Алексей Биргер Тайны смотрителя маяка

Глава I План страшной мести

Наверно, эта история могла бы и не произойти, если бы Фантик нас не довела…

Впрочем, я опять начинаю с разгону, а надо бы обо всем по порядку.

«Мы» — это я, Борис Болдин, и мой младший брат Ванька. Наш отец, Леонид Семенович Болдин, уже много лет является хозяином самого большого заповедника на северо-западе европейской части России, там, где системой Волго-Балта, соединяющей Волгу с Балтийским и северными морями, пронизан насквозь весь край озер, и сами озера стали частью этой системы судоходных каналов. Каналов, способных пропускать самые большие сухогрузы и туристские теплоходы, из тех четырехпалубных, что потом по открытому морю идут на Соловки. Отец официально называется главным смотрителем и главным егерем заповедника, а еще начальником научно-исследовательской биостанции при заповеднике. Главное, что он, как говорится, «один на все руки», и с ним, правителем огромного массива, всегда считалась любая власть, еще с тех времен, когда «гостевые» комплексы при заповеднике — комплексы туристско-охотничьих домиков — были объектами хозяйственного управления ЦК. Правда, тогда у отца были помощники и даже машина с шофером (о шофере — разговор особый), но сейчас все разбежались, потому что зарплату давно не платят. Но отец не горюет. Он считает, что так даже лучше — когда весь заповедник в его единоличном ведении. Иногда на биостанцию приезжают исследователи — старые друзья отца, в основном еще по биофаку, — занимаются экспериментами и наблюдениями, берут пробы воды и всякое такое. В такие времена отец бывает занят побольше, чем обычно, и возится вместе с приехавшими с большим удовольствием — «чтобы не совсем забыть науку», как он говорит.

В общем, наша семья состоит из отца, мамы, которая занимается домашним хозяйством и, когда надо, помогает отцу, потому что тоже выпускница биофака, нас с Ванькой и огромного волкодава — «кавказца» Топы, или, полностью, Генерала Топтыгина. Мы жили много лет в одном из гостевых комплексов, а недавно приобрели огромный старинный дом на острове. С одной стороны от острова по озеру проходит граница заповедника, а с другой, на «материковом» берегу, как мы это называем, находится Город, куда мы ездим по всякой надобности и где наша школа. Между островом и малой городской пристанью курсирует небольшой пароходик, типа паромчика, а зимой в Город можно просто ходить по льду. А если неохота идти на другой конец острова и ждать паромчика, то можно за десять минут добраться до Города на моторке, стоящей на берегу под самым нашим домом. При условии, конечно, что отец не объезжает на моторке заповедник.

Близились к концу летние каникулы, и к нам в гости приехали Егоровы поглядеть на наше новое жилье, которое они еще не видели. Егоровы — это дядя Сережа, тетя Катя и их дочка Фантик. То есть ее полное имя — Фаина, но никто ее так не называет. Дядя Сережа — тоже однокурсник отца. Он долго работал в научном центре при питомнике пушных животных, а потом, когда начались сбои с зарплатой и с деньгами на содержание питомника и зверям и людям пришлось совсем туго, дядя Сережа занял денег, задешево выкупил самых «доходяг» среди соболей, чернобурок и хорьков, сумел их выходить и выкормить и завел собственное пушное хозяйство. Года три, как его дела потихоньку шли на лад. Наш новый дом, с его каменным фундаментом, внутри которого скрывались необъятные сводчатые погреба, скатанный из огромных бревен и сверху донизу покрытый прекрасной старинной резьбой, привел их в восторг. А мы были рады увидеть Фантика. И все было бы прекрасно, но…

Нет, сначала все было нормально. То есть нормально, не считая того, что мы вляпались в очередные приключения, в которых оказались замешаны и Гришка-вор, и скупщики икон, и охотники за наследством, и еще много кто… Ну, об этих приключениях я уже рассказывал — в предыдущей повести, если вы ее читали. А Фантик влетела в эти наши приключения сразу по приезде — не успев опомниться, можно сказать, — поэтому у нее не было времени на свои прикиды. И лишь когда вся буча закончилась, мы заметили, наконец, что она сдвинула по фазе. Фантику отвели комнату рядом с нашей. На третий день ее пребывания мы заглянули к ней с утра и увидели, что на стене возле ее кровати прицеплен плакатик с изображением Леонардо ди Каприо и Кейт Уинслет — тот кадр из фильма, когда они милуются на носу «Титаника».

— Ты что, спятила? — спросил мой грубый братец.

— А что такое? — Фантик тут же напряглась, готовая перейти в контрнаступление. — Я в этот фильм просто влюблена!

— И в этого смазливого красавчика? — не унимался Ванька. Он созерцал плакатик, для пущего эффекта прищурив один глаз. С прищуренным глазом выражение его лица вообще получалось насмешливей некуда. Даже не насмешливым уже было, а я бы сказал, издевательским.

— Ну, знаешь!.. — Фантик закраснелась, от ярости или от смущения, трудно было сказать. — Ты на себя погляди!.. И совсем он не смазливый. Он настоящий художник, и герой к тому же, это по нему видно!

— Ага, такой художник… — вякнул Ванька.

— Тебе что, фильм не нравится? — спросила Фантик.

— Нет, катастрофа там классно сделана, — признал Ванька. — Но все эти любовные сопли… Убрать бы их — вообще было бы здорово!

— Ничего ты не понимаешь! — заявила Фантик. — А ты, Борь, как думаешь?

— Ну, по-моему, каждый может любить, что хочет, — осторожно ответил я. Мне надо было как-то утихомирить страсти, потому что я ведь был самым старшим в компании (на год старше Фантика и на три старше Ваньки), а и Ванька, и Фантик друг друга стоили, заводиться могли с пол-оборота, и уж если сцеплялись навроде разозленных котят, то тут только клочки летели. — Мы с Ванькой — не фанаты этого фильма, а ты — фанатка, вот и все. Твое право. Если бы ты повесила этот плакатик в общей гостиной, тогда да, пришлось бы снять, если бы кому-то это не понравилось. А в твоей комнате никто тебе не указ.

— Умеешь расшаркиваться и распинаться, дипломат хренов… — проворчал Ванька. — А по мне, все это… — Но он все-таки успел чуток охолонуть, пока я загибал свою речь, и, вместо того чтобы сказать очередную гадость, просто махнул рукой.

Словом, с плакатиком мы примирились. Хочет Фантик любоваться «сладкой парочкой» при пробуждении или ложась спать — действительно, ее право. Хуже оказалось другое. Фантик постоянно напевала под нос песенку из «Титаника». Обедает — напевает между ложками, разговаривает с кем-нибудь — напевает между словами, на прогулке напевает, у телевизора напевает… Даже взрослые несколько раз делали ей замечание, Фантик умолкала ненадолго, потом начинала вновь напевать, потом извинялась:

— Ой, простите, но это сильнее меня!.. Стоит чуть отвлечься — и опять напевается. И потом, я ведь не просто так напеваю, я, можно сказать, репетирую. Я хочу под эту мелодию выступить в следующей зачетной программе, вот, так сказать, и осваиваюсь внутри ее еще до того, как встану на коньки!

Фантик занималась в секции фигурного катания и считалась «подающей большие надежды».

Мы выдержали ровно сутки. Вечером следующего дня Ванька заявил мне, когда мы ложились спать:

— Все, она меня достала!.. Я не я буду, если не отыграюсь на ней за это свинство!

— Ты только того… полегче, — предупредил я. «Доставать» Ваньку не рекомендовалось никогда и никому. Взрывался он похлеще любой атомной бомбы.

— «Ла-ла ла-ла-ла…» — передразнил Ванька. — Я скоро не смогу слышать само слово «Титаник». Нет, надо ее как-то отучить.

— Как? — просто спросил я.

— Лучше всего, — задумчиво проговорил мой братец, — было бы устроить ей столкновение с айсбергом. Чтобы она сама побарахталась в ледяной воде — у нее бы мигом вся дурь из головы вылетела!

— Где ты возьмешь айсберг? — поинтересовался я.

— Айсберга не найти… — вздохнул Ванька. — Если бы была пора ледостава или ледохода, то за айсберг сошла бы крупная льдина. Но ведь сейчас август, так что какой лед!

Я внутренне порадовался тому, что сейчас август. С Ваньки бы сталось прокатить Фантика на лодке и так столкнуться с льдиной, чтобы Фантик загремела в воду. После этого ей было бы обеспечено воспаление легких, а нам — такой нагоняй, что представить страшно! И самое обидное, я бы под этот нагоняй попал абсолютно безвинно — для порядка и за компанию…

— Впрочем, — чуть воодушевясь, продолжил Ванька, — сейчас, в августе, вода по ночам все равно уже холодная. А айсберг можно из чего-нибудь изобрести!

— Погоди, погоди, — сказал я. — Кроме того, чтобы изобрести, как сделать айсберг, надо изобрести, где взять лодку, которую можно перевернуть. И как нам всем не утонуть, когда она перевернется. Ты уверен, что Фантик умеет плавать?

— Она ж фигурным катанием занимается, — проворчал мой братец.

— Ну и что? — Я не понял, какая здесь логическая связь. — При чем тут это?

— Ну, я хочу сказать, что раз она девчонка спортивная и тренированная, то должна уметь плавать. Хотя, ты прав, надо заранее позаботиться о спасательных жилетах.

— Ты что, всерьез хочешь все это провернуть? — осведомился я.

— Совершенно всерьез, — ответил Ванька. — А теперь не мешай мне, я буду думать. И свет погаси.

Он по макушку закрылся одеялом и задумался так крепко, что всю ночь ни звука не издавал.

Я думал, что, проснувшись утром, он забудет о своей дикой идее или по крайней мере откажется от нее. Но нет!

— Насчет айсберга я, кажется, придумал, — сообщил он мне. — Теперь осталось придумать, где лодку взять. Или, еще лучше, катерок. Вообще-то я бы предпочел небольшой пассажирский пароходик, хотя бы «мошку», но этого мы точно не заполучим. А представляешь, как было бы здорово, если бы бились зеркала и привинченные к полу стулья висели над головой! Выглядело бы как в настоящем «Титанике», что надо получилась бы катастрофа!..

Я ничего не ответил. Честно говоря, мной в тот момент владела одна мысль: как сделать так, чтобы Ванька отказался от своего замысла. Но к середине дня я тоже «доспел» — Фантик пела не переставая, и я начал подумывать, что мой братец прав: надо предпринимать что-то резкое, потому что Фантик была уже не нашей Фантиком, а постоянно воющим кошмаром. Пора было спасать ее от нее самой!

— Сдаюсь! — сказал я Ваньке, когда мы на какое-то время оказались одни. — Готов на что угодно, лишь бы это пение кончилось! Выкладывай, какие у тебя задумки?

— Ура! — обрадовался Ванька. — Я так рад, что ты со мной! Вдвоем мы ей покажем!

— Так чем ты хочешь заменить айсберг?

— Бакеном, — объяснил Ванька. — Не маленьким, а большим, из тех, на которых ставят сигнальные лампы. Ну, которые зажигаются по ночам. Там одна верхушка под лампу — ну, колпак там и прочее — не меньше полметра, а целиком он чуть не полтора метра! И в окружности — метр, если не больше! Если лодка врежется в такой бакен, то будет не хуже столкновения корабля с айсбергом!

— Но как ты в него врежешься, если он светит и его видно издалека? — спросил я.

— Так это ж хорошо, что его видно… В его свете мы будем видеть все вокруг и не утонем, когда перевернемся… А врезаться в него… Врезаться в него всегда можно! Сделаем, например, вид, что нас так сильно несет на него течением и ветром, что мы не можем выгрести, а сами разгонимся и — бух!

— Ты уверен, что тебе кто-нибудь даст лодку для такой цели? — вопросил я.

— Так можно не говорить, для чего мы одалживаем лодку!

— И вернуть ее покалеченной? Знаешь, что с нами сделают?

— Да, ты прав… — Ванька задумался. — Выход один. Найти какую-нибудь старую, разбитую, никому не нужную лодку, заделать и законопатить ее так, чтобы она продержалась на воде какое-то время, а потом дать ей затонуть. Еще лучше получится, если она затонет по-настоящему!

— Вопрос в том, где найти такую лодку…

— Ну, где-нибудь найдем… Надо обойти вокруг всего острова. И как увидим какую-нибудь негодную развалину, которую только на дрова изрубить, так договоримся с ее хозяином, что заберем ее, чтобы она берег не засоряла. От нее только рады будут избавиться!

— Но все-таки нам надо найти такую развалину, которую мы сумеем починить, — предупредил я.

— Да мы все, что угодно, сумеем починить! — отмахнулся Ванька. — Разве ты нас не знаешь? Лодке и продержаться-то надо будет на воде не больше получаса!

— Что ж, после обеда отправимся на поиски, — сказал я.

— Только вот от Фантика надо избавиться… — нахмурился мой братец.

— Зачем? Пусть знает, что мы ищем, у кого выклянчить разбитую лодку, чтобы починить ее и заиметь собственное судно! Ведь как мы будем ее использовать, она все равно знать не будет!

— А вдруг догадается?..

— Не догадается. Мы можем даже назвать нашу лодку «Титаник» — якобы чтобы ей доставить удовольствие.

— Да, — согласился Ванька. — Так будет еще здоровей! Раз «Титаник», то нечего ей потом обижаться, когда мы затонем!

Итак, после обеда мы отправились в путь. Фантик с нами не пошла: заявила, что мы слишком набегались за последние дни и ей надо немного передохнуть.

— Это ее пение утомило, — язвительно шепнул мне Ванька.

А вот Топа решил отправиться с нами. Он всегда с радостью отправлялся на прогулки. Виляя хвостом, он припустил вперед и умчался метров на сто от нас. Потом сделал широкий круг по полю, вернулся, потом появился вновь.

— Куда пойдем? — спросил Ванька.

— Может, на дальнюю оконечность острова? — предложил я. — Мы ведь давно собирались посмотреть маяк, да все недосуг было.

На дальней оконечности нашего острова Соленый Скит находился небольшой маячок. Многие туристские теплоходы, особенно идущие на север, проходили со стороны нашего дома — с «узкой» стороны между островом и Городом, потому что так для пассажиров открывался красивый вид на Город с его историческим центром, набережной восемнадцатого века и старинными церквями и на лесистые берега. А сухогрузы и наибольшая часть теплоходов, следующих на юг, проходили с «широкой», дальней от нас и от города стороны острова. Для них и предназначался маячок, потому что вокруг имелись и мели, и скрытые водой огромные валуны, некоторые высотой с трехэтажный дом. При низкой воде, особенно в жаркую летнюю пору, верхняя часть этих валунов обнажалась, и они казались крохотными островками. Мы все мечтали совершить путешествие по мини-архипелагу, который они образовывали. Это было бы очень здорово! Можно было бы поиграть в пиратов Южных морей или в первооткрывателей. Но нам надо было освоить столько новых мест, что до дальней части острова с маяком и мини-архипелагом мы никак не могли добраться. Так, погуляли там раза три, вот и все. Теперь можно было наверстать упущенное, совмещая приятное с полезным.

Кроме маяка, по ночам зажигались, как вы уже поняли, световые бакены. С «узкой» стороны хватало двух-трех, а вот с «широкой» их было штук десять. Они указывали кораблям безопасный фарватер, а заодно служили предупреждением рыбацким лодкам и небольшим яхтам, что здесь надо двигаться поосторожней, чтобы не смял ненароком какой-нибудь сухогруз. Впрочем, владельцы лодок и яхт по ночам предпочитали не плавать в этих водах. Рыбакам там делать было нечего, потому что главная рыба шла с другой стороны, дальше, за заповедником, где кончалось наше озеро и после короткого соединительного канала начиналось другое, а яхтсмены в большинстве своем были людьми достаточно разумными, чтобы не рисковать зря и с наступлением темноты вставать у берега на ночлег.

Вот и сейчас, пройдя напрямую, через лесок, и выйдя на дальний берег, мы заприметили яхту, уже вставшую на прикол неподалеку от маяка. На всякий случай я подозвал Топу и взял его на поводок. Нет, я не боялся, что он кинется на людей, для этого он был слишком хорошо вышколен и воспитан. К тому же Топа относился к окружающему миру совсем неплохо, веря, как и все мы (он во всем походил на нас, иначе бы не был нашим псом), что хорошего в нем намного больше, чем дурного, и просто не понимал, зачем надо жрать все, до чего клык достает. Если кто-то ведет себя враждебно — то тут да, надо проучить. А если человек нормальный, то зачем на него кидаться? Словом, Топа был не из тех кавказцев, которые готовы рвать все, что дышит, и с которыми даже хозяева порой не справляются. Но во-первых, он одним своим видом мог до смерти перепугать людей, раскладывавшихся на берегу. И во-вторых, если там была собака (а на яхтах в последнее время почему-то вместе с людьми часто путешествовали собаки), то она могла сама себя погубить. Находились такие идиоты, особенно среди псов бойцовых пород, которым обязательно надо было задраться с Топой, а вот этого Топа терпеть не мог, хотя собак, которые не лезли на него с претензиями, он воспринимал так же спокойно и добродушно, как людей, которые не желали нам зла. А вы представляете, что такое восьмидесятикилограммовый кавказец, выросший в лесах, на свежем мясе и домашнем твороге, и заваливающий матерого волка буквально за пять секунд (и сам, кажется, не без примеси волчьей крови — имелись подозрения, что его прабабушка согрешила с волком, сбежав на недельку в лес)? У дурных задир не было ни малейшего шанса, даже если хозяева-пижоны (сейчас все говорят «новые русские», но мне больше нравится просто «пижоны») натаскивали их у лучших московских инструкторов по «озлоблялке», как попросту называют спецкурсы для служебных и бойцовых собак. До смерти противника Топы дело, слава Богу, никогда не доходило, но все равно они оказывались сильно потрепанными, и хорошего тут было мало.

Мне кажется, это свойство заводиться с пол-оборота и «метать икру» Топа перенял от Ваньки. Вряд ли Ванька перенял от него, ведь Топа был на четыре года моложе моего братца. То есть, по собачьим понятиям, мужчина в самом расцвете сил.

В общем, я взял Топу на поводок, от греха подальше, и так мы вышли к берегу.

Берег с этой стороны острова был совсем пологим и каменистым. Таким пологим и низким, что, надо думать, его затопляло даже при не очень большой воде — всюду между крупными камнями виднелась засохшая зеленая пленочка, будто ковер настелили. А сами камни, торчавшие во множестве, казались диковинными животными, выбравшимися на лежбище. Вода изъела их так, что придала им самые разнообразные формы.

Яхту и людей, высадившихся на берег, мы постарались обойти стороной. Ведь если б что пошло не так, я бы сумел удержать Топу лишь силой морального авторитета: при его силе и массе я был для него не якорем, а так, довеском, который без лишних проблем можно поволочь за собой.

Хотя вроде собак не видно. На берегу у костра, разведенного в кольце крупных камней, которые они подтащили и выложили бок о бок, соорудив нечто вроде очага под открытым небом, мы разглядели четырех человек. Трое занимались устройством на ночлег: расставляли палатку, следили за стоявшими на костре чайником и котелком, выгружали из сумки посуду и вскрывали какие-то банки, похоже, тушенку. А четвертый стоял возле и что-то им вдохновенно рассказывал, размахивая руками и периодически указывая то в одну, то в другую сторону. Седые волосы этого рассказчика отсвечивали на солнце, бившем ему в спину и нам в глаза, превращая большую часть его кряжистой фигуры в темный силуэт, отчего она казалась еще массивней.

— Смотри, — указал Ванька на седого рассказчика, — ведь это смотритель маяка, да?

Я кивнул. Точно, это был он. Мы иногда пересекались с ним на пристани, когда ездили в город. Иногда он ехал вместе с нами, а иногда встречал кого-то из знакомых, покупавших в городе по его просьбе хлеб и другое необходимое. То ли оттого, что он страдал от одиночества, то ли вообще характер у него был такой, но он очень любил завязывать разговор с окружающими и стягивать на себя общее внимание. За ним ходила слава балагура и выдумщика. Он мог начать плести такую историю, что все сидели дыханье затаив, а потом выяснялось, что все это — невероятное вранье. К нам он тоже проявлял любопытство — еще бы, новые люди на острове — и однажды за те пятнадцать минут, что мы возвращались из Города на остров одним рейсом, успел нам поведать о фантастически крупных рыбах, которых он ловил, и о фантастически умной собаке, которая у него была. Мы все это приняли за чистую монету. Лишь потом нам объяснили, что все, рассказанное им, надо делить по меньшей мере на сто.

И имя у него было причудливое, под стать характеру: Виссарион Северинович. И не запомнишь сразу, и не выговоришь.

Судя по всему, он сейчас с удовольствием выдавал очередную порцию своих баек заезжим яхтсменам.

Увидев нас, он энергично замахал нам рукой:

— Эй, ребятки, идите сюда!

Мы подошли поближе и остановились метрах в пяти от костра. Яхтсмен, помешивавший варево в котелке, опасливо покосился на Топу:

— Не кинется?

— Нет, — ответил я. — Он спокойный. Топа, сидеть!

Топа сел и, склонив голову набок, стал с любопытством рассматривать путешественников.

— Вот! — заявил смотритель маяка, указывая на нас. — Сыновья начальника заповедника. Можно сказать, главного человека в наших краях! У них и спросите.

— О чем спросить? — осведомился второй яхтсмен, подтаскивавший к костру хворост и высохший топляк.

— Спросите, есть ли при заповеднике научная станция. — Он повернулся к нам. — Есть? А?

— Ну есть, — ответили мы.

— И при научной станции специальный водоем, типа садка? В который иногда рыбу очень издалека привозят изучать, как она приживется в наших условиях.

— Ну есть, — опять подтвердили мы.

— Вот! — торжествующе провозгласил смотритель. — Оттуда она и взялась!

— Кто? — спросил Ванька. Ведь мы не слышали начала разговора.

— Черноморская акула, — со смешком ответил третий яхтсмен, в этот момент перекатывавший огромный камень, чтобы придавить им растяжку палатки. — Виссаверин… тьфу, Виссарион Северинович уверяет, что сам ее поймал.

Я что-то не помню никакую черноморскую акулу… — нахмурился Ванька. Что до меня, то я похихикивал в кулак.

— Так это ж был строго секретный эксперимент! — завелся смотритель маяка. — Никому было знать не положено, даже вам! Я и сам никогда не узнал бы, если бы эта тварь не запуталась в моих сетях! Ох, перетрухнул я тогда! Я потом еще больше удивился.

— Где же она теперь? — осведомился первый яхтсмен — тот, что занимался готовкой.

— Съели, — скорбно сообщил смотритель маяка. — Народ-то у нас жуть какой голодный! Я ее на берегу оставил, за тачкой пошел, потому что на себе ее было не унести, а возвращаюсь — всю уже на куски растащили. Потом говорили, что мясо жестковатое и странно попахивало, хотя ничего, есть можно.

Яхтсмены расхохотались:

— Ну ты, дед, даешь!

— Точно говорю, — обиделся смотритель маяка. — У меня плавник остался, потому как несъедобный и на берегу его бросили. Могу предъявить. Я-то думал из всей рыбины чучело сделать, да вот не довелось… Но я к тому все это, что вы все-таки с оглядкой здесь купайтесь. Все-таки центр научных экспериментов рядом, мало ли что. А вдруг эта акула акулят наплодить успела, перед тем как я ее поймал?

Мы с Ванькой ловили полный кайф.

— Даже если б это так было, — заметил второй яхтсмен, — то они бы давно погибли. Летом здешняя вода бывает слишком холодной для акул, а уж зимой, подо льдом, они бы точно гикнулись.

— Кто знает, кто знает… — покачал головой смотритель маяка. — Может, это был эксперимент по выведению морозоустойчивой породы акул!

— Зачем? — удивился третий яхтсмен.

— Как «зачем»? — в ответ ему удивился смотритель (и его удивление выглядело несколько преувеличенным, по правде говоря). — Чтобы создать экологическое равновесие. Чтобы, скажем, лишних щук подъедали, если щука слишком расплодится. Да мало ли для чего?

Яхтсмены опять расхохотались:

— Ой, дед, ты любого уморишь!.. Ладно, давай к нашему столу.

— Это я всегда с превеликим удовольствием, — откликнулся смотритель, присаживаясь к костерку и принимая миску, ложку и стакан.

Один яхтсмен стал разливать похлебку по мискам, другой зашел в воду и вытащил охлаждавшиеся у самого берега бутылку водки и пластиковую полуторалитровую бутыль минералки. Увидев эти бутылки, смотритель довольно крякнул (не из-за минералки, надо полагать).

— А вы, ребятки, что ищете? — повернулся он к нам.

— Так, гуляем, — ответил я. — Вообще-то мы хотели найти разбитую лодку.

— Разбитую лодку? Зачем?

— Чтобы ее отремонтировать и сделать своей.

— И еще мы хотели заглянуть к вам на маяк, — добавил Ванька. — Ведь мы никогда там не были!

Смотритель кивнул:

— Насчет разбитой лодки, пошарьте вон за тем ивняком. По-моему, там догнивала какая-то рухлядь. А насчет того, чтобы маяк поглядеть, так я буду на месте через часок… с лишним, — поправился он, смерив бутылку оценивающим взглядом. — Если прогуляете до этого времени, милости прошу.

— Спасибо, заглянем, — сказал я. — Пойдем, Топа!

Топа тут же поднялся и бодро пошел рядом со мной. Он знал, что, когда мы отойдем метров на сто, я отпущу его с поводка и он опять сможет бегать на воле. Мы обогнули мысок и маяк, вышли на утоптанную дорожку к ивняку, за которым начиналась небольшая рощица. Я отпустил Топу.

— Как же здорово, когда никто не поет! — блаженно вздохнул Ванька.

Я кивнул, хотел что-то ответить, но тут Топа, бежавший метрах в десяти впереди, вдруг замедлил ход, потом вообще остановился и утробно зарычал. Обрубки его ушей (кавказцам ведь купируют уши) задергались, а шерсть на загривке стала дыбом.

Мне показалось, что Топа готов сорваться с места и броситься в гущу ивняка на неведомого врага, и я его негромко окликнул:

— Топа, стоять!

Топа замер на месте и даже свое рычание постарался обуздать, лишь в глотке у него продолжало еле слышно клокотать, словно Топа был закипающим чайником. Я опять взял Топу на поводок и почесал его за ухом.

— Молодец, хороший пес! Теперь веди нас, только тихо!

— Что там такое, по-твоему? — шепотом спросил Ванька, когда мы почти крадучись пошли дальше.

Я пожал плечами:

— Не знаю. Но сейчас все выясним. Ведь с Топой нам ничего не страшно!