Хрущев Никита Сергеевич Время, Люди, Власть (Воспоминания) Книга 2 Часть IV ОТНОШЕНИЯ С ЗАПАДОМ. ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

ДО И ПОСЛЕ МИРНОГО ДОГОВОРА С АВСТРИЕЙ

После смерти Сталина у нас остался неподписанный мирный договор с Австрией. Хотя Австрия сама, в старом ее понимании, не воевала с нами, но она входила в состав Германии, когда Гитлером была начата война против СССР. После разгрома фашизма Австрия была вновь выделена в самостоятельное государство, и с ней следовало заключить отдельный мирный договор. Помню, как еще при жизни Сталина велись соответствующие переговоры с правительством Австрии. Все вопросы были уже согласованы, так что договор был подготовлен к подписанию. Однако к моменту, когда был подготовлен такой проект, обострились наши отношения с Тито. Вернее будет сказать, дело состояло в том, что не был решен вопрос о вхождении Триеста в состав Югославии. Некоторые детали я сейчас не припоминаю. Однако мирный договор с Австрией при жизни Сталина так и не был подписан. Решать этот вопрос пришлось потом нам. Затруднения с подписанием текста отложились у меня в памяти именно в связи с Триестом. Мы считали, что Триест должен входить в югославское государство, а западные страны настаивали, чтобы он вошел в итальянское государство. Потом они согласились объявить Триест вольным городом, но под протекторатом все же Италии.

Сталин на это не пошел, и мирный договор с Австрией не был подписан, хотя других вопросов, которые сдерживали бы нас, не существовало. Мы сами тяготились устаревшими отношениями, которые существовали между Австрией и СССР. Ведь наши страны формально находились в состоянии войны. Следовательно, их контакты не могли нормально развиваться. В Вене нашего посольства не имелось. Правда, мы в нем особенно не нуждались, поскольку наши войска находились в Вене, и мы к тому же все еще оккупировали значительную часть Австрии (по-моему, четверть страны). Тогда между США, Англией, Францией и СССР были разделены на зоны оккупации как Германия, так и Австрия. Берлин и Вена тоже были разделены на такие зоны-секторы. В Австрии у нас имелась собственность - заводы, которыми мы управляли и где вели хозяйственную деятельность. Они ранее принадлежали германским капиталистам и были после войны конфискованы.

Все это тоже усложняло дело. Надо было решить, как поступить с этой собственностью. На заводах трудилось довольно много рабочих, хотя, как правило, заводы были не крупными, а скорее мелкими или средними. Их оборудование и технология устарели, и без реконструкции там невозможно было достичь высокой производительности труда и вести производство на хорошем экономическом уровне, чтобы получать прибыль и обеспечивать высокую оплату труда. А иначе мы не могли поступить как социалистическая страна, имеющая собственность, где работают австрийцы. Негоже, чтобы эти рабочие зарабатывали меньше, чем трудившиеся на капиталистических предприятиях. Для нас возникла довольно серьезная проблема. Выжать достаточно из устаревшего оборудования мы никак не могли, да и с капиталистами конкурировать на такой базе было сложно. У них имелись опыт управления и высококвалифицированные руководящие и инженерно-технические кадры. Собрали мы туда все лучшее, но наиболее крупные специалисты ушли от нас на капиталистические предприятия, потому что лично выступали против социалистической системы. Встречались мы и с "волынками".

Коммунистическая партия Австрии делала все, чтобы смягчать взаимоотношения рабочих и нашей администрации, если возникали обострения. Удавалось избегать серьезных столкновений на почве заработной платы, норм и расценок. Однако общее положение оставалось ненормальным. Нам следовало бы показывать образец ведения хозяйства на социалистических предприятиях, с меньшим количеством работающих и меньшей интенсивностью физического труда добиваясь большей производительности на основе современной техники. Встал вопрос: далее толково вести хозяйство на существующем техническом уровне нельзя, нужна реконструкция, требуется переоборудовать заводы, переоснастить их новым станочным оборудованием, создать новую технологию. И тогда у нас возникло сомнение: нужно ли нам в Австрии вообще иметь свою собственность? Ведь может создастся невыгодное впечатление у общественности при сравнении условий труда на предприятиях, которые принадлежат социалистическому государству, с условиями работы на современных, оснащенных новым оборудованием капиталистических предприятиях, где существовали условия, необходимые для ведения хозяйства на высоком уровне.

Вкладывать капиталы в переоснастку наших заводов мы не торопились, ибо сомневались в целесообразности таких действий. Может быть, нам вообще стоит избавиться от собственности, продать предприятия австрийскому государству? У кого первая такая идея возникла, не помню. Но постепенно она овладела нами, и мы все больше склонялись к продаже наших предприятий в Австрии. Беспокоило нас и пребывание советских войск в Австрии. Ведь мы развернули усиленную борьбу по обеспечению мирного сосуществования стран с различными социальными системами, значит, и за вывод войск с чужих территорий. А тут, оказывается, сами имеем войска в Австрии, которая не была зачинщиком войны. Поэтому к ней сложилось особое отношение у держав-победительниц, в том числе Советского Союза. Но мирного договора нет, и в Вене сидит наш комендант, находятся оккупационные учреждения. Это порождает трения с населением и с правительственными чиновниками, хотя население в целом относилось к нам хорошо.

Не помню, чтобы поступали какие-либо донесения о враждебном отношении австрийцев к советским войскам. Да и войска наши вели себя как должно: не вмешивались во внутренние дела Австрийской республики, занимались только своим делом. Их деятельность не вызывала нареканий и не порождала обострений. Тем не менее мы понимали, что войска на территории чужого государства - это не дар Божий, а вынужденная мера, вызванная войной. Однако война вот уже сколько лет, как кончилась, а мы никак не решим вопрос об оформлении результатов окончившейся войны и заключении мирного договора. У нас не было никаких серьезных причин не подписывать мирный договор с Австрией. Сталин сам не раз поднимал этот вопрос. Кроме Сталина никто такие вопросы не мог тогда поднимать, за исключением, может быть, Молотова, пока он оставался министром иностранных дел СССР, то есть до Вышинского[1]. Сталин говорил: "Зря мы не подписали мирный договор. Зачем нам надо было откладывать подписание? Напрасно мы поступили так из-за Триеста, ведь теперь вопроса о нем не существует". Теперь Сталин уже не хотел, чтобы Триест отошел к Югославии, ибо был озлоблен против Тито до невозможности. Готов был даже начать войну с Югославией. Думаю, что он кое о чем на этот счет размышлял, хотя я никогда не слышал прямых разговоров насчет военного нападения на Югославию. Но засылку агентуры и демонстрацию силы Сталин начал проводить сейчас же после разрыва с Тито. На данную тему велись разговоры в Политбюро на даче Сталина, но не обсуждались дела на каком-то официальном заседании.

В тот период жизни Сталина вообще уже никаких крупных заседаний не было. Как мы понимали официальное заседание? Избирается секретариат, ведется протокол постановки вопроса, его обсуждения, обмена мнениями, принимается решение. Ничего этого не было. Сталин был всемогущим богом, окруженным архангелами и ангелами, который мог их слушать, если хотел. Но главное, чтобы они его слушали и делали то, что он говорит, чего он хочет. Так решались все вопросы, и к этому у нас уже все привыкли, и "наверху", и в народе. Претензий не возникало. Изредка по какому-либо вопросу кто-нибудь выскажет свое мнение. Сталин мог учесть это мнение, а иной раз гаркнуть, и довольно грубо: "Куда, мол, лезешь? Ничего не понимаешь в этом деле!". Он сам решал все так, как считал нужным, решение потом оформлялось через аппарат Совета Министров СССР или ЦК партии. Все международные вопросы таким же образом шли по линии Министерства иностранных дел через Молотова, потом через Вышинского. В результате появлялась какая-нибудь нота МИД или "газетное подхлестывание" со стороны ТАСС. Одним словом, приводились в действие государственные рычаги, чтобы повлиять в нужную сторону, в свете понимания вопроса Сталиным, на выбранный объект, на ту страну, против которой или в защиту которой готовились документы. Когда Сталин умер, наша лодка плыла по прежнему руслу, им проложенному, хотя все мы чувствовали, что это ненормально. Касательно мирного договора с Австрией у меня тоже возникла мысль, что надо кончать с этим делом.

Молотов, опять ставший мининдел, не проявлял инициативы, и я решил взять ее на себя. Прежде всего обменялся мнениями с Микояном, поскольку считал его опытным и разумным человеком. С ним интересно было обмениваться мыслями, а другой раз и поспорить по вопросам международной политики или по внутренним проблемам. Я спросил Микояна: "Как ты, Анастас Иванович, смотришь на вопрос о заключении мирного договора с Австрией?". Выяснилось, что он рассуждал так же, как я. Не помню, в это ли время советовался я с Маленковым. Но у меня сложилось убеждение, что нельзя более в этом вопросе ограничиваться разговорами и тянуть, что ненормальность следует ликвидировать, срочно заключив мирный договор с Австрией, вывести оттуда наши войска. Тем самым развязать себе руки, чтобы в полный голос вести пропаганду против военных баз США, которые разбросали свои войска по разным континентам и странам и вели агрессивную, жандармскую политику в отношении стран, находившихся в сфере их влияния, сохраняя на их территории и военные базы. Чтобы говорить в полный голос, организовывать общественность всего мира на борьбу против таких порядков, нам самим следовало увести свои войска с чужих территорий.

Вопрос в первую очередь встал об Австрии. Германия занимала тут особое положение. Австрия же была вовлечена в войну, тогда как Германия по своей инициативе начала ее. И я обратился к Молотову: "Вячеслав Михайлович, хочу с тобой посоветоваться. Как ты смотришь на заключение мирного договора с Австрией? Следовало бы приступить к переговорам с австрийским правительством, уточнить детали и подписать такой договор". Последовавшей реакции я не ожидал: Молотов очень резко отреагировал на мое обращение, доказывая, что нельзя подписать мирный договор, пока у нас существуют разногласия с США по Триесту. Я ему: "Надо бы прийти к какому-то решению и устранить все препятствия, ты и сам это знаешь. Нечего ссылаться на Сталина, он в последний год своей жизни неоднократно поднимал вопрос о мирном договоре с Австрией". Правда, он поднимал сей вопрос в то время, когда Молотов уже не входил в круг людей, которые постоянно бывали у Сталина.

После XIX съезда партии Молотов вообще был исключен из ближайшего сталинского окружения. Сталин с ним теперь не только не беседовал, а вообще не терпел его присутствия. Молотов сначала появлялся на даче у Сталина сам, без приглашения, по старой памяти. Некоторые из нас, старых членов Политбюро, содействовали этому и хотели как-то примирить их. Однако Сталин резко предупредил нас, чтобы мы бросили свои проделки и более подобного не устраивали: откуда иначе Молотов знает, когда и где мы находимся, и приходит без приглашения? И мы перестали Молотову и Микояну сообщать, когда и где Сталин собирает нас. Они уже не приезжали, наступил полный разрыв. Поэтому Молотов мог, полагаю, не знать новой точки зрения Сталина на мирный договор с Австрией, которой тот придерживался в последние месяцы своей жизни. Однако полагаю, что еще до XIX съезда партии, когда Сталин общался с Молотовым, он высказывал соображения о необходимости ликвидировать состояние войны СССР с Австрией.

Итак, Молотов резко возражал. Известно, что он вообще был человеком резким. А когда убежден в своей правоте, то бывает не только резким, но и несдержанным. Его резкость проявлялась не в какой-либо оскорбительной форме, а в его страстности, в чувстве осознания правоты: именно так должно быть решено, как он думает! Возможно, он еще считал по-старому: что вы суете свой нос во внешнюю политику? Я стал политическим деятелем значительно раньше, чем вы ступили на эту стезю, прошел большой путь как министр иностранных дел, столько раз встречался и вел переговоры с крупнейшими государственными деятелями по всем вопросам, определяющим жизнь нашей страны. И вдруг сейчас, после смерти Сталина, вы не прислушиваетесь ко мне, а навязываете свои идеи, неправильные и вредные. Я вновь говорю ему: "Вячеслав Михайлович, ты выслушай спокойно. Я не понимаю твоих аргументов, они для меня не убедительны. Повторяю: надо подумать о заключении мирного договора с Австрией".

В то время я был уже первым секретарем ЦК партии, и мой голос был весомым. Само мое положение обязывало меня теперь проявлять инициативу. И я начал настаивать: "Не понимаю отсрочки, вопроса о препятствии сейчас нет". К тому времени проблема Триеста была согласована с Югославией, и Тито отказался от претензии на него, согласившись, что Триест должен войти в состав итальянского государства. Кажется, Югославия уже заключила на этот счет какой-то договор с Италией[2]. Таким образом, вопрос был практически решен. Спор, из-за которого мы не подписали в свое время договор с Австрией, не имел под собой почвы. Главные заинтересованные в этом деле государства сами между собой договорились. Молотов, конечно, знал это. Однако такая черта поведения как раз была характерна для него. Он - как заведенная пружина. Если ее натянуть, то будет работать, пока крутятся шестеренки и движутся маховики. Пока не выйдет весь завод пружины. Очень угловатый, негибкий в своем мышлении человек. "Товарищ Молотов, нельзя же так подходить к решению вопросов!

Здесь мы проявляем просто бычье упорство. Вопроса-то нет, он снят и не существует более, ведь заинтересованные страны договорились между собой. Как же мы можем сейчас выступать с позиции сталинских времен, утверждая, что не подпишем мирного договора с Австрией, пока Триест не будет включен в состав югославского государства? Югославия отказалась от претензий на Триест, а мы - против?" Однако ничего не помогало, и пришлось нам решать вопреки позиции, которую занимал министр иностранных дел СССР. Сейчас это звучит настолько неправдоподобно, что люди, которые будут знакомиться с моими записями, могут усомниться. Я, как некогда поступали верующие в подтверждение правильности изложения своих слов, клянусь на Евангелии! Человек я неверующий и Евангелия не признаю. Не признавал его, когда еще и не был членом партии. Всегда был атеистом. Но в народе привыкли пользоваться таким доказательством. Дело, однако, состоит даже не в моей аргументации. Просто любой здравомыслящий человек может сказать: "Хрущев, видимо, несколько злопамятен и поэтому приписывает такую ересь Молотову. Молотов-то не глупец, как же он мог отстаивать такую ересь?".

К сожалению, все было так. В свое время я с очень большим уважением относился к Молотову. Он при жизни Сталина был в моих глазах смелым и принципиальным человеком, который иной раз подавал голос против позиции Сталина, причем не раз в мою строну, когда Сталин проявлял вспыльчивость в отношении меня. Бывало и наоборот. Так, когда я работал на Украине в 1939 г., Вячеслав Михайлович уговаривал меня перейти на работу в Совнарком СССР и стать его заместителем. Он работал тогда в течение ряда лет председателем Совета народных комиссаров. Я уговаривал его не делать этого. Он обратился к Сталину, уговорил Сталина, Сталин согласился. Тогда подействовал только мой последний аргумент: перемещение нецелесообразно, потому что мы приближаемся к войне, она вот-вот разразится. А я уже привык к Украине, и Украина привыкла ко мне, а тут придет новый человек, зачем это делать? Возникнут трудности для человека, который еще не узнал Украины. Сталин согласился со мной и сказал Молотову: "Брось, Хрущев прав, пусть остается на своем месте". Вот какие у нас были отношения.

Потом, после XX съезда КПСС, они вылились в другую форму, но не я был инициатором, не я виновник тому. К резкости суждений в своем кругу мы ранее уже привыкли за время совместной работы с Молотовым. Однако к слову "тупость" я отнесся бы осторожно. Эту характеристику Молотову нам навязывал Сталин. Он, бывало, взбесится в словесной схватке с Молотовым, и тогда это слово выступало его последним аргументом. Мы порой в какой-то степени были согласны с этим. Конечно, такой вопрос не обсуждался между нами и Сталиным, но иной раз Молотов действительно проявлял невероятное упорство, вплоть до тупости. Так получилось и в австрийском вопросе. Я понял, что с Молотовым договориться мне не удастся, и предложил: "Поставим проблему на Президиуме ЦК, обсудим, учтем твою точку зрения, там ты ее выскажешь. Но вопрос будем решать, потому что далее тянуть не следует. Затяжка с заключением договора наносит нам только вред. Это не идет на пользу нашей международной политике, не помогает улучшению наших отношений с Австрией, с австрийским народом".

Молотов опять начал доказывать, что мы должны продолжать старую политику. Но до каких пор? О Триесте он уже не упоминал, отпал этот довод. Ведь нам бы сказали: "Позвольте, какое вам дело? Вопрос о Триесте касается двух государств - Италии и Югославии, они, договорились, а вы-то чего суете туда свой нос?". В ответ нам возразить было бы нечего. И я спросил Молотова: "Ты считаешь необходимым сохранить наши позиции в Вене и на австрийской территории с тем, чтобы подготовиться получше и начать войну?". "Нет, - говорит, - этого не хочу". Однако мог оставаться в качестве возражения лишь повод подготовки к войне. Если готовиться к войне, то, конечно, не следовало заключать мирный договор с Австрией. В этом случае наши войска оставались бы на австрийской территории, мы через Вену были близки к Италии и к границам других западных держав, которые прежде были нашими союзниками, а теперь стали противниками. Такая аргументация была бы веской. Зачем выводить войска, а потом проливать кровь, чтобы занимать те же рубежи? Уже сейчас мы имеем хорошие исходные рубежи для нанесения военного удара. Однако Молотов ответил: "Нет, войны я не хочу". "Но если ее ты не хочешь, а я тоже этого не хочу, то и не ставлю такой задачи, а поэтому предлагаю заключить мирный договор". В проекте договора мы вместе с нашими, союзниками по борьбе против Гитлера брали на себя обяз ательство вывести войска с австрийской территории. Тем самым надеялись создать более мягкий климат в международных отношениях, укрепить свои позиции на международной арене в борьбе за обеспечение мира, мирное сосуществование.

Проявляя инициативу и демонстрируя добрую волю, хотели приобрести еще больше сторонников и союзников в борьбе против агрессивных сил. Главным образом, нам противостояли тогда США. Я не сказал бы, что французы проявляли какую-то ретивость и агрессивность. США пугали французскую общественность, людей в других странах советским пугалом, тем, что мы, дескать, хотим завоевать весь мир. Я повторил Молотову: "Если ты тоже не преследуешь цели начать войну, то самое разумное - покончить с остатками второй мировой войны хотя бы на территории Австрии и подписать мирный договор". Он - ни в какую! Поставили мы этот вопрос на Президиуме ЦК, обсудили всесторонне. Высказал свою точку зрения Молотов, высказал я. Ранее я говорил об этом не раз с другими членами Президиума ЦК, Молотов - тоже, поэтому наши точки зрения были известны. Но с Микояном я более подробно обменялся мнениями перед заседанием, и он первым поддержал меня. Я уже говорил, что уважал проницательный ум Анастаса. По проблемам взаимоотношений государств им был накоплен большой опыт. Сталин неоднократно посылал его за границу. Я же не имел опыта международных контактов. И я, и многие другие после смерти Сталина, если можно так выразиться, оказались в положении той Дуньки, которая (в пьесе "Любовь Яровая")[3] готовилась уехать в Европу.

Анастас Иванович в нашей среде был той Дунькой, которая уже побывала и в Европе, и в Америке. Поэтому я считал необходимым учитывать его мнение по тем или другим вопросам. Чаще всего у нас с ним точки зрения совпадали. Наконец, мы все договорились, что мирный договор надо заключить. Подготовили соответствующие документы. Завязали переговоры с правительством Австрии. Прежде чем выступить открыто, по дипломатическим каналам согласовали свою позицию с лидерами других социалистических стран. Подписание мирного договора с Австрией интересовало всех, хотя напрямую затрагивало только Венгрию и Югославию. С Югославией у нас братских контактов уже (и еще) не было, их разорвал Сталин[4]. Венгрия же - наш союзник и друг, но территориальных споров между Венгрией и Австрией тогда не существовало. Имелись зато пограничные споры у Югославии с Австрией относительно какой-то небольшой территории[5], на которую претендовала Югославия. До конфликта с Тито эти претензии Югославии к Австрии учитывались в нашей политике, и мы их, конечно, поддерживали.

Впрочем, теперь нас это не касалось, потому что Югославия не уполномочивала СССР отстаивать ее интересы. Забыл сказать, что мы проинформировали по этому вопросу Коммунистическую партию Австрии. Ей мы подробно рассказали обо всех наших соображениях, с тем чтобы КПА была всесторонне подготовлена к выводу наших войск и обретению Веной полной независимости. Мы заверили, что подпишем мирный договор и будем выводить свои войска, однако при условии, что другие страны, которые являются, как и мы, оккупантами австрийской территории, тоже выведут свои войска. У руководства КПА не только не возникло никаких возражений, но мы встретили полное понимание нашей позиции. Коммунисты говорили нам: "После вывода советских войск из Австрии мы будем сильнее. На нас сейчас всех собак вешают, что мы, мол, опираемся на Вооруженные Силы Советского Союза и не являемся партией рабочего класса, которая занимает независимую позицию, а служим какими-то агентами СССР, выполняем его поручения". Мы были довольны такой реакцией, так как хотели, чтобы Компартия Австрии понимала, что мы не хотим нанести удар ее политике. Предприняли также шаги по дипломатическим каналам и вступили в переговоры с австрийским правительством для подготовки к заключению договора. Прошло какое-то время от постановки вопроса до того, как мы окончательно договорились по всем пунктам. Теперь все пути были расчищены, и мы приступили к конкретным переговорам.

Какие возникли мелкие детали дела, сейчас не помню. Ведь они всегда бывают, когда документ согласовывают по пунктам. Помню только коренной для нас вопрос: чтобы Австрия взяла на себя обязательство проводить политику нейтралитета, неприсоединения к военным блокам и не позволяла создавать какие-либо военные базы на своей территории. Мы приводили в пример Швейцарию и Швецию, и Австрия должна была объявить, что будет придерживаться нейтралитета по их образцу. Сейчас не скажу, записано ли это было в документе или существовала личная договоренность, что за образец берется политика этих двух стран. Австрия не сразу заняла такую позицию. Ее представители доказывали, что Австрийская республика воевать не собирается и не помышляет об этом, что в своей политике будет руководствоваться мирными устремлениями и строить хорошие отношения со всеми странами, но взять на себя официальное обязательство не хочет. На первых порах переговоров австрийская сторона проявляла сдержанность: не то, чтобы была открыто против, но осторожничала. В конце концов Вена согласилась, и текст был согласован между двумя правительствами через министерства иностранных дел.

Тогда правительство Австрии возглавлял Юлиус Рааб[6], лидер самой главной буржуазной партии. Однако правительство было не однородным, а коалиционным с социал-демократами. Социал-демократы занимали в парламенте меньше мест, но тоже были солидной силой. Заместителем премьер-министра был социал-демократ Бруно Крайский[7]. Я встречался с ним не раз. Он приезжал в Москву, когда мы завершали переговоры о мире. Подписывался же мирный договор в Москве Раабом. Здесь, когда мы встретились уже на высшем уровне с правительственной делегацией Австрии, "дожимался" окончательно вопрос о нейтралитете. Рааб согласился, а социал-демократы через его заместителя и ранее поддерживали такую линию. Социал-демократы вообще с пониманием относились к нашей позиции. Никакого их сопротивления или даже негативного оттенка, который отложился бы в моей памяти, не припомню. Видимо, еще раньше они между собой все обговорили и выступали теперь единым фронтом, разногласий между ними не ощущалось. И при личных беседах, которые я и другие руководители советского государства вели в отдельности с Раабом и с его заместителем, тоже ощущалось полное их единство по вопросу заключения мирного договора.

Беседы наши проходили на дружеской основе. Я с уважением относился к Раабу. Это был буржуа, но обладавший гибким умом. Он не только понимал необходимость терпеть существование Советского Союза как социалистического государства (от него сие не зависело), а и вообще не проявлял такой нетерпимости, как Черчилль и другие тузы капиталистического мира. Конечно, он оставался капиталистом и был настроен против коммунистов, против марксистско-ленинской теории, однако мирился с существованием различных общественных укладов и довольно гибко подходил в переговорах к решению вопроса, который интересовал оба государства. Когда мы окончательно договорились, Рааб и его заместитель буквально сияли. Наконец-то они получают полную независимость, из Австрии выводятся все иностранные войска. Прежде чем встретиться с делегацией Австрии, нам пришлось провести переговоры с США, Францией и Англией об их присоединении к мирному договору. Они тоже должны были взять на себя обязательства вывести войска и, главное, признать обязательство Австрии о нейтралитете. Это было наше существенное требование.

Пошли переговоры. В памяти у меня отложилось, что на первых порах не все шло гладко. США занимали, по-моему, ту позицию, что обязательство, принятия которого мы требуем, навязывается австрийскому правительству: вроде бы лишаем Австрию самостоятельности в ее государственных решениях. Однако мы доказали, что запись о нейтралитете полезна, потому что Австрия - маленькая страна, а географическое ее положение таково, что ей самой выгоднее держать нейтралитет и именно тем самым сохранять свою независимость. Нейтральная Австрия сможет создавать равные условия для контактов со всеми странами, которые захотят иметь с ней и дипломатические отношения[8], и экономические на коммерческой основе. Далее, запись о нейтралитете обезопасит Австрию от каких-либо других соглашений, которые действительно бы нарушали суверенность австрийского государства, превращая его в плацдарм чужих вооруженных сил. Рааб и другие члены австрийского правительства быстро поняли это. Так как они с нами согласились, это облегчило защиту нашей позиции в переговорах с США, Англией и Францией. В конце концов былые союзники тоже согласились. Я тогда считал и сейчас считаю, что это была большая наша победа на международной арене. Мы, руководители советского государства, были очень довольны, что именно по нашей инициативе достигнута договоренность великих держав по столь сложному и важному вопросу.

Чтобы те, кто читает этот текст, лучше поняли мои личные чувства, им надо иметь в виду, что Сталин при первой возможности и при любых разговорах о взаимоотношениях СССР и капиталистического мира все время внушал нам, что мы котята, телята, ничего не смыслим, нас иностранцы обведут вокруг пальца, и мы поддадимся их нажиму. Ни разу он не высказал никакой уверенности в том, что мы сможем достойно представлять свое социалистическое государство, защищать его интересы на международной арене, отстаивать их, не нанося нам ущерба, строить на равноправной основе отношения между государствами так, чтобы укреплялся мир. Австрия оказалась для меня и всех нас пробным шаром, демонстрацией того, что мы можем вести сложные переговоры и провести их хорошо. Мы отстояли интересы социалистических стран, вынудили капиталистические страны, которые проводили агрессивную политику, согласиться с нашей позицией, подписать мирный договор с Австрией, вывести оттуда свои войска. В результате она стала нейтральным государством и официально провозгласила нейтралитет.

Это обязательство было не только правительственной декларацией, декларацию одобрил и австрийский парламент. Я и мои коллеги внутренне праздновали победу. Выезд Дуньки в Европу оказался успешным, с демонстрацией того, что мы ориентируемся в международных делах и без сталинских указаний. Если образно говорить, то мы в своей международной политике сменили детские штанишки на брюки взрослых людей. Наш успешный дебют был признан не только в СССР, но и за рубежом, что тоже имело большое значение. Мы ощутили свою силу. Но дело заключалось не только в этом. Ведь и злоупотребления Сталина властью, и загубленные жизни стольких честных людей, и неподготовленность к войне - все это при жизни Сталина, да и вначале после его смерти, подавалось как проявление мудрости. Даже в убийстве людей - тоже проявление "гениальности": вот, он видел врагов народа, а другие, какие-то сосунки, не видели. Мы сами при Сталине себя так же оценивали.

Потом уже узнали в полной мере, что тут была не мудрость, а тщательно рассчитанные поступки деспота, который сумел внушить многим и многим, что Ленин не разбирался в людях, не умел подбирать людей, а почти все, кто после его смерти возглавлял страну, оказались врагами народа. К сожалению, в эту чушь верили. Да и сейчас еще остались твердолобые, которые стоят на той же позиции, молятся идолу, убийце всего цвета советского народа. Наиболее рельефно отражал точку зрения сталинского времени Молотов. Если все это учесть, то заключение мирного договора с Австрией[9] явилось одновременно шагом к пересмотру наших позиций и в вопросе о роли Сталина. И мы его, как известно, пересмотрели. Вот я сейчас диктую свои воспоминания и мысленно пробегаю все происходившие тогда события. Многое с позиций сегодняшнего дня выглядит просто невероятным. Если бы я не был участником этих событий и часто даже инициатором, то мне трудно было бы представить их течение. Но я ни на каплю ничего не увеличиваю, а рассказываю лишь о том, что видел портретно и буквально.

Хочу, чтобы наши потомки понимали бы, как мы жили, какие встречались трудности и как мы их преодолевали, и я хочу это показать на конкретных лицах и конкретных фактах. Конечно, наряду с принципиальными в памяти сохранились и мелкие, незначительные факты. Помню, например, такой эпизод. После переговоров с австрийцами сидели мы за обедом. Рядом со мною - Рааб. После обеда объявили, что подают кофе. По европейской традиции, к кофе обязательно полагается ликер или коньяк. Рааб был человеком тучным, с большим лицом и круглой головой. Мы с ним разговаривали за кофе о пустяках, о главном-то уже договорились. Я ему: "Первый раз в жизни, господин Рааб, мне доводится сидеть рядом с капиталистом. Мне приходилось встречаться со слугами капитала, когда я был рабочим. Случались у нас забастовки на предприятиях, на которых я трудился. А я пользовался доверием своих товарищей, и меня включали в состав комитета, который руководил забастовкой и вел переговоры с администрацией. Там я встречался нос к носу со слугами капиталистов.

Владельцы предприятий были слишком крупными фигурами и жили в Петербурге или еще где-то там, мы их никогда и не видели. А вот сейчас я сижу за одним столом с живым капиталистом и, как говорится, могу его даже пощупать". Рааб смеялся (и он, и другие участники стола понимали шутки) и отвечал: "Господин Хрущев, вы правильно говорите: конечно, я капиталист, но маленький капиталист, даже очень маленький". "Да, вы "кляйн", маленький капиталист, но все-таки капиталист. На вас трудятся рабочие, а я-то рабочий. Будь я австрийцем, я бы, возможно, работал у вас". "Но, видите, - говорит Рааб, - даже мы можем прийти к соглашению. Капиталист и рабочий договорились и вместе сделали хорошее дело". Все кончилось добрым тостом. Разговор с заместителем Рааба Крайским мне тоже понравился. С ним можно было беседовать запросто. Сам он, по-моему, вышел из рабочих, но уже был, так сказать, тренированным человеком. Вспоминаются и его шутки. Я ему: "Поддерживаю идею вашего начальника, маленького капиталиста господина Рааба!". Он мне: "Товарищ Хрущев (ведь ко мне обращался товарищ по рабочему движению), да знаете ли вы, что такое - Рааб?". "Нет, не знаю". "А вам нравится Рааб?". "Да, мы с ним делаем хорошее дело, полезное для наших народов и всего мира". "Рааб по-русски - "ворона". А Рааб смотрит на него и улыбается. Я продолжаю: "Ну и что? Вот мы делаем хорошее дело с вороной, вы присоединяетесь?". "Конечно, я целиком поддерживаю вас обоих".

Эти шутки демонстрировали взаимную симпатию и непринужденность складывавшихся отношений. Да и в целом Рааб оставил по себе хорошее впечатление как буржуа, который понимал положение Австрии, значение Советского Союза, его роль в международной политике и верно ее оценивал. Это тоже имело для нас значение. Ведь всегда приятнее иметь дело с человеком, который тебя понимает. После подписания мирного договора с Австрией мы еще больше почувствовали необходимость ликвидировать там свою собственность, что было сложно для нас еще и потому, что мы должны были учитывать интересы Коммунистической партии Австрии. Некоторые ее активисты работали на наших предприятиях и, естественно, пользовались там влиянием и поддержкой с нашей стороны. Мы не знали, как отнесутся к нашему намерению австрийские товарищи, правильно ли поймут нас, не будут ли настаивать, чтобы мы сохранили там свою собственность как базу, на которой они могут развертывать свою работу.

Мы рассказали руководству КПА о своих намерениях, о том, что нас побуждает к такому решению: дальнейшее сохранение на существующем техническом уровне этих предприятий не дает возможности обеспечить соответствующую заработную плату. Если же на наших заводах заработная плата будет ниже, чем на предприятиях, работающих на условиях ведения капиталистического хозяйства, то это окажется дискредитацией социалистической системы и нанесет вред политической деятельности КПА. Или же мы должны будем вести дела себе в убыток, что тоже неприемлемо. Мы просили, чтобы австрийские товарищи правильно нас поняли. Представители КПА согласились с нашими доводами и поддержали наше решение. Потом мы установили контакт с правительственными органами и повели переговоры на предмет продажи предприятий. Как же австрийское правительство отнеслось к этому? По-моему, у него сложилось двойственное отношение. С одной стороны, оно было заинтересовано, чтобы мы продали предприятия и вообще испарились с австрийской земли, включая наши штаты по управлению заводами.

Это я говорю о позиции представителей буржуазных партий. Социал-демократы тоже были заинтересованы в приобретении наших предприятий Австрией. Но у них имелись и собственные интересы. Как мы узнали потом, социал-демократы хотели, чтобы эти предприятия не стали частными, а остались государственными. Затрудняюсь сделать вывод, какую пользу для себя они извлекли бы. Возможно, они рассчитывали, что там будут расставлены социал-демократические кадры и заняты их люди. Возможно, считали, что смогут извлекать из этих предприятий какие-то материальные выгоды для своей партии. Все это только мои предположения. Во всяком случае, социал-демократы тоже проявили интерес к покупке предприятий у Советского Союза. Сейчас не помню, на какой сумме мы сошлись, но она не была большой. Так мы продали тамошние предприятия и ликвидировали собственность, которую имели в Австрии. Теперь у нас не оставалось в Вене никакой собственности кроме помещения, где размещалось посольство, в хорошем, добротном здании. Имелась еще и дача у нашего посла. Тоже хорошая.

Позже, когда я был гостем австрийского правительства, то в выходной день гостил там у посла, очень вежливого человека, который к тому же был толковым дипломатом и твердым коммунистом. После того как мы в Австрии развязали себе руки, это еще больше привлекло на нашу сторону симпатии общественности, даже стоявшей на буржуазных позициях. Они считали это знаком того, что русские ушли всерьез и не хотят вмешиваться в их внутренние дела. Хотя мы и раньше ни организационно, ни пропагандистски не занимались в Австрии антибуржуазной деятельностью. Ведь форма правления и порядки в стране есть внутреннее дело каждого народа. А компартия там сохранялась. Мы уходили из Австрии, уверенные, что марксистская пропаганда не будет прекращена, но вести ее там будем не мы, а коммунистическая партия, вышедшая из народа. Информацию от КПА мы получали через наше посольство. Руководители партии не жалели, что мы продали предприятия. Они обрели теперь возможность шире разворачивать пропаганду на этих предприятиях с чисто классовых позиций.

До того же у них было двойственное положение. Например, в случае недовольства рабочих. Поднимать ли их на стачку? Или если валяют дурака заводские бюрократы. Бюрократические извращения на предприятиях бывают во всех странах. Помню, когда в 1931 г. я работал в Москве секретарем Бауманского райпарткома, у нас происходили настоящие забастовки. Да и позже возникали "волынки" на ряде предприятий, даже после Великой Отечественной войны, причем довольно неприятные. Они вызывались или низким заработком, или бюрократическими извращениями, а чаще всего когда устанавливались новые расценки и нормы выработки. Такие кампании проводятся у нас каждый год и всегда они обостряют отношения рабочих с администрацией. Думаю, что доныне они проходят не везде гладко. Все зависит от разумности руководителей и влияния партийной организации. Конечно, сейчас уже не 1931 год! А когда только вводили нэп, случалось много забастовок. Установили новые расценки, ликвидировали вроде бы уравниловку, а в результате большесемейные практически ничего не получали. Трудное было время, особенно для многодетных. Был такой случай: забастовали рабочие Трехгорной мануфактуры, пошел туда Михаил Иванович Калинин. Они его сами требовали, кричали: "Калиныча!".

Я сам знаю, как это бывало. Когда я после гражданской войны вернулся на рудники, на которых раньше работал, то тоже ходил с Абакумовым на шахту, где забастовали шахтеры. Они разделали нас "под орех",, несмотря на то, что знали как облупленных и Абакумова, и меня. Ведь мы с ним работали еще до революции на той же шахте. А Калинина встретили галдежом: "Не знаешь ты, как мы живем. Теперь ты староста Союза, тебе-то что, а нам каково? Ты бы в нашей шкуре побыл!". "Да что с ним говорить? Посмотри на него: сапоги целые рубаха новая, имеет все, что надо, наверное, и пообедал, и выпил". Михаил Иванович не растерялся: "Да, пообедал, и рюмочку выпил, и сапоги на мне новые. А вы бы как хотели, чтобы я, человек, который представляет Советский Союз, союзный староста, ходил в штанах с дырками на заду и светил задом? Ходил не в сапогах, а в лаптях? Тогда вы были бы довольны? Вам не стало бы стыдно? Одного старосту прокормить и одеть и то не можете? Что это за государство?". Тут другие голоса стали одергивать крикунов: "Правильно говорит Михаил Иванович". Но те не унимаются: "Как же, Михаил, семьи-то у нас неравные. Одно дело холостому, другое - семейным. Вот у меня сколько ртов, а работник я один!". Да, в то время это был очень острый вопрос. Я с ним тоже сталкивался, особенно часто в 1922 г., когда вернулся из Красной Армии. Калинин ответил: "Да ведь это дело твое, и дети твои: ты их настругал, ты и корми!". Тут одни стали смеяться, другие возмущаться. Рабочий же не сдается: "Ты говоришь - настругал. Все люди этим делом занимаются. Керосину нет, темно, вот и занимаемся этим, в темноте не почитаешь. А потом дети рождаются. Их кормить надо, а заработки низкие". Опять все хохочут. Михаил Иванович продолжает перепалку, отбивается от нападающих. Другой ему кричит: "Да что ты ему втолковываешь, он старый, что понимает теперь в этих вопросах? Это мы молодые, а ему уже все равно!". Калинин: "Как это старый? Кто сказал, что я уже ничего не понимаю? Я еще разбираюсь в этих вопросах". Снова общий хохот.

В конце концов Калинин уговорил рабочих, и они согласились, что надо работать; что пока не хватает товаров и продуктов, чтобы удовлетворить всех рабочих и служащих. Поэтому надо больше и лучше трудиться, тогда будет больше товаров, а там и зарплата поднимется. Когда подобные проблемы возникали у австрийских рабочих на предприятиях, где мы были собственниками, то КПА попадала в затруднение: с одной стороны, она поддерживала советскую администрацию, нос другой такая позиция оборачивалась против австрийских рабочих. Когда же мы все продали[10], компартия во весь голос заговорила в защиту рабочего класса. Тогда встал вопрос и о продаже предприятий частным лицам. Естественно на рентабельные предприятия капиталисты зарились больше. Возникли дебаты в австрийском правительстве, и голоса разделились: социал-демократы стояли за сохранение государственной собственности, коммунисты их поддерживали, а буржуазные партии занимали иную позицию. Не помню, как решился спор. Но руки себе мы развязали. Вывели также свои войска из Австрии. Это стало большим торжеством для австрийского народа. Австрийцы, включая рабочих, были довольны, что мы вывели войска. Ведь ушли не только наши, но и американские, английские, французские войска[11].

В результате вывода иностранных оккупационных войск Австрия получила на деле полный суверенитет и сама теперь отвечала за состояние своих дел. А коммунисты обрели возможность возвысить свой голос и ставить в пример миролюбивую политику Советского Союза и пропагандировать коммунистические идеи. Одним словом, мы все были довольны. Я уже говорил, что Молотов возражал против договора с Австрией. Так как же он вел себя потом? И он был доволен. Увидел, что ошибался, стал принимать активное участие в переговорах с Австрией и в выработке условий мирного договора. Через какое-то время Вена начала прощупывать нас, как мы отнесемся к приглашению посетить советской правительственной делегацией Австрию с визитом дружбы. Мы пришли к единодушному мнению, что такой визит будет полезен, и дали согласие. Возглавлять делегацию должен был председатель Совета Министров СССР. Когда велись переговоры, им стал уже я[12]. А в состав делегации входили министр иностранных дел Громыко и другие ответственные работники. Кажется, сопровождал меня и мой заместитель в правительстве Косыгин[13]. Он туда и отдельно ездил.

Нам было интересно посмотреть на Австрию. Меня лично привлекала и возможность понюхать буржуазную атмосферу, самому почувствовать ее. Хотелось взглянуть на промышленное производство, поездить по стране, познакомиться с условиями жизни крестьян. Вообще у меня возник интерес взглянуть на другие страны, особенно на ту, в которой мы были ранее оккупантами. В Австрии я бывал и прежде. В 1946 г. я попросил у Сталина разрешения выехать в Германию, в расположение наших войск, а оттуда проехал через Чехословакию в Вену. В Австрии нашими войсками командовал тогда генерал-полковник Курасов[14]. Он на меня производил впечатление образованного, культурного военнослужащего, знающего свое дело. Он хорошо понимал и свою политическую роль и правильно пользовался полномочиями, которыми был наделен как представитель Советского Союза и командующий оккупационными войсками в зоне. Курасов организовал для меня ознакомление с Веной.

Меня интересовали городское хозяйство и некоторые заводы, которые производили предметы широкого потребления. Все это происходило вскоре после войны, у нас ничего не было, и мы хотели посмотреть, как все делается в Австрии. Интересовала меня и керамика, особенно производство клинкера (а австрийцы делали прекрасный клинкер). Нам требовалось мостить дороги, и среди дорожников развернулась дискуссия, какое покрытие дорог прочнее, дешевле и долговечнее. Известно, что наиболее долговечна гранитная брусчатка, но она очень дорога. Некоторые специалисты предлагали организовать клинкерное производство, так как клинкерное мощение нарядно и долговечно. В связи с этим я посетил многие кирпичные заводы, но не нашел в Австрии хорошего клинкера. Зато отличный клинкер я увидел в Венгрии, восхищался им и сейчас вспоминаю добрым словом его производство в Будапеште. У себя клинкер мы все-таки не использовали. Подсчитали расходы, и выяснилось, что в современных условиях клинкер экономически невыгоден. Лучше и дешевле изготовлять бетонные плиты для мощения дорог. Качество цемента уже поднялось, и бетон везде пробивал себе дорогу. Интересовался я и прачечными.

У нас современных прачечных не имелось, все было организовано кустарно, на дедовских началах. В Австрии же действовали механизированные прачечные. Я посмотрел на них, испытал восторг, но мы тогда не могли такого организовать у себя, наша техника находилась не на высоком уровне. Показали мне также всяческие прелести Вены. Потом Курасов предложил мне поехать в ущелье неподалеку от столицы: "Там вы посмотрите канатную дорогу, которой пользуются туристы". Она функционировала, но командующий стал меня отговаривать: "Я вам не советую подниматься, дорога старая, война прошла, она ломалась, нет гарантии безопасности". Я ему: "Так вы со мной не поднимайтесь, а я поднимусь. Ведь другие люди пользуются ею". Он устыдился, и мы поднялись на площадку для обзора, очень красивое место. Иначе и быть не могло, ведь тогда не было бы смысла строить подъемник: там была выбрана господствующая над местностью точка, окруженная красивыми горами, покрытыми зеленью. Потом Курасов показал мне Шёнбруннский королевский дворец, очень богатый. В свое время я видел чудесный американский фильм "Большой вальс". В нем дается картина создания вальса Венского леса. Очень понравился мне этот фильм, а музыка Штрауса просто замечательная. Его действие разворачивалось как раз в Венском лесу. Дело в том, что Шёнбруннский дворец расположен рядом с лесистым парком.

Побывал я и в роскошном дворце австрийских императоров эпохи барокко, осмотрел парк с фонтанами. Я долго восторгался его красотой. Там стояли уже английские и американские войска. Помню, когда мы проезжали мимо английских казарм, какое-то подразделение занималось военными приемами, шло обучение новобранцев. Я впервые увидел тогда шотландских стрелков в их юбочках. Меня сопровождали архитекторы и инженеры коммунального хозяйства из Киева. Мы с удовольствием смотрели на это зрелище и долго потом шутили над юбочками. Для нас все это было ново и необычно. Ездил же я тогда инкогнито, с удостоверением "генерала Петренко", и был я в военной форме, чтобы не привлекать особого внимания. Там наших военных было тогда полным-полно, и я среди них - просто еще один русский генерал. Мы поехали и в американскую зону, здесь же, возле императорского дворца. Рассматривали окрестности в бинокль, некоторые стали фотографировать их. Американские войска строили трибуны и еще какие-то временные сооружения. Мне сказали, что они готовятся к своему национальному празднику.

Когда наши люди стали фотографировать, немедленно появились мотоциклисты - американская армейская полиция. Но она к нам не подъехала, а остановилась на каком-то удалении и наблюдала за нашими действиями, не вмешиваясь. Здесь был наш командующий, это, видимо, их сдерживало, они увидели неприкосновенное лицо и откозыряли ему, так что мы получили возможность все внимательно осмотреть. Был я и в венской опере, с хорошими голосами. Мне тоже очень понравилось. Опера находилась в американском секторе города, но представители стран-победительниц имели свободный проезд во все зоны, и никто нас не останавливал. Вспоминаю и Венский лес с каким-то сооружением летнего характера вроде ресторана. Командующий показал на выцарапанные настенные надписи. Некоторые фамилии показались мне знакомыми. Это расписались участники штурма Вены.

После вступления в город каждый, видимо, считал своим долгом оставить автограф на стенах. Не знаю, как поступили потом в Вене: сохранились ли автографы или их вытравили. Там расписалось много наших Иванов. В целом зеленая и красивая Вена произвела на меня сильное впечатление. Теперь же я приезжал туда как глава Советского правительства и гость австрийского, уже на другом уровне. Правительство Австрии создало все условна, чтобы мы чувствовали себя как можно лучше и имели возможность побольше узнать, побольше увидеть и иметь побольше полезных бесед. В Вену мы прибыли поездом через Братиславу. Встреча была соответствующей нашему положению, пышная. Потом начались официальные приемы и беседы. Они протекали в стандартном духе. В таких случаях в коммюнике пишут, что беседа проходила в дружественной обстановке и было проявлено полное взаимопонимание сторон. Но это соответствовало действительности, у нас не имелось каких-либо претензий к Австрии, как и у Австрии к нам. Мы встретились под сенью договора, заключенного между нашими странами, а там было определено наше стремление к обеспечению мира и мирного сосуществования. И все речи - застольные и на митингах - тоже звучали в том же духе. Затем нам организовали путешествие по стране. Сейчас, к сожалению, не могу припомнить маршрут, но был он очень интересным.

Мы с удовольствием приняли предложение, и во мне остался прекрасный след о пребывании в Австрии. Это - сказочная страна. Там отличные дороги, очень красивые холмы, лужайки, заросшие зеленью, пейзажи, которые ласкают глаз. Мы путешествовали в автобусе, специально изготовленном для экскурсантов. Я говорил потом, что и нам хорошо бы позаимствовать австрийский опыт, у нас таких автобусов не делают. Конструкция автобуса обеспечивала полный круговой обзор на 360 градусов. Там имелись только стойки, на которых держалась крыша, а все остальное было закрыто стеклом. Стекла удобно поднимались и опускались, обеспечивая вентиляцию. Была смонтирована и электрическая плита, на ней тут же готовились закуски. То есть было все, необходимое для путешествия. Автобус был предоставлен для поездки только нашей делегации, и народу собралось немного. Особенно я запомнил посещение Зальцбурга. Мэр города был левым социал-демократом. Мне говорили, что он с пониманием относится к позиции коммунистов, участвовал в антифашистском Сопротивлении, партизанил. Левый человек на манер Запада - это не левый в нашем, коммунистическом понимании. Но в любом случае он оказался лучшим, чем многие другие социал-демократы.

Помню митинг в его городе. Наверное, весь город собрался. Мы выступали с балкона, народ прекрасно встречал нашу делегацию и хорошо реагировал на речи. Я тоже держал речь, хотя и речь стандартного направления: мир; безопасность; борьба против агрессии и за мирное сосуществование; каждый народ сам выбирает себе судьбу, а революция не экспортируется. Вот, примерно, о чем я говорил. Это отработанный нами стандарт, но правильный стандарт. Австрийцы с пониманием встречали наши слова и, видимо, они с доверием относились к нашим речам, тем более что ощущали нашу искренность, это вызывало у них доверие. Помню и посещение металлургического завода невдалеке от Вены. Австрия - небольшая страна, так что мы быстро достигали мест назначения. Завод, по масштабам Советского Союза, оказался малым, но меня очень влекло туда, ибо там выплавлялась конверторная сталь. Я много читал о ней, слышал доводы наших инженеров, сторонников этого вида производства, и мне было интересно посмотреть, как работают конверторы и насколько сложно оборудование. При показе завода особенно большое усердие прилагал заместитель премьера, социал-демократ, который нас сопровождал. Его поведение определялось тем, что австрийцы были заинтересованы в том, чтобы мы у них купили лицензию на конверторное производство стали и на оборудование для такого производства.

Я был как раз большим сторонником покупки. Тогда я впервые увидел, как варят сталь в конверторе, и восхитился, а потом благодарил своих инженеров, сторонников прогрессивного метода производства, которые докладывали мне о нем и побуждали меня купить такое оборудование. Не помню объем их конверторов. По современным масштабам он невелик, и потом я читал, что мы сейчас имеем конверторы значительно более мощные. Так и должно быть, время-то прошло. Видимо, и Австрия сейчас изготовляет более мощные конверторы. Деталей не знаю, потому что сейчас я человек отставной. Тогда я твердо определил для себя, что надо это производство купить. Однако не так-то легко сделать это даже при моем официальном положении председателя Совета Министров. Когда я и Косыгин вернулись в Москву и рассказывали о результатах поездки, то встретили (я и сейчас возмущаюсь, когда вспоминаю) перед собой бронированную стену. Одни говорили: "Да, вы правы, это действительно прогрессивный метод производства стали, но мы сами работаем в том же направлении и через столько-то времени будем иметь свой, более емкий и более мощный конвертор. Зачем тратить деньги?". А Министерство черной металлургии выдвинуло то возражение, что конверторное производство - вообще не прогрессивный метод. Цифры, которые показывают экономическую эффективность, верны, сталь дешева, но зато ограничивается сортамент. А нам надо варить сталь многих марок и разного назначения, получать же сталь с заданными качествами лучше в мартеновских печах, поэтому внедрять в нашей стране конверторы нецелесообразно.

Сейчас, когда я сугубо газетный читатель, диктую свои воспоминания, не пользуясь никакой специальной информацией, все же то и дело слышу о преимуществах конверторов. В газетах в один голос твердят, что это самый прогрессивный способ, что именно конвертор позволяет получать сталь с заданными качествами. И во мне закипает возмущение. Вот такие-то люди стояли во главе металлургической промышленности, были знатоками дела с большим опытом и стажем, а занимали консервативную позицию. Она теперь неопровержимо доказана жизнью. Теперь сами эти инженеры переориентировались, сами себя опровергают и в своих выступлениях, и на практике. Мы-то тогда не купили лицензии. Переговоры о ней вообще очень затянулись. А в конце концов с большой потерей времени конверторное производство стали у нас было признано как самое прогрессивное. Ну, и ладно! Как говорится, не хватило ума оценить у чужих сразу, зато с течением времени всякое прогрессивное дело пробивает любые тупые лбы и преодолевает любое сопротивление.

Мы посетили также лагерь смерти Маутхаузен, небольшой городок, где содержались за колючей проволокой пленные, наши и других стран. То был действительно лагерь смерти. Нас сопровождал министр внутренних дел Австрии, социал-демократ, который всегда положительно относился к дружбе с СССР, толстый, внешне добряк, с мягким характером, верной ориентации. Там мы увидели и место, где замучили генерала Карбышева[15]. Фашисты его заживо заморозили, и он, облитый водою, представлял собой ледяную фигуру. Он принял мучительную смерть, но не стал предателем, показал силу духа советского человека. Казалось бы, что ему советская власть? Он был военным деятелем еще в царские времена. Но этот царский офицер стал советским генералом, не уронил чести воина Красной Армии. Слава ему!.. Во дворе лагеря нам показали камеры, где содержались заключенные, и душегубки. Мы увидели воочию всю технику убийства людей, которая была изобретена умами фашистов.

Министр внутренних дел, который нас сопровождал, показал также камеру, в которой он сам сидел и откуда был освобожден войсками союзников. Показали нам и старинный охотничий дворец австрийских императоров с замечательным музеем охотничьих трофеев. Хотя я сам был охотником, но такого прежде нигде не встречал! Очень понравились нам выезды с танцами на дрессированных лошадях. В этом Вена, как говорят, занимала первое место. Отлично тренированные лошади, красивая форма наездников, отменно выполнявших все фигуры... Зрелище производило большое впечатление. Потом я видел подобное же в кино, но в натуре выглядит лучше. В заключение скажу пару слов о такой личности, как Крайский. Как заместитель премьера коалиционного правительства и лидер социал-демократов Крайский занимал в Австрии второе место, если не говорить о президенте. Он проявлял понимание необходимости дружбы и соглашений с нами, стоял на позиции мирного сосуществования, стремился как-то улучшить и смягчить отношения между социалистическими и капиталистическими странами. Хотя он и был противником коммунистов, но с таким человеком можно вести диалог. Несколько позже господин "райский организовывал мою встречу с Брандтом[16].

К сожалению, она так и не состоялась. Тогда стало известно из органов печати, что я собираюсь приехать в Берлин на какое-то торжество, и Москва получила из Австрии от нашего посольства информацию, переданную через Крайского, что со мной хочет встретиться Брандт, когда я окажусь в Берлине. Брандт и Крайский были друзьями, они сошлись в Швеции. Когда немцы захватили Австрию, туда эмигрировали и Крайский из Австрии, и Брандт из Германии, оба как социал-демократы, и жили там в эмиграции. После войны они по-прежнему поддерживали дружеские отношения. Я дал согласие на неофициальную встречу без публикации о ней в печати. Пресса же пронюхала, что готовится такая встреча, был оказан соответствующий нажим на Брандта, и он в последний момент, когда я уже находился в Берлине, отказался от встречи. Я же хотел встречи с Брандтом, считая, что она была бы полезной. Теперь, когда он пришел к руководству в ФРГ[17], то предпринимает позитивные шаги и с пониманием относится к необходимости улучшения отношений Западной Германии с ГДР и СССР. Во что выльется этот диалог и хватит ли Брандту храбрости оказать сопротивление тем силам, которые выступают против смягчения напряженности, покажет будущее. Если он проявит волю и станет работать в этом направлении, это окажется в интересах наших народов и всех стран, которые стоят на позиции мирного сосуществования. Из органов печати я узнал, что социал-демократы сейчас получили на выборах в Австрии большинство, обрели право сформировать правительство[18]. Очень хорошо!