"Женщина с берега" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

1

Много опасностей подстерегало Людей Льда.

Обширные связи как с реальным, так и с потусторонним миром делали их род весьма уязвимым.

Наибольшая угроза исходила, конечно, от их прародителя, Тенгеля Злого. Но, кроме него, были и другие преследователи, имевшие на то свои причины.

В чаще дремучего леса что-то затаилось в ожидании. Что-то давно уже подкарауливало одного из представителей рода Людей Льда. Вполне определенного представителя.

Год за годом что-то ожидало своего часа в глубине леса. Что-то затаилось, вынашивало месть, похожую на вендетту. Месть за проступок отцов, за непростительную обиду, взывающую к возмездию.

Затянутое тиной, полузаросшее озерцо в чаще леса, вода, пропитанная зловонием, исходящим от того, что скрывалось в глубине…

Казалось просто невероятным, что именно этот потомок Людей Льда мог забрести в чащу, к этой вонючей луже…

Тем не менее, это произошло.

Сто пятнадцать лет прошло с тех пор, как было совершенно неслыханное злодеяние, акт кровавой мести, много-много столетий спустя после первого злостного проступка, положившего всему начало.

Но в самом начале Люди Льда не были впутаны в это. И только случайность сделала одного из представителей рода могущественным мстителем.

И вот теперь, в 1912 году, еще один представитель рода впутался в это — не из-за случайности, а из-за любопытства.

И именно этого человека подстерегало теперь зло!

Андре, сын Бенедикты и Сандера, не принадлежал к числу прилежных учеников из рода Людей Льда и не блистал в школе оценками. Бенедикту это огорчало, и она винила в этом себя, поскольку в роду Сандера было много профессоров.

«Какая чепуха», — обычно возражал ей Сандер. — Среди Людей Льда тоже были ясные умы, и вообще, что особенного в том, что человек интеллектуал? По своему собственному опыту я знаю, что это нередко ведет к снобизму. Андре — прекрасный парень. И если ему нравится возиться с автомобилями и всякими моторами, пусть себе возится! Лично я горжусь им, а ты?»

Она была того же мнения. И, закрыв глаза на отрицательные стороны характера Андре, они позволили ему заниматься тем, чем он хотел.

В 1912 году, когда Андре исполнилось двадцать, в мире было неспокойно. Отношения между пятью великими европейскими державами — Англией, Францией, Россией, Австро-Венгрией и Германией — были напряженными. В Норвегии же было относительно спокойно. Молодое норвежское государство всеми силами пыталось поддерживать в стране порядок. После шестисот лет иностранного господства на устах у всех был вопрос о социальной ответственности перед обществом. Прежде чем решать глобальные вопросы, необходимо было распутать целый клубок социальных связей: промышленность, сельское хозяйство, народные ремесла, находящиеся на краю гибели, политика в отношении алкогольных напитков, женское движение, религия, школьное образование, язык, партийная культура, культура, защита материнства и детства… В массе своей норвежцы отличались патриотической гордостью.

На Липовой аллее тоже по-своему заботились о благоденстаии. Но Люди Льда всегда жили несколько в стороне от других. Родовое наследство, о котором с посторонними никогда не заговаривали, по-своему отгораживало их от окружения. Это происходило вовсе не потому, что они считали самих себя более интересными, чем остальные люди; скорее, они чувствовали себя в определенном смысле несчастными. Очень гордясь своим родом, они в то же время чувствовали, что общество принимает их с некоторой оглядкой. Впрочем, с их стороны это было преувеличением, поскольку о них шла добрая молва, их считали честными и порядочными, но, возможно… немного эксцентричными?

Так они и жили.

Андре часто думал о словах, сказанных Имре. О том, что именно ему предстоит выяснить, кто в его поколении является меченным. Иногда он думал, не он ли сам этот меченный, но каждый раз приходил к выводу, что это исключено. То же самое могло относиться и к Кристе, маленькой дочери Ваньи, которую он, к сожалению, видел очень редко, поскольку Франк руками и ногами держался за свои родительские права. Единственной необычной чертой у нее был слегка раздвоенный язычок, в остальном же она настолько походила на остальных, что никто бы не подумал, что ее отец — демон.

И Франк меньше всего догадывался об этом…

Он очень раздражал Людей Люда, и временами у них появлялось желание охладить его радость отцовства, сказав ему пару слов. Но они не делали этого. Это было бы несправедливо по отношению к Франку.

Им было жаль Франка. Они не могли отрицать того, что он хорошо заботился о девочке.

Предметом пристального внимания Андре стал сын Кристоффера и Марит, Ветле. Ветле было уже десять лет, и этот мальчуган любил попроказничать. Но был ли он меченным или избранным? Нет, не похоже. Андре долго колебался, прежде чем вынести окончательный приговор.

И вот наконец он пошел к своей матери Бенедикте и к своему деду Хеннингу, с мнениями которых считался больше всего.

Они сидели зимним вечером в старинной гостиной на Липовой аллее и зябко поводили плечами, хотя в помещении топилась печка. Промозглая сырость безжалостно проникала снаружи через старые, рассохшиеся рамы. Однако горячий чай и только что испеченные Бенедиктой булочки отлично согревали собравшихся.

— Я пристально изучил всех троих — Ветле, Кристу и себя самого, — сказал Андре. — И даю голову на отсечение, что никто из нас не является ни меченным, ни избранным.

— Кого ты больше всех подозреваешь? — поинтересовалась Бенедикта.

— Ветле. Но я наблюдал за ним много лет, задавал ему коварные вопросы, ставил парапсихологические ловушки, но ничего не обнаружил.

— И к какому же заключению ты пришел? — спросил Хеннинг.

Надкусив намазанную маслом булочку, Андре сказал:

— Наверняка к тому же самому, что и вы. Некоторое время все молчали. Ни у кого не было особого желания зарываться в новые проблемы.

Наконец Бенедикта произнесла:

— Та женщина с берега, которую Ванья встретила около тринадцати лет назад возле Трондхеймского фьорда… Она родила странного ребенка.

— Он был очень похож на отпрыска рода Людей Льда, — заметил Хеннинг. — Я сам много думал об этом. Эта женщина или отец ребенка могли быть из рода Людей Льда.

Все трое переглянулись.

И Бенедикта снова сказала:

— Значит, мы знаем, о ком идет речь.

— О потомках Кристера Грипа… — пробормотал Андре.

— Да, — ответил Хеннинг. — До сего времени мы ничего не слышали ни о нем самом, ни о его потомках.

— Не исключено, что у него может быть множество потомков, — сказала Бенедикта.

— Вряд ли. У Людей Льда никогда не бывало много детей. Обычно ограничивались одним ребенком.

— Давайте-ка прикинем! — подхватила Бенедикта. — Кристеру Грипу было два-три года, когда он исчез в… 1777 году? Примерно в это время. Какой-то богатый человек взял его с собой и увез по стокгольмской дороге. От него до той женщины с берега Трондхеймского фьорда слишком большое пространственно-временное расстояние.

— Если ты хочешь начать поиски, Андре, — сказал Хеннинг, — тебе не следует обращаться ко времени Кристера Грипа. Все мыслимые способы найти его след уже исчерпаны.

Андре кивнул:

— Я начну с женщины с берега. А затем прослежу ее родственные связи, хотя вряд ли мне удастся зайти особенно далеко…

— Боюсь, что это так. Мы знаем только то, что ее звали Петрой и что она была отвергнута всеми. Андре встал.

— Подождите-ка, я сейчас принесу книгу, в которой Ванья описывает этот случай, — сказал он.

— Прекрасно!

Андре вернулся, неся под мышкой одну из толстых книг семейной хроники.

— Сейчас посмотрим, — сказал он и принялся листать. — Вот! Какой изящный почерк у Ваньи.

— Ах, Ванья, — вздохнула Бенедикта. — Моя маленькая сестричка, как мало мы могли для тебя сделать!

— Думаю, теперь у нее все хорошо, — спокойно заметил Хеннинг. — А в тот раз, когда Ванья встретила на берегу Трондхеймского фьорда несчастную Петру, ей было пятнадцать лет. Я имею в виду — Ванье.

— Да, — сказал Андре. — Это было в 1899 году. Тринадцать лет назад. Петре тогда было семнадцать лет.

— Бедняжка… — вздохнула Бенедикта.

Андре прочитал вслух: «Петра была красивой, одинокой, простодушной девушкой. Наивной в лучшем смысле слова. Должно быть, она рано свернула с пути истинного. Первого ребенка у нее отняли. Я точно не поняла, почему. Горожане заклеймили Петру позором, тогда как отец ребенка, человек состоятельный и женатый, любитель невинности, оказался безнаказанным. Один чиновник шепотом сказал мне, что это настоящий ловелас и любимец дам.

Отцом второго ребенка Петры был парень, работавший на городском чугунолитейном заводе. Родители не разрешили ему жениться на девушке с дурной репутацией».

— Господи, — в отчаянии произнесла Бенедикта. — Что понимают в жизни эти моралисты? Андре продолжал читать рассказ Ваньи: «Я мало что узнала о Петре, так же как и о тех, с кем мне потом пришлось иметь дело. Ее звали Петра Ольсдаттер, она была родом из Баккланда, что в Трондхейме. Мать ее происходила из хорошей семьи, но умерла молодой. Отец же совсем спился и бросил своих детей на произвол судьбы. Узнав, что Петра беременна, он выгнал ее из дома. Впоследствии никто о ней не заботился».

— Боже мой, — прошептала Бенедикта. — Боже мой!

— Да, сведений не так уж много, — со вздохом произнес Хеннинг. — Но кое-что все-таки известно. После смерти Петры проводилось кое-какое расследование, так что должен быть судебный протокол или что-то в этом роде, где указаны адреса.

— Да, я как раз подумал об этом, — сказал Андре. — Вы считаете, что я должен съездить туда?

Они посмотрели на него. Андре был элегантным юношей с темно-русыми волосами и прямым, честным взглядом. В детстве он обещал стать красавцем, однако в отрочестве черты его лица загрубели и стали более резкими, так что теперь он стал похож на Бенедикту в той же мере, что и на Сандера. Однако внешность его производила впечатление цельности: густые, темные брови, благородно очерченный рот, вполне подходящий ко всему остальному нос. Ладони у него были большими и крепкими — за них так и хотелось подержаться, во всем его облике чувствовалась какая-то размеренность. Андре вызывал у людей чувство доверия, и вовсе не напрасно. Чего нельзя было сказать о Ветле.

— Поезжай, — сказал Хеннинг Андре.

— Да, мне кажется, так и нужно сделать, — согласилась Бенедикта.

Юноша с облегчением вздохнул. Его манили приключения.

— Ты поедешь поездом? — спросил Хеннинг. Досадуя на самого себя, Андре ответил:

— Я… не знаю. У меня есть немного денег… Его мать поняла, что он имеет в виду.

— Ты хочешь поехать на автомобиле или на биле , как говорят датчане? — спросила она.

— Но это слишком дорого, — торопливо заметил Андре.

Хеннинг и Бенедикта переглянулись.

— А ты смог бы на нем ехать? — спросил Хеннинг. — Ты же знаешь, как они мчатся. Говорят, они достигают скорости многих километров в час.

— Я уже пытался водить автомобиль Кристоффера, — ответил юноша. — В этом нет никакой премудрости. Может быть, мне одолжить его?

— Мне кажется, этого не нужно делать, — ответил Хеннинг. — Кристофферу самому нужен автомобиль, и к тому же это не игрушка. Но у меня есть кое-какие сбережения, да и у твоей матери наверняка водятся деньги. Что скажешь, Бенедикта? Не исполнить ли нам желание мальчика?

— Сначала нужно переговорить с его отцом, — ответила Бенедикта.

— Но Сандер и сам интересуется автомобилями, так что…

Андре переводил взгляд с одного на другого. Улыбка его становилась все более широкой и счастливой.

И вот он едет на своем автомобиле через Южный Трондхейм. В самом начале поездки автомобиль был блестящим и новеньким. Теперь же весь лак с него сошел, и автомобиль скрипел хуже старого церковного органа. Дважды у него заканчивался бензин в дороге — а до ближайшей заправки было далеко — и ему приходилось либо толкать автомобиль впереди себя, либо идти несколько километров пешком.

Но теперь он приближался к своей цели.

Биль — как называл его Андре — был только что сошедшим с конвейера фордиком. Черный, высокий, с раскрывающейся над сиденьем крышей. Внутри он был обит блестящей кожей, сиденья были удобными и элегантными, у него имелись фары и пневматические покрышки, а также рожок, которым Андре охотно пользовался. В особенности, когда на дороге показывались молоденькие девушки…

Он невероятно гордился своим билем. Конечно, они договорились с отцом вместе пользоваться этим сокровищем. Эта поездка была пробной как для биля, так и для Андре. В Норвегии в те времена насчитывалось около пяти сотен автомобилей, и поскольку два из них принадлежали Людям Льда, можно было смело сказать, что они были не из бедных.

Проезжая первые мили, он громко пел, чтобы дать выход своему ликованию. Он чувствовал себя королем, властителем этой дороги!

Впоследствии ему пришлось стать более сдержанным: не всегда продвижение вперед было таким легким. Временами дорога бывала скверной. К этому примешивался постоянный страх нехватки бензина. Однажды у него в дороге возникли неполадки, и тут ему очень пригодились его технические навыки. Находясь в безлюдной местности, недалеко до Довровых гор, он сам отремонтировал машину. Это укрепило его веру в себя.

Ему нравилось привлекать к себе внимание на дороге.

Южный Трондхейм…

Долина Людей Льда.

Нет, конечно, он не собирался ехать туда, у него не было подобных устремлений. В особенности после того, что рассказала Ванья, побывав там. Всем Людям Льда следовало держаться подальше от нее, пока… пока не придет время.

Но, конечно, Андре тоже посматривал на запад! Значит, это находится там?.. Или там?

Он не видел пока что достаточно высоких гор.

Первое, что он сделал в Трондхейме, это устроился в отеле. И поскольку он был обладателем новенького (хотя и запыленного) автомобиля, его, несмотря на юный возраст, приняли с поклонами и заискиванием и отвели ему приличную комнату. За время своей поездки Андре не раз убеждался в том, что иметь автомобиль выгодно — и не только на дороге. Биль означал определенный статус. И то, что Бенедикта позаботилась о его щегольской одежде, тоже производило впечатление. Все остальное делали открытый взгляд и честная натура Андре.

И не было нужды объяснять кому-то, что ему всего двадцать лет.

Приняв ванну — она находилась в конце коридора в помещении с деревянным полом, стояла на ножках в форме львиных лап, и имела водопроводные краны, — он переоделся во все чистое и прекрасно пообедал в полупустой столовой. В углу, на подиуме, играло трио под раскидистой пальмой; они играли венский вальс в сентиментально-медленном темпе, изобразив на лицах грусть. При виде вошедшего Андре, трио решило удовлетворить его юношеский вкус, заиграв залихватский «Александровский Рэгтайм Бэнд». Он никогда не слышал ничего более ничтожного. Особенно — в ритме.

После обеда, удавшегося на славу, он спросил, как пройти в магистратуру города, тем самым начав поиски сведений о Петре Ольсдаттер или ее мертворожденном ребенке.

Обойдя множество чиновников, он нашел наконец того, кто был ему нужен — одетую в черное, с высоким воротом, платье даму с лорнетом. Андре, питавший уважение ко всем дамам, имевшим профессию, обошелся с ней очень почтительно, что ей явно понравилось.

— Я ищу своего дальнего родственника, сказал Андре. — И чтобы найти его, я должен ознакомиться с делом, которое слушалось в Трондхейме в 1899 году.

— Понятно. И о чем же тогда шла речь?

— О том, что одна молодая девушка, Петра Ольсдаттер, покончила жизнь самоубийством 14 июля. Моя троюродная сестра случайно оказалась там и пыталась спасти ее новорожденного ребенка, но это ей не удалось. Юная Петра обмолвилась перед смертью словами, из которых следовало, что либо она сама, либо ее мертворожденный ребенок принадлежали к нашему роду.

Дама, возраст которой было трудно определить, уже рылась в протоколах.

— Но ведь оба они погибли, не так ли?

— Да, но речь идет о наследстве, — соврал Андре. А вообще-то он и не соврал, поскольку речь действительно шла о злом наследстве. — Мне нужно выяснить, нет ли у них еще родственников. Мне нужно выяснить происхождение — ее или ребенка.

Дама нашла нужный протокол, поскольку, едва начав читать, она удивленно уставилась на Андре. На ее лице отчетливо просматривался ход мыслей. Мог ли такой элегантный, культурный молодой человек находиться в родстве с этой падшей Петрой Ольсдаттер?

И Андре ответил на ее не произнесенный вслух вопрос:

— Мы давно уже перестали удивляться нашим судьбам.

— Можно себе представить… — пробормотала она. — Но, возможно, господин сам желает прочитать?

— Да, спасибо.

— Вы можете это сделать за столом в углу, не вынося протоколы из комнаты.

— Спасибо! Могу я сделать кое-какие записи?

— Конечно!

В тишине канцелярии, прерываемой лишь скрипом стальных перьев да отдельными репликами немногочисленных посетителей, Андре прочитал от начала до конца трагическую историю. Ему было странно и печально видеть здесь имя Ваньи — оно упоминалось неоднократно.

Большая часть написанного была ему уже известна, но он жадно схватывал новые детали и подробности.

Он нашел последний адрес Петры. Нашел также адрес ее родного дома. Превосходно! И еще важнее: он узнал теперь имя отца ее последнего ребенка. Эгиль Холмсен. Адрес тоже был указан. Дело сдвинулось с мертвой точки. В протоколе было указано, что Петру раньше уже выгоняли из дома. «Она спуталась с одним из влиятельных людей города», говорилось в протоколе. Андре изобразил на лице гримасу. Разумеется, имя этого влиятельного человека не указывалось. Но это было не важно, это не его ребенок мог быть потенциальным меченным из рода Людей Льда.

Теперь следовало найти отца последнего ребенка, Эгиля Холмсена, а также ее родственников. Возможно, она сама была носительницей этих наследственных признаков.

Если только у нее были какие-то родственники.

Ему предстояло вернуться к 1700-м годам. Перед ним стояла неописуемо сложная задача. Во всяком случае, ему следовало обратиться к началу 1800-х годов, поскольку, если Кристер Грип родился в 1774 году, он наверняка захватил начало следующего столетия.

Андре вздрогнул, услышав голос одетой в черное дамы и обнаружил, что уже несколько минут сидит, уставившись в пространство.

— Извините, — пробормотал он. — Я не расслышал, что…

— Вы что-нибудь нашли? — спросила она.

Несмотря на строгое платье и замкнутое выражение лица, в облике этой дамы было что-то привлекательное и располагающее к себе. Возможно, причиной тому был голос и манера вести себя? Нет, и ее голос, и все ее движения были резкими и неприятными. Он внимательно посмотрел на нее. Сколько же ей было лет? Где-то между сорока и пятьюдесятью. Не исключено, что она не замужем. Светлые с проседью волосы гладко зачесаны назад и стянуты в узел, черты лица невыразительны. Под глазами уже появилась сеть возрастных морщин, возле рта пролегли вертикальные складки. На таких, как она, не заглядываются.

— Да, спасибо, я нашел несколько адресов и теперь собираюсь пойти по ним, — ответил он.

Все таким же отчужденным голосом она произнесла:

— Могу ли я быть чем-то еще для вас полезна?..

— Благодарю, но я не смею злоупотреблять вашим временем.

Она слегка поморщилась.

— Ах, мой рабочий день не слишком напряженный…

Значит, ей тоже не чужды человеческие переживания?

— Ну, раз так… — торопливо улыбнулся он. — Могу ли я задать вам один вопрос?

— Пожалуйста!

Андре показал ей записи, сделанные дома.

— Взгляните, — сказал он, — здесь написано, что первого ее ребенка забрали… Что бы это могло означать?

Женщина тут же поняла, в чем дело.

— Без сомнения, его забрали в приют, — ответила она.

— А что это такое?

— Дом, куда принимаются брошенные дети. Заведение, снискавшее себе сомнительную славу. Не знаю точно, существует ли оно по сей день, ведь разговор шел о том, чтобы его закрыть. Теперь подобное заведение называется домом ребенка, но старое название «приют» прилипло к нему, словно отвратительная, клейкая липучка. Кстати, здесь есть ошибка…

— В самом деле? Какая же?

Проведя указательным пальцем по его домашним записям, она сказала:

— Здесь написано, что Петре Ольсдаттер было семнадцать, когда она умерла.

— Так она сказала моей кузине.

— Но если Вы заглянете в судебный протокол, то увидите, что она родилась в 1880 году. Андре нашел это место и воскликнул:

— В самом деле! Значит, ей было девятнадцать лет. Умирая, она, возможно, говорила неразборчиво. А может быть, у нее просто помутилось в голове. Да, мне кажется, что иметь двоих детей в семнадцать лет — это уж чересчур. Спасибо за вашу наблюдательность! И я обнаружил в протоколе еще кое-что: в ходе расследования кто-то, и возможно, родственник, заявил о розыске медальона, который должен был быть у Петры, но которого не оказалось на месте.

— Интересно, — сказала дама. — Да, медальон куда-то исчез.

— Очень жаль, — сказал Андре. — Он бы мог нам о многом рассказать…

Произнеся слово «нам», он покраснел и торопливо начал спрашивать адрес приюта. Она сказала ему этот адрес.

Поблагодарив ее за все, он покинул канцелярию.

У него оставалось время только на один визит в этот день. И он выбрал, конечно, родной дом Петры в Баккланде.

Идя по улицам Трондхейма и через мост пешком, поскольку автомобилю здесь было тесно — он думал о том, что несколько веков назад здесь бродила Силье. Одинокая, испуганная, замерзшая, бездомная. И в этот момент Шарлотта Мейден шла по лесу со своим новорожденным ребенком. В ту ночь Силье встретила Тенгеля, девочку Суль и Хе-минга — убийцу фогда.

Какой странной была эта ночь!

Это была судьбоносная ночь для Людей Льда, когда закладывалась основа нового рода, призванного бороться на стороне добра вместо того, чтобы идти в услужение к Тенгелю Злому.

Андре подумал о том, как реагировали бы Силье и все остальные, узнав о том, что ожидает со временем Людей Льда, узнав о превратностях их судеб.

Но Тенгель Добрый знал…

Давно он уже не заявлял о себе. После появления на сцене Люцифера предки Людей Льда переложили ответственность за судьбы своего рода на плечи потомков черного ангела: на Марко, и вот теперь на Имре.

Марко сказал, что они поддерживают связь с предками. Так что Тенгелю Доброму все известно.

Андре с болью в сердце думал о Марко. Он очень нуждался в нем. Но Марко не желал больше показываться. Наверное, он теперь уже состарился? Теперь его место занял Имре, светловолосый и приветливый юноша.

Но на Липовой аллее он был всего лишь один раз. В то морозное утро он стоял в дверях, держа на руках малютку Кристу. С тех пор они ничего не слышали о нем.

Их жизнь с тех пор текла спокойно. Они больше не прибегали к помощи сверхъестественных сил.

Андре оказался в квартале трущоб, ему стало не по себе: если отец Петры…

Но дом находился не здесь. Если только адрес оказался правильным, это был небольшой, но относительно благоустроенный домик, по виду не напоминавший трущобы.

Пару раз глубоко вздохнув, он стукнул дверным молотком.

Он слышал, как за забором играли дети и как смолкли их голоса.

Потом послышались торопливые шаги и кто-то с явным трудом отворил ворота.

Пятеро детей с любопытством уставились на него. Одежда у них была не слишком чистой.

— Добрый день, — вежливо произнес он. — Не живет ли здесь человек, которого зовут Ола или Ула?

Дети еще более пристально уставились на него.

В доме открылась дверь и какая-то женщина крикнула:

— В чем дело, дети? Кто там пришел?

Они нехотя пропустили Андре за ворота, и он подошел к двери, возле которой стояла женщина с растрепанными волосами и ведром помоев в руках.

Он вежливо повторил свой вопрос.

— Ола? Здесь нет никакой Олы, — сердито ответила она. — И никакого Уле.

— И здесь никогда не жил человек с таким именем?

Женщина нахмурилась. Несмотря на худобу и бедность, она явно почитала для себя за честь блюсти в доме чистоту, поэтому решительно произнесла:

— Жил, но это было давно.

— Должно быть, это было…

Андре быстро прикинул в уме, когда это могло быть. Когда отец Петры мог выгнать ее из дома? В 1899 году ей было семнадцать, нет, девятнадцать лет. Если она родила первого ребенка двумя годами раньше… Господи, если бы ей было тогда семнадцать, что вполне могло было быть, значит, она родила первого ребенка в пятнадцать лет, а зачала в четырнадцать… Нет, этого не может быть, конечно же, Петре было девятнадцать, когда ее встретила Ванья!

Отбросив все побочные соображения, он приступил прямо к делу.

— Это должно было быть примерно в 1897 году, — сказал он.

— Похоже, что это так, — ответила женщина. — Здесь жил какой-то Уле Кнудсен, но я здесь тогда еще не жила.

— И где… он теперь?

— Он умер.

«Черт возьми!» — подумал Андре, но вслух сказал:

— А его семья?

— Я не знаю. Подождите-ка немного!

Она крикнула кому-то, находящемуся в доме:

— У Уле Кнудсена была семья? Из дома послышался слабый, тоненький голосок. Женщина, стоящая в дверях, «перевела»:

— Моя мать говорит, что у него была одна дочь. Но с ней случилось несчастье.

«Спасибо, мне это известно», — подумал Андре и спросил:

— Она была у него единственным ребенком? Новый вопрос, мгновенный ответ из дома. Повернувшись к Андре, женщина сказала:

— Мать говорит, что у него был еще и сын. Он умер от мыта.

Что это еще за болезнь такая? Андре думал, что мыт бывает только у лошадей.

— Он был уже взрослым?

Последовал новый обмен репликами между дочерью и матерью.

— Нет, бедняге было всего лишь шестнадцать.

Андре никак не осмеливался спросить, были ли у Уле Кнудсена братья и сестры. Его источник информации начинал уже приходить в раздражение. Поэтому он вынул кошелек и дал женщине грош за «бесценные пояснения», как он сам выразился. Теперь он мог спросить у нее что-то еще, поскольку вид у женщины стал более приветливым. Но он решил отложить это напоследок, попросив разрешения вернуться снова, если ему понадобятся еще какие-то сведения. Она подтвердила свое согласие на это кивком головы.

Дети, вертевшиеся вокруг него, наперегонки побежали к воротам, чтобы открыть их. Он дал каждому по мелкой монетке.

В этом дворе он оставил о себе хорошее мнение.

На сегодня с него было достаточно. Вернувшись в отель, он составил список мероприятий на следующий день и пораньше лег спать. Тело его все еще ныло от длительной езды, и он немедленно уснул.

Нетта Микальсруд открыла дверь своей маленькой квартирки. Как всегда, в нос ей ударил спертый воздух. Последние тридцать лет она жила здесь вдвоем с матерью. Но теперь мать умерла, и Нетта осталась одна.

Собственно говоря, ее звали Антонетта, но ей никогда не нравилось это имя. Поэтому когда ее в детстве стали называть Неттой, она была благодарна за это.

Она была красивым и избалованным ребенком. После смерти отца мать настолько оказалась привязанной к своей единственной дочери, что душила все ее мечты о молодых поклонниках.

Материальное положение двух одиноких дам было катастрофическим. Что-то надо было предпринимать, и Нетта нашла себе скромное место посыльной в коммунальном правлении. Мать была, конечно, в истерике: девушка из хорошей семьи не должна была работать, тем более — на такой жалкой должности. И что будет делать она, мать, когда Нетта станет уходить на весь день из дома?

Работать по дому, — решительно ответила молодая девушка. Ведь должен же кто-то этим заниматься. Разве не делала это до сего времени Нетта? Может быть, ее мать пойдет куда-то зарабатывать деньги? Нет, нет, в ужасе отвечала пожилая женщина. Как ей могли придти в голову подобные мысли?

Со временем все наладилось. Нетта была толковой и способной, она была пригодна не только для того, чтобы бегать по мелким поручениям и варить кофе служащим коммунального правления. Она получила повышение по службе, и мать была просто потрясена ее заработками.

Шли годы. Нетта преуспевала. Мать умерла.

И настал день, когда Нетта вдруг обнаружила, какой пустой была ее жизнь.

Она задумчиво сняла шляпу, украшенную гроздью искусственных вишен. Впервые за много лет она внимательно посмотрела на себя в зеркало.

Она выглядела ужасающе старой со своим висящим на шнурке лорнетом! Уж лучше бы она носила его в карманном футляре. А волосы…

Она осторожно распустила их по плечам, высвободила шею из тугого, высокого воротника.

Вид у нее был просто плачевный! Стареющая женщина, совершенно лишенная шарма!

Она торопливо принялась готовить еду, вытирая пыль со стола и с полок в своем маленьком, одиноком жилище.