"Миг – и нет меня" - читать интересную книгу автора (Маккинти Эдриан)

Эпилог. Лос-Анджелес. Одиннадцать лет спустя

Капает вода. Негромко урчит на холостом ходу автомобильный мотор. Лает собака. Издалека доносится мерный гул автострады, да время от времени в небе проплывает самолет. Жара. Гудит кондиционер. Синеет вода в бассейне. Стакан сока стоит невыпитым – вместо апельсинового сока в него налили грейпфрутовый, а грейпфрут горчит. Кожаный диван у стены. Компьютер. Книжные полки. Жалюзи на окнах наполовину опущены. На жалюзи – пыль. Пыль поднимается от поддельного ацтекского ковра на полу. Длинный волос пристал к моей руке. Это ее волос. На журнальном столике номер «Экономиста» и несколько писем. На картине на стене – лань в лунном свете. Картина тоже ее. Точилка для карандашей в форме крейсера «Виктори». Пепельница. Сигарная гильотинка. В мусорной корзине – смятые листы бумаги и несколько жестянок из-под содовой. На столе кофейная чашка и кроссворд. Поникшие растения. Голубое небо за окном исчерчено белыми самолетными трассами. Подстриженная, хорошо политая лужайка перед домом, кажется, никогда не зазеленеет по-настоящему – слишком уж жаркое здесь солнце.

В комнате тихо, неподвижно, сонно. Я смотрю на старую дедовскую фотографию, на желтовато-коричневые лица давно умерших людей. Капает вода. Собака заходится лаем. В животе урчит, но обед я начну готовить только через час, когда она вернется с работы. Впрочем, все будет зависеть от того, попадет ли она в пробку или нет. Слава богу, мне не нужно никуда ездить. Город напоминает мне крепость в огне, когда люди, как безумные, мечутся с ведрами вдоль стен. Стресс, на каждом шагу стресс… На дворе третье тысячелетие, но транспорт остается наземным и по-прежнему приводится в движение двигателями внутреннего сгорания. Это разочаровывает; впрочем, все двадцатое столетие выдалось довольно мрачным.

Я открываю «Экономист». Иногда лучше не знать… Моя рука начинает дрожать, я роняю журнал и закрываю глаза. Черные поля в далекой, далекой стране. Взгляни и увидишь святого Патрика, молящегося под сенью дерев; увидь и нас, бредущих сквозь лес, воззри на наши раны, на изрезанные колючей проволокой руки, на трясину, в которой с хлюпаньем тонут наши скатки. Холодный дождь льет с небес – к счастью, в мягком климате острова он никогда не бывает слишком холодным. О господи! Я несколько раз моргаю и прихожу в себя. Я смотрю на монитор компьютера – на фотографию звездного неба, сделанную в обсерватории «Хаббл». Несколько секунд спустя включается «скринсейвер», и передо мной возникает Земля из космоса – половина освещена солнцем, половина тонет в ночном мраке. Гудит кондиционер. Гудит негромко, монотонно. Из отводной трубки тонким ручейком бежит вода. Конденсат. Издалека доносятся звуки, напоминающие карнавальные хлопушки. Я встаю с дивана и заглядываю в мини-бар. Никакого грейпфрутового сока там нет, и я снова ложусь. Я думаю. Капает вода. Лает собака. Урчит на холостом ходу двигатель. Ну и конспирация! Она налила мне сок в одиннадцать утра, перед тем как уехать на работу в свое маркетинговое агентство. Странно. Панели из фальшивого красного дерева на стенах, тень от вентилятора на потолке… Думаю. Снова встаю с дивана, беру в руки стакан и осторожно нюхаю.

Звук шагов, скрип калитки. А-а, теперь понятно… Что ж, этого следовало ожидать. Сейчас меня попытаются убить.

Через час или два солнце сядет и настанут сумерки. Лучшее время дня – по крайней мере, в этом городе. Желтые, золотые, медные нити пронзят, свяжут в единое полотно облака… Легендарные лос-анджелесские закаты. Но так было не всегда. В девяностых годах забытого осьмнадцатого века отец Энрике Ордоньес из католической Миссии Святой Варвары писал, что ночь в этих краях наступает быстро, а солнце скрывается в пучине Великого океана в одно мгновение ока. Говорят, современные закаты столь живописны по той простой причине, что загрязненный воздух разлагает солнечный свет, поглощая синие, фиолетовые и зеленые цвета спектра и оставляя красные, оранжевые, желтые… Что ж, похоже на правду. Скорее всего, так и есть.

Стакан сока стоит нетронутый. Я только пригубил его и сразу отставил. Кондиционер начинает выть и плеваться. Еще самолет… Собачий лай становится громче. Картина с изображением какой-то пустынной местности. Банан. Апельсины. На полке подборка компакт-дисков: «Андертоунз», «Эш», «Терапи», Ю-2, Ван Моррисон, ирландские оркестры. Диагноз? Ностальгия. Самая обыкновенная ностальгия.

Сок… Собака… Засыхающее лимонное деревце на подоконнике. Я пытался его реанимировать: подкармливал, поливал, не поливал, ставил в тень и снова выносил на солнце, но все мои усилия ни к чему не привели. Лимон медленно, но верно гибнет.

Кап– кап-кап – капает вода.

Он приближается. Замок на калитке он взломал, а не открыл, потому что с каждым разом они действуют все грубее, все напористей. Он – среднего роста, нормального телосложения. На нем серый костюм в тонкую полоску, дешевые, но с претензией туфли со скользкими подметками. Белые спортивные носки. Зеркальные очки и коричневая фетровая шляпа. Лицо рябое, особенно нос. Ему около тридцати, но скверная кожа и беспокойная, суетливая повадка делают его старше. На ногах стоит крепко, но по всему видно, что в свободное время крепко зашибает. Закончив эту работу, он, скорее всего, пойдет в бар и опрокинет пару стаканчиков и только потом отправится с отчетом к тем, кто его послал. Оружие он прячет в кобуре под мышкой. Это длинноствольный пистолет, может быть даже – пистолет-пулемет, но не исключено, что необычная длина оружия объясняется присоединенным глушителем. Кстати, с глушителем может быть и пистолет-пулемет. К лодыжке прикреплен резинкой второй ствол. Это небольшой револьвер. Брюки коротковаты, и кобуру видно. Коротки не только брюки; маловат весь костюм. Будь пришелец латиноамериканцем, я бы сказал, что это костюм его брата, но он – белый. И шагает он по левой стороне дорожки. Британец? Ирландец? Или просто левша? Нет, пистолет у него слева… Значит, ирландец. Я в этом почти уверен.

Города он наверняка не знает. Он одурел от жары и духоты, да еще эта идиотская шляпа… Справиться с ним будет сравнительно легко. Он не очень осторожничает и идет почти не скрываясь, хотя это не его город. Интересно, что ему сказали? Что мне подсунут наркотик и я буду крепко спать? Странно, но Кэролин почти не настаивала на том, чтобы я обязательно выпил свой сок. Может быть, она нервничала? Боялась, что, если она проявит настойчивость, я могу что-то заподозрить? Но доза оказалась слишком большой. Бедная, неумелая девочка! Ничего-то ты не можешь сделать как следует!

Я встречался с Кэролин уже около полугода. Мы познакомились в фирме, в которой я некоторое время состоял консультантом по безопасности. Кэролин – ее настоящее имя, но она хочет, чтобы все называли ее Линии, и, похоже, здесь следует искать первую подсказку. Она, конечно, не Бриджит, но все же довольно красива: стройная, светловолосая, изящная, со светлой кожей. Линии родом из Джорджии, но группа «Б-52» нравится ей больше, чем «Р.Е.М.». Еще одна подсказка.

Это был умный шаг – выйти на меня через нее. Они легко могли запугать ее так, что она ничего бы мне не сказала. Ни мне, ни полиции. Когда они добрались до нее? Может быть, вчера? Как она держалась вчера вечером? Были ли в ее поведении какие-то странности? Не помню. И все-таки как им удалось? «Мы пришьем твою маму, пришьем брата, пришьем тебя»? Трудно сказать. Ясно другое: они наверняка задавали ей вопросы. Как он ведет себя дома? Каков его распорядок дня? Привычки? О'кей, детка, тебе придется сделать одну очень простую вещь. Перед уходом на работу положи эту таблетку в его стакан с соком. Старайся держаться как обычно. Веди себя естественно. Избегай необычных слов, поступков… Она и избегала; я, во всяком случае, ничего не заметил.

Да, они решили действовать через Кэролин. Они боялись меня – человека, убившего Темного Уайта. Казалось, легче всего было бы подстрелить меня прямо на улице, но это хотя и самый простой, но не самый верный способ. И они решили действовать наверняка. Найти уязвимое место. Застать меня врасплох, когда, одурманенный наркотиком, я не смогу оказать сопротивление.

Нет, нельзя сказать, чтобы я был недостаточно терпелив. Я проявил просто ангельское терпение.

Я ждал десять лет, даже одиннадцать. Конечно, я сыграл с ними грязную шутку, но у меня не было выхода. Когда легавые взяли меня за бока, я сдал им всех долбаных ирландцев, которых только знал. Всех, кто еще не был убит или умерщвлен иным способом – как Бриджит, как я сам. И все-таки мне пришлось ждать слишком долго. В мыслях своих я умолял их сделать первый ход. Я мечтал, чтобы они приехали сюда. Я воображал, будто я приехал к ним. Шеймас Патрик Даффи, встань! Довольно спать. Пора исполнить свой долг!

Да, ты уже не молод, но это только отговорка. Займись делом. Твои предки чтили закон кровной мести и в Ольстере, и в войнах с индейцами. Господи, если тебе нужен образец – загляни в биографию Эндрю Джексона. Помни, честь превыше всего. Внемли голосу сирены. Разве он не нарушил своей священной клятвы? Только трус «стучит» в полицию. Да, прошло много времени, но мы все равно должны убить его. Это наш долг. Пока Майкл жив, мы не можем…

Но они не появились. Они меня не нашли. Правда, четыре года назад в Чикаго, в поезде надземки, на меня напал вооруженный мужчина. Было поздно, вагон был пуст, и он был один. Он направил на меня пистолет, но поезд дернулся, и он, не удержав равновесия, качнулся вперед. Я перехватил его руку с оружием и выкрутил так, что сломал ее. На следующей остановке я выскочил из поезда и затерялся в ночном городе. Была ли это обычная попытка ограбления? Не знаю. Мне следовало проверить, но вместо этого я поспешил скрыться. Сейчас, впрочем, я склоняюсь к версии заурядного грабежа.

Тем не менее я не расслабляюсь. Я читаю газеты и слежу за новостями.

Шеймас Патрик Даффи умер в прошлом году. Ему было семьдесят восемь лет, и он мирно скончался в своей постели. Он был последним из поколения ирландских ветеранов, последним персонажем давно забытой истории. В некрологе, опубликованном «Нью-Йорк Таймс», упоминалось, что в девяностых годах ирландская мафия – как несколько ранее итальянская и русская – прекратила свое существование. Сейчас, разумеется, нью-йоркские профсоюзные боссы честны и неподкупны, азартные игры забыты, «гринкарты» никому не нужны, наркомания побеждена…

Убийца-ирландец снимает свою нелепую шляпу и вытирает лицо. Он взмок и нервничает, а ведь он пока прошел только несколько шагов от машины до дома.

В предчувствии чего-то важного я смотрю на календарь, на часы. Долго, слишком долго… Намного дольше, чем я думал. Мне уже начинало казаться, что ты так никогда и не сделаешь решительного шага. Что ты поймешь, какая это страшная пытка – просто ждать. К сожалению, ты не настолько умна. Тебе не проникнуть в глубь моей души.

Интересно, кто нынче босс? До меня доходили разные слухи, но информация поступает скудная. Может, это твоих рук дело? Может, босс теперь ты?

Ты, наверное, мечтала об этом дне. Представляла его во всех деталях. Ты все спланировала, продумала, посоветовалась со специалистами. Что ж, я тоже не сидел сложа руки. Сегодняшний день станет квинтэссенцией всего, что было с нами. Кульминацией нашего с тобой жизненного пути. Время спрессовалось, превратившись в одно лишь «сейчас». Окружающий мир двигался дальше, но мы с тобой – нет. Все вокруг нас стало другим, и только мы с тобой по-прежнему скованы одной цепью – ты и я. Да, я это знаю. Не беспокойся, я тебя не разочарую. Я готовился. Репетировал. И не один раз. И прежде чем опустится занавес, каждый из нас сыграет свою роль до конца.

Я бесшумно скатываюсь с дивана и ползу на четвереньках к столу, на котором стоит компьютер. Из ящика я достаю последний шедевр Гастона Глока. Я навинчиваю на ствол глушитель и, выбравшись в холл, прячусь за кадкой с раскидистой юккой. Рябой убийца еще здесь. Он никак не дойдет до крыльца.

Я протягиваю руку к входной двери, готовясь распахнуть ее настежь и встретить убийцу выстрелом в упор. Я почти нажал на ручку, как вдруг у меня внутри все холодеет. Из кухни в глубине дома доносится какой-то шорох. О боже! Кажется, я просчитался и в доме кто-то есть. Шум мотора, работающего на холостом ходу, скрип калитки – все это только отвлекало мое внимание, пока основная группа заходила с тыла. Они приблизились по оврагу, поднялись по склону и прошли через участок соседей. Тот дом, на другой стороне… Их собака – немецкая овчарка по кличке Омар – заметила чужих. То-то она лаяла как сумасшедшая, посылая мне сигналы, предупреждая… Господи, Майкл, да ты никак стареешь, становишься старым и глупым. А старым дуракам место на кладбище.

Черт побери!

Кухня!!!

Все было хорошо рассчитано. Один человек со стороны переднего крыльца, один или несколько со стороны кухни. Все выходы перекрыты, к тому же Линии обещала, что я буду спать. У меня и без того появилась привычка спать после обеда, так что наркотик в стакане с соком должен был послужить лишь дополнительной гарантией от всякого рода неожиданностей.

И все же Линии – прелестная, с очаровательным акцентом, который мог бы и иезуита сбить с пути истинного, – никак не вписывалась в нарисованную мной картину. Чтобы она хладнокровно пособничала моим убийцам? Вряд ли. И все же, если я останусь в живых, нам придется пересмотреть наши отношения.

Вот именно – если… И очень большое «если». Мои враги свое дело знают. Они составили план, нашли информатора и даже не поленились спуститься в овраг, чтобы подойти к дому как можно незаметнее, – все это говорило о том, что мне придется иметь дело как минимум с полупрофессиональной командой. Кроме того, они послали рябого ирлашку сторожить парадное крыльцо. Самая легкая работа, если разобраться; вряд ли они всерьез рассчитывали на то, что я вдруг выскочу на крыльцо и начну палить во все стороны. Нет, я сплю, крепко сплю где-то в доме. Линии наверняка рассказала, что я просто помешался на этом своем апельсиновом соке. Для беспокойства нет никаких оснований – я обязательно его выпью. Скорее всего, я лягу на диване в гостиной, но не исключено, что я буду чувствовать себя настолько усталым, что поднимусь в спальню на втором этаже. Иногда я так действительно делал, и Линии не могла об этом не вспомнить.

Я слышу, как парни в кухне переговариваются громким шепотом. Вообще-то разговаривать им не полагается вовсе; они должны только делать друг другу знаки, но для этого нужна хорошо отработанная система сигналов. Значит, все-таки не профессионалы. В крайнем случае – команда, кое-как собранная из парней, которые хороши поодиночке, но вместе работать не умеют. Что ж, возможно, это и станет причиной их поражения. Будем играть как сборная Великобритании против сборной Норвегии – звезды-одиночки против дружной, спаянной команды. Вот только в моей команде всего один игрок.

Я слышу доносящийся из кухни шепот. Старший отдает приказания:

– О'кей, ребята, сначала проверим первый этаж, и если все чисто – вместе поднимемся наверх. Я останусь в коридоре, вы проверьте комнаты. По идее, он должен спать как сурок, но кто знает… В общем, поосторожнее и не спускайте глаз друг с друга.

Все это главарь произносит, пожалуй, с излишней уверенностью. Ох, не стоило бы ему до такой степени полагаться на Кэролин, но он глуп, как, впрочем, и я… Говорит он с акцентом, который кажется мне смутно знакомым. Он наверняка англичанин, но точнее я сказать затрудняюсь.

– О'кей. О'кей, – отвечают два других голоса.

Значит, в доме трое и один человек снаружи. Что ж, в обойме моего пистолета – семнадцать патронов.

Я пячусь из холла обратно в кабинет и озираюсь по сторонам в поисках какого-нибудь укрытия, но ничего подходящего не вижу. Диван слишком низок, занавесок на окнах нет. Значит, придется спрятаться где-нибудь в тайном уголке и без шума снять первого, кто войдет в комнату.

Я съеживаюсь и поднимаю пистолет. Пот ручьями стекает по лицу, по спине. Господи, неужели я до такой степени потерял форму? Вот что значит спокойная, бестревожная жизнь! В Лос-Анджелесе слишком много хороших ресторанов, а я в последнее время слишком часто ездил на машине вместо того, чтобы ходить пешком. Слишком много курил и…

Дверь кабинета открывается. Он молод. Бледное лицо, белая футболка и очень тесные белые джинсы. Кроссовки. В руках у него дробовик, но палец лежит не на спусковом крючке, а под ним. Его рот приоткрыт; кажется, он буквально загипнотизирован мерным стуком капель, вытекающих из крана моего водоохладителя. Он даже не видит меня, притаившегося в углу, и никогда не увидит. Короткая вспышка пламени, негромкий свист пули, и у него во лбу появляется аккуратная дырка, похожая на третий глаз. Брызги крови летят на плиточный пол. Он начинает падать, но я подхватываю его на лету и осторожно вынимаю из пальцев ствол. Закрыв дверь, я переворачиваю его на спину и быстро обшариваю карманы. Бумажник, ирландский паспорт (кто бы сомневался!) на имя Шона Гласса, двадцати лет, жителя Дублина. Я укладываю Шона головой в камин, чтобы кровь стекала в золу. О'кей, один готов. Теперь в доме только двое: один проверяет бильярдную и гостевую, тогда как старший наверняка сторожит в холле, прикрывая двери и лестницу на второй этаж. Так, во всяком случае, поступил бы я сам. Хотя нет. Во-первых, я бы не стал разговаривать в кухне чуть не в полный голос, а во-вторых, я бы не стал разделять команду, но на его месте… Он пошлет одного парня туда, другого – сюда, и для него самого самым естественным будет остаться в холле, чтобы страховать обоих. А раз так, то он сразу заметит меня, стоит мне только вылезти из кабинета. Так что же, черт меня возьми, мне делать дальше? Гм-м… Может, стоит затаиться и подождать, пока главарь потеряет терпение и отправится посмотреть, что это Шон Гласс так долго копается?

Я слышу, как главарь тихонько стучит в стекло входной двери. Это он подает сигнал Рябому – мол, все в порядке. Потом он идет назад, но у самой двери кабинета вдруг останавливается. Зайдет или не зайдет?

– Эй, Шон, давай поживее, – слышу я его голос, который доносится с того самого места, где, как я и думал, он стоит. Этот парень – бывший военный, а не я. Акцент я тоже узнал. Этот парень из Бирмингема. Элементарно.

– Ага, уже иду! – откликаюсь я, старательно копируя дублинский акцент.

– Здесь все чисто, я – наверх, – говорит второй голос, и главарь соглашается, чего на его месте я бы тоже не делал.

– Пошевеливайся, Шон, мы идем на второй этаж, – торопит главарь.

– Да иду я, иду! – говорю я и, держа пистолет наготове, чуть приоткрываю дверь кабинета. Глядя в глубь холла, я вижу, что он спокойно стоит у лестницы и, запрокинув голову, смотрит вверх. Под носом у него усы, кожа дряблая, нездорового голубовато-белого оттенка, на голове – бейсболка с эмблемой «Астон виллы». Невысокий, нервный.

До него футов пятнадцать. Я тихо выхожу в холл и, вытянув руки, поднимаю в них пистолет. Привет, это я, Вестник Смерти…

Прицелившись в его обрюзгшее лицо, я нажимаю на спусковой крючок. Как и следовало ожидать, в последний момент ублюдок поворачивается, очевидно заметив меня уголком глаза. Моя пуля лишь слегка задевает его щеку и разбивает стекло входной двери.

В руках у главаря автомат «узи» или какое-то другое оружие подобного типа, которое так любит мелкая шпана. Я стреляю снова и попадаю ему в грудь и в шею. Главарь опрокидывается навзничь. Его автомат стукается об пол и самопроизвольно стреляет. На него надет глушитель, но звук все равно получается достаточно громким, поэтому я быстро иду к входной двери, распахиваю ее и стреляю в Рябого, который как столб стоит на дорожке, широко раскрыв глаза и раззявив рот. Рябой покорно падает. Я закрываю дверь и жду, пока четвертый кретин не крикнет сверху «Эй, босс, что там у вас происходит?!» или еще какую-нибудь глупость.

– Спускайся-ка сюда, жы-ы-ыво! – кричу я в ответ, подделываясь под бирмингемский акцент и натягивая на голову бейсболку «Астон виллы», чтобы ввести его в заблуждение. Сверху доносится топот торопливых шагов, и на верхней площадке появляется человек, который начинает быстро спускаться. Пуля сносит ему полголовы и заодно лишает всякого контроля над собственным телом, так что оставшуюся часть ступенек он пролетает по воздуху.

Что ж, до братьев Маркс [74] эти ребята не дотянули, но совсем, совсем немного. А я-то, болван, едва не принял их за профессионалов только потому, что кому-то из них пришла в голову идея подойти к дому по дну оврага!

Я прячу «глок» в карман и вытираю вспотевшие ладони о штаны, но старая привычка заставляет меня снова достать пистолет. Не стоит убирать оружие, если ты не абсолютно уверен, что опасность миновала.

Потом я смотрю на два тела в коридоре и чувствую, что могу быть уверен: эти парни никогда больше не встанут. На часах главаря срабатывает будильник. Я поднимаю его руку и смотрю на циферблат. Часы настроены на восточное поясное время. Должно быть, эти ребята прилетели в Лос-Анджелес только сегодня, думаю я, и мне становится грустно. Не умнее ли было приехать сюда хотя бы за несколько дней, чтобы успеть акклиматизироваться?

Я выключаю будильник и, присев на корточки, вынимаю из кармана главаря бумажник. Открываю – и не верю своим глазам. Такого я не ожидал. Только полный идиот мог взять с собой на дело «шпаргалку» – листок бумаги с моим адресом, фотографией и подробным описанием. А если бы всю команду сцапали с поличным или, еще лучше, по пути к моему дому? Как бы главарь объяснил наличие подобной инструкции?

Если нас что и погубит, то дилетанты, а вовсе не ядерная война.

Я не спеша разглядываю «шпаргалку» и вдруг замечаю нечто такое, что, без преувеличения, потрясает меня до глубины души. Сама инструкция отпечатана на принтере, но пометки на полях сделаны от руки неровным, неустоявшимся почерком, который я сразу узнаю. Это ее рука. Это она внесла некоторые дополнения в план моего убийства, изменив порядок оплаты и уточнив, как ее наемникам следует избавиться от оружия. Значит, это все-таки она… Она сумела пробиться на самый верх, и я – ее главная забота. Недоделанное дело.

То, что не закончил мистер Даффи, хочет закончить она.

Да, я слышал о том, что Бриджит поднялась на вершину. Я не включил ее в свой донос, и она осталась незапятнанной. Чистенькой. Но где это слыхано, чтобы женщина возглавляла крупную преступную организацию? Тут я не выдержал и улыбнулся. Ты отстал от века, сынок, сказал я себе. С тех пор как ты покинул Ирландию, там уже дважды президентами становились женщины.

Господи, спаси мою грешную душу! Сколько раз я представлял, как Бриджит сама приезжает, чтобы свести со мной старые счеты, но это были просто фантазии. Видеть же ее руку на моем смертном приговоре, черным по белому… О, это было совсем другое дело. При мысли об этом меня замутило, и я понял, что мне необходимо выпить.

Но нет, сначала надо закончить с делами. Убрать дерьмо и сделать один звонок.

Я открываю парадную дверь, быстро оглядываю улицу и уже собираюсь втащить в дом Рябого, пока соседи не увидели его и не подняли шум, как вдруг в голове у меня возникает тревожная пульсация. Не сразу я понимаю, что слышу скрип половиц, который может означать только одно из двух: либо юный Шон Гласс, труп которого я оставил в кабинете, воскрес из мертвых, либо существовал пятый член команды, которого я не заметил. Вот не повезло так не повезло! Впрочем, поделом мне, старому дураку, который вообразил, будто все на свете знает и умеет, а о такой элементарной вещи не подумал. Конечно же был пятый – шофер или оставленный караулить, который пришел посмотреть, почему его товарищи так долго не дают о себе знать.

Я падаю на четвереньки и, пару раз выстрелив наугад себе через плечо, бросаюсь под прикрытие лестницы. Увы, моя бейсболка никого не обманула; одна пуля попала мне в ногу, а во входной двери появились две дырки довольно крупного калибра.

– Попался, ублюдок! – кричит он.

Лестница крутая, поэтому я пока в безопасности. Чтобы стрелять наверняка, моему противнику придется обойти мое укрытие между стеной и лестницей, и я был уверен, что сумею завалить его первым. Ну, почти уверен… Я закатываю штанину. Пуля попала не в меня, а в протез. Я все равно громко смеюсь.

– Побереги воздух в легких, приятель, – советует мне пятый. – Издыхать будешь – пригодится.

Я сплевываю и качаю головой. Я не отвечаю, только жду. Теперь до меня не долетает ни звука, если не считать стука мерно падающих капель, урчания двигателя и собачьего лая. Сняв бейсболку с эмблемой «Астон виллы», я бросаю ее с таким расчетом, чтобы она накрыла ему глаза, но моя уловка не срабатывает. Между тем я чувствую, что противник приближается, и, сжав «глок» обеими руками, готовлюсь встретить его градом пуль.

И тут я замечаю какой-то черный предмет, который катится в мою сторону. Я узнаю его сразу. Это зажигательная фосфорная граната, которая когда-то состояла на вооружении британской армии. Твою мать! Господи Иисусе и святой дух!

БФГ! В первую же неделю моей армейской службы от взрыва такой гранаты погиб капрал-инструктор, который должен был показывать нам, насколько опасны эти штуки. С тех пор я побаивался ручных гранат, а гранат, начиненных белым фосфором в особенности, уж больно они мерзкие. Сейчас, по-моему, их запретили.

С моим треснувшим протезом я не могу двигаться быстро. Я бросаюсь к ступенькам, но граната взрывается, прежде чем я успеваю добраться до верха. У меня за спиной вспыхивает кипящий, ослепительно-белый огненный шар. В таких случаях полагается прятать голову, но закрывать ее руками не следует. В бою руки нужны, чтобы стрелять, и солдат не может допустить, чтобы они оказались обожжены или, того хуже, сгорели к чертовой матери. Спина моя охвачена огнем, но я сбиваю пламя, покатавшись по площадке, и срываю с себя футболку, прежде чем она успевает расплавиться. Не так уж я обгорел, и я приободряюсь. Теперь главное не горячиться. Я знаю, что секунда-другая – и мой враг будет рядом, но я все еще в укрытии под лестницей, и он будет действовать осторожно – особенно если видел в холле трупы своих товарищей. Вероятно, он думает, что граната сделала свое дело, но, не услышав моего крика, не станет рисковать.

Штаны на мне тоже тлеют. Я торопливо хлопаю себя по ляжкам и быстро ползу в ванную на втором этаже. Там я открываю окно, выбираюсь наружу и на руках осторожно опускаюсь на крышу кухни, а оттуда, повиснув на водосточной трубе, спрыгиваю в небольшое патио с задней стороны дома. Протез чуть ли не подламывается подо мной, но каким-то образом мне удается сохранить равновесие. Припадая на увечную ногу, я быстро ковыляю к задней двери, вхожу в кухню и бесшумно приоткрываю дверь в холл. Он все еще здесь – осторожно крадется к подножию лестницы. Высокий, кудрявый, в черных джинсах, грубой хлопчатобумажной куртке и солнечных очках, он держит в руках пистолет – оригинальную по конструкции и изящную по исполнению современную бельгийскую модель. Рисковать он явно не хочет. Он думает, что я мертв, но продвигается вперед медленно, как черепаха. Увы, чрезмерная осторожность тоже может довести до беды.

– Ну-ка, брось эту штуку, – негромко говорю я, и он стремительно оборачивается. Старина «глок» улыбается своей огненной улыбкой, и вот у него в груди уже сидят четыре пули. Мой противник падает, и я наконец могу перевести дух.

– Благодарю тебя, Ганеш [75], Устраняющий Препятствия, – говорю я, обращаясь к статуе в холле. Это наша с ним шутка, и Ганеш улыбается в ответ своим слоновьим лицом. Мы оба знаем: главное препятствие не в моих врагах и не во мне. Главное препятствие – это прошлое, которое нельзя ни изменить, ни забыть.

На этот раз я не позволяю себе расслабиться, пока не закончу самую тщательную разведку, которая, впрочем, показывает: больше никаких сюрпризов меня не ждет. Что ж, и на том спасибо. Сегодня у меня было пятеро противников, но они, как последние идиоты, разделились, позабыв о самой элементарной страховке. Придется ей примириться с этим – после стольких лет, после стольких событий… но бывает, в следующий раз не экономь, детка, найми профессионалов. И вообще, Бриджит… Ты в Нью-Йорке, я – в Лос-Анджелесе: разве само по себе это не достаточное наказание?

Шучу.

Будет ли он, этот следующий раз? Я уверен – будет. Я знаю тебя. Я хочу сказать – теперь знаю. Тогда не знал, а теперь знаю.

Прихрамывая, я подхожу к холодильнику, открываю бутылку «Короны» и делаю большой глоток. Потом я придвигаю к себе телефон и набираю номер, который я помнил все эти десять лет, – помнил с тех самых пор, когда они извлекли пулю и спасли мне жизнь, а потом пришли и стали угрожать, так что мне пришлось заключить сделку, чтобы спасти свою задницу. Когда на том конце берут трубку, я называю свое кодовое имя и имя своего куратора.

В конце концов мой звонок попадает к нему на мобильник. Он где-то на природе, около воды. Я слышу, как она плещется, но шума прибоя не слышно. Значит, это озеро.

– Как рыба, ловится? – спрашиваю я.

– Откуда ты… – начинает он, но я перебиваю. На пустую болтовню у меня нет времени. Скоро появится полиция, и мне срочно нужна помощь.

– Слушай, – говорю я, – ты был прав, а я ошибался. Я хочу вернуться.

– О'кей.

– В некоторых местах существует такая вещь, как времена года.

– Времена года? – повторяет он. – В Лос-Анджелесе есть времена года, просто все они одинаково хороши.

– Зато в других местах бывает больше дождей.

– Больше дождей? – озадаченно переспрашивает он.

– Да.

– Думаю, это можно устроить, – говорит он после небольшой паузы.

– Но сначала мне придется лечь в больницу.

– Тебя сильно поцарапало?

– Небольшой ожог. Жить буду.

– Повезло нам…

– Вам – повезло.

– А как те, другие? Есть потери?

– Поэтому и звоню.

– Сколько?

– Пятеро.

– Ничего себе!

– Вот именно.

– Не беспокойся, мы о тебе позаботимся, – говорит он.

– Это было бы очень неплохо, – отвечаю я. Ложь дается мне легко – легче даже, чем глотать пиво.

Я кладу трубку, выхожу на крыльцо и наконец-то затаскиваю Рябого в дом. Внезапно срабатывает пожарная сигнализация, и некоторое время я бегаю по дому с огнетушителем. Потом я иду в кухню, смазываю мазью обожженную шею и голову и смотрю на себя в зеркало. Ожог выглядит совсем не страшно, и я достаю из холодильника еще одну «Корону». Кроме того, я беру бутылку джина и аспирин. Пить мне, наверное, не стоило бы, но… Я выхожу на задний двор и сажусь у бассейна.

От соседского дома ко мне несется Омар. Затормозив у ограды, он облаивает меня через щели.

– Хороший, мальчик, хороший… – говорю я, и Омар, довольный, убегает.

Я допиваю «Корону» и роняю бутылку. Глотаю две таблетки аспирина и запиваю джином с водой. Потом я окидываю окрестности долгим, долгим взглядом…

Южный ветер чуть покачивает гибкие стволы сосен. Солнце садится за ограду, и глиняные скульптуры в саду начинают бормотать на разные голоса. Первая звезда мерцает в вышине, недоуменно дожидаясь, пока птицы и самолеты поделят между собой безбрежную синь вечернего неба.

Вдалеке поют моторы машин. С чуть слышным шелестом растет трава в парках и на кладбищах. Я спокоен, свободен от всех посторонних чувств, собран и умиротворен. Я чувствую под ногами сосновые иголки и нагретую пыль дорог, вижу ярких бабочек, слышу плач шакалов, рыскающих в этих обильных жизнью холмах.

Сегодняшний день – один из последних в этом городе. Когда суматоха уляжется и мне ничто не будет грозить, я снова исчезну. И найти тебя мне будет много легче, чем тебе – меня. Я уже знаю, как все случится. Я и ты, моя любовь… О да, Бриджит, я хорошо представляю, каким будет твое лицо, когда мы окажемся вместе во мраке и безмолвии. И в этот торжественный час, в этом таинственном месте Смерть назовет имя… имя, которое почему-то звучит совсем не так, как мое.

Я закрываю глаза.

Миг – и нет кого-то.