"Зловещее наследство" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

ЧАСТЬ 2 Габриэлла

9

Габриэлла Паладин крутилась перед зеркалом.

— Мама, я такая плоская, — жаловалась она. — Посмотри! Нет никаких выпуклостей.

Сесилия оторвалась от рукоделия, взглянула на нее и улыбнулась, вспомнив о том, как она сама бывала недовольна собой в молодые годы.

— Все будет, — успокоила она. — Тебе ведь только семнадцать.

— Но фигуры других девушек совсем другие. А мой нос. Он же совсем не смотрится!

— Нос твой в порядке. Ты очаровательна, Габриэлла.

— Ты так говоришь потому, что ты — моя мать. А что скажет Симон?

— Симон с благодарностью воспринял соглашение между его родителями и нами, — сказала Сесилия. — Но вы должны подождать со свадьбой до нового года, когда ему присвоят звание капитана.

— Мне не нравятся такие соглашения, мама. Никогда не узнаешь, с желанием или без него вступает в брак другая сторона.

— Первыми предложение сделали его родители, — напомнила Сесилия. — Были предложения из других семей, которые тоже с удовольствием хотели бы видеть тебя своей невесткой.

— Да, но это еще не доказывает, что я нравлюсь Симону. Я не хочу всю жизнь чувствовать себя нежеланной.

— Чепуха, Габриэлла! Симон давал повод так думать?

— Нет, но как узнаешь?

Габриэлла снова принялась рассматривать свое отражение в зеркале. Она попыталась получше уложить свои блестящие черные волосы, но у нее ничего не получилось.

— Почему у меня волосы не вьются, как у многих в нашей семье? Взгляни на этот конский хвост! Симон изящен, — промолвила она. — Мама, ты уверена, что он любит меня?

— Абсолютно, — заверила Сесилия, решив не упоминать о дошедших до нее слухах о том, что Симон, выбранный ими для Габриэллы после долгих и тщательных поисков, вступил в связь с одной из менее знатных придворных дам. Молодой и довольно легкомысленной женщиной. Слухи глубоко взволновали ее и Александра. Целую ночь они не спали, и вчера Александр пригласил к себе молодого человека и потребовал объяснений.

Симон поклялся офицерской честью, что все это злые сплетни, и что он глубоко и искренне любит их дочь.

Породниться с родом Паладинов — большая честь. Сесилия, когда-то сделавшая рискованное брачное предложение Александру, просто не понимала тогда, сколь велика была такая честь. Знай она это, может, и не решилась бы на риск. От этой мысли ее прошиб холодный пот. Разве могла бы она жить без Александра?

Симон, молодой человек с хорошим будущим, сам принадлежал к знатному роду. Не особо богатому, но для Сесилии и Александра это не имело значения. Главным для них было, что, когда молодой офицер однажды побывал у них, Габриэлле он понравился. Габриэлла после некоторого раздумья согласилась с их предложением стать его супругой.

Родители Симона очень обрадовались! Род Паладинов знатный. И состояние их велико.

Сесилия попыталась взглянуть на дочь глазами других. Это совсем не легко для любящей матери.

Да, фигура плоская, отрицать нельзя. Угловатая. Движения не особо грациозны. Голову держит, слегка наклонив, словно смущается всегда, — такова ее дочь.

Привлекательной с первого взгляда ее не назовешь. Но познакомься с ней поближе, и сразу проявятся ее многие достоинства.

Улыбка Габриэллы появлялась не сразу, как будто источник ее был спрятан глубоко в чудесной душе девушки, и, поэтому необходимо было некоторое время, чтобы эта улыбка вышла наружу. Но тогда она лучиками начинала отражаться в ее темных глазах и появлялась на узком, почти худом личике. Она всегда была приветлива, но приветливость проявлялась неуклюже, беспомощно, словно она все время думала о своей незначительности и врожденных недостатках. «Таково большинство нынешних девушек, — думала Сесилия. — Повзрослеет — все пройдет».

Она воспитывала дочь, проявляя необходимую осмотрительность, так как Габриэлла была чувствительной девушкой. Но в одном Сесилия была особенно тверда: до свадьбы никаких любовных приключений! Когда-то она сама страшно обожглась, испытав необыкновенную страсть, но такого с ее любимой дочерью случиться не должно! Все женщины из рода Людей Льда и Мейденов легко теряли голову, встречаясь с мужчинами, которые им нравились. И это часто приводило к достойным сожаления последствиям. Такого не должно случиться с робкой, легко ранимой Габриэллой. Именно поэтому Сесилия постоянно напоминала дочери о чистоте и высокой морали. Иногда ей самой казалось, что она ведет себя как старая дева, но она так боялась, что ее маленькой девочке придется страдать!

Симон — хороший человек. Мужественный, сильный и будет настоящей защитой, опорой для юной Габриэллы.

Вбежал Танкред. Что-то ему потребовалось взять в комнате. Он спешил на улицу к товарищам.

С ним проблем нет. Всегда весел и подвижен, всегда с веселой шуткой на устах. Он уже пристроен при дворе, носит древний титул пажа. На него, этого «откормленного теленка», возлагают большие надежды.

Танкред оценивается высоко на рынке женихов! Матери молодых девушек ревностно следят за ним. Он — блестящая партия. Выглядит превосходно. Обаятелен. Но Александр и Сесилия не спешат отпускать его от себя.

С женитьбой мальчиков трудностей не возникает. А выдать замуж девушку…

Танкред вернулся из своей комнаты и встал позади сестры, которая с преувеличенной самокритичностью продолжала изучать свое отражение в зеркале.

— Ха, не так уж и плохо, — съязвил Танкред, склонив голову на бок. — Совсем не плохо! Я видел пугала пострашней!

Габриэлла мгновенно вспыхнула и запустила щеткой в след брату, который так стремительно выскочил из комнаты, что от ветра закачались висевшие на окнах шторы.

Щетка угодила в слугу, входившего в этот момент с письмом в комнату. Тот сделал вид, что ничего не случилось.

— Извини, Вильгельмсен, — покаянно сказала и тут же рассмеялась Габриэлла. — Щетка предназначалась брату.

— Я понял, фрекен Габриэлла.

Он отдал письмо Сесилии.

— О, от мамы, — сказала та. — Знаешь, Габриэлла, у меня сердце уходит в пятки каждый раз, когда получаю письмо из дома. Несмотря на то, что там уже много лет все благополучно. Я рада этому. Они заслужили спокойствие после пережитых ими ужасов. Несчастья сыпались на каждого из них. Сейчас даже Таральд несколько успокоился, кажется, и его щадит судьба. И как видно из писем, мама рада и полна оптимизма. Она несгибаема! Весьма надеюсь, что и в этом письме только хорошие вести…

Она с некоторым страхом вскрыла конверт, прочитала письмо, улыбаясь время от времени.

— Ну? Что пишут? — спросила Габриэлла и присела рядом.

— Мама сообщает, что Маттиас на Рождество приедет домой. Он уже почти готовый врач…

— Как быстро время пролетело, — заметила Габриэлла.

— Ты же знаешь, что Маттиас очень добросовестный человек. Учится он очень упорно. Он не обладает талантом Тарье, но достаточно и тех способностей, которые у него есть. Но у него есть дар, который очень ценен для врача: теплое сердце, отражающееся в его глазах. У Тарье тоже была такая душа, но не в столь открытой форме, как у Маттиаса.

— Да, я помню глаза Маттиаса, — сказала Габриэлла. — Они отогревают замерзшие души.

— У тебя, надеюсь, душа не замерзла, — улыбнулась Сесилия, продолжая читать письмо.

— Иногда бывает, — тихо ответила Габриэлла. «Когда я чувствую себя никому не нужной, — подумала она про себя. — Когда я чувствую, что ничего не значу, что живу только для себя. Мы, женщины, играем в обществе не столь уж большую роль, хотя, конечно, в качестве жен мы необходимы, в это я могу поверить».

— Да, — согласилась ее мать, продолжая все еще думать о замерзших душах. — Да, бывает в молодые годы. И Калеб вернулся…

— Калеб? — Габриэлла порылась в памяти. — А, тот, долговязый неуч, мальчишка из простолюдинов. Но по-господски обходительный. Блондин?

— Да. Но он уже не мальчик. Мама о нем больше ничего не пишет.

— Я его не видела уже… Да, мы встречались лет десять назад. Ох, как быстро летит время.

— И это говоришь ты, — улыбнулась Сесилия. — Подожди! С возрастом оно побежит еще быстрее.

— Это не утешение, — заметила Габриэлла.

Как-то за месяц до Рождества они сидели и шили приданое для Габриэллы. Оно было громадным: Александр считал, что располагает средствами, чтобы достойно выдать единственную дочь замуж.

Сесилии казалось, что он портит детей большими подарками. Но он так сильно любил их, что Сесилию иногда охватывал страх.

Что будет, если с ними случится несчастье? Это сломает ему жизнь.

Не говоря уже о ней самой…

Но почему приходят такие мысли сейчас, когда весь дом бурлит от веселых ожиданий?

Они разослали приглашения и побеспокоились о размещении гостей, которых ожидают на свадьбу. Будут и члены королевской семьи. Уже решили, где будут жить молодожены.

— Симон хочет жить недалеко от Офицерского собрания, — заявила Габриэлла. — А я бы предпочла поселиться в сельской местности. Копенгаген — слишком шумный и грязный город. О, мама, я так волнуюсь, боюсь не справлюсь!

— Со свадьбой? Все будет хорошо.

— Нет. Я думаю о дальнейшем. Матерей только и волнует блестящая свадьба, — сказала она как взрослая, не заботясь о справедливости своих слов. — Супружеская жизнь вообще! Я попытаюсь сделать Симона счастливым. Он заслуживает хорошей верной жены.

— Как тебе кажется, он внимателен к тебе?

— О, да! Внимателен и любезен. Мне кажется, он меня уважает, мама.

Смутно в ее голове промелькнула мысль: пожалуй, было бы лучше, если б он меньше меня уважал. Но она прогнала ее. Габриэлла была воспитана для благопристойной жизни и гнала от себя фривольные мысли.

Она восхищенно вздохнула:

— О, я чувствую такое возбуждение! Все во мне напряжено! Только прошла бы поскорей эта окаянная свадьба, и я…

— Но, Габриэлла!

— Извини! Когда я видела его в последний раз, он сказал, что мне идет желтый цвет. Правда? — неуверенно спросила она у матери.

— Абсолютная правда.

В дверях показался Вильгельмсен.

— Его светлость желает видеть маркграфиню в гостиной.

— Хорошо, — сказала Сесилия и поднялась. — Закончи эту монограмму, Габриэлла, а не сиди без дела, предаваясь мечтам. Наволочка уже почти готова. «Р.П.». «Р.» — начальная буква фамилии Симона. А «П.» — Паладин.

— Букву «Р» очень трудно сделать красивой. Неужели ему не могли дать фамилию, которая бы начиналась с буквы «И»? Ой, мама, страшна ли первая брачная ночь?

Сесилия, несколько шокированная вопросом дочери, вспомнила свою первую довольно необычную брачную ночь. С шахматной доской посреди кровати и Александром, устроившим спектакль с кровавым пятном на простыне.

Непроизвольно она улыбнулась:

— Нет. Первая брачная ночь прекрасна.

Габриэлла была шокирована и взглянула на мать удивленно, когда та выходила из комнаты.

В гостиной находился их друг офицер. Лицо его было бледным, как и у Александра. Сесилия никогда не видела мужа таким расстроенным.

— Что случилось? — спросила она.

Нервно, с волнением в голосе Александр ответил:

— Наш друг принес ужасную весть: Симон сбежал в Германию с известной тебе придворной дамой. Не сказав ни слова нам.

Сесилия сначала не поверила своим ушам, словно не осознав произнесенных им слов.

Друг Александра презрительно сказал:

— Он потерял честь и уже лишен всех званий. До сегодняшнего дня мы ничего не знали. Симон доверился лишь одному своему приятелю, который потом и рассказал нам. Я решил, что следует немедленно сообщить вам. Я очень вас уважаю.

— Спасибо, — промолвила Сесилия. Ужасная правда стала медленно доходить до нее. — О, Боже, Габриэлла! Как мы сможем…

— Не нужно, — ответила дочь, стоявшая в дверях. В ее голосе прозвучало абсолютное безразличие. — Я все слышала. Мама и папа, не беспокойтесь. Я никогда по-настоящему ему не верила.

Она намеревалась уйти, когда в комнату вбежал Танкред. Его лицо пылало от возмущения.

— Вы слышали? Две твои подруги рассказали мне, Габриэлла. Они выразили тебе свое сочувствие, а потом засмеялись! Они смеялись над моей чудесной сестрой, папа, и мне пришлось убежать, чтобы не ударить их.

Возмущенный всем этим, он не подумал о том, что сыплет соль на рану Габриэллы, которая, всхлипнув, мгновенно убежала вы свою комнату.

— Танкред! — воскликнула удрученно Сесилия. — Неужели нельзя быть более тактичным?

— Прошу прощения! Я не думал… Я поднимусь к ней.

— Не нужно! Она знает о твоих чувствах, ты это сам видел. Думаю, что сейчас ей лучше побыть одной. Все мы глубоко огорчены случившимся. А может быть, это и к лучшему?

— Я тоже так думаю, — сказал Александр, но лицо его оставалось бледным. — Честно говоря, Симон не тот, кто нужен ей. И она не предназначена ему. Я не могу доверить ее такому человеку. Если бы он просто отказался! У него же было столько возможностей. Уже в самом начале он мог сказать, что любит другую. Но, когда я прямо спросил его, правда ли, что говорят о его связи с придворной дамой, он все отрицал! Выжидал до последнего момента, чтобы как можно сильнее унизить Габриэллу. И сбежал. Избрал самый легкий путь. Самый трусливый. Понять который я просто не могу.

— Пойду и объясню все Габриэлле, — сказал Танкред. — Это необходимо. Думаю, что встреча со мной несколько утешит ее.

Александр посмотрел в окно.

— Моя бедная девочка! Мы все понимаем, как ей тяжело.

Друг, стоявший рядом, кивнул:

— Я сожалею, что мне пришлось сообщить вам эту неприятную новость. Но я не хотел, чтобы вы услышали ее от сплетниц.

— Спасибо, что пришел, — сказала Сесилия. — До главных действующих лиц слухи, как правило, доходят в последнюю очередь. Что же касается Симона, думаю, он скоро поймет, что выход, избранный им, не самый легкий! Скорее наоборот. Танкред, ты сейчас можешь подняться к Габриэлле. Мы подойдем позднее.

Габриэлла после такого удара сникла. Она потеряла веру в себя и долго не могла оправиться. Не осмеливалась появляться в обществе, не помогало ей и то, что семья пыталась поддержать ее, показывая любовь и понимание. Она благодарно улыбалась и пыталась быть веселой, стараясь представить, что ничего страшного не случилось, но улыбка в ее глазах потухла.

Александр очень страдал.

— Что нам делать, Сесилия? Найти для нее нового жениха невозможно. Как ты думаешь?

— Она этого не переживет. Это для нее слишком большой удар. Никогда она больше не поверит в любовь. Нет, мне кажется, ей нужно уехать отсюда. Здесь она чувствует себя обесчещенной.

— Думаешь, следует отправить ее в Норвегию?

— Да, к маме. Лив сейчас одинока, несмотря на милую семью Таральда. Я знаю, что она до сих пор скорбит о папе. Габриэлла и она будут помогать друг другу. Кроме того, там у Габриэллы будет Маттиас и Андреас, одногодки Маттиас может совершать чудеса с людьми.

— Мы спросим ее.

Дочь поблагодарила, но отнеслась к предложению родителей без особого энтузиазма.

— Спросите сначала, согласна ли бабушка? Я не хочу быть для ее обузой.

Габриэлла очень боялась поездки в Гростенсхольм.

Время шло к Рождеству, когда Маттиас Мейден на маленьких санках, повесив бубенцы на лошадей, отправился в путь. Он должен был осмотреть одного очень больного старика.

Теперь Маттиас называл себя врачом, последователем Тарье. Он учился в том же университете в Тюбинге, но Тарье больше занимался научной работой и подготовка его была более глубокой.

Маттиас же отдавал предпочтение оказанию конкретной помощи людям.

Сначала все думали, что он будет пастором. Его мягкие глаза успокаивающе действовали на людей и, как казалось многим, говорили о том, что это может стать делом его жизни.

Но Маттиас не испытывал склонности к тому, чтобы быть пастором. Он много думал о том, каким станет его будущее. Сейчас он единственный наследник Гростенсхольма. Сделаться просто владельцем поместья ему тоже не хотелось. Это его отец Таральд был рожден помещиком.

В конце концов Маттиас понял, что став врачом, он сможет сделать больше всего для людей, особенно для изгоев общества. Не потому, что обладал какими-то особыми задатками для работы в медицине, но ведь можно и многое познать.

Кроме того в его распоряжении оказались запасы лекарств Людей Льда, унаследованные от Тарье. Это его также обязывало.

Выучиться на доктора в Норвегии было невозможно. Здесь можно стать только военным костоправом или фельдшером. Если захочешь стать врачом, учиться нужно заграницей. Поэтому он поступил в университет города Тюбинге. И когда там узнали, что он ближайший родственник легендарного Тарье Линда из рода Людей Льда, то помогли быстро пройти учебный курс.

По правде говоря, большую роль в этом также сыграло то хорошее влияние, которое он оказывал на других.

И вот в Гростенсхольм в 1645 году вернулся необыкновенно молодой врач. Ему шел только двадцать второй год. За это время он превратился в не очень высокого, отзывчивого и мягкого молодого мужчину с небесно-голубыми глазами и отливающими медью волосами, концы которых завивались легкими локонами. Улыбка его могла смягчить сердца самых жестоких людей, а холодных — заставить улыбнуться.

Он был действительно замечательным юношей. И его мать Ирья очень гордилась им. Таральда, который раньше старался показать, что он любит Колгрима не меньше, чем младшего сына, перестали мучить угрызения совести, и сейчас он открыто демонстрировал отцовскую любовь к Маттиасу. И тот понимал и уважал отца. Ибо Таральд в самые первые годы относился к Маттиасу очень сдержанно, чтобы Колгрим не чувствовал себя посторонним или обойденным.

Но это не помогло. Колгрим остался таким, каким был на самом деле, — волком в овечьей шкуре. А сбросив ее, он многих повлек за собой в пропасть. Маттиас, Тарье… и нельзя отрицать: здоровье Дага сильно пошатнулось после последних злодеяний Колгрима.

Сколько скорби и горечи принес он им! Особенно тяжело все это было для Таральда, после ужасной кончины Суннивы и долгого загадочного отсутствия Маттиаса.

Пока Маттиас под ритмичный и приглушенный звон бубенцов ехал в санях, он думал о встрече с Калебом. Эта встреча потрясла его.

Калеб стал взрослым, ему уже исполнилось двадцать семь лет. И в нем ничего не осталось от прежнего идеалиста. Маттиаса встретил твердый и ожесточенный человек.

Поработав несколько лет писарем в Лагтинге, Калеб решил попытаться стать самостоятельным, осуществить мечту своей юности. Судьи, едва замечавшие своего писаря, не противились его уходу.

После этого Калеб действительно делал все для освобождения детей с работ, которые были вредны для них. Но всюду он встречал сопротивление. Никто не хотел его слушать, так как люди, обладавшие властью, часто сами использовали детский труд. Выступая против жестоких работодателей, он обретал врагов.

Если бы был жив помощник судьи Даг Мейден!

Была у Калеба и другая мечта, осуществление которой он постоянно откладывал. Еще мальчиком в шахте и после нее он мечтал о том, что встретит хорошую простую, привязанную к земле девушку, на которой женится. Но женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться в попытках помочь несчастным детям бедных кварталов, были не таковы, чтобы на них жениться. Калеб далеко обходил их. Разочаровавшись, он создал для себя искаженный образ молодых девушек, не отвечавший его мечтам. Абсолютно!

Конечно, ему удалось спасти несколько детей от рабства. Но для чего? Они теперь бродили по улице без дела, просили милостыню или воровали.

В конце концов все накопленные деньги кончились, а сам он почувствовал себя таким разбитым, что у него возникла потребность снова встретиться с теми людьми, которые его понимали. Он написал Лив, всегда остававшейся его другом, и попросил разрешения приехать повидаться. Она тут же ответила согласием. В Гростенсхольме Калеб буквально свалился от усталости. В первые дни Лив дала ему возможность отдохнуть, и он лишь сидел на стуле.

Он был сильно огорчен тем, что не оправдал их доверие.

— Послушай, — сказала Лив. — Мой муж, Даг, которым ты так восхищался, в молодости так же, как и ты, сражался с ветряными мельницами. Он пытался улучшить условия труда рабочих лесопилок, а добился лишь настоящей бури возмущения. Вынужден был сдаться, ибо был молод и неопытен. Так что не только тебе не повезло.

Калеб промолчал. Он только кивнул головой в знак благодарности. Он стал очень сильным с крупным, почти совершенно чистым лицом под светлыми волосами. В глазах как и раньше был тот же голубой блеск, но их них исчез энтузиазм, искра жизни и желание трудиться. Сейчас они стали узкими щелочками. Каждый будет несчастлив, если ему придется все время сталкиваться с сопротивлением.

Таким был Калеб, когда Маттиас вернулся домой. Молодому врачу было больно, что его друг стал циничным и потерял веру в людей.

Маттиас приехал к старику и, осмотрев, дал ему укрепляющее лекарство. Большого он сделать не мог; старое тело полностью износилось.

Старик хотел что-то сказать.

— Дорогой мой мальчик, — произнес он дрожащим голосом. — Ты, у которого такие добрые глаза, не сможешь ли сделать что-нибудь для моей внучки?

Голос Маттиаса всегда звучал по-дружески участливо, словно молодой врач был полон скрытой радости жизни и любви ко всему живому и к самому бытию.

— А что случилось?

— Маленькая Эли… Она работает у хозяйки Нюгорд. И я думаю, что у нее не все хорошо. Она выглядит такой худой и бледной. А уже несколько дней она не навещала меня. Хотя обычно забегала ко мне узнать о здоровье.

— Я по дороге домой заеду туда.

— Да благословит тебя Бог, — с облегчением произнес старик.

Маттиас знал хозяйку Нюгорд со времен своего детства. Невероятно жадная женщина, которая тащит себе все, что увидит и ни шиллинга не платит за любую вещь. Живет за счет других людей, с которыми ей доводится сталкиваться. Маттиас тоже сомневался, что маленькой неизвестной ему Эли живется хорошо в этом хозяйстве. Его опасения были не напрасны. Но, чтобы так плохо…

Хозяйка овдовела, ее дочери ушли от нее. В доме Маттиас услышал слабый стон, шедший от кровати. А ведь когда входил во двор, он видел женский силуэт в окне!

— Ох, ох, — раздавались стоны, — о, я несчастная женщина!

Он подошел к кровати, где лежала хозяйка Нюгорд, выглядевшая почти умирающей. Однако под одеялом ясно обозначались носки ботинок.

— Что случилось?

— Такое счастье, что молодой доктор зашел! Здесь лежит несчастная женщина, больная и беспомощная, и никакой пользы от ленивой служанки, которая по утрам не хочет вставать, чтобы помочь мне! О, мне так больно, так больно!

— Где больше всего болит? — спросил Маттиас, оглядываясь тем временем. Дверь в коморку около кухни была приоткрыта, и он увидел край кровати, на которой кто-то лежал. Оттуда не слышалось ни единого звука.

— Ох, колет в боку, и…

— Давайте я осмотрю вас?

— Нет, нет, — ужаснувшись, воскликнула женщина, вспомнив, что она полностью одета. — Нет. Больше всего болит голова. В ней стучит, она раскалывается, и такое впечатление, что я вот-вот погибну! Всю ночь сегодня я глаз не сомкнула…

— Я пропишу вам порошки от этого. Но они весьма дорогие, — сказал Маттиас, желая поддразнить ее.

— Нет, о, нет, я не могу пользоваться дорогим лекарством доктора! А нет ли чего-нибудь бесплатного?

— В данный момент нет.

Она вздохнула.

— Нет. Не может ли доктор помочь бедной одинокой женщине найти новую служанку, которая не будет такой эгоисткой, как та, что у меня служит сейчас? Я была бы очень благодарна. Скоро меня, беднягу, выживут из дома, и ест слишком много…

— Я и пришел взглянуть на нее. Ее дед меня прислал.

Маттиас поднялся и пошел в коморку. Женщина крикнула ему вслед:

— Не верь ей, она все врет!

В кровати лежала маленькая девочка. Или, может, лучше сказать куча тряпья? Пара огромных несчастных глаз смотрела на Маттиаса. Она не издавала ни звука.

Девчушка была такой маленькой и худой, что он не мог даже определить ее возраста. Волосы редкие, растрепанные, какого-то непонятного цвета, а на лице видны были одни глаза. Она ничего не понимала, словно только что появившийся на свет теленок.

— Ты Эли? — спросил Маттиас.

— Да, — прошептала она, задыхаясь.

— У тебя что-нибудь болит?

Девчушка тряхнула головой. Маттиас посмотрел на ее руки. Они были красными и потрескавшимися от работы и холода, с кожей такой же твердой, как на мужских кулаках. Было видно, что она постоянно недоедает.

— Пойдем, — произнес Маттиас.

Он взял ее на руки. Легкая, словно птенец. Поскольку на ней была только рубашка, он забрал с собой и ее простую одежду.

— Что это доктор делает, — закричала женщина, усевшись на кровати, забыв о том, что она одета.

— Я забираю девочку с собой, здесь она не останется больше ни одного часа, — мягко ответил Маттиас. А затем добавил любезно: — Вставайте. Здоровому человеку нехорошо валяться на кровати и болтаться без дела.

Затем он вместе с Эли вышел, уложил ее в сани и как следует укутал.

Сначала он поехал к ее деду.

— Я забираю Эли с собой в Гростенсхольм, — сказал он. — Там она побудет, пока не придет в себя. И не отсылайте ее обратно к Нюгорд, там слишком изнурительно.

— Господь благословит тебя, — сказал снова старик.