Бернард Найт Ищущий убежища

Глава первая, в которой коронер Джон держит путь в местечко Вайдкоум

Три всадника едва тащились по разбитой дороге. Копыта их лошадей утопали в грязи, которую им предстояло месить до самой переправы через реку Веббурн, берущую начало в миле отсюда. Возглавлявший трио коронер Джон мысленно проклинал все и вся — дождевая вода, стекавшая с краев кожаного капюшона, заливала ему за шиворот и ручьями стекала по шее. Даже те злоключения и тяготы, которые выпали на долю коронера во время крестовых походов и ирландских кампаний, не подготовили его к нашествию промозглой осени на западную часть Англии.

Позади, след в след за крупным серым жеребцом Джона, ковылял гнедой конь, волоча на себе бесформенное озябшее тело помощника коронера. Волосы его были завернуты в тюрбан из мешковины, торчавший из-под истрепанного кожаного башлыка и впитывавший воду как губка.

— Я думал, в ноябре на этих проклятых болотах стоит туман, а тут без конца льет дождь, — ворчал он.

Несмотря на то, что Гвин из Полруана достаточно хорошо владел саксонским диалектом, он говорил на своем родном корнуэлльском наречии — главным образом для того, чтобы позлить третьего члена компании.

— Перестаньте жаловаться. Я не понимаю вашего языка, но все равно чувствую, что вы брюзжите, — заскулил попутчик, плотнее кутаясь в свои одеяния.

Ростом он был вполовину меньше двух других мужчин и сидел в седле своего мула боком, как обычно сидят женщины. Священник, лишившийся сутаны, Томас де Пейн, состоял на службе у коронера, и Гвин считал его гнуснейшим пронырой, способным обвести вокруг пальца самого дьявола.

Погода укротила их пыл намного быстрее, чем обычно, хотя по природе своей они были склочниками. Прошло уже более трех часов с тех пор, как они покинули Эксетер, а на восточный берег Дартмура обрушился непрекращающийся ливень. Этого было вполне достаточно, чтобы испортить настроение кому угодно.

Наконец лошадь коронера встала на дыбы на краю Рипон Тора, и сэр Джон де Вулф с облегчением посмотрел вниз на убогую деревушку, расположившуюся на пути их следования. Он смахнул капли дождя с бровей и крючковатого носа и осадил жеребца. Высокий, смуглый и мускулистый, Джон смотрел на окружающий мир из-под густых нависающих бровей. Глубоко посаженные глаза и длинное лицо с высокими скулами придавали ему мрачноватый вид, несмотря на то, что жизнь бывалого солдата наделила коронера своеобразным чувством юмора.

Его спутники остановились рядом, безразлично взирая на пропитанную влагой деревушку. Справа от них простиралась обширная серая пустошь, покрытая вереском и плавно переходящая в гранитные кряжи скалистой вершины Кринквел; еле различимый маяк Хамелдон немым укором застыл на горизонте. Слева склон уходил вниз, а отдельные деревья, отчаянно цепляющиеся за каменистую почву, постепенно становились все гуще и гуще и, в конце концов, превращались в непроходимый лес. Однако через заросли вереска можно было продолжить путь по направлению к долине Дарт. На переднем плане виднелись полосы обработанной пашни и дюжина ветхих домишек, сгрудившихся вокруг деревянной церквушки. Чуть поодаль начинался густой лес. Где-то за его пределами ветер относил в сторону дымок, выдававший расположение следующей деревушки. «Скорее всего, Данстоуна», — подумал коронер. Он не был в этом уверен наверняка, поскольку немногочисленные карты Дартмура представляли собой безнадежную мешанину из фактов и домыслов.

— Еще одно Богом забытое место, — пожаловался сутулый клерк высоким сварливым голосом. Речь его часто прерывалась, он явно нервничал, постоянно шмыгая носом или сплевывая.

Джон ткнул каблуком в брюхо своей лошади:

— Живее! Посмотрим, что нас здесь ждет.

Он повел своих спутников вниз по склону. Их лошади осторожно ступали по скользкой грязи и камням, прокладывая себе путь к деревушке Вайдкоум.

За сотню шагов от грязной насыпи, на которой расположилось поселение, они увидели человека в одежде сельского старосты; тот отделился от ближайшей хижины, крытой соломой. Его нечесаные волосы растрепались под дождем. Озабоченно сдвинув брови, незнакомец направил своего серого коня в сторону всадников.

— Значит, вы и есть тот самый новый коронер, — бесцеремонно заявил он.

Староста уставился на Джона, глядя сверху вниз из-под густых черных бровей, напоминавших темную стерню. Вопреки установившейся моде, он не носил ни бороды, ни усов. В черном капюшоне и темном походном плаще он смахивал на взгромоздившегося на коня большого ворона.

— Сэр Джон де Вулф, королевский коронер графства! На вашем месте я не забывал бы о надлежащем почтении. — Не будучи человеком тщеславным, Джон все же ощущал важность миссии, порученной ему монархом, которого большинство людей в западной части королевства называли Ричардом Львиное Сердце.

Деревенский церковный староста услышал резкие нотки в голосе коронера и стал намного почтительнее.

— Да, сэр, прошу простить меня. Я — Ральф, церковный староста. Извольте укрыться от дождя, господа.

Путники, пробираясь через намешанную скотом трясину, последовали за Ральфом к длинному покосившемуся строению. Эта замшелая хижина с соломенной крышей, на которой проглядывала зеленая поросль, была лучшим домом в деревне. Из хлева, занимавшего половину постройки, доносилось мычание скотины, большей части которой вскоре суждено было пойти под нож мясника, в то время как нескольких животных продержат на откорме всю предстоящую зиму.

Другая половина строения представляла собой жилое помещение без окон, из-под низкой соломенной кровли просачивался дым. Из дома выскочил мальчуган, чтобы взять под уздцы лошадей и отвести их в стойло.

Трое путешественников в сопровождении старосты вошли внутрь; рослым Джону и Гвину пришлось пригнуться под притолокой. В тусклом свете они увидели пустую комнату с земляным полом. Посреди глиняного очага, испуская дым, едва тлел огонь, над ним на подставке висел небольшой котел. Грубо тесаная дверь вела в хлев, еще одна — в хорошо убранную внутреннюю комнату, где два шмыгающих носами босых ребятенка хлопали вытаращенными глазами, разглядывая пришельцев из неведомого им внешнего мира.

— Садитесь, джентльмены, — пригласил староста. Он пододвинул ближе к огню низкую скамейку и столь же низкий табурет, которым обычно пользовались при дойке коров. Это были единственные предметы мебели в комнате. Затем Ральф бесцеремонно прикрикнул на женщину, скрывавшуюся в темном углу комнаты: — Марта, принеси эля, хлеба и три миски того супа, что ты согрела. — В его речи слышался жуткий местный акцент.

Прибывшие сбросили промокшую верхнюю одежду, и Ральф развесил ее на деревянных крючьях, торчащих из стенной балки. Деревенскому старосте пришлось по душе, что Гвин и низкорослый мужчина явно соответствуют окружающей обстановке. Корнуоллец, которого выдавал акцент, был выше и массивнее коронера, но, являясь обладателем буйной рыжеватой гривы и усов, представлял собой полную противоположность угрюмому сэру Джону. Бороду он брил, но его роскошные усы, напоминавшие пышные лошадиные хвосты, свисали вниз у уголков рта вдоль подбородка, почти до самой груди. Непослушные волосы свободно ниспадали с висков, почти переплетаясь с усами.

Гвину минуло сорок два года. В юности он добывал олово в рудниках, затем занялся ловлей рыбы, но не оставался долго на одном месте, а постепенно перемещался к полруанскому побережью, за впадающую в залив Фоуэй реку. Гвин торговал рыбой, пока ему не исполнилось семнадцать, а затем прибыл в Эксетер, где стал работать мясником в Шамблсе. Могучее телосложение способствовало тому, что ему предложили стать телохранителем и оруженосцем местного рыцаря на время военных кампаний. Четырнадцать лет назад, в 1180 году, он поступил на службу к сэру Джону де Вулфу, и с тех пор они вместе сражались, путешествовали по Ирландии и даже принимали участие в Третьем крестовом походе.

Клерк коронера, перекошенный на одну сторону от мучившей его болячки в спине и стрелявший по сторонам не упускающим ни малейшей подробности взглядом, показался Ральфу не особенно приятным типом.

Прибывшим прислуживала молчаливая женщина, бледная и беззубая, несмотря на то, что ей было, скорее всего, не более тридцати лет. Пища была простой, но сытной, и, пока гости хлебали мясной бульон, наклонив деревянные миски и размачивая в них черствый хлеб, коронер слушал рассказ церковного старосты Ральфа.

— Мы его вчера утром нашли, даже еще скотину подоить не успели, — с некоторым нездоровым оживлением начал староста. Не слишком много событий происходило в Вайдкоуме, и обнаруженный труп внес интригующую перемену в разговоры местных жителей, для которых единственной темой для обсуждения обычно являлись поломанные овечьи ноги и заплесневелый овес. — Лежит себе на берегу, головой в воде.

Небольшой ручей впадал в Веббурн. Между этими краями и Данстоуном пролегал прекрасный путь, который вел за пределы старого Саксонского колодца.

Гвин, разрумянившийся в тепле, пристально следил за рассказчиком, в то время как воробьиные бусинки глаз писаря беспокойно бегали по всей комнате.

Коронер Джон поднял вверх мощную руку, держа в другой наполовину опорожненную чашку с бульоном.

— Погодите-ка! На чьем берегу это произошло — на вашем или же на берегу, принадлежащем другой деревне?

Взгляд старосты переметнулся с Джона и Гвина и остановился на клерке.

— Говори правду! — отрезал коронер.

Прыщавые щеки Ральфа подергивались от волнения; он оскалил в неуверенной кривой улыбке единственный желтый зуб, торчавший из верхней челюсти наподобие щучьего.

На нашей стороне, сэр… Но, клянусь, это проклятые людишки из Данстоуна его ночью подбросили.

Зачем им понадобилось подбрасывать мертвеца? — заворчал крепко сложенный корнуоллец. — И откуда ты знаешь, что они его подбросили?

Церковный староста энергично почесал голову, зудящую от надоедливых вшей, как будто это помогало ему думать.

Чтобы не иметь неприятностей из-за всех этих новых коронерских расследований — простите меня великодушно, сэр, — добавил он поспешно. — Не было его там прошлой ночью. Один из наших чумазых мальцов еще засветло был на лугу, он бы увидел.

Он, вероятно, пришел туда и ночью умер, глупец! — проскрипел Томас.

Ральф покачал головой.

— У него живот вздутый. Он помер не вчера — по такой погоде, верно, уже с неделю тому.

— Тело смыло течением вниз по ручью, — предположил Джон.

Церковный староста снова поднял голову.

— Куда там, во время дождей еще куда ни шло, но сейчас там течение такое, что и щепку едва сдвинет. И надо же было такому случиться! Нет бы оставить мертвеца в покое. Данстоунцы свалили все на нас, и сделали это с умыслом, чтобы не быть первонашедшими.

Согласно действовавшему закону, первонашедшие — люди, обнаружившие труп, — были обязаны поднять четыре ближайших поселения и устроить погоню за преступником, а также уведомить об этом власти. Существовали определенные обязательства, за невыполнение которых налагались штрафы и наказания, и большинство делали все возможное, чтобы остаться в стороне от событий и избежать наказания.

Коронер доел суп, поставил миску на пол и встал, едва не коснувшись головой грубо отесанных балок потолка. Он повернулся другим боком к огню; влажный пар исходил от его брюк из камвольной ткани и серой накидки, достающей до колен, с разрезом сзади и спереди, сделанным так, чтобы было удобно ездить верхом.

— Ты знаешь, кто он такой? — обратился коронер к старосте. Умудренный опытом воин, проведший годы в походах и участвовавший в военных кампаниях в Ирландии, Франции и Палестине, Джон обладал требовательной и прямолинейной манерой общения. Тщательно выбирая выражения, он не тратил впустую ни единого слова и, в свою очередь, не ожидал витиеватых фраз от своего собеседника.

Ральф снова покачал головой.

— Он не из наших, сэр коронер. Не раб и не крепостной. Больше похож на благородного господина, ежели поглядеть на одежду.

Джон слегка приподнял брови, сморщив шрам на лбу, полученный в битве с сарацинами при Акре,

— На благородного? Пойдем посмотрим. Где тело?

Резкость в его глубоком голосе заставила Ральфа ринуться к одежде, с которой все еще капало, хотя она и висела на стенных крючках.

— В десятинном амбаре, как раз у входа. Он уже смердит.

Они вышли во двор. Ливень перешел уже в затяжной моросящий дождь. Промокшие домишки выглядели уныло, и пелена белесого тумана, опустившаяся на поросшую вереском долину, в которой располагалась деревня, казалось, окончательно отрезала ее от внешнего мира. Несколько любопытных украдкой выглядывали из дверных проемов, наблюдая, как процессия покидает жилище церковного старосты.

— Сюда, джентльмены, — указал путь Ральф, шлепая по лужам по направлению к церквушке и обширному амбару, выстроенному чуть ниже по склону.

Деревушка лежала в холмистой местности, и плодородный слой почвы почти полностью вымывался, удерживаемый только зарослями вереска.

— Мы вызвали вас тотчас, коронер, именно когда должны были, — подобострастно сообщил Ральф. Теперь, когда он осознал, что по новому закону сэр Джон де Вулф обладает силой, с которой следовало считаться, от его первоначальной резкости не осталось и следа.

Прошел только месяц с тех пор, как его господин, сэр Хью Фитцральф, собрал шесть деревенских старост и рассказал им о новых законах, получивших одобрение королевского суда. Согласно этим законам верховный королевский судья, архиепископ Хьюберт Уолтер, становится главой английской церкви на время пребывания короля Ричарда во Франции.

Новое управление ввел главный выездной суд, заседавший в графстве Кент в сентябре и возродивший древний пост саксонского коронера.

Для невежественных старост, и Ральфа в их числе, Кент был чем-то столь же далеким, как и луна, и он так толком и не понял, зачем нужны коронеры. Старостам рассказали, что коронеры должны вести записи касательно всех преступлений, связанных с убийствами и обнаруженными мертвецами, но их интерес быстро пошел на убыль, как и интерес самого Фитцральфа, единственного человека в поместье, который умел читать; при чтении он бубнил. Все это Ральф припомнил по дороге в десятинный сарай. И еще он вспомнил, что в случае неожиданной или насильственной смерти следует тут же отправить в Эксетер гонца, чтобы уведомить шерифа и этого самого коронера, — иначе деревню накажут, на нее будет наложен большой штраф.

Проходя под покосившейся дверью сарая, коронер пригнулся, чтобы не ушибиться. Ральф не прочь был получить лишние несколько пенсов, работая в качестве главного магистрата в деревне, а потому хотел понять, что за птица этот коронер и как вести себя с ним: стоит ли ждать от него неприятностей? Протискиваясь в дверь, Ральф глянул тайком на Сэра Джона де Вулфа, его суровое, болезненное лицо, с глубокими морщинами, исходящими из уголков рта, и решил, что перед ним человек, общаться с которым будет тяжело. Огромного роста, слегка сутулый, коронер всем своим видом напоминал хищную птицу, готовую наброситься на любого, кто делал что-то неправильно. Тем не менее, губы де Вулфа показывали именно то, что Ральф хотел знать, — а именно, будет ли новый коронер более снисходителен к леди, нежели к джентльменам.

Мысли старосты вернулись к нынешним событиям, и он широко распахнул дверь амбара, оглянувшись через плечо на нескольких мальцов, следовавших за ними через луг. Еще три человека из деревенских остановились на почтительном расстоянии от процессии.

— Вот, пришли, коронер. Я тут мешок на него набросил, приличия ради. — Староста рывком стащил мешковину, разогнав мух и обнажив лежащее на земле бесформенное тело, от которого исходило характерное зловоние.

Приблизившись, Джон де Вулф и Гвин склонились к трупу, чтобы лучше рассмотреть, в то время как писарь отступил подальше, прижимая к носу грязный платок.

— От него и правда немного попахивает, — пробормотал Гвин.

Они осмотрели тело.

— Я же говорил — нечисто здесь, — изрек староста с торжествующим видом. — Он помер не на нашей земле и не той ночью, верно говорю.

Джон вытащил оружие из ножен и присел на корточки рядом с телом.

Лицевая часть туники и нижней рубашки была разорвана, зеленовато-красные вены поперек раздутого живота, по цвету напоминавшего кусок мрамора, обнажились. Опухшее лицо с невидящими затуманенными глазами оставалось открытым.

Лицо довольно хорошо сохранилось— этого человека могли бы узнать те, кто знал его ранее, — продолжал Гвин.

Поиски знавших его людей займут много времени, а если он еще несколько дней пролежит на земле, то его и родная мать не узнает. — Коронер знал о трупах все, что только можно было о них знать; ему доводилось видеть тысячи мертвецов на всех стадиях разложения в Святой Земле и во время других кампаний. Он ткнул пальцем в бок трупа, раздутый от наполнявших его газов.

— У него хорошая одежда, староста, это вы точно подметили. Поношенная и грязная, но из хорошего материала. Похоже, сшита во Франции или французскими портными.

— От чего он умер? — пробурчал неизменно практичный Гвин, приседая на корточки рядом с хозяином.

Для ответа старосте пришлось наклониться, и в нос ему ударила волна зловония.

— Гляньте на его спину. Мы, когда его тащили, это и увидели.

Наклонившись пониже, Джон заметил на зеленой тунике кровавое пятно, размытое дождевой водой. В центре бесформенного пятна, примерно между лопатками бедняги, находился узкий, длиной всего лишь в дюйм, разрез.

— Вы заглядывали под одежду? — резко спросил Джон у старосты.

Ральф покачал головой.

— Мы немедля вызвали вас, сэр, как я уже говорил, — раболепно ответил он.

Крепкой костистой рукой коронер схватил полу туники покойного и потащил ее вверх.

— Дальше пояса не пойдет. Гвин, давай поднимем труп, — сказал он.

Рыжий гигант зашел с другой стороны, чтобы высвободить руки покойного, прижатые к земле его же собственным весом и мешавшие сдвинуть тунику и нижнюю сорочку. Трупное окоченение и холод сохранили тело от гниения, благодаря чему процесс разложения затянулся.

Гвин положил левую руку трупа на землю и пробурчал — бурчание было его излюбленным средством общения:

— Посмотрите на его пальцы… они почти отрезаны, — он поднял руку покойного и распрямил загнутые пальцы, приоткрыв ладонь. Между большим и указательным пальцами шла глубокая рана, распоровшая ладонь до кости, а поперек внутренней части пальцев плоть была разрезана до сухожилий.

Даже брезгливый Томас де Пейн был заинтригован.

Каким образом это могло произойти? — проскрипел он.

Полагаю, он схватился за лезвие ножа, пытаясь защититься. Ножа или меча, — коротко ответил Джон.

Возможно, за то же самое лезвие, которым затем нанесли вот эту рану. — Гвин кивнул на обнаженную спину трупа, грязную от засохшей, а затем размазанной дождем крови, успевшей вытечь из раны до наступления смерти. Под разорванными туникой и рубашкой обнаружилась глубокая колотая рана длиной в дюйм, острая с нижнего края и тупая с верхнего. Пока они осматривали рану, на ее поверхности выступили пузырьки газа.

Коронер, не колеблясь, воткнул указательный палец в рану и надавил вниз, пока палец не вошел в рану до самого основания.

Рана глубокая — прямой удар в сердце, без сомнения. — Когда он вытаскивал палец и вытирал его начисто о разбросанное по полу конюшни сено, послышался сосущий звук. Писаря Томаса едва не стошнило. Джон оглянулся и нахмурился.

Если тебя мутит от каждой мелочи, мне твои услуги не понадобятся. Соберись с силами, дружище, или я буду вынужден избавиться от тебя, несмотря на то, что архидиакон — твой дядя!

Томас сглотнул желчь, выпрямился и кивнул. У него не было никакой работы с тех пор, как он лишился сана священника после попытки соблазнить девицу в Винчестере, и только ходатайство архидиакона Эксетера убедило сэра Джона взять его к себе в качестве писаря.

Коронер поднялся на ноги и задумчиво оглядел труп.

— Как он умер — понятно. То, что нам нужно знать, — где и когда он умер… и кем он был.

Гвин провел рукой по спутанным волосам, весьма походившим на стог сена после урагана.

— Убит, без сомнения. Коварный удар в спину— убийца действовал кинжалом или клинком того же размера, что и рана.

Гвин называл своего хозяина не иначе как «коронер» или «сэр Джон». Хотя корнуоллец и не был рабом, он, тем не менее, отличался завидной преданностью и считался с мнением человека, у которого в жилах смешались саксонская, нормандская и кельтская кровь.

Коронер стоял, озабоченно глядя на тело.

— Внезапный удар в спину, да… Но у него была возможность схватить клинок левой рукой, вероятно, в попытке предотвратить повторное нападение.

Гвин закивал головой в знак одобрения. Так же, как и коронер, он обладал огромным опытом в том, что касалось методов нападения и внезапной насильственной смерти.

— Раненый не умер сразу. Он все-таки успел повернуться и вступить в бой. Я видел людей с тремя более глубокими ранами, чем эта, и они продолжали размахивать мечом еще несколько минут, прежде чем рухнуть на землю.

Джон окинул взглядом церковного старосту.

— Никакого мешка или кошелька у него не было? Хоть какой-нибудь намек на то, откуда он взялся?

Ральф печально покачал головой.

— Если убийцы были грабителями, то они все и забрали. У него при себе не было ни перстня, ни украшений.

Коронер пожал плечами и оглянулся.

— Давай, писарь, начинай отрабатывать свое жалованье — запиши все сведения о покойном. Сделай заключение об его одежде, ее характере и цвете. Сколько ему лет? Ты полагаешь, около двадцати пяти или немногим более? У него карие глаза — правда, трудно сказать, какими они были до наступления смерти. Светлые волосы, хотя это обычное явление в этих краях. — Джон все еще разглядывал труп, глубокомысленно поджав губы. — Гвин, как, по-твоему, он долго пролежал?

Оруженосец тоже поджал губы и некоторое время размышлял. Он не был человеком, склонным к скоропалительным выводам.

— В ноябре? На дворе сыро, но не холодно. Полагаю, он умер не более недели назад, по крайней мере не намного раньше.

Коронер кивнул в знак согласия.

— Да, для этого времени года весьма правдоподобно.

Гвин указал на тело.

— Мы упустили еще кое-что. — С правой стороны шеи у самой ключицы виднелась большая коричневая родинка, из которой торчал длинный клок волос. — Кто-нибудь наверняка об этом знает.

Коронер Джон снова кивнул.

— Родинка у него с рождения — значит, семья должна знать о ней. Разумеется, если мы когда-либо найдем его семью. Отметь это в твоих записях, клерк.

К тому времени, как Томас вынул перо, чернильницу, пергамент из овечьей кожи и разложил все эти принадлежности на коленях, Гвин успел осмотреть добротные сапоги, которые лежащий перед ними мужчина так и не успел сносить. Он снова наклонился и потрогал пальцем подошву.

— У него наверняка была лошадь — на подошвах отметины от шпор, кожа протерлась.

Джон вновь поджал губы.

У него были хорошая одежда и лошадь. Он не был обычным крестьянином. Несложно сделать вывод, что убитый был человеком знатного рода. Отсюда следует, что он не из этих краев.

Кроме того, судя по одежде, он, похоже, француз, — пробубнил клерк, поскрипывая пером.

Дознание было решено провести в полдень, в том самом амбаре, где лежало тело.

Поскольку гниение быстро ухудшало состояние тела, коронер Джон решил, что можно возвращаться в Эксетер в тот же день, оставаться в деревушке на ночь смысла не было. Они и так проделали длительное и утомительное путешествие,

а тело разлагалось уже достаточно долго, и его следовало как можно скорее предать земле.

К полудню созовем деревенских и священника. Хорошо бы закопать беднягу, пока не стемнело, — суетился церковный староста.

В дознании должны участвовать все мужчины и отроки старше двенадцати лет из четырех ближайших деревень, — проскрежетал писарь, официально выступая от имени коронера.

Ральф уставился на них.

— Господь с вами! — в голосе старосты прозвучали резкие нотки. — Большая часть народу в поле, лес рубят или пасут овец с коровами на вереске, далеко от деревни.

Томас де Пейн махнул рукой в его сторону.

— Делай, что тебе говорят. Закон гласит, что каждый мужчина должен прийти сюда, осмотреть тело и выступить в качестве присяжного.

Церковный староста угрюмо уставился на представителей закона.

— Не будет этого, джентльмены. До полудня я никому в деревне и слова не скажу. Кто, по-вашему, должен работать на мельнице и смотреть за скотом? Пока народ будет пялиться на мертвяка, овцы разбредутся до самого Эксмура.

Прежде чем малорослый писарь продолжил свою речь, Джон схватил Ральфа за плечо огромной ручищей и отвел в сторону.

— Сделай все, что от тебя зависит, староста. Возьми ровно столько народу, сколько потребуется. Чумазого мальца, первонашедших — всех, кто хоть что-нибудь знает о том, как было найдено тело. И позови кого-нибудь, чтобы вырыли могилу во дворе церкви. Бедняге суждено быть похороненным безымянным, но, по крайней мере, приведи священника, чтобы тот прочитал несколько слов за упокой души.

Ральф посеменил прочь, несколько воспрянув духом от осознания того, что грозный господин не собирается следовать каждой букве этого дурацкого нового закона.

Гвин пинком закрыл дверь конюшни, и процессия двинулась в обратном направлении, пробираясь по грязи к дому старосты.

— Пока будем ждать, успеем хорошенько обсохнуть возле очага, — пробормотал коронер, щурясь на низкие облака, нависшие над вересковыми пустошами. Неожиданно дождь прекратился, готовый тут же сорваться снова.

Безмолвная жена старосты принесла им супа и хлеба, и они медленно обсыхали у огня, подбросив в очаг несколько свежих поленьев. После этого умудренный опытом Гвин из Полруана завернулся в плащ и во весь свой гигантский рост растянулся на жестком полу. Он никогда не упускал возможности отобедать, поспать или просто отдохнуть, поскольку никогда не знал, когда сможет сделать это в следующий раз.

Коронер занялся наставлением своего нового и не очень приветливого помощника:

— Запишешь все сведения без ошибок. Имя церковного старосты, имена деревенских, которые нашли покойника, и всех, кто сможет сказать хоть что-либо дельное. И не забудь, что деревня понесет наказание, если дознание ничего не обнаружит.

— Зачем это нужно, в таком случае? — проворчал с пола еще не успевший заснуть Гвин.

— Вряд ли кто-то из деревенских сможет доказать, что мертвец принадлежал к английскому роду. Причем, скорее всего, это не так, раз здесь его никто не знает, и на самом деле, он очень смахивает на нормандца.

Несмотря на то, что со времен нормандского завоевания минуло уже более столетия, попытки опознаний все еще проводились, и если человек, найденный мертвым, оказывался нормандцем, безоговорочно считалось, что его убили саксонцы.

Значит, виновными будут считаться жители-деревни? — требовательно вопросил Гвин.

Все зависит от того, что решит королевский суд. Если мы найдем настоящего убийцу, то наказание, разумеется, понесет он. Если нет, то — осмелюсь предположить — деревне придется выплатить большой штраф.

Гвин громко фыркнул в знак неодобрения. По его мнению, новая должность коронера была не более чем еще одним способом выколачивания денег из бедных людей в пользу королевского казначейства. Беззаветная преданность хозяину заставила его придержать язык, но яростное сопение выдавало явное возмущение непокорного корнуолльца.

Джон де Вулф прекрасно понимал чувства своего старого товарища, но предпочел не подавать виду.

— По крайней мере, жители этой деревни поступили правильно, без промедления послав за мной. К тому же они могут быть не так уж далеки от истины, заподозрив, что труп им подбросили соседи, — добавил он. — Так или иначе, постарайся ничего не упустить, Томас. Все сведения будут представлены выездному суду, когда он в следующий раз прибудет в Девон.

Гвин снова засопел.

— И когда же это произойдет? В прошлый раз им понадобилось пять лет, чтобы добраться в Бодмин.

Кривоногий маленький писарь не мог удержаться и не вступить в перепалку со своим врагом.

— Потому что корнуолльцы слишком далеки от цивилизации. Полуостров кишит волосатыми кельтскими дикарями.

Прогоревший уголь из очага, запущенный рукой Гвина, попал точно в цель, ударив де Пейна по макушке. Птичье личико писаря перекосилось, а изо рта вырвался пронзительный визг.

— Прекратите, вы, двое! — прикрикнул Джон. — Вы похожи на двух неразумных детей, а не на взрослых мужчин. — Он резко опустился на табурет, согнувшись у очага; от его кожаной куртки все еще исходил пар.

На некоторое время воцарилось спокойствие, и, пока коронер и его оруженосец мирно спали, Томас де Пейн прислонился спиной к стене, расположившись на изношенном плаще. Он снова подумал об угрозе коронера прогнать его, невзирая на покровительство архидиакона, если он не будет в состоянии выполнять свою работу. Страх надвигающегося несчастья преследовал его в течение без малого двух месяцев, и сейчас он был почти доволен, имея хоть какое-то занятие и несколько пенсов из кошелька коронера на покрытие своих незначительных расходов. Здравый смысл подсказывал Томасу, что угрозы сэра Джона были только отчасти непритворными, но за последнее время на его долю выпало столько несчастий, что мысль о возможности новых страданий не позволяла ему уснуть. Писарь скрючился на сыром земляном полу рядом с грубо отесанной стеной, углубившись в размышления о своей неудавшейся жизни. Несмотря на свое прежнее занятие, он не был чересчур набожным человеком, но верил в Бога и искренне полагал, что после смерти его душа соединится с Всевышним и обретет вечную жизнь, выгодно отличающуюся от нынешнего его незавидного положения. Будучи четвертым сыном бедного гемпширского рыцаря, в возрасте двенадцати лет Томас был отправлен в кафедральную школу Винчестера, не найдя пристанища в маленьком родовом поместье возле Истли. Кузен его отца, Джон де Алекон, в ту пору служивший одним из пребендариев Винчестерского Собора, а в настоящее время вознесшийся до высот архимандрита Эксетера, поспособствовал тому, чтобы его, ничем не располагающего к себе парня, коротышку из отбросов общества, приняли в такое престижное заведение. Томас облокотился о стену, пытаясь согреть колени под тонким плащом и вспоминая годы, которые провел в школе, не навещая отчий дом в течение целых пяти лет. Еще ребенком он страдал от болей в верхней части позвоночника, бывших следствием перенесенной чахотки, искалечившей его мать и убившей одного из братьев. Хотя позвоночник в конечном итоге зажил, спина так и осталась слегка перекошенной, что служило неизменным объектом насмешек его школьных сотоварищей. Томасу удалось выжить, но сознание собственной неполноценности и ненависть к окружающим росли вместе с ним. Он превзошел других в уроках письма — возможно, это было компенсацией за немощь. Он выучился бегло читать и говорил на латыни и нормандском французском наречии столь же хорошо, как на родном английском, о котором с таким презрением отзывались его аристократические нормандские соотечественники — даже король Ричард никогда не пытался выучить ни одного английского слова. Манера письма Томаса даже снискала сдержанную похвалу строгих монахов-наставников, но все эти незначительные таланты открывали перед ним только одну дорогу — служение церкви. Томас де Пейн не проявлял особого интереса к богословию, литургии или общению с паствой, но испытывал непреодолимую тягу к книгам и манускриптам и был снедаем жадным любопытством относительно деяний других людей — вероятно, вследствие того, что собственная его жизнь была ничем не примечательной.

В результате многолетнего изучения логики, математики и в большей степени латыни, Томас стал молодым дьяконом в Винчестере. В течение последующих десяти лет он был мелкой сошкой в управлении собора и среди членов собрания рыцарского ордена. Его нанимали, главным образом, для работы в казначействе, а участие в религиозной жизни ограничивалось для Томаса обязательным присутствием на нескольких ежедневных службах, но он также начал преподавать чтение и письмо, и это обстоятельство способствовало его последующему падению.

Восемь лет назад, после повышения, архидиакон Джон де Алекон переехал в Эксетер, где со временем стал правой рукой епископа. Перед его отъездом из Винчестера Томаса посвятили в духовный сан. Через некоторое время он стал пребендарием в одном из самых маленьких церковных приходов на окраине города, хотя все еще состоял в управлении собора и преподавал в школе.

Воспоминания Томаса были прерваны диким храпом Гвина, основательно беспокоившим даже самого корнуолльца и заставлявшим его ворочаться и бормотать во сне некоторое время, пока он наконец не успокоился. Коронер Джон, казалось, беспробудно спал на своем табурете, и мысли клерка в тысячный раз вернулись к событиям, лишившим его покровительства церкви.

За долгие годы болезнь, причинявшая столько страданий его позвоночнику, усугубилась, и хотя чахотка, казалось, отступила, сухожилия и кости сморщились и усохли так, что голову слегка перекосило на одну сторону, а кривобокий горб на спине стал еще заметнее. Черты лица Томаса сильно огрубели, и, хотя фигура его не была гротескной, внешностью он обладал далеко не привлекательной. Предполагалось, что члены пребендария должны оставаться холостыми, но многие из них имели хозяек или даже незаконные семьи, некоторые обзаводились целым выводком внебрачных детей, часто от разных матерей, и, хотя женщинам возбранялось посещать соборный надел, где жили большинство из каноников, этим правилом пренебрегали.

Несмотря на свои физические недостатки, Томас де Пейн был нормальным в сексуальном отношении. Он любил женщин, он желал женщин, и, как и многим его сослуживцам-пребендариям, ему не составляло труда удовлетворить свою похоть. Если бы он ограничился хождением в публичный дом, это сошло бы ему с рук, поскольку в Винчестере, как и в любом другом большом городе, каждый жил, как ему удобно, и никому не было до этого дела. Но два года назад среди его учениц, обучавшихся чтению в дневной соборной школе, появилась некая полненькая четырнадцатилетняя девица — его Немезида.

Скорчившись у сырой стены из грубых досок, врезавшихся в его искалеченную спину, Томас в который раз гадал, случилось ли так, что ее тучность и его скрюченность привлекли друг друга, либо же она изначально насмехалась над ним? Чтобы привлечь его внимание, девушка обращалась к нему с просьбой провести дополнительный час по практике чтения после того, как другие ученицы расходились по домам. Томас был очарован ее застенчивыми взглядами, дрожащими от волнения ресницами и беседами, вызывавшими глубокие размышления. То ли он неправильно истолковал ее желания, то ли был умышленно завлечен ею в ловушку, но его неуклюжая попытка соблазнить ученицу в темной классной комнате монастыря вызвала с ее стороны вопль, заглушивший колокола собора. Прибежали надзиратели и заключили Томаса в тюрьму, а на следующей неделе он был отправлен в карцер для наказаний, находившийся под монашеской кельей. К счастью, возмутительный инцидент имел место в епископальных помещениях, поэтому сержантов шерифа не вызывали. Если бы их вызвали, Томасу наверняка было бы предъявлено обвинение в попытке насилия над девицей, и он, вероятно, оказался бы на виселице в течение нескольких дней.

Так уж случилось, что Томас сохранил свою жизнь, но потерял почти все остальное. После бесконечных отсрочек он предстал перед судом епархии, его признали виновным в совершении надругательства над девицей и оскорблении ее семейства, а епископ лишил Томаса духовного сана и выгнал из стен собора.

Сама по себе потеря сана не была большим несчастьем для Томаса, однако его также лишили звания пребендария и возможности проживания в церкви, и прежде размеренная жизнь священнослужителя сменилась полной опасностей неизвестностью. Изгнанный из религиозного сообщества, Томас был брошен на произвол судьбы, и ему больше ничего не оставалось, как пытаться заработать себе на пропитание, составляя письма и счета для торговцев и обучая чтению и письму юнцов из богатых семейств.

Такая жизнь продолжалась в течение полутора лет, пока душевные силы его не истощились окончательно, и он не впал в полнейшее отчаяние. С позором изгнанный из своего семейства, Томас даже замышлял самоубийство, но в конечном итоге, собрав всю оставшуюся волю, отправился в Эксетер, дабы умолить родственника о милосердии. Архидиакон, хоть и нехотя, но согласился помочь ему, как только представится малейшая возможность, и несколько месяцев спустя, когда была введена в действие новая должность коронера, он убедил Джона де Вулфа принять Томаса на службу в качестве писаря, отрекомендовав его как человека, неплохо владеющего пером.

И вот теперь он — сгорбленный бывший каноник, без денег и иных перспектив, кроме долгих и утомительных блужданий по окрестностям в качестве писаря и шпиона нового офицера короля Ричарда.

Томас тяжело вздохнул и поплотнее закутался в плащ, пытаясь в спасительных объятьях сна отрешиться от бесконечных воспоминаний о своих невзгодах.