Лифантьева Евгения Ивановна Магии не существует, или Криминальный репортер

Магии не существует

Макс отбросил на столик газету частных объявлений и произнес свою коронную фразу:

— Вот идиоты! Магии не существует!

Я подтянул к себе ворох шуршащих листов. В глаза бросилась крупная реклама: фото тетки, похожей на откормленного поросенка, и текст: "Провидица Лиза. Снимет сглаз, порчу, родовое проклятие, венец безбрачия и покрывало одиночества. Гадание на картах ТАРО и на китайской Книге перемен. Лечение молитвами и заговорами. Белая магия".

— Снимаю, — хихикнул Макс, — порчу. Избавляю от безбрачия и застарелой девственности.

— Магии не существует, но это не мешает тебе ею пользоваться. — Продолжил я дежурную шутку.

Тут нужно сделать небольшое отступление, чтобы читатель мог понять, почему толстощекая провидица и другие магистры белой, черной и иных цветов магии привлекли внимание моего друга.

Популярная газета еженедельно публиковала его объявление в одном блоке с рекламой всяких гадальщиков. Это дико раздражало Макса. Однако в редакции ему аргументировано заявляли, что текст "Психология и парапсихология. Консультации в конфликтных ситуациях. Ликвидация проблем, связанных с паранормальными причинами" не может быть помещен никуда, кроме как в "Услуги прочие".

— Не нравится — вообще не суйся в СМИ. — Привычно подковырнул я друга.

— Пожалуй, что скоро так и сделаю. — Согласился Макс. — После семинаров гораздо больше клиентов приходит "по знакомству", чем по объявлениям.

Он сгреб со столика газету, кинул ее в угол.

— Ладно, я тебя не над бедной Лизой стебаться пригласил. Дело есть. Хочешь опять побыть "подопытным кроликом"?

— А ты как думаешь? — Ответил я вопросом на вопрос.

Мы познакомились несколько лет назад. Я, тогда еще студент факультета журналистики, подрабатывающий в газетах, нагло заявился к Максу домой с целью взять у него интервью.

В редакции мне объяснили, что публике нужны чудеса и чудотворцы. Сначала я отправился в нашу местную тусовку экстрасенсов, гордо именовавшуюся "Академией народного целительства". Целители, обиженные Максом, решили сделать ему мелкую пакость и дали домашний адрес. Правда, на счет пакости я понял не сразу. Тогда, словно на крыльях, летел по городу в предвкушении сенсационного репортажа. Еще бы: маститые паранормальщики в один голос утверждают, что мой будущий герой — настоящий волшебник!

Сначала Макс хотел вышвырнуть незваного гостя на лестничную площадку. Потом, ошалев от моего напора, согласился поговорить.

В результате двухчасовой беседы я выяснил, что чудес не существует, есть еще не изученные законы физики, магии тоже не существует, а все, кто в нее верят — идиоты и кретины, попавшиеся в ловушку массовых заблуждений.

Опубликовать магнитофонную запись нашего разговора мне не удалось. Редактор, милейшая женщина, объяснила, что читатели газеты — те самые верующие идиоты и кретины. "Опасно отбирать у тигрицы тигренка, а у публики — ее заблуждения, — процитировала она кого-то из классиков.

— Так что теперь, писать неправду? — обиделся я.

— Не можешь писать то, что нравится публике, — не пиши ничего. — Отрезала она. — При выборе между правдой и тиражом всегда побеждает тираж.

В-общем: иди, мальчик, и думай о профпригодности.

К счастью, на следующей неделе запил журналист, который обычно писал криминальные репортажи, и меня отправили в милицейский рейд по ловле проституток. "Ночные бабочки" понравились публике, и с тех пор специализировался на "криминале".

Однако "неотписанный" текст не давал покоя. Я позвонил Максу и извинился за то, что статьи не будет.

— А я и не рассчитывал, — ответил экстрасенс.

И пригласил меня в гости.

С тех пор мы дружим. Уже не раз он использовал меня в своих делах в качестве "контрольного наблюдателя". В смысле — трезвомыслящего, не предвзятого постороннего лица.

Я верю, что когда-нибудь напишу о нем книгу, в которой будет правда, только правда и ничего, кроме правды. По возможности сую нос во все, чем он занимается. Поэтому, пародируя соблазненную красотку из какого-нибудь сериала, я манерно протянул:

— Могу ли я тебе ответить "нет"?

— Тогда подожди секундочку.

Макс сходил на кухню, принес початую бутылку вина и два бокала.

Разлил: мне — почти до краев, себе — чуть-чуть на донышко, только чтобы губы смочить.

— Это что, тест на действие алкоголя? — Удивился я.

— Ты посмотри на бутылку.

Бутылка как бутылка. Ничего особенного. Блеклая, "совкового" вида этикетка с расплывшимися фиолетовыми штампами.

— "Шато дэ Монтань. 1989", — с трудом разобрал я латинские буквы.

И тут только до меня дошло, где видел похожие непрезентабельные "пузыри": в ресторане "Эспланада", самом дорогом в городе.

Мы делали "Эспланаде" рекламу. Нужно было написать, чем же так крут этот подвальчик на центральной улице. Чтобы читатели прониклись и пришли сюда хотя бы из любопытства.

Хозяин ресторана знал свое дело. Накидал мне кучу "фишек" для рекламной статьи, так что и выдумывать ничего не пришлось. Но главной его гордостью была коллекция вин, закупленных на самых престижных аукционах.

Раритетные бутылки красовались возле бара в специальных витринах, похожих на музейные: передние стенки супер-шкафов прикручены здоровенными винтами. Когда кто-нибудь из посетителей заказывал "особое" вино, официант приносил отвертку и откручивал пуленепробиваемое стекло. Правда, часто слесарить не приходилось: в винной карте против названий коллекционных вин цены стояли в долларах. Как минимум, с двумя нулями. За сто грамм.

— Во сколько же эта бутылочка обошлась? — Поинтересовался я.

— Понятия не имею. — Пожал плечами Макс. — Клиент притащил. В качестве презента за одно дельце. Да ты пей. Вино, действительно, хорошее.

Я сделал глоток. Может быть, я не разбираюсь в винах, но того чуда, которое ожидалось, судя по цене, не было. Вкус? Странный вкус. И кислый, и сладкий, и чуть горьковатый. Запах то ли цветов, то ли фруктов. Ускользающий, неясный.

— Ты знаешь, что вода — это кристалл, и она способна хранить информацию о том, с чем она соприкасалась? — Неожиданно спросил Макс.

— Читал что-то.

— Проводили опыт: растворяли в литре дистиллированной воды грамм какого-нибудь лекарства. Предположим, слабительного. Потом брали грамм раствора и растворяли еще в литре. Потом — снова брали грамм и снова растворяли… И так до тех пор, пока присутствие лекарства не определялось никакими известными науке методами. Потом поили этой водичкой крыс…

— И те гадили с такой же интенсивностью, как если бы нажрались пургена, — продолжил я.

— Грубо, но верно.

— Я думал, что это — очередная "утка". Мне ли не знать, как такие "открытия" сочиняются? — Я сделал еще глоток. Нет, что-то особенное в этом вине все-таки есть!

— На этот раз — не утка. Вода, действительно, хранит энергетическую информацию обо всем, с чем соприкасалась.

Макс взял бокал, покрутил его в пальцах и продолжил:

— Вино — не просто раствор сахара и ароматизаторов. Эта вода была когда-то дождем. Потом ждала своего часа в земле. Она хранит информацию о ветрах над горами и о нагретой солнцем почве. О лозе, по которой поднималась. О солнце, на котором зрел виноград. О людях, которые его растили…

— Каким это Макаром? — Хмыкнул я.

— Ты слышал когда-нибудь о "намоленных" иконах?

— Они-то тут при чем?

Макс помолчал, как всегда, когда собирался начать лекцию на тему "магии не существует", и неторопливо продолжил:

— Человеческие мысли и эмоции — тоже своего рода энергетическое поле. Причем информационно структурированное. Обычно оно напоминают "белый шум", в котором трудно выделить что-то конкретное. Слишком много вокруг людей, слишком мелкие у них мыслишки. Но если одна и та же сильная эмоция регулярно повторяется, то она может оставить отпечаток на энергетической структуре любого предмета. Если искренне верующий человек долго молится на икону, то она из раскрашенной доски превращается в мощную информационную матрицу. А энергетическая структура воды гораздо более восприимчива, чем у деревяшки…

Макс выпил, подумал, налил себе еще:

— Это "Шато" привезли из тех краев, где виноград — основа жизни. Его выращивали еще во времена Римской Империи. Династии виноделов — десятки поколений. Вокруг вина — множество легенд, мифов, суеверий. Вино — и гордость, и радость…Ему поклоняются, как богу, и любят, как ребенка…

— Кажется, я понял.

— Ну, вот и хорошо. А теперь расслабься, закрой глаза и глотни еще.

Макс продолжал говорить — тихо и монотонно, но я уже не слышал его. Меня охватило ощущение бесконечного покоя.

— Тепло. Запахи. Теперь их уже можно различить: дикая роза — цветущий куст притулился у обочины горной дороги. Синий цикорий. Еще какой-то упрямый вьюнок: оплел подножие скалы, намертво вцепился в нее. Цветы мелкие, желтовато-розовые, но их много, они сплошь покрывают древние камни…

Поворачиваюсь — и вижу внизу виноградники: словно бока полосатых рыб, многие века назад выброшенных на берег.

— Снова виноградник, уже ближе: четкие прямые линии яркой зелени, между которыми — пыльная щебенка без единой травинки. Странно: всегда думал, что такая радость, как виноград, должна расти на богатой, мягкой земле, на щедром черноземе, который хоть ножом режь да на хлеб мажь. А тут — сухие, словно черствая корка, склоны, камни и пыль.

— Опять тот же виноградник, но уже осень, лозы вытянулись, сплошь оплели дуги подпорок, листья не зеленые, а красновато-бурые. Под лиственной аркой появляется смуглая девушка в простенькой футболке и джинсах. На шее, на широком ремне, — корзина. Девушка срезает спелые гроздья. И ягоды, и листья, и пальцы девушки пронизаны солнцем. Корзина почти полна, веса в ней, судя по размеру, килограммов двадцать, не меньше. Видно, как ремень врезается в нежную кожу. Но девушка поднимает лицо, смотрит на небо, мелькающее в просветах между листьями, и счастливо улыбается.

— Коренастый парень едет на мотоцикле по горной дороге. На подъеме мотор чихает и глохнет. Парень слезает, заглядывает в бензобак. Пожимает плечами, с легкостью толкает в горку неуклюжую машину. Добравшись до перевала, останавливается, смахивает со лба пот. Отсюда видны крыши домов раскинувшейся в долине деревушки. Обеспокоившись вдруг, мотоциклист хлопает по карманам, достает маленькую коробочку, открывает. На красном бархате — два золотых кольца. Парень несколько минут любуется на них, потом кладет коробочку в нагрудный карман, для верности завернув в клетчатый носовой платок. Садится на мотоцикл и, отталкиваясь ногами, катит вниз по дороге. Через несколько метров мотоцикл заводится.

— Ночь. Уличное кафе: несколько столиков под круглыми зонтами, бар, крохотная площадка для танцев. Перед посетителями — кружки с темно-красным, почти черным вином, тарелки с какой-то нехитрой закуской. Хмельной старик играет на аккордеоне. Несколько пар, забыв обо всем, кружатся в танце. Неяркий свет падает на столики, на лица людей, на деревья вокруг кафе. Мошки кружатся у фонаря, по кафе танцуют тени.

Старик перестает играть, делает глоток вина, потом снова берет аккордеон.

Сквозь музыку до моего сознания пробивается голос Макса:

— Санька! Возвращайся! Здесь и сейчас!

Открываю глаза — несколько секунд все вокруг кажется нереальным, как всегда после сеансов гипноза. Трясу головой. Делаю еще глоток вина.

Дикая роза. Цикорий. Сохнущая на корню трава. Яблочный запах осенней ночи.

— Ни хрена себе! — Говорю я.

— Чего — ни хрена?

Рассказываю об увиденных картинах.

Макс смеется:

— За что люблю тебя, Санек, — так это за твою буйную фантазию. Я полдня на бутылку медитировал, но ничего, кроме смутных ощущений, не получилось.

— Думаешь, я все это придумал? Но — откуда я знал, как растет виноград? Я же никогда там не был.

— И никогда по телевизору не видел?

— А заглохший мотоцикл? Его я тоже придумал?

— Откуда я знаю? Может, где-то в глубинах твоего подсознания он есть символ чего-нибудь… Хотя все это, действительно, очень похоже на Южную Францию. Правда, я и сам там никогда не был…

Несколько минут мы молчим. Мне кажется, что я по-прежнему слышу музыку. Аккордеон играет все тише и тише, и вот уже звуков нет, остается только воспоминание о них.

— Кстати, скоро придет клиент. — Нарушает молчание Макс. — Я тебя не выгоняю, но, пожалуйста, не встревай. Что бы я ни говорил. Нужен взгляд "со стороны".

Клиент появился, словно по команде, сразу же после этих слов.

Наша редакторша называет таких людей "саблезубыми бегемотами". На вид — лет сорок. Упакованная в дорогой костюм фигура штангиста, который пару лет назад перестал выступать и контролировать свой вес. По-мужски красивое лицо. Бритая голова. И при этом — никаких "болтов" и золотых цепей. В общем: человек-скала, человек-успех.

— Принесли? — Спросил Макс.

— Вот. — Мужчина вынул из портфеля пакет, брезгливо поставил его на журнальный столик.

— Очень хорошо.

Макс развернул полиэтилен, достал бутылку вина. Принес широкую чашу и "маятник" — кристалл горного хрусталя на цепочке. Плеснул вино в чашу, сосредоточился, провел над поверхностью жидкости "маятником". Камешек заплясал, выписывая лихорадочные круги и "восьмерки".

— Похоже, ваша сестра не ошиблась, — удовлетворенно кивнул Макс. — Давайте так. Вы повторите свой рассказ, потому что по телефону я многое мог упустить. Александр Сергеевич тоже послушает.

Гость вопросительно взглянул в мою сторону.

— Кстати, я забыл вас представить, — извинился Макс. — Александр Сергеевич Ярцев, врач-сексолог. Виктор Васильевич Кулешко, генеральный директор фирмы "Нефтегазспецмонтажстрой".

Мужчина кивнул:

— Хорошо.

И замолчал, собираясь с мыслями.

— Кто посоветовал вам позвонить мне? — Прервал паузу Макс.

— Сестра. Ирина. В-общем, это она сказала, что на меня наслали порчу.

— И давно?

— Наслали? Недели три назад. Да, примерно так… Я вдруг начал чувствовать себя не в своей тарелке. Трудно сказать, с чего началось. Так, сначала настроение испортилось без всякой причины. Потом мысли всякие появляться начали…

— Какие мысли?

— Ну, зачем я живу? В чем вообще смысл человеческого существования? Кому все это нужно? А еще — что меня никто не любит, что я никому не нужен. Всем нужны только мои деньги. Все мне врут… Работать совершенно расхотелось. Вставал с утра через силу, шел в офис, как на каторгу.

Виктор Васильевич помолчал и продолжил:

— Я решил, что просто уработался, нужно встряхнуться. Поехал с приятелями на выходные в "Серебряный бор". Классный санаторий. Банька, бассейны, боулинг… Ну, взяли мы с собой, конечно, "девочек". Как всегда. И тут…

Наш гость опустил голову и покраснел.

— В-общем, как я понял из нашего телефонного разговора, ни одна из "жриц любви" не показалась вам достойной того, чтобы заняться с ней сексом. — Помог собеседнику Макс.

— Да, именно так. Я понимаю, я — не мальчик. И раньше иногда проблемы бывали. Работа у меня нервная, устаю. Но опытные "девочки" всякие способы знают. А тут… Понимаете, я их просто не хотел! Не хотел, чтобы они ко мне прикасались! Почему-то это показалось противным… И вот тут-то я по-настоящему испугался. Два дня пил, как свинья, и плавал в бассейне. Потом пошел к врачу…

— И?

— Сказали, что все в пределах возрастной нормы.

— А как у вас с женой?

Виктор Васильевич пожал плечами:

— С Ленкой у нас давно кое-как. Она тоже — не горная козочка, — хлопнул он ладонью по объемистому животу. — Да и некогда ей. Занимается магазинами, недавно еще один в Сургуте открыла. С детьми возится. Мы, скорее, друзья. Четверть века вместе уже, я же до армии женился… Она давно ни на баньки, ни на девочек не обижается. Может, и она гуляет. Не знаю и не хочу знать…

— А как здоровье вообще? Вы обследовались полностью?

— Нормально здоровье. Странно, но чувствую себя даже лучше, чем раньше. Там же, в "Серебряном бору", как надоело в бассейне плюхаться, пошел гулять. Сам не заметил, как протопал двадцать километров до железнодорожной станции. Пока шел по лесу — сердце пело, так легко было… Потом поленился обратно пешком идти, поймал на станции "бомбилу". Сел в машину — и снова все противно. Мужик такой противный попался, за лишние два червонца десять минут торговался. Машина грязная…

— А когда вы узнали, что на вас наслали порчу?

— На той неделе забежала Ирка. Спрашивает: чего я такой смурной. Я говорю: черт его знает, душа болит, а с чего — не пойму. Она забеспокоилась, начала вокруг меня со своими "рамочками" бегать… Чудная она, конечно. Как деньги появились — во всякий фен-шуй ударилась, всю квартиру себе индийскими палочками провоняла. Но иногда — очень умная баба.

— Ирина Васильевна определила, что порча наслана при помощи этого вот вина?

— Ну. Полдня по коттеджу лазила, перебрала все, к чему я прикасаюсь. Сказала: не найду — в офисе искать буду.

— Ирина Васильевна — талантливая женщина с исключительными способностями. Вы правы, что прислушиваетесь к ее мнению. Она сказала, что я могу помочь вам найти того, кто наслал порчу и избавлю вас от проблемы?

— Ну, примерно так.

Макс удовлетворенно фыркнул.

— А в церковь вы сходили?

— Да.

— И как?

— Вроде полегче стало. Не так хреново. Какой-то покой в душе появился.

— Продолжайте туда ходить. Лучше всего — каждый день. Хоть на полчаса. А я пока подумаю над вашей проблемой. Может быть, придется съездить к вам домой.

Виктор Васильевич удивленно поднял брови:

— А это еще зачем?

— Вы не помните, чтобы кто-то дарил вам это вино. Так? Значит, кто-то поставил эту бутылку в ваш домашний бар. Тот, кто имеет к нему доступ. Вы сказали, что спиртное специально никто не закупает. Что-то приносите вы, что-то — ваша жена. Правильно?

— Вы думаете — Ленка?

— Пока я ничего не думаю. Я знаю лишь одно: вино в бар поставил кто-то из ваших домашних, имеющих доступ к бару. Если спрашивать "в лоб", то, естественно, никто не признается. Есть, правда, вероятность того, что вино подарили вашей жене: порча предназначалась ей, но она почти не пьет, поставила бутылку в бар и забыла. Но это маловероятно.

— Я спрашивал у Ленки, она говорит, что ей вина не дарят, знают, что она трезвенница.

— К тому же такие сложные заговоры, как правило, делаются на конкретного человека. — Продолжил Макс, старательно сохраняя предельно серьезное выражение лица. — Поэтому нам нужно будет определить, кто наслал порчу. И доказать это.

— Хорошо. — Виктор Васильевич облегченно вздохнул. — Когда вы сможете подъехать?

— Давайте в четверг. Часам к двум. Как я понимаю, в это время у вас дома никого не будет? Вам удобно?

— Вполне.

Прощаясь, гость достал из кармана конверт, положил на стол:

— Здесь аванс. Ирочка сказала про цены. Ну, а если разберемся с подлецом, то вдвое.

— Угу. — Равнодушно кивнул Макс.

"Саблезубый бегемот" наконец-то покинул квартиру моего друга. Все время старавшийся оставаться серьезным, Макс заглянул в конверт и расхохотался:

— Клянусь, я скоро перестану публично заявлять, что магии не существует!

— Ты вообще в последнее время странный какой-то стал. Вон иконы повесил, хотя в бога совершенно не веришь.

— А, наплюй. Это — антураж. Лет пять назад магией интересовались лишь законченные атеисты. Верующие считали, что всякая паранормальщина — от лукавого. Что, с точки зрения Церкви, совершенно справедливо. А сейчас клиенты пошли: в бога вроде верят, но чуть прижало — к ведьмаку бегут. Ибо ближе, понятнее и конкретные расценки есть. А если ведьмак тот еще и иконы у себя повесил, то клиент вообще считает себя безгрешным. Типа, имеется лицензия за подписью самого боженьки.

— И в церковь ты его для этого послал?

— Не… Я же тебе говорил про "намоленные" иконы. В Покровской церкви на Стрельникова есть одна такая. Старая, лет двести ей. Как ее только церковники сохранили, не заменили каким-нибудь "новоделом" — не знаю. Иногда и попы что-то понимают. Я случайно на эту икону наткнулся… Так вот, возле нее аж воздух звенит от энергии. Любая временная информационная структура рядом с ней разлетается в пыль. Грех таким инструментом не пользоваться…

— Временная информационная структура — это порча?

Макс разозлился:

— Далось вам всем это название! Бабкины сказки! Наложить — снять! Чушь собачья! Суеверия!

— А вино? — Из чистого упрямства не унимался я. — Ты же сам — маятником…

— Слушай, Санька, если я вынужден разговаривать с клиентами на том языке, который они понимают, то ты-то зачем пургу гонишь? Думаешь, я мужика на бабки поимел и кину? Не фига, он получит то, что хочет: душевное спокойствие, прежнюю работоспособность и объяснение причин того, что произошло. Может, немного по-другому взглянет на близких ему людей.

— Будешь в четверг искать того, кто наложил эту… временную информационную структуру?

— Да я уже и так знаю. — Успокоился Макс. — Если хочешь — поедем к Кулешко вместе, тебе, как литератору, интересно будет.

В назначенное время мы с Максом вылезали из его видавших виды "Жигулей" около коттеджа генерального директора "Нефтегазспецмонтажстроя". Виктор Васильевич ждал нас на крыльце:

— Проходите. Как договорились, никого, кроме меня, в доме нет.

Минут сорок мы бродили по особняку. Макс зачем-то расспрашивал о расположении комнат, о том, кто в них живет. В конце концов мы уселись в гостиной. Хозяин принес кофе:

— Выяснили что-нибудь?

— Да. — Макс повертел в руках кофейную чашечку. — Причина вашего странного состояния — очень молодой человек. Почти ребенок. Скорее всего, девочка лет тринадцати-пятнадцати. В последнее время у нее проблемы в школе. Может быть, несчастная любовь…

— Светка! Не может быть! Ей-то зачем это надо? — Воскликнул Виктор Васильевич.

— Что — это? — Ледяным тоном спросил Макс.

— Ну, сживать меня со свету…

— Вы не совсем правы… Можно будет сейчас осмотреть комнату девочки?

— Без проблем.

Мы переместились в детскую. Обычная комната обычной девочки, родители которой не стеснены в средствах. Современный компьютер с принтером. Куча плюшевых игрушек на кровати. Плакаты с изображением каких-то подростковых кумиров…

Макс подошел к столу, стал рыться в ящиках. Потом покачал головой, включил компьютер, пробежался пальцами по клавишам.

— Ага! Вот, похоже на то, что надо.

"Энциклопедия русских любовных заговоров и заклятий", — прочитал я на мониторе.

— И еще — посмотрите — из энциклопедии взято несколько абзацев и перемещено в отдельный файл. Видимо, для распечатки…

"Заговор на понимание. Если вы считаете, что объект вашей любви не понимает ваших чувств во всей их полноте, сделайте следующие. Возьмите бутыль вина и две свечи: черную и белую…"

Дальше Макс читать не стал:

— Не хочется делать полный обыск. Но наверняка мы найдем в этой комнате и распечатку, и свечи, и много чего еще…

Виктор Васильевич продолжал тупо смотреть на монитор. Потом вышел из ступора:

— Вы считаете, что я чувствовал то, что все время чувствует Светка?

— Ага! — По-идиотски улыбнулся Макс.

— Так… Это… Как же ей хреново! А я еще на нее орал, что у нее тройки появились!

— На детей вообще не стоит орать. Лучше поговорите по-человечески. — Назидательным тоном произнес мой друг. — Кстати, у вашей дочки, похоже, огромные эмпатические способности. Было бы интересно с ней познакомиться.

Не буду рассказывать о том, как, получив гонорар, Макс утащил меня на две недели на Алтай. Это — совершенно другая история. Полная таежных красот и древних тайн.

Как-то мы сидели у костра и попивали травяной чай. Макс отводил душу: собирал подряд всю зелень, попадавшуюся в тайге, и совал ее в кипяток. Получалось на удивление вкусно. В тот раз армат отвара неуловимо напоминал коллекционное "Шато де Монтань".

— Совсем как то "глючное" вино. — Сказал я Максу. — Кстати, все хотел тебя спросить: а откуда ты узнал, что проблема Кулешко — в его дочке?

Макс расхохотался:

— Мужик далеко не так прост, как кажется. Сумел очень точно описать свое состояние. Больше всего это напоминало подростковую депрессию. Он, конечно, давно забыл, каким воспринимал мир в пятнадцать лет… Поэтому ему и так дико было. Значит, нужно было искать в его окружении подростка-эмпата. Или, в крайнем случае, романтичную девицу лет восемнадцати. И сделать это так, чтобы ребенок не пострадал, ведь трансляция эмоций могла быть вообще неосознанной.

— А вино?

— Что — вино?

— Ну, заговор, бутылка с вином?

— Явление эмпатии изучено очень мало. Девочка за счет своих способностей заставила работать совершенно бессмысленный набор слов.

Макс откинулся на спину и стал смотреть в небо. Я тоже лег. В просветах между еловыми лапами качались мохнатые звезды. Пахло дымом костра, смолой, прелой хвоей.

"Интересно, можно научиться писать так, чтобы твоя эмоция транслировалась читателю? — подумал я. — Чтобы тот, кто возьмет книгу, тоже ощутил тот вселенский покой, что охватывает человека в горах?"

— Все хорошие актеры — эмпаты. — Вдруг сказал Макс. — Я посоветовал Кулешко отдать дочку в какой-нибудь театральный кружок… Кстати, хорошие писатели — тоже…

Ирисы Итиль-Ийлинта

— У тебя есть что-нибудь про темных эльфов?

— Чего?! Каких эльфов? Ты — псих?

Макс — сволочь редкостная. Я ничего не имею против эльфов. Даже темных. Но зачем звонить человеку в первом часу ночи? Так и хочется стукнуть его чем-нибудь тяжелым. Если бы он появился в моей комнате не в форме назойливого телефонного звонка, а, так сказать, во плоти, я бы его стукнул.

И меня бы оправдали.

Любой нормальный милиционер понял бы.

Приходит, значит, человек с работы, ужинает. Отписываться сегодня не надо, газету сдали. Можно спокойно поиграть в "Дьяблу".

Играю, никого не трогаю. Кроме монстров, конечно. Но монстры для того и существуют, чтобы их трогать. Желательно — чем-нибудь колюще-режущим. А тут — звонок. И, как назло, именно в тот момент, когда мой Палладин наконец-то добрался до очередного "босса". Жизни осталось — с гулькин нос, девочку мою, лучницу-красавицу, уже грохнули, реанимировать надо…

Я от звонка чуть не подпрыгнул, еле-еле успел на "паузу" нажать…

Макс, видно, почувствовал, что я не испытываю особой радости, и начал извиняться:

— Сань, ты не злись. Я просто раньше позвонить не мог. В Тюмень ездил, застрял на трассе. Поставил машину на стоянку — и сразу тебе позвонил. Ты, это, приходи завтра после работы. Часам к семи. Будут бараньи ребрышки с чесноком…

— Ну, если ребрышки…

Макс, конечно, гад, но по умению "подкатить" к любому человеку ему нет равных.

— Что ты там про каких-то эльфов говорил?

— Говорят, есть несколько книг — продолжений Толкиена. Так сказать, взгляд с "темной" стороны. Авторы — русские. Вроде они издавались, но небольшими тиражами. Но в Сети обязательно должны быть.

— А-а-а! "Черная книга Арды". Но зачем тебе? Ты же вроде с играми тыщу лет назад завязал?

— Надо.

— Ладно, посмотрю.

Я со вздохом вышел из "Дьябло". Включил модем, тот запищал, как котенок, которому наступили на хвост. Давно пора купить что-нибудь поновее, да денег жалко. Все равно в нашей телефонной сети больше сорока тысяч скорости не будет, какой модем ни покупай.

Интересно, а зачем Максу понадобилась "Черная книга Арды"? Или я ничего не понимаю, или Макс опять ввязался в какую-то авантюру. Ладно, завтра разберемся.

Любопытство меня когда-нибудь погубит, но в назначенное время я стоял под дверью максовской квартиры.

Открыло мне неформального вида существо неопределенного пола. "Нечто" было одето в рваные джинсы и черную футболку с размашистой надписью RAMMSTEIN. Наряд дополняла жилетка, изготовленная из школьной куртки путем отрывания от нее рукавов. С первого взгляда и не определишь, мальчик это или девочка.

— Здравствуйте! Вы к Максиму?

По голосу вроде — девочка: говорит глубоким, чуть хрипловатым контральто. Ладно, половая принадлежность гостей Макса — это проблемы самого Макса. Меня гораздо больше интересует восхитительный аромат жареного мяса, которым пропитана вся квартира.

Из кухни раздался голос Макса:

— Заходи, Санек! Айвиэль, помоги гостю раздеться!

Так, хорошо. Хоть что-то известно: "нечто" зовут Айвиэль. Очень приятно.

Я скинул куртку на вешалку и протопал на кухню:

— Привет, Макс! Скачал тебе "Черную книгу" и так еще, по мелочи.

— Спасибо. Скинь на комп, потом разберусь.

Макс открыл духовку, запах стал еще гуще и притягательней. Я проглотил слюну:

— А зачем тебе эти "фанфики"? Если не секрет, конечно?

— Да есть одно дельце к этим самым эльфам…

В то, что у моего друга окончательно "поехала крыша", я не поверю никогда. Конечно, Макс зарабатывает деньги не совсем обычным способом. Он — парапсихолог. Но в последнее время парапсихология и прочая эзотерика не считается чем-то совсем уж из ряда вон выходящим. Но причем тут эльфы? Может быть, речь идет о поклонниках творчества Ниеннах? Знакомцы среди ролевиков у Макса есть, лет пять назад он увлекался играми.

В этот момент он снял крышку с казана, и все мысли о поклонниках кого бы то ни было вылетели у меня из головы.

— Давай тарелки! — скомандовал Макс.

Через час мы перебрались в комнату. Макс с Айвиэль устроились за компом. Я осел на диване, предварительно освободив себе место от бумажного хлама. Чего тут только не валяется! Какие-то кришнаитские брошюрки, книжечки из серии "Исцели себя сам"…

Краем уха слушаю разговор:

— Тирандиеэль… Митрандир… Мелкор… Финдориэль…

Звучит так же бессмысленно, как санскрит в той брошюрке, что я лениво листаю.

В конце концов Макс оторвался от монитора и радостно возвестил:

— Мне все ясно!

— Чего? — не понял я.

— Все!

Да, от излишней скромности Макс не умрет.

Я сгреб в одну кучу всю эзотерическую макулатуру:

— Слушай, а зачем тебе понадобилась кришнаитская муть?

— Картинки красивые, — отмахнулся Макс. — Ладно, оставь вещественные доказательства в покое. Санек, ты помнишь, как мы в "мультики" играли?

— Естественно…

"Мультики" — придуманные картинки. Игра заключалась в том, что один старательно представляет себе что-нибудь, а второй пытается угадать: что именно. Потом описывает "увиденное". У Макса лучше получалось угадывать, у меня — представлять. Оно и понятно: Макс — экстрасенс, но с фантазией у него не густо. Однажды он представил идиллию: озеро, зеленый бережок, удочки, ведро с рыбой на траве. Правда, в эмалированной посудине бодро плавали выпотрошенные минтаи. "Тысячу лет на рыбалке не был, — оправдывался Макс. — Как нормальный карась выглядит — уже и не вспомню".

— Так вот, я давно пытался понять природу "мультиков", — продолжил он. — Механизм, при помощи которого транслируется информация.

— Понял?

— Есть одна идея. С вашей помощью хочу ее проверить.

— С нашей?

— Ну. Нужно не меньше двух человек с развитым образным мышлением. Причем — занимавшихся раньше подобными вещами, но с разными людьми. Чтобы моего давления не было. Пока Айвиэль не подвернулась, ничего получиться не могло.

— Он меня на трассе подобрал, — вставила девушка. — Я стопом в Омск добиралась.

— Еду из Тюмени, вижу — стоит на обочине это чудо. Оказалось, землячка, — рассмеялся Макс. — Ладно, кончаем трепаться, будем работать. Расклад такой: Айвиэль представляет картину, ты, Санька, "ловишь". Дальше — по обстоятельствам.

Девушка села в позу "лотос". Я просто откинулся на спинку дивана. Какое-то время я еще воспринимал комнату, стол с компом, книжные полки, фигуру Макса.

Но вот уже вокруг — мерцающая пустота. Потом пустота становится зеленой поляной. Рядом со мной — высокий длинноволосый парень. Очень высокий. Хотя — нет. Рост у него нормальный. Это я смотрю на него как-то странно, снизу.

Я взглянул на свои руки — и чуть не задохнулся. Рук нет, есть покрытые серой шерстью лапы. И стою я, соответственно, на четвереньках.

— Санек, иди сюда! — зовет парень голосом Айвиэль. Только хрипотца исчезла, слова звучат, словно музыка.

Я бегу на зов, виляя хвостом. Странное ощущение — вилять хвостом…

Парень гладит меня по голове, чешет за ухом и вскакивает мне на спину. Не очень приятно, но куда деваться…

Мы мчимся. Сначала — сквозь туман и какие-то облака. Потом — по лесу. Это, конечно, не обыкновенная тайга. Лес чистый, ухоженный, каждая веточка — как на японских акварелях. Иначе, как эльфийским, и назвать невозможно.

Речушка небольшая, тихая заводь, вода серебрится в лунном свете. Кстати, вроде ночь, но светло, как днем. Только цвета неяркие: синий, сиреневый, серебристый, серый…

На берегу заводи — россыпь ирисов. Айвиэль соскакивает на землю, шагает к воде.

— Может, не надо? — говорю я. Мне почему-то серебристая заводь совершенно не нравится.

— Это же ирисы Итиль-Ийлинта, самые таинственные на свете цветы!

Айвиэль рвет ирисы. Я сижу на собственном хвосте, всем видом выражая неодобрение. Если самые таинственные — то какого черта их рвать? Полюбовался — и хватит…

Неприятности начинаются почти сразу же. Из воды с шумом выныривает кошмарная голова на длинной шее. Сама голова — размером, наверное, с половину меня. Пасть — что твоя дверь. Три ряда полуметровых клыков. Раздвоенный язык. На морде — какие-то шипы, рога и наросты. Глаза горят багровым. Интересно, как выглядит все остальное, что пока еще скрыто под водой? В прочем, совсем не интересно, век бы эту гадость не видеть…

Голова падает сверху на Айвиэля. Пасть раскрыта — того и гляди цапнет. Парень уворачивается, откуда-то в руках у него появляется легкая шпага. Клинок рассыпает голубые искры — словно электросварка.

Я тоже не теряюсь. С перепугу, или еще как, но мне удается запрыгнуть на шею кошмарной твари. Когтями впиваюсь в каменно-твердую кожу. Передними лапами сжимаю шею, задними что есть мочи полосую противника. Вгрызаюсь в хребет (фу, гадость, противно-то как!). Что-то хрустит.

Айвиэль тычет шпажкой чудовищу в глаз. Животное мечется, мотает башкой, пытается нырнуть.

От греха подальше (так и утопит ведь, гадина) прыгаю на берег. Раненая тварь скрывается под водой и больше не показывается.

Отхожу подальше от берега. Айвиэль — тоже. Наконец-то начал соображать!

— И откуда только в крохотной речушке такой бронтозавр? — удивляюсь я.

— Наверное, сторож. Но мы его обманули, — смеется мой наездник и достает из-за пазухи букет.

И мы снова скачем по лесу — туда, где небо на востоке уже начинает светлеть, и где поднимаются из-за деревьев вершины гор.

Трава становится мокрой от росы. Из низин поднимается туман.

Снова поляна. На ней — неясные фигуры. Большинство напоминает Айвиэля, но какие-то… неконкретные, что ли. Огромные светящиеся глаза, но вместо носов — расплывчатые пятна. Во что одеты — вообще не понятно. Зато — куча украшений, переливающихся в предрассветных сумерках. Броши всякие там, фибулы, диадемы.

Фигуры бессмысленно бродят по поляне. Никто ничем не занимается, лишь парочка играет на флейтах.

Выхожу из-за кустов, вежливо виляя хвостом:

— Привет! Это вы — эльфы?

То, что после этого начинается, мне совершенно не нравится. На мой взгляд, порядочные эльфы так себя не ведут. На мою голову (и голову Айвиэля — тоже) призываются проклятия всяких валар-майар. В руках у большинства появляются луки…

— Изыди, отступник!

— Будь ты проклят во веки веков!

Эльф тянет меня за загривок.

Еще чего! Удирать от этих недоделанных?

С матюгами кидаюсь на толпу полу-привидений.

Фигуры начинают таять, истончаться.

В этот момент Айвиэлю все-таки удается оседлать меня, эльф поддает мне пятками под ребра, и я от возмущения несусь куда глаза глядят.

В следующий миг лес резко меняется. Это уже обычная земная тайга. Пахнет смородиной, сыростью и прелью — нормальные лесные запахи. И домишко на одной из полян — вполне нормальный. Только древний какой-то: сейчас так не строят. Просто сложенная из необтесанных валунов хижина, щели заткнуты мхом, на крыше, вместо шифера или хотя бы соломы, — древесная кора. Несколько сараев, больше похожих на кучи бревен…

Из двери дома выходит девушка, в руках у нее — большой берестяной туес. Красивая девушка. Глазищи синие — в пол-лица, коса — почти до земли. Одежда, правда, у юной незнакомки — серые домотканые тряпки. Но я с выбором моего наездника вполне согласен. Одеть красавицу во что-нибудь по местной моде — загляденье будет.

Мы прячемся за камнями. Девушка идет в сарай, оттуда раздается приветливое мычание, неразборчивые слова, видно, она разговаривает с коровой перед тем, как подоить.

Айвиэль осторожно проходит к крыльцу, кладет на него букет. Я поражаюсь: трава мокрая, а он идет так, словно скользит над землей, ни одна росинка не падает. Следа нет.

Лесной мир постепенно начинает тускнеть, снова вижу перед собой гадко ухмыляющуюся физиономию Макса.

— Мяу! — возмутился я. — Гав! Тьфу, черт! Макс, скотина, в кого ты меня превратил?

— Я? Тебя? — он сделал вид, что обижен до глубины души. — Лучше следи за своим подсознанием!

— Ты был похож на очень большого тигра, только серого и без полосок, — вмешалась в разговор Айвиэль.

— Разве тигры хвостом виляют?

— Не знаю… Я люблю кошек, а ты, наверное, собак. Вот и получился гибрид. А я как выглядела?

— Стандартный пацан-эльф. Как лучники во "Властелине колец".

— Стоп, стоп! — замахал руками Макс. — Вы так мне весь эксперимент сорвете. Потом воспоминаниями поделитесь.

Он сунул мне плеер: "Заткни уши и не подслушивай" и утащил Айвиэль на кухню.

Минут через пятнадцать поменял нас местами. Я попытался рассказать о своих чувствах: радость скачки, восхищение красотой цветов, страх и ярость при виде чудовища… Но Макса интересовали детали: "Какого цвета чешуя у монстра? Какой формы гарда шпаги? Сколько окон в домике?" Допрос, а не беседа. Макс всегда такой. Если ему что-то в голову взбрело, то плевать, что остальные подумают…

В конце концов мы снова поставили чайник, хозяин достал из холодильника торт:

— Моя гипотеза подтвердилась, и это надо отметить!

— Какая гипотеза?

— О механизме трансляции. Мне было важно знать, насколько вы будете расходиться в деталях.

— В смысле?

— Ну-ка, быстро скажите: какого цвета бывает яблоко?

— Красного!

— Зеленого! — хором ответили мы с Айвиэль.

— Вот видите! Каждый из вас подумал о своем яблоке. Создал свой образ. Слово "яблоко" — общая информация. Цвет — частная.

— И что?

— В ваших "мультиках" частная информация, насколько ее реально запомнить, совпадала до мелочей. Значит, вы воспринимали один и тот же образ. А это возможно, если трансляция идет не напрямую. Сначала отображается на чем-то, и лишь потом каждый ее воспринимает. Как может. Но для всех — один конкретный образ.

— Информационное поле Земли? Ноосфера? — я пытаюсь показать, что тоже не лыком шит, и кое-что читал. Почему-то теперь перед Айвиэль мне не хочется выглядеть глупее, чем Макс.

— Скорее информационно-эмоциональное поле человечества. Эзотерики называют его "низшим астралом". Скопище сущностей, созданных подсознанием миллионов и яркими фантазиями отдельных творцов.

Глаза у Айвиэль стали круглыми, как блюдца:

— Так, значит, московские девчонки правы: Арда существует? И эльфы — тоже? В астрале…

Макс расхохотался. Достал листок бумаги, фломастер, нарисовал кривую рожицу:

— Этот рисунок существует?

— Ну…

— А откуда он взялся?

— Ты нарисовал.

— Так и Арда эта ваша: создали, вот и существует. Правда, с подачи Толкиена. И всяких других. Санек, кто там еще писал про эльфов?

— Десятки… Слышь, Макс, а ведь это здорово: если на этот твой астрал можно транслировать, то не нужны ни книги, ни компьютеры! Один человек придумывает "мультики", а остальные их смотрят. Представляешь, в кинотеатрах — афиши: "Сеанс коллективных глюков. Ведущий — заслуженный глючник России Иван Иваныч Иванов".

— Разбежался! Я давно эксперимент задумал, но не знал никого, кто создает "мультики" так же отчетливо, как ты.

— Правда, Санек! В Москве у меня так не получалось, как с тобой, — девушка оценивающе посмотрела на меня. — Были какие-то расплывчатые картинки, все смазанное, как сквозь туман…

— Но ведь любые способности можно развивать! У кого угодно!

— Наверно, — пожал плечами Макс. — Давайте лучше торт есть.

За чаем Айвиэль щебетала про тех девчат, которые тоже умеют вместе "глючить".

— Там девчонки уверены, что они, на самом деле, — эльфы. Настоящие. Только родились не в своем теле. Типа, душа эльфийская бессмертна и путешествует по мирам, возрождаясь то в одном, то в другом человеке. И такие люди будут странными, "не от мира сего". Меня почти убедили… Типа, я была раньше каким-то эльфийским принцем. И, веришь-нет, я жизнь в Арде сама видела! Закрываю глаза — а вокруг лес серебряный, весь переливается, ручеек крохотный, у воды — ирисы… Огромные, с серебром по краю лепестка…

— Мультики, — фыркнул Макс.

— Ага! Там одна девочка тоже сказала, что это все — неправда, это они специально делают, чтобы человека покрепче к себе привязать. Как в сектах разных…

— Но ты же не привязалась?

Глаза у девушки вдруг стали грустными и какими-то нездешними, словно она душой она осталась в компании "эльфом", развлекающихся "мультиками".

— Меня Ийин очень обидела… Она такая… Чудесная… Не от мира сего… Вокруг нее куча девчонок, все ей в рот смотрят… А она… как сказать… принимает любовь. Как одолжение делает. Я долго терпела. Потом все бросила, рванула домой. Жалко, конечно, что из института ушла. У мамы столько гордости было, что я в Москве без блата поступила. А я — бросила…

— Может, сумеешь оформить академический отпуск, — вмешался я. — Если чего — врачи знакомые есть…

— Хорошо бы, — вздохнула девушка. — Самое страшное, что Арда осталась со мной, и я не могу ни с кем ею поделиться. Если начну учить кого-нибудь "глючить", то стану такой же, как Ийин…

— Вон на пару с Саньком можешь "мультики" смотреть, — Макс ткнул меня кулаком под ребра. Шутливо ткнул, но чувствительно. — Только, смотри, не влюбись в этого оболдуя. У него уже подружка есть. Или две — не помню…

Я постарался перевести разговор на менее опасные темы:

— А ты с теми эльфами на полянке знакома?

— Вроде да… Это — не мои "глюки", а их. Я их специально искала, Макс говорил, что это по его теории можно…

— А та девушка с коровой? Она — кто?

— Это — моя тайная сказка. Про эльфийского принца, который отправился за приключениями и нашел любовь к обычной человеческой девушке.

Макс опять заржал. Что-то он сегодня подозрительно веселый:

— Так напиши ее. Какие проблемы?

На лице Айвиэль попеременно отразились нездешняя грусть, потом — недоумение, попытки что-то понять, потом — радость.

— А ведь правда! Знаешь, я на трассе написала… Хотите почитаю?

Девушка достает из кармана жилетки клочок бумаги:

"Чуткая тишина. Лунная дорожка на гладкой, словно зеркало, поверхности лесного озера. Лунные блики на траве.

Возле воды — заросли ирисов. Сторожкие острые листья — словно мечи. Острые черные тени. Слегка изогнутые стебли едва удерживают серебряную тяжесть цветов. Изысканно-прекрасный изгиб. Каждый ирис — словно песня. Светло-сиреневые, почти белые, с чуть более темной каймой по краю. Запах — травяной, чуть сладковатый. Запах сырой земли и стоячей воды. И — запах тлена, гниющего мяса.

Совершенная до безжизненности, извращенная красота… Притягательная и смертельно опасная, предательская, ядовитая…"

Несколько секунд мы молчали. Потом Макс произнес тоном классной дамы:

— Учись, Санек! У тебя филологическое образование, а ты так не можешь…

— Ага! Чтобы я про пьяные трупы так писал! Я же — криминальный репортер. Ты представляешь: "Чуткая тишина тяжелым одеялом укрывала Порт-Артур, самый грязный и самый криминальный район города. Только в доме номер пятнадцать по улице Зеленой до самого утра мерцали и переливались огни. Тревожные крики оглашали окрестности. Вернувшийся из мест заключения хозяин дома выяснял отношения с любовником своей бывшей жены…".

— Не всем же — про трупы…

— Ладно, проехали. Я, наверное, действительно так не смогу, романтизма не хватит…

— Зато ты хороший. — Рассмеялась Айвиэль.

И привычным движением почесала меня за ухом.

Через неделю я сопровождал Айвиэль на занятие молодежного литературного объединения. Конечно, узнавать адрес и время занятий пришлось мне.

Мы встретились на остановке, девушка чмокнула меня в щеку и сообщила:

— Макс вчера сказал, что тебе завтра надо к нему, и чтобы ты оделся так, чтобы если чего — можно было драться.

— С кем?

— Не знаю. То ли с кришнаитами, то ли еще с кем-то.

Идиотизм! Какие кришнаиты? Они же пацифисты…

Но, что самое смешное, я приду завтра. Наверное, я так уж устроен, что не могу ни обижаться, ни отказывать…

Мяу! Гав!!!

Папины дачи

Для меня эта история началась с того, что Максу понадобилось узнать: кто такой Сергей Сергеевич Квашнин. Озабоченный этим вопросом Макс примчался ко мне домой поздним вечером. Я только что закончил писать про свежее убийство и с наслаждением курил на балконе. Весна в нынешнем году выдалась жаркая, в нашем дворе буйствовала черемуха, и запах долетал до третьего этажа. Где-то пели под гитару 'Чижа'.

— Саня, тут к тебе Максим пришел, — крикнула открывшая дверь мама.

— Пусть на балкон топает, — ответил я.

Макс вышел ко мне и 'с места в карьер' стал расспрашивать про Квашнина.

— Милый дедок, — я попытался вспомнить ощущения, которые возникали у меня, когда Сергей Сергеевич появлялся в редакции. Максу главное — ощущения, поэтому он и спрашивал меня, а не кого-нибудь из Совета ветеранов или Общества охотников-любителей.

Кажется, старик долго работал каким-то мелким начальником в природоохране. В начале девяностых вышел на пенсию. Теперь — один из тех любителей-краеведов, которые сильно облегчают жизнь журналистов при подготовке к каким-нибудь юбилеям. И сам очень неплохо пишет. Раньше его публиковал альманах 'Земля Восточная'. Потом областной литжурнал благополучно 'загнулся', и Сергей Сергеевич стал ходить со своими лирическими миниатюрами про природу по редакциям газет. Но нынче этот вид прозы не в моде. У нас ему, правда, повезло: мы напечатали пару рассказов об охотничьих собаках — на страничке для любителей животных. Получилось как говорится 'в струю', стали приходить письма читателей на тему 'а вот с моей кошечкой (канарейкой, ежиком) тоже был случай'… В общем, то, что надо. Под спонсорство конкурса на лучший рассказ о животных подписалась фирма, торгующая собачьими кормами, и я сам вручал Сергею Сергеевичу огромный пакет 'Педи Гри' для его лаек.

— Если хочешь, я тебе притащу Маринку, которая эту собачью полосу ведет. — Предложил я Максу. — Она с ним постоянно перезванивается…

— Не надо, — Макс на секунду задумался. — Я, кажется, все понял. И почему это он, и что делать. Кстати, хочешь слетать на Уй?

— Чего? — Возмутился я.

— Речка такая на севере области — Уй. Есть еще Шиш. Не знал?

— Знал, но не сообразил сразу. Я что, есть возможность?

— Угу. Слушай, в общем…

Вот тут-то Макс и рассказал мне историю по пропавшие документы.

Есть поселок — 'Папины дачи'. Официально он называются 'Садоводческий кооператив 'Пригородный'. 'В физическом выражении' это — окруженные бетонным забором несколько десятков гектаров соснового бора на берегу реки. Забор доходит до воды и отсекает 'садоводческий' пляж. Внутри 'периметра' — десятка три коттеджей, принадлежащих Губернатору — Папе — и его приближенным.

Конечно, я на 'Папиных дачах' не был: не того полета птица. Но пару лет назад встречался с девушкой, у которой лучшая подруга — невеста сына одного из дачевладельцев. Ляльку вместе с ее подружкой пару раз приглашали в 'Пригородный' отмечать праздники. После каждой такой поездки я был вынужден выслушивать многочасовые монологи на тему 'живут же люди!'.

По мнению Ляльки, сами коттеджи ничего особенного не представляют. Так, двухэтажные кирпичные домики, какие, в принципе, может позволить себе хозяин какого-нибудь средней руки магазина. Конечно, с гаражом, баней и всем прочим необходимым. В домиках имеются все удобства вплоть до газа. Но это — не главное. Прелесть — в благоустройстве. Вдоль центральной аллеи поселка — сосны и сирень, везде, где можно, разбиты цветники, на задах за каждой дачей устроены 'шашлычные полянки' с мангалом и резными деревянными скамейками. На территории садоводства — теннисный корт, волейбольная площадка. Вымощенная тротуарными платками дорожка спускается к небольшому пляжу, тут же — лодочная станция.

Лялька, рассказывая о том, как устроилась ее подружка, истекала слюной и желчью. После очередного монолога моей пассии я принял окончательное решение сворачивать наши отношения. Конечно, девочка — куколка, и в постели хороша. Но у меня никогда не будет такого дома.

Ради любопытства я тогда покопал в архивах. Оказывается, построены были 'Папины дачи' в 1998 году. Частично они принадлежат областному Фонду недвижимости, частично — частным лицам. Финансировалось строительство из Губернаторского резервного фонда в форме беспроцентных займов. Что самое забавное, после продажи нескольких коттеджей кооператив займы вернул. Правда, и брал, и возвращал в рублях, а за этот период как раз случился дефолт, и рубль заметно усох. Но, как говорится, буква закона соблюдена.

С поселком был связан только один небольшой скандальчик: в юридическом смысле дачный кооператив не является 'населенным пунктом', поэтому не попадал в план газификации Пригородного района. Но юристы областной администрации как-то 'разрулить ситуацию', и нитку газопровода сюда протянули раньше, чем во многие деревни.

И вот теперь оказалось, что у кооператива 'Пригородный' был председатель. Был — потому что не далее как позавчера он помер. Причем — самым естественным способом, от сердечного приступа. Что не удивительно, ибо старику было за семьдесят. Проблема же заключается в том, что со смертью председателя пропала вся документация. Все бумаги, начиная с решений об отведении земель и смет на строительство. Все счета, договора, платежи и прочее. Пропала и 'белая', и 'черная' бухгалтерии.

— В общем, пропал здоровенный кусок компромата на нашего Папу, — хихикнул Макс, рассказывая мне эту историю. — У нас, как говорится 'придать гласности' эти документы вряд ли удастся. Юридически там почти все грамотно. Но если подкинуть их нужным людям в Москве, и если, к тому же, на Папу у кого-нибудь окажется 'зуб'… В общем, высокое руководство впало в панику. Подключили прокуратуру, за сутки следователи перерыть квартиру, гараж и дачу Сугодина, аккуратненько опросили всех его родных и знакомых.

— Сугодина? — Удивился я. — Василия Михайловича?

— Совершенно верно. Того самого Сугодина. Оказывается, на пенсии он не скучал.

Я покачал головой: вот как оно складывается. В восьмидесятых, когда 'спальные' микрорайоны росли, как грибы после дождя, Василий Михайлович Сугодин работал начальником треста 'Облжилстрой'. Строили тогда много, быстро, поэтому мужик он был он популярный. Любил выступать на всяких партхозактивах и первомайских собраниях: 'Вперед к светлому будущему! Превратим наш город в город-сад!'

В четвертом классе меня угораздило попасть в эскорт при знамени области на каком-то праздничном собрании. Помните, в советские времена перед началом собрания пионеры в парадной форме вытаскивали на сцену знамя и торчали возле него почетным караулом? Василий Михайлович, выходя к трибуне, прошагал мимо нас. Пахнуло табаком и дорогим одеколоном. На секунду дядька задержался около знамени. Весело подмигнул нам. Дескать, не журитесь, пацаны, тяжело в учении — легко в бою. Я тогда подумал, что именно так, наверное, выглядел Иван Поддубный, про которого я недавно прочитал книжку: огромный, словно медведь, энергичный, с веселыми чертиками в глазах.

В девяносто третьем, когда пошла вся эта приватизация-реорганизация, и каждое СМУ стало самостоятельным, Сугодин ушел на пенсию. Правда, успел 'прибрать к рукам' несколько лакомых кусочков. Крупнейший продавец грузовиков в регионе 'Урал-КамАЗ-Сервис' — бывший авторемонтный цех треста. Директорствует там сейчас сын Сугодина. Хозяин железобетонного и одного из пары кирпичных заводов — его племянник.

- 'Папа' в девяносто седьмом 'выдернул' старика с пенсии и поставил на кооператив. — Продолжил Макс. — Все с самого начала было в руках Василия Михайловича.

— А зачем старику нужно было прятать документы? — Удивился я. — И что, у них нормальной конторы не было?

— Можешь смеяться, но не было. С жильцами все вопросы решались по телефону. А бухгалтерию кооператива вела одна из специалистов областного Фонда имущества. Она готовила документы, Василий Михайлович приезжал и подписывал. В принципе, сейчас там по бухгалтерии никакого криминала: платежи за свет и коммуналку, договора с охранной фирмой и с ООО 'Цветовод' по озеленению. Когда было нужно, он привозил бухгалтерше старые документы, но потом — забирал.

— И зачем?

— Сложно сказать… Сугодин — тертый калач. Прекрасно понимал, что может 'впасть в немилость', поэтому предпочитал иметь в руках хоть какой-то инструмент влияния на Губернатора. Пока старик был жив, всех это положение удовлетворяло. Тем более, что у Сугоднина тоже был домик в 'Пригородном', он там жил почти безвылазно. Там и умер.

Обыскав все вероятные и даже невероятные места, где могут находиться документы, губернаторские 'шестерки' запаниковали. С одной стороны, сильно 'давить', устраивать повальные обыски нельзя: в деле замешан сплошной бомонд, чуть что не так — можно и пагонов лишиться. С другой стороны, пока документы не найдутся, покоя не будет. В общем, дошли господа до состояния, когда в голову приходят всякие фантастические идеи. Вплоть до приглашения колдуна.

Года два назад Макс делал фэн-шуй-проект для замгубернатора, вот о нем и вспомнили. В квартиру к Максу позвонили двое товарищей в гражданском и очень вежливо попросили проехать с ними.

Экстрасенса привезли на дачу Сугодина, посветили в ситуацию. Даже предложили съездить в морг, попытаться извлечь информацию из трупа. Макс сказал, что он к некромантии никакого отношения не имеет, что он несколько по другому ведомству. Попросил дать ему фотографию Василия Михайловича и свести с тем человеком, который хотя бы видел эти документы. Чтобы знать, что искать.

Привезенная в срочном порядке на дачу бухгалтерша из Фонда недвижимости — Римма Семеновна Гейнц — оказалась толковой свидетельницей и никаким медиумом. Женщина давала четкие показания:

— Раньше, пока у Василия Михайловича не было сотового телефона, я при необходимости звонила ему вечером, и с утра он привозил бумаги. Потом он купил сотовый, и любой вопрос можно было решить за день. Что? Сколько времени обычно проходило с момента звонка до того, как он приезжал ко мне? Когда как. Чаще всего — часа два-три. Однажды он подъехал минут через двадцать. Нет, я не удивилась. Был конец квартала, и он мог предполагать, что документы мне понадобятся.

Но вот представить зрительно, как выглядела, например, смета строительных работ, она не могла.

Макс посидел, помедитировал. Но ничего в голову не приходило. Никакой зацепки. Бумаги — объект совершенно обезличенный, на них нет следов эмоций, по которым можно вести поиск. Оставался единственный способ: поиск при помощи маятника. Достаточно ненадежно, но хоть что-то. Макс попросил достать ему карту города и Пригородного района. Один из 'людей в штатском' принес карту с нарисованными на ней стрелками и дугами. Жирный пунктир соединял кооператив и здание Фонда имущества.

— По идее, тайник должен находиться в этой зоне, — сказал следователь и очертил овал.

Среднее время, за которое Сугодин привозил документы — два часа. Это на то, чтобы доехать с дачи до тайника, взять бумаги и отвезти их Римме Семеновне. Ездил он, как ни странно, на 'Оке', хоть мог позволить себе любую иномарку. Может, старческая причуда, может, боялся быстро ездить. Сердце-то у него болело давно… Ну, в прочем, это не важно. Главное — весь маршрут не мог быть длиннее ста-ста двадцать километров.

— Понятно, — кивнул головой Макс. — А что обозначают эти заштрихованные зоны?

— Вряд ли старик прятал документы на городской свалке. Или — на грядках 'Тепличного'. Тайник должен находиться в помещении. Причем в таком, в которое Сугодин мог попасть, не привлекая ничьего внимания.

— Верно. — Макс хмыкнул. — Кстати, ребята, давайте познакомимся. А то вы знаете, как меня зовут…

— Игорь, — представился более смуглый.

— Сергей.

— Очень приятно. А теперь дайте-ка мне сосредоточиться.

Макс начал водить маятником над картой. Сам он считал, что этот способ извлечения информации из мирового пространства мало отличается от гадания на кофейной гуще. Однако нередко удавалось получать верные ответы. Главное — верно поставить вопрос. Через несколько минут Максиму стало ясно, что документы находятся в центре города, в квартале от Фонда имущества. Квартал старой застройки, в основном 'сталинки': несколько офисных зданий и пара жилых домов с модными магазинами на первых этажах.

— Вы сможете достать списки всех фирм и всех жильцов этих домов? — Спросил Макс у того 'товарища в штатском', который представился Игорем.

— Без проблем. Правда, часа три потребуется.

— Прекрасно, — согласился Макс. — А я пока со вдовой побеседую. И еще: где личные вещи Сугодина? Ну, записнушки там, ключи, портмоне. То, что он все время под руками держал?

— Сейчас принесу.

Раз документы не нашли, — рассуждал Макс, — то Сугодин предполагал вероятность обыска. Люди, пережившие сталинское время, порой немножечко перестраховываются. Дед был далеко не дурак. Спрятал так, что ни милиция, ни прокуратура не найдут, не смотря на все их возможности. Но, с другой стороны, перед смертью никаких проблем у старика не было. Значит, он должен был попытаться сообщить о том, где документы. Хотя бы родным. Оказалось, что так оно и было. Уже парализованный, Василий Михайлович пытался что-то сказать жене. Но она не поняла слова умирающего:

— Мне показалось, он бредит. Говорил что-то про леших. Или про Лешу. Дескать, спросите у Леши, Леша скажет… — Женщина глубоко вздохнула, чтобы сдержать слезы. — Леша — наш сын. Но он не знает, где документы.

— А еще у вас знакомые Леши есть?

— Был — Васин старший брат. Но он уже пять лет, как умер.

— А где похоронен?

— В Норильске…

Макс понял, что вариант тайника в фамильном склепе отпадает. Да и не тот человек был Сугодин, чтобы такими глупостями заниматься. Родился, как написали в некрологе, в большой крестьянской семье в Усть-Уйском районе. В детстве наголодался: была война, колхозников сажали 'за колоски'. Мать работала дояркой. Какой уж тут 'фамильный склеп'!

— А слово 'леший' вам ни о чем не говорит?

— Леший? — Сугодина пожала плечами. — Хотя… Брелок у него на ключах — забавный такой лешачок.

— Этот? — Макс протянул вдове принесенную следователем связку ключей.

Женщина кивнула головой.

— Кстати, — обратился Макс к следователю, — связка очень большая. Вы не проверяли, к чему эти ключи подходят?

— Проверяли. Нашли три неидентифицируемых. Вот этот — скорее всего, от подъездной двери. — Игорь выбрал на связке прямоугольный штырек с несколькими грубо сделанными прорезями.

— Я давно удивлялась, зачем Вася его таскает, — вставила Сугодина. — У нас-то на подъезде замок кодовый, с карточкой.

— И вот эти три. Два, похоже, от квартиры, второй — от сейфа. Только вот где эти квартира и сейф? — Закончил Игорь.

— В тех двух 'сталинках', на которые я показал. — С уверенностью сказал Макс. — В принципе, вам даже можно не заморачиваться списком фирм. Проще поехать в Центр и посмотреть, к какому подъезду подходит этот ключ.

— А потом проверять все двери в подъезде? — С сомнением покачал головой следователь.

— Почему бы и нет… Надеюсь, проблем с милицией у нас не будет?

'Штырек' подошел к трем из двенадцати подъездов. В двух из них было по двенадцать квартир. В одном — всего девять: магазин занимал два нижних этажа. Благодаря способностям Макса нужная дверь обнаружилась через двадцать минут. На звонки никто не отвечал. Игнорируя предостерегающее хмыканье Игоря, Макс открыл дверь.

Судя по слою пыли на полированной крышке стола, в квартиру больше недели никто не заходил. Мебель старенькая, но аккуратная. Книжные полки вдоль всей стены, маленький японский телевизор…

Несколько фотографий на письменном столе. На одной — молодой парень с подстриженными 'в скобку' волосами и девушка в платьице с рукавами-'фонариками' по моде пятидесятых годов. На другой — та же женщина, но уже пожилая, сидит на стуле, держит на коленях годовалого малыша, рядом — две чрезвычайно похожие на мать девушки. Свадебная фотография одной из этих девушек: черный костюм жениха, невеста в фоте, цветы, радостные свидетели, машина украшена ленточками. Стандартная свадьба, только невеста держит на поводке лайку. Интересно, в ЗАГС они тоже с собакой ходили?

Пока Макс рассматривал фото, Игорь радостно бросился к сейфу — мощному сооружению, предназначенному для хранения оружия. Замок легко открылся ключом со связки, но — оказался пуст. Только несколько коробок патронов на самой нижней полке да разобранный дробовик.

— И что теперь делать? — Лицо следователя вытянулось. — Все обыскивать? И так мы уже накосячили… Вдруг тут какой-нибудь персональный пенсионер живет? Поднимет хай…

— А кто тут, действительно, живет? — Спросил Макс.

— Легко! — Игорь вытащил из кармана сотовый. — Ольга, солнышко, пробей, пожалуйста: улица Ленина 143… Ага, жду!…Сергей Сергеевич Квашнин? Тридцать второго года рождения? Станция Буранная Петропавловской области? Ясно! Спасибо, солнышко!

— А теперь пойдем спрашивать у соседей, куда этот Сергей Сергеевич девался, — подытожил Макс. — Дед, небось, не знает, что его друг умер. Как только найдем старика — документы будут ваши…

— А если не захочет отдавать?

— Захочет, — хохотнул Макс. — Я — колдун, или погулять вышел?

— В общем, мы убрались из квартиры, ничего не трогая. — Закончил свой рассказ Макс. — Хотя мне показалось, что бумаги лежат на книжной полке в папках с надписью 'История Пригородного заповедника'. Такой вот юмор…

— А почему не в сейфе? — Удивился я. — И почему ты их не отдал следователям?

— Не в сейфе — потому что не влезают. Он только с виду большой, а на самом деле там еле-еле три ружья помещаются. К тому же, если случайно какой-нибудь наркоман в квартиру заберется, то в первую очередь к сейфу полезет. А кто будет воровать стариковские архивы?

Макс ехидно улыбнулся:

— А 'находить' я их не стал потому, что самому на этом самом Уйю побывать хочется. Говорят, красивые места. К тому же надо старику о смерти друга сказать. А то не по-человечески как-то получается…

— Почему, кстати, на Уйю?

— Соседи сказали. Он еще один ключ оставил старушке с пятого этажа, чтобы та цветы поливала. Сказал, что на пару недель на Уй едет. В этом году весеннюю охоту запретили, но Квашнин по привычке в тайгу отправился. На рассветы там посмотреть, птичек послушать… У него неподалеку от Усть-Уйска охотничья избушка, он туда уже лет десять ездит.

— Да, — протянул я. — А говорят, что магии не существует… Кто бы мог предположить, что они друзья: 'новый русский' из старой номенклатуры и старичок-краевед, которого многие чуть ли ни за городского сумасшедшего держат?

— В том-то и дело, что Сугодин выбрал такого человека, которого никто с ним связать не мог. По работе они знакомы были, но очень шапочно. Квашнин, когда работал инженером лесоохраны, подписывал тресту 'Облжилстрой' какие-то акты по землеотведению. Это когда Черемушки стали расти за городскую черту… И — все. О том, что у Квашнина есть охотничья избушка в родных краях Суготина, мало кто знает. Из окружения Сугодина — никто. Тем более, что Василий Михайлович в деревню ездил нечасто, а после того, как умерла его мать — вообще ни разу.

— И как они, интересно, пересеклись?

— Не знаю… Но Суготину нужен был именно такой человек: далекий от любой политики, не способный на подлость. Немножко 'дивный'. Ведь документы эти проклятые — бомба под самого Суготина, при желании из них можно состряпать ему уголовную статью, и не одну. Ну, и другие условия: живет Квашнин один, жена умерла восемь лет назад, дочери замужем. К тому же человек он аккуратный, ответственный.

Макс помолчал немного, потом продолжил:

— Эти парни из прокуратуры, как фамилию узнали, за полдня все о старике выяснили. Кстати, его действительно за глаза называли 'Лешим'. Он с молодости носит длинные волосы: прикрывает порванное ухо. Пацаном в войну воровал уголь с проходящего состава. Зацепило какой-то проволокой, хорошо, что голову не снесло… Лохматый, лесник — получается леший.

— А я-то зачем вам нужен? — Поинтересовался я. Мне, конечно, очень хотелось убраться на пару дней из города. Но не хотелось связываться со всякими губернаторскими тайнами.

— Ну, как тебе сказать. — Макс пожал плечами. — Во-первых, вы знакомы. Во-вторых, раз ты — представитель прессы, то, с точки зрения старика, от него ничего тайного и противозаконного не потребуют. В-третьих, ты в чем-то на него похож. У тебя тоже никогда не будет домика на 'Папиных дачах'. Хотя знаешь ты про сильных мира сего более чем много. Но молчишь.

— И когда едем?

— Сейчас. Внизу машина ждет. Мчимся на аэродром. Иначе — Квашнин к похоронам не успеет.

'Папа' ради поиска документов ничего не пожалел. Выделил спецвертолет. Макс, как только сел на скамью, сразу отрубился. А я еще долго думал: съехидничал Макс или нет, говоря, что у меня никогда не будет домика на 'Папиных дачах'. Странно, я ему не рассказывал о том, почему мы расстались с Лялькой, но он дословно повторил мою фразу.

В четыре утра мы приземлились в Усть-Уйске. Бравые ребята из прокуратуры вытащили из постели местного председателя охотничьего общества. Выяснили, где у Квашнина заимка. Потом пилоты долго 'выцеливали' прогалину в тайге рядом с охотничьей избушкой. Кое-как спустились.

Лопасти вертолета не успели остановиться, как из кустов на нас выскочили две здоровущие собаки. Они облаивали вертолет до тех пор, пока на полянке не появился старик в выгоревшей 'энцефалитке'. Я вежливо поздоровался с Сергеем Сергеевичем, потом Макс отвел его в сторону, сказал несколько слов. Старик побледнел, кивнул головой:

— Хорошо. Только соберусь полчаса у меня есть?

— Да, конечно.

Квашнин с собаками растворились в кустах, а я, чтобы размяться пошел к реке. На небе таяли рассветные облака. Березняки на том берегу были нежно-зеленые, словно укрытые мерцающей вуалью. Ельники, наоборот, — темные, почти синие. На все лады заливались птицы. Под ноги мне попалась россыпь подснежников, и я собрал маленький букетик. Для мамы. Как жаль, что ей не доведется подышать этим, напоенным лесными ароматами, воздухом!

Потом Макс крикнул меня, я бросил последний взгляд за реку. А что, если взять отпуск и отправиться куда-нибудь сюда? Конечно, у меня никогда не будет домика на 'Папиных дачах'. Но заимка на реке Уй или на реке Шиш — это вполне реально…

Семь конфет

— Не, Макс, ты не понимаешь. Я не жалуюсь. Просто тесно мне…

Цвели яблони. Над импровизированным мангалом из кирпичей курился сизоватый дымок. Мы пили пиво и неспешно беседовали.

Женщины — моя мама и Айвиэль, с которой у нас наконец-то стало что-то получаться — закрылись в дачном домике, заявив, чтобы до обеда мы на кухню — ни ногой. На нас, мужчин, была возложена обязанность приготовления шашлыка. От запахов жарящегося на углях мяса в желудке слегка посасывало. Правда, мы удушили "сосуна" первой же бутылкой пива из выданных мамой "чтобы мы пока не скучали". Верно говорят: ожидание праздника порой приятнее самого праздника. И дача, если к ней правильно относиться, все-таки — великая вещь.

Но на меня почему-то напала меланхолия. Макс тоже не прочь пофилософствовать под пивко:

— У тебя в руках — газета. Сам же говоришь, что тебя почти не правят. — Макс наклонился, пошевелил шампуры. — Ты можешь транслировать читателям любые мысли. Сколько у вас тираж? 50 тысяч? Если каждую газету читают двое-трое, то это уже 10–15 процентов населения. Включая грудных младенцев и тех, кто вообще ничего не читает. Ты представляешь, какая это сила?

— Ха! Ты еще про четвертую власть скажи, — хмыкнул я. — Слышали, и не раз. Понимаешь, Макс, меня не правят не потому, что я очень уж хорошо пишу, а потому, что я знаю правила игры и стараюсь их не нарушать.

— Какие правила? Ну, антиправительственные призывы и все такое прочее, подозреваю, тебе самому ни в одно место…

— Мнение редактора о том, что нужно читателю. Ну-ка, подержи стакан.

Я, преодолев сопротивление наших дам, прорвался в дачный домик. Достал из сумки диктофон.

— Вот, Макс, конкретный пример, — сказал я, включая мою "писалку". Храню эту кассету уже пару месяцев, хотя давно пора стереть. В-общем, брал интервью во время рейда с ГИБДДешниками. Послушай, потом скажешь, что думаешь.

"Конечно, ГИБДД — не "убойный отдел", вам, журналистам, о нас писать скучно. Только все равно у нас работа с людьми. Иногда на такие человеческие комедии наталкиваешься… Вот было однажды…"

Несколько секунд — шорохи, кашель, щелчки. Это, помнится, капитан Рассохин лазил в "бардачок" за сигаретами, закуривал, смотрел на часы. Потом — снова его голос, почему-то вдруг слегка охрипший:

"Водитель, молодой белобрысый парень, сам вызвал милицию. И теперь сидел на подножке своего "ЗИЛа" весь какой-то пришибленный, испуганный. Он и сам, наверное, не знал — виноват или нет. Вроде ехал аккуратно. Спать хотелось, конечно, зверски, четверо суток рейса, хотелось скорее домой, вот и гнал всю ночь, чтобы сначала домой заскочить, своих порадовать, а к семи — на базу. Вырубался на ходу, поэтому, когда в город въехал, вообще скорость сбросил. Но все равно не уберегся… Там, где возле школы старые деревья растут вплотную к дороге, где по обочинам — тень такая, что ничего не разберешь, под колеса вдруг вывалился мужик. Словно из ниоткуда появился. Так что и ни затормозить не успеть, ни отвернуть… Вот и мучился парень: а вдруг он и вправду на миг "вырубился", и менты чертовы решат, что он виноват, и тогда — прости-прощай все, что есть в жизни. Срок, может, и условный дадут, хотя вряд ли, мужика же он насмерть задавил…

А я тогда еще старлеем был. Отправили на ДТП. Спать, помню, тоже зверски хотелось. И все никак я к этим трупам привыкнуть не мог. Груженый "ЗИЛ" — это тебе не иномарка какая. Машина проехалась по трупу правыми колесами — всеми тремя, все — в кашу. Но работать — то надо… Описание места происшествия, тормозной след, положение тела, вещи потерпевшего… Волокита. Я писал, а сам прикидывал: не мог водила задремать за рулем. Буквально метров за сто до места аварии он свернул с главной дороги в улочку, идущую мимо школы. Если бы спал — не свернул, в поворот бы не вписался. Парень вроде трезвый, хотя на комиссию надо будет отправить. Почему поздно тормозить начал? Если мужик, как он говорит, выскочил из-за деревьев, то, правда, до самого столкновения мог его не видеть… Можно со спокойной душой дело закрывать. Родственникам сообщить — и порядок.

У потерпевшего в карманах паспорт — еще советский, немного денег и кулек с конфетами. Дорогие конфеты, московская шоколадная "Белочка". Семь штук. Видно, зашел в магазин, купил сто грамм. А еще пьян он был, без экспертизы понятно — от трупа разило, как от пивной. Одет не шикарно — обычный спившийся работяга… Ну и чет с ним, с этим делом, баба с возу, как говорится…

Наутро я, хоть и не моя это обязанность, пошел к родным погибшего. Адрес по прописке — в двух шагах от моего дома. Трудно, что ли? Зачем кого-то еще гонять: прописан мужик в частном секторе, телефона нет, а так — сразу дать родственникам на подпись все бумаги об отказе от возбуждения да и закрыть дело.

Калитку открыла девица лет семнадцати:

— Нет, Синициной Ольги Петровны дома нет. На работе мама. А в чем дело?

— Ты только не волнуйся. Отец твой погиб. Сегодня ночью.

— Какой отец? Синицин? Этот алкаш что ли? Туда ему и дорога. Достал!

— Ладно, мне все равно, а вы — родственники, нужно документы оформлять, похоронами заниматься, наследство опять же. Дом, например, переоформить…

— Какой дом? — Встрепенулась девица. — Да нет у него ничего. Не было. Если бы не этот гад, мы бы, наверное, в этой заднице не жили…

Слово за слово, и девушка выложила всю нехитрую историю семьи. В начале девяностых они были "новыми русскими". Счастливыми, как в кино. Михаил Синицин торговал всем, что под руку попадется: лесом, мукой, железом… Молодая жена, дочка-лапочка. Все, как у людей: квартира, машина… А потом пошла полоса невезения. Раз Михаил сам "прокололся", второй раз его "подставили". Нет бы, как другие, переписать квартиру на жену, развестись да и свалить куда-нибудь подальше. Потом, когда все утрясется, можно и вернуться к семье… Нет, он пытался бороться, ввязывался в новые авантюры… В результате и квартира, и машина — все ушло за долги, жили только на зарплату жены, а какая зарплата у нянечки в детсаду, ведь у Ольги Синициной — ни профессии, ни образования, в девятнадцать лет выскочила за молодого "кооператора", думала: всю жизнь будет за мужем, как за каменной стеной… К тому же Михаил еще и пить начал по-черному: нервы не выдержали. В конце концов, Ольга тоже не выдержала, выгнала мужа, он лет пять уже где-то "бичует". Правда, из дома она его не стала выписывать. Где жил? Чем занимался? А черт его знает…

— Вчера этот урод приволокся опять. Пьяный в стельку. Притащил мне конфет, словно я маленькая: "На, доченька, ты же любишь "Белочку"… То ли у него с головой что-то уже стало твориться, то ли еще что. — Рассказывала девица. — А какие документы нужно подписывать? Об отказе о возбуждении уголовного дела? А если не подпишем — шофера посадят? Нет? Жалко…

— В смысле? — Удивился я.

— Ну, что вы сами не понимаете? Если от нас что-то зависит — можно с шофером этим поговорить, и там — как договоримся… Заплатит — подпишем, нет — пусть срок мотает. Должна же от папаши хоть какая-то польза быть…

Я быстро собрался и ушел. Вот бабы! Слава Богу, по трасологии получалось, что водитель не мог видеть потерпевшего — того до самого последнего момента кусты закрывали. А то бы гореть парню… Хотя, в принципе, можно и версию о самоубийстве выдвинуть… Поговорить с экспертами… Какого черта мужик к в кустах так долго стоял, как в засаде — там его следов полно".

Кассета закончилась.

— Да. — Покачал головой Макс. — Еще та девочка-припевочка выросла!

— Да хрен с ней, с этой стервой малолетней. Обидно другое. Я тогда материал не написал. Не "формат". Про рейд писать — скукотища. К тому же капитан меня своим рассказом зацепил, я все думал, как его подать можно. Но потом рукой махнул. Кому нужна эта история без начала и конца? Таких происшествий — пруд пруди. Для газеты — ничего интересного.

— А для людей?

— Для людей — тоже. Вот если бы он свою дочурку грохнул в особо извращенной форме, тогда — да.

— А если написать, как мужик доходил о самоубийства? Что чувствовал? Досочинить, конечно… У Шукшина, кажется, есть что-то похожее.

Я хотел ответить что-то умное про разницу между новостийной журналистикой и литературой, но дверь дачного домика гостеприимно распахнулась:

— Ну-ка, мальчишки, руки мыть и за стол! И мясо не забудьте! У вас там шашлыки еще не сгорели?

Я кинулся к мангалу. Действительно, еще чуть-чуть, и прощай, шашлык! Кусочки лука, нанизанные вперемежку с мясом, уже начали обугливаться.

— Все готово, мама, несем, — крикнул я в домик.

В этот момент Макс щелкнул пальцами — и на меня "накатило". Я вдруг непереносимо-четко почувствовал, как нежатся под весенним солнышком яблони, как пульсируют соки в древесных стволах, а корни жадно пьют подземные воды. Но на этот идиллический пейзаж вдруг наложился другой: черные ветви царапают дождливое небо, кусок какой-то решетчатой ограды, потом в лицо — фары встречной машины, визг тормозов, завывание милицейской сирены.

В себя я пришел только за столом, мама разливала окрошку в мои любимые фаянсовые тарелки, похожие на большие среднеазиатские пиалы.

— Макс, ты это зачем? — Спросил я его. — Кончай магуичить, а?

— Надо. Чтобы не расслаблялся. — Хихикнул он. — Я то уж больно благостно у тебя стало в последнее время. Захотел быть счастливым и при этом не разучиться писать?

Ветер Омкара

Песчаные увалы на южном берегу Тары похожи на прибалтийские дюны. Те же сосны на склонах, тот же нескончаемый ветер.

Северный берег — равнинный: болота, камыш, островки ивняка. Ветер качает камыши, от этого в сумерках схожесть с морем еще сильнее. Настолько, что в воздухе чудится соленый привкус.

Я сижу на вершине увала, смотрю за реку и думаю о том, что когда-то здесь действительно был океан. Потом медленно, словно нехотя, поднялась земная кора. Базальтовая плита, не выдержав собственной тяжести, треснула вдоль линии шельфа. Прошли века, разлом стал речным руслом. Поэтому Тара течет с востока на запад, между ней и Северным Ледовитым океаном — километры и километры болот. Знаменитое Васюганье, где нет сейчас ничего, кроме тайги, комарья, нефти и костей тех бедолаг, кого заносила в эти края нелегкая судьба.

Еще я думал о странной женщине, рассказавшей мне сказку о древнем море и о "кольцевых структурах" — открытых недавно областях напряжения земной коры.

— Плиты равнин — не монолиты. Они рассечены на куски, которые движутся относительно друг друга. По разломам рвется к поверхности раскаленная магма. В таких местах, как здесь, напряжение особенно высокое. Омкар — зародыш будущего вулкана. Через миллионы лет тут поднимутся молодые горы. — Когда Нина Владимировна говорила, она смотрела сквозь собеседника, будто видела, как трескается земля, и взметаются в небо огненные фонтаны.

Приехать в Окунево меня соблазнил Олег-Шаман.

— Нет, ты прикинь! Скоро Ново-Ратри. Десятиночие то есть. Праздник самый большой у них. Народ продвинутый собирается. Нет, не только верующие. Просто — потусоваться. Археологи там каждое лето роют, ученые всякие. Получается типа фестиваль. Прикинь: арати — это сейшен такой в храме, поют благостно, но клево, играют кто на чем… Мы в палатках зависаем, солнце, речка, никаких Канар с Багамами не надо. — Тараторил приятель.

Потом он исчез из города, уехал в свое Окунево.

В начале августа наше рекламное агентство разогнали на каникулы. Все равно заказов — ноль, клиенты — на тех самых Багамах-Канарах. Мне грозили две недели в душном городе. Дни пустые, как ржавая консервная банка. И необходимость каждый вечер приходить в слишком большую, гулкую, накаленную солнцем квартиру.

В первый "день свободы от забот" я напился как свинья и попытался снять шлюху. Девочка радостно пошла ко мне, но у нас ничего не получилась. Она оказалась студенткой какой-то шараги. Подпив, полночи плакалась мне на жизнь: родители — козлы и алкоголики, сестра — сучка, парень бросил, счастья нет… В конце концов я уже ничего не хотел. Только подливал ей вина и подкладывал закуски, чтобы молчала, пока у нее занят рот.

Я выпер подругу в шесть утра, дав ей денег на "маршрутку". Попытался отстирать футболку, по которой деваха елозила накрашенной мордашкой — рыдала у меня на плече. Черные разводы косметики от воды стали еще гуще. Я со злости выкинул футболку в мусоропровод, а потом долго пытался сообразить: что это было. Или — искусный вариант "динамы", или я — идиот… Или — импотент. Или — то и другое сразу.

К обеду я решился. Купил билет, протрясся шесть часов в еле живом "ПАЗике". Автобус довез меня до деревенского магазина, запертого на огромный висячий замок. Развернулся, выпустил из выхлопной трубы чадную струю и попылил обратно в город.

— Скажите, пожалуйста, где тут бабаджийский ашрам? — Спросил я у похмельного мужика, отдыхавшего на магазинном крыльце.

— Чаво?

Конечно, стоило спросить у кого-нибудь более интеллектуального, но мужик это был единственным живым существом, находящимся в поле моего зрения. Не считая, конечно, копавшихся в пыли кур. Но от тех, наверное, толку еще меньше. Хотя не факт…

— Ну, куда с города приезжают? — Продолжал допытываться я. — Говорят, городские тут дом купили, под индийскую церковь перестроили…

— А, к богомольцам ты! Дык, эт — на той улице. Крашеный дом, на воротах — буква "зю"…

Гадая о смысле "буквы зю", я побрел в указанном направлении. Вечерело. По улице погнали нещадно пылящее стадо. Пришлось пережидать возле чьего-то палисадника, пока коровы пройдут мимо. Затормозил и пытавшийся вывернуть из проулка "Москвич". Одна из телок заинтересовалась зеркальцем заднего вида, лизнула его, потом принялась чесать рога. Шофер с матами выскочил из машины, коровы шарахнулись, по дверцам "Москвиченка" застучали копыта. Маты стали еще гуще.

От наблюдения сцен народной жизни меня отвлек вежливый черный пес размером с годовалого теленка. Он подошел ко мне, ткнулся носом в живот. Я замер, размышляя, нужно ли бояться. С одной стороны, зверюга значительно крупнее дога, с другой — вряд ли по деревенским улицам свободно гуляет что-то злобно-опасное.

Потом калитки того дома, возле которого я прятался от стада, появился худой мужик в юбке. Бежевая такая юбка с оранжевой каймой и кучей складок. Какой-либо другой одежды на нем не наблюдалось. Только стоптанные кроссовки и очки. Мужик нес в руках пластиковую бутылку с молоком. Я обрадовался, кинулся к "богомольцу" (а кто еще будет разгуливать по деревне в таком виде?):

— Простите, не подскажите, как пройти в ашрам?

— Найт. Не понимайт. Я не говорит по-русски. — Ответил мужик и потопал своей дорогой.

Вежливый пес снова ткнулся в меня носом. На это раз — в спину. Посмотрел осмысленно-печально.

— Что, тебе тут тоже не совсем уютно? — спросил я у собаки.

Пес начал остервенело чесаться. Вспомнив о недоеденном бутерброде, я полез в рюкзак. Хлеб раскрошился, перемешался с маслом и кусками колбасы.

Пес принял угощение очень вежливо. Обдав ладонь горячим дыханием, осторожно слизнул кусочек колбасы, потом аккуратно подцепил зубами хлеб, не торопясь, сгрыз. Уселся рядом с рюкзаком, привалившись к нему спиной. Я потянул бэг к себе:

— Думаешь, я тут жить собираюсь? Прям посреди улицы? Не, до ночи нужно хоть кого-то найти.

Пес согласился, затрусил следом за мной.

У ворот следующего по улице дома сидела пожилая женщина и смотрела на небо. У нее были огромные синие глаза, волнистые седые волосы, собранные в толстую косу, и ухоженные руки. Пес подбежал к ней, виляя хвостом. Я решил, что женщина эта явно не местная. В Сибирской деревне не бывает настолько красивых старух с такими бездонными глазами. Ее и старухой, не смотря на седину, назвать неудобно.

— Не помешаю? — Спросил я, присаживаясь рядом с ней на скамеечку.

— Пожалуйста. — Улыбнулась женщина. — Меня зовут Нина Владимировна.

— Очень приятно. — Мне почему-то захотелось вытянуться "во фрунт" и щелкнуть каблуками. Но делать этого я, конечно, не стал, просто кивнул. — Максим.

— Вы — на праздник к бабаджистам?

Я пожал плечами:

— Не знаю. К индуистам я не отношусь. Просто приятель пригласил. Вы случайно не знаете такого — Олег Харуев? Они где-то в палатках тут живут. Должны жить…

— К сожалению, нет… По-над Тарой теперь каждое лето — палаточные лагеря. Много народа приезжает. Раньше меньше было…

Мы посидели еще немного. Пес устроился рядом с нами, положив голову на лапы, и, кажется, даже задремал.

Нужно было идти искать Олега, но я не мог заставить себя встать. Нина Владимировна показалась мне настолько необычной, что хотелось подольше побыть рядом с ней. У меня возникло странное ощущение: будто вокруг этой женщины — купол покоя и тишины. Деревенские звуки — звяканье ведер, крики хозяек, загонявших коров — доносятся словно сквозь вату.

— Хотите черники? — Неожиданно спросила Нина Владимировна. — Мужчины уехали на рыбалку. А черника пропадает…

— С удовольствием…

Она толкнула калитку, я шагнул вслед за ней. Во дворе под навесом стоял стол, грубо сколоченный из сосновых плах, и пара скамеек. Доски потемнели от времени и казались полированными. На столе грудой лежали пакетики с образцами почвы, стеклянные пробирки, прочая лабораторная мелочь, и стояла пластиковая бутылка с молоком.

Нина Владимировна вынесла из сенок суповую тарелку черники, поставила на черные доски, щедро налила молока. Села напротив, стала смотреть, как я ем. Потом неожиданно сказала:

— Когда-нибудь здесь поднимется горная гряда. Омкар — зародыш будущего вулкана.

Я едва не выронил ложку:

— А вы откуда знаете?

— Я — геолог. Точнее, геофизик. Доктор наук. Правда, Печкин приглашает меня в экспедицию в качестве экстрасенса. Он все надеется найти свой Кристалл. Но кольцевые структуры — это тоже очень интересно. Здесь энергия Земли поднимается вверх мощным потоком, это чувствуют даже те, у кого никаких способностей нет. Поэтому место здесь особое. Не даром ашрам построили, едут сюда, чтобы почувствовать эту энергию.

На секунду мне стало страшно. Сумасшедшая? Вроде не похоже…

К мистике я всегда относился более чем скептически. Правда, куча моих приятелей верила в чакры, эфирные каналы и прочую муть. Запоем читали Кастанеду и иже с ним. Восхищались. Но Нина Владимировна говорила об энергетических потоках без всякой экзальтации. С той же интонацией, что и о геологических эпохах: как о чем-то само собой разумеющемся, научно доказанном…

Она взглянула мне в глаза и словно прочитала мысли:

— Максим, вы — счастливый мальчик. Вы ищите осознания. Большинство же лишь пытается заполнить свою внутреннюю пустоту… Убежать от самих себя.

Потом во двор зашли трое мужчин, один тащил на плече сеть, другой — ведро еще живой рыбы. Я почувствовал себя лишним, извинился и ушел.

Уже почти стемнело. Я побрел вдоль улицы в направлении, указанном Ниной Владимировной. Черный пес, к моему удивлению, дождался меня у калитки и теперь трусил следом. Видимо, твердо решил провести сегодняшний вечер в моей компании.

Вскоре деревня закончилась, дорога выбежала на луговину, потом нырнула в лес. Под откосом, на самом берегу Тары, горели костры, слышался гитарный перебор. Но спускаться к палаткам почему-то не хотелось. Я шел и шел, сам не зная куда. В принципе, разбить стоянку можно в любой момент и в любом месте…

Потом я увидел на фоне светлого еще неба купол скрытой за деревьями часовни. Здесь от основной дороги отделялась тропинка, ведущая к берегу. Я пошел по ней — тропинка вильнула, поднялась на увал, на самый верх.

Я догадался, что холм этот — тот самый Омкар, о котором говорил Шаман. Место, где несколько религий умудряются сосуществовать друг с другом.

В центре площадки — православная часовенка: вся в деревянных кружевах, хорошенькая, словно детская игрушка. По крыше часовенки скребет лапами раскидистая сосна. Нижние ветви дерева, словно новогодними игрушками, увешаны яркими лентами. Это — буддисты постарались и всякие прочие шаманисты. Тут же рядом — квадратная яма глубиной около метра с выложенными кирпичами бортами. На дне — угли, полуобгоревшие цветы и конфеты. Порывшись в памяти, я обнаружил, что знают слово, которым называют яму: кунда, индуистский алтарь.

Чуть в стороне я нашел еще одно кострище — уже обычное, туристическое, даже "рогульки" для подвешивания котелка имелись, и пара бревен, на которых так удобно сидеть и смотреть в огонь…

Я скинул рюкзак, сходил за дровами, развел костерок. С вершины Омкара — великолепный вид: темное море камыша, последние мазки заката на зеленоватом небе, несколько облаков, подсвеченных солнцем, синих и багровых, словно расплавленный металл.

В небе одна за другой зажигались звезды. Я пил чай, смотрел на небо и грезил о древнем море. Над увалами дул ровный упругий ветер. Он летел с севера, и в нем чувствовался холод полярных равнин, он пах смолой и совсем чуть-чуть — морской солью.

Постепенно закатные краски гасли, стемнело, на небо выбралась огромная кроваво-красная луна. "Скоро будет дождь", — подумал я, достал из рюкзака спальник, завернулся в него, лег возле бревна.

От земли пахло древесной прелью и еще чем-то неуловимым, густым и теплым, словно парное молоко. Ветви сосен качались на фоне звездного неба, но казалось, что покачивается сама земля. Омкар, как волшебный летучий остров, плыл среди звезд.

Во сне я был наконечником стрелы, проносящейся сквозь Вселенную.

Потом открыл глаза и понял, что ночь уже почти кончилась. Луна ушла за горизонт, воздух наполнился предутренней свежестью. Ветер стал холоднее, он ледяными струйками пробегал по лицу, забирался под спальник. Черный пес похрапывал, привалившись к моим ногам. Вставать не хотелось, и я вновь задремал. И опять полетел сквозь звездные скопления, сквозь спирали галактик, пылевые облака, мимо черных дыр и раскаленных пульсаров, мимо…

Постепенно звезд становилось все больше, они слились в сплошной серебристый фон. А я все летел, звезды исчезли, меня окружило сиреневое сияние, клубящееся, словно облака на закате.

Проснулся я от запаха дыма. Небо уже посветлело, костерок вновь горел. У огня сидел худощавый старик:

— Простите, но я посчитал, что, проснувшись, вы будете не прочь выпить чаю. — Извинился он за вторжение.

Старик отошел на пару шагов от костра, скинул куртку, оставшись лишь в легкой футболке и тренировочных штанах. Встал на одну ногу, шумно втянул носом воздух — и закрутил мельницу движений, затанцевал, заскользил, словно играющая кошка. Спросоня мне казалось, что старик временами исчезает, размазывается в воздухе, словно лопасти включенного вентилятора, превращается в переливающуюся дымку.

Потом дедок выкрикнул какое-то незнакомое слово, хлопнул в ладоши — и остановился. Не смотря на утреннюю прохладу, футболка его была мокра от пота.

— Не знаете, сколько сейчас времени? — Спросил я. Мысль о времени позволяла ощутить реальность происходящего.

— Около четырех часов утра… Или чуть раньше. Простите, если помешал вам. Но я каждое утро делаю здесь гимнастику, — сказал старик, натягивая куртку. — Счастливо оставаться. Да, кстати, а Хозяин сегодня ночью к вам не приходил?

— Какой Хозяин? — Удивился я.

— Если ночевать на Омкаре, то можно встретить какого-то местно духа. Археологи вскрыли могильники, вот он и бродит, ищет что-то… Говорят, многие слышали, как он ходит, бормочет что-то на древне-кулайском…

— Нет. Я спал…

— Жаль, жаль. — Покачал головой дед. — Чем больше свидетельств, тем лучше.

Старик удалился вниз по тропинке. Я рывком поднялся, сел у костра. С наслаждением вдохнул утренний воздух. Дующий с заречья ветер был теплым и плотным, как водяные струи, он толкал в грудь, шевелил волосы. Я подставил ветру ладони — и мое тело наполнилось ощущением таежной свежести. Черный пес вопросительно взглянул на меня снизу.

— Что, зверя, жрать хочешь? — Усмехнулся я. — Ладно, сейчас искупнемся и сварим кашки.

Вода на рассвете — как парное молоко. Действительно, никаких Багам с Канарами не надо…

Правда, довольно долго пришлось искать чистый спуск к реке. Внизу берег зарос крапивой, ивняком и еще какой-то вонючей дрянью, сплошь облепленной паутиной. Пару раз я сунулся было к воде, но ноги тонули в илистой жиже, перемешанной с гниющими ветками.

Зато мы со Зверей обнаружили еще одну кунду, спрятанную в ивняке. Вокруг квадратной ямы были разбросаны кости и птичьи перья. Пес покопался в углях, вытащил несгоревшую куриную голову. Начал воодушевленно грызть.

— Слышь, Зверя, а мы с тобой тут ничего не оскверняем? — Задал я псу риторический вопрос. — По-моему, индусы к твоим собратьям не очень-то хорошо относятся.

Пес оторвался от еды и насмешливо фыркнул. Пришлось ждать, пока мой лохматый компаньон расправится с куриной головой.

Лишь метров на пятьсот выше по течению, там, где Тара делает поворот, обнаружилось что-то вроде глинистого пляжика. Здесь-то и стояла большая часть палаток. В такую рань туристы, естественно, спали.

Я разделся, с разбега бросился в реку.

Вода в Таре — коричнево-красная, почти не прозрачная. Она настояна на торфе и мертвых травах таежных болот, на красной глине низких берегов. Но по ощущениям вода эта удивительно чистая. Как так может быть, не знаю. Но коричневатая жидкость воспринимается как нечто свежее, словно первый снег. И пахнет вода так же, как тайга в предзимье: она прелым листом, сосновой корой, горьковатыми ягодами. Может, муть, которую несут воды Тары, на самом деле, — какая-нибудь целебная грязь?

Я плескался в реке, а пес сидел около моих вещей. Сторожил.

— Зверя, иди сюда! — Позвал я.

Он подошел к кромке воды, недоверчиво понюхал ее, ступил одной лапой. Видимо, идея купания ему не понравилась. Он брезгливо отряхнул лапу и вернулся к моим вещам.

Я внезапно вспомнил, что на Омкаре остались рюкзак и спальник. Конечно, в пятом часу утра вряд ли кто из туристов продерет глаза. Но вот деревенские рано встают. Мало ли что случиться…

Выбравшись из воды, я не стал одеваться, затрусил по берегу к своей временной стоянке. Пока добежал — обсох. Правда, сильно запыхался. Кольнула зависть к утреннему визитеру: мне бы так! Я не понял, в какой технике дед работает, некоторые "связки" движений напоминали у-шу, некоторые — айкидо. Хорошо бы с ним поближе познакомиться, о мастерах такого класса я лишь слышал, и то не от очевидцев… Интересно, откуда он?

— Ну, чего, песка, с чем будем кашу варить: с говядиной или со свининой? — Спросил я у моего хвостатого спутника.

Однако сразу заняться готовкой не удалось. Стоило нам подняться на Омкар, как раздался истошный женский визг. Около кунды сидели три тетки лет по тридцать, вооруженные кисточками и банками с краской. Дамы, видимо, собирались с утра пораньше подновить украшения на своем алтаре. Теперь они визжали так, словно каждой из них за пазуху залезла дюжина пауков.

Я удивился: конечно, одежда у меня — не для официального приема, но, что они, никогда мужика в плавках не видели? Однако, оказывается, столь бурная реакция относилась не ко мне, а к псу:

— Молодой человек, это ваша собака? — Спросила одна из теток, раньше других понявшая, что их вопли не заставят нас раствориться в воздухе.

— Наверное, моя. — Попытался успокоить я женщин. — А что?

— Она не кинется?

Пес, чувствуя, что разговор идет о нем, виновато уселся на собственный хвост.

— Зачем ему кидаться? — поинтересовался я у женщин.

— Все-таки уберите его! — Распорядилась тетка. — Здесь не место для собак!

Чего хочет женщина — того хочет Бог. Я оделся, упаковал рюкзак, и мы побрели в палаточный лагерь.

После "изгнания из храма" в душе остался неприятный осадок. По-моему, миролюбивый Зверя по определению не способен ни на кого кидаться. Особенно на совершенно не мешающих ему теток. Конечно, здоровенная псина, я таких раньше не видел. Не знаю, какой породы, смесь какая-нибудь… Я в собачьих породах не очень разбираюсь. Как-то не довелось. В детстве у меня была дворняжка по имени Джек. Прожил он с нами девять лет. Потом умер — что-то с почками у него было.

Воспоминания нахлынули внезапно, словно и не прошли годы с тех пор, как сидел я рядом с умирающим псом.

Джека мы, пацаны, подобрали на помойке. Мама разрешила поселить его в доме. Смешной щенок был: рыжий, как лисичка, веселый, готовый сутки на пролет играть. И потом, повзрослев, Джек оставался таким же приветливым и игручим. Умел подавать лапу, лаять по команде…

Когда он заболел, мы потащили его в ветлечебницу. Врач сказал: можно сделать операцию, но гарантии нет, да и проживет после нее собака лишь год-другой. Мама спросила, сколько стоит операция, услышала цену и побледнела.

Была весна девяносто третьего года. Ей, учительнице, задерживали зарплату, я учился в выпускном классе. Мы ели пшенку на воде и остатки дачных запасов.

Денег хватило только на то, чтобы купить несколько ампул обезболивающего.

Через неделю Джек уже не мог вставать. Гадил под себя. Сделает лужу — и смотрит виновато, из глаз слезы катятся… Ведь аккуратист был, чистюля. Пока был здоров, никогда не позволял себе напрудить в квартире…

Мама подтирала лужу, садилась рядом с ним, гладила его и плакала.

Я договорился в ветлечебнице, мне разрешили усыпить собаку дома. Пока мама была в школе, я сделал Джеку укол. Он уже не боялся шприца, привык, что после укола боль уходит. Даже пытался вилять хвостом, когда я "прицеливался" в исхудавшую ляжку. Под шерстью — одни кости, даже и не знаешь, куда колоть…

Потом я сидел рядом с псом, положив ладонь ему на шею, ощущая, как пробегают по собачьему телу последние судороги, как каменеют мышцы.

Маме сказал, что пес умер сам, что я пришел с уроков и нашел его уже мертвым.

После смерти Джека никого заводить не хотелось. Ни мне, ни маме.

Зверя, почувствовав мое настроение, подпрыгнул, положил мне лапы на плечи, улыбнулся жаркой пастью. Я легонько оттолкнул пса:

— Ладно, фигня все! Тетки — дуры! Пошли Олега искать.

В палаточном лагере я разжег огонь на первом попавшемся кострище и наконец-то приготовил кашу. Когда мы со Зверей, сытые и довольные, согревшись на солнышке, подремывали на спальнике, из соседней палатки вылез Шаман.

— Вау! Макс приехал! Клево! — обрадовался он. — А как ты нас нашел?

— Нормально. — Пожал я плечами

— Слышь, там у тебя заточить чего не осталось? — Поинтересовался Шаман.

— Ну, есть.

— Клево! Счас искупнусь, похаваю, и пойдем на ягию.

— Куда?

— На огненное жертвоприношение. Кто на него ходит — тому просад дают. Похаваем нахаляву. Тут знаешь как клево! Можно вообще жрачкой не заморачиваться. А ты на чем приехал? Вроде автобус вчера был.

— Я на Омкаре ночевал, но потом меня оттуда какие-то тетки прогнали. Им Зверя не понравился.

— А, это Раджана со своими матаджи! Самые благостные, типа.

Пока Шаман собирался, я решал задачу: ягия проводится на том самом Омкаре, откуда мы только что пришли. Если пес снова увяжется за мной, то гонять нас будут уже не три тетки, а цела толпа верующих. Как бы уговорить Зверю остаться в лагере? Интересно, он вещи охранять умеет? Вроде псина-то обученная…

Я забросил рюкзак в олегову палатку, скомандовал псу: "Стереги! Охранять!"

Он сразу понял, что от него требуется. Посмотрел на меня, склонив голову на бок, понюхал рюкзак и улегся у входа в палатку. А когда Олег сунулся было за какой-то забытой мелочью — зарычал. Тихонько, но очень даже внушительно.

— Э! Ты чо? — Испугался мой приятель.

Я рассмеялся:

— Теперь у тебя точно ничего не скрысит.

При свете дня Омкар выглядел еще более сюрреалистично, чем ночью. На увале толпилась добрая сотня народа, одетого по цейлонской моде позапрошлого века. Яркие сари или мешкоподобные цветные рубахи с широкими шароварами на женщинах, дхоти и юбки — на мужиках. Мужиков, правда, немного, в основном дамы от тридцати и старше. Украшения — кто во что горазд, лишь бы хоть немного напоминало Индию: тяжелые серебряные браслеты на руках и на ногах, многоярусные бусы, серьги размером с сотовый телефон. И тут же рядом — равнодушные сибирские сосны, деревянная православная часовенка с резными наличниками.

Когда мы пришли, торжество еще только начиналось. Вроде никто каких команд не подавал, но все расположились кольцом вокруг кунды, присели на принесенные с собой коврики.

Шаман хотел пробиться поближе к алтарю, но я не полез вперед. На меня напал приступ стеснительности: говорят, в чужой монастырь нельзя со своим уставом, а здесь — кто бы знал, какой устав, вдруг я опять что-нибудь не так сделаю. Однако остаться незаметным мне не удалось. Подошла женщина — из тех, утренних, помазала мне лоб какой-то краской. Улыбнулась, словно старому знакомому.

Зазвучали первые слова пушты. Читал тот нерусский мужик в очках, с которым я столкнулся вчера. Старательно выпевал незнакомые слова, со знанием дела славил богов. После каждой фразы зачерпывал что-то половником из расписной глиняной миски и лил в кунду, в костер:

— Ом! Ом намах Шива-я!

Шаман, взявший на себя обязанности добровольного гида, тихонько шептал мне на ухо:

— Это настоящий пуштарий. Посвященный в Индии. Прикинь — специально в Омск из Голландии приехал! Пойдем на арати, послушаешь, как поет! А счас он ги — масло топленое — льет. Самое святое оно в Индии, потому как из коровы. А потом все будут просад подносить, ты не теряйся, в костер можно не все конфеты кидать.

Я отмахнулся от приятеля, как от назойливого комара.

Было что-то в переливчатом речитативе такое, что заставляло слушать. Не понимая, не осознавая, просто отдаваться ритму:

— Ом! Ом намах!

Читал пуштарий долго. Стало жарко и душно. В воздухе чувствовалось приближение грозы. Временами налетал порыв ветра, прижимал к земле чадный дым. Тогда дышать становилось совсем уже нечем. Интересно, как мужик терпит рядом с огнем?

Тень от часовни сместилась, накрыла кунду. Вылив в костер последние капли масла, голландец произнес какую-то фразу, и между рядами сидящих на земле людей побежали служки с подносами, полными конфет и фруктов. Каждый брал горсть лакомств и вставал в очередь, чтобы бросить их в огонь.

Женщина с подносом, направившись было в нашу сторону, зыркнула на Шамана и обошла его по широкой дуге — видно, он со своей любовью к халяве успел всех достать. Шаман обиделся, сделал вид, что происходящее его не касается.

Ко мне подошла одна из теток, что шугали нас утром:

— Что же вы ягию не совершаете?

— Да вот, не запасся ничем. Не знал.

Она поманила служку с подносом, протянула мне горсть конфет:

— Отдайте это огню. Главное, жертвуйте от души.

Я ощущал себя полным идиотом. По-моему, публичное сжигание кондитерских изделий — занятие более чем абсурдное. Однако послушно пошел к яме, кинул конфеты. Правда, огня в кунде уже не было, его затушили яблоками и бананами. Лишь чадили пропитанные маслом угли. Интересно, считается ли совершенной ягия, если подношение огню даже и не думало гореть? Видимо, да: дама, милостиво кивнув, удалилась вниз по тропинке.

— Ну ты даешь! — Хихикнул подошедший со спины Шаман.

— А чего?

— К Раджане клинья бьешь?

— К кому?

— Тетка эта — Раджана. Она тут из самых главных. У нее муж — какой-то "крутой", а она на религии тряхнулась. Два года в Индии тусовалась, потом сюда приехала. Ашрам, считай, на половину на ее бабки существует. И так людям помогает. Виталику-паралитику за курс лечения заплатила, матери Кольки-дурачка от нее вроде как пенсия. Так что не теряйся!

— Так я же не паралитик.

Шаман гнусно хихикнул:

— Говорят, ей здоровые тоже нравятся.

Наконец-то мне открылась тайна буквы "зю"! Ею оказалась мантра "ОМ", начертанная на воротах.

Олег толкнул калитку:

— Счас просад раздавать будут. Похаваем нахаляву. Правда, у них все без мяса, но ничего, прикольно. Прикинь: сладкая редиска! С медом!

Шаман так и горел желанием познакомить меня со всем и со всеми, заслуживающими внимания. У меня от его активности уже слегка кружилась голова. Но есть хотелось.

— Разувайся! — С видом завсегдатая скомандовал он, когда мы вошли в сени добротного двухэтажного дома, стоявшего в глубине двора.

На участке был не один дом, а три. Тот, что выходит окнами на улицу — обычная деревенская изба, только обшита вагонкой да раскрашена в попугаистые цвета. В глубине участка, там, где, вероятно, раньше были туалеты и стайки — сияющий облицовочным кирпичом двухэтажный коттедж с высокой мансардой. Третий дом — нечто непонятное, то ли перестроенный сарай, то ли барак. По периметру участка — низенькие сараюшки и клумбы. У скамеечки среди цветов щебетала стайка молоденьких девушек. Увидели нас, они захихикали.

— Девчата наши. Тут тусуются. Дуры, без снаряги приехали, думали, что здесь, как на фестивале, в любую палатку впишут. — Тарахтел Олег. — А здесь за сутки надо сотку платить, как в гостинице, а селят в сараях да на чердаках. Добро, если какие матрасы дадут. А так спальное свое надо. Да еще в пять утра на арати будят. В столовой по очереди работают. Сейчас праздник, а месяц назад на стройке еще заставляли работать! К Ново-Ратри спешили! Правда, кормят от пуза.

Трапезная занимала весь первый этаж нового дома. Длинные деревянные столы, окошечко раздачи, как в школьном буфете. Каждому желающему выдавалась пластиковая тарелка с чем-то непонятным. На проверку оказалось — вареная свекла с орехами, приправленная какой-то патокой.

— Ешь! Просад — дело святое. — Олег продолжал болтать даже с набитым ртом. — Они тут его по всем правилам готовят. От всякой скверны и проклятий очищают.

Я недоверчиво поковырялся в тарелке, заставил себя проглотить несколько кусков приторно-сладкой массы:

— Они что, нормальной картошки не могли сварить? Тоже — не мясо.

— Молодой человек! Вы вообще-то представляете, куда пришли? — Вмешалась в наш разговор неизвестно откуда материализовавшаяся за моей спиной Раждана.

Я чуть более внимательно взглянул на свою утреннюю знакомицу. Худощавая блондинка лет тридцати пяти, белесые ресницы, остренький носик, и при этом — никакой косметики. Яркий тайский балахон ей — как корове седло, только подчеркивает бесцветность лица. Бывают такие женщины, которым косметика просто необходима. Без нее они — как недопроявленная фотография. Обычно это или стервы, или дуры. Поэтому я постарался улыбнуться как можно более обворожительно:

— Не совсем. Я здесь впервые, стараюсь понять: что к чему.

Раджана благосклонно приняла мои извинения:

— Вся пища готовится по принципам аюр-веды и с соблюдением необходимых ритуалов.

— Э-э-э, — выдавил я из себя, — может, привыкну…

Но оказалось, что я обращаюсь уже к пустому месту — дама успела упорхнуть на кухню.

— Ты что, больше не будешь есть? — Поинтересовался Шаман.

— Нет.

— Тогда давай сюда. Я тут перед ягией дунул, так на хавку прибило…

— Угу. Я во дворе подожду.

Мне не удалось сразу отрыть свои кроссовки в куче обуви, сваленной в коридоре. Пока я занимался поисками, из трапезной появилась Раждана:

— Уже уходите?

— Наверное. Если по правилам не положено еще что-то…

Женщина рассмеялась:

— Нет. Каждый выбирает сам. Хотя… Вы, наверное, толком не поняли, где были. Не верю, чтобы ваш товарищ смог рассказать что-то осмысленное.

— Я читал о бабаджизме. Это одно из реформаторских учений в индуизме.

— Бабаджи — не Лютер, это, скорее, один из учителей, реализовавшийся полностью… Идемте со мной. Нет, обуваться не надо.

Раждана уцепила меня за руку и потащила на второй этаж. Весь его занимала одна огромная комната. Пол сплошь устлан коврами, зато мебели нет вовсе. Вдоль одной из стен — что-то вроде алтаря. До этого момента я толком не понимал, что означает выражение "сусальное золото". Тут оно всплыло в мозгу: куча блюд, чаш, вазочек с цветами и конфетами, какие-то рамочки, статуэтки… И — иконы, или как они там называются в Индии: слоноголовый Ганеша, танцующий Шива, какая-то красавица в цветах… Но больше всего меня поразил висящий на самом почетном месте портрет длинномордой обезьяны.

— А это кто? — Невольно спросил я у Раджаны.

— Наш небесный покровитель — Хануман. Весь этот храм посвящен ему, ведь Сибирь — земля, подаренная Хануману, сыну Ваю-Ветра…

Подозреваю, что дамочка уже не раз читала лекции по поводу четверорукого святого. Говорила, как по писаному, перескакивала на санскрит, цитируя какие-то неведомые мне веды, и сразу же переводила на русский. Но легенда показалась мне забавной.

Был, значит, у одного из восьмерки лакопал сын от лесной обезьяны. Вкусы, конечно, у этих богов еще те, но это — их дело. В-общем, пошел сынишка видом в мамашу — макака макакой, а силой в папашу. Да еще летать умел. Вырос, пошел служить в дружину Вишну. И вот однажды воевали боги то ли с асурами, то ли с демонами, я так и не понял — с кем. Захватили остров Цейлон, но при форсировании пролива кого-то из богов крепко поранили. Лекари сошлись во мнении, что вылечит его только особая трава, растущая на одной-единственной горе в мире.

Что делать? Искать гору долго, а раненый того и гляди помрет. Послали Ханумана, способного в одно мгновение перемещаться куда угодно. Героический обезьян облетел весь свет, нашел нужную гору, да вот беда — по дороге забыл, какая трава требуется, и с какими мантрами ее нужно рвать. Не долго думая, выдрал всю гору с корнем и уволок в Индию. Примчался вовремя, раненый выздоровел. С тех пор на месте той горы плещется Шайтан-озеро, а Хануману боги отдали в вотчину все земли на север от Гималаев…

И еще история была с Хануманом. После той победы все боги, чтобы выразить свою преданность Вишну, стали писать его имя на своих одеждах. Обезьян же на это дело забил. Или, скорее, неграмотный был, а признаться, что ни одной буквы не знает, боялся. Некузяво как-то среди светлых богов неучу. Вишну и удивился: слуга верный, а славословить господина не собирается. Спросил строго так: "Где мое имя?" Но хитрый обезьян не растерялся, отвечает: "Если хочешь проверить, то разрежь мне грудь, и посмотри — твое имя написано на моем сердце". Естественно, преданного богатыря убивать не стали…

Раджана говорила и говорила, но я ее уже почти не слышал. Меня охватило странное оцепенение. В ушах зашумело, почудился то ли ритмичный гул, то ли мелодия. Картина с обезьяной в цветочных гирляндах, которую я упорно рассматривал, вдруг словно ожила. Оказалось, что у зверя — глаза человека, видевшего ад… В душе зверя бились пожары и текла кровь, в ней кричали умирающие дети, которых он не успел спасти.

Очнулся я от тишины. Женщина молчала, удивленно глядя на меня. Лишь где-то далеко, на пределе слышимости, продолжали грохотать барабаны.

— Ну как, вам, интересно? — Проворковала дама.

— У вас здесь странная акустика, — я попытался стряхнуть наваждение.

— Вы тоже слышите?

— Что?

— Здесь, в храме, верные могут услышать звуки мантр, звучащие здесь непрерывно…

— Я же — не верный. И даже не верующий. Скорее даже наоборот.

— Для тех, кто ищет, путь всегда открыт. К тому же не обязательно знать многое, для верного служения большинству достаточно карма-йоги.

Я ничего не понял, но согласно кивнул головой. Йога — так йога. Только бы избавиться от навязчивой "гуры".

От Шамана тоже захотелось отделаться как можно скорее. Бывают же такие люди — вроде он к тебе — со всей душой, а тебе хочется бежать куда подальше. Поэтому, вернувшись в лагерь, я забрал Зверю, добросовестно сторожившего рюкзак, и пошел обратно в деревню. Кто-то, может, и способен на просаде прожить, а я лучше куплю себе и псу по куску колбасы и предамся греховному чревоугодию. Без всякой там аюр-веды и очищения от скверны.

Затарившись в магазине, я побрел по улице, выискивая, где бы можно было спокойно перекусить. Можно, конечно, присесть где-нибудь на лавочку, но мне почему-то хотелось найти спуск к берегу. Тара — странная река. Вроде и не широкая, ничем особым не знаменитая, но манит к себе, как магнит. Наконец мне удалось выбраться на зады огородов к глинистому откосу. Поев, мы с псом улеглись на травке и стали смотреть на реку.

Солнечные блики играли на поверхности воды, дробились, искрились, мелькали. Постепенно я погрузился в состояние оцепенения, похожее на сон с открытыми глазами. И снова вокруг меня заклубился сиреневый туман. Вот он истончается, становится все более прозрачным. Теперь вокруг меня нет ничего, кроме пустоты. Я растворяюсь в ней, в этой пустоте, теряю ощущение себя-реального. И в то же время продолжаю видеть вихри водоворотов под обрывом, будылья лебеды на краю откоса, заречные ивняки, поднимающуюся над горизонтом тучу. Все это есть — и в то же время всего этого нет, как нет и меня.

— Молодой человек, вы не могли бы придержать свою собаку, — услышал я из бесконечной дали мужской голос.

Повернуться к говорящему почему-то потребовало таких усилий, что у меня заболела голова:

— Он не кусается.

Я бросил взгляд на Зверю: тот заинтересованно рассматривал мерные рейки в руках двух мужчин. Мужчины показались знакомыми: вроде бы это они вчера вечером пришли к Нине Владимировне.

— Тогда бы вы не смогли нам помочь?

— А что нужно?

— Я установлю прибор, а вы и Николай Михайлович промерите расстояние до воды.

Я пожал плечами: а почему бы и нет? В конце концов, хоть какое, да дело. Не все же валяться, как курортник на пляже.

Николай Михайлович соорудил из мерных линеек и куска бечевки неуклюжую конструкцию, вроде кривой удочки. Мне же пришлось лезть под обрыв и следить, чтобы грузик касался воды. Второй мужчина в это время забивал в землю какие-то штыри. В конце концов, перемазавшись в глине, я выбрался на берег. Исследователи к этому времени уже расстелили на траве самодельную схему и переносили на нее показания прибора.

— А можно полюбопытствовать, что вы делаете? — Заинтересовался я.

Вопрос вызвал у моих новых знакомцев приступ энтузиазма. Видимо, они оба — любители "свободных ушей". На меня обрушился шквал информации.

Во-первых, люди — не первая на Земле раса. До нас был еще кто-то.

Во-вторых, Прииртышье — колыбель белой расы. Здесь арии "самозародились", отсюда распространились на юг, в Индию, и на запад, в Европу. Все мифы и веды — отголоски этого древнего переселения.

В-третьих, предтечи не исчезли бесследно, они оставили для нас подземные хранилища информации, одно из которых находится где-то в районе Тары. Именно благодаря наличию такого хранилища — Кристалла — и возникли арии. Он как-то воздействовал на наших пращуров, и они быстро поумнели. Если найти его — то человечество получит столько знаний, что сами собой решатся все сегодняшние проблемы…

У меня возникло ощущение, что где-то я что-то подобное уже слышал. Или читал. Кажется, в "Смерше-2" были какие-то храмы инсектов. Только там артефакт обнаруживается под Москвой. Но слушать все равно было интересно. Николай Михайлович и второй исследователь — Андрей Иванович Печкин — сваливали в одну кучу множество фактов, но сами-то факты были презабавными. Из тех, о которых пишут в газетах под рубрикой "Непознанное".

— А зачем нужно было мерить высоту обрыва?

— Мы делаем глубинную карту Окунева по

Дама:

Пес потерялся где-то по дороге от Омкара

Нараяна — худая блондинка лет сорока в цветастом сари

Проарийские племена воздвигли здесь храм Ханумана

Я присел на корточки рядом со Зверем:

— Поедем со мной! Поедем, дурачок! Моих я уговорю. Ты — пес интеллигентный. Отмоем тебя, выведем блох…

Зверь недоуменно смотрел на меня: куда еще ехать? Я уцепил его за шерсть на загривке, потянул к автобусу. Но обычно сговорчивый пес заупрямился, уперся всеми четырьмя лапами. Даже рыкнул предупреждающе.

— Эй, ты там долго с этим кабысдохом целоваться будешь? Нашел любовницу! — Крикнули из автобуса.

Я в последний раз попытался переубедить пса:

— Наступит зима, сдохнешь ведь! Кто тебя кормить будет?

Зверь опустил глаза, но с места не сдвинулся.

— Ладно! Черт с тобой! — Обиделся я.

Пес лег, положил голову на лапы: что хотите делайте, а я отсюда не сдвинусь.

— Я приеду! Обязательно приеду! Когда-нибудь… — Пообещал я собаке. В последний раз погладил Зверя по загривку. Глупо, конечно, обещать что-то приблудному псу, которого знаешь неделю. Но…

Девчата сторожили мое место в автобусе. Я сбросил рюкзак на пол, сел. Мотор взревел, закашлял, зарычал. В салоне запахло выхлопными газами, и запах этот перебил даже устойчивый сивушный дух, царящий в сельском общественном транспорте. Впереди было шесть часов душной и пыльной дороги. Кто-то уже отвинчивал крышки у пивных бутылок, шуршал пакетами с закуской…

Пес долго смотрел вслед автобусу. Потом совершенно по-человечески вздохнул, нехотя поднялся и затрусил вдоль улицы.

Деревенские шавки, как всегда, завидев этого пришлого монстра, прятались в подворотни, не решаясь даже тявкнуть на него из-за забора, кошки пулей взлетали на крыши, зазевавшиеся куры и гуси замирали обреченно: может, пронесет? Проносило. Зверь не обращал ни на кого внимания, бежал не спеша, деловито, словно знал, куда и зачем бежит.

Однако за околицей напускные лень и равнодушие слетели с пса, он наметом помчался к Омкару. Черный хищный силуэт несколько раз мелькнул на проселке — и исчез, будто и не было его.

Но я уже этого не видел.