"Синий аметист" - читать интересную книгу автора (Константинов Петр)

Часть вторая

1

Грозев еще раз внимательно осмотрел мельницу и задул лучину. Во мраке остался мерцать лишь ее уголек. По прогнившим доскам сразу же забегали крысы. Где-то далеко внизу, на дне каменистого ущелья, неумолчно журчал ручеек.

Грозев опустился на кучу камыша. Бруцев уже спал. Сегодня вечером, обессиленные утомительной дорогой, они добрались до этой заброшенной мельницы, где решили переночевать. На завтра здесь была назначена встреча с Дончевым… Борис закрыл глаза, но спать не хотелось. В последнее время он стал испытывать какую-то странную усталость. Хотя это состояние длилось обычно недолго, оно, тем не менее, угнетало Грозева. Он был убежден, что эта усталость — не что иное, как последствие всех неудач, лишений и опасностей, которыми изобиловала его жизнь.

Превратности судьбы по-особому сформировали его характер. Он умел быстро оценить обстановку, выделив в ней то, что могло привести к какому-то решению. А это помогало избежать лишних волнений и колебаний. Грозев признавал единственно реальный мир, существовавший вокруг него.

Сквозь щели просачивался свежий горный воздух. Зарывшись в камыш, Грозев обдумывал все, что ему довелось увидеть в селах за последние несколько дней.

В конце прошлой недели вдвоем с Бруцевым они отправились в Хаджи-Элес и Чирпанский округ. Димитр Дончев поехал в Рупчос. Слухи о том, что на северных склонах Родоп прячутся остатки вооруженных отрядов, становились все более настойчивыми. Однако Пловдив сохранял странное спокойствие. Целых два месяца после совещания в гостинице Тырнева Борис не мог наладить работу. Все, кто хоть как-то участвовал в прошлогоднем бунте, попрятались, притаились. Спасшиеся от темницы, возможно, скрывались в Пазарджике или Зааре или навсегда решили отказаться от мысли о новом бунте.

Накануне восстания Грозев работал в Тырновском революционном округе — в селах Дряновского и Севлиевского краев. Он видел, что в душах простых людей горит огонь, что они полны решимости сражаться за свободу; его coфci венное волнение отражалось в их глазах, и Грозев думал: «Великое таинство — единение человеческих душ…» Ныне же он тщетно пытался увидеть хотя бы отблески того огня в спокойных, равнодушных глазах людей, которые встречались на рынках, площадях и улицах этого сонного города. Что же изменилось — времена или люди?

И все же где-то глубоко в душе Грозев верил, что никто не мог выйти из того пожара невредимым, неопалимым. Несомненно, для освободительной борьбы теперь имел значение лишь конечный результат. Хорошо продуманная акция, ценное сведение и решительное действие значили сейчас намного больше, чем месяцы тайной пропагандистской работы. Тем не менее, верный принципам комитета, Грозев уехал из Пловдива с тайной надеждой, что семена, засеянные апостолами Четвертого округа в душах людей, дадут добрые всходы…

Они отправились в путь на лошадях вдвоем с Бруцевым. Грозев раздобыл разрешение на торговлю зерном, что давало им право беспрепятственно посетить нужные районы. Из Хаджи-Элеса они отправились на север, к чирпанским селам. Хотя этот район не был охвачен пламенем восстания, повсюду виднелись следы небывалого разорения. Большинство участков этой плодородной земли пустовало, и только кое-где, главным образом, на бахчах, огородах и возле имений работали батраки. И хотя поле зеленело как и раньше, было что-то печальное в этой тучной зелени — в ней не ощущалось жизни. В прошлом году здесь вихрем пронеслись орды башибузуков, черкесов и турок-манафов. Они забрали у населения все, что могли. В этом году пловдивские перекупщики зерна и черкесы подчистили все остальное. Стаи голодных ворон кружили над полями, и их хриплые голоса звучали как жалобный плач.

Когда всадники въехали в село Чикаржий, их удивила зловещая безлюдность улиц. Наконец у сельской корчмы они увидели худого мужчину средних лет с абсолютно седой головой. Сидя у полуоткрытой двери, он обтесывал топорище. Они остановили коней и спросили, где живет учитель. Мужчина удивленно поднял голову.

— Какой там учитель, — сказал он неожиданно тонким, пискливым голосом. — Да почитай с прошлого года никто детей со двора не выпускает, а вы — учитель. — И, продолжая тесать, добавил: — Попа Кою зарезали в Сюлмешлии… Церковь в голубятню превратилась… А эти учителя спрашивают…

Дверь корчмы отворилась, и в проеме показалось пухлое женское лицо, отливавшее странной желтизной. Вероятно, это была хозяйка старой корчмы.

— Кого спрашивают? — она, как видно, подслушивала разговор. Мужчина ответил.

— Учителя… — протянула изумленно женщина. — Да учитель еще прошлой весной уехал… — И, прикрыв немного дверь, как бы торопясь побыстрее закончить разговор, спросила: — А зачем вам учитель?

Крестьянин перестал тесать и тоже поглядел на пришельцев, ожидая ответа.

— Да вот, хотели купить немного зерна, тетушка, — объяснил Грозев, осматривая безмолвные дома вокруг.

— Гм, — покачала головой женщина. — Ты хоть горстку корма коню своему найди, какое уж там зерно… — Несколько повысив хриплый голос, она пояснила: — Все, все забрал Амиджа-бег из Хаджи-Элеса. — И зерно, и солому… Другие сюда и носа не кажут… И чего шастают, только беду кличут, — добавила она сердито и скрылась, изо всех сил хлопнув дверью.

— Только беду кличут, — эхом отозвался мужчина и, расхрабрившись, перешел в наступление: — Вы что, совсем спятили, что ли? Или ума нет? Скорее уходите, а то неровен час прискачут из Хаджи-Элеса басурманы — и вам несдобровать, да и нам потом расплачивайся… Ну да… Ишь, зерно они ищут…

Грозев понял, что дальнейший разговор с воспрянувшим духом хозяином абсолютно бесполезен. Скорее всего, как и большинство корчмарей в селах, он верой и правдой служил туркам.

Они повернули своих коней и направились в восточную часть села. Несколько раз останавливались в узких улочках и стучались в низенькие запертые двери. Порой на стук отзывалась собака, но как-то уж очень осторожно, или раздавался скрип двери. И вновь наступала глухая, враждебная тишина. Человеческого голоса в этом селе они больше не услышали.

На другой день, где бы они ни ехали, картина в общих чертах повторялась. С юга шли переполненные обозы, спешили всадники, разбойничали во дворах убежавшие из таборов анатолийские турки-манафы. Села стояли опустевшие, беззащитные, как разгороженные дворы.

Несколько раз Грозеву и его спутнику приходилось прятаться в кустах редких рощиц, ожидая, пока проедут черкесы. Хотя документы у них были в порядке, Грозев по опыту знал, что лучше избегать подобных встреч. Вскоре они поняли, что бессмысленно скитаться по безлюдным полям, вдоль которых ползли турецкие обозы. К тому же пора было изменить внешний вид.

Они вернулись в Хаджи-Элес, продали лошадей и отправились пешком в села, притаившиеся в северной части Родоп. Жители обитали в нескольких домах в центре села, испытывая страх перед башибузуками, зверствовавшими в окрестностях Родоп, а также из-за голода, который мучил их всю зиму напролет. В низеньких комнатах печи топили только днем — лишь для того, чтобы сварить картошку или сладкие стебли тростника. Следуя инстинкту самосохранения, все жили одной большой семьей. Дети были общими, законы общежития — для всех неукоснительными. Хлеб, одежда — все делилось поровну. Как будто село вернулось во времена первобытно-общинного строя.

Вначале казалось невозможным разрушить стену из страха и недоверия, которой окружили себя горцы. Любая попытка разузнать о ком-нибудь, отыскать след пропавшего человека наталкивалась на мрачное недоверие замкнутых людей. Кровь и смерть соплеменников научили горцев молчанию, ибо только оно, наряду с природной рассудительностью, было самым надежным щитом для этих людей.

Грозев перевернулся на другой бок. Ему хотелось остановить лихорадочный ход мыслей. Голова раскалывалась. Где-то в ночи продолжал журчать ручеек и время от времени доносились глухие удары сукновален.

В воздухе посвежело, как перед рассветом. Где-то далеко пели петухи, о чем-то шептались деревья. Казалось, земля жадно внимает этому многоголосому шуму.

Борис вслушивался в звуки, закрыв глаза. И, как часто бывало с ним и раньше, прикосновение к земному бытию постепенно вернуло ему уверенность в своих силах, восстановило душевное равновесие. И он незаметно для себя уснул.

На другой день в полдень прибыл Димитр Дончев. С ним было еще трое. Бруцев издали заметил их и, встревоженный, подозвал к себе Грозева.

Действительно, спутники Дончева производили странное впечатление. Один из них, низенький, худой человек с густой бородой, был одет в длинное черное платье, вероятно, поповскую рясу. Когда они приблизились, Грозев увидел, что у него на поясе торчит рукоятка широкого, массивного ножа.

Бруцев подал условный сигнал. Дончев и его люди остановились, потом нырнули в заросли кустарника и вскоре показались на дорожке, ведущей к мельнице. Дончев еле передвигал ноги. И хотя он еще издали приветственно помахал им рукой, было видно, что дела у него обстоят не лучше, чем у них.

Грозев и Бруцев обменялись рукопожатием с пришедшими.

— Это Рангел Йотов и братья Дюлгеровы, мои давнишние знакомые, — представил своих спутников Дончев. — Единственно их удалось отыскать. — Дончев присел на камень и снял стоптанную обувь. Ноги у него были покрыты кровавыми волдырями, которые он натер от ходьбы. Димитр откинулся назад и, помолчав немного, с усилием вымолвил: — Все остальное пошло прахом…

Грозев внимательно посмотрел на бородатого. Он походил и на учителя, и на попа. Но, как потом оказалось, ни тем, ни другим не был. Обыкновенный крестьянин, из тех, которые вместе с буквами выучивали наизусть и клятву бороться за свободу своего народа. Двое других были похожи друг на друга. На них была суконная поношенная одежда, как видно, они месяцами скитались в горах. На плечах у высокого — накидка из выделанной буйволиной кожи, мехом внутрь. На поясе — сосуд из бутылочной тыквы и самопал. Все трое были уже в возрасте, но глаза их горели решимостью — эти люди были готовы на все.

Все расселись прямо на полу. Бруцев достал остатки еды и принялся раскладывать ее перед гостями.

— Ваша милость, — осторожно сказал бай Рангел, пристально глядя в лицо Грозеву, — сами-то из Московии будете?

Грозев не знал, что именно Дончев сказал своим людям, но, понимая всю силу этого слова, не торопился разочаровывать новых друзей. Он достал кисет, развязал его и предложил гостям.

— Бай Рангел, — предложил он, — давай поговорим об этом в другой раз… Знай, что мы такие же, как и вы… А сейчас скажите, есть ли в горах люди? Рассказывают, отряды тут прячутся — у Извора, у Дядово, говорят, их там видели… И в нижних селах тоже… Что ты на это скажешь?

Рангел Йотов покачал головой. Бросив взгляд на своих спутников, он ответил:

— Ничего такого не слыхивали. Да и где там! Сам видишь, сколько басурманов развелось… А люди… Все разбежались, кто куда, а кто остался, навесили замки на рты и глаз не кажут…

Грозев взглянул на Дончева. На лице у него отражалось такое же уныние, которое вчера охватило его самого.

Трое сельчан спустились с гор, надеясь увидеть в долине русские войска. Но сами они не принесли с собой никакой надежды.

Мужчины еще немного поговорили и, когда Грозев убедился, что вблизи от Пловдива действительно нет никаких отрядов, было решено, чтобы трое вернулись в свои села и начали разыскивать людей, которые, может быть, скитались где-то в горах. Связь с Пловдивом надлежало поддерживать Рангелу Йотову. Во всяком случае, если он узнает о каком-нибудь отряде, тут же должен дать знать Дончеву.

Потом стали прощаться. Рангел Йотов долго тряс руку Грозеву, и в глазах его сверкали лукавые искорки: «Знаю, что ты из Московии, просто не хочешь признаваться, скрываешь…» И от этого искреннего человеческого чувства на душе у Грозева стало светло и радостно. Гости пошли по тропинке, ведущей к селу Сотир, и вскоре затерялись среди деревьев.

К вечеру Грозев и Бруцев отправились в Пловдив. Дончев уехал раньше. Это было сделано специально, чтобы ни у кого не возникло подозрений.

Вечер был тихий и ясный — один из тех вечеров в начале июня, когда воздух пряно пахнет кленовыми листьями и отцветшей полынью. В этом спокойствии было что-то волнующее и странное. Словно после стольких дней дождя и бурь равнина наконец получила желанный отдых и теперь лежала расслабленно, погруженная в сладкую дрему.

Грозев, однако, не замечал красоты зарождающейся жизни. Он смотрел на темнеющие холмы, четко вырисовывающиеся на вечернем небе, и в душе его вновь зашевелилось вчерашнее сомнение. По крайней мере вчера была надежда на Родопы, но сегодня и эта надежда растаяла. Разве можно горсточку людей бросать против вооруженного войска? Не безумие ли это? Что могли сделать решимость и мужество против винтовок? Что поможет определить верный шаг? И как узнать, когда, наконец, пробьет нужный час в стремительном беге событий?

— Надо что-то делать, — послышался рядом голос Бруцева. — Время идет, а людей нам не найти…

Грозев искоса взглянул на семинариста и ничего не ответил…

На лугу они сошли с коней. И лишь теперь, когда все вокруг потонуло во мраке, Борис вдруг ощутил теплое дыхание земли.