Николай Буянов
Бал для убийцы

Комната выходила окнами на солнечную сторону — отсюда открывался прекрасный вид на пляж, покрытый ярко-желтым песком (восточная оконечность Лионского залива в нежном бархатном мае, на исходе южной весны). На песке лежали синие и оранжевые топчаны для загара (прислуга уберет ближе к вечеру), тут и там стояли свернутые навесы на металлических штангах, напоминавшие цапель посреди болота, валялись куски оберточной бумаги и газеты в масляных пятнах — такое впечатление, будто постояльцы все, как один, ходили на пляж не загорать и купаться, а наполнить желудки, чтобы потом, в кафе, брезгливо ковырять вилками в тарелках: «Мон амур, я на жуткой диете — ни соли, ни холестерина, ни, упаси бог, мучного. Этот доктор берет фантастические гонорары и мучает хуже гильотины, но каков результат!» (Никакого результата: была тумбой с тройным подбородком и отечными ногами, ею же и осталась.) На гребне, намытом когда-то, миллион лет назад, отступившим морем, в лунке лежал забытый кем-то красный мяч с белой полоской вдоль экватора.

— Это наш? — спросил мальчик девочку, указывая сквозь окно.

— Нет, наш забрала бабушка. А этот, наверное, оставила Мими: она вечно забывает свои вещи где попало.

Мальчику было лет восемь. Он был одет в модный матросский костюмчик (зюйдвестка, переделанная из обычной белой рубашки, и полотняная шапочка без козырька, зато с настоящим помпоном — как у моряков на сейнере, стоящем в порту в трех милях отсюда), синие гольфы, запачканные песком, и сандалеты с оторванным ремешком. Девочка была младше. Бабушка утверждала, что она растет красавицей — в мать (впрочем, свою маму девочка никогда не видела: та скончалась при родах в маленькой и жутко грязной больнице для неимущих недалеко от Ле-Крезо, в городе, который девочка совершенно не помнила, хотя и появилась там на свет. Зачем маму занесло туда — ни родных, ни знакомых у них там не было, — она тоже не знала, а бабушка не рассказывала).

Она деловито обошла вокруг кровати, такой огромной и высокой, под марлевым балдахином от насекомых, посмотрела на лежащего мужчину и неуверенно сказала брату:

— По-моему, у нас получилось.

— По-моему, тоже. Только ни до чего не дотрагивайся. И надо подмести пол, от нас остались следы.

— От вас, сударь! Это вы целый день скакали по песку, хотя бабушка запретила…

Мужчина, лежащий на роскошной кровати под балдахином, был мертв — белая рубашка (не слишком свежая, не слишком дорогая, но приличная) была залита кровью, сочившейся из раны на груди: все симптомы красноречиво указывали на насильственную смерть, причиненную огнестрельным оружием. «Пол подметать я категорически не буду, — сердито подумал мальчик. — Что с того, что песок действительно от моих сандалет, веник — дело женское».

Он презрительно отвернулся, внимательно оглядывая комнату: не забыли ли чего. Нет, самое главное они забрали: пистолет, спрятанный в примитивном тайничке — в книге с вырезанным в страницах углублением. И дневник — старая, обтрепавшаяся по краям тетрадь в коричневом клеенчатом переплете.

— Ты не забыл, что дал мне слово? — требовательно спросила девочка.

— Какое?

— Ты обещал выбросить эту гадость в воду, чтобы никто не нашел (под «этой гадостью» подразумевался пистолет).

— Вот еще! — фыркнул он. — Пистолет еще может пригодиться. Пока мы не уберемся отсюда…

— Все равно ты не умеешь им пользоваться. А если его найдут, то бабушка…

— Ладно, ладно. Выброшу при тебе. Тетрадку они решили сохранить. Мертвому мужчине она все равно не нужна, а они, когда подрастут и научатся читать, прочтут обязательно — мальчик свято верил, что они найдут описание места, где зарыт пиратский клад (бабушка частенько рассказывала им разные истории про пиратов, затонувшие корабли и бескрайние океаны, хотя сама до этого ни разу не была даже на море). Девочка соглашалась: если бы и вправду разбогатеть, можно было бы уехать подальше отсюда, купить дом с садиком и балконом, себе — новое платье с бантом и куклу, выставленную в витрине магазина, что напротив церкви Святой Троицы, на улице Фиалок, брату — книжку с картинками, бабушке — новые очки, которые не будут сползать с носа…

Мальчика, однако, ждало горькое разочарование: дневник понятия не имел о пиратских кладах. Все страницы были заполнены неровным старческим почерком (у первого автора рано начали слепнуть глаза: сильная катаракта, заработанная в темном каземате Орловского централа). Чернила местами выцвели, местами растеклись — видимо, тетрадь немало пережила на своем веку. Лишь последняя запись, сделанная позже, почти через четверть века, выглядела лучше предыдущих. И почерк был поровнее, и перо не такое дрянное (серебряный «Данглар» в сафьяновом футляре, на столе — дети его не тронули). Видимо, мужчина писал незадолго перед смертью:

«Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел — здесь, в этом Богом забытом месте. Она нисколько не изменилась, несмотря на годы и потрясения. Кажется, я все еще люблю ее. Или ненавижу? Говорят, будто эти два чувства очень похожи. Не знаю. Если бы не этот дневник, не записи, сделанные рукой Аристарха Гольдберга, я бы, наверное, бросил все к чертовой матери много лет назад и жил нормальной человеческой жизнью, не пряча лицо под дурацкой маской… Впрочем, пустая болтовня. Клонит в сон… Завтра все будет кончено. Завтра я убью ее…»