"Предсказанная" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна)

ГЛАВА 1. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ…

Кто-то ударил его по щеке — Вадим не разобрал, кто именно. Даже на это сил не было, но — не было и боли от удара.

— Оставь его, — приказал другой человек. И добавил:

— Он ничего не воспринимает.

Сущая правда, Вадим не мог стряхнуть с себя оцепенение, не мог включиться в ситуацию. Его словно заморозили, залили в куб искусственного льда, непрозрачного и больно жгущего руки. Только что случилось что-то непоправимое. Рядом, совсем близко от него. Как, почему? В памяти чувствовался провал, темный и сочащийся мутной сукровицей, словно ссадина на локте.

Выход из двери квартиры Вадим еще помнил — но что дальше? Движение. Чувство близости чего-то очень важного, единственно верное решение… даже не решение, а единственно возможное действие. Резкая насильственная остановка на последнем шаге. Что это было? Что все это значило? Почему его ударили по лицу — кто и за что? Почему нет возможности пошевелиться или разжать пальцы?

Вопросов было слишком много, они сплетались в паутину, мешавшую сдвинуться с места или выговорить хоть слово. Мельтешили перед глазами — пестрая вереница слов, из-за них Вадим ничего не видел, только чувствовал, что произошло что-то важное. С ним, вокруг него, из-за него. С таким чувством просыпаешься после кошмарного сна — ни вздохнуть, ни шевельнуть рукой, и непонятно, что же случилось, почему тело парализовано страхом, кончился ли сон, или еще длится…

— Почему она не остановила его силой? Она же могла?

Женский голос, знакомый. Анна.

— Бесполезно гадать теперь, госпожа моя…

Серебряный, владетель Южных земель Полуночи.

Двое из четырех — уже из троих — его спутников.

А Софья — погибла…

Значит, сон продолжался — ведь если все случившееся было не сном, то не стоило и жить вовсе. Он помнил, что случилось, хоть и делал перед собой же вид, что не знает. Только правда все же затаилась в глубине сознания и выжидала момента, чтобы вынырнуть на поверхность и нанести удар.

Сон, страшный сон, но нужно проснуться, и тогда все кончится — и боль, и страх, и нестерпимая тяжесть совершенной ошибки. Вместе со сном растает и все хорошее, спутники окажутся лишь порождениями ночной фантазии. Жаль немного, но слишком тяжела боль утраты, так нужно все-таки постараться проснуться, избавиться от дурного сна.

Вадим встряхнул головой, пытаясь прогнать морок. Не получалось. Когда-то его научили: если хочешь понять, что спишь — постарайся увидеть во сне свои руки. Вот, обе руки были перед ним, и правая, висевшая вдоль тела, бессильная и не подчиняющаяся приказам владельца, и левая, лежавшая на узком черном грифе гитары.

Может быть, именно гитара и была якорем, удерживавшим его во сне. Слишком уж трудно было разжать пальцы, выпустить иллюзию из рук — вот и спорили в груди два противоречивых чувства — желание избавиться от боли и сохранить кусочек чуда. Чудо, правда, уже не казалось чем-то особенным. Красивый, дорогой инструмент неизвестной марки. Черный лак… нет, не лак, удивительное покрытие, похожее на инкрустацию черным перламутром. Совершенно непонятный материал грифа — и на дерево не похож, и на пластик. Строгие точеные обводы корпуса «ovation», изящная линия выреза под левую руку. Сказка, воплощенная в жизнь…

…и цена за материализацию чуда — безжизненное тело женщины под ногами.

Жестокий, безжалостный сон, которого он будет стыдиться всю оставшуюся жизнь — своего выбора, заплаченной хотя бы и во сне цены.

Только скребло что-то в груди, словно за пазуху сунули лисенка из притчи о спартанском мальчике, и теперь звереныш прогрызал себе выход наружу. Лисенка звали правдой, и невозможно было уберечься от острых зубов, от крепких когтей упрямой твари, нельзя было отгородиться от боли пониже ключицы. Вадим не хотел этой правды, не хотел ничего понимать, знать, чувствовать — он хотел лишь проснуться, забыть за утренним кофе содержание сна, раз и навсегда выкинуть его из памяти. И — не мог.

Некуда было просыпаться, все, что с ним происходило, не было сном — вот о чем скулил, рычал, тявкал, выгрызая себе дорогу между ребрами подлый лисенок. Вадим прижал руку к груди: казалось, что сердце сейчас вырвется наружу, упадет на землю. Он попытался взглянуть на своих спутников. Анна стояла перед ним, уперев руки в бедра, резкая и решительная, совсем чужая. Серебряный застыл, держа руку между Вадимом и Анной, обозначая границу. Флейтист… Вадим лишь на мгновение коснулся его взглядом, и тут же отшатнулся. Даже такое недолгое соприкосновение ударило его, словно в драке хлестнули кончиками пальцев по глазам.

Флейтист просто стоял, скрестив руки на груди. Молча, с бесстрастным на первый взгляд лицом. Но это была лишь иллюзия, зыбкая граница, с трудом удерживавшая все то, что плавилось и бурлило сейчас в душе командира. Ему не нужны были ни слова сочувствия, ни просьбы о прощении — он никого и не слышал, наверное. Просто стоял неподвижно, замерев, ибо ничего больше не мог. Об эту твердость камня разбивались любые попытки придумать что-то в свое оправдание, любые возможные слова, которые пытался подобрать Вадим.

Ему не хотелось чувствовать себя виноватым. Он почти не помнил того, что случилось, помнил только, что хотел взять гитару в руки, но Софья догнала его и успела прикоснуться раньше.

«Ибо тот, кто встанет между человеком и судьбой, погибнет», — вспомнил Вадим слова загадочной гостьи. Почему, зачем все случилось именно так? Зачем она вмешалась, кто ее просил, почему теперь он, Вадим, должен чувствовать себя виноватым? Кто сказал, что Вадим хоть как-то неверно поступил? Он шел к тому, что было суждено — зачем, зачем же женщина вмешалась?!

Никто не обвинял его — обвинял себя он сам, понял он чуть позже, и этот суд был строг и справедлив, ибо вина была очевидна и несомненна: он согласился играть по правилам Безвременья. Вопреки здравому смыслу, вопреки собственному ощущению правильного, и тем самым — предал всех остальных. Нарушил обязательства, поступил против интересов своей команды, сыграл на стороне противника…

«Меня обманули», — хотел сказать он, но знал, что это ложь: никто его не обманывал.

«Это твоя судьба», — сказали ему — и он поверил.

«Меня заставили», — хотел сказать он, но и это было ложью: никто его не заставлял.

«Иди и возьми», — сказали ему — и он взял.

Невозможно было смотреть в глаза правде, дико, нестерпимо больно, но Вадим знал, что выбора у него нет: или признать, что он сделал все сам, или сойти с ума, отказавшись от очевидного. Сумасшествие было совсем близко, достаточно сделать лишь шаг, лишь сказать вслух: «это не я», и мозг вцепится в удобное оправдание, подменит картину, как ловкий шулер — карты, но то, что Вадим назовет реальностью, ею — не будет. От ласкового фальшивого «не я сделал» останется уничтожающее «не я».

Человек стоял лицом к лицу с правдой о себе, и не мог пошевелиться; и никто не пришел ему на помощь.

Он знал, что просить о помощи не имеет права, но все же ждал — слов, прикосновения, любой поддержки, которая позволила бы удержаться, выстоять под грузом своей вины. Его же не замечали. Даже Анна, кажется, готова была вцепиться ему в лицо ногтями, и только Серебряный удерживал ее, но и владетелю было наплевать на Вадима, он лишь поддерживал порядок.

Вадим стоял один против всех, и это было несправедливо.

— Вы сами меня сюда затащили, — сказал он, чувствуя, как дрожит голос. — Вы… оставили меня. Я не знаю, что за наваждение это было… не мог знать, но вы!..

И только после этих слов Гьял-лиэ ударил его — по губам, наотмашь.

— Молчи, — низкий вибрирующий рык заполнил залу. — Молчи, если хочешь жить, молчи, ради всего!

Занесенная для следующего удара рука, алое пламя, трепещущее вокруг пальцев.

Бешеный взгляд отливающих кипящей ртутью глаз, в которых зрачки сошлись в две линии тоньше волоса.

— Нет, не смей! — крик Анны.

— Где ты был, когда я… — выплюнул разбитыми губами Вадим, и слова мешались с кровью.

— Замолчите все, — негромко сказал Флейтист, но его услышали и замерли, одновременно все трое. — Позже, потом…

Он опустился на колени рядом с телом жены. Вадим знал, что не должен смотреть, но не было сил отвернуться. Прощание было недолгим, Флейтист только коснулся губами губ Софьи, опустил ей веки. Потом сложил раскинутые руки на груди, замер на мгновение. Лица его Вадим не видел, его скрыли пряди растрепавшихся волос, и Вадим был этому рад: и так невыносимо тяжело было видеть чужое горе, особенно — горе, переносимое так. Без крика, без поиска виновных, без обещаний мести, удерживая в себе раскаленную лаву боли потери.

«Лучше бы он убил меня», — подумал Вадим. — «Это было бы честнее…».

Потом вспомнил, что говорил Флейтист на лестнице замка в горах, когда женщины выгнали их из залы. Это случиться не могло — даже предавшего Вадима, виновного в смерти жены, Флейтист все равно вытаскивал бы из Безвременья. Может быть, потом и зашла бы речь о расплате, но не сейчас. Оттого особо гадко было — получалось, что ударил в спину, зная, что и после этого его будут защищать.

Предавших благодетелей Данте помещал в самый дальний круг ада, и Вадим сейчас начинал понимать, почему.

— Ой, мама, — вскрикнула Анна, и Вадим сначала хотел шикнуть на нее — просили же молчать, но боковым зрением увидел, как тают стены Замка ста ветров. Только сейчас до Вадима дошло, откуда взялось название. Ветры и ветерки, сотни, тысячи воздушных потоков бились в стекло и хрусталь, в черный камень постамента. Они скользили по щекам, ласкались и царапались — горячие и прохладные, влажные и сухие.

Зрелище завораживало. Стены тускнели и истончались под напором струй ветра. Выветривались — словно скалы, но процесс шел удивительно быстро. Уже почти не осталось ничего зримого, только призрачные силуэты стен и арок. Потом все сущее в очередной раз мигнуло — этому Вадим не удивился, и оказалось, что все они стоят во дворе той самой горной крепости, из которой удрали через подземелье на Кладбище Богов. Все, как и раньше.

Только тело Софьи Замок ста ветров оставил себе.

Круг, который они описали по Безвременью, не принес никакой пользы, лишь отнял одну жизнь из пяти. Все было напрасно — и бегство, и смерть.

— Здесь кто-то тщательно прибрался, а, Гьял-лиэ? — слегка улыбнулся Флейтист. Лучше бы он не делал ничего подобного — больно уж впечатляющий результат получился, вовсе не веселый.

— Да, — кивнул Серебряный. — Оставленного нами беспорядка я более не вижу.

— Что же вы тут натворили-то? — спросила Анна.

— Довольно многое, — развел руками Серебряный. — У нас не было возможности заботиться о чистоте, госпожа моя.

— Значит, эта парочка уродов жива?

— Нет, — сказал Флейтист. — Но могли найтись другие претенденты. Поднимайтесь на второй этаж.

Все было почти как в прошлый раз, но и разница была, Вадим не мог о ней забыть даже на минуту, а оттого нестерпим был каждый шаг по двору крепости. Все казалось, оглянись — и увидишь рядом с Флейтистом невысокую женскую фигурку с шапкой кудрей, сливавшихся с тенями сумерек. Прислушайся — и услышишь низкий хрипловатый смех; зазевайся — и получишь очередную беззлобную подначку. Ведь недавно еще Вадим всерьез обижался на насмешки Софьи — почему, как, как же это получалось, ведь она ушла, и стало так пусто… Пустота саднила недавно вырванным зубом, кровоточила и ныла. Кто-то злой и насмешливый, наверное, нарочно вернул их сюда, чтобы еще раз ткнуть носом в очевидность и неотвратимость потери.

Стол показался пустым — посуды на нем не стояло. Потом Вадим заметил белый лист, прибитый к столешнице знакомым кинжалом с длинным тонким лезвием. Стилет, вспомнил он верное название. Оружие Серебряного. Владетель вытащил его двумя пальцами, придирчиво оглядел лезвие и только после этого спрятал в рукав. Потом взял лист бумаги, скользнул по нему взглядом, пожал плечами и передал Анне. Та прочла и хмыкнула.

— А можно мне? — неуверенно спросил Вадим.

Девушка посмотрела на него с изумлением, словно с ней заговорило пустое место. Вадим вздрогнул под этим взглядом, прикусил губу. Он знал, что не может ни на что претендовать — ни на внимание, ни на благосклонность, но все же обидно было, и горько. Но объясняться, особенно при Серебряном, Вадим счел ниже своего достоинства.

— Покажи ему, — сказал Гьял-лиэ, и Анна послушно протянула Вадиму лист.

Это задело еще сильнее, первым желанием было — отказаться. Подачек по чужому приказу Вадим принимать не желал. Все же любопытство победило, и он взял бумагу. Крупные кривые буквы были выведены явно наспех, не слишком привычной к письму рукой. Только два слова на листе.

Простите

Ждите

Ничего больше — ни знаков препинания, ни пояснений. Печатные буквы в два ряда и прорезь, оставленная стилетом. Вадим осторожно положил бумагу на стол.

— Вероятно, у нас появились неведомые друзья, — через пару минут сказал Серебряный.

— Видала я этих друзей… — фыркнула Анна, и осеклась, не договорив.

Флейтист пришел чуть позже, ему показали письмо, но он не сказал ни слова. Беглым взглядом осмотрел зал, потом молча прошел к тазу с водой, тщательно умылся. Вадим наблюдал за ним, не зная даже, зачем — может быть, ждал чего-то, слова или приказа. Анна сидела на столе, болтала ногами и явно не знала, куда себя деть. Один Серебряный занимался делом, если им можно было считать неспешное снятие ставня с окна.

Умывшись, командир еще раз осмотрел зал и компанию, на мгновение задержал взгляд на гитаре, которую Вадим так и держал за гриф, не решаясь поставить на пол. Музыкант испугался, что сейчас ему прикажут выбросить инструмент вон, и знал, что не решится возражать, но ничего подобного не случилось.

— Сыграй! — сказал Флейтист.

— Что? — Вадим растерялся, уж больно это было неожиданно.

— Что хочешь, это сейчас не имеет значения.

Вадим присел на табурет, положил гитару на колени. Коснулся рукой струн, проверяя строй. Все было в порядке, гитара в подстройке не нуждалась, и он понял — так будет всегда, этому инструменту не нужна настройка, ему не страшна будет ни сырость, ни вода, ни жара. Струны никогда не «поплывут» и не перетрутся над ладами.

Взять настоящий аккорд он не решался еще несколько минут. Потом все же ударил пальцами по струнам, замер, прислушиваясь к звуку. Гитара откликнулась звенящим переливом, удивительно чистым и легким.

— Играй дальше.

Нехотя, заставляя себя прикасаться к жестким, режущим пальцы струнам, Вадим начал играть. Звук его пугал, но куда сильнее пугал пристальный оценивающий взгляд Флейтиста. Каждый аккорд, каждый переход взвешивался на незримых весах, и Вадиму казалось, что он играет на свою жизнь.

— Довольно… Ты знаешь, что это за гитара?

— Нет, откуда?

— Да, ты прав, тебе действительно неоткуда это знать. О ней говорится в наших легендах, да и то нечасто. Рассказывают, что она родилась, когда первый звук музыки прозвучал в первой ночи мира… и многое другое. Эта гитара древнее нас всех, древнее Полудня и Полуночи. Говорили, что, играя на ней, можно открывать двери между мирами. Говорили и другое — например, что прикоснувшийся к ней станет рабом Безвременья. Теперь ты понимаешь?

— Нет, — признался после паузы Вадим. — Мне говорили, что это — моя судьба, которая была мне предначертана еще до рождения. Предсказана, точнее. Мне говорили, что вставший между человеком и его судьбой погибнет… но я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? — встрял Серебряный, но Флейтист коротко махнул рукой, и тот замолк.

— Не понимаю, что все это значит. Какие двери, что происходит? Я… не мог не взять ее. Просто не мог иначе. Увидел — и все.

— Я знаю, — кивнул Флейтист. — Мне самому не под силу было бы справиться с ее зовом.

— То есть? — опять прорезался Серебряный.

— Анна видела, — чуть опустил голову командир. — Если бы не барьер, я сам бы стремился завладеть ей.

— Позволь тебе не поверить! — звонко сказала Анна.

— Не позволю, — ответил Флейтист. — Я говорю правду, и лгать мне смысла нет. Я ни в чем не виню тебя, Вадим, я говорю перед свидетелями, и говорю искренне. Винить я могу лишь себя.

— В чем? — Вадим окончательно опешил.

— Если бы не затеянная мной игра, вы не оказались бы здесь и ничего не случилось бы.

— Нет, неверно, — подходя к столу, сказал Серебряный. Глаза он старательно отводил, и Вадим никак не мог понять, что у него с лицом. — Я мог бы сказать, что виной всему затеянная мной интрига или мой выбор гостей на празднике Полнолуния. Но Флейтист знает, а я сейчас говорю вам обоим — не я выбираю гостей, и никто из Полуночи. Их выбирает судьба…

— Это как? — спросила Анна.

— Долго и сложно объяснять. Это и гадание, и жребий… Но на этот раз он выпал тому, чья судьба уже была определена. Так ведь, Вадим?

Музыкант недоуменно пожал плечами.

— Я же был рядом с тобой у Судьи, я знаю, о чем ты спрашивал!

— Он мне ничего конкретного не сказал…

— Да неважно, что сказал Судья. О чем ты спрашивал?

— Что значит «предсказанная»?

— Ну вот, теперь ты знаешь, — нехорошо ухмыльнулся владетель. — Познакомился лично…

— То есть?!

— Это имя твоей гитары — Предсказанная, — объяснил Флейтист. — Но я не понимаю, к чему ты клонишь, Серебряный?

— О, где те времена, когда ты понимал меня с полуслова! — страдальчески вскинул руки к потолку владетель. — Я лишь о том, что мы должны быть благодарны обстоятельствам, при которых ты и я оказались здесь!

— Почему ты так считаешь? — недоуменно взглянул на него Флейтист.

— Да потому что, сложись все иначе, они все равно попали бы в Безвременье, — объяснил Гьял-лиэ. — Только сам представь, что вышло бы.

— Что дает тебе возможность делать такие выводы?

— Все стечение обстоятельств, которое привело нас сюда, — уверенно сказал владетель. — Подумай сам.

— Ага, а ты, типа, в нагрузку? — скривила губы Анна. — Тебя-то сюда притащили чуть не в багажнике…

— Ты забываешь, что именно я затеял игру.

— Господа фаталисты, — девушка спрыгнула со стола. — Все это замечательно, но если вы от вопроса «кто виноват» перейдете к «что делать» — будет здорово…

Вадиму как раз хотелось, чтобы подольше обсуждали вопрос «кто виноват», потому что при этом ему говорили, что не виноват никто. Хотя бы Флейтист так считал, а мнением остальных можно было пренебречь. Но в предложении Анны тоже имелся резон.

— Вот, к примеру, — продолжила она, расхаживая между столом и стеной. — Кто нам эту записку оставил? Ему можно верить или это очередная разводка?

— Кто же может знать? — устало вздохнул Флейтист. — Верить, Анна, мы можем здесь только себе, и то — не до конца, потому что не знаем, с чем еще столкнемся. Сейчас я хочу попросить вас с Гьял-лиэ уйти отдыхать в одну из спален.

Анна как-то без всякой радости дернула плечом, потом склонила голову, соглашаясь. Хорошо было видно, что приказ ее вовсе не радует, и Вадим удивился. Так правдой или ложью была показанная ему картина? Он ненавидел себя за то, что знал — спросить никогда не решится, даже у Флейтиста. Нельзя было спрашивать, не повернулся бы язык, но мучительно хотелось знать: было ли, не было?

Когда они остались наедине, Флейтист сел на табурет рядом с Вадимом. Протянул руку к гитаре, осторожно прикоснулся к струнам, покачал головой, услышав капризный протест металла.

— Я действительно ни в чем тебя не виню. Я знаю, тебе нужно это слышать.

— Спасибо, — с трудом выдавил Вадим — в горле вдруг собрался тугой комок, мешающий говорить. — Прости… я не знал, что делаю!

— Я знал, что вижу, но не смог бы устоять перед зовом. Я сказал тебе правду, Вадим. Я благодарю судьбу, что у меня есть силы помнить об этом, а не винить тебя… Теперь эта вещь безопасна. Просто… инструмент.

— Хочешь, я ее… выкину к черту?

— Зачем? — вскинул больные темные глаза Флейтист. — Не в гитаре дело.

— Она… ну… будет напоминать? — очень осторожно выговорил Вадим. Он не понимал, откуда Флейтист черпает силы раз за разом прощать его, и не мог выразить свою благодарность за это.

— Я и так не смогу забыть. Серебряный был прав, говоря, что мы и дети Полудня не созданы друг для друга. Лучшее, что я сделал для дочери людей, я сделал по его требованию…

Нельзя было спорить, нужно было — слушать и соглашаться, молчать и кивать, давая Флейтисту выговориться, но Вадим просто не мог. Каждое слово резало его на части. Лучше бы командир убил его на месте, чем вот так исповедоваться перед истинным виновником гибели своей жены.

— Ты не прав, — как можно мягче сказал он, потом отставил гитару к столу и положил руки Флейтисту на плечи. — Я ведь видел мать Андрея. Она до сих пор помнит тебя. Что же в этом хорошего?

Получилось совсем не то, что Вадим хотел сказать — новый упрек вместо утешения, он обругал себя и решил молчать и слушать. На тонком льду человеческих чувств он всегда ощущал свою полную беспомощность, а Флейтист даже не был человеком, хотя все, что он говорил, было близким и родным.

— Зато она жива.

— Ну, знаешь… — растерялся Вадим. — Люди не бессмертны, и важнее как жить, чем сколько.

— Мне сложно это понять, и сложно верить в то, чего я не понимаю.

— Мне кажется, ты понимаешь. Ты ведь рискуешь жизнью — сейчас, с нами. А мог бы согласиться на все, отдать нас с Анной, купить себе за это что-нибудь… жизнь. Даже если все изменилось бы, ты остался, так?

— Ты прав, пожалуй. Знаешь, почему я ушел жить к людям?

Вадим молча покачал головой.

— В вас больше магии, чем в любом из Полуночи. Вы не чувствуете ее, не знаете, где она начинается и заканчивается, но… вы удивительные существа. Мудрость и глупость, сила и слабость — все смешано так, что одно неотделимо от другого. Нам это не дано.

— Тебе, по-моему, еще и не это дано…

— Нет, ты не отличаешь силу от возможностей.

— Это как сравнивать теплое с кислым, по-моему.

— Вот в этом и разница между нами, — улыбнулся Флейтист. — И… не обижайся, пожалуйста, но я попрошу оставить меня одного. Не думай, что это оттого, что я не хочу тебя видеть.

— Я понимаю, — поднялся Вадим.

— Благодарю…

Вадим вышел из залы. В первой слева нише звучали голоса. Он заглянул туда — Анна лежала на кровати, Серебряный сидел на полу у стены. Говорили они, судя по выражению лиц, о чем-то неприятном. Вадиму не хотелось оставаться с ними, и он уже сделал шаг назад, но Серебряный попросил его вернуться.

— Я не хотел бы терять из виду вас обоих, — ворчливо добавил он.

Музыкант пожал плечами, сел на кровать, потом лег, заложив руки за голову, закрыл глаза. Он не хотел находиться в этой комнате, но понимал, почему владетель на этом настаивает: из соображений безопасности. Флейтист поручил ему охранять обоих, вот он и старался. Вадиму порой казалось, что Серебряный только и мечтает, чтоб он куда-нибудь делся, и связывает их только долг. Девушка интересовала Серебряного куда сильнее. Это уже не раздражало. Судя по всему, Анна сделала свой выбор, и даже если картинка была ложью, Вадим ее больше не интересовал. Думать об этом было тяжело, но уж слишком явным было пренебрежение, невозможно было от него закрыться, не обращать внимания.

— Как там Флейтист? — спросила после паузы Анна. — С ним все в порядке?

— Глупый вопрос, — не открывая глаз, ответил Вадим. — Вполне в стиле дешевого боевика.

— Слушай, умник, тебе не кажется, что не стоит выпендриваться, а?

— Как мило… — вздохнул Вадим. — Что ты хочешь услышать?

— Ну ты и сволочь, — ткнула его кулаком под ребра Анна. Было весьма больно, но Вадим решил не реагировать.

— Не слишком приятно для меня присутствовать при вашей ссоре, но оставить я вас не могу, — сообщил Серебряный.

— Я ни с кем не ссорюсь, — ответил Вадим.

— Ты просто урод какой-то! — громким неприятным голосом сказала Анна. — После всего, что ты устроил…

Вадим упрямо сжал губы, запрещая себе отвечать. Это было нелегко, он знал, что еще один упрек — и он сорвется, может быть, даже ударит девушку, чтобы она замолчала. Ей верить было проще, чем Флейтисту: все ее слова совпадали с тем, что он говорил себе сам. Именно поэтому каждое слово резало, словно ножом — трудно было верить, что он не в чем не виноват, легко — втоптать себя в отчаяние. Зачем Анна мучает его, он не знал — не могла же она не понимать, что делает. Назвать обвинения несправедливыми он не мог, и оставалось только терпеть молча, надеясь, что ей надоест.

— Прекрати, Анна, — строго сказал Серебряный.

— Да с какой стати?! Можете придумывать себе любые отмазки, если вы такие благородные! А мне наплевать на ваше благородство, что думаю, то и говорю. И не затыкай меня, имею право!

— Никаких прав ты не имеешь. Ни на одно слово, — судя по тону, Серебряный завелся тоже.

— Что-о?

Далее вокруг Вадима произошла некая возня, раздался звук удара, изумленный писк и протестующий вопль. Сосчитав до десяти, он открыл глаза и сел. Серебряный вывернул Анне руку, стоя за ее спиной, другой крепко придерживал ее за пояс. Больно девушке не было, но и пошевелиться она не могла. Вадим не знал, нужно ли ему вмешиваться. Кто начал потасовку, он знал. С другой стороны, насилие над женщинами всегда казалось ему неправильным. Сам он минуту назад готов был заткнуть Анну хоть оплеухой, но смотреть на картину спокойно не мог.

— Отпусти ее, а? — вежливо попросил он.

— Не раньше, чем у нее пропадет желание пинать меня. Не раньше, чем у нее пропадет желание так говорить с тобой.

— Я не понял, ты за меня заступаешься? — возмутился Вадим. — А мне оно надо? Оставь девушку в покое. Пусть говорит, что хочет. Надо же ей на ком-то срываться…

— Не на мне, — твердо сказал Серебряный, отпуская Анну и толкая ее на кровать.

Девушка свалилась прямо Вадиму на колени, дернулась, пытаясь откатиться, но он удержал ее, притянул к себе. Поднял глаза на владетеля — тот демонстративно отвернулся. Анна сначала сопротивлялась, но Вадим все же был сильнее. Руки, лупившие его по груди, не причиняли боли — не обращая на них внимания, он обнимал девушку за плечи, прижимался губами к шее над воротником куртки.

— Успокойся, милая, успокойся…

— Я всех вас ненавижу! Вы все виноваты… оба, сволочи, какие же вы сволочи! — всхлипывала Анна. — Вам же все равно, я вижу, вам по фигу, что она умерла…

Серебряный собрался что-то сказать, но Вадим показал ему кулак. Не время сейчас для споров было, а если владетель этого не понимал, то это были его проблемы. Анне нужно было выплакаться, обвинить весь белый свет, все равно, кого, и спорить с плачущей женщиной Вадим не собирался, никакой пользы это не принесло бы.

Анна затихла нескоро, постепенно от горьких рыданий перейдя к редким глубоким вздохам и шмыганью носом. Вадим молча гладил ее по спине, по волосам. Гьял-лиэ с видом оскорбленного недоумения сидел у стены, надменно задрав подбородок. Музыкант думал о том, насколько же два обитателя Полуночи отличаются друг от друга. Флейтист был куда человечнее и ближе к людям, без подсказок понимал все, что нужно. Серебряному же было совершенно невдомек, почему девушки иногда плачут и говорят ерунду, и что делать.

Просто молчать и гладить по голове.

Анна заснула, лежа у него на коленях, и Вадим чуть расслабился. Вряд ли между ними что-то еще будет, но по крайней мере хватило сил не ударить ее, не начать свару. Среди многих больших ошибок он сделал один маленький, но верный поступок. Хоть один…

Только убедившись, что Анна спит, все еще всхлипывая сквозь сон, Вадим повернул голову к Серебряному.

— Никогда не поднимай на нее руку.

— Только если и она не будет, — ощерился полуночник.

— Слушай, сколько тебе лет, а? — Вадиму было тягостно и слегка противно, словно он разговаривал с малолетним хулиганом.

— В чем значение моего возраста?

— Сколько лет живешь, а простых вещей не понимаешь, — вздохнул Вадим. — Ты еще с детьми драться начни.

— Я ни с кем не дрался, я лишь не позволил бить себя.

— Ну да, точно, — возражать не хотелось. Спорить с Серебряным — все равно, что биться головой о стену, это Вадим уже понял. Вроде все логично, все звучит правильно, но чего-то не хватает. Мудрости, может быть. Но мудрость ведь не вложишь в чужую голову, если там ее изначально нет. — Ладно, давай замнем. Мне другое интереснее…

— Что же?

— Почему мы опять оказались именно здесь?

Серебряный пожал плечами, потом накрутил на палец выбившуюся из прически прядь. Забавный и совершенно не мужской жест, как подумал Вадим.

— Мне трудно понять, в какую игру нас принуждают играть. Цель ее мне ведома — принудить вас стать вратами для Безвременья. О способах же гадать я затрудняюсь.

— Тебе уже говорили, что твои фразы звучат, как плохой подстрочник с иностранного? — не выдержал Вадим.

— До встречи с вами я был лишен этих ценных сведений, — улыбнулся Серебряный.

— Бессмысленно все как-то… Мне кажется, здешняя публика не понимает, что и зачем делает. Нет никакого плана, что-то такое…

— Я бы не стал на это рассчитывать, — покачал головой владетель. — Скорее уж, мы оказались на перекрестке многих планов.

— Почему ты так решил?

— Ты не мог заметить, но я расскажу тебе. Все мы были скованы магией и не могли препятствовать тебе, но узы эти были сняты на миг раньше, чем ты взял Предсказанную в руки, оттого супруга Флейтиста и успела. Я не верю в то, что наш враг наивен или милосерден, а потому считаю, что среди них нет единства.

Вадим потер висок, поразмыслил над услышанным. Это и записка — уже интересно.

— Или нам хотят показать, что единства нет.

— И ради этого легко расстаются с планом, достаточно надежным и позволяющим достичь желаемого? — скептически поджал губы Серебряный. — Возьми ты в руки гитару, пока заклятье еще было на ней, все уже свершилось бы.

— Не верю, не может быть все так просто, — покачал головой Вадим. — Да можно было мне ее где угодно подсунуть, хоть в первые пять минут. Я бы взял, или Флейтист. Ради чего огород-то городили?

— Мы как слепые котята, — жалобным сонным голосом сказала Анна. — Ползаем, тычемся во все… не хочу так. Домой хочу.

— Все хотят, — Вадим осторожно почесал ее за ухом. — Но видишь, как все запуталось…

— Это ведь еще не все нестыковки, — ответила Анна. — Зачем нас похитили всех вместе, если хватило бы кого-то одного? Специально, чтобы два полуночника мешали? Хватило бы и меня одной, быстрее бы вышло.

— Ты ей рассказал?! — поднялся на ноги Гьял-лиэ.

— Нет, я не рассказывал, — отшатнулся Вадим — уж больно быстро двигался владетель, словно нападающая змея.

— Никто мне не рассказывал, я сама поняла, от вас же. Я же не спала, так, задремала. И я не дура, догадалась. Не понимаю только, почему сразу нельзя было объяснить…

Девушка села, сдернула резинку с косички, помотала головой. Густые спутанные волосы тяжелой массой упали на плечи.

— Ладно, это сейчас не главное. В общем, с самого начала — одна сплошная ерунда. Похитили бы меня, хватило бы. А так получается — сами себе злобные бакланы. Потом с гитарой — ну да, бросили бы ее где-нибудь в чистом поле на дороге, и хватило бы. Дальше… ну вот зачем нас то пугают, то гоняют? Мы, как идиоты, делаем то, чего от нас хотят. Напугались — побежали, пошли, куда сказано… глупо это все. Вроде как уходим от неприятностей, но получается — еще хуже…

— Что же нужно делать? — спросил Серебряный.

— Ох, да откуда я знаю! Но получается одна ерунда, видишь же! Если бы нас просто хотели убить, ну, все эти заморочки про «если прольется кровь» — это же ясно, убили бы и никто ничего не сделал бы. А нас гоняют. Как крыс подопытных по лабиринту, вот, точно.

— Анна, ты ждешь от чужих существ логики людей, — возразил Вадим. — Это ошибка.

— Мне плевать, какая у них логика. Я вижу, что получается фигня! Чего им на самом деле надо, вы хоть пробовали думать?

— Разве это важно? Важно только, что нам надо, — Вадим не понимал, к чему клонит Анна.

— Нам надо выбраться, это понятно. Но сколько уже можно не думать, а бегать?

— Мы с Флейтистом стараемся защитить вас от Безвременья, — сказал Серебряный. — Именно поэтому мы и вынуждены скрываться и прятаться.

— Или ты совсем дурак, или издеваешься, — фыркнула Анна. — Вы, конечно, очень крутые. Только я вот встретилась в лабиринте с одним таким тоже… неслабым. Он меня убить мог запросто, а не стал. Да вообще мог сделать все, что хотел. А начал только пугать. Почему? Значит, это не нужно, убивать-то… А что нужно? Стать вратами — ну, здорово звучит. Поймали бы меня, сунули под нос… клещи, блин, раскаленные — и были бы им врата. Я не партизанка, я это знаю. А не ловят и не суют. Странно, а, мальчики?

Вадим кивнул. Все, что говорила Анна, было правильно. Они безнадежно погрязли в чужой и странной игре, которая казалась логичной лишь потому, что сами они наделяли ее логикой и смыслом. Здесь и пряталась ошибка. Вдруг стало обидно, словно в детстве, когда вызывали к доске и ставили двойку по математике, а на следующий день становилось ясно, как решить задачу. Неужели нужно было пройти весь этот путь, чтобы догадаться, что все не так, как выглядит; не то, чем кажется?

— Короче. Я так больше не могу. Надо об этом Флейтисту сказать, на самом деле. Вы как хотите, а я скажу. Хватит с меня всех этих фокусов…

— Только не сейчас, — вздрогнул Вадим. — Я тебя умоляю. Он просил оставить его одного, и не лезь к нему, пожалуйста.

— Благодарю за заботу о моих чувствах, но я все же хотел бы услышать, что Анна хотела сказать, — раздался голос ото входа.

Вадим улыбнулся. Флейтист никогда не отличался демонстративностью действий, но половина его неожиданных появлений производила поистине театральный эффект. То ли он нарочно старался, то ли само так получалось, но оказывалось всегда красиво и вовремя. Вадим покосился на командира — выглядел он чуть лучше. Все та же плещущая лава боли в глазах, все та же опасная дрожь перетянутой струны в осанке, и все-таки чуть меньше глухой беспомощной тоски. Музыкант обрадовался за него, и по этой радости понял, насколько же Флейтист стал ему близок и дорог.

— Ой, а я половину забыла… — смущенно прижала ладони к щекам Анна. — Вот только что целый монолог заготовила, и — все.

— Хорошо, тогда пусть кто-то мне расскажет о вашей беседе.

Втроем они кое-как пересказали рассуждения спутницы, добавив свои мнения и наблюдения. Выслушав все сказанное, Флейтист надолго задумался, застыл у стены со скрещенными руками. Двигались только пальцы, монотонно вминаясь в бицепсы. Прядь волос упала поперек лба, рассекла лицо надвое, и казалось, что у каждой половины свое выражение: глубокая сосредоточенность и полная растерянность.

— Вы совершенно правы в своих сомнениях, — сказал он наконец. — Я неверно оценил ситуацию и позволил вовлечь нас всех в смертельно опасную игру. Анна, прими мою благодарность и восхищение…

— Ты чего? — изумилась девушка и трогательно покраснела.

— Ты оказалась мудрее и наблюдательнее всех нас. Я же не оправдал ожиданий и вашего доверия. Прошу меня простить.

Вадим открыл рот, подумал — и закрыл. Подходящих ситуации слов не нашлось.

— Я с ума сейчас сойду, — застонала Анна. — Просто не сходя с места, блин! Давайте думать, что делать, а не выяснять, кто что не оправдал!

— Мне есть что присовокупить к вашим наблюдениям. Каждый из встреченных нами противников был достаточно силен, чтобы заставить уважать себя, но недостаточно, чтобы победить. Но подданные Полуночи тысячи лет стоят на страже дверей Безвременья, и нам известно, что сила его велика, даже когда оно пытается проникнуть в наш мир. В одиночку мы не можем ему противостоять, и двоих недостаточно. Здесь же мы во владениях противника, в самом сердце его силы. Мне стоило задуматься об этом раньше. Удивляет и поразительная осведомленность. Узор сложился лишь за считанные часы до того, как мы попали сюда. Никто не мог предвидеть, что за желание загадает Анна. Все это в сумме слишком странно, чтобы можно было найти однозначное объяснение.

— Да, точно, — сказала девушка. — Мне вдруг вот в голову пришло, я не знаю, зачем мне это было надо, честно. Я, кажется, чего-то другого хотела.

— Я тоже был удивлен, — признался Серебряный. — Мне показалось, что после всего просто невозможно желать подобного, но отказать я не мог, таковы правила.

— Да все в порядке, — махнула рукой Анна. — Но да, я сама удивилась, честное слово… Вроде бы — ну на кой вы мне сдались после всех ваших ритуалов? А вот… торкнуло.

— Никто, кроме меня и Анны, не мог знать о том, что она выбрала, — добавил владетель. — Они же узнали мгновенно. Не знаю, как объяснить сие, могу лишь принести клятву в том, что никогда не говорил ни одному слуге Безвременья…

— Удивительное рядом, — улыбнулся Вадим. — Все сложнее, чем нам казалось.

— Ты прав, — кивнул Флейтист. — И мы должны разгадать эту загадку, чтобы вырваться прочь отсюда.

— Нет, не так, — повернулась к нему Анна. — Неправильно. Сначала ты думал, что знаешь, чего от нас хотят, и главное — выбраться. Теперь ты думаешь, что достаточно понять, в чем суть дела, и все будет хорошо. Ничего подобного!

— Ну знаешь… — Вадим сделал резкий жест, едва не задев Анну по плечу, она сердито отодвинулась. — Ты совсем запутала. То понять, то не понять…

Он чувствовал, что от избытка загадок голова медленно распухает, и информация перестает в нее помещаться. Хотелось выспаться, на худой конец — подремать пару часиков. Что угодно, лишь бы разгрузить голову. Казалось, разговор ушел от сути дела и скатился до безнадежной и бесперспективной софистики. Анна начала с толковых и полезных вещей, но сейчас ее занесло куда-то не туда…

— Подожди, — прервал его ворчание Флейтист. — Анна, я внимательно слушаю тебя и стараюсь понять. Говори.

Девушка слезла с постели, потянулась, потом пропустила волосы через пальцы. Заметив взгляд Вадима, осеклась и сунула руки в карманы куртки. Он пожалел, что смотрел на нее в упор — ведь смутил, хорошо, если не сбил.

— Допустим, мы поймем, в чем состоит игра. Поймем, почему все так случилось. Но это нам ничем не поможет! Выход нам это не откроет, понимаете? Ну, мы же не в детективов поиграть хотим, правда?

— Да, — кивнул Флейтист. — Продолжай.

— Нам нужен выход отсюда. Наш выход, на наших условиях. Так? Да, так, — продолжила Анна после того, как Серебряный согласно опустил веки. — То есть, выдраться отсюда и ничего не отдать взамен. Вообще, мы хотим прыгнуть выше головы. Потому что они — сильнее, и мы на их земле. Но прыгнуть-то нужно…

— Это только слова, — возразил Вадим, окончательно теряя нить беседы.

— Хочешь, в ухо дам? Будут дела, — отмахнулась девушка. — Все неправильно… и делать, что от нас хотят — нельзя, и выхода… Ну не вижу я его! Пожалуйста, ну подумайте и вы тоже!

— Нет безвыходных ситуаций, но есть неприятные решения, — задумчиво сказал Флейтист. — Боюсь, что наше будет из таких. Но и я не знаю, каким оно будет.

— Демагогия…

Вадим запутался и устал от разговора. Хотелось спать — хоть немного провести в тишине и покое, спрятаться под покрывалом от всех проблем и загадок. Отоспать усталость, лишающую последнего соображения. Он уже знал, что любая пришедшая в голову идея будет лишь порождением усталости, и нужно было сказать об этом вслух, попросить взять паузу. Было стыдно перед остальными — все хотели что-то решать, думать, обсуждать, а у Вадима уже не было сил, но и не было сил признаться в этом. Ему опять казалось, что он самый слабый, лишний и ненужный здесь. Потом он поймал пристальный взгляд Флейтиста, постарался улыбнуться и принять бодрый вид, но игра моментально стала явной.

— Утро вечера мудренее, говорят обитатели Полудня. Мы поговорим обо всем позже, сейчас же я прошу вас обоих отдохнуть. Пойдем, Гьял-лиэ.

Вадим смутился, но все же был благодарен Флейтисту. Что бы он ни говорил о том, что оказался недостоин доверия, все это было лишь пустыми словами. Другого командира Вадим себе не представлял и не хотел оказаться в Безвременье с кем-то еще. Во всем его окружении не было подобного Флейтисту. Андрею, его сыну, может быть, предстояло сравняться с отцом, но пока еще тот был лишь мальчишкой, умным не по годам и чутким, но еще не вошедшим в полную силу.

Полуночники ушли, Вадим с трудом поднялся и сдернул с кровати покрывало.

— Я не хочу сейчас ни о чем говорить, — сказал он, в упор глядя на Анну, задумчиво подпиравшую стену. — Давай спать, пожалуйста…

— Хорошо, — кивнула девушка, скидывая с плеч куртку. — Только… просто спать, и все. Ладно?

— Ты преувеличиваешь мои способности, — устало усмехнулся Вадим. — Просто спать, само собой.

Анна обняла его сзади, уткнулась носом в плечо. Чувствуя кожей ее дыхание, Вадим перебирал в памяти события последнего времени. Жизнь прыгала то вверх, то вниз, словно вычерчивала кардиограмму, била наотмашь и преподносила приятные сюрпризы, одно следовало впритык за другим. Как всегда, как он привык. Засыпая, он был почти счастлив. Но между ним и подлинным счастьем стояло воспоминание о потере. Кто бы что ни говорил, Софья погибла, и после этого невозможно было чувствовать себя счастливым, как нельзя быть свободным, если землетрясение завалило тебя в подвале и придавило ногу плитой. Чувство вины было той самой плитой. Вадим знал его в лицо, знал и то, что более опасного противника у него не было никогда, даже любая тварь Безвременья не могла с ним равняться.

Но сон убаюкал его, смилостивился и подарил покой, пусть недолгий — тем особо ценный.