"Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны" - читать интересную книгу автора (Лаказ Люсьен)

Глава 16. Темная история капитана Бернара

Было еще одно дело, которое уже давно интриговало и волновало Мюллера, и он говорил мне о нем не один раз. Это был случай капитана Бернара.

— Чтоб вы не сумели взять его с поличным, это невероятно, это скандал! — восклицал он порой. — Это доказывает, что вы просто над этим насмехаетесь!

Нельзя сказать, чтобы это дело было для меня неинтересным, но я чувствовал наверху, в неопределенных местах, глухое сопротивление, которое меня еще меньше побуждало к борьбе, которая, по правде говоря, не относилась к моим полномочиям.

У нас в Швейцарии, независимо от ячейки Главного штаба главнокомандования, было не меньше полдюжины так называемых секретных служб. Я видел, как жестоко они боролись друг с другом, как почти все руководители старались расширить свою сферу деятельности. И стоило лишь им добиться новых полномочий, и как только их организация раздувалась от новых дел и документов, они прилагали все свои усилия ради того, чтобы сохранить их бесконечно, и часто больше ничем не занимались. Но если речь шла о том, чтобы взять на себя серьезную ответственность, большая часть этих служб старались как можно быстрее уклониться и перекладывали работу на соседа. Случай Бернара был делом такого рода. То, что рассказал мне Мюллер, стало в Швейцарии уже притчей во языцех; напрасно я пытался заставить вмешаться контрразведку, и один из ее руководителей однажды сказал мне: — Когда я хватаю такую нить, я никогда не знаю, куда она меня приведет, а тот след, о котором вы мне сообщаете, может привести довольно высоко, чтобы испортить мне карьеру. Вы понимаете, что я почти ничего не добьюсь.

Эти слова мне дали понять, что он, вероятно, знал об этом больше меня.

Именно во время моего второго пребывания в Швейцарии я получил сведения от человека, который знал лучше всех подоплеку этого дела. Это был мой кузен Ги, брат Рауля, которого я не видел уже с 1913 года. У меня были расплывчатые сведения, что он прибыл в Швейцарию по заданию Главного штаба армии, как говорили.

Я увидел его одним прекрасным утром, когда он приехал ко мне и высадился из машины, волоча ногу.

— Ты ранен? — спросил я.

— Оба колена сломаны, старина. Но сегодня все в порядке, к счастью!

Первые часы, которые мы провели вместе, разговор был бесконечным и беспорядочным, затрагивая сто различных тем, как всегда бывает между друзьями и родственниками, которые не виделись долгие годы. Но когда наступил вечер, мы сидели на террасе кафе в Уши, и в то время как темная масса Альп медленно сливалась с небом в мертвенно-бледных и медных оттенках, постепенно скрываясь в сумерках, Ги принялся несколько методично рассказывать мне о своих необычайных военных приключениях.

— Ты знаешь, — сказал он мне, — что в случае мобилизации я должен был служить в 42-м драгунском полку. Я тебя пощажу и не стану рассказывать обо всех перипетиях этой первой кампании; все, что я могу сказать — в конце сентября мы были разбиты, и люди, и лошади. Могу добавить, что эта знаменитая немецкая кавалерия, как я узнал, не показала того наступательного дух и отваги, которых от нее мы ждали. У нас с ней было много незначительных стычек в ходе нашего отступления, но она преследовала нас вяло, не ввязываясь в бои, и мы много раз атаковали их изолированные отряды, впрочем, никогда не доставая до них остриями наших палашей.

Потом началась окопная война, долгое ожидание в расквартированиях в тылу, в бездеятельности, в тоске.

Я попросил перевести меня в авиацию, учился в летной школе; но наш командир очень старался увеличить свое жалование самыми различными весьма предосудительными махинациями. Я решил, что должен об этом сообщить, но это было подобно борьбе глиняного кувшина против железной банки. Потому я оставил авиацию и перешел в полк марокканских спагов, которыми командовал тогда наш кузен Поль Венг, офицер безумной отваги, заставивший говорить о себе все Марокко.

(Полковник Венг, погибший в Сирии в 1926 году, кажется, стал прототипом майора Вальтера в книге Пьера Бенуа «Владелица замка в Ливане» — прим. авт.)

В феврале 1916 года, я командовал взводом эскорта генерала Конно в городке Бомец-ле-Лож около Арраса; у меня всегда была половина штатного состава, готового ездить верхом и, естественно, хватало времени, чтобы побездельничать. В конце концов, однажды я заметил великолепный «Роллс-Ройс», в котором всегда нежился только один и тот же английский штабной офицер. Я тебе об этом рассказываю, потому что у меня было несколько неясных подозрений: между водителем за рулем было и полковником в машине было какое-то сходство, вид семейного родства, которое я не мог себе объяснить. Итак, в один прекрасный день, когда «Роллс-Ройс» находился недалеко от моих солдат, мне надо было отдать приказ моему капралу, который был эльзасцем, я его позвал, крикнув по-немецки:

— Komm her!

В этот момент шофер резко повернулся ко мне, но, встретив холодный взгляд своего начальника, который не пошевелился, очень быстро вернулся в свое первоначальное состояние. В моей голове с быстротой молнии пронеслась тревожная мысль: я понял, что эти двое были не англичанами, а немцами и что их «семейное сходство» было «национальным сходством».

Я не медлил и отправился к генералу. Странно, как можно было это объяснить? Случайность ли это? Но как раз в этот момент «Роллс-Ройс» тронулся с места. Мне пришлось долго объясняться, прежде чем попасть к начальнику штаба, но, в конце концов, телефон зазвонил по всем направлениям, сообщая о тревоге. Я помчался галопом во главе моего полувзвода, кавалерию подняли по тревоге со всех сторон и мы встретили не один патруль, который скакал по дорогам, как и мы. Но машина была далеко, она ускользнула от всех погонь, и никто ее больше не видел в регионе. Я до тех пор не хотел верить в эти истории про вражеских офицеров, переодетых во французов и еще чаще, в англичан, но, кажется, что действительно немцы часто применили этот способ. Я признаю, что для этого нужна незаурядная храбрость. Я хорошо понимал, что те, кто маскировался под англичан, крутились вокруг нас, а псевдофранцузы отдавали предпочтение английским секторам, что, естественно, облегчало их задачу; тем не менее, верно, что это было очень рискованно.

В сентябре 1916 года нас сконцентрировали в излучине реки Соммы; вся англо — французская кавалерия! Приблизительно 120.000 сабель. Это был незабываемый спектакль. Марокканские спаги должны были образовать авангард 1-го кавалерийского корпуса под командованием генерала Конно. Прорыв удался, генерал Файоль хотел действовать, развивая успех, но Жоффр не хотел. Сторонник постепенного изматывания, методичного прогрызания, продвижения «мелкими шагами», сам измотанный настолько же, как изматывал сам, не хотел! Вся эта горячая кавалерия, которая уже неделями грызла удила, изнывая от нетерпения, ему этого не простила никогда: мои марокканцы плевали на землю, видя, как он проходит: «Phou nahalbouk»![35]

Однажды ночью нас бомбили самолеты противника. Я поспешил к лошадям, которые у нас, по марокканскому обычаю, были привязаны к длинной веревке, протянутой к земле, и когда я поставил на нее ногу, совсем близко раздался взрыв, напугав животных, которые, естественно, встали на дыбы и рванули в сторону. Меня неожиданным натяжением веревки подбросило в воздух, и я упал так неудачно, что сломал себе оба колена.

Эвакуированный, подлечившись с грехом пополам, я оставил госпиталь в конце октября и отправился Марокко. Но до моего выздоровления было далеко, я был абсолютно неспособен ездить верхом и я прозябал так в госпиталях и в эскадроне в марокканском городе Мекнес до августа 1917 года, времени, когда я вернулся в 42-й драгунский полк и был отправлен на склад. Сам подумай, как тоскливо мне там было, и как я суетился, лишь бы уйти оттуда!

Еще неспособный в любой строевой службе, я поступил на Службу авиационной промышленности и был назначен контролером на завод «Делоне», который выпускал тогда новые двигатели для самолетов. Однажды, получив увольнительную, я садился в поезд на Рамбуйе, и заметил на вокзале красивую, довольно элегантную женщину, которая поднялась в мое купе. Я не имею обыкновения, как ты знаешь, пренебрегать возможностью пофлиртовать с женщиной. Эта не показалась мне бесчувственной и холодной; она назначила мне свидание на следующую неделю и вскоре, увенчала усилия огня моей страсти, как говорили наши отцы. Но мне показалось, что она больше интересуется авиацией, чем мной и от досады я решил держать ухо востро. В следующий раз она повела разговор о новых двигателях, и я заметил, что она очень хорошо знала этот предмет; мои подозрения обретали форму; я заметил впрочем, что она называла новое имя каждый раз, когда я увозил ее в отель. Предупрежденный о таких случаях мне ничего не оставалось делать, кроме как сообщить о ней в Военное министерство, где я был принят капитаном Бернаром, из Второго Бюро. Это был, очевидно, офицер запаса. Он послал меня в службу контрразведки. Там я попал на майора Л. Тебе никогда не приходилось иметь с ним дело? Странный персонаж! Вместо того чтобы меня выслушать, он не дал мне и слова вставить. Его словесный поток не иссякал; он говорил, говорил, как будто знал меня всегда. Шпионы, он с ними расправился; немецкая разведка, ее он всю взял в охапку, задушил, повалил на землю!

Результат моего посещения оказался неожиданным. Через некоторое время я заметил, что за мной следили, в то время как, женщина, очевидно предупрежденная о том, что я о ней сообщил, исчезла и больше никогда не попадалась мне на пути.

Это происходило в начале сентября 1917 года, и я не ожидал больше ничего от Второго бюро, когда вдруг меня вызвал капитан Бернар.

— Вы переведены, — сказал он мне, — в Разведывательную службу. Таким образом, вы больше не служите в авиации.

— Разведывательный отдел! Ах! Нет! Только не это! Впрочем, я непригоден к службе.

— Да, — ответил Бернар, — но вы не еще комиссованы, как мне известно. Значит, вы еще военный и обязаны подчиниться. Затем он воздействовал на мои чувства, говорил мне о Рауле, погибшем на службе Второго бюро, и что я, служа в разведке, имел бы честь как бы заменить его. Он читал мои послужные списки и точно знал, что я, будучи курсантом летной школы в По, восстал против некоторых злоупотреблений командира.

— Вы, как я вижу, человек горячий и немного раздражительный. Итак, этот род службы вам чудесно подходит, так как вы там будете, лучше, чем где бы то ни было, сами себе хозяином. Мы это устроим так. Я вам дам аванс наличными, чтобы вы пошили себе у портного хороший костюм, так как вы, естественно, будете ходить в штатском. Устройтесь все так, чтобы уехать через неделю. А до тех пор вы будете каждый день приходить на инструктаж к майору З…

На следующий день, больше из любопытства, я отправился к этому майору, возглавлявшему шпионскую школу. Это был немецкий «агреже», внештатный профессор, и, по моему мнению, он зря старался ради жалких результатов. Потому что ловкость и смекалка должны быть у разведчика в крови, а если их нет, то никакая школа этому не научит. Я посетил на эти курсы всего три раза.

В первый день: введение в немецкую армию — но я знал ее куда лучше профессора.

Второй день — теория симпатических чернил. Одни из них проявляются при нагревании, для других требуются специальные реактивы. Вывод: абсолютно безопасных невидимых чернил не существует, потому что все они уже известны. Немцы утверждают, что у них есть что-то совершенно новое, а одна из союзнических служб заявила, что они больше не обременяют себя флаконами с жидкостями, всегда вызывающими подозрения. Они разработали носки, галстуки, платки, пропитанные определенными веществами, которые растворяются в воде и образуют невидимые чернила, пригодные к немедленному использованию. Достаточно окунуть обработанный предмет в тазик или в раковину, как будто для стирки.

— Ну, а на третий день? — спросил я Ги.

— Я уже точно не помню. Но, в общем, все свелось к пяти советам, полным глубочайшей мудрости:

Нагрузившись всем этим, я поехал в Лозанну вместе с капитаном Бернаром, высоким и полным весельчаком, живот которого трясся при каждом приступе смеха, а смеялся он часто. Было видно, что он любил шутки, более или менее смешные, и обожал веселиться. Кроме этого, он любил хорошо поесть и выпить, классический тип жизнелюба; великодушно протягивающего руку дружбы; с симпатичной прямотой характера, но в то же время, это был человек хитрый, изворотливый, скрытный и расчетливый, самый настоящий притворщик! В Париже у него была фабрика, производившая туалетные принадлежности: мыло, косметику, парфюмерию. Чтобы избежать таможенных пошлин его фирма основала в аннексированной Лотарингии филиал, производивший эти товары для Германии. После объявления войны этот филиал был, конечно, секвестрирован немецкими властями, но продолжал работать как прежде. Сам Бернар, казалось, был в неплохих отношениях с оккупантами, которые располагали в Эльзасе и Лотарингии непреодолимо соблазнительной приманкой: охотой. Французы могли получить разрешение на охоту, только доказав свою благонадежность, и лишь на условиях, которые устанавливали владельцы больших охотничьих угодий, в подавляющем большинстве — немцы. Бернар сам рассказывал мне, что часто гостил у одного прусского барона, не помню уже, как его звали, выезжая на охоту на прекрасной ирландской верховой лошади-полукровке, которую ему в июне 1914 года подарил полковник немецкого кавалерийского полка, дислоцированного в Агено.

Я, конечно, узнавал все эти детали лишь намного позже и после многочисленных попоек.

В Швейцарии я должен был стать официальным представителем фирмы «Бернар и Компания» и привезти туда всю коллекцию образцов ее косметических товаров. Были ли они неходовым товаром, или цена слишком высокой? А может быть, я просто не знал, как за это взяться? Факт состоит в том, что я так ничего и не продал. Что касается моей работы в качестве секретного агента, ты можешь понять это лучше, чем кто-либо другой. Было лишь несколько дней, которые не принесли результата. Но для этого требовались большие усилия и много денег. Однако когда мой аванс был исчерпан, Бернар оставил меня без единого су, а у меня не было ни жалования, ни какого-либо другого дохода. Я прекрасно понимал, в чем тут дело, потому что однажды он мне сказал, что я шлю много докладов, вместо того, чтобы заниматься торговлей. Он даже набрался храбрости и написал мне открытым текстом: «Помните, что вы находитесь в Швейцарии, нейтральной стране, чтобы продавать мои товары, а не заниматься вопросами военными или политическими. У вас хорошее место, вы должны торговать. Меня удивляет, что вы, получив целую коллекцию образцов, до сих пор не направили мне ни одного заказа».

Это странное письмо меня насторожило. Я поговорил о Бернаре здесь и там и сразу понял, что французы, живущие в Швейцарии, и сами швейцарцы его прекрасно знали. Но знали только с плохой стороны. Я, впрочем, тоже очень удивился, что и ты сам…

Я утвердительно кивнул головой. Но Ги, весь увлеченный рассказом, продолжал:

— Он встречался, — подтвердил он мне сам, — с немецким военным атташе, у них была общая любовница, некая госпожа Штайгерхоф. Короче, он уже двадцать раз заслужил расстрел.

Он часто внезапно посещал меня в Лозанне, и каждый раз упрекал меня в отсутствии результатов — в коммерческом смысле. Иногда он приглашал нас на ужин, и мы проводили вместе весь вечер. Итак, нам не было скучно, он много пил, долго не пьянея, и щедро наливал мне. Но я уже мог держать удар лучше его. Одним вечером он так напился, что уже не мог стоять на ногах. Я задал ему несколько коварных вопросов, и он, потеряв осторожность, рассказал мне такое, чему никто бы не поверил, если бы я не был свидетелем. Да, он был знаком с немецким военным атташе, и к тому же, прежде всего, разве немцы не такие же люди, как все остальные. Полковник из Агено разве не подарил ему королевский подарок? Немецкий секвестр разве не позаботился об его фабрике в Меце, разве он не знает, как там обстоят дела?

Можешь представить, как я был поражен!

На следующее утро он дал мне денег и вручил несколько адресов людей, которых я должен был посетить по его поручению. Я накануне вечером уже говорил с одним промышленником из Шафхаузена, эльзасцем. Я решил приехать к нему, воспользовавшись откровениями, выслушанными накануне. Этот человек заслуживал, на мой взгляд, доверия, и рассказал мне то, чего я еще не знал. Он, по его словам, сам был посредником между одним французским офицером и немцами, управлявшими секвестрованным имуществом и полученные фабрикой Бернара в Меце прибыли честно передавались законному собственнику при посредничестве имперского прокурора фон Вэхтера. Когда я уже был в курсе дела, то сменил тактику и упрекнул его. Он оправдывался тем, что в начале считал, что поступает правильно и что он не уверен, что Бернар и есть тот французский офицер, который просил его об услугах. Постепенно он понял, что это дело нечистое, но, будучи вовлеченным в него, не знал, как теперь из него выкрутиться. Я серьезно принялся за него, и мне удалось полностью его переубедить. Он разрешил мне скопировать некоторые его бумаги, в том числе несколько писем и расписок, и заверил эти копии. Кроме того, было решено, что оригиналы останутся в его сейфе, и он не будет передавать их никому, кроме Гроссмана и меня.

— А ты знаком с Гроссманом? — вырвалось у меня.

— Ну да, разве я тебе не говорил? Именно от него я и узнал твой адрес, он был первым, кто заговорил со мной о тебе.

— Чтобы меня вызвали в Париж, я написал на имя «Главного Шефа» довольно большое письмо, в котором достаточно грубо описал, что служба работает хуже некуда. Через несколько дней Бернар вызвал меня к себе, но у меня не было денег. К счастью, один английский офицер пожалел меня и от имени английской армии купил мне билет в купе первого класса поезда Бельгард — Париж. Мой непосредственный начальник сам встречал меня на вокзале.

— Да вы полный дурак, — воскликнул он, как только меня увидел. — Какого черта вы набросились на шефа?

— Ах, знаете, — ответил я, — у меня больше нет сил жить святым духом в Швейцарии. И все это ради того, чтобы продавать вашу парфюмерию!

— Вот как! Ну, успокойтесь, — перешел он на миролюбивый тон. — Я вас выручил и нашел для вас теплое местечко. Я предоставлю вам машину, и вы поедете по лагерям военнопленных, чтобы раскрывать там немецких агентов, перевербовывать их и посылать назад в Германию.

— Честно говоря, я не думаю, что эта новая идея принесет большие результаты, но я согласен и прошу у вас несколько дней.

— Никаких отсрочек, — ответил он, — вам следует уже сегодня вечером выехать в Бретань. Один из моих кузенов будет вас сопровождать.

Мы покинули Лионский вокзал на роскошном лимузине. Я познакомился с кузеном, объяснившим мне свои планы по поводу Бретани. Он намеревался снимать там виллы, чтобы потом самому сдавать их внаем.

В полдень Бернар снова забрал меня на своем лимузине. Аперитив в кафе на бульваре, где к нам присоединились две очаровательные девушки, явно делающие нам понятные намеки. А потом мы вместе отправились на ужин в близлежащий ресторан к Мадлен: тонкая кухня, изысканные вина. Капитан Бернар казался очень веселым, побуждал меня к выпивке и сам подавал хороший пример. Я берег свои силы в надежде, что он опьянеет раньше, как это было в Швейцарии, и выболтает то, что лежит у него на совести. В конце концов, когда он был совершенно опустошен, после множества бокалов с самыми разными винами, потом нескольких бокалов шампанского, он забыл о присутствии женщин и, схватив меня за руку, принялся повторять те же признания, снова вспомнив о своем близком знакомстве с немецким военным атташе.

— Ох, старина, он мне сделал такие предложения, этот человек, он пообещал мне пятьсот тысяч.

В тот же вечер я уехал с его кузеном на военном автомобиле, которым управлял водитель в штатском. Кузен пристально наблюдал за мной. Ты сказал бы, что мне следовало бы об этом написать, но чтобы мое письмо обладало хоть каким-то весом, мне следовало подкрепить его документами, и именно этого я и хотел.

Бернар приезжал каждые три или четыре дня под предлогом проверки моей вербовочной работы, и каждый его приезд сопровождался пирушкой, кутежом и всеобщим весельем. Но от такого образа жизни этот уже не молодой человек быстро уставал и потому через три недели ему понадобился отдых. Кузен, чувствующий, что за ним самим следят меньше, и всецело занятый своими спекуляциями с недвижимостью, согласился предоставить мне отпуск для посещения моих родственников в Шоле. Я туда и поехал, но не задержался долго, а сразу отправился в Париж, в Разведывательную службу, где майор Х., как раз передавал дела своему преемнику. Я нарушил инструкции и прорвался в кабинет, слегка оттолкнув ординарца у дверей, но мне удалось обратить на себя внимание и немедленно выложить доказательства на стол. Не прошло и трех часов, как сержант нашел меня по адресу, который я им оставил и передал мне самые теплые слова благодарности от майора Х. Майор хотел как можно быстрее снова меня увидеть, прямо в министерстве. Но не это удивило меня, а то, что меня привели на своего рода военный совет, на котором присутствовали несколько генералов.

Мне дали слово, и я еще раз рассказал всю эту историю. Когда я закончил в мертвой тишине, один из генералов заявил, что необходимо найти оригиналы.

— Без всякой задержки, — добавил другой голос, — вам нужно уехать прямо сегодня.

— Невозможно, — ответил я. — У меня встреча с капитаном Бернаром завтра утром. Если он узнает, что я уехал в Швейцарию за оригинальными документами, он сделает все, чтобы меня арестовали с бумагами.

— Тогда отправьте телеграмму Гроссману и попросите прислать документы.

На следующее утро, в десять часов, я позвонил в дверь Бернару, который уже частично был в курсе дела.

— Что вы делали вчера в министерстве? — спросил он.

— Искал деньги, у меня больше нет.

— И вам их дали? Сколько?

— Тысячу, — ответил я.

— Это хорошо! Они не задавали вам вопросов?

— Нет.

Он явно почувствовал облегчение. Я перешел к рассказу о поездке по Бретани и передал ему доклад, который он подписал. Чуть позже я один поехал в окрестности Бордо и провел там пятнадцать дней. Все это время Бернар не отзывался. Вернувшись в Париж, я посетил преемника майора Х., передал ему отчет о моей второй командировке и отважился спросить:

— А что с капитаном Бернаром?

— Он больше не служит в министерстве.

Я подскочил. И это все наказание! В негодовании я решил оставить службу во Втором бюро. Но ни майор, ни Главный Шеф не хотели ничего знать. Они снова направили меня в Швейцарию и вот я уже несколько дней в Цюрихе. Я надеюсь, что мы с тобой будем видеться время от времени.

Вот и весь рассказ моего кузена Ги. Что касается Бернара, то мы не знали, что с ним случилось. Но одно имя, названное Ги, вспомнилось мне ночью. Где я мог уже его слышать? Кто уже упоминал фон Вэхтера, имперского прокурора в Кольмаре? Много раз повторяя про себя это имя, я, наконец, вспомнил: о нем мне рассказывал владелец отеля «Серебряное Экю». Я решил встретиться с ним во время моей ближайшей поездки в Базель и попытаться что-то узнать.

И вот что я выяснил: фон Вэхтер останавливался в отеле три раза, управляющий хорошо помнил его первый приезд.

— Как вы думаете, — рассказывал он, — неужели меня мог не заинтересовать визит такого важного человека, который обычно останавливался в «Трех Королях». Я подготовил для него один из тех номеров, которые были нами специально оборудованы. Тем же вечером прибыл один господин пятидесяти лет, коренастый, жизнерадостный, говоривший на плохом немецком языке. Он попросил номер, и я поселил его на втором этаже. На следующий день горничная рассказала мне, что этот постоялец вернулся в отель в час ночи и, вместо того, чтобы подняться на свой этаж, направился прямо в четвертый номер, где жил фон Вэхтер.

— Какое имя он вам назвал?

— Я могу поискать в книге, если вы хотите. У него был французский паспорт. Еще я припоминаю, что он вернулся спустя месяцев шесть, и в этот раз его приезд снова совпал с приездом прокурора. Я сам следил тогда за четвертым номером и видел в нем двух людей, очень оживленно беседовавших, но так тихо, что я ничего не слышал. Еще через шесть месяцев, в прошлом августе, произошла третья встреча этих персонажей: полный жизнерадостный господин зарегистрировался под тем же именем, что и во второй раз, и паспорт у него на самом деле был на это имя: Шнеебергер, вот как его звали! Я своими глазами видел, как девяносто две банкноты по тысяче марок перешли из рук прокурора в портфель веселого толстяка. Я даже сообщил об этом случае одному французскому агенту, занимавшемуся контрразведкой, но больше ничего об этом не слышал.

Из Базеля я поехал в Цюрих.

— Тебе знакомо имя Шнеебергер? — спросил я Ги.

От удивления он сделал большие глаза.

— Но это же военный псевдоним Бернара!

— Да, именно так я и думал. Теперь ты можешь заняться подготовкой доклада, который неопровержимым образом докажет все то, о чем ты говорил раньше.

— Это здорово! — воскликнул Ги. — Этот фон Вэхтер в конце каждого полугодия передавал ему деньги, заработанные филиалом в Меце, и именно этими деньгами немцы оплачивали Бернару его услуги. При этом им самим он не стоил ни гроша! Ах, если бы я это знал! Какую мышеловку можно было бы ему устроить в «Серебряном Экю»! Но сейчас, несомненно, уже слишком поздно.

Это действительно было слишком поздно. Только после войны Ги узнал, да и то случайно, что в момент этого разговора Бернар уже был мертв.

Сразу после отъезда Ги во вторую командировку Бернара внезапно перевели из Военного министерства в штаб пехотной бригады. Не стоит и говорить, что он не мог стать героем. На фронте не было простора для его афер, и потому он занялся интригами среди своих друзей-политиков, засевших в коридорах власти, чтобы выпросить себе теплое местечко в тылу. Он получил отпуск в Париж на двое суток, а после этого сел на свой поезд на Восточном вокзале. Когда поезд приехал в Мо, ему стало плохо прямо в своем купе. Автомобиль «скорой помощи» привез его в Париж, где он и умер той же ночью. Человек, рассказавший Ги об этом, утверждал, что Бернар был в клане пораженцев, его сообщников, которые, поняв, что он разоблачен, решили, что невозможно безгранично долго противодействовать окончательному раскрытию этой аферы, так как не стоит и говорить, что среди офицеров Военного министерства были решительные противники этого заговора молчания. Бернар и так уже наговорил слишком много, потому можно было предположить, что после ареста, в тюрьме, он расскажет еще больше интересного. Убрали ли Бернара его собственные друзья и сообщники? Но факт, что врач так и не сделал официального заключения о смерти, и вскрытие не производилось.

Однако есть и другие версии исчезновения капитана Бернара, и боюсь, что полной правды об этой темной истории мы так и не узнаем никогда.