"Синдром Коперника" - читать интересную книгу автора (Лёвенбрюк Анри)Глава 47— В качестве основного блюда рекомендую говяжью вырезку с приправами. «Затишье» оказалось отделанным под дерево местным ресторанчиком в стиле старого бистро, где царил дух пузатых и розовощеких поваров XVIII века. Оригинальное убранство состояло из всякого старья, кое-где его дополняли мазки ар-деко и провансальского колорита. — Хорошо. Поверю вам на слово. — Выпьете вина, Виго? — С удовольствием. — Тогда выбирайте. Я сильно сомневался, что готов взять на себя такую ответственность, зато мне хотелось произвести хорошее впечатление, казаться уверенным, независимым и способным выбрать подходящее вино. Короче, я не желал выглядеть закомплексованным шизофреником. Заглянув в винную карту, я без колебаний остановился на «пессак-леоньяне» разумной выдержки. Аньес сделала заказ. Официант бесшумно удалился с меню под мышкой. — Министерство внутренних дел платит мне недостаточно, чтобы ужинать здесь каждый вечер, но время от времени я сюда захожу. Здесь прекрасная кухня. — Поверю вам на слово… Тут очень мило. — Да. Хозяин — настоящий филантроп. Я не очень-то понял, зачем она так сказала. Улыбнувшись, она предложила мне свои сигареты. И я не удержался. Мы курили разные марки, но иногда меня тянет к переменам. — Ну как, Виго, вы освоились в квартире, несмотря на весь мой бедлам? — Да-да, не беспокойтесь. Спасибо. Вы знаете, ваше гостеприимство много для меня значит… — Прошу вас, мне это только приятно. Компания мне не повредит… — Скажите, Аньес, вы уверены, что ваш муж не нагрянет невзначай? Она улыбнулась. — Так вы весь день тряслись от страха? — Ну, скажем, я действительно думал об этом. Мне было бы нелегко объяснить ему, как я там очутился… Она забавно поморщилась. — Вам нечего бояться. После вчерашней ссоры он уехал к родителям в Швейцарию. Вряд ли скоро вернется… — А, по-вашему, у вас с ним все… Я хочу сказать… правда все кончено? — Ах вот оно что! — сказала она, кладя сигарету на край пепельницы. — Вы собираетесь меня допрашивать? — Но ведь… Я так мало о вас знаю. Вы вовсе не обязаны отвечать. Но я даже не знаю вашей фамилии. — Не беда! — усмехнулась она. — Похоже, что скоро я верну себе девичью фамилию! — Какую же? — Девичью фамилию? Феджер. Аньес Феджер. — Мне приходило в голову, что у вас средиземноморская внешность… Она подняла глаза к потолку. — А из какой вы страны? — Из Алжира. — Аньес — мало похоже на алжирское имя. — У отца не было денег, чтобы сменить нашу фамилию. Вот он и подумал, что с французским именем мне все-таки будет полегче. — Ужасно, когда приходится скрывать свое происхождение, стыдиться своей фамилии… — Но я вовсе не стыжусь своей фамилии! — возразила она. — Отец не строил никаких иллюзий насчет патологического расизма французов, Виго, вот и все. Но своей фамилии я не стыжусь. Меня зовут Аньес Феджер. Я кивнул. В конце концов, ей еще повезло. Ведь я не уверен, что у меня вообще есть фамилия… — Ладно, но на мой первый вопрос вы так и не ответили. Вы считаете, что у вас с мужем все кончено? — Какой вы настырный, Виго… Я сказала вам еще вчера. Уже не меньше двух лет мы пытаемся найти выход, но, похоже, разрыв — единственное решение. К тому же, я думаю, Люк не смог смириться с моей работой в полиции, а я пока не собираюсь оттуда уходить. Так что, пожалуй, все действительно кончено. Но давайте сменим тему? — Вы все еще влюблены в него? Она распахнула глаза: — Что за вопрос! Для начала с чего вы взяли, что я вообще была в него влюблена? Я пожал плечами. — Вы же поженились… — А разве нельзя пожениться без любви? — Как раз ваш случай? — настаивал я. — Так или иначе, я никогда не признавалась ему в любви. По тому, как она это произнесла, я почти поверил, что она никогда и никому не признавалась в любви. Официант принес вино. Я попробовал, сделал знак, что оно подходит, и он наполнил наши бокалы. Улыбаясь краешком губ, Аньес чокнулась со мной. Она достала еще одну сигарету. Я последовал ее примеру протянул ей зажигалку. — Я сегодня уже выкурила целую пачку, — призналась она покаянным видом. — Но, как вы говорите, не одно, так другое… Я пожал плечами: — В сравнении с моим эсхатологическим страхом сигаретой меня не испугать… — Вашим чем? Я улыбнулся, осознав, что заговорил о столь личном предмете, как о чем-то само собой разумеющемся… Я задумался, стоит ли обсуждать с Аньес мои навязчивые идеи. С другой стороны, она уже рассказала мне столько личного. — Мой эсхатологический страх. — А что это? — Ничего такого, просто одна странная мысль, которая часто приходит мне в голову. — Объясните! — Вы сочтете меня ненормальным! — Бедняга Виго, я уже давно признала вас чемпионом по этой части… Я кивнул. И правда, поздно беспокоиться о таких вещах. — Ладно… Итак, иногда меня охватывает чувство, будто наш вид на пути к вымиранию… — Наш вид? Вы имеете в виду курильщиков? — Да нет же! Homo sapiens! Мне кажется, что Homo sapiens вымирает. Она удивленно на меня посмотрела: — Что вы несете? — Здесь нет ничего особенного! А у вас никогда не бывало такого чувства? Аньес прыснула: — Если честно, то нет! — А вот я повсюду вижу признаки нашего грядущего вымирания. Вам это не бросалось в глаза? — Ни разу. А вы оптимист, ничего не скажешь! Я затянулся и быстро убрал зажигалку в карман. — Вам известно, что ежедневно с лица земли исчезает около трехсот видов растений и животных? Пора признать очевидное: рано или поздно придет и наш черед. — Может быть, рано или поздно… Но не обязательно прямо сейчас! Больше оптимизма, черт возьми! — Странный совет из уст человека, страдающего депрессией! — поддел я ее. — Начнем с того, что я не страдаю депрессией, — запротестовала она, — я склонна к тревоге и сейчас переживаю временную подавленность… И в любом случае мои затруднения не связаны с верой в род человеческий в целом, они касаются только меня. Мои страхи очень… личные. А в отношении человечества кое-какая надежда у меня осталась. В отличие от вас… — Но послушайте, мой страх не такой уж пессимистический, как кажется! — Неужели? — Сами подумайте, вас печалит то, что неандертальцы уступили место Homo sapiens? Разумеется, нет. И тут то же самое. Я думаю, не достиг ли наш вид последней ступени эволюции, той стадии, на которой он причиняет окружающей среде больше вреда, чем пользы… Природа будет вынуждена защищаться, и род человеческий эволюционирует. Короче, я думаю, не достиг ли Homo sapiens своего предела? — И по-вашему, это не пессимизм? — Не обязательно. Как знать? Возможно, другой вид займет наше место, как это случалось на каждой ступени эволюции. — Вы меня пугаете, Виго. Не собираетесь же вы поведать мне ницшеанские бредни о сверхчеловеке? Известно, куда заводит эта дорожка… — Нет-нет, — заверил я ее. — Это вовсе не мой путь! — Тогда поостерегитесь, а то ваши речи отдают катастрофизмом, да еще эта идея о новом роде человеческом почти на грани… — Я же вас предупреждал. — Мне кажется, вы просто немного увлеклись, милый Виго, — сказала она ласково. — Наверняка. Я слишком много читаю, слишком много делаю записей. Но не беспокойтесь, все это не выходит за пределы моих страхов. Временами меня одолевает чувство, что наш вид вымирает и скоро природа займется чем-нибудь другим. Мне кажется, люди стали опасны не только для планеты, но и для самих себя… они уже не способны понять друг друга, следовательно, не смогут спастись. — Ну а я, — сказала она с вызовом, — верю, что инстинкт самосохранения пересилит все и человек сможет вовремя остановиться и приспособиться, как было всегда. — Да вы просто депрессивная оптимистка! — Ну да. Знаете, ведь чтобы решиться самой обратиться к психологу, надо хоть немного верить в возможность улучшения. Это поступок оптимистки. — Тогда и я отчасти оптимист. — Да. В конечном счете мы не так уж далеко ушли друг от друга! — На миг она сжала мою руку. Ее прикосновение было чудесным. Непривычное тепло, которое мне бы хотелось ощущать подольше. — Как бы там ни было, Аньес, позвольте снова сказать вам спасибо за все, что вы для меня делаете. — Только не надо меня без конца благодарить! Уверяю вас, на самом деле я делаю это из чистого эгоизма. Так я могу не думать о себе. У меня гораздо лучше получается разбираться в чужих проблемах, чем решать свои собственные. — Вы поэтому стали работать в полиции? — Нет, — улыбнулась она. — У нас это семейное. В Алжире отец был полицейским. Ему-то хотелось, чтобы сын пошел то его стопам, а я стала домохозяйкой. Оба мы обманули его ожидания. Нельзя сказать, что он пришел в восторг, впервые увидев меня в форме. И пожалуй, я готова с ним согласиться. Наверняка это был не самый разумный мой поступок. Во Франции нелегко быть полицейским с фамилией Феджер. Для всех я грязная арабка, примазавшаяся к власти. С одной стороны, коллеги смотрят на меня сверху вниз, а с другой, если я на свою беду арестую араба, он сочтет меня предательницей. К тому же… Для человека, который во что бы то ни стало хотел избежать депрессии, это не самая удачная профессия. — У вас и до этого бывали депрессии? — А вот и нет! Я выросла не в самом радостном месте и взамен заставляла себя быть счастливой. С малых лет я твердила себе, что я не из тех, кто впадает в депрессию. И вот однажды ты сталкиваешься с этим лицом к лицу. Я поклялась себе, что ноги моей не будет у психолога… А в итоге шагу не могу ступить без Зенати. — Но вам это хотя бы помогает? — Даже не знаю! Самое дикое, что мне противно ходить к психологу. Согласна, это ни в какие ворота не лезет. Я всегда считала, что всякие депрессии — привилегия западного человека, болезнь буржуа. Какая-то часть меня вообще не верит в психоанализ. Но едва мне становится плохо, я вопреки себе со всех ног бегу к Зенати. Правда, я законченная идиотка? — Нет. Было бы глупо не бороться со страданиями из-за стыдливости или устаревших принципов, как по-вашему? — Может, и так. Но я упрекаю себя не в том, что хочу лечиться, а из-за причин, по которым я страдаю. Они… нелепы. — Неужели? — По правде говоря, да. Общество вынуждает нас обращать слишком много внимания на незначительные душевные переживания. Мы на этом зацикливаемся и придаем им куда больше значения, чем они стоят. В конце концов это становится формой потворства своим слабостям… Я хочу найти в себе силы перевернуть страницу. Больше не чувствовать себя загнанной в угол этим бесконечным самокопанием… Я медленно кивнул. — Я вот думаю, а может, причиной всему — наше одиночество? — заметил я. — А потребность говорить о себе с психологом, в сущности, лишь выражение фрустрации? Из-за того, что рядом нет человека, который бы нас выслушал и по-настоящему понял… Разве не так? И мы изливаем душу психологу, внушая себе, что уж он-то со своим профессионализмом и объективностью в состоянии нас понять… Это придает нам уверенности. Она улыбнулась. — И тут мы возвращаемся к вашему страху за судьбу рода человеческого, — вставила она, бросив на меня веселый взгляд. — И к тому, что вы ищете в романах Ромена Гари. Невозможность общения и все такое… — Вот-вот. Люди рискуют вымереть оттого, что не сумели понять друг друга… — Но мы-то понимаем друг друга, не так ли? — Что правда, то правда, — согласился я с улыбкой. — Ну вот! Возможно, я заставлю вас пересмотреть самые основы вашего страха… как вы его назвали? — Мой эсхатологический страх. Второй официант принес закуски, расставил их перед нами и пожелал приятного аппетита. Я выбрал фуа-гра, а Аньес овощи, фаршированные козьим сыром и шалфеем. На несколько минут установилась гастрономическая тишина, затем я возобновил беседу. — Вы не сказали, Аньес, в каком отделе работаете. — Я лейтенант полиции в центральном комиссариате Восемнадцатого округа… Занимаюсь местными уголовными расследованиями. Ничего интересного: разбойные нападения, акты вандализма… — Ясно. Настоящий полицейский. — Еще бы. Это вам не кино. Улыбнувшись, я проглотил еще немного фуа-гра. — Не представляю, чем я займусь завтра, — продолжил я, чтобы сменить тему. — Насчет Протокола 88 мне ничего узнать не удалось. — Вы могли бы поискать что-нибудь о вашем загадочном психиатре. Попробовать разузнать о его призрачном кабинете или даже о нем самом… — Почему бы и нет? Только бы добраться до этого гада! — А я, если хотите, отдам на экспертизу ваше удостоверение и займусь банковскими счетами — вашим и ваших родителей. — Отлично. Ничего, если я еще поживу у вас? — Ну конечно, Виго! И кстати, не пора ли нам перейти на ты, как по-вашему? Я нахмурился. Мне вспомнились мои размышления о языке, который служит одновременно мостом и незаметной перегородкой между людьми. Это и обманчивая личина, и протянутая рука, то, что разделяет и сближает нас. Перейти на ты… Да. Почему бы и нет? Это способ преодолеть первое мысленное препятствие. Мы так стремительно сближаемся, что это будет только естественно! — О'кей. Если хочешь, — ответил я застенчиво. Она широко улыбнулась: — Так-то лучше! Ее непосредственность меня очаровала. За строгим лицом и резковатой повадкой самостоятельной женщины в ней таилось что-то ребячливое. Это было трогательно. Ведь собственное детство я напрочь забыл. Мы покончили с закусками, и нам быстро подали основное блюдо. Аньес меня не обманула: ломтики говяжьей вырезки оказались превосходными. Понемногу мы расслабились, и наш смех звучал все чаще и непосредственнее. Негромкая джазовая музыка, лившаяся из невидимых колонок, и колеблющееся пламя свечей создавали умиротворяющую атмосферу. К тому же вино начало оказывать свое действие. — Хочешь, посмотрим фильм, когда вернемся, — предложила она. — Это нас отвлечет. Я не был убежден, что фильм поможет мне забыть об утрате родителей и имени, но с этой женщиной я был готов разделить любую маленькую радость. И если я пока неважно справлялся с ролью непринужденного, уверенного в себе друга, этому я всегда готов был учиться. В конце концов, с тех пор как мы повстречались с Аньес, я стал гораздо опытней в общении. И мысль поставить галочку в графе «вечер с видео» пришлась мне по вкусу. В эту минуту из кухни вышел мужчина и подошел к нашему столику. На вид лет пятидесяти, волосы до плеч, живой взгляд. Судя по комплекции, он был не чужд всем радостям жизни. Я тут же сообразил, что это и есть хозяин ресторана, пресловутый филантроп. — Добрый вечер, Аньес, — произнес он, трижды целуя ее в щеки. — Добрый вечер, Жан-Мишель, вот познакомься, мой друг Виго. Я пожал протянутую мне руку. — Ах вот оно что! Ну, если друг, то не буду вам мешать. До понедельника, моя красавица… Он подмигнул Аньес и оставил нас одних. Удивительно было вот так входить в жизнь этой женщины, открывая одну за другой составляющие ее повседневного быта. Ее квартал, друзья, прошлое, ее заботы… Так хотелось все о ней узнать, и я заранее все это полюбил. Вскоре я понял, что за всю свою взрослую жизнь ни разу не открывался перед кем-нибудь так, как перед этой женщиной. Так вот что значит, когда Когда мы вернулись домой, я обнаружил, что держу ее за руку. И она не возражала. Не знаю, может быть, потому, что много выпила, но мне это показалось чудесным. |
||
|