"Синдром Коперника" - читать интересную книгу автора (Лёвенбрюк Анри)

Глава 27

Мы вместе перешли улицу и устроились на залитой солнцем террасе. Она села первой, а я неловко присел напротив. Я нервничал, и как видно, это ее забавляло.

— А вы правда шизофреник? — спросила она как ни в чем не бывало.

По крайней мере, от одного страха она меня избавила: сама завела разговор.

— Э-э-э, думаю, да, — ответил я. — Как раз сейчас все усложнилось. Как я уже сказал, я вдруг начал сомневаться во всем. Но в целом, да, думаю, что в общих чертах меня можно назвать шизофреником.

— Ах вот как. И что это значит? Время от времени вы принимаете себя за Наполеона, что-то в таком духе?

Я улыбнулся. Ее отличала простодушная открытость, какую сохраняют лишь дети. Или же сходство наших предполагаемых страданий способствовало сближению. И это было приятно.

— Нет, не беспокойтесь. Я не воображаю себя Наполеоном или Рамсесом II. И все же у меня довольно серьезные нарушения, — признался я чуть ли не с гордостью.

— В самом деле? И какие же?

Я заколебался. Это уже походило на допрос. Но в конечном счете я сам заварил эту кашу.

— Я слышу голоса.

— Как Жанна д'Арк?

— Да. Как Жанна д'Арк.

— Понятно, — просто сказала она, словно такое объяснение ее вполне устраивало.

Но мне захотелось рассказать подробнее.

— Временами мне кажется, что то, что я слышу, — мысли людей, но на самом деле, похоже, это только галлюцинации, которые создает мой мозг.

На ее лице отразилось сочувствие.

— Наверное, это очень… очень мешает.

— Да, — признал я. — Сейчас у меня особенно сложный период.

— Я так и поняла, — кивнула она. — Но не лучше ли с такими расстройствами обратиться к психиатру?

— Ну, это длинная история. Я наблюдался у одного психиатра, но не видел его с самого теракта 8 августа… Сам не знаю, правда ли это, но думаю, что я был там во время взрыва. С тех пор все в моей жизни пошло наперекосяк…

В это время к нам подошел официант в своей черно-белой форме.

— Добрый день, мадам, месье.

Аньес дружески кивнула ему. Она была здесь своей.

— Что вы желаете?

— Кофе, — заказала она.

— Два, — подтвердил я.

— Два эспрессо, сию минуту, — ответил официант, прежде чем скрыться.

Я смотрел на него с улыбкой. В таких живых карикатурах для меня есть что-то успокоительное. Подобные персонажи — словно неопровержимые доказательства реальности.

— А вы? — спросил я, подвигая кресло к столику. — В чем причина вашей… легкой депрессии?

Она нахмурилась. Передо мной снова было настороженное лицо, как тогда, в приемной.

— Ничего особенного. Я немного циклотимичка. Усталость, неурядицы в супружеской жизни, все в таком духе… Кроме того… Профессия у меня… тяжелая. Утомительная. Такие депрессии — не редкость у людей моей профессии.

Учительница. Я уверился, что она учительница. Узнал в ее глазах страшную усталость, утрату иллюзий и вопреки всему этому — нежелание сдаваться. Должно быть, преподает где-нибудь в неблагополучном квартале. В Зоне приоритетного воспитания, как они это называют. Одно из современных гетто, порождаемых обществом. Для шизофреников придумали принудительную госпитализацию; для бедных кварталов — приоритетное воспитание. Что же, я в хорошей компании.

— А что у вас не заладилось сначала? — спросил я. — Работа или супружеская жизнь?

Она смущенно молчала. Я настаивал:

— Ваш брак дал трещину из-за проблем с работой или работа стала в тягость из-за неприятностей дома?

Она вздохнула:

— Однако! Вы идете напролом! Мне жаль, Виго, но это не то, о чем, я думала, мы будем разговаривать, сидя в кафе…

— Погодите, я же сказал вам, что слышу голоса… А вы не хотите мне довериться. Это несправедливо!

— Дело не в том, что мне страшно вам довериться, просто не особенно хочется об этом говорить…

— Ах вот как. Вы предпочитает разговоры о погоде. Жаль, но я не уверен, что это мне по силам.

Она улыбнулась:

— Нет, нет, успокойтесь, я тоже люблю искренность…

— Я так и понял, — сказал я уверенно. — А вообще, по-моему, так и надо. Эта ваша манера говорить без обиняков… Экономит кучу времени.

Она согласилась:

— Да, искренность — это здорово. Но не всегда и не обо всем можно говорить напрямик…

— Вы правы. Я склонен к тревоге, поэтому меня тянет поскорее перейти к сути… Должно быть, это такая фишка шизофреников. Когда боишься смерти, боишься потратить время впустую…

— Вы боитесь смерти? — удивилась она.

— А вы нет?

Она неуверенно поморщилась:

— Зенати, наверное, сказала бы, что я боюсь жизни.

— Как видите, мы снова вернулись к вашей депрессии…

— Да. Но постарайтесь меня понять, я только что битый час откровенничала с нашей дорогой психологиней, и на сегодня с меня довольно.

Я кивнул. Официант принес наш заказ.

— Вы заметили, какой бардак у нее в кабинете? — спросил я доверительно. — Разве не странно? Психолог, который не убирает свои вещи на место?

Она улыбнулась.

— Да, — ответила она. — А может, это уловка психолога. Наверняка беспорядок подавляет пациентов меньше, чем порядок… Больше располагает к доверию.

— Думаете? А по-моему, ей просто нравится такой бардак.

Молодая женщина, смеясь, взяла свой кофе и сделала глоток. И тут меня словно озарило: я вдруг понял, какая она красивая. По-настоящему красивая.

Поначалу она просто заинтриговала, удивила меня. Но тут, в этом пустячном движении, в эту секунду, вдруг растянувшуюся на целую вечность, мне наконец открылась ее изумительная красота. Ее хрупкое лицо излучало нежную печаль, а в зеленых глаза светилась такая мягкость! Она была прекрасна самой совершенной, пугливой красотой, той, что раскрывается не сразу.

Когда она поставила белую чашечку на стол, я сидел перед ней как громом пораженный.

— Что с вами? — спросила она, нахмурившись.

— Вы… Вы очень красивы, Аньес.

Она вытаращила глаза от изумления:

— Вы в порядке?

Тут я понял, что я сказал. Я смущенно потер щеку:

— Извините. Клянусь, у меня и в мыслях не было вас клеить. Просто только что я вдруг увидел, какая вы красивая, а прежде вы казались немного суровой.

Она прыснула:

— Ну вы даете! Да, Виго, вам и правда еще многому стоит поучиться в общении с другими.

— Я… Мне жаль. Сам не знаю, что на меня нашло.

— Ничего страшного. Это мило. Искренне. Сойдемся на том, что из-за вашего «страха смерти» вы говорите первое, что приходит вам в голову…

Она отпила еще кофе. Я последовал ее примеру.

Когда я ставил чашку, голову пронзила знакомая боль. Мигрень, та самая мигрень. Нет! Не сейчас! Но я отлично знал, что ничего не могу поделать. Руки задрожали. Я положил их на стол, чтобы унять дрожь. Аньес смотрела на меня. Всеми силами я старался скрыть начинающийся приступ. Но вскоре зрение помутилось, и постепенно предметы вокруг стали множиться. Цвета и очертания распались на неясные блики. Лицо Аньес раздвоилось вместе с окружающим миром. Я моргнул.

И впрямь странный парень. Иногда выглядит совсем чокнутым. Зато он забавный. Не красавчик, но глаза у него прекрасные. Прямо как у дяди…

Я подскочил. Это был ее голос. Голос Аньес звучал у меня в голове. Я готов поклясться! Но нет. Мне надо опомниться! Это всего лишь галлюцинация. Слуховая галлюцинация — обычное дело для заядлого шизофреника вроде меня.

Дрожащей рукой я схватил чашку и осушил ее одним глотком. Приступ медленно отступал вместе с голосами.

— Вы дрожите. Кофе здесь не ахти? — заметила Аньес, наклоняясь ко мне.

Я всматривался в гущу на дне чашки. В ней было полно черных крупинок. У тех, что попались мне на язык, был горько-соленый привкус. Но дрожал я не поэтому. Я не решался сказать ей правду. Кажется, я слышал ваши мысли, Аньес. Но все-таки я решил, что не всякую правду стоит говорить.

— Да, не самый лучший, — признал я.

— И все же я захожу сюда почти каждый раз, когда бываю у Зенати. Разве не странно?

— Ко всему привыкаешь.

— Может быть. А может, это у меня дурацкая манера привыкать ко всему не самому лучшему. Вот, к примеру, вы курите?

— Как паровоз, — ответил я, доставая пачку «кэмела».

Она опустила руку в сумку и тоже вынула пачку сигарет. Я улыбнулся. Помимо своей воли я продолжал ее разглядывать. Короткая стрижка, глубокий взгляд, позолоченная солнцем кожа. Что-то трогательное было в ее манере держаться. Ее голос и жесты свидетельствовали о внутренней силе, которая делала ее почти неприступной, даже неумолимой; и все же то, что она посещала психолога, и еще что-то в ее глазах выдавало подспудную хрупкость.

— Эта гадость нас когда-нибудь доконает, — сказала она, закуривая.

— Не одно, так другое…

— Да… Обычная отговорка, так ведь? Хорошо, на этой оптимистической ноте, Виго, я должна вас покинуть…

Она положила на стол несколько монет и отодвинула стул.

— Надеюсь, я вас не слишком напугал своими рассказами о слуховых галлюцинациях? — спросил я огорченно.

Я ужаснулся при мысли, что не понравился ей. Слишком быстро выложив ей неприглядную правду о своей шизофрении.

— Вовсе нет, Виго. Если бы я рассказала вам, что творится у меня в голове, вы бы сами, наверно, испугались! Но мне и впрямь надо идти. Я говорила вам, что меня ждут. Мы еще увидимся.

Не раздумывая, я схватил ее за руку.

— Давайте обменяемся телефонами? — предложил я неловко.

— Чего ради?

— Не знаю. Но если вам однажды придется туго, вы сможете позвонить мне — в любое время дня и ночи.

— Вот как? Но сами не вздумайте! — улыбнулась она. — Ночью я сплю, да и муж наверняка не обрадуется.

Все же она вынула из сумки мобильник.

— Давайте, я слушаю.

Она записала мой номер и дала мне свой. Я занес его в безнадежно пустую память своего телефона.

Она встала, а потом неожиданно поцеловала меня в щеку, хотя я и не надеялся ни на что подобное. Улыбнувшись на прощание, она быстро удалилась. Я смотрел, как она уходит, стройная и легкая, пересекает улицу и исчезает, как тают очертания предметов на размытом дождем горизонте.

Я провел ладонью по щеке, словно пытаясь увериться, что поцелуй мне не померещился. Потом уставился на руки. Они дрожали. Я сжал кулаки, чтобы унять эти дурацкие спазмы, но удары сердца унять не мог. А они все учащались. Я зажмурился, сам себе не веря. Возможно ли это? Неужели я переживаю то самое, чего никогда еще не испытывал? Здесь, неожиданно, под летним солнцем, в разгар немыслимой недели? Любовь? Без предупреждения? Словно дождь посреди лета, нежданный и освежающий?

Ощущение от ее поцелуя не исчезало еще долго, словно ласка на моей щеке. Я рывком поднялся и бросился в объятия города.