помощники.

Но картины выходили из-под ее кисти маловыразительными и плоскими, краски — тусклыми и безжизненными.

Она не хотела писать святых сих нимбами. Ей хотелось…

Острая боль пронзила грудь. Бренна глубоко вздохнула. Только не думать о нем!

Она опустила кисть в голубую краску и начала с силой тыкать ею в холст, словно надеясь вдохнуть в него жизнь, а свои эмоции, наоборот, заглушить; чтобы больше никогда не думать о своем муже, которого она бросила. Неожиданно на холсте появилась разбитая ваза. Проклятие! Бренна бросила кисть на стол. Ей казалось, что, как только она уедет подальше от Монтгомери, она перестанет непроизвольно писать разбитые вазы. Но стоило ее мыслям на минуту отвлечься, тут же как по мановению волшебной палочки появляются эти проклятые осколки.

Что они означают? Почему появляются? Вопросы.

Вопросы. Вопросы без ответов. Вчера она написала три разбитые вазы.

Позавчера — четыре.

А за то время, что живет в монастыре, их уже было не пересчитать.

Голубой цвет казался знакомым, словно она должна была знать, что он означает. Она потерла виски.

— Синьора? — На пороге студии появилась послушница. Это была Альма, одна из ее помощниц. У нее было приятное круглое личико и очень светлые брови, сливавшиеся по цвету с кожей. — Вы здоровы?

.— Да, Альма.

Не дав себе труда исправить картину, Бренна вымыла кисти и сложила тряпки. На сегодня довольно, решила она. Может, у нее станет легче на душе, если она прогуляется по солнцу.

— Вы несчастливы.

— Нет, не несчастлива. Только…

Какая-то оцепеневшая. Такая же, как та мертвая женщина, которую брат положил на ее кровать в башне. Такая же мертвая, как ее картины.

— Но ведь у вас здесь есть все — краски, холсты и…

— Вымой, пожалуйста, это, Альма, — оборвала девушку Бренна, указывая на баночки из-под краски.

Послушница смущенно присела:

— Да, синьора.

Накинув шаль, Бренна вышла из студии и направилась в монастырский виноградник. Она извинится за свою резкость потом. Сейчас ей хотелось остаться одной.

Тяжелые грозди висели, на лозах. Пели птицы, и жужжали пчелы; Но ей все казалось серым и однообразным. Даже яркое солнце Италии не могло разогнать тоску, растопить ее заледеневшее сердце.

Она скучала по Джеймсу. Ее хотелось лежать рядом и чувствовать, как ее обнимают его мускулистые руки. Чувствовать его внутри себя. Она погладила живот. Месячные задерживались, и ей казалось, что живот немного увеличился. Она никому ничего не говорила, но ощущала, как что-то внутри ее меняется.

От мысли о беременности она холодела. Однако пока ей удавалось подавлять в себе эти ощущения, равно как и растущее беспокойство.

Она попыталась направить свои мысли в другое русло.

Где он? Скучает ли по ней?

Занятая своими невеселыми мыслями, она шла между рядами кустов виноградника, пока тропинка не вывела ее за пределы монастыря. Она решила, что прогуляется до ближайшей деревушки, и это, возможно, позволит ей избавиться от мыслей о Джеймсе. Монастырь находился в уединенном месте, так что дорога была безопасна даже для одинокой женщины. Потом она вернется и снова сядет за мольберт.

Альма выскользнула вслед за Бренной и сейчас положила ей руку на плечо.

Нахальная девчонка!

Бренна обернулась, чтобы отчитать девушку и приказать ей немедленно возвращаться в студию, чтобы вымыть кисти, пока они не затвердели от краски.

Но это была не Альма.

Перед ней стоял ее отец. Поверх доспехов была наброшена великолепная накидка. Он загорел, солнце Италии высветлило его волосы. Если бы не сердитое выражение лица, он был бы даже красивым.

— Натан сказал мне, что ты укрылась здесь, непослушная девчонка, — зло выпалил он.

Почему отец ее так ненавидит, что любой разговор с ним неизменно приводит к ссоре?

— Я знаю, что ты никогда не хотел, чтобы я стала монахиней, — тихо ответила она.

— Тебе не понравится в монастыре. Тебе здесь будет плохо.

Он выпрямился во весь рост, его глаза сверкнули дьявольским блеском.

Бренна опять потрогала свой живот. Ее постоянно грызла мысль о возможной беременности.

— Но тебе нельзя отсюда уезжать, — продолжал он. — Я приехал сообщить тебе, что твой муж сбежал из тюрьмы, и ты можешь оказаться в опасности.

— Из тюрьмы? — у нее на мгновение остановилось сердце, а потом забилось так быстро, что ей стало трудно дышать.

— Да, — отец сжал кулак и торжествующе помахал им в знак победы. — Я слышал, что его пытали, сломали ему кости, а его хорошенькое личико теперь не узнать.

Виноградник поплыл у Бренны перед глазами.

— Монтгомери не в тюрьме.

Блеск в глазах отца стал еще заметнее. Он сорвал лист винограда и разорвал его на куски.

— Глупая девчонка.

Она схватила отца за руку. Этого не может быть!

— О чем ты говоришь? Мой муж в замке Уиндроуз.

Отец расхохотался.

— Твой муж? — он произнес это слово так, будто это было ругательство. — Твой муж оказался предателем. Натану вернули наши земли.

У нее подогнулись колени, и ей пришлось схватиться за ствол виноградного куста, чтобы не упасть.

— Как это?

— Монтгомери обвинили в том, что он написал целую серию вызывающих отвращение миниатюр под названием «Любовницы короля».

Чувство вины захлестнуло Бренну.

— Нет!

Отец злобно ухмыльнулся.

— Гвинет выкрала миниатюры из твоей комнаты и отправила их королю за вознаграждение. Было очень легко заставить короля заподозрить Монтгомери, — не без злорадства отец предупредил ее. — Не вздумай уезжать отсюда. Это для тебя верная смерть. Монтгомери наверняка будет тебя разыскивать.

— Он думает, что я мертва, — с трудом выговорила Бренна.

— Возможно. Но такую уродину, как ты, не так-то легко забыть. Тебя могут узнать по шраму. Поползут слухи.

Она наконец выпрямилась и посмотрела отцу прямо в лицо. Старая боль снова овладела ее сердцем.

— Зачем ты приехал предупредить меня, если ты меня так сильно ненавидишь?

Она могла бы поклясться, что малице отца промелькнула тень невероятного страдания, но его тут же затмила обычная для него жестокость.

— Потому что ты заслужила эту участь. Так же, как твоя мать.

Он повернулся и пошел прочь.