"Заколдованная луна" - читать интересную книгу автора (Сандему Маргит)

1

Темнота наступила слишком быстро, это удивило его.

Он уже больше не знал, где он.

Дождевые тучи – вот из-за чего наступила эта неожиданная и полная темнота. И сейчас его терзали дождь и ветер, столь же неожиданные, как и темнота.

Надо было ему, конечно, надеть зюйдвестку. Но кто мог предполагать? Вечер был – как и все другие вечера сейчас, осенью, к тому же он был слишком поглощен своими делами, чтобы вовремя обратить внимание на неожиданную перемену погоды.

Кричать тоже было бесполезно. Его бы никто не услышал, ведь он находился слишком далеко от дома.

Его охватило острое ощущение какого-то неудобства. И причиной этого был не страх перед погодой, хотя она, честно говоря, была прескверной. Нет, его испугало что-то другое.

– Есть здесь кто? – неуверенно крикнул он.

Никто не ответил. Да нет, какой он дурак, кто здесь может быть? Он выдавил из себя немного истерический смешок.

И все равно…

И все равно, перед ним что-то было. Там кто-то сидел.

Но это невозможно!

По спине его пробежал холодок.

Только этого мне не хватало! Я слишком стар, мое сердце не выдержит такого испытания. Дождь и ветер да еще и… это!

Он с трудом сглотнул слюну. Почувствовал себя беспомощным пленником яростно разбушевавшейся стихии. И того, что было перед ним.

– Прочь от меня, Сатана! – крикнул он, но ветер поглотил его голос.

– Кто ты? Что тебе надо?

Он не ожидал ответа и не получил его.

Бежать? Куда? Он ведь знал, что позади него. Только бездна. Бездонная пропасть. Перед ним маячила эта тень. По сторонам – ничего.

Он почувствовал, что ужас вытесняет в нем все другие чувства. Дышать становилось все труднее.

– Я хороший человек, христианин, – прокричал он, и ветер снова полоснул его по щекам и шее дождем. – Я молюсь, садясь за стол и отходя ко сну, я хожу в церковь каждое воскресенье и всегда жертвую много денег. На что я сдался тебе, дух преисподней? Моя жизнь была достойнее, чем у большинства других, я не какой-нибудь грешник.

Молчание. Он почти терял равновесие под ударами ветра.

Эта темень! Черно, как в мешке. Он скорее догадывался, что там, впереди, кто-то есть, нежели видел.

Казалось, что это фигура человека.

Не может быть, нет, там просто никого не могло быть.

Ему пришлось ухватиться руками, чтобы порывы ветра не сбили его с ног. Сердце его билось так сильно, что он стонал, он читал «Отче наш» с невероятной скоростью, его подташнивало, и он чувствовал, что близок к смерти.

А что, если здесь, рядом с ним, Смерть? Что, если она сидит и ждет?

Нет, какая чепуха, он уже, конечно, не молод, но и не древний же старик. Все считали, что он – человек из железа и стали, сломить которого не может ничто на свете.

– Скажи свое имя! – крикнул он грубо. И в тот же миг пожалел о сказанном.

Тень поднялась и вздыбилась над ним горой. Он чуть не отпрянул, но там была бездна.

– Нет! – задохнулся он. – Ты? Нет, нет! Только не ты!

Он попытался опереться на что-нибудь сзади, но опоры не было.

– Милостивый Иисусе, помоги мне, спаси меня от этой… мерзости!

То, что приблизилось, оттесняло его назад. Бездна ждала…

Но случилось это довольно давно.

– Ой! Ну и луна, – прошептала Криста, глаза ее восхищенно сияли. – Колдовство, колдовская ночь, как будто все злые силы сговорились!

Она стояла у окна, наблюдая удивительное явление природы – совершенный лунный венец. Рассеянный венок света всех цветов радуги вокруг такого же бледного и мистического диска луны.

Криста была самой романтичной из всех потомков Людей Льда. Она жила в мире мифов и добрых, хороших людей, которые встречались ей в действительности. Ни в одном живом существе она никогда не видела ничего дурного. Дурное она оставляла загадочным созданиям, населяющим тот мир, который нам, людям, неведом.

Все женщины, начиная от Анны-Марии – по прямой линии – ее дочь Сага, внучка Саги Ванья и ее дочь Криста были удивительно похожи. Слабые, красивые и нежные женщины с темными гладкими волосами, подвижной фигуркой и печальными мыслями. А Криста была к тому же не только самой романтичной, но и самой красивой. И наиболее наивной. И если бы она не была осторожна, то легко могла бы стать для бессовестных людей беззащитной добычей.

Все они были именно такими женщинами, которые привлекают к себе внимание суровых и сильных мужчин.

– Криста?

Слабый, извиняющийся старческий мужской голос мягко проник в ее сознание.

Лишь через пару минут внимание ее переключилось с луны – там, на небосводе. В этот вечер луна казалась больной. Она словно дрожала. А закрывавшая ее дымка делала луну почти волшебной. Она пугала и словно бы предостерегала, думала Криста.

Колдовская ночь.

«Как будто луна хочет мне что-то сказать», – подумала она как всегда романтично, и в тот же миг из соседней комнаты раздалось столь же смиренное, сколь и настойчивое «Криста!».

Она неохотно отвернулась от окна, ведь ей показалось, что между ней и луной установился такой прекрасный контакт, и вошла в столовую. Кристе и в голову не могло прийти сказать. «А сейчас-то тебе что надо?» У нее никогда не появлялись подобные мысли, это вообще было не в ее стиле.

– Да, папа, что случилось?

Франк Монсен сидел в кресле, ноги его были накрыты пледом. На бледном лице краснел нос – как будто от того, что он хронически мерз. И он казался таким старым, что больше был похож на ее деда, чем на отца.

– Могу ли я тебя попросить налить мне кофе погорячее? Ужасно не хочется тебя беспокоить, но…

– Конечно, – вежливо сказала она и принесла кофейник.

Рука с выступающими венами, дрожа, потянулась за чашкой.

– Спасибо, моя дорогая, какая же ты заботливая! Что бы я делал без тебя, мое прекрасное дитя?

Она смотрела на него с отсутствующим видом. Бедный отец, он намного моложе здоровяка Хеннинга из Линде-аллее, но уже развалина. И он был таким всегда, сколько Криста его помнила. Всегда дряхлый, всегда требующий сочувствия. И он получал его от нее в полной мере. Он был покалечен на Востоке, много-много лет назад.

Кристе не приходило в голову, что Франк слишком рано сдался. Что он просто уселся в кресло и просто стал больным, прося извинения за то, что другим приходилось его обслуживать. Это произошло постепенно, почти незаметно. Раньше он, по крайней мере, выходил из дома. Брал ее с собой на собрания в свободную церковь, чтобы увлечь ее всем тем, что составляло смысл его жизни Он провожал ее в школу и из школы, следил за ней бдительным отцовским оком.

Но постепенно, с годами, Франк успокоился, он стал более уверен в том, что никогда не лишится ее. Или наоборот? Что она стала девушкой, и ее надо держать дома? Непосвященному было трудно определить: успокоился ли он или же стал более подозрительным. А Криста вообще ни о чем таком не думала, она соглашалась со всем, что говорил или делал Франк. У не никогда не возникало ощущения, что его любовь, его забота о ней просто могли быть более или менее осознанной формой шантажа.

Но очень часто она немного озабоченно думала: «С его стороны очень мило называть меня красивой, но что считают другие? Спросить мне не у кого, к тому же об этом не спрашивают. А мне так хочется это знать'»

«Как могут двое людей быть такими разными, как мой отец и я? – думала Криста, принося ему еще пирогов. Он взял их, снова извинившись за то, что вынужден беспокоить ее так часто. – У нас нет ни одной похожей черты лица, не говоря уже о складе характера. Я стараюсь быть такой же покладистой, кроткой и доброй, как он, но я, конечно же, чересчур легкомысленна и импульсивна».

– Ох, папа, – вздохнула она. – Как мне хочется поехать завтра в Линде-аллее! Неужели мы не можем это сделать?

Франк Монсен беспокойно заерзал в своем кресле.

– Ты знаешь, что я никогда тебе не отказываю, дорогая моя детка, но на сей раз это невозможно.

Криста удрученно подумала, что прошло уже немало времени с тех пор, когда в последний раз было возможно поехать в Линде-аллее.

– Но Хеннингу исполняется семьдесят семь лет, а ведь он мой дедушка.

– Он тебе не дедушка! Он был женат на твоей бабушке, а это совсем другое.

Она всегда считала Хеннинга своим дедом, но не хотела перечить отцу.

– Они пригласили нас обоих… – вновь попыталась она.

– Я поехать не могу, ты же знаешь! А одной тебе ехать нельзя.

Криста даже не смогла бы определить, что же внезапно стало ее раздражать. Она не понимала, что ей стал резать уши его ноющий, жалостливый тон.

Он принялся упрашивать:

– Ты же знаешь, что я сейчас не могу долго без тебя обходиться. Такова уж моя тяжкая доля – постоянно быть тебе обузой, дорогое мое дитя, но если ты уедешь, со мной непременно случится приступ удушья!

О, как тяжело стало у нее на совести! И правда ведь: у него случались приступы удушья, она видела, насколько ужасны они были. Она не догадывалась о том, что это был психически обусловленный симптом. Но справиться с приступом удушья было тяжело – и для него, и для нее.

– К тому же в Линде-аллее нет для тебя ничего хорошего, они недостаточно верят в Бога.

– Это самые лучшие и достойные люди, которых я знаю, – импульсивно возразила она.

Франк непонимающе и укоризненно взглянул на нее.

– Дитя мое, тебе семнадцать лет. Это опасный возраст, полный ловушек для молодых девушек. Я не могу позволить тебе ехать одной.

Об опасном возрасте для девушек он говорил с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Но она все принимала за чистую монету. Он был авторитетом для нее, он знал все.

– И еще, Криста… Я видел в одной из твоих книг… Ты написала:

«Криста Монсен из рода Людей Льда». Я и слышать не хочу ни о чем подобном. То, что ты происходишь из рода Людей Льда – это позор!

И снова в груди у нее неприятно кольнуло. Эту книгу она хранила у себя в ночном столике. Неужели отец действительно…?

Хотя, разумеется, он имел на это право, ведь это же был его дом.

Но ее взволновало и что-то совсем другое, не задумываясь, она тут же выпалила:

– Ты стыдился мамы? Ведь она же была из рода Людей Льда!

– Твоя мама была хорошая женщина, хотя и не слишком крепка в вере. И не ее вина в том, что она родилась в роду Людей Льда Она была очень красива и хорошо заботилась обо мне.

– О, я стараюсь быть похожей на нее, я и правда стараюсь хорошо о тебе заботиться, папа. Но я понимаю, что ты не можешь полностью на меня полагаться, ведь я такая легкомысленная.

– Ну конечно, я полагаюсь на тебя, детка. Но в мире много соблазнов, а путь в Линде-аллее долог и вымощен дьявольскими опасностями. Не могла бы ты дать мне газету, будь так добра!

Криста спросила совершенно наивно и невинно.

– У тебя сегодня был тяжелый день, папа, правда? Тебе было трудно двигаться. Но ведь в другие дни тебе полегче? То есть, я имею в виду – это просто здорово, что ты без посторонней помощи смог добраться до моей комнаты. Это дает нам надежду, правда?

Франк Монсен уставился на нее. Но лицо Кристы было абсолютно простодушным, без следа иронии. А он знал, как краснеют…

Криста была глубоко разочарована тем, что не сможет поехать. И чтобы не показывать, насколько она расстроена, она что-то пробормотала о том, что ей надо сходить за молоком на ферму, и ушла на кухню.

Светила луна. Она была почти полной, но плотно окутана тонкой завесой облаков, так что лунный свет был тусклым. Он был таким загадочным, словно луна хотела скрыть ужасные тайны, увиденные на земле, потому и задернула покров.

Уязвленный Франк остался сидеть в столовой. Он был в плохом настроении, его не поняли, и он хотел, чтобы Криста догадалась об этом. Но она ушла.

Криста смотрела на себя в немного потрескавшееся зеркало. Черные волосы были стянуты в противный узел на макушке, резинка больно стягивала волосы, они были собраны и стянуты туго, потому что так делали все женщины в свободной церкви и потому что Франк хотел, чтобы и она так делала. Ну да, это, наверное, красиво, послушно думала Криста. И, очевидно, я единственная, кто этого не понимает.

Втайне она мечтала остричь длинные волосы, как делало сейчас большинство девушек из тех, кто не входит в их церковную общину. Но, разумеется, она не могла даже разрешения попросить это сделать, нет, это было просто невозможно!

«Красива ли я?» – подумала она самокритично. Ну да, лицо, конечно, ничего, насколько она могла судить сейчас. Глаза были большие и темные, черты лица тонкие, и в них чувствовался характер – так казалось ей самой.

Ну-ну, никакого самодовольства, это грех, так говорит отец!

О, она была ужасно не уверена во всем, что касается внешности. Фигура тоже была ничего, хотя ноги были чуть плотнее, чем хотелось бы, хотя и не слишком, но не такой безукоризненной формы, как у многих других девушек. Жалко, что сейчас можно носить короткие юбки, прошлому поколению было гораздо удобнее, они могли прятать ноги под длинными юбками.

Но те, кто может похвастаться красивыми ножками, конечно, рады.

Она состроила гримасу собственному отражению в зеркале и схватила бидон для молока.

– Я пошла! – крикнула она и поторопилась выйти из дома, прежде чем отец еще о чем-то попросит. Она знала, что с ним все в порядке, поэтому могла уйти из дома с чистой совестью. Было еще рано, но ей хотелось на улицу, хотелось насладиться странным лунным светом, таким уж неисправимым романтиком она была.

Они жили к северо-востоку от Осло, так сейчас называлась столица Норвегии. В особняке, в сельской местности. Это было полезно для чувствительных легких Франка. Все сельскохозяйственные продукты они брали на ближайшей крестьянской ферме, так было намного дешевле. А для Кристы ежедневные походы на ферму были одним из наиболее интересных событий в ее однообразном существовании. Там она встречала обычных людей. Грешников, как называл их Франк, но она никогда не могла понять, в чем же разница между ними и братьями и сестрами из общины. Люди на ферме казались куда более свободными и жизнерадостными. Наверное, в этом не было ничего хорошего, она это понимала.

Люди Льда тоже были свободны. Именно поэтому она так хотела туда поехать.

Франк и она жили неплохо, благодаря тому, что он удачно поместил оставшееся после Ваньи большое состояние. Криста очень хотела найти себе работу, но Франк даже и слышать об этом не хотел; кто же тогда будет присматривать за ним, да еще и все эти дьявольские искушения к тому же! Ведь ей же так хорошо с ним дома, да и ему уже не так много осталось…

Криста ужасно огорчалась, когда он начинал говорить такое. По правде говоря, именно это он и говорил всегда. Он был таким болезненным, что она постоянно дрожала от страха за него. Если бы он только перестал напоминать ей о том, что не сможет жить вечно. Так больно это слышать!

Криста не понимала, что со стороны Франка это было просто великолепное средство давления на нее. Ее робкие и несчастные предположения что он, возможно, окреп бы, если бы выходил и побольше двигался, всегда сразу же пресекались.

Она также не понимала, почему в присутствии Франка у нее всегда было такое подавленное настроение. Ей казалось, что это из-за того, что у него такое слабое здоровье и что она так боится за его жизнь. Только чувствовала она себя ни к чему не годной. И всегда испытывала угрызения совести.

Поездки в Линде-аллее и к Вольденам были для нее настоящим жизненным эликсиром. Она и сама этого не понимала, но там она чувствовала себя дома больше, чем со своим собственным отцом. Люди Льда прекрасно понимали ее, и хотя они никогда не противились желанию Франка, было похоже, что они не соглашались с тем, что касалось ее воспитания. Хотя ее мучили угрызения совести, Криста всегда восхищенно слушала их; ей разрешали распускать волосы, и они свободно спадали у нее по спине – когда он этого не видел, понятно, ей разрешали мерить модную одежду Малин или Ханне, пользоваться их косметикой, она могла поболтать об одном крестьянском парне, да нет, ничего особенного, просто это был единственный молодой человек, которого она видела, конечно, за исключением прихожан свободной церкви, но они ее вообще не волновали.

Ну да, ей совсем не нравился даже Абель Гард, один из самых уважаемых братьев и весьма привлекательный мужчина. Франк часто говорил о нем, и о том, что она должна бы выйти замуж за Абеля – вдовца, имевшего детей, но она всегда сторонилась Абеля, хотя он был всегда приветлив с ней.

Нелегко быть послушной. Быть порядочным человеком.

Она помахивала пустым алюминиевым бидоном. Снег под ногами слегка потрескивал. Луна иногда проглядывала сквозь кроны деревьев, и Криста никак не могла отделаться от чувства, что она как-то связана с ней, что они обе – части единого целого, космоса. Луна была ее союзником, она пыталась ей что-то рассказать. А Криста никак не могла понять, что.

Испуганная, перепуганная луна? В страхе прячущая лицо?

Звучало довольно нелепо!

Зима подходила к концу. Кристе казалось, что весна уже была у нее в крови. Она чувствовала, что могла сейчас сделать, что угодно, – она не знала, что придавало ей доселе незнакомое чувство уверенности в себе – то ли ощущение весны, то ли колдовская сила луны.

Однако, назревал конфликт. Что бы она ни сделала, она причинит кому-то боль. Она считала, что будет просто бессовестно по отношению к ее старому доброму дедушке, если она не приедет на его день рождения, он обидится, ведь она знала, что он очень любит ее, дочь Ваньи. Но отец не хотел, чтобы она ехала.

Кого же ей огорчить?

Она уже шла по дороге, к центру поселка, как вдруг увидела, что там стоит молодой парень, облокотившись на платформу, на которую обычно ставили бидоны с молоком. А может, он сидел на ней, положив ногу на ногу.

Она не узнавала его. Луна освещала очень светлые волосы, такие светлые, что они казались белыми. Одет он был очень бедно, в какие-то рваные тряпки, которые, должно быть, унаследовал от своего отца. Слишком тонкие для этого вечера в конце зимы.

Когда она проходила мимо него, то бросила на него быстрый, застенчивый взгляд и невольно улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ, приветливо, нежно и печально, и на мгновение ей показалось, что она узнала его. Но это ощущение быстро пропало. Хотя кое-что она увидела: его волосы были седыми, там, где челка закрывала левый висок. Так странно, он же совсем молодой, не больше двадцати. А может, – и меньше.

Кристе захотелось повернуться и посмотреть на него еще раз, потому что она чувствовала его взгляд, но она не осмелилась. Вместо этого она так небрежно махнула бидоном, что, перевернувшись, он больно стукнул ее по запястью. Она успокоилась и дальше пошла спокойно.

Снег весело поскрипывал у нее под ногами. Наверное, это была последняя судорожная попытка зимы задержаться, днем уже вовсю светило солнце, снег таял, повсюду были лужи.

Она тосковала по весне сейчас. Зима была слишком долгой.

Ферма… Как тепло и хорошо было очутиться на скотном дворе, в хлеву, услышать мычание коров и голоса людей, перекликающихся друг с другом, стук деревянных башмаков. Одна из женщин вышла, чтобы перелить молоко, покрытое пеной, из ведра в большой бак. Она пронзительно, но с чувством пела одну из последних грошовых баллад.

Песня про Линде-Лу. Романтической Кристе она нравилась. Она понимала, что баллада весьма банальна и слезлива сверх всякой меры, но горькая судьба Линде-Лу трогала ее, и она ничего не могла с собой поделать.

«Спою вам сейчас я песню одну, —

надрывалась служанка, —

Давайте уроним слезу

Над парнем по имени Линде-Лу,

Что жил в дремучем лесу».

Она обернулась к Кристе.

– Ой, да это никак маленькая барышня? Вы слишком рано, управляющий еще не готов отпустить вам молоко.

– Ничего страшного, я подожду, – улыбнулась Криста и уселась на скамейку.

Девушка запела дальше, было похоже, что она тоже плачет над горестной жизнью Линде-Лу:

«Хозяин – господин Педер

Был на расправу скор.

И горе тому работнику,

Что попал к нему на двор».

Песня имела все то, что просто необходимо в грошовой балладе. Жалостная неуклюжая поэзия, хромающая рифма, хромающая мелодия, иногда – несколько слогов в одной ноте, иногда – один слог тянулся несколько нот. Они были наивны, сентиментальны – и очень известны. Даже в этом, 1927 году, эти баллады продолжали жить хотя, по правде говоря, их расцвет пришелся на 1890-е годы. Но среди простых, доверчивых людей они были очень популярны, и, возможно, их будут любить еще многие десятилетия.

Безусловным фаворитом этого года была баллада о Линде-Лу. Кристе она тоже чем-то нравилась, несмотря на заунывную мелодию, похожую на дребезжащий минорный вальс.

Другое дело, что служанка была не из тех, кому вообще стоит петь. Если можно назвать пением ужасные завывания.

Хотя… может быть, эту балладу и надо петь именно так? И должна ее петь именно одна из тех, на кого она и рассчитана? Та, кому она действительно нравится?

Криста никогда не слышала песню целиком, только какие-то обрывки. Ей казалось, что баллада, как и большинство ей подобных, слишком длинна. Про душераздирающие истории и несчастные судьбы пели во всю глотку – как, впрочем, и делала сейчас служанка:

«На хуторе жил Линде-Лу не один,

С ним жили сестра и брат.

Умерли их родители —

Кто же в том виноват?»

Она вновь исчезла в хлеву, приветливо улыбнувшись Кристе.

Криста сидела и болтала ногами, ожидая когда придет управляющий.

И она не имела ни малейшего понятия о том, что сейчас произойдет.

Луна и здесь снова показала свой больной лик, она стояла как раз над окном – холодная и белая. Она ничего не открывала, продолжая хранить свои тайны.

– Что тебе надо от меня сегодня вечером? – прошептала Криста. – Что ты скрываешь? Почему кажешься такой зловещей?

А в следующее мгновение она узнала правду.

Доярки перекликались там, внутри, пока молоко стекало в ведра.

– Дочка Монсена пришла. Ждет там, снаружи.

– Монсена, ну конечно! – фыркнул другой женский голос.

– А что, разве не так?

– Тогда я съем свою шляпу! Да нет, просто я служила здесь в приходе, когда ее мать разрешилась от бремени. Нет, Франк Монсен пусть думает, что хочет, но я-то знаю, что сказали в Линде-аллее, когда эта крошечка появилась на свет!

– О чем ты? Не говори так громко, девчонка может тебя услышать!

– Да ты что, через эту дверь ничего не слышно. Нет, такой жалкий слабак, как этот религиозный Монсен, просто не мог произвести на свет такую красивую девчушку! Нет, для этого нужно быть поэнергичнее!

А они там, в Линде-аллее способны на большее, а не только на это «Отче наш», вот что я тебе доложу!

– Но я слышала, что ее мать была очень красива?

– Ну да, я видела ее, но не такая красивая, как ее ребеночек!

– А кто же тогда отец?

Скрип табуреток, на которых сидели доярки. Дверь была чуть-чуть приоткрыта, именно поэтому Криста и слышала все так отчетливо. Она сидела, застыв, остолбенев от ужаса, пыталась слушать, но сейчас они приглушили голоса до шепота. Наверное, подошли друг к другу поближе.

– Что? – услышала она недоверчивый голос. – Нет, не может быть, чтобы ты и вправду так думала!

– Да нет, я больше ничего не знаю, только то, что слышала. Никто ничего не знает, но говорили, во всяком случае, что тут замешано что-то сверхъестественное.

– Сверхъестественное? Что значит «сверхъестественное»?

– Они не знают, говорю же тебе! Но по девчонке это сразу видно. Такая красота – это же что-то нечеловеческое!

– Зря ты болтаешь об этом, – пробормотала другая. – Девочка добрая, мне всегда было ее жалко, ходит в такой жуткой одежде, такая грустная, бедная малышка, он же следит за каждым ее шагом, просто стыд и срам!

Они вновь понизили голоса, и минуту спустя принялись говорить что-то про корову с больными сосками.

Больше всего Кристе хотелось убежать. Она была настолько потрясена, что всхлипывала почти в полный голос. Ее мать – которая была для нее святой! Неужели она была неверна? Франку? А он об этом знал?

Да нет, совершенно точно: нет.

Внезапно голоса снова стали перекрикиваться.

– А откуда они могут знать?

– Говорят, что это видно по ее языку. С ним что-то не так.

Язык? Криста машинально подвигала языком туда-сюда. И правда, на кончике языка у нее всегда была как бы небольшая зарубка, но…

Слишком тугая подъязычная уздечка, сказал доктор, когда Франк однажды обратил его внимание на этот небольшой дефект.

Ну, а как же тогда с мальчишкой в первом классе в школе? Которому она показала язык? «Змеиный язык», – сказал он. После этого она очень следила за тем, чтобы язык никогда не показывать.

Но «змеиный язык»? Это было слишком преувеличено! Просто на кончике языка была небольшая щелочка, совсем незаметная.

Как будто бы это имело отношение к ее происхождению! Звучало совершенно ужасно! У кого был змеиный язык? У сверхъестественного существа?

Криста даже не помнила, было ли ей когда-нибудь так грустно, было ли так скверно у нее на душе.

К счастью, тут вышли женщины со своими ведрами, а с ними и управляющий. Он отмерил молоко пол-литровой меркой на длинной прямой ручке. Криста присела в книксене и поспешила выйти пока он облизывал кончик своего карандаша, чтобы записать в приходно-расходную книгу, сколько она получила.

Когда она взглянула на спрятавшийся диск луны, глаза ее были полны смятения. Услышанное полностью перевернуло ее жизнь.

Хотя чем больше она думала об этом, тем легче она смирялась с мыслью о другом отце, не Франке. Конечно, это было очень стыдно, это было просто невыносимо, но она ничего не могла поделать – эта мысль начинала ей нравиться.

Да разве она сама не думала только что, что просто невозможно быть такими разными, как она и Франк?

Нужно бы узнать больше.

Разумеется, Франку она ничего сказать не могла. Это просто не годилось, он конечно ничего не знал. Ей надо быть в Линде-аллее.

Безусловно, мысль о неизвестном отце была романтичной. У нее мурашки бегали по телу от напряжения, хотя ей и было очень грустно. Она внезапно стала другой, так ей казалось.

Секунду спустя, она рассердилась на Людей Льда. Почему они ничего не сказали? Ладно, успокоилась она, решив, что у них, конечно же, были на то свои причины.

Да нет, она не верила в это – насчет сверхъестественного отца! В самой мысли о другом отце, не Франке, было что-то постыдное, но приятное. Они были такими разными и во вкусах, и в образе жизни, и в мнении о том, что делает эту жизнь ценной.

Теперь проблема была в том, чтобы как-то съездить в Линде-аллее. Она просто должна была теперь поехать туда. Она должна припереть их к стене.

«Так вот, значит, что ты хотела от меня, – подумала она, взглянув на луну. – Подготовить меня к тому, что вся моя жизнь полетит вверх тормашками. Что я должна будут начать думать по-новому. Ну да, разумеется, я буду твердой, что бы ни случилось. А разве ты можешь рассказать мне что-то ужасное о моем происхождении? Что мой отец – сумасшедший, который сидит в заточении? Или что он сидит в тюрьме?»

Она продолжала: «Но должен же быть у меня более интересный отец, чем Франк!»

Ой, как несправедлива она была сейчас! Бедный Франк, такой добрый! И такой больной!

Странно, что она всю жизнь думала о нем, как о Франке! Не как об отце. Она говорила «папа» ему. Но никогда о нем. Как будто бы не могла заставить себя сделать это.

– О-о, как же ты все перевернула в моей жизни, – прошептала она луне, которая по-прежнему освещала мягкие очертания гор и холмов вокруг, в уездах Эстре, Акерс и Ниттедаль. – Разумеется, тебе было, о чем мне рассказать, это точно! Но сейчас я это знаю. Так что можешь больше не прятаться в тумане. Видишь, я отреагировала довольно спокойно.

Но луна была по-прежнему бледной, по-прежнему неприятной.