Часть вторая

Глава I ТОРГ НА ПЛОЩАДИ

Никогда еще не было в Райках такого богатого торга. Не только местные купцы расторговаться рады были заготовленными изделиями и не одни окрестные смерды прибрели запастись нужным товаром. С разных сторон пришли коробейники — и не один, и не два, а много больше. И чего раньше ни разу не бывало — завернули богатые гости-купцы по дороге из Киева в иноземные края.

Не то чтобы гости боялись половцев. У каждого из них всегда рядом с весами был меч при бедре и нож на поясе. Многие и сами были не хуже разбойников: их грабили — и они при случае грабили. Но погоня за добычей — что игра в кости: сегодня по шею в золоте, а завтра гол, как сокол. Хорошо еще, если кости целы, а самого с веревкой на шее не угнали, чтобы продать в рабство на рынках Византии или Хорезма.

А в этот раз ехали гости богатые, люди пожилые, товары везли редкие, кони у них были тяжко гружены. Когда вечером на привале разложили они костер, прискакали на огонь купцы, ехавшие с юга. Были они на взмыленных конях, половина поклажи брошена, чтоб коням легче бежать. Купцы рассказали о том, как дорогой в степи натолкнулись они на погорелое место. Угли на пепелище еще тлели, и средь развалин лежали пронзённые стрелами тела немногих защитников этой отдаленной заставы. Еще подальше увидели они следы стойбища, заметались, забоялись кровавой встречи, вихрем унеслись от страшного места подалее. Ночевать купцы решили все вместе. На ночь выставили сторожей, а наутро расстались. Те, кто спешил в Киев, продолжали свой путь. Те, кто ехал из Киева, подумав да погадав, не решились на свое счастье надеяться, понадеялись на быстрые ноги. Не прямым путем пошли, а окольной дорогой. И завела их эта дорога прямо в Райки.

Словно грибы после дождичка, выросли на площади столы и палатки с товарами, и уже ходили среди них бойкие посадские женки, продавали в деревянных мисках хлебы, с медом и маком творенные, и жирные мясные пироги. Откуда ни возьмись, появились кувшины с медом и пивом, и уже кое-где слышались пьяные песни. Нищие и калеки собрались у ворот, и слепой гусляр, щипля пальцами струны, запел:

Вдруг послышалось мяуканье, и кукареканье, и вой, и визг. То скоморохи бежали по дороге, били в бубны, стучали в медные тарелки, гудели в трубы. И один из них вертелся колесом, звеня бубенцами, а на другом была скрывавшая лицо личина — птичья голова с предлинным клювом, едва добежав до площади, стали скоморохи плясать, махая цветными платками, а птичья голова билась длинными палками с другим, в медвежьей шкуре.

Кузнец разложил на своем пороге все, что надобно смердам: серпы, и косы, и топоры, и чапельники-сковородники, и кочедыки, чем лапти плетут, ручки и обручи для деревянных ведер и железные оковки для лопат. Тому, кто купил бы такую оковку, надо было только надеть ее на деревянную лопату и закрепить железными полосками, и лопата готова. Медлительные смерды долго стояли, не решаясь подойти, приценясь, вновь отходили, а кузнечиха со страхом и завистью поглядывала на торговца, разложившего неподалеку ножи с прямыми и кривыми клинками, с узорчатым лезвием, с рукоятками резными из кости или гладкими деревянными. Каждый раз, когда смерд, ничего не купив, поворачивался к ножам, она теребила его за рукав и протягивала ему свои косы и серпы. И смерд, пощупав пальцем острое лезвие, садился наземь и начинал разуваться. Скидывал лапоть, разматывал онучи, из-под пятки вытаскивал завернутый в тряпицу заветный кусочек серебра и, вздыхая, отдавал его кузнечихе. Иные расплачивались беличьими шкурками. Один смерд приволок на спине мешок капусты и выменял его на косу. Богатство кузнечихи все росло.

Гончариха, будто наседка над цыплятами, сидела над горшками и корчагами и, бранясь с покупателями, все время одним глазом косилась на разложенные рядом глиняные игрушки — уточки-свистульки, уточки-брызгалки, кони с всадниками и женщины с ребятами. Игрушки были ярко раскрашены, покрыты поливой, и ребята жадно расхватывали их.

«Завидка мой баранчиков ловко лепил, — думала гончариха. — Его бы к этому делу приспособить, и я бы к будущему торгу игрушек наготовила. Да нет, где ему! Одну-две слепит, а заставь его весь день работать — живо заскучает, перепортит товар. Где-то он, мой Завидушка? При живых-то родителях сиротинушка, голодный да бездомный. Где-то он бродит, отцом выгнанный? Взглянула бы на него единым глазком…»

И только успела она это подумать, как, откуда ни возьмись, очутился рядом с ней Завидка, такой тощий, оборванный да грязный, что материнское сердце слезами облилось.

— Завидушка! — крикнула гончариха и бросилась к нему.

В ту же минуту какой-то прохожий, ловко нанизав на все пять растопыренных пальцев по горшку, кинулся прочь. Гончариха вскрикнула и побежала за ним. Но вора и след простыл, а когда повернулась она, то и Завидка исчез. Так и не успела она сунуть ему ломоть хлеба, не успела сказать, чтобы приходил вечером к землянке, авось удастся его с отцом помирить.

Как ни хотела гончариха побежать искать сына, все же не решилась она доверить горшки соседней торговке, и хотя мысли ее все были о старшем сыне, но все же дома было еще семеро детей. Поэтому она до хрипоты торговалась с покупщиками, то вырывала у них горшки из рук, то совала свой товар в лицо какой-нибудь нерешительной бабе, клялась, кричала и уговаривала.

Наконец ей удалось расторговаться. Выручка, против ожидания, оказалась много больше, и, пересчитывая ее, гончариха подумала, что, пожалуй, могла бы она раз в жизни позволить себе небольшую радость. С давних лет мечтала она о розовом шиферном пряслице, а у самой весь век были лишь глиняные, и гончариха пошла меж рядов в поисках пряслица. Столько было кругом удивительных и желанных вещей, что все заботы из ее головы вылетели, и даже о Завидке позабыла она ненадолго.

На шесте висели сапоги. «Эх, гончару бы такие! Весь век в лаптях ходит». На столе стояли кубки из толстого стекла с налепленными на них стеклянными же жгутами и валиками. «Из такой бы скляницы меду пригубить, и вкус бы иной, да где мне! Это княгиням да боярыням из таких пить! А я из глиняного ковша напьюсь, ништо мне».

Но мимо коробейника, торговавшего гребнями, не сумела она пройти, остановилась как зачарованная. Тут были гребни с высокой спинкой, и на них были процарапаны глазки, простые и двойные, или чешуйки, а на самом верху стояли, поднявшись на задние лапы, два медведя и смотрели друг на друга. Тут были и складные гребни, которые убирались в костяные изукрашенные ножны, и гребни, у которых с одной стороны были зубья редкие, а с другой — частые.

А коробейник заливался соловьем, расхваливая свой товар:

— Эй, девицы-красавицы, расчешите русые косы моими гребешками! У кого по плечи были косы — до пояса вырастут. У кого по пояс — до самой земли протянутся…

Какая-то девушка, выступив вперед, сказала:

— А ты бы, гостебничек молодой, подарил нам по гребешку. Мы бы волосы чесали да тебя поминали.

— И без подарков вспомните да пожалеете, зачем вовремя не купили гребешки, а вторых таких вам вовек не купить.

Гончариха смотрела, как какой-то молодец купил гребень, украшенный конскими головами, и, усмехаясь, повесил его на пояс. Потом другой, почесав копну своих волос, тоже купил гребешок, попроще.

— А вот гребень! — кричал коробейник. — Какая работа! Искусники старались, пилой зубья пилили, зубья ровные да гладкие, не зацепят, не дернут волосок. Проведешь гребнем разок по волосам — посыплется золото, другой раз проведешь — покатятся дорогие каменья. Кому гребешок?

Тут гончариха выступила вперед, не удержалась и приценилась. Коробейник тотчас повернулся к ней:

— Матушка-княгинюшка, недорого возьму.

— Да не княгиня я, — робко ответила она, — а Гончарова жена.

— А пригожая такая да дородная — я подумал, не боярская ли ключница. — И назвал цену.

— Ах ты разбойник, лихой человек! — завопила гончариха. — Грабитель ты! Хуже грабителя! Да как ты посмел такую цену сказать! Как у тебя язык-то повернулся! Мне год работать — столько не нажить…

— Проходи, лапотница! Не про тебя мои гребни, — закричал, обозлившись, коробейник, и, отвернувшись, снова стал выкликать: — А кому пуговицы костяные! Круглые и гладкие, резные и точеные. Рукоятки для. ножей!..

Тут опять померещилось гончарихе, что вдали мелькнул Завидка. Тотчас перестала она браниться, бросилась к сыну, но ее снова оттерли, и снова он куда-то скрылся. Дюжий парень чуть не сбил ее с ног, и тут она носом к носу столкнулась с кузнечихой. Та держала в руке шиферное пряслице.

— Глянь-ка, и имя мое на нем начертано: Олены прясло, — похвасталась кузнечиха.

Но гончариха, отвернувшись, ответила:

— У меня дома сколько хочешь пряслиц. Я ищу, где бы соли достать. Чем пряслица покупать, я лучше мужу щи посолю. Соленые-то они слаще.

А сама думала: «Жила я без розовых пряслиц — и дальше проживу. А отведает гончар соленых щей — подобреет, сам с Завидкой мириться захочет».