"Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 1" - читать интересную книгу автора (Хрущев Никита Сергеевич)

ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Когда в 1938 году я возглавил Компартию Украины, Сталин предложил ввести меня в члены Военного совета Киевского Особого военного округа (КОВО) с тем, чтобы я мог приобщаться и к военным делам: "большая война" СССР с врагами неизбежна, партработникам надо все знать самим. Тем более, добавлю, что столько было в РККА "вредителей", столько было изъято лиц командного состава. Большинство их не вернулось после ареста, были казнены либо направлены в лагеря. Командующим войсками КОВО был Тимошенко[211]. О нем мне рассказывал Сталин, он его знал лично еще по 1-й Конной армии и хорошо характеризовал его. Когда я был введен в Военный совет, то всегда аккуратно ходил на его заседания и слушал все выступления. Там разбирали конкретные вопросы.

Главным образом тогда занимал всех вопрос о создании укрепленных районов по нашей западной границе: строили бетонные доты, вооруженные артиллерией и пулеметами; еще раньше был создан укрепленный район непосредственно под Киевом, по Ирпеню. Его начали строить в 1928 - 1929 гг., когда я заведовал орготделом Киевского окружкома партии. Иной раз я выезжал на военные учения, знакомился с войсками. Знакомство было, правда, довольно ограниченное, потому что я никогда не занимался непосредственно военными вопросами, так как по горло был загружен партийной работой, проблемами развития народного хозяйства: угольной промышленности, металлургии, сельского хозяйства. Но строительство укрепленного района меня интересовало. Я вообще к строительству проявлял слабость и неплохо разбирался в строительном деле. Поэтому здесь мое участие было полезным, я выезжал на стройки и следил, как идет дело.

Тимошенко информировал меня о заседаниях Главного военного совета (ГВС) РККА[212]. Он часто выезжал туда. Это человеке хитринкой. Я чувствовал по нему, что он недоволен работой ГВС, но бессилен исправить ее. Однажды выехал он в Москву (я тоже там оказался) и очень просил меня, чтобы я пошел с ним на заседание ГВС. Я никогда раньше там не был и никакого отношения к нему не имел. Говорю: "Зачем же я пойду? Неудобно. Да и как на это посмотрит нарком Ворошилов?"

Он отвечает:

"Обсуждать будут именно наши вопросы. Вы - член Военного совета Киевского Особого военного округа, надо, чтобы Вы были в курсе дела, как решаются эти вопросы. Поэтому все будет понято правильно". Мне очень не хотелось идти, но он так настаивал, что я понял: у него имеются какие-то соображения на этот счет, и я решил уступить ему и пойти на это заседание. Пришли мы с ним, заняли места: он - свое обычное, а я примостился на свободном стуле.

Собрался ГВС: Ворошилов - председатель, члены ГВС Щаденко, Кулик, Мех-лис, и не помню уже, кто еще входил тогда в его состав[213]. Ворошилов занял председательское место, объявил повестку дня.

Я сейчас совершенно не помню, какие обсуждались конкретные вопросы, но помню общую обстановку, в которой проходило их обсуждение. Тимошенко, видимо, и пригласил меня затем, чтобы я увидел, какая там обстановка и как решаются все вопросы. Вот Ворошилов начал. Подал голос Кулик, выступал сумбурно, нельзя разобрать, о чем по существу говорил, потому что горячился, плохо формулировал свои мысли, орал. Сразу поднялся ералаш, атмосфера накалилась. После него еще более сумбурно выступал Щаденко. Он тоже начал жестикулировать и кричать. Ворошилов его останавливает, а он кричит на Ворошилова, резко возражает. Кончил он, выступает Мехлис. Мехлиса я знал хорошо, это был воистину честнейший человек, но кое в чем сумасшедший.

Он с еще большей горячностью доказывает свою правоту.

Все заговорили сразу, кто в лес, кто по дрова. Ворошилов то примиряет их, то сам кричит. На меня все это произвело впечатление несерьезной организации несерьезных людей, которые не могут дельно решать вопросы обороны страны (хотя авторитет Ворошилова тогда стоял на очень большой высоте). Кончили обсуждение, было принято какое-то решение, все ушли.

Тимошенко, повторю, человек хитрый, поглядывает на меня и как бы одними глазами спрашивает: видел, мол, какова обстановка, в которой решаются вопросы обороны СССР? Мне было трудно, конечно, сделать сразу какоелибо обобщение или какие-то выводы, потому что я единственный раз побывал на таком заседании. Сказать, что данный орган не в силах решать эти вопросы, было бы слишком смело. Ведь люди, которые входили в ГВС, - уважаемые: сам Ворошилов, Кулик - человек, который храбро воевал еще солдатом и считался знающим артиллеристом, Щаденко... Насчет Щаденко - тут своя история. Он коммунист с дореволюционным стажем, по профессии из портных. В свое время отличился на Дону, в борьбе против атамана Каледина. Я фамилию Щаденко знал еще в ту пору по публикациям, поэтому он в моих глазах обладал неким ореолом. Человек с таким прошлым! А его несуразное поведение на ГВС я объяснял просто сложностью обсуждавшихся вопросов.

Мехлиса я знал больше, знал еще по "Правде" и, сразу нужно сказать, относился к нему с уважением. Я познакомился с ним, когда учился в Промышленной академии, во время борьбы с "правыми". Мехлис как редактор "Правды" очень помог нам в этой борьбе. После этого я с Мехлисом поддерживал связь, и когда мы встречались, то обменивались мнениями и с вниманием относились друг к другу. Вспоминаю, однако, и случай, который характеризует сумасшедший характер Мехлиса.

Приехав с Украины, я шел в тот раз к Маленкову в его кабинет, в коридоре встретил Мехлиса. Мехлис был тогда наркомом госконтроля СССР. Он говорит, как всегда, горячо: "Вора поймал!" Спрашиваю: "Поймал, да одного?

Наверное, в Советском Союзе еще не один вор остался". - "Да ты, знаешь ли, что воруют?". "Ну, что?" - "Авиационные моторы". - "Тут я тебе не поверю, воруют, верно, что угодно, но авиационный мотор? Кто его купит?

Зачем его красть? Съесть его нельзя, продать нельзя, какой смысл в краже?"

Зашел я к Маленкову, и Мехлис ввалился туда же, опять продолжалось обсуждение. Маленков, оказывается, уже рассматривал этот вопрос. А я потом разобрался, в чем дело. Все объяснялось просто. Заводы тогда имели суточные планы с суточными отчетами. Например, завод должен был сделать в день 100 моторов, а сделал 101. Но показывал 100, а если сделал 99, то тоже показывал 100.

Таким образом, плюс на минус, и получалась в совокупности месячная плановая выработка. Мехлис же подсчитал все "плюсовые" моторы, которые не были показаны, и решил, что они уворованы. Этот вопрос разбирал затем Сталин, обсуждение проходило очень бурно, и меня удивило тогда, что Сталин долго не понимал столь простой механики. Нависла угроза над директорами заводов, но в конце концов постигли, что не было воровства. Запутал дело, конечно, Мехлис, взбудораживший Политбюро.

А вот другой случай. Мехлис во время военных событий на озере Хасан[214] в 1938 г. был начальником Главпура РККА.

Поехал он на Дальний Восток. Потом вернулся и рассказывал, какие же там вредители, сколько врагов народа! И стольких-то он арестовал... Есть там один подлец, да и фамилия у него Подлас[215]. Он его тоже арестовал. Я потом еще расскажу об этом Подласе, какой это был замечательный человек и как он прекрасно действовал во время Великой Отечественной войны, несмотря на то, что еще не был по-настоящему реабилитирован.

Хочу заодно сказать об эпизоде, который относится, кажется, к 1939 году. Как-то я, приехав в Москву, рассказал Сталину о том, что услышал от своего шофера: Александр Георгиевич Журавлев ездил со мной много лет, хорошо знал и очень любил шоферское дело. Я относился к нему с большим уважением и доверием. Он рассказал, что шины, которые мы сейчас получаем для автомашин, очень быстро выходят из строя, причем не изнашиваются, а портятся: протектор остается хорошим, свежим, но шины лопаются по бокам. Сообщил я Сталину, что мы много теряем на этом производственном дефекте. Замечу здесь, что Сталин очень не любил, когда мы критиковали что-либо собственного производства, с неудовольствием всегда выслушивал это и с явным раздражением поручал ликвидировать дефект. Я в принципе понимаю такое чувство, хорошее чувство. Сталин не хотел как бы зубоскалить по поводу наших недостатков, ведь они были недостатками в нашей, советской системе. Поэтому он реагировал на такие критические замечания болезненно и с какой-то злобой поручал ликвидировать недостатки, а виновных - строго наказать. И когда я рассказал ему о шинах, он вскипел: "И Вы критикуете? Все без конца критикуют. А кто делать будет? Вот мы и поручим Вам разобраться в этом. Внесите предложения, которые исключили бы брак и обеспечили выход доброкачественных шин с заводов". Отвечаю: "Товарищ Сталин, я с удовольствием взялся бы за это дело, но ведь я совершенно незнаком с данным видом производства, никогда не имел никакого отношения к такому производству. Я разбираюсь, более или менее, в угольной промышленности, в металлургии, в строительстве, но выпуск шин мне совершенно незнаком". - "Вот и познакомитесь. Беритесь сейчас же!"

Было написано правительственное постановление, создана специальная комиссия, меня утвердили ее председателем. Сталин подчеркнул: "Вы не вернетесь на Украину, пока не разработаете толковых предложений". Я, честно говоря, немного побаивался: не знал, сколько это займет времени и смогу ли вообще разобраться в этом вопросе. Однако собрал членов комиссии, вызвал специалистов с Ярославского завода, из Ленинграда, москвичей, пригласил из отраслевых институтов. Одним словом, собрал практически всех, кто понимал суть дела. Работники аппарата ЦК партии помогли мне вызвать кого нужно, я ведь сам не знал, кто понадобится. Затем я провел совещание в ЦК, всех выслушал. Развернулся сильный спор. Я потом рассказывал Сталину, по каким линиям шел спор. Сейчас уже не помню, кто занимал какую позицию.

Но на меня произвело очень хорошее впечатление выступление директора Ярославского завода. При первой же встрече со Сталиным я рассказал, что работа началась, что я выслушал мнение таких-то людей и высказал свои соображения. Он отвечает: "Советую, поезжайте сами в Ярославль и там на месте разберитесь. Ярославский резиновый комбинат-самый крупный наш завод в этой области производства". Я уехал в Ярославль и взял с собой специалистов из Москвы.

В Ярославле был тогда секретарем обкома партии Патоличев[216], позднее секретарь других областных и республиканских комитетов партии, министр внешней торговли СССР. Председателем облисполкома был там Гогосов[217], молодой еще человек, как и Патоличев, но не химик, а инженер-металлург. Оба они произвели на меня очень хорошее впечатление. Когда я приехал в Ярославль, то прежде всего сообщил местным товарищам, по какому поводу прибыл, и попросил, чтобы они оказали мне помощь. Сначала я хотел просто посмотреть, как именно изготавливаются шинные покрышки, и поехал на комбинат, а там сказал директору: "Сейчас вы не рассказывайте мне о своем производстве, это будет пустая трата времени. Вы поводите меня по потоку, я хотел бы начать с нуля".

Прошел по всему потоку. Возле тех операций, которые меня особенно заинтересовали, подолгу стоял и хорошенько присматривался к труду рабочих.

Непосредственно наблюдать за химическим процессом вулканизации резины, который осуществляется при определенном режиме, нельзя. Тут я полагался на специалистов, которые мне докладывали о происходящем.

Особенно увлекли меня приемы рабочих, укладывавших корд. Они делали это артистически, очень быстро, почти не глядя. Руки у них действовали, как у музыкантов. Я повосхищался ими, а потом стал расспрашивать о технологии дела. Мне рассказали, какую роль играет корд, сколько его слоев кладется и как. Когда мне это рассказали, я понял, что здесь-то и должно быть слабое место в ходе производства шин. Ведь я видел, как быстро все делают рабочие. А разве при такой скорости могут они тщательно уложить корд? Корд должен лежать ровно, все нити слоя должны быть натянуты равномерно, чтобы они несли нагрузку, как будто это одна единая нить. Тогда нужно только умножить прочность одной нити на количество нитей, чтобы установить сопротивление слоя на разрыв. Если же слой ложится неравномерно, то каждая нить работает сама по себе, и рвутся они последовательно.

Так пойдет процесс разрушения. Возникли у меня и другие вопросы, но главное оказалось здесь. Я "зацепился" за основной недостаток в производстве шинных покрышек.

Обменялся я мнениями с руководством завода, высказал свои соображения, потом походил по всему предприятию.

Все там было, как на каждом заводе: Доска Почета, на ней висят фотографии лучших рабочих, как их тогда называли-ударников. Попросил я директора предприятия Митрохина[218]: "Дайте документацию технологии производства шин. Надо посмотреть, какая технология рекомендуется наукой. Мы ведь этот завод купили в Америке; Америка, видимо, и рекомендовала нам технологический процесс. Сделайте мне выборку основных документов и доложите, какие вносились изменения в технологию". Далее члены комиссии разбились на группы.

Я поручил и Гогосову произвести определенную работу.

Патоличев тоже активно включился в дело. Мы изучили процесс производства шин по основным узлам. Вскоре мне доложили о найденных отступлениях от технологического процесса, рекомендованного фирмой, у которой был куплен завод: один или два слоя корда были сняты, так как на заводе посчитали, что и того их количества, которое оставалось, достаточно, чтобы обеспечить прочность шин.

Я почувствовал, что, видимо, именно тут зарыта собака.

Мне доложили также, что у бортовой проволоки уменьшено сечение и сняты одно или несколько колец этой проволоки для удешевления себестоимости покрышки.

Конечная экономия выражалась в большой сумме.

Спрашиваю: "Когда это было сделано?" "Приезжал Каганович (он руководил тогда Наркомтяжем), изучал здесь производство и внес эти предложения". Стало ясно, в чем заключалась причина ухудшения качества покрышек.

Побывал в Ярославле и Серго. Но он просто ознакомился с заводом, подбодрил людей, конкретные же замечания по "улучшению" производства были сделаны Кагановичем. "Хорошо, - говорю,-дайте мне официальную выписку, чтобы можно было доложить Сталину и в ЦК. Вы, наверное, следите за аналогичным производством в Америке? Какая там производительность труда рабочих?" Выяснилось, что мы далеко шагнули вперед и "переплюнули" их. "Мне нужно знать не вообще, а конкретно. Вот укладчики корда. Какая там у них производительность труда?". "А мы, - отвечают, - как раз их и имеем в виду, поскольку это ручной труд". Кому нужно такое "повышение"? Затем был поднят вопрос о качестве смеси натурального каучука с искусственным. Искусственный каучук был тогда невысокого качества, и его сдабривали натуральным. Подняли и вопрос о качестве сажи, которая играет важную роль в производстве такого рода изделий.

Комиссия подготовила проект постановления, и я возвратился в Москву, где доложил обо всем Сталину, сосредоточив внимание на том, что шины у нас имеют плохое качество, потому что мы сами, желая получить экономию, нарушили технологию, которая рекомендовалась фирмой: мы "поправили" американских технологов, но зато у них одна шина работает за десять наших. Вот такая "экономия"! Потом сказал Сталину, что считаю недостатком слишком большой рост производительности труда и норм выработки, тоже отражающийся на качестве. Нельзя удешевлять производство и повышать производительность труда за счет качества. Конечно, из этого идут накопления средств, но в Ярославле явно переборщили. Необходимы также более квалифицированные рабочие для укладки корда, и им нужно уменьшить выработку, снизить нормы. Все эти люди названы на Доске Почета - и ударники они, и Стахановцы, а фактически портят материалы и снижают успешность работы шоферов, потому что в пути у них разрушаются шины и они просто не могут нормально трудиться. Из-за этого мы плохо используем автомобильный парк.

Сталин внимательно меня выслушал. Он был страшно раздражен, и я понимал его. Каждого человека, который заботится о своем государстве, тем более человека, который занимает ведущее положение, должны были покоробить такие вести. Эта черта Сталина нравилась мне.

Я потому и привел рассказ о данном эпизоде, чтобы показать государственный подход Сталина к делу. Он был, конечно, большим человеком, организатором, вождем. Но был он и большим деспотом и поэтому боролся с варварством, встречавшимся в нашей жизни, деспотическими методами. Сталин сказал: "Я согласен с Вами, давайте ваши предложения, мы их утвердим". Мною были внесены предложения снизить нормы выработки, поднять рабочим расценки и назван ряд других мероприятий, которые наметили специалисты завода, научно-исследовательских институтов и Наркомата. Все результаты труда лучших умов в этом направлении были заложены в проекте решения. Сталин добавил: "Надо запретить соревнование и снять Доску Почета на этом заводе". Я же в принципе считал, что этого не следует делать: соревнование - здоровое явление. Оно имело место всегда и в капиталистических странах, но носит там название конкуренции. Рост производительности труда, понуждаемый конкуренцией, есть основа основ развития промышленности и накопления ценностей.

Мне очень понравилась позиция Сталина в этом вопросе, и было приятно, что с помощью специалистов, которых я привлек, удалось действительно нащупать (а мы двигались наощупь) слабое место в производстве шин, ликвидировать его, выровнять производство и обеспечить выпуск более качественных изделий. Уже тогда мы чувствовали, что приближаемся к войне, скоро грянет ее гром, а транспорт, который и в мирное время играет одну из решающих ролей, во время войны обеспечит подвижность армии. Было приятно также, что, как только были ликвидированы недостатки и восстановлена исходная технология, начался выпуск шин хорошего качества, они сразу же увеличили километраж пробега в несколько раз.

Далее мы предложили, помимо стендовых испытаний, которые проводятся для проверки шин на то, как они стираются, отбор какого-то их количества для испытаний на местности в ходе пробега автомашины, когда строго учитывается, сколько прослужила резина без ремонта. При положительных результатах завод получал премию для поощрения коллектива и на культурно-бытовые мероприятия. Перед войною или в начале войны директор Ярославского комбината стал наркомом химической промышленности СССР. Мне было приятно, что Сталин вспомнил о нем, мои отзывы о нем и поставил его на такой ответственный пост. Он потом долгое время работал наркомом.

Повторю, что Сталин - типичный деспот, много сделавший вредного, особенно в отношении кадров. В смысле заботы об успехах государства он бывал беспощаден, часто не в меру. Беспощадность использовалась им и при ликвидации недостатков, поскольку он ревниво, по-хозяйски относился к интересам государства, боролся с бюрократией. Это была ценная черта его характера, но о положительных сторонах его личности написано очень много, а я через конкретные события показываю и другие его стороны как человека. Они не исчезли даже тогда, когда к концу 30-х годов несколько ослабли репрессии, меньше стали хватать людей.

Уменьшились массовые аресты, общественность начала несколько успокаиваться. Большинство считало, что мы уже разгромили всех внутренних врагов и достигли такой цели. Значит, думали, репрессии были необходимы, бдительность помогла пресечь контрреволюционные усилия по свержению Советской власти. В партийных, хозяйственных и научных организациях, в промышленности и сельском хозяйстве стали более устойчивыми кадры. Это способствовало выполнению планов третьей пятилетки.

Но настроение портилось тем, что "большая война" неумолимо надвигалась. Это чувствовали все граждане, но особенно руководители страны. Мы из этого не делали никакого секрета. Немецкие фашисты, Гитлер не переставали заявлять, что их цель - разгром Советского Союза, уничтожение коммунистов, истребление советского народа, порабощение славян. Помню, как-то нам была роздана в переводе книга Гитлера "Моя борьба". Я тоже получил ее. Не помню, сколько страниц прочел, но осилить целиком не смог морально, хотя сейчас жалею о том. Я не мог тогда ее читать, потому что меня буквально выворачивало; не мог спокойно смотреть на такие бредни, мне стало противно, не хватило терпения, и я ее бросил, не дочитавши. Однако было вполне ясно, что Гитлер не отступит от своего и обязательно развяжет войну против СССР.

Что же делалось в нашей стране по повышению боеспособности Красной Армии, улучшению вооружения, оснащению войск техникой? Конкретно я почти ничего не знал, и мне неизвестно, что знали другие члены Политбюро, ибо все это брал на себя лично Сталин. В Сталина мы верили, считали, что он в таких вопросах разбирается, к тому же заслушивает военных, специалистов, инженеров, ученых, организаторов Красной Армии. Напомню здесь о Ворошилове, с которым Сталин имел тогда дружеские отношения, ежедневно с ним общался. Все вопросы обороны страны они напрямую обговаривали между собой. Кто еще мог знать конкретные вещи? Может быть. Молотов. В то время он тоже был очень близок к Сталину. Другие члены Политбюро и секретари ЦК партии, тем более члены ЦК партии, полагаю, мало что знали насчет конкретных сфер оборонного производства, если не говорить об отдельных лицах, напрямую отвечавших за это. Каждый желающий может проследить по книгам и газетам, как наша печать того времени освещала события: "Гром победы, раздавайся!" Везде и всюду говорили о том, что если завтра грянет война, если завтра - в поход, то мы сегодня уже готовы к походу. Основное - бить противника на его территории, не отдавая ни пяди советской земли.

Демонстрировались соответствующие кинофильмы. О том же гласили статьи в военных журналах. А та техника, которая демонстрировалась на парадах 1 Мая и в ноябрьские дни, тоже производила впечатление.

Мне лично очень нравился танк конструктора Кристи[219], по тем временам очень маневренный, быстроходный и производивший хорошее впечатление, когда танкисты проносились на большой скорости перед Мавзолеем на Красной площади в Москве во время парадов. Другие танки и броневики тоже производили неплохое впечатление. Но когда началась война, эти танки не оказались достаточно пригодными, потому что броня у них была тонкая и легко пробивалась снарядами противника. Самолеты наши были в общем-то хорошие, и истребители, и бомбардировщики, но их было мало. Как оказалось, надо было бы иметь их значительно больше, хотя по своим тактическим и техническим условиям, как я считаю, наша военная авиационная техника соответствовала общему уровню развития науки и техники того времени в СССР. Может быть, у нас в течение какого-то времени самолеты были лучше, а в Германии хуже, или же наоборот, но во всяком случае большого нашего отставания, полагаю, не было.

Артиллерия наша была просто хороша. Она во время всей войны, да и в начале войны, не уступала вражеской.

Артиллеристы хорошо владели своей техникой. Винтовки наши были тоже хорошими. Автоматическое оружие у нас было создано своевременно, но, видимо, не совсем правильно было оценено. Поэтому автоматические пистолеты-пулеметы так и не пошли в массовое производство и на внедрение в армии. Только после Финляндской войны, когда мы увидели, что финны почти поголовно вооружены этим скорострельным оружием, у нас приняли меры по организации производства автоматов.

Это было сделано и потому, что для того не требовалось больших материальных затрат и технических усилий. Как проходила оценка автоматов, кем и как принималось решение о принятии их на вооружение, мне неизвестно, потому что всем этим занимался лично Сталин.

В ту пору я увлекался повышением проходимости нашего автотранспорта и в связи с этим предложил сделать автомобили на полугусеничном ходу. Доложил Сталину.

Сталин поддержал мою идею, было организовано производство таких автомобилей на Автозаводе имени Лихачева (тогда - Автозавод имени Сталина). Выпустили большую серию автомашин на полугусеничном ходу. Но они показали себя не совсем хорошо. Поэтому в мой адрес пошла критика. Сталин ничего не говорил, некоторые же другие лица, противники автомобилей повышенной проходимости, которые сами носились с другими идеями, критиковали меня. Я очень переживал, что толкнул всех на дело, полезность которого не подтвердилась. Потом началась война. Стали мы брать трофеи. Я был в этой связи поражен и удивлен тем, что увидел под Ростовом. Было мне и приятно, и досадно. Оказалось, что у врага применяется автотранспорт на полугусеничном ходу.

Враг учел повышенную влажность почвы на западной территории СССР и применил полугусеничные машины.

Мы же этого не учли, так как хотели воевать только на вражеской земле, и поплатились за это.

В 1938 г. нам был навязан военный конфликт с японцами на озере Хасан. Как протекали там бои, я сейчас точно не могу рассказать, а по газетным сообщениям разобраться в деталях было трудно. Видимо, они развивались не совсем в том направлении, как нам хотелось. Поэтому мы вынуждены были вскоре послать туда подкрепление. Я узнал об этом от Мехлиса как начальника Главного политуправления Красной Армии. Он поехал на Дальний Восток как доверенное лицо Сталина.

Мехлис, действительно, был очень доверенным человеком Сталина. Он когда-то был его помощником, а потом Сталин послал его вместо Бухарина редактором газеты "Правда". У меня были очень хорошие отношения с Мехлисом, я об этом уже говорил раньше. Познакомился я с ним в 1929-1930 гг., когда учился в Промышленной академии, а он был редактором "Правды", и нас свела дружба на почве общих усилий в борьбе против "правых" уклонистов. Мехлис оказывал мне большую помощь как секретарю партийной организации Промакадемии, где существовало прежде абсолютное засилье "правых". И вот, когда вернулся Мехлис, я с ним встретился. Правда, у меня не было с ним дружеских контактов, не встречались мы и по службе. А тут произошла случайная встреча. Мехлис рассказал мне о событиях на Дальнем Востоке. Как чрезвычайно экспансивный и несколько желчный человек, он когда говорил о людях то либо хвалил их, либо мешал с грязью. (Помню, как он рассказывал мне о людях, которых приказал арестовать. Тогда я оценивал его поступки положительно, считая, что он обезвредил кадры, повысил боеспособность Красной Армии.)

Японцы же не достигли своей цели у Хасана. Это озеро нависает над Владивостоком. То была попытка выбить нас оттуда и овладеть этим городом. Попытка не увенчалась успехом, конфликт был ликвидирован. Не знаю, были ли предприняты какие-нибудь дипломатические шаги или же все так и решилось силой оружия.

Не помню, сколько прошло времени после конфликта у Хасана, как разразилось японское вторжение в Монгольскую Народную Республику[220]. В ней находились наши войска. Самое главное заключалось в том, чтобы защитить район реки Халхин-Гол, то есть байкальское направление. Но японцы имели и более широкие планы. Они, видимо, хотели разгромить монгольские военные части, оккупировать Монголию, пробиться к Байкалу и отрезать от нас Дальний Восток. Там разгорелись бои с большим количеством всех родов войск. Японцы бросили в сражение много пехоты, артиллерии, танков, авиации, и на первых порах нам приходилось трудно.

Потом были подтянуты дополнительно наши войска; усилено командование.

Командовать группой войск был послан туда Жуков[221]. Операция была проведена им хорошо, он заметно отличился. Потом он вовсю показал свои способности во время "большой войны", которую развязал Гитлер. А тогда были разгромлены японские войска, и тем дело закончилось. Не знаю, какие были предприняты в данной связи дипломатические шаги, этот вопрос не докладывался на Политбюро, им занимались Сталин и Молотов.

Чтобы понять, почему, надо было знать Сталина. Сталин считал, что ЦК партии и Политбюро - это все, так сказать, мебель, необходимая для обстановки дома, главное в котором - хозяин дома. Хозяином он считал, конечно, себя и делал все, что считал нужным, ни с кем не советовался, если это не входило в его планы, и ни перед кем не отчитывался. Разгром японцев на Халхин-Голе еще больше развил вредные бациллы самоуспокоенности: вот, мол, какова наша армия, она непобедима, мы на практике показали эту непобедимость: разгромили самураев у Хасана и на Халхин-Голе. Появились в народе соответствующие частушки, стали рассказывать на эту тему анекдоты и полуанекдоты, порой такие, которые и не в каждом обществе можно было рассказать, "соленые", солдатского пошиба. Все это соответствовало тому умонастроению, которое складывалось после нашей победы над японскими войсками.

Между тем история делала свое дело. Враждебные силы предпринимали все для того, чтобы подготовиться к мощному удару по СССР. Связи Гитлера с Муссолини укреплялись все больше. Еще раньше, как известно, был заключен Антикоминтерновский пакт. Сначала появилась "ось Берлин - Рим". Воинственность самураев импонировала Гитлеру и Муссолини, и в скором времени ось Берлин - Рим была продолжена на восток и стала называться осью Берлин - Рим - Токио. Угроза Советскому Союзу становилась все реальнее. Гитлеровская Германия и фашистская Италия базировали свою идеологию захватов на отсутствии у них "жизненного пространства". Поэтому Муссолини начал войну против Абиссинии (Эфиопии), добился успеха и разбил абиссинцев, несмотря на стойкость, которую проявил этот народ. Армия Абиссинии была слабой, абиссинцы сражались в основном примитивным оружием, а Муссолини сосредоточил войска, вооруженные современной техникой, послал туда авиацию. Это было фактически истребление людей, но цель была им достигнута: Италия захватила Абиссинию, и все западные страны признали это завоевание.

В целом ситуация складывалась для нас невыгодная.

СССР, против которого были направлены все реакционные силы Запада и Востока, фактически находился во вражеском окружении. Вероятно, предстояло драться одному против крупных сил Германии, Италии и Японии.

Советский народ еще не забыл и поражения, которое японцы нанесли царским войскам в 1905 г. в Маньчжурии.

Не помню точно года свершения того знаменательного факта, когда министр иностранных дел Японии поехал в Берлин, чтобы договориться с Гитлером насчет координации агрессии против нас. На обратном пути, когда этот министр Мацуока[222] проезжал через Москву, он совершенно неожиданно захотел встретиться с советским руководством. Произошел невероятный факт: Сталин поехал на вокзал и встретился с представителем Японии, возвращавшимся из Берлина. Вскоре был заключен с Японией пакт о нейтралитете. У нас возникли сразу и чувство удовлетворенности, и чувство предрешенности, неизбежности войны с Японией, поскольку считалось, что Япония рассматривает договор с Советским Союзом как успокаивающий акт, лишь усыпляющий нашу бдительность.

Но от Сталина я таких рассуждений не слышал. Он же со своей стороны рассчитывал, что именно нужно сделать, чтобы обезопасить наши границы со стороны Японии.

Полагаю, что он никакого доверия к этому договору с Японией не питал. Все это делалось и той, и другой стороной, исходя из конкретных условий, которые сложились к тому времени: война неизбежна, а пока надо все сделать, чтобы как-нибудь выиграть время в свою пользу. Время было главным, потому что ликвидировать надвигавшуюся опасность войны мы были уже не в силах.

Нужно было только изыскать возможности получше подготовиться к войне и, если удастся, найти себе союзника либо нейтрализовать силы каких-то противников, чтобы ослабить вражеский фронт. Правда, на Украине я напрямую не чувствовал, чтобы это как-то непосредственно отражалось на ее границе с Польшей и Румынией. В политическом отношении Румыния вела себя очень враждебно и довольно глупо. Часто возникали случаи, когда ее пограничники без всяких причин открывали вдруг огонь, если видели наших пограничников на советской территории. Имелись при этом случаи ранений и даже смертельных исходов. Но крупных погранинцидентов все же не происходило. Все это можно было объяснить буквально физиологической ненавистью к нам, боязнью Советского Союза и Советской власти, страхом перед Коммунистической партией, ее идеологией, ее силой, влиянием на массы, поскольку Румыния являлась слабым звеном в капиталистическом мире.

После того как Австрия была поглощена Германией, нависла фашистская угроза над Чехословакией. Судетские немцы в Чехословакии вели себя нагло. Правительство Чехословакии оказалось бессильным или недальновидным, не предпринимало решительных мер по подавлению их антигосударственного сепаратистского движения, нацеленного на отторжение Судетской области от Чехословакии. В конце концов дело завершилось тем, что Гитлер стал прямо угрожать Чехословакии. Отсюда возникла Мюнхенская встреча четырех держав.

Закончилась она тем, что Англия и Франция уступили Гитлеру, развязав ему руки для прямых действий против Чехословакии. А еще раньше Гитлер решил в свою пользу спор о территориях, которые после Первой мировой войны находились под контролем Франции. Французы и там уступили, так что Гитлер без всяких военных действий двинул свои войска в Рейнскую область и восстановил суверенитет Германии над этими территориями. У нас имелся договор с Чехословакией: мы должны были оказать ей помощь, если договор вступит в силу при условии выполнения договорных обязательств, которые имелись у Чехословакии с Францией. Поэтому, когда нависла угроза над Чехословакией, мы продемонстрировали свои военные намерения. Хорошо знаю это, потому что как член Военного совета Киевского Особого военного округа знал о приказе привести войска КОВО в боевую готовность и сосредоточить ударную группировку в районе КаменецПодольского на польской границе.

Польское правительство проявляло по отношению к нам самую оголтелую враждебность и ни на какие переговоры о пресечении общей опасности со стороны Германии не шло.

Для СССР фашистская опасность могла, главным образом, проявиться именно через польскую территорию. Тогда правительство Польши возглавлял Складковский[223], а министром иностранных дел был Бек[224]. Они и слушать не хотели о совместной обороне против Германии, а своей враждебностью к СССР они, может быть, хотели как-то откупиться от Германии. Если бы они могли хоть немного мыслить реально, то увидели бы, что Гитлеровская Германия претендовала не только на Польшу, но на огромное "жизненное пространство". Гитлер собирался как минимум захватить еще и Украину. Немцы прямо говорили об этом.

Значит, обстановка сама делала нас с Польшей союзниками.

Однако, несмотря на реальную угрозу с запада, польские государственные деятели не понимали необходимости объединить наши усилия против Гитлера и тем самым, может быть, удержать Гитлера от нападения и на Польшу, и на Советский Союз.

С учетом складывавшейся ситуации в Киев сообщили (от Сталина я лично этого не слышал, а было передано через военных), что может возникнуть необходимость того, что нашим войскам придется силой пробиваться через польскую территорию в Чехословакию, чтобы оказать ей помощь. Это было очень сложно, если принимать во внимание географическое положение участка, на котором были сосредоточены наши войска. Группа этих войск была сравнительно не столь большой. Двинулись бы мы таким путем в Чехословакию; поляки, естественно, ударили бы по нам с фланга. Не такое это легкое дело - сразу пробиться за Карпаты в данных условиях. Тут, наверное, Гитлер пришел бы "на помощь" Польше. Одним словом, складывалась сложная ситуация.

Однако Франция вдруг разрешила проблему кардинально: она отказалась от выполнения договора с Чехословакией, тем самым положив ее в пасть Гитлеру.

Гитлер получил возможность решить дело по-своему: он сначала захватил Судетскую область, пражское правительство ушло в отставку, а президент согласился на "протекторат" со стороны Германии. Далее захватить Чехословакию было уже легче: были оккупированы Чехия и Моравия, образована марионеточная "самостоятельная"

Словакия. У словаков в правительство попали тогда фашисты, которые поддерживали Гитлера, фактически - предатели словацкого народа и союзники фашистской Германии. Позднее они приняли участие в войне против СССР на стороне Гитлера.

Когда военные представители Англии и Франции прибыли в СССР, чтобы повести переговоры для сложения военных усилий на случай войны, которую может развязать Германия, то наши с ними переговоры оказались беспредметными. Еще тогда, весною и летом 1939 г., я, приезжая из Киева, за столом у Сталина слышал обмен мнениями по этим делам. Высказывалось мнение, что англичане и французы не хотят фактически объединять наши усилия и нарочно затягивают бесплодные разговоры, чтобы подтолкнуть Гитлера к действиям в направлении Советского Союза и удовлетворить запросы фашистов именно за счет восточных земель. Как-то уже в августе, в субботу, приехал я из Киева к Сталину на дачу. Он сказал мне, что сейчас прибудут все члены Политбюро и он сообщит им: завтра прилетает к нам немецкий министр иностранных дел Риббентроп[225]. Смотрит на меня и улыбается, выжидает, какое эта новость произведет на меня впечатление? Я тоже на него смотрю, считая, что он шутит: чтобы к нам да прилетел Риббентроп? Что он, бежать из Германии собирается, что ли? Сталин говорит: "Гитлер прислал о том телеграмму, ее передал немецкий посол Шуленбург[226]. В телеграмме стоит: "Прошу Вас, господин Сталин, принять моего министра Риббентропа, который везет конкретные предложения". Сталин добавил: "Вот завтра мы его и встретим".

Завтра - это 23 августа (число я запомнил). Я собирался в тот день поехать на охоту в Завидовское охотничье хозяйство[227], созданное в Московском военном округе. Над этим хозяйством шефствовал Ворошилов, и охотились там военные. Я никогда прежде там не бывал и впервые туда собрался. Мы с Булганиным и Маленковым сговорились, что втроем поедем туда на охоту. Да и Сталину я сказал, что собираюсь завтра поехать на охоту. Он отвечает:

"Хорошо, поезжайте. Я с Молотовым приму Риббентропа и послушаю, а потом вы приезжайте с охоты, я расскажу, каковы цели Гитлера и каков результат разговора". Так мы и сделали, втроем в ночь уехали на охоту. Когда приехали в Завидово, то там уже находился Ворошилов.

Следовательно, он у Сталина при встрече с Риббентропом тоже не был. С Ворошиловым оказались и другие военные, вообще много людей. Поохотились мы, погода была чудесной, тепло, сухо, охота прошла очень удачно. Прошу не понимать меня как некоего типичного охотникахвастуна. Но мне действительно тогда удалось убить на одну утку больше, чем Ворошилову. Почему об этом говорю? Да потому, что везде у нас гремело: "Ворошиловские стрелки". Ворошилов, дескать, стреляет из винтовки и из охотничьего ружья лучше всех. И на самом деле, стрелок он был хороший, но только кампания эта в печати носила очень уж подхалимский характер.

Приехал я с охоты и сейчас же направился к Сталину.

Повез ему уток, как говорится, для общего котла. У Сталина должны были собраться все члены Политбюро, которые находились в Москве. Я похвалился своими охотничьими успехами. Сталин был в хорошем настроении, шутил. К охоте он относился по-всякому: иной раз и сам порывался поехать, а иной раз (видимо, в зависимости от настроения, в котором пребывал) резко высказывался против охоты: не сточки зрения людей, стоящих на позициях защиты всего живого, а с точки зрения осуждения пустой траты времени. Да, он сам не ездил на охоту, но сплошь и рядом тратил время впустую больше, чем кто-либо другой из ответственных руководителей страны. Имею в виду трату времени понапрасну за столом, с вином, при бесконечных обедах и ужинах. Порою он нелестно отзывался даже о Ленине в связи с охотой. Всем было известно, что Ленин любил охоту и ездил на нее. Правда, некоторые писали, что Ленин, мол, ездил поохотиться, чтобы встретиться с народом в неофициальной обстановке и поговорить по душам. Конечно, имело место, наверное, и это. Но думаю, что тут не это было главным. Ленину не были чужды человеческие увлечения, и он любил охоту. У него была просто охотничья страсть. Поэтому он ходил на охоту, даже будучи в ссылке, да и в Москве, когда стал Председателем Совета Народных Комиссаров. Он выезжал на охоту отдохнуть. Встретиться же с людьми неофициально мог, не беря в руки ружья и не выезжая за город.

Когда я был секретарем Московского комитета партии, то выезжал на охоту в Раменский район. Не помню сейчас, в какой деревне мне рекомендовали побывать чекисты.

Меня встретил егерь, старик высокого роста. Меня заранее предупредили, что он охотился в местных лесах и болотах вместе с Лениным. Мы с ним ночевали на сеновале, и он рассказывал там, как Ленин приезжал на охоту и как они охотились. А утром пошли и мы, но полил дождь, и я понапрасну проходил целый день, ни разу даже не выстрелив. Дичи не было видно, мне же было жалко не того, что я никого не подстрелил: я жалел этого егеря. Он, бедняга, переживал и всячески извинялся, хотя никакой его вины тут не было. Ну это, так сказать, некоторые отступления по охотничьему поводу.

А у Сталина мы собрались 23 августа к вечеру. Пока готовили к столу наши охотничьи трофеи, Сталин рассказал, что Риббентроп уже улетел в Берлин. Он приехал с проектом договора о ненападении, и мы такой договор подписали. Сталин был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и французы узнают об этом и уедут ни с чем. Они в то время еще были в Москве.

Сталин правильно оценивал значение этого договора с Германией. Он понимал, что Гитлер хочет нас обмануть, просто перехитрить. Но полагал, что это мы, СССР, перехитрили Гитлера, подписав договор. Тут же Сталин рассказал, что согласно договору к нам фактически отходят Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия и Финляндия таким образом, что мы сами будем решать с этими государствами вопрос о судьбе их территорий, а гитлеровская Германия при сем как бы не присутствует, это будет сугубо наш вопрос. Относительно Польши Сталин сказал, что Гитлер нападет на нее, захватит и сделает своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу.

Естественно, что мы стояли за последнее, хотя чувства испытывали смешанные.

Сталин это понимал. Он говорил нам: "Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет".

Самого договора с Германией я не видел. Думаю, кроме Молотова, Сталина и некоторых причастных к нему чиновников Наркомата иностранных дел его у нас никто не видел. Нами в Политбюро происшедшие события рассматривались так: начнется война, в которую Запад втравливал Гитлера против нас один на один. В связи с заключенным договором получалось, что войну начал Гитлер, что было нам выгодно с точки зрения и военной, и политической, и моральной. Такими действиями он вызывал на войну против себя Францию и Англию, выступив против их союзника Польши. Мы же остаемся нейтральными. Считаю, что это положение было тогда для нас наилучшим, раз Англия и Франция хотели направить против нас Германию для столкновения один на один, чтобы им самим потирать руки от удовольствия и откупиться от Гитлера за счет нашей крови, нашей территории и наших богатств. Польша же, проводившая вовсе неразумную политику, и слышать не хотела об объединении наших усилий против Германии, хотя бы и в собственных интересах, и у нас просто не было другого выхода.

Если рассматривать войну как некую политическую игру и появлялась возможность в такой игре не подставлять своего лба под вражеские пули, то этот договор с Германией имел оправдание. Я и сейчас так считаю. И все же было очень тяжело. Нам, коммунистам, антифашистам, людям, стоявшим на совершенно противоположных политических позициях, - и вдруг объединить свои усилия с фашистской Германией? Так чувствовали и все наши рядовые граждане... Да и самим нам, руководителям, было трудно понять и переварить это событие, найти оправдание случившемуся для того, чтобы, опираясь на него, разъяснять дело другим людям. Чрезвычайно трудно было, даже при всем понимании ситуации, доказывать другим, что договор выгоден для нас, что мы вынуждены были так поступить, причем с пользой для себя.