"Победительница" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей)

Письмо четвертое

Я зашла вперед, Никита. На этой презентации случилось более разительное для меня событие. Я там встретила мужчину, который тоже мог стать твоим отцом, но не стал. В каком-то смысле он твой первый не-отец.

Это было так. Я ходила на презентации с бокалом вина, никого не подпуская слишком близко. И заметила мужчину лет тридцати, высокого, с вьющимися светло-русскими волосами, который тоже, как и я, всех сторонился. Ему было здесь явно неприятно, он избегал общения. Взяв в руки бокал, он долго его осматривал, но не решился пить, поставил на место. Точно так же он отнесся и к фуршетным закускам.

Поневоле думаю: меня бы сейчас туда! Боже мой, какими простыми, обыкновенными вещами казались лоснящиеся ало-красные и бело-желтоватые ломтики рыбы, кусочки, приготовленные из животных: коров, баранов, кур, гусей... а эти замечательные шарики, красные или черные, зародыши рыб: берешь ломтик черного хлеба, намазываешь желтым густым продуктом из преобразованного молока, а сверху немного этих зародышей... икра, вот как это называлось! Икра!.. Но это деликатесы – многие сейчасные земляне никогда не пробовали не только их, они не знают таких элементарных блюд, как ломтики картофеля, жаренные в немногом масле, зеленые огурцы с волнующим запахом весны, помидоры – такие красные наземные фрукты, мокрые внутри, с ароматом здоровья и неубитой крови. Возможно, им, привыкшим к концентратам протеина, был бы ужасен мой рассказ. Мы сами многие (я в том числе) прошли через акции reorientation16, когда плотоядное человечество осознало необходимость отказа от животной пищи. Людей в массовом порядке приводили, например, на скотобойню, и в их присутствии убивали корову или резали свинью, а потом предлагали еду из убитых трупов. Никто не мог ее есть, а многие потом вообще никогда не могли есть мяса, но некоторые все-таки оставались и могли. А потом уже не надо было этих мер, животная пища исчезла совсем вместе с самими животными...

Не хочу о грустном.

Неожиданно я заметила, что волнистоволосый мужчина стоит неподалеку и рассматривает меня. Каким-то образом я поняла по его взгляду, что его интересует не моя красота, а что-то другое.

Он сделал пару шагов в моем направлении и спросил:

– Диета? Ничего не пьете и не едите?

– Нет. Просто...

И мне вдруг захотелось сказать все честно. Такое бывало редко – не из-за моей закрытности, а потому, что всегда считала неприемлемым надоедать другим людям без необходимости своими словами и мыслями.

Я сказала:

– Просто мне противно.

– Мне тоже, – сказал он.

Мы отошли в сторону, в холл, где были растения в больших горшках, сели в... да что это со мной! Я совсем уже простых вещей не помню. Такие... На них удобно сидеть. Не стулья, а более мягкие, с подручниками... Что такое память, Никита? В ней почему-то сохраняется слово «синхрофазотрон», абсолютно мне никчемушное, а слова простые, жизненные куда-то проваливаются... В страшную дыру небытия, куда провалюсь и я, и ты вместе со мной, поэтому ты единственная причина, по которой я живу. Пока я живу, жив ты. Или я это уже говорила? Надо бы перечитать написанное, но я почему-то боюсь...

Мы сидели и общались.

Его звали Максим, Макс.

Он с удивительной откровенностью рассказал свою почти фантастическую историю: влюбился в знаменитую и красивую киноактрису (от которой теперь ни имени, ни кадра, ни следа – вот тебе и знаменитость...), поехал к ней, неделю искал возможность встретиться и нашел, затесавшись в обслуживающий персонал одной пресс-конференции, которая должна была состояться с утра. Он попал к ней в переодевальню и увидел ее, только что приехавшую и, похоже, не выспанную. Она вся растрепанная, но самое ужасное, что поразило Макса, когда он приблизился к этой идеальной красавице, – запах изо рта, в котором похмельные явления смешались с парами, исходящими из больного, как было можно предположить, желудка. Макса как ударило, с тех пор у него аллергия на женщин – то есть почти такая же болезнь, как у меня.

– На всех женщин? – спросила я.

– Да. Но особенно на красивых.

– Мне хуже, у меня аллергия на всех людей вообще.

– То есть я тебе тоже противен? – лукаво спросил Макс.

– Да, в какой-то степени, – рассмеялась я.

– Я тебя тоже еле терплю, – сознался он с улыбкой.

На самом деле быстро выяснилось, что у нас друг на друга не такая уж сильная аллергия. А после нескольких встреч она стала совсем почти незаметной. Обычно он заезжал за мной на своем каре, в салоне которого всегда витали запаховые приятные отдушки, мы выезжали за город и гуляли среди природы, которая тогда была намного чище человеческой среды.

Однажды Макс, взяв меня за плечи, сказал, что он очень хочет поцеловать меня, но боится непредсказуемой реакции. Я честно ответила, что тоже этого хочу и тоже опасаюсь аналогичного негатива.

Но мы все же решили попробовать. Макс осторожно прикоснулся своими губами к моим и тут же отпрянул.

– Тебе не понравилось? – огорчилась я.

– Нет, просто побоялся тебя испугать.

Я предложила попробовать еще.

На этот раз он был смелее и, искусно раздвинув в процессе поцелуя мои губы, всунул свой язык в мой рот и начал им шевелить там направо и налево, облизывая мои зубы и мой язык. Это было слишком неожиданно, я оттолкнулась от Макса руками и села на траву. Он молча стоял надо мной.

Я вспоминала о своих ощущениях. С одной стороны, да, странно, когда в тебя проникает часть чужого тела, с другой – было в этом что-то приятное. Мне хотелось повторить это. И я сказала об этом Максу. Он обрадовался.

Повторение оказалось лучше первого опыта.

И я поняла, что всё неизбежно должно прийти к сексуальному контакту, к тому, чего я очень боялась – особенно после появления аллергии. В этом плане я была, Никита, страшно отсталой от большинства современных мне девушек, но и они были отсталыми, если сравнить их со следующими поколениями.

Кстати, книги, посвященные межполовым отношениям, написанные до двадцать первого века, перестали читать уже в тридцатые годы. Или рассматривали как исторические источники. Особенно удивляли отношения в семье, построенные на нелепом и фальшивом праве собственности одного на другого. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» понимался людьми середины двадцать первого века как юмористическое произведение. Посуди сам. Жена страдает из-за сексуального разового контакта мужа с другой женщиной. Какое это имеет к ней, то есть к жене, отношение? Он же не ее заставляет с кем-то иметь контакт? Другой мужчина, военный, скакун на лошади, его звали Вронский, не может сразу сказать Анне Карениной о своих чувствах, а она ему. Каренин, муж Анны, мучается вместо того, чтобы радоваться, что жена имеет секс с другим, что ее это делает позитивной, а самого Каренина избавляет от половых обязанностей, уже обременительных в его возрасте. Знаешь, Никита, как это было бы в современном романе, то есть романе золотого века? К примеру, встречаются Вронский, Анна и Каренин. Анна понимает, что Вронский нравится ей, а Вронский понимает, что Анна нравится ему. По принципу общения without reserve17, утвердившемуся еще в тридцатые годы, они не оглядывают друг друга, как шпионы, не прячут взглядами и словами своих мыслей и чувств, а говорят примерно так:

– Здравствуй, Анна, – говорит Вронский. – Мне нравятся форма твоей груди, цвет кожи, твоя шея и глаза, неплохо бы сблизиться.

– Здравствуй, Вронский, – говорит Анна. – Ты молодой, в отличие от моего мужа, высокий, стройный, хотя слишком самодовольный и не очень умен. Но в целом ты мне нравишься, и идея сближения мне не противна.

Вронский и Каренин раскланиваются друг с другом.

– Как ты стар и ужасен, Каренин, – говорит Вронский. – Что делать, возраст. Я говорю тебе не для обиды, а потому, что не умею врать и не вижу в этом смысла. А еще ты мне противен, уж извини, как муж женщины, которую я хочу.

– Ты мне противен еще больше, – говорит Каренин. – Но надо быть объективным: ты моложе и красивее. Я посижу, а вы с моей женой идите в Sex Stall, и очень надеюсь, что вам будет хорошо.

И всё, и никаких бросаний под поезд.

Я нервничала: в отличие от почти всех моих сверстниц у меня еще не было секса. Хотя и для них это было не так просто. Ты не представляешь, Никита, какое значение имел первый секс для людей вплоть до тридцатых годов, какое это было мучительное и часто ошибочное событие! Крайне редко это происходило в обстановке спокойной взаимной симпатии, в комфортной тишине, обычно все было нервно, наскоро, торопливо, смущенно и глупо. Отсюда и психические травмы, и нежелательные беременности, не говоря уж о заболеваниях. При этом почти обязательно – чувства жуткого волнения, смущения и непреодолимого (простейшее слово, означает – дискомфорт, ощущение неправильности сделанного поступка или того, который собираешься сделать; вспомню потом)18.

Начиная с тридцатых (в развитых странах и раньше) проблема решалась элементарно: появились социально-психологические службы, предлагающие юному населению несколько вариантов. Как известно, всё основано на атавизмах. У юноши – атавистичный страх перед женским телом и одновременно боязнь оказаться несостоятельным. У девушек – не менее атавистичное ощущение «таинства», связанного с потерей девственности, и глубоко укоренившееся переживание за моральные последствия: социум тысячелетиями воспитывал негативное отношение к несанкционированной браком потере девственности, девушка считалась опозоренной. Уже в начале двадцать первого века это было, к счастью, не везде и не всегда, но всё же оставалось в значительных количествах. Но главное, что напрягало, – личностные отношения. Юноша видит конкретную девушку, он ее боится, он с ужасом думает, что она может рассказать о его позоре, если он приключится. А девушка имеет дело с конкретным юношей и тоже представляет, что он может рассказать о ней после случившегося. И даже если не расскажет: само общение до первого секса и после первого секса наполнено неловкостями, неестественными движениями и словами. Цивилизация породила эти комплексы, но она же с ними и справилась. Психологи поняли, что именно это личностное общение следует исключить. Конечно, осталось некоторое количество любителей экспериментов и самодеятельности, но очень мало. Юноша приходит в центр СИ (Сексуальной Инициации) анонимно, попадает в комнату, где его ждет женщина-волонтер, юноша заранее надевает маску, он уверен, что о случившемся никто никогда не узнает, если он этого сам не захочет, и в течение буквально пяти минут становится спокойным, раскрепощенным, и все совершается комфортно, оставляя у юноши только позитивные ощущения. Для закрепления он может прийти еще несколько раз. Точно так же девушка приходит в СИ, где мужчина-волонтер, гигиенически стерильный и анонимный, производит с нею соответствующую операцию. Все это приравнивалось к медицинской деятельности, что совершенно справедливо. Если же юноша и девушка чувствовали влечение друг к другу, но при этом понимали неизбежность психологической травмы, они приходили в СИ вместе. Волонтеры-наставники, мужчина или женщина, иногда вдвоем, объясняли молодой паре, что сейчас должно произойти, они десакрализовали происходящее, переводили даже в план юмора, небольшого карнавала, ибо нет большего врага для нормального секса, чем угрюмая серьезность. Когда я вспоминаю сцены из старых фильмов, где любовники сближаются с хмурыми – это называлось страстью – лицами убийц, я мысленно хохочу. И пара уходила довольная, счастливая, не испытывая никакой нравственной абстиненции.

Всяческие же симуляторы с компьютерными программами, модные в десятые и двадцатые годы, недолго были популярными: самый совершенный симулятор, имеющий 100 % аналогии тактильных ощущений, не сравнится с живым человеком.

Но все это было потом, а я-то жила в свое время.

Я доверяла Максу, рассказала ему о всех своих страхах и опасениях. Он сказал, что понимает и даже разделяет их, потому что после неудачной встречи с дурно пахнущей знаменитостью у него никого не было. Мы решили, что единственный способ избежать стресса и неловкостей – оказаться в нейтральном пространстве: дома всегда кажется, будто за тобой подсматривают – ревнуя – твои собственные вещи.

Это были зимние каникулы после моей первой сессии, которую я сдала блестяще.

Я сказала маме, что поеду на неделю в города Золотого кольца посмотреть старину, она одобрила.

И мы поехали с Максом – на его машине, чтобы не портить себе настроение в набитом людьми пространстве поезда или самолета.

Ехали долго, но без скуки: разговаривали, слушали музыку.

В одном из городов, название которого выплеснулось из моей памяти, мы остановились в лучшей гостинице. Правда, Макс, войдя в номер, тут же позвал горничную, вручил ей денег и попросил убраться заново и принести абсолютно новое белье, которое мы постелим сами. Она удивилась, но выполнила просьбу.