"Тринадцать мнений о нашем пути" - читать интересную книгу автора (Романецкий Николай Михайлович)Россия и ее будущее49. Вопрос: Эдуард Геворкян: Самоуничижение паче гордыни. Есть такая штука, как корпоративная культура. В том же понятийном ряду — корпоративная лояльность, общая система ценностей и т. п. Если в какой-либо фирме или компании с этим дело не очень, то она теряет конкурентные преимущества. Правда, в компании вдруг могут объявиться слабоумные говоруны (или засланные казачки), которые станут вещать о том, что у компании нет врагов, нет конкурентов, поэтому не надо укреплять командный дух и все такое… Таких быстро вышибают за ворота. Или, скажем, в спорте кто-то из игроков начнет говорить о том, что его команда ничем не отличается от других и даже не в пример хуже и гаже. Наверное, его попросят определиться, с какой именно командой он собирается играть. Плох тот писатель, который не считает себя самым-самым-самым. Ну, и так далее… А у России действительно «особенная стать» и особый путь в силу ее истории, географического положения и геополитической миссии. Олег Дивов: Нации без мании величия просто не бывает. Чем меньше нация, тем больше мания. Нам еще повезло, русские «несущие» мифы довольно безобидны. Кирилл Еськов: От меня чего, ждут, чтоб я тут в стотысячный раз с умным видом процитировал Достоевского: «Широк русский человек — я бы сузил»? А потом авторитетно разъяснил, что «цитата» сия переврана идиотами до неузнаваемости, а классик — устами Дмитрия Карамазова — высказал нечто совершенно иное? Александр Житинский: Безусловно, подвержены. И это — одно из проявлений нашего особого пути. Андрей Измайлов: Замечено: исполины (духа, в том числе) напрочь лишены мании величия, а карлики (духа, в том числе) — наоборот, сплошь и рядом… Россия — никакая не особая. Единственное отличие от всех остальных стран — неискоренимое пристрастие надевать штаны через голову. Причём никакие очевидные и здравые примеры (для подражания хотя бы) иного способа прикрыть голый зад на Россию не действуют. А потому что «особенная стать» и отстаньте! Мы — исполины (духа, в том числе)! Андрей Лазарчук: Напротив, это, пользуясь выражением Саши Щеголева, мания ничтожности. Куда, мол, нам, сиволапым, вместе с остальным-то миром?.. Но это лечится. Святослав Логинов: Нет ни одной не особой страны. Выньте из мировой истории Андорру, и в мире зазияет пустота. Россия в этом плане не исключение. Да, это особая страна, у неё «особенная стать» и свой особый путь. В этом нет ничего необычного, тут нечем гордиться и нечего стыдиться. И тем более, не надо ничего исправлять. Евгений Лукин: Но у неё действительно особенная стать и свой особый путь. Достаточно послушать возмущённые крики в телевизоре: «Да ни в одной другой стране не может быть такого, чтобы…» Однако ощущения величия при этом почему-то не возникает. Да и само четверостишие Тютчева сильно зависит от интонации декламатора. Можно прочесть с пафосом, а можно и со вздохом. Сергей Лукьяненко: Нынче у нас, скорее, мания ничтожества… Россия была стабильно развивающимся государством, пока ошибки и слабоволие власти не позволило горстке авантюристов одурманить народ и установить коммунистический режим. А так — мы имели бы великую, могучую, единую Российскую Империю. Уж извините за сослагательное направление. Так что пути к спасению и возрождению страны надо искать в собственном прошлом. Россия переживала и унижение, и поражение. Переживет и в этот раз. Сергей Переслегин: А если и «да», что это изменит? Используя свою манию величия, Россия прошла путь от оккупированного государства ко второй в мире колониальной империи, создала крупнейшую в мире железную дорогу, запустила первый спутник и первый космический корабль, создала великую реалистическую литературу и великую фантастику. И все — потому, что считала, что у нее есть свой особый (от Орды) Путь. Геннадий Прашкевич: Не думаю. Россия действительно особая страна. В том самом смысле, как особенны и Камерун, и Китай, и США, и Исландия, и Таиланд, ну и так далее… Вячеслав Рыбаков: Дело в том, что у каждой страны особый путь. Чем крупнее страна и масштабнее ее геополитические и культурные задачи — тем это заметнее. В России положение усугубляется еще и тем, что здесь государственное образование практически совпало с цивилизационным ареалом. Поэтому перед Россией уже довольно долго стоит двоякая, вернее, двойная задача: сохранение себя как самостоятельной страны и сохранение себя как самостоятельной цивилизации. Обычно эти задачи разнесены: скажем, в Европе есть масса государств, которые должны были (и с переменным успехом делали это на протяжении двух тысяч лет европейской истории) сохранять себя как государства, но задачи сохранения своей цивилизационной идентичности перед ними не стояло: Европа в этом смысле достаточно едина, даже после Реформации. Поэтому им было проще. И то сколько крови лилось! Но никто, при всем обилии внутриевропейских конфликтов, не сможет возразить утверждению, что, например, у Европы — свой, особый путь. Это действительно так! То же и с Россией. У всякой цивилизации — особый путь. Для цивилизации перестать по нему идти — значит, перестать быть. А ведь все, даже камни, когда их ломают — сопротивляются до последней возможности. Таков закон природы — сопротивляться производимой извне ломке и сохранять себя. И даже не объяснить, зачем. У природы не спросишь, зачем скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду, а все, что родилось, обязательно старается не умереть. У нас не мания величия — напротив, застарелый комплекс неполноценности. Территориально будучи абсолютно открыты иному цивилизационному очагу (Европе), то есть географически беззащитны, мы постоянно были вынуждены сохранять себя от него как государство (волны силовой европейской экспансии следовали одна за другой на протяжении нескольких веков, начиная, скажем, от времен Александра Невского и до сороковых годов прошлого века; да вот и теперь не все так уж так безоблачно), и потому — непрерывно соревноваться с нею в индустриальном и военном отношении. А поскольку на путь технического совершенствования средств уничтожения и средств их производства Европа встала несколько раньше нас, это требовало постоянного неорганичного, догоняющего развития, постоянных казенных усилий по усвоению чужих ТЕХНИЧЕСКИХ достижений — что ставило под сомнение собственную КУЛЬТУРНУЮ полноценность. Попытки сохраниться как государство приходили в противоречие с необходимостью сохраняться как цивилизация. Отсюда — повышенное напряжение, перегрев этой области духовной жизни. А всякий перегрев порождает в числе прочих и уродливые варианты разрешения противоречия, это, к сожалению, неизбежно, это закон психологии. Биение в тисках противоречия породило ряд коллективных психических нарушений, крайними проявлениями которых являются, как и в индивидуальной жизни, мазохизм (или, иначе говоря, коллективный суицидальный комплекс: лучше бы нам вовсе не быть, чем оставаться такими, какие мы есть!), то есть стремление полностью отдаться на волю внешнего воздействия, как бы это ни было болезненно, и садизм, то есть стремление силком задавить любое внешнее воздействие и вообще не воспринимать ничего извне, а только воздействовать на внешнюю среду самому. И то, и другое — болезнь. Однако штука в том, что мазохистская традиция в российской культуре уже по чисто политическим причинам всегда пользовалась поддержкой Запада: сначала Европы, а с прошлого века — вдобавок и выскочившими на мировую арену в качестве мощного игрока США. Поддержкой и культурной, и, что весьма существенно, финансовой. Да и простой западный обыватель, не желавший нам, собственно, ничего дурного, также считал за полноценных россиян лишь мазохистов, потому что все остальные русские, сформулируем так, соблюдали запреты, которые для европейца не существовали, — и, стало быть, являлись в его глазах варварами, которых надо переделать ради их же собственного блага. Цивилизовать. Иностранный обыватель в таком подходе не виноват — он не может видеть и мыслить иначе. Но вот наши властители дум… Мягко говоря, все это еще более затрудняло их верную и спокойную ориентацию в мировом пространстве. Борис Стругацкий: «Манию величия» мне это не напоминает, и каждая страна обладает, разумеется, какой-то своей спецификой, однако существуют законы истории и экономики, которые одинаково работают что в России, что в Англии, что в Иране. Ни в какой «третий путь» России я поэтому не верю. Те трудности и муки, которые наша страна переживает сегодня, не есть что-то особое, небывалое и только ей присущее. Россия задержалась в феодализме и сейчас медленно, мучительно выползает из него, как питон Каа из старой кожи. То, что мы переживаем сегодня, США переживали в конце XIX — начале XX века, а Япония — после своего поражения в войне. 50. Вопрос: Эдуард Геворкян: Полагаю, что со временем в Россию вернутся временно отложившиеся территории, а затем присоединится и ряд других земель. Формы экспансии могут быть весьма причудливыми и не обязательно прямыми. Хотя при некоторых обстоятельствах, связанных с климатическими изменениями в Европе, агломерация может сопровождаться силовыми акциями. Олег Дивов: Процитирую товарища Мао: я когда вижу «непорядок», во-первых — против, во-вторых — не боюсь. Кирилл Еськов: Я думаю — «А оно нам надо?» Ну сколько еще можно склеивать ностальгическими соплями ту расколотую чашку?.. В общем, я вполне согласен с парафразой покойного генерала Лебедя: «Кто не сожалеет о распаде Советского Союза — лишен сердца, а кто надеется его восстановить — лишен мозгов». Александр Житинский: Думаю, уже начала. И бывшие территории «слипнутся» обратно — не все, конечно — но славяне точно. Не мытьем, так катаньем. Андрей Измайлов: Снова см. про слона: съест-то он съест, да кто ж ему даст! Насильно мил не будешь, а согласие есть продукт непротивления двух сторон. Андрей Лазарчук: Если не будет слишком усердствовать, то соберет, пожалуй. Святослав Логинов: Так бывшие или свои? Свои, конечно, соберём, а с бывшими постараемся стать добрыми соседями. Евгений Лукин: Русская реконкиста? Последний раз этим занимались большевики, и, в общем, далеко не безуспешно. В результате гражданской удалось вернуть Кавказ, Среднюю Азию, Украину… Наступление на Варшаву захлебнулось, война с белофиннами тоже успеха не имела. Молдавию и Прибалтику возвратили ценой пакта с Гитлером. Сейчас положение иное. Просилось в Россию Приднестровье — отказали, чтобы не ссориться с Молдовой. Попросится левобережье Украины — тоже откажем. Разве что батько Лукашенко отпишет нам Беларусь в своём завещании… Сергей Лукьяненко: Начнем с того, что я не ставил бы кавычки у слова свои. И назвал бы их не «бывшими», а «временно утраченными». Да, начнет. Да, соберет. И еще кое-что прибавит, потерянное коммунистами. Сергей Переслегин: Я высказал и обосновал это утверждение одним из первых. Моя позиция не изменилась. Геннадий Прашкевич: Я уже говорил, что человечество может выжить только объединившись. А Россия — часть человечества. Вячеслав Рыбаков: Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кроме шуток, такая вероятность есть. Но для того, чтобы возникли хоть какие-то предпосылки к ее реализации, России надо прежде всего собрать себя. А это невозможно без идеологии; на одном лишь стремлении всех и каждого жить лучше и зажиточней далеко не уедешь. Реализация ОБЩИХ задач требует неких ОБЩИХ ценностей, ради которых можно, если это нужно, поступаться ЛИЧНЫМИ выгодами. Много копий ломается насчет того, что такое национальная идея: есть ли она, нужна ли она, да не фашизм ли она… А все очень просто. Национальная идея — это всего лишь две вещи. Первое, оно же обращенность в прошлое. Я уже приводил это замечательное высказывание в своем «На чужом пиру» и не откажу себе в удовольствии процитировать А. Боземан вновь: «Политические системы — это преходящие средства достижения целей, находящиеся на поверхности цивилизации, и судьба каждого сообщества, объединенного в языковом и духовном отношениях, в конечном свете зависит от выживания определенных первичных структурирующих идей, вокруг которых объединяются сменяющие друг друга поколения и которые таким образом символизируют преемственность общества». Стало быть, одна составляющая национальной идеи — это сохранение традиции. Говоря попросту, нам надо научиться не стесняться быть собой. Не гордиться, не бить себя в грудь, не доказывать, что у нас то-то и то-то лучше и правильней — но просто спокойно и где-то даже смиренно (прими свою судьбу) не стесняться быть собой. Перестать стыдиться своей истории и понуро верить тем, кто нам внушает, что она самая кровавая, самая бесчеловечная и самая бестолковая. Принять, что у нас, как и у всех, есть свои особенности и свои интересы. Понять, что когда от нас кто-то чего-то хочет — это совсем не обязательно потому, что он нам от всей души добра желает, а когда мы чего-то от кого-то хотим — это совсем не обязательно потому, что мы такие жутко агрессивные. И второе, оно же обращенность в будущее. Объединение усилий невозможно без некоей масштабной общей цели, принятой, как достойная усилий, достаточно большой частью населения. Нас очень долго приучали к мысли, что идеальное состояние общества — это когда всяк сам по себе, а любое общее дело — это просто-таки синоним тоталитаризма. Это очень удобно нашим… Не скажу противникам, но уж наверняка — историческим конкурентам. Бери каждого по отдельности голыми руками и… покупай. На дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь — и делай с ним, что хошь. Однако ж никакая масштабная задача для России сейчас объективно не может быть сформулирована. Пресловутый рост ВВП вдвое — это не эмоционально, нельзя выкладываться ради каких-то цифр и абстракций, люди так не умеют, задача должна быть вещественной, образной, и даже, не побоюсь этого слова, поэтичной. Для таких задач у нас покамест — кишка тонка. Любой великий прожект будет встречен истерическим хохотом. И это хорошо. Надо очухаться, если это вообще еще возможно. И использовать время для того, чтобы избавиться от идиосинкразии на великие прожекты. Вторая составляющая национальной идеи на данном этапе — это готовность к принятию масштабных задач, это изживание уверенности (отчасти — выстраданной, отчасти — возникшей благодаря гипнозу пропаганды мазохистов и их зарубежных кормильцев) в том, что любая великая, даже любая просто неиндивидуальная цель — это обязательно доносы, лагеря и вертухаи. Борис Стругацкий: Боюсь, что так оно все и будет. Причем боюсь не потому, что против такого объединения-собирания (хотя оно и не кажется мне процессом естественным и исторически оправданным в эпоху всемирного распада империй), — боюсь, что сопровождаться это собирание будет немереным пролитием крови и общим возрастанием уровня жестокости и зверства. Идеальным вариантом было бы создание реального СНГ — конфедерации государств, не боящихся друг друга и нуждающихся друг в друге. Однако это представляется мне маловероятным, пока вовсю бушуют национализм и имперская геополитика разнообразных дугиных. 51. Вопрос: Эдуард Геворкян: Ну, с этой точки зрения и лесной пожар благо, потому что на выжженной земле потом хорошо растет трава. Олег Дивов: Не стану комментировать, а то гадостей наговорю. Кирилл Еськов: Ага… То есть «центростремительные процессы в России» (сиречь — «Укрепление Властной Вертикали») — это уже «Извините, но ваша логика, видимо, совершенно отлична от земной» (с) Звездные дневники Йона Тихого. Александр Житинский: Ну, и это тоже имеет место. Трудно назвать это благом, но как фактор работает. Андрей Измайлов: Что за историческая точка зрения? Дурак, ваше благородие! Виноват, исправлюсь! Как только активирую в себе центростремительные процессы! Бу сде! А строго «антр ну»… Отчасти будучи номинальным мусульманином из солнечного южного Баку, загадочно молчу с присущей мне мягкой интеллигентной улыбкой. Понятно, из-за природной скромности… Но мы-то с вами зна-аем!.. Андрей Лазарчук: «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее» Святослав Логинов: Мне вообще не кажется благом давление одного народа на другой. Впрочем, это давление обусловлено объективными причинами, так что я ничего с ним поделать не могу. Евгений Лукин: Да, разумеется, благо. Не такое, конечно, как гитлеровское давление с Запада в 1941-м, но всё-таки… Сергей Лукьяненко: Может быть. Но это то горькое лекарство, которое при малейшей передозировке убьет пациента. Сергей Переслегин: Скорее, это давление активирует в России интерес к исламу, создание таких необычных и прогрессивных идей, как «русский ислам», то есть — к работе с идентичностями. Кроме того, антропоток, идущий с юга, можно и д Геннадий Прашкевич: Нет, не кажется. Насилие и жестокость никаких процессов не активизируют, кроме ответных жестокости и насилия. Вячеслав Рыбаков: Не знаю. Не уверен. Не те это методы, не те… Вон, четверть Сибири уже под китайцами — а никакого центростремления и в помине нет. Если для тебя Родина — это банк, в котором лежат твои кровные наворованные, дави тебя хоть православными, хоть мусульманами, хоть иудеями, хоть жрецами Вицлипуцли, тебе и горюшка мало. 52. Вопрос: Эдуард Геворкян: Вполне. Олег Дивов: Сомневаюсь. Кирилл Еськов: Религиозное учение — навряд ли. А вот религиозное мракобесие — запросто. Собственно, уже становится… Александр Житинский: В нынешнем виде — вряд ли. Оно должно полностью переродиться. Что-то вроде Православного Реформаторства. Андрей Измайлов: Нет и нет. См. ответы № 37–38. И потом, что ещё за религиозное учение?! Какое именно?! Да какое бы ни было! Всегда найдётся и уже есть иное-другое — всё в той же России. А вы говорите! Ишь, «объединяющей»! Андрей Лазарчук: Нет. Святослав Логинов: Нет. И дело не в том, что я атеист. Просто-напросто в России слишком много людей, относящихся к самым разным конфессиям. Какое религиозное учение может объединить старовера с суннитом, а ламаиста с католиком? В любом случае, это не православие, которое сейчас полупринудительно насаждается властями. Евгений Лукин: Национальной идеей может стать всё, что угодно. В повести Брайдера и Чадовича ею стала поваренная книга. А почему бы и нет, если слух большинства улавливает не смысл слов, а исключительно интонацию, с какой они произнесены? Сергей Лукьяненко: Полагаю, что уже — нет. Во всяком случае, не нынешнее православие — оно слишком сильно дискредитировало себя в советское время и недостаточно гибкое, чтобы завоевать популярность у молодежи. Но если у нас появится патриарх-реформатор… тогда все возможно. Но я бы не ставил на это. Сергей Переслегин: Нет. Геннадий Прашкевич: Не думаю. Эволюция, к счастью, необратима. Вячеслав Рыбаков: Ни в коем случае. В столь многоконфессиональной стране, как Россия, любая попытка сделать одну из конфессий государственным знаменем взорвет страну. Опять-таки, это дополнительная сложность нашего положения. Ее надо учитывать, а не пренебрегать ею. Одна на многие конфессии национальная идея обречена быть светской. И если ее примут достаточно многие члены разных конфессий, каждая из них легитимизирует ее своей поддержкой. 53. Вопрос: Эдуард Геворкян: Да они и не расходились с баррикад. По крайне мере, Америка уж точно не слезает с них. Формы противостояния несколько завуалированы, стали более гламурными, что ли. Но конкуренция как была, та и остается. Просто идеологические противоречия сменились конфликтом бизнес-интересов. Со временем они будут нарастать, а когда транснациональные корпорации окончательно переформатируют мир, возникнут забавные «многослойные» баррикады, когда противники на одном «этаже» являются союзниками на другом. Олег Дивов: Не вижу причин. Скорее мы снова поделим мир, только уже при полном взаимном согласии. Мировых жандармов должно быть двое, это очень удобно. Кирилл Еськов: Я сейчас крайне непопулярную по нынешним временам мысль выскажу, но вообще-то Америка — это Или, может, вам нынешняя Европа больше по душе? Страсбургские Хорошо некогда высказался Государь-Император Александр Миротворец: «У России друзей нет. И не надо»… Хорошо-то хорошо — но, как выражаются нынче, «контрпродуктивно». Потому как без друзей жить можно (Англия вон всю жизнь живет), а вот без союзников — никак не выходит: Советский Союз как-то попробовал… А при выборе союзника такая категория, как «дружба» вообще ни при чем, и первейший принцип тут — «Союзничать Александр Житинский: Да они уже сейчас. И всегда были. Андрей Измайлов: Тут меня подкупает «неизбежно должны»… С какой стати?! Между прочим, Америка никогда не воевала с Россией. Помогала — да. Лэндлиз, Второй фронт и всё такое. Опасалась — да. Как «сумасшедшего с бритвой». И при чём тут разные стороны баррикад? Хотя… Если мы снова и опять от большого ума схватимся за бритву (а уже норовим в потёмках нашарить), то — как только, так сразу. Андрей Лазарчук: Никогда. Более того, будет происходить дальнейшее сближение — возможно, вплоть до создания некой конфедерации. Спина к спине. Сейчас это кажется парадоксальным, но вот увидите… Святослав Логинов: Обе страны исторически обречены и могут продлить своё существование только держась друг за друга. А если минутные интересы, нелепый случай или дурость политиков разведут их по разные стороны баррикады, это лишь ускорит гибель обеих народов. Евгений Лукин: А мы уже по разные стороны баррикады. С момента принятия государственного гимна на музыку Александрова, слова Михалкова. Сергей Лукьяненко: К сожалению, это так. К сожалению, потому что по менталитету мы достаточно близки с американцами. Потому и неизбежно конкурируем, что слишком похожи… А противостояние начнется как только (если только) Россия сумеет окрепнуть и проявить себя активной силой мировой политики. Сергей Переслегин: Они сейчас находятся по разную сторону баррикад, поскольку поддерживают два конкурирующих постиндустриальных проекта. Геннадий Прашкевич: К сожалению, они уже по разные стороны. Надо богатеть, вот единственное, что уравнивает всех. Не бедность, а всеобщее богатство. Не бедность, не бедность! Вячеслав Рыбаков: Это опять неосознаваемая отрыжка метания между крайностями мазохизма и садизма: либо уж наши интересы, и никаких иных, не то мы вам всем покажем кузькину мать, мы вас похороним и так гукнем, что на нас перестанут гукать, либо уж никаких наших интересов, потому что мы — полные сволочи, быдло, генетические сталинисты и, чтобы искупить свою вину, должны следовать чужим интересам с радостью и бессрочно. Нет же. Нормальная жизнь устроена так, что люди, группы людей и государства вполне могут иметь разные и даже противоречащие друг другу интересы, но при этом НЕ СТРОИТЬ БАРРИКАДЫ И НЕ ОКАЗЫВАТЬСЯ ПО РАЗНЫЕ ИХ СТОРОНЫ. Жизнь в коллективе, в каком угодно, главным образом и состоит из нескончаемого процесса примирения интересов и нахождения компромиссов. Конечно, могут иногда прорываться к власти люди, которые разницу интересов могут использовать для строительства баррикад. Но надо отдавать себе отчет, что тот, кто строит баррикаду в этой ситуации, либо недоумок, не понимающий, что творит, либо, напротив, слишком уж себе на уме, и строит баррикаду, чтобы спрятать под ней следы собственных преступлений… От прихода недоумков или жуликов к власти не застрахованы на сто процентов ни Америка, ни Россия. Ни вообще какое-либо государство на свете. Но, как известно, лучшее средство от головной боли — декапитация, а полную гарантию того, что человек никогда не совершит какого-либо преступления, дает только заблаговременный расстрел. Кроме того, сейчас Россия слишком слаба, чтобы представлять из себя какую-то полноценную сторону баррикады. Но если она все-таки сможет побороть свою слабость, объективные ресурсы ее таковы, что, если вдруг она создаст свою сторону этой самой баррикады, начинать с нею перестрелку будет слишком рискованно и слишком дорого. Гораздо выгоднее будет заниматься какими-нибудь общими делами — разумеется, не покрывая лицо конкурента поцелуями, как это одно время было принято у генсеков вне зависимости от того, что они на самом деле думали друг о друге. Никаких поцелуев. Когда мне натовский генерал из телевизора говорит, что с принятием в НАТО стран Балтии Москва к границам альянса стала действительно гораздо ближе, но это — близость к другу, мне хочется в глаза ему плюнуть за его беззастенчивое блекотание. Но он вовсе и не исчадие ада. Целоваться ним не обязательно, но и немедленно вызывать на долгую и дорогостоящую дуэль тоже совершенно не обязательно. 54. Вопрос: Эдуард Геворкян: Выбор небольшой. Или принудительная русификация с недопущением создания этнических анклавов, либо границу на замок и пулеметные засады. А вопрос заселения Дальнего Востока и Сибири решим, когда нужда возникнет. Мало населения? Ничего, пусть пока земля отдыхает для грядущих поколений. Олег Дивов: Это миф, не будет проникновения. Сегодня русских ездит в Китай в десять (!) раз больше, чем китайцев к нам. Китайцы вообще не очень любят тут жить, особенно на Дальнем Востоке и в Сибири, им там холодно. Единственный вариант, при котором китайцы массово побегут в Россию — это то, чем пугал еще Дэн Сяопин: если у них вдруг еда кончится. Китай сейчас намеренно ограничивает производство еды 80 % от потребности страны, чтобы было, на что тратить доллары. Но они успеют нарастить производство и с голода не станут пухнуть. А к 2050 году у них вообще будет отрицательный прирост населения, и больше половины народу — горожане со вполне европейской культурой потребления. Китай не проблема, забудьте о нем. Россия — проблема. Кирилл Еськов: Может, попробовать работать, как китайцы? Или хотя бы пить поменьше, равняясь на них же?.. Андрей Измайлов: Категорически ничего. Ничего, кроме обустройства Дальнего Востока и Сибири для местного населения хотя бы до «китайского уровня». То есть категорически ничего. Хотя… Помнится, остров Даманский… Противопоставили, помнится, китайскому… Хотя… Нынче, кажись, тот же остров Даманский задарма отдали, просто так. И мир не перевернулся. Евгений Лукин: Вынудить пришельцев говорить и думать по-русски. То есть стать русскими. Сергей Лукьяненко: Пока — только ядерное оружие. Необходимо широчайшая государственная программа по повышению рождаемости — и активная политика поощрения миграции этнических русских из бывших республик СССР. Последнее, впрочем, уменьшает влияние России на эти страны и надежды на возврат временно утраченных территорий. Геннадий Прашкевич: Только миролюбие. И понимание того, что мы братья. И понимание того, что огромные пространства Сибири и Дальнего Востока (как и самого Китая) вполне могут разрабатываться совместно — без какого-либо раздела указанных территорий насильственным путем. Борис Стругацкий: Во-первых, всемерное хозяйственное развитие этих районов и интенсивное заселение их россиянами. Во-вторых, всяческое переплетение российско-американо-японских интересов на Дальнем Востоке, имеющее целью противопоставление неизбежной китайской экспансии в этом регионе. К сожалению, и та, и другая мера представляется сейчас почти фантастической. 55. Вопрос: Эдуард Геворкян: Эти монархии — всего лишь декорации. России нужна императорская форма правления — сильная централизованная, не передаваемая по наследству власть верховного правителя, выбираемого пожизненно. Будет нормальная властная структура, тогда и гражданское общество потихоньку начнет возникать. Впрочем, давайте не будем углубляться в эту тему, иначе журнального объема не хватит. Олег Дивов: Я — за, при одном условии: царем назначьте меня. Кирилл Еськов: Я вообще, если честно, хотел бы жить в Викторианской Англии. Не в реальной, разумеется, а в мире Шерлока Холмса, Алана Квотермейна и иже с ними; что называется, «Мой любимый цвет, и любимый размер». Александр Житинский: Я тоже так считаю, но это проходит для малых стран, относительно однородных этнически. Для России — вряд ли. Трудно себе представить Помазанника Божия в России сейчас. Андрей Измайлов: Опять «существует мнение»! См. первый абзац ответа № 11. Впрочем, если бы не бандитский Переворот-1917… И была бы у нас нынче конституционная монархия с девяностолетней историей… Любо-дорого… Право слово, всё познаётся в сравнении. Андрей Лазарчук: Ну да. Во-первых, это красиво… А если всерьез, то для скучной, бескризисной, ультрастабильной Европы оно подходит. Для России сейчас — категорически нет. Святослав Логинов: С моей точки зрения, правильное соотношение государственности и гражданского общества демонстрирует нам Французская республика. А монархическая надстройка на демократическом государстве кажется мне совершенно излишней. Но если англичанам так нравится их королева, то исполать им. Евгений Лукин: Никак. Не был, не видел, не знаю. Сергей Лукьяненко: Соглашусь. Только я бы уменьшил роль говорливых депутатов и предоставил большие полномочия монарху. Сергей Переслегин: Вопрос содержания управления значительно более важен, нежели форма. Форма подойдет почти любая. В том числе и конституционная монархия. И даже парламентская демократия. Геннадий Прашкевич: Конституционные монархии, на мой взгляд, такой же архаизм, как религия. Вячеслав Рыбаков: Опять-таки: то, что хорошо работает и хорошо себя зарекомендовало у одних, совершенно не обязательно окажется благом для других. Да, в маленьких странах скандинавского типа, спокойных, ухоженных, ничем серьезным не занимающихся, конституционные монархии весьма приятны и живописны. Да, есть еще и Британия, до сих пор вполне великая, но она такая одна, и у нее — мощнейшая традиция. Да и то традиция эта уже трещит. А вот в России несколько попыток ввести конституционную монархию всегда, всегда, с железной закономерностью кончались провалом и жесточайшей диктатурой. Хватит падать на одной и той же банановой корке, а? Борис Стругацкий: Примерно так же. Но я не верю, что от реставрации в России монархии может проистечь хоть какая-то для страны польза. Все хорошо в свое время. Россия пережила монархию, и естественным путем царя нам не вернуть. В искусственные же пути я не верю. 56. Вопрос: Олег Дивов: Конечно, ведь наши национальные недостатки по большей части мифы, как и национальные достоинства. Александр Житинский: Недостатки и достоинства — это очень относительно. Безусловно, это нерасторжимые вещи. Андрей Измайлов: Как человек и гражданин, ни малейшего понятия не имею о наших сугубо национальных недостатках. (Только вот про пьянство не надо, не надо! Мы в списке стран где-то замыкаем третью десятку! Или как раз это — недостаток? Всегда стремимся быть первыми, а тут…) Ну, да и о наших сугубо национальных достоинствах — затруднюсь… (Разве что вот это вот: «Мы живы — благодаря тому, что несмотря ни на что!») А в остальном — люди как люди. Квартирный вопрос только немножко нас испортил. Вячеслав Рыбаков: Безусловно. Очевидная мысль. Так вообще устроено все в мире. Солнечный свет обеспечивает фотосинтез, но от него пустыни и обгорелая кожа загорающих. Утонченные высокодуховные женщины пишут проникновенные стихи, но слишком часто изменяют мужьям. Автомобиль быстро ездит, но под него попадают кошки, а порой даже люди. И так далее… 57. Вопрос: Эдуард Геворкян: Массовые расстрелы, конечно, споспешествовали бы развитию управленческих структур, но где взять столько расстрельных команд? Да и вся эта затея утонет в переписке, согласованиях, тендерах на поставку лопат и т. п. Возникнут комиссии по расстрелам, комитеты по захоронениям, а там и министерство по ликвидации появится. В итоге чиновников станет больше. Что мы уже наблюдали после распада СССР. Олег Дивов: Ну, я давно предлагал проект указа об обязательной кастрации государственных чиновников в должности от замминистра и выше. Естественно, меня никто не послушал. Меня вообще никто никогда не слушает. А зря. Кирилл Еськов: Что « Андрей Измайлов: См. про чиновников у Михал-Михалыча Жванецкого. Как всегда, чеканно: «Без нас вам — никак, а с нами — ничего не получится». А где и когда в стране наблюдалось «недостаточное их количество»? Адресок! Поехали! На ПМЖ! Особенно если там в качестве бонуса «сбои в управлении»! Андрей Лазарчук: Если бы это была проблема одной только России… Весь мир бьется над решением. Но пока побеждает бюрократия. Святослав Логинов: Если бы я это знал, я бы уже давно осчастливил человечество этим сокровенным знанием. Евгений Лукин: Вот с чем никогда не сталкивался, так это с недостаточным количеством чиновников. Единственное исключение: входишь к нему в кабинет, а он «только что вышел». Но, раз вышел, то, следовательно, существует. Мне кажется, дело не в количестве чиновников, а в их сути, не изменившейся ни на йоту со времён Достоевского и Щедрина. Ну есть же цеха, где всё автоматизировано, где нет ни одного человека! Почему бы не автоматизировать бюрократию? Хотелось бы, повторюсь, для разнообразия постенать под игом кибернетического диктатора, а то ведь приходится стенать чёрт знает под кем. Сергей Лукьяненко: Заставить их жить на зарплату. Сами разбегутся. 58. Вопрос: Эдуард Геворкян: Странный вопрос. Покажите мне человека, который не хотел бы видеть свою страну цветущей, сильной, свободной, богатой, процветающей, счастливой, доминирующей… Если у нас есть такие люди, которым это не по нутру, то им просто не повезло с местом проживания. Олег Дивов: Немного подтянется и выровняется уровень жизни. Заметно плотнее будет заселена сельская местность и вообще провинция европейской части России, особенно за счет питерцев и москвичей. А так — ничего особенного. На сто лет вперед заглядывать не рискну, могу только предположить, что нынешнее отставание от Европы сохранится примерно на том же уровне. Кирилл Еськов: «Без прыщей» (с) Гадкие лебеди. Александр Житинский: Хотелось бы видеть ее живой. Очень бы хотелось. Андрей Измайлов: Если прекратим надувать щёки, пустословить про «особый путь» и пустославить очередного мнимого «лидера нации», а займемся ликвидацией разрухи (и в клозетах, и в головах)… Глядишь, через четверть века и впрямь догоним Португалию. А то и перегоним! Задача не хуже любой другой. Даже осуществимая. А через сто лет — при соблюдении вышеприведённых условий — глядишь, воплотится в жизнь лозунг Никиты Хрущёва аккурат полувековой давности: «Догоним и перегоним!» Америку, ясное дело… Правда, через сто лет возможно резюме (по анекдоту): «Ну, и шо це ему дало?» Да так… Мелочь, а приятно. Андрей Лазарчук: Пройдет уже лет семь после окончания гражданской войны в Китае, в которой России волей-неволей пришлось участвовать — в союзе с Японией и Штатами. Огромные деньги надо вкладывать в восстановление Туркестана и Манчжурского края, но тем не менее экономический бум продолжается. Вновь заговорили о восстановлении монархии — и возобновлении подготовки высадки на Марс, от которой из-за войны пришлось отказаться… Николай Романецкий: Андрей Лазарчук: Ха! Святослав Логинов: Через двадцать пять лет я стану скверным ворчливым старикашкой, недовольным всем на свете. Следовательно, и в России с моей точки зрения, всё будет плохо. А через сто лет меня не будет, так что можно с лёгкой душой утверждать, что всё будет просто замечательно, даже лопух на моей могиле вырастет удивительно гармоничный. В этом я совершенно твёрдо уверен. Евгений Лукин: Прежде всего, хотелось бы видеть её существующей. Дело в том, что Российская Федерация сохранила все слабости Советского Союза, изрядно усугубив их религиозной и национальной рознью, вторжением в политику криминалитета с его разборками и прочими прелестями демократии. Будем, однако, надеяться на лучшее. Сергей Лукьяненко: Выздоравливающим после тяжелой болезни государством, с сильным авторитарным правлением, но свободной, рыночной экономикой, вернувшей часть своих временно утраченных территорий и являющейся полюсом силы — наряду с США и Китаем. Через сто лет… Поживем — увидим. Надеюсь, что Россия останется великой державой, только теперь еще и космической. Китай — тоже. А вот у США есть все шансы к тому моменту распасться. Сергей Переслегин: Через 100 лет — смотри ответ на вопрос о мире в целом. Такова будет и Россия. Через 25 лет? То есть, в конце 2030-х. Россия будет в сложном положении. Она к этому времени завершит эпоху реформ и инновационную эпоху и будет находиться в стадии осуществления постиндустриального проекта. Раскол Китая, происшедший пятью годами раньше, создаст сложную обстановку на юго-восточной границе. К сожалению, на остальных границах она будет не лучше. Внутри страны будет усиливаться недовольство, связанное со слишком быстрыми преобразованиями. Социокультурная переработка мигрантов будет, как всегда, отставать от потребностей. Международное положение России значительно усложнится — как в связи с общим ужесточением международных отношений вблизи фазового барьера, так и из-за резкого подъема России в предыдущие годы. В этих условиях России будет очень нужен военный лидер. Вячеслав Рыбаков: С этим, пожалуйста, к Глобе. Помню, при Горбачеве он предсказывал долгое и успешное правление Горбачева, при Ельцине — скорое наступление в мире века России… Видимо, предсказателям больше платят, чем востоковедам или даже писателям, поэтому у них оптимизм не в пример круче. |
||
|