"Предсказанная" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна)

ГЛАВА 5. ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ НЕ ВЫБИРАТЬ…

Вадима никто не будил, и проснулся он сам, когда окончательно замерз. Оказалось — уже утро, рассвет. Правда, никакого солнца не было — его восход заменяло усиление свечения неба. Сейчас оно было раскрашено в яркие розовые и желтые тона. Вадим полюбовался на мраморное, абрикосовое в красных, лиловых и белых прожилках небо, потом начал проводить ревизию частей тела.

Ноги замерзли — летние кроссовки, надетые на тонкий носок плохо годились для ночлега на природе. Шея и плечи занемели и затекли до той степени, когда уже кажется, что между лопатками нет ничего. От избытка свежего воздуха голова слегка кружилась. Глаза чесались от дыма. В общем, ничего хорошего, кроме плохого, в походном образе жизни Вадим не обнаружил. Палатка, спальный мешок и котелок, чтобы заварить чай, были теми предметами, без которых в чисто поле лучше не соваться.

Вадим поискал взглядом Анну и обнаружил ее у костра. Там же сидели и остальные. Оказывается, все уже проснулись — или вовсе не ложились. Судя по тому, что Флейтист возился с углями и песком, на завтрак вновь ожидалась печеная рыба. Вадим не имел ничего против — сейчас его устроила бы любая горячая пища. И желательно — побольше. Анна оглянулась, почувствовав его взгляд, подошла, села рядом. Теплые руки, пахнущие дымом, пробежались по лицу и волосам.

— Лохматый, — промурлыкала она. — Ты выспался?

— Ну, в общем и целом…

— А я ночью в воду свалилась, только никому не говори. Меня этот, с нормальными ушами, — девушка щекотно хихикнула в самое ухо. — вытащил.

Вадим вздрогнул, поближе притянул к себе Анну. Один из самых больших страхов — собственная беспомощность. Можешь потерять что-то очень дорогое, даже не заметив, не успев отреагировать. Просто спишь или находишься слишком далеко — и вот, все решается за тебя и не в твою пользу. Стоит только расслабиться, утратить контроль над ситуацией, и немедленно все пойдет под откос…

— Зачем ты туда полезла?

— Да умыться хотела… Вообще я хорошо плавать умею, но там вода какая-то неправильная была. Не держит совсем.

— Знаешь что… — Вадим прикусил губу, тщательно выбирая слова. — Давай поосторожнее. Это все-таки не кино.

— Угу, — прошептала Анна. Короткий поцелуй, прикосновение длинных ресниц к щеке. — Давай я тебе плечи разомну?

— Откуда ты знаешь? — удивился Вадим.

Любимая женщина только похлопала глазами — мол, «знаю и все тут», перебралась ему за спину. Твердые сильные пальцы безошибочно находили мышечные блоки, разминали, щипали, гладили и хлопали. Ни одного лишнего или слишком болезненного прикосновения. Быстрые, точные, лаконичные нажатия и поглаживания. Минут через пять Вадим воспрянул духом и начал смотреть на мир куда оптимистичнее, чем раньше. Жизнь была удивительна и отдельными фрагментами даже прекрасна.

В этот момент мир, который не без удовольствия созерцал музыкант, мигнул. В следующую секунду пейзаж здорово изменился. Все тот же обрыв над рекой, склоненные к воде деревья — но по правую руку появились высокие горы с белоснежными шапками снега, река оказалась быстрой и мелкой. Теперь компания сидела в узком горном ущелье. Костер погас. Зато небо приобрело положенный ему голубой цвет, правда, солнце так и не появилось. По-прежнему казалось, что оно есть — иначе откуда на земле тени, но в небе не было ровным счетом ничего. Ни солнечного диска, ни облачка. Только ярко-лазурная бескрайняя даль.

— Офигеть, — сказала за спиной Анна. — Вот это да-а…

— Действительно, — согласился Вадим, ибо своих слов у него не нашлось.

Потом он посмотрел на Флейтиста и насторожился. Предводитель компании смотрел вниз, туда, где простиралось бескрайнее море зелени с серыми барашками скал. Прикрыл глаза от света ладонью, замер в напряженной позе — остановленное тревогой движение. Что-то ему сильно не нравилось. Вадим взглянул туда же, и ему картина понравилась не больше. Далеко, у самого горизонта, шла темная, почти черная полоса. Изредка ее прорезали иссиня-белые всполохи. Словно в луже чернил вспыхивали электрические разряды. Но для грозового фронта туча была слишком плотной, слишком темной. И она надвигалась, медленно, но неумолимо, приближая край горизонта.

— Гроза? — как-то растерянно спросила Софья. Слово прозвучало в тишине, как удар бича.

— Нет, — не отрывая взгляда от тучи, ответил Флейтист. — По крайней мере, не простая гроза. Мы должны успеть подняться.

— Куда? — удивилась Анна.

Гьял-лиэ показал ладонью наверх, в сторону гор. Вадим и Анна одновременно повернулись и уставились в том направлении. Не сразу они разглядели прилепившуюся к скалам небольшую крепость. Стены были сложены из того же камня, что и окрестные скальные породы, и разглядеть их оказалось трудновато. Невысокая, от силы в два человеческих роста стена с зубцами поверх, была увита зеленью. За ней виднелась небольшая башенка с едва заметными прорезями бойниц. Можно было заметить часть подвесного моста.

Вадим прикинул путь — от ущелья вверх вела крутая тропинка, петлявшая между камнями. Кое-где подъемы были очень крутыми и вели через усыпанные мелкой галькой склоны. Несколько часов по скалам — сомнительное удовольствие. Но наползавшая снизу «непростая» гроза пугала куда больше. Казалось, окружающий мир медленно сужался.

Музыканту вдруг перехватило горло — не столько страхом, сколько иррациональным ужасом перед происходящим. «Все это нереально, чей-то кромешный бред, а меня просто не может здесь быть…» — мелькнула заполошная мысль. Вадим отследил траекторию ее полета, классифицировал — страх потери контроля над ситуацией, вздохнул. Потом пожал плечами, возражая самому себе. Что уж такого невероятного произошло? Вполне обычное желание назвать сном то, что не подчиняется твоей воле и не укладывается в рамки здравого смысла.

После этого сеанса самоанализа стало гораздо легче — паника отпустила, убрала от горла ледяные руки. Вадим поднялся, начал шнуровать кроссовки, нашел свой гитарный кофр. На этот раз все собрались быстро, без препирательств и паники. Но Вадиму по-прежнему казалось, что все происходит, словно в замедленной киносъемке.

Кадр — Серебряный забирает у Анны рюкзак с еще вчера набранной в бутылки водой. Длиннопалая узкая ладонь движется в воздухе, кончики пальцев отливают металлом. Кажется, рука просвечивает на солнце — прозрачно-розовая, не назовешь бесплотной, но рядом с пальцами Анны выглядит причудливо, не вполне реально…

Кадр — привстав на обломок скалы, Софья вглядывается в надвигающуюся тучу. Левая нога уверенно стоит на камне, второй женщина балансирует в воздухе, стараясь не свалиться. Наконец равновесие утеряно окончательно, но она не падает, а ловко спрыгивает на землю…

Кадр — Флейтист оглядывает площадку. Широкоскулое бледное лицо с твердым подбородком, узкое лезвие переносицы, точеные ноздри раздуваются, как у хищника. Темные волосы плотно обнимают лоб и виски. Бдительный жесткий взгляд, не оставляющий без внимания ни одной мелочи…

Идти было не так уж легко. Галька и песок проскальзывали под гладкой подошвой кроссовок, на подъемах, к которым приводила тропинка, приходилось выворачивать ступни и подниматься боком. От нехватки воздуха кололо слева под ребрами. Вадим жадно дышал, то на счет, то как попало, но кислорода все равно недоставало. От этого кружилась голова, клонило в сон, и он все время боялся ошибиться и сорваться. Кое-где приходилось подниматься, опираясь на руки, и, поскользнувшись пару раз, Вадим расцарапал себе костяшки пальцев.

Назад он старался не смотреть. Хватало и жесткого «Быстрее, быстрее, не спать!», которым подхлестывала всех Софья. Она шла впереди, пробуя на себе пригодность маршрута. Пару раз заставляла подниматься не крутым кратчайшим путем, а по диагонали или в обход. На самых сложных участках она задерживалась, протягивая руки Вадиму и Анне. Каждый раз, когда мягкая ладонь хрупкой с виду женщины сжимала запястье Вадима, он удивлялся: казалось, что рывок, которым она втаскивала его на очередной уступ, ей не стоил ничего. Движение, неизменная улыбка на губах, какая-нибудь дежурная реплика типа «молодец, хороший мальчик», рука, протянутая Анне.

Серебряному все было нипочем — и подъемы, и рюкзак. С естественной небрежностью горного козла он перескакивал с камня на камень, поднимался под немыслимыми углами по склонам, балансировал на таких карнизах, что у Вадима дух захватывало при виде стройной долговязой фигуры, стоящей на одной ноге над самым обрывом. Балетные па и ловкие прыжки скоро намозолили глаза, и вместо козла горного на ум приходил только обычный козел. Именно им Гьял-лиэ и хотелось обозвать, когда он с пренебрежением поглядывал сверху на то, как карабкаются остальные.

Больше всего, конечно, Вадим волновался за Анну. Все остальные были бесплатным приложением к ней, единственному человеку здесь, который был близок и дорог. Ни немножко утомительная, каждый по-своему, но явно и глубоко замкнутая друг на друга пара Флейтист-Софья, ни «горный козел» Серебряный не были Вадиму хоть сколько-то важны. Но следом за ним шла, лезла и карабкалась по горным склонам его вторая половина, зеркало и отражение. Та, кто встречается раз в жизни; то, что нельзя потерять. И хотя Софья с достойным лучшего применения постоянством рявкала «Сам лезь, сам, не глазей», Вадим все равно не мог не оглядываться. Вплотную за Анной шел Флейтист, и никакая опасность ей не грозила, в ловкости он не уступал Серебряному, но полагаться на него не хотелось.

Чумазая от пыли Анна явно устала до изнеможения. Вадим слышал ее тихую брань, глубокие вздохи, полные раздражения. Но она молчала, упорно двигалась вперед, а после того, как Софья наорала на Вадима, когда он едва не уронил всех троих с крутого склона, перестала брать его руку. Вадим не спорил — да, он сам был виноват. Софья вытаскивала его на уступ, а именно в этот момент ему показалось, что Анна срывается, и он схватил ее за рукав. Тут-то девушка от неожиданности и подвернула ногу на камне, съехала на шаг вниз. В результате, все застыли в неустойчивом равновесии, и Софье пришлось делать слишком сильный рывок. Когда все влезли, она сложилась пополам и начала кашлять, потом разогнулась и обматерила Вадима на двух языках, русском и иврите. Добрая половина брани была непонятна, хотя слово «шлимазл» в переводе не нуждалось.

— Слушаюсь, тетенька сержант, больше не буду, тетенька сержант, — попытался остановить речь Вадим, но тут же ощутил на плече подозрительно тяжелую руку Флейтиста и нехотя извинился.

Флейтист сказал что-то Софье, язык этот был Вадиму незнаком тоже — похоже переговаривались гости в давешнем подвале. Серебряный реплику понял, ответил что-то издевательское, Софья переключилась на него. Пока жители Полуночи и примкнувшие к ним переругивались, Вадим обнял Анну, поцеловал в серый от пыли нос. Девушка ответила тяжелым вздохом, через силу улыбнулась.

Вновь вверх и вниз по тропинке, километры среди песка и зелени, щебня и пыли. Потом переправа через мелкую, всего по колено, речку. Напор воды был — как в пожарном гидранте. Шли, взявшись за руки и удерживая друг друга. В середине, там, где двигались Вадим и Анна, цепь прогибалась. Очередной намек на то, что они здесь — слабое звено. Не привыкшие ни к горам, ни к выживанию на природе с одним ножом в кармане, неумелые. Все эти намеки Вадима раздражали, и порой он ловил себя на желании, чтобы с кем-то из старших товарищей что-нибудь случилось. Не слишком опасное, но уравнивавшее в глазах остальных.

Момента, когда вышли к крепости, Вадим не отследил. Он давно уже не поднимал голову, глядя только на землю перед собой и обтянутые джинсами ноги Софьи, ступал след в след. Когда она резко остановилась, он уже не влетел, как в первый час пути, женщине в спину, а вовремя затормозил и заставил себя посмотреть, в чем причина заминки. Оказалось — пришли. Только тогда музыкант взглянул назад, но не на Анну, а за спину Флейтиста. Черная полоса подступила уже совсем близко.

Зрелище было жутким. Фронт бурлящих черных чернил поднимался до самого неба. Сейчас он уже достиг границы ущелья, с которого начался путь. Белые зигзаги молний ежесекундно вспыхивали в клубящемся мраке, но не было слышно ни грома, ни треска. Не было и ветра, который обычно идет перед грозой. Тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием женщин, палящий небесный свет — и всего километрах в пяти по прямой черная стена. Беззвучность пугала больше всего.

Вадим на мгновение замер, мучительно пытаясь вспомнить, что же ему напоминает эта картина. Смутное, едва уловимое ощущение — как комар пищит над ухом. Ведь где-то когда-то он то ли видел нечто подобное, то ли читал описание. В фильме? В книге? Во сне, в конце концов?! Дежа вю, последствия усталости, решил он наконец — но ничему объяснение не помогло, неприятное чувство осталось, скреблось в груди, словно он нес под курткой котенка.

Серебряный прыгнул на край моста. Вадим уже не удивился, хотя Гьял-лиэ мог бы побить мировые рекорды по прыжкам в длину и высоту одновременно. Выглядело красиво — черная кожаная плеть метнулась с края рва на подвесной мост. Стремительное легкое движение. Даже сквозь усталость, сквозь пот, заливавший глаза, музыкант мог оценить изящество. Потом владетель сбежал вниз, скрылся в полуоткрытых воротах. Громкий скрип и скрежет — нехотя, рывками, мост начал спускаться. Опустить его до конца Серебряный не удосужился, или блок заело, но остался промежуток метра в полтора. Флейтист запрыгнул первым. Вадим невольно сравнил обоих полуночников между собой и удивился отчетливой разнице. Гьял-лиэ был легким, резким и гибким, как пружина или кнут, Флейтист тяжелее, основательнее, экономнее в движениях. Но результат был тем же — точное попадание в выбранную цель.

Потом Вадима втащили за плечи, и уже вдвоем они помогли подняться женщинам. Подтаскивая Анну, Вадим обнаружил, что весят они примерно одинаково. Оказалось, что поднимать человека твоего же веса — развлечение не для слабонервных. В первый миг кажется, что это — сущая ерунда, мелочь. Но тут же приходит протестующая слабость в мышцах, пальцы скользят и разгибаются сами собой. Вопль диафрагмы, на которую приходится слишком большая нагрузка — то, что в народе называют «пупок развязывается». Но Вадим справился, даже не испугавшись, что уронит девушку. Просто отмечал, как сторонний наблюдатель, свои ощущения.

С тем же чувством отстраненности он заходил внутрь, шел по внутреннему двору крепости, Здесь было всего две постройки — башня и невысокое одноэтажное здание без окон, похожее со стороны на конюшню. Каменная крыша, широкие деревянные двери. Туда заходить не стали.

В башню вела такая же широкая двойная дверь. Толщина была удивительной — Вадим ради интереса приложил руку, и уместилось целиком предплечье. Анна поковыряла царапины, выбоины и дорожки с зазубренными краями на внешней стороне досок. Похоже, кто-то пытался ее выбить — но давно, так давно, что все дерево было одного темного оттенка. Закрывали двери втроем — оказалось, что их почти невозможно сдвинуть с места, пришлось навалиться.

Пол был вымощен светлым пористым камнем. Не было ни песка, ни пыли. Посредине темнело круглое отверстие колодца. Напротив дверей начиналась узкая лестница, разделявшаяся на два рукава. Низкий потолок — Серебряный вытянул руку и кончиками пальцев дотянулся до него. Свет шел из трех узких окон-щелей. Рядом с ними стояли даже на вид тяжелые дубовые ставни с петлями, а возле бойниц были вбиты крюки.

— Займитесь, — кивнул Вадиму и Гьял-лиэ Флейтист. Сам он с обоими женщинами поднялся наверх.

Задание оказалось не из легких. Серебряный попытался приподнять ставень одной рукой за край, удивленно приподнял брови и взялся уже обеими руками. Потом наклонился к ним, поводил руками, принюхался.

— Хорошо сделано, — удовлетворенно кивнул он.

Вадим озадачился — да, доска казалась тяжелой, но силу Серебряного он уже знал. Музыкант попытался сдвинуть ставень с места, но не преуспел.

— Оставь, — сказал Гьял-лиэ. — Это не для вас делалось.

Владетель отошел на шаг, хлопнул в ладоши. Ставень подпрыгнул, потом поднялся в воздух, подплыл к петлям и с громким стуком обрушился на них. За спиной стукнуло еще дважды, резко потемнело. Вадим обернулся. Все три ставня висели на положенных местах. Серебряный подошел вплотную, проверил, нет ли щелей; Вадим не видел его, но слышал шаги и прикосновения ладоней к дереву и камню. Потом, после негромкого щелчка, в воздухе повис маленький язычок серебристого пламени. Теперь по крайней мере стало видно лестницу, и Вадим отправился следом за Гьял-лиэ наверх по лестнице.

Здесь вновь были навешены двери, потоньше, чем на первом этаже, но тоже внушительные. Впрочем и следы штурма на них оказались еще более весомыми. Левая створа была насквозь прорублена в нескольких местах. Гьял-лиэ похмыкал, оглядев повреждения, покачал головой. За дверями обнаружилось крошечное подобие холла. В стенах справа и слева — по две глубокие ниши, в них виднелись приземистые широкие кровати. Впереди находился аркообразный проход в залу. Там тоже было темно, но кое-какие источники света все же были: робкие отблески света то и дело выпрыгивали из залы в коридор. Войдя внутрь, Вадим обнаружил, что это — плошки, развешанные по стенам. Должно быть, в них было налито ароматическое масло — в воздухе разливался пряный и сладкий запах, похожий на дым сандаловых палочек. Запаха было куда больше, чем света.

В полутьме Вадим разглядел широкий круглый стол все из той же массивной древесины. Вокруг него стояли тяжелые грубо сколоченные табуреты. Бойницы, служившие одновременно и окнами, были прикрыты такими же, как внизу, ставнями. К удивлению музыканта, на столе стояла посуда, тянуло ароматом пищи. Вадим подошел к ближнему краю стола, приподнял глиняную крышку, прикрывавшую горшок. Внутри лежали куски жареного мяса.

— Откуда дровишки? — поинтересовался он у Софьи, оседлавшей табурет.

— Из лесу, вестимо, — откликнулась она.

— Интересно, где же сами хозяева…

— Куда-то подевались, красавчик, — развела руками женщина. — Записки, ты понимаешь, не оставили.

— Забавно, — пожал плечами Вадим, не желая оставлять за языкатой красоткой последнее слово. Еда его сейчас не интересовала, вот вымыться хотелось очень сильно. На худой конец — ополоснуть лицо и руки.

Эта же мысль осенила и Флейтиста. В углу залы было найдено несколько тазов и ведро с длинной веревкой, привязанной к ручке. Водоносом назначили Серебряного. Через полчаса мужчинам удалось умыться и ополоснуться до пояса, после чего Софья выгнала их из зала. Серебряный поломался, потом согласился, в качестве выкупа взяв с Софьи сигарету. Судя по доносившемуся из залы хихиканью, обоим дамам было холодно — вода была ледяной, — но весело.

Флейтист и Серебряный курили, присев на корточки на лестнице. Вадим стоял неподалеку, так, чтобы дым не попадал в лицо. Когда-то давно он и сам курил, причем начал лет в пятнадцать, «чтобы понизить голос», по тогдашнему верованию мальчишек. В армии бросил, но даже теперь, полтора десятка лет спустя, иногда приходилось останавливать собственную руку, которая сама тянулась к сигарете. Начинать курить не хотелось — жалко было легких, да и перспектива заработать рак не прельщала.

Оба же полуночника курили так, словно обычные сигареты были набиты каким-то особо дорогим и ценным табаком. Медленно заглатывали дым, медленно выпускали его из губ, смакуя каждую затяжку. Для них это не вредная привычка, а редкое и необычное удовольствие, понял Вадим. Особенно для Серебряного — его с сигаретой Вадим увидел впервые, хотя и раньше он мог бы закурить.

— Обсудим ситуацию? — затушив бычок о подошву ботинка, предложил Флейтист.

Вадим посмотрел на подвешенный в воздухе огонек — специально для него, оба спутника в этом не нуждались, и не стал упрямиться. Выступать с заявлениями, что ему все надоело, он тоже не стал. Вылив на себя полведра ледяной воды, он окончательно прочувствовал ситуацию. Другой, как выразилась Софья о температуре воды, «не завезли» — приходилось лопать, что дают. И именно в ней нужно было действовать так, чтобы уцелеть самому и защитить Анну.

— Нас ждали, — задумчиво сказал он. — А скорее — специально загнали сюда. Может быть, это не убежище, а ловушка. То, что снаружи не слишком похоже на грозу, я не уверен, что стены нас защитят.

— Если что-то и способно нас защитить, то эта башня, — покачал головой Флейтист. — Не хотел бы я быть снаружи, когда это до нас доберется.

— Здесь хорошая защита, — добавил Серебряный. — Старая сильная магия.

— Чья? — спросил Флейтист.

— Мне неведомо. Слишком древние заклинания. Но силу в них я чувствую…

Флейтист кивнул, потом поднялся, сплел пальцы перед грудью и потянулся.

— Не знаю, загнали ли нас сюда, или привели, не знаю и чьей силой стоит эта крепость. Снаружи нам угрожает опасность, внутри мы под защитой стен, но не знаем, чьи гости. Есть и еще кое-что, о чем я не хотел говорить раньше.

— Э? — Вадим насторожился. Раньше — означало при женщинах. «Мужской разговор» не обещал радостных известий.

— Мы попали сюда до рассвета. Здесь времени нет…

— Почему это? — удивился музыкант.

— Если ты не чувствуешь этого сам, я не смогу объяснить, так что прошу поверить, — медленно и с нажимом произнес Флейтист. Вадим уже понял, до какой степени он не выносит, когда его перебивают. Но в длинных плотно пригнанных друг к другу блоках фраз не находилось места для вопросов. — И, видимо, вы с Анной так и остаетесь своеобразными вратами в наш мир. Не перебивай, я расскажу сам, — добавил он, заметив нетерпеливое движение Вадима. — Дважды в год, на ритуалах, где участвуют подданные и Полудня, и Полуночи, открываются врата. Или можно сказать иначе — сходятся, как на острие иглы, все три грани нашего общего мира. Полдень, Полночь и Безвременье.

Последнее слово тяжело повисло в воздухе. Оба полуночника не любили его и всегда произносили осторожно и редко, словно одно только имя таинственного бесформенного мира было каким-то заклинанием.

— С наступлением рассвета они закрываются, до следующего ритуала. Вот почему мы так дорожим жизнью приглашенных. Если с ними что-то случится, то Безвременье сможет проникнуть в наши миры уже не как лазутчик, но в полной силе. Так уже случалось дважды, — Флейтист поморщился. — И каждый раз это было слишком страшно, чтобы обсуждать сейчас. Поводов для малодушия у нас хватает в избытке и без воспоминаний о давно минувшем. Спрашивай…

— Что-то — это что? — захотел уточнений Вадим. — Ну, вот по голове я дважды получил. И ничего, да?

Серебряный улыбнулся. В свете неверного язычка пламени черты лица заострились, и владетель походил на хищное насекомое, готовящееся к нападению. Вадим поежился, посмотрев на него. Потом перевел взгляд на Флейтиста — и этот выглядел не лучше. Жесткое лицо, разрубленное надвое лезвием носа, тьма под веками. Древняя сила, слишком чуждая людям, окружала обоих мерцающей аурой. Спокойствия эта сила не внушала, как не могла казаться приятной погодой гроза за стенами крепости. Полуночники были куда ближе к Безвременью, чем люди — или, как говорил Флейтист, подданные Полудня. В темной силе грозы и Флейтиста было что-то родственное.

Но полуночник не даром стал в группе лидером — без выборов и голосований, просто молча и уверенно взяв на себя эту роль. Он повернулся лицом к Вадиму, положил ему руку на плечо. Разница в росте была всего-то в полголовы, но, оказавшись в личном пространстве Флейтиста, Вадим вдруг ощутил не тревогу, а покой. Теплые волны гуляли между ними, и близость совершенно постороннего существа не раздражала — поддерживала.

— Не бойся нас, — тихо сказал Флейтист. — Я сделаю все, чтобы вы выбрались отсюда невредимыми.

Музыкант почувствовал, что ему можно довериться. Странное, забытое уже чувство. Вадим много лет не испытывал ничего подобного в адрес другого мужчины. Во всем его окружении он был или равным по возрасту с остальными, или старшим. Так было удобнее: общаясь с теми, кто моложе, он всегда чувствовал, что может требовать и просить так, чтобы ему не отказывали. Приглашал молодых музыкантов, как того же Андрея, которого был лет на двенадцать старше. Чувствовать себя ответственным за них было порой интересно, иногда тяжело, но всегда — приятно.

Он всегда равнял между собой понятия «ответственность» и «власть». «Я отвечаю» — означало «я имею право отдавать распоряжения». С теми, кто не хотел играть по таким правилам, Вадим быстро ссорился. От звукорежиссеров, менеджеров в клубах, арт-директоров и устроителей концертов и фестивалей он всегда требовал полной ответственности за каждое действие. «Вы же директор», говорил он в качестве упрека, если зал был недостаточно полон, звук — паршиво отлаженным, а расписание съезжало на два-три часа. Не все понимали. «Ну и что?» — часто слышал он в ответ. — «Я что, всемогущий, что ли?». Вадима это оскорбляло. Взял на себя обязанности — будь всемогущим или всеведущим, но исполняй то, что должен.

Вадим и сам так поступал — всегда рвался до последнего. Все сделать, везде успеть, все устроить за себя и за других. Если уж играл с кем-то еще, то сам занимался любыми мелочами, от билетов до доставки багажа. Научился настраивать аппаратуру, чтобы не зависеть от случайных бездарей. Почти всегда такие рывки на идеальный результат заканчивались лежанием в лежку без сил. Но по-другому Вадим не умел и учиться не хотел.

Сейчас же перед ним стоял тот, кому можно было довериться и положиться целиком. Вдруг это стало совершенно ясно — ровно в тот момент, когда Флейтист опустил ему руку на плечо. Чувство это было даже не товарищеским, скорее уж — сыновним. Правда, давно покойный отец Вадима никогда не умел внушить к себе подобное доверие. Сыну от него доставались в основном упреки и претензии. Что бы ни делалось, все было не так, не вовремя или никому не нужно. На минуту мелькнуло нелепое сожаление, что Флейтист не был ему отцом. Потом он вспомнил Андрюху, брошенного на попечение матери, и усмехнулся. Его родной батюшка, по крайней мере, обеспечил сыну возможность вырасти не в сугубой экономии на грани нищеты. Правда, состояние нервной системы ребенка за критерий благополучия не признавалось, а жалобы на рано начавшиеся мигрени и боли в желудке считались капризами.

— Спасибо, — неловко выдавил из себя Вадим, но Флейтист понял и несказанное, похлопал его по плечу, потом убрал руку.

— Я говорил о серьезных ранах или гибели, — пояснил он. — Иначе я бы не ударил тебя. За это — прими извинения, других вариантов не было. Но мы отвлеклись. Ты должен заботиться о себе и своей женщине. Думать о вашей безопасности. Это — главное. Я не хочу, чтобы ты играл в киногероя. Твое место — за моей спиной, твоя задача — делать то, что я прикажу. С Анной я поговорю. Ты согласен?

— Да, — кивнул Вадим. — Я не считаю себя Суперменом…

Флейтист молча кивнул, соглашаясь, но в этой расстановке сил не было ничего обидного. Роли были распределены согласно талантам и способностям. Предел своих сил Вадим уже увидел. Флейтист, и Серебряный были сильнее, Софья — опытнее в вопросах выживания.

— Есть еще кое-что, — сказал Гьял-лиэ. — И я считаю нужным об этом сказать.

— Что такое?

— Это касается желания, выбранного Анной. Я не стал бы говорить об этом без ее согласия, но считаю, что положение, в котором мы оказались, обязывает меня поступиться обязанностью сохранить тайну.

— Не тяни, — попросил Флейтист. Напряжение в голосе было почти незаметно, словно Серебряный легко коснулся перетянутой струны. Но чувствительный слух профессионального музыканта уловил резкую ноту.

«До чего же он устал, до чего же он боится за нас с Анной и за свою жену…» — понял вдруг Вадим. Вместе с приязнью и доверием пришла чуткость и своеобразная ответственность подчиненного, преданного командиру.

— Она выбрала право быть гостьей Полуночи в любой момент, когда пожелает. Я не имел права отказывать, ты знаешь… — нехотя, перебарывая себя, сказал Гьял-лиэ. Видимо, для него необходимость выдать чужую тайну была по-настоящему тягостной.

Флейтист отступил на шаг, присел на плиту, ограждавшую лестницу. Опустил лицо на руки, провел ладонями по щекам, словно умывался. Тяжелые пряди надо лбом взметнулись и опустились обратно. Когда предводитель поднял голову, лицо его было уже не по-хорошему бесстрастным.

— Спасибо, что сказал, — очень просто, без привычной размеренной четкости, сказал он. И добавил, уже взяв себя в руки:


— Что ж, я знаю, почему мы оказались здесь.

— И? — подались вперед одновременно Вадим и Серебряный.

— Замок можно открыть с двух сторон, — проронил Флейтист. Серебряный совсем по-человечески охнул, прижал руку к губам. Подумав, Вадим тоже понял смысл загадочной фразы. Анна могла открыть дверь в Полночь, и со стороны Полудня, и со стороны Безвременья.

— На нас будут давить, — сказал Флейтист. — Жестоко и упорно, вынуждая девочку сделать это. Если она будет знать, что может — рано или поздно сорвется, желая помочь или попросту устав. Поклянитесь, что от вас двоих она об этом не узнает.

— Но… может, лучше сказать? Мы вернемся…

— И Безвременье войдет за нами следом? — жестко усмехнулся Серебряный. — Я не пойду на это. Лучше уж погибнуть здесь, но не открыть запретной двери.

Вадим резко развернулся к нему, толкнул в плечо. Серебряный сделал шаг назад и уперся в стену. Площадка была слишком маленькой для драк. Два шага от ограды до стены рядом с дверями.

— Это для тебя важно удержать дверь. А для меня — чтобы она жила. Ясно тебе? — Вадим четко знал, что Гьял-лиэ сильнее его во много раз, но сейчас это не волновало. Внутри сжималась тугая пружина, и музыкант сознательно накручивал себя, зная, что когда белая ярость дойдет до определенной точки, физическая сила не будет иметь значения. — Мне плевать на твои двери и стены, ты… Козел горный!

Серебряный стоял, чуть склонив голову, готовый обороняться, но не бить в ответ — Вадим очень хорошо это видел, и именно поэтому удержался от удара. В глазах потенциального противника стояло отчетливое сочувствие.

— Ты не понял, — мягко сказал за спиной Флейтист. — Когда она откроет дверь, Безвременье войдет не следом, а через нее. И там, где оно пройдет, не останется ни разума, ни чувств. Ничего. Только тело, лишенное рассудка.

Тупик. Безвыходное положение. Сердце на миг захлебнулось кровью, беспомощно трепыхнулось и ухнулось куда-то вниз. Пружина в груди разжалась, и теперь ничего, кроме слабости, не осталось.

— Какого черта ты согласился? — рявкнул он в лицо Серебряному, но тот уже оклемался и вывесил на лицо привычную маску высокомерия.

— Может, я и тебе должен был отказать? — издевательски поднимая бровь, спросил Гьял-лиэ. — Пойми же, бедный разумом, я не имел права отказывать! Что бы она ни попросила! Закон неумолим.

— Законник хренов, — уже бессильно сказал Вадим, лишь бы не молчать.

— Я хочу, чтобы вы оба поклялись, — напомнил Флейтист.

— Клянусь, — сказал Серебряный, и Вадим повторил короткое слово.

— Да будет клятва нерушима, — заключил Флейтист. — Что бы ни случилось дальше, вы должны помнить, с чем мы играем. И с кем бы мы ни встретились, в какие условия нас бы не ставили — будем же играть по правилам старой детский игры. «Да и нет не говорить, черного и белого не выбирать». Мы выйдем отсюда иным путем. По крайней мере, некоторые из нас… — добавил он, чуть помедлив. — Пойдемте, нас давно ждут.

Их встретили сияющими улыбками. Обе красавицы, на вкус Вадима, ни в чем не уступавшие друг другу — слишком разными они были, и выбирать лучшую было, как сравнивать ветер и пламя, — привели себя в порядок. Мокрые майки оказались весьма привлекательной одеждой для женщин с отличными фигурами. Умытые лица уже не казались такими усталыми.

— За стол, — сказала Софья. — Срочно. Я тут уже истекаю слюной, пока вы там курите…

Пока мужчины беседовали по душам, женщины накрыли на стол. Собственно, им нужно было только расставить тарелки и кружки. Вадим поднял свою со стола, постарался рассмотреть, ловя свет от лампы. И они, и горшки, лотки и кадушки с угощением, выглядели очень, очень старыми. Глазурь на глине растрескалась, трещины были темными от времени. Когда-то на кружке в два цвета — черный и белый — был изображен замок на фоне неба. Тот, в котором они находились, сообразил Вадим. Теперь же паутина трещин почти скрыла рисунок, превратив его в хитрую мозаику. Вилок или ножей не было, впрочем, Вадиму уже было все равно. Есть руками? Пожалуйста. Тем более, что среди блюд не было ничего жидкого. Куски жареного мяса и печени, рыба, зажаренная целиком, квашеные овощи, ломти хлеба грубого помола. Еда оказалась еще теплой, а мясо — довольно горячим. В кувшине обнаружился загадочный напиток, не то квас, не то пиво, с привкусом яблок. В меру сладкий, в меру хмельной — то, что нужно после долгого пути.

— Сидр, — пояснил Серебряный, когда Анна спросила, что такое вкусное она пьет. — Настоящий, а не тот, что продают в железных сосудах.

Девушка от смеха подавилась моченым яблоком, и Вадим постучал ее по спине.

— Что я столь забавного сказал? — обиженно спросил Гьял-лиэ.

Анна всхлипнула, заходясь новым приступом смеха и от восторга принялась стучать рукой по столешнице — других способов выразить свои чувства у нее не осталось.

— Твои формулировки несколько устарели и порой звучат смешно для слуха тех, кто намного младше тебя, — спокойно пояснил Флейтист. — Смешно не то, что ты сказал, а то, как.

— Ну, знаете ли, господа младшие… — надулся Серебряный и запил обиду сидром.

Ровно в этот момент в зале окончательно потемнело. Плошки с маслом усердно чадили, но огонь больше не освещал помещение. Воздух налился вязкой тьмой, стал плотным и неприятным на вкус. Вадим подумал, что его можно пощупать. Истинный смысл пословицы «хоть топор вешай» обнаружился во всей красе.

Вместе с тьмой пришло ноющее, гадкое ощущение в висках. Словно сотня мошек облепила их, жужжа. Вадим потер лицо — разумеется, на коже ничего не было, но он чувствовал уколы и укусы.

— Вот и до нас дошло, — беззаботно сказала Софья. — Стены выдержат. Вы ешьте, ешьте — переживем и зажуем…

Вадим налил себе еще сидра, залпом осушил кружку, пытаясь в опьянении спрятаться от мутного, томного и тревожного ощущения давления. Не помогало, хоть сидр и вызвал приятную легкую слабость в усталых спине и ногах. Есть уже не хотелось. Тьма сгущалась. Все сложнее было просто сидеть на табурете — хотелось заснуть сидя, закрыть глаза и зажать уши, лишь бы не ощущать вязкой липкой тьмы в воздухе.

Темную тишину разрезал тонкий, как лезвие ножа, чистый звук. Потом — целая трель. Отдельные ноты сложились в мелодию, легкую и смелую. Вадим поднял глаза — играл Флейтист. Через минуту показалось, что тьма отступает, повисает за спинами, изгнанная музыкой и мастерством Флейтиста. Но мастерство мастерством, а сила — силой: видно было, что играющему тяжело. Музыка причиняла ему боль, и боль эта проступала на и без того бледной коже снежной белизной и каплями пота. Казалось, что он ступает по битому стеклу — осторожно, но упрямо.

Вадим почувствовал, что обязан ему помочь. С трудом поднялся с табурета, дошел до угла, где стоял кофр, расстегнул застежки. Гитара сама прыгнула в руки. Он осторожно проверил настройку, опасаясь, что после всех приключений строй полетел к чертям, но верный «Гибсон» опять оказался на высоте. Вадим вернулся к столу, дождался, пока Флейтист начнет новую мелодию, и стал играть. С первым же аккордом по спине проползла ледяная струйка пота. Тьма в воздухе сопротивлялась музыке. Пальцы болели так, словно Вадим отморозил руки и теперь пытался шевелить ими. Но взглянув на бледные и испуганные лица женщин, на остановившийся взгляд Серебряного, он продолжил. Две трактовки одной мелодии сплелись в уверенный унисон, и сначала каждый аккорд был путем по раскаленным углям, но через сколько-то мгновений тьма сдалась.

Плакала флейта, рассказывая о несбывшемся и о том, что не сбудется никогда. Вторила ей, скорбя об утраченном, гитара — и не Вадим играл на ней, она сама подсказывала, какой аккорд взять. Он только слушался воли инструмента, вдруг обнаружившего характер и душу такой глубины, о которой хозяин раньше и не догадывался. Раньше гитара была хоть и верным, любимым, но инструментом. Теперь, когда ей позволили говорить и защищать собравшихся в зале от опасности, она проснулась.

Аккорд за аккордом, мелодия за мелодией — создавалась зыбкая стена, отделявшая людей и полуночников от бушующей за каменным барьером бури. Башня ходила ходуном, содрогаясь под порывами невидимого и неслышного ветра, по ставням барабанили то ли градины, то ли призрачные кулаки. Но двое играли — и пока длилась музыка, никто не мог причинить им вреда и даже испугать. Анна и Софья смотрели на обоих равно влюбленными глазами, раскрывались навстречу музыке. Серебряный прикрыл глаза и слушал с растерянным, мягким и юным лицом. Более внимательной и чуткой аудитории у Вадима не было никогда.

Сперва отгремела буря, рассеялась тьма, и только потом закончилась музыка. Последний аккорд, последний перелив флейты. И тишина казалась еще отголосками музыки, последними ее каплями, сочившимися сквозь клепсидру остановленного времени.

Когда замолк последний отзвук тишины, Анна встрепенулась. Флейтист опустил локти на стол, упер подбородок в кулаки и созерцал столешницу. Девушка перегнулась через стол, потянула его за рукав, добилась встречного взгляда. Вадим хотел ее остановить, но не успел. Он еще не полностью включился в ситуацию, еще находился где-то на грани между музыкой и тишиной. А вот Анна уже была сейчас и здесь.

— Пароль «Гаммельн»? — с резанувшим Вадиму ухо острым любопытством спросила она.

Флейтист осторожно высвободил руку, потом опустил ладони вокруг рук Анны — не касаясь, но словно заключая в плен. Внимательно посмотрел ей в лицо, чуть улыбнулся. Легкое движение скул, нижних век. Губы по-прежнему были сложены в прямую строгую черту — только дрогнули, поползли вверх уголки.

— Только что догадалась? — спросил он, улыбаясь уже широко. — Отзыв «да», девочка. Но — вопрос в ответ. Согласна?

— Угу, — кивнула Анна.

— Что помогло тебе угадать?

Анна склонила голову вправо, потом влево, словно формулировка ответа могла быть написана на одной из стен. Посмотрела на потолок, на стол. Прикушенная губа выдавала замешательство. Вадим жадно следил за каждым ее движением, ловя знакомое. Точно также он сам крутил головой, если ему задавали неожиданный вопрос. Даже манера, отвернувшись, поднимать и опускать глаза, натягивать верхнюю губу и жевать ее, была общей. Не хватало только любимого «ну-уууу…», которым заполнял паузы Вадим.

— Музыка, — пожав плечами, ответила, наконец, Анна. — За ней можно пойти куда угодно. Не думать, не выбирать. Неважно, что происходит, все неважно. Лишь бы слышать дальше…

— Спасибо, — с улыбкой кивнул Флейтист. — Лучшего комплимента нам ты сделать не могла.

— Это не комплимент, — резко ответила Анна, опуская голову и исподлобья глядя на собеседника. — Я не знаю, правдивы ли сказки, но история… не самая приятная. По-любому.

Софья предупреждающе кашлянула, и Вадим перевел на нее взгляд. Женщина ощетинилась неприязнью и напряжением, словно кошка, защищающая потомство. Серебряный тоже насторожился, подался вперед, будто готовился к броску. «Полночь и сочувствующие» были готовы защищать своих от непрошеного любопытства.

— Анна, — тихо, но строго позвал Вадим. — Хватит.

Девушка только отмахнулась — «не мешай, интересно же», прочел этот жест Вадим. Флейтист вытащил флейту из кармана, положил на стол перед кончиками пальцев Анны, покатал, не задев ее рук. Черный с серебром инструмент казался совсем безобидным, простой игрушкой.

— Сегодняшняя ночь плохо годится для страшных сказок, — медленно сказал он. — И передо мной стоит выбор: рассказать одну из них или посеять недоверие между нами. Что мне выбрать, Анна?

— Понятия не имею, — еще резче сказала девушка. — Это же твой выбор, правда?

Вадим перестал ее понимать, перестал чувствовать, что с ней происходит. Слишком уж жестко, агрессивно она вела себя по отношению к Флейтисту. Что бы ни пришло девушке на ум, на подобные действия права она не имела. Это чувствовали все, кроме самой Анны. Но она разозлилась не на шутку — это-то Вадим понять мог. Брови сошлись в широкую упрямую черту, прижатые к столешнице руки подрагивали. Что-то ее напрягало до той степени, когда уже все равно, что тебе скажут, чем все кончится.

Софья вдруг шумно выдохнула и расслабилась, потянулась.

— Девочка нервничает, девочка боится, что ты заведешь ее неведомо куда. Нормальная реакция умной-таки женщины на наркодилера, милый, — с усмешкой громко сказала она.

По тому, как Анна покраснела, Вадим понял, что женщина попала в точку. Может быть, даже дальше — сумела в две коротких фразы уместить то, чего пока не понимала и сама Анна. Сейчас причину напряжения облекли в слова, в правильные слова, и Анна смутилась, растерялась. Сама она шла бы к этой мысли куда дольше — часы или даже дни. Но Софья произнесла пару десятков слов, и Анна оказалась под взглядами спутников без привычной брони.

— Значит, я расскажу сказку, — притянув к себе жену, сказал Флейтист. — Она не будет слишком длинной.